Чалам (1894–1979) был известным автором, писавшим на телугу, чьи работы широко известны в его родном штате Андхра Прадеш. Помимо пьес и рассказов он также написал ряд документальных работ, направленных на повышение статуса женщин в Индии. Он написал книгу, в которой упростил язык телугу для детей, перевел на телугу Новый Завет и составил «Бхагаван Смиртулу» («Вспоминая Бхагавана») – книгу, в которой были собраны воспоминания многих преданных Махарши.

Когда Чалам впервые встретил Бхагавана в 1930-х гг., он был радикально настроенным общественным деятелем. В течение последующих лет он постепенно подпал под влияние Бхагавана и в конечном итоге стал его преданным. Онушел жить кАруначале в 1950 г. и провел там остаток жизни.

Сури, дочь Чалама, сопровождала его во время многих ранних поездок кБхагавану и вместе с отцомушла жить на Аруначалу в 1950 г. Поскольку они посещали Аруначалу по большей части вместе, я объединил их воспоминания.

 

Чалам начинает с рассказа о себе

Когда я учился в школе, я был очень ортодоксальным индуистом – даже более ортодоксальным, чем старшие члены моей семьи. Я почитал Вишну читал сто-три (гимны во славу божеств), и когда поехал в Какинаду учиться в колледже, стал учеником Рагупати Венкатаратнама Найду Гару (социального и религиозного реформатора). Пока я там находился, все мои верования относительно каст, религиозных церемоний, храмов и т. п. разбились вдребезги. Я перестал выполнять джапу и прочие традиционные практики, даже несмотря на то что мне из-за этого пришлось столкнуться с враждебностью – как в семье, так и вне ее. Я все еще хотел осознать верховного Ишвару в своем сердце, но понял, что старые практики мне не помогут. Вместо этого я переключился на бхаджаны, молитвы и медитации. Я очень усердно выполнял эту садхану, и практики занимали огромную часть моего времени. После окончания учебы я устроился работать в этот же колледж. Я также вступил в «Брахмо Самадж» (индуистское реформистское движение) и стал столь ярым его последователем, что мой дом стал одним из его центров. Однако с личной жизнью у меня не ладилось. Меня мучило вожделение – и ни акты покаяния, ни преданность Богу не приносили мне ни покоя, ни освобождения. Напротив, мысли романтичной и сексуальной направленности все больше и больше одолевали меня. Чтобы больше знать в этом вопросе, я прочитал много западных книг. Эти книги изменили мое представление о жизни. Я ушел из «Брахмо Самадж», так как новые вычитанные идеи заставили меня сомневаться в господствовавших тогда индуистских представлениях о морали. Мои сомнения относительно морали в свою очередь заставили меня сомневаться и в других аспектах индуистской философии. Я не видел никакой связи между представлением о всеблагом Боге и миром, наполненным страданием, пороками и трудностями. Я утратил веру и стал сомневаться в самом существовании Бога.

Я решил, что нет никакого способа узнать, есть ли смысл у этого мира или у этой жизни, его невольницы. Я пришел к выводу, что, если и можно было обнаружить высшую истину за внешними явлениями мира, даже если и возможно примирить противоположные идеи и ценности, нет способа выяснить, как это сделать. Просто человеческий ум слишком слаб для этого, рассуждал я. Сколько бы мы ни думали, мы никогда не сможем обрести знание о высшей реальности. Пытаясь это сделать, мы просто будем ходить по замкнутому кругу. Но несмотря на это умозаключение, я не прекращал своих исканий. Поиск истины стал главным делом жизни, даже притом что в моем представлении это было бессмысленно. В глубине души я все-таки верил, что есть во мне нечто неподвластное рассудку, и также чувствовал, что решение основных вопросов жизни и мира находится в месте, для меня недоступном. Более половины жизни я провел в подобного рода замешательствах поиска истины, о которой ничего не ведал. И в результате такой поиск неизбежно должен был завести меня в тупик. Я ощущал беспричинную душевную неудовлетворенность, и в моей жизни не было ни радости, ни покоя.

В 1936 г., когда я пребывал в таком состоянии, один мой приятель, Шри Дикшитулу, взял меня с собой в свою обычную поездку в Шри Раманашрам. По дороге Шри Дикшитулу попросил меня купить фруктов для Бхагавана, но я отказался, поскольку не верил в свами. Я также отказывался совершить простирание перед Бхагаваном, пока Дикшитулу не заставил меня.

В этот первый визит мне показалось невыносимым молча сидеть среди людей, которые пришли, чтобы встретиться с Бхагаваном. С момента нашего приезда я докучал Дикшитулу требованиями увезти меня из ашрама. Чем больше я наблюдал за людьми в ашраме, тем больше росла моя неприязнь к ним.

Я спросил Дикшитулу: «Ты говоришь, что этот Махарши – великий человек, который может трансформировать людей. Но почему же люди, которые по многу лет связаны с ним, до сих пор такие?» Я остался там только потому, что Дикшитулу вынудил меня к этому.

На второй день я увидел, как Бхагаван спускается с горы. Вокруг меня группами стояли преданные и разговаривали. Бхагаван шел мимо группы, с которой беседовал я. Когда он приблизился, все, кроме меня, немного отошли, уступая ему дорогу. Я остался стоять, где стоял, так как подумал, что места пройти более чем достаточно.

Когда Бхагаван приблизился, Дикшитулу потянул меня к себе. Проходя мимо меня, Бхагаван неожиданно остановился. Он обернулся, посмотрел на меня с сердечной улыбкой и пошел дальше. В тот момент я не почувствовал ничего, но когда позже вспоминал этот случай, понял, что в тот краткий миг Бхагаван завоевал мое сердце.

Один мой приятель-атеист, Шри Гора, приехал в ашрам вечером в день джаянти. Мы оба были очень удивлены встрече, поскольку ни один из нас не ожидал встретить другого в таком месте. Он приехал в ашрам, чтобы изучить, как он говорил, «грабеж, который совершают свами». Думая, что нашел благодарного слушателя, он начал перечислять свои претензии к Бхагавану. Он критиковал Бхагавана в крепких выражениях и называл его шарлатаном.

Я обнаружил, что защищаю общество, к которому еще недавно испытывал отвращение. Я честно сказал: «Я не вижу здесь никакого обмана или грабежа. Те, кто дает деньги, делают это добровольно. Ашрам ни у кого денег не просит».

«Зачем же йогу шелковый матрас?» – не унимался Гора.

«Я не вижу никакой связи между ним и всеми этими шелковыми матрасами, – ответил я. – Когда ему их предлагают, он садится на них. Если бы ему пришлось сидеть на голой земле, он бы сидел на ней с тем же безразличием. Еще несколько лет назад он жил на горе и сидел на камнях».

Гора не обратил никакого внимания на мои слова. Он снова повторил: «Этот грабеж надо остановить», – и ушел.

Я подумал: «Существует столько видов грабежа в стольких разных местах, почему же он так распереживался из-за этого безобидного места?»

Я защищал Бхагавана и ашрам от неоправданных нападок, однако сам все еще считал, что нет ничего особенного ни в Бхагаване, ни в ашраме. Я все еще хотел уехать отсюда. Когда Бхагаван часами сидел без движения, глядя куда-то в пространство, его неподвижность, отрешенность и глубина его сосредоточенности на Я вызывали у меня прилив вдохновения. Но, с другой стороны, он казался мне некрасивым, а его голос звучал неприятно. Мне так и не удалось увидеть в нем никакой мягкости, любви или сострадания.

Однажды вечером, когда я уже не мог выносить атмосферу ашрама, я вышел погулять. Я совершил прадакшину вокруг горы, совершенно непреднамеренно. Вернувшись в ашрам, когда уже закончили читать веды, я запел в холле песню, вовсе не собираясь делать этого. Рефреном песни было «Прана Рамана». Песня произвела впечатление на всех присутствующих, и даже Бхагаван, казалось, внимательно слушал ее.

Наконец пришло время уезжать. Дикшитулу хотел попрощаться с Бхагаваном и попросил меня пойти с ним.

«Какое отношение он имеет ко мне? – спросил я. – Почему я должен просить у него разрешения уехать? Я не пойду с тобой, потому что не хочу следовать всем этим дремучим традициям».

«Хорошо, – ответил он. – Ты был гостем ашрама три или четыре дня. Может, ты по крайней мере проявишь минимальную вежливость и попрощаешься с ним?»

Я неохотно согласился и последовал за ним в холл.

После того как Дикшитулу спросил у Бхагавана разрешения уехать, я пробормотал: «Я тоже уезжаю».

Бхагаван повернулся ко мне и улыбнулся. Эта улыбка вызвала во мне неожиданную перемену. Я не знаю, что со мной случилось, только я внезапно почувствовал, что Бхагаван говорит мне: «Если ты уедешь, как же я буду жить? Мне будет так одиноко!»

Когда я подумал о том, чтобы остаться еще на какое-то время, мои ноги отказались двигаться. Но когда я вспомнил людей, холл и тишину, которая так меня раздражала, я почувствовал, что не могу остаться. Я вышел из ашрама, доехал до вокзала и заказал там горячий тост, вареные яйца, чай и сигареты в пику тому, что все эти дни в ашраме вынужден был воздерживаться от этого.

Когда я приехал в Виджаяваду, мои дети стали спрашивать меня про Махарши. Я рассказал им о том, что видел, и попытался объяснить им философию Бхагавана. Мой рассказ произвел сильное впечатление на мою старшую дочь Сури.

Из любопытства я начал практиковать вопрошание «Кто я?». Сури тоже начала выполнять эту практику, после того как я рассказал ей, как это делать.

Вскоре после этого мы переехали в Вишакапатнам. Там я продолжал медитировать, и скоро моя практика стала приносить очень хорошие результаты. Часто без каких-либо усилий с моей стороны медитация завладевала мной – я вынужден был садиться и какое-то время сидел, поглощенный ею. В такие моменты мой ум полностью останавливался. Когда мне стало ясно, что эту благую перемену во мне вызывал Бхагаван, моя вера в него возросла и мои духовные устремления обрели новую силу. Я был настроен чересчур оптимистично и думал, что скоро обрету высшее состояние. Тогда я еще не знал, что Бхагаван просто дал мне почувствовать, что такое Я, чтобы я поверил в него. Тогда я еще не понимал, что если хочу самостоятельно достичь этого состояния, я должен буду очень усердно трудиться и даже проливать кровь. Я не очень-то верил в философию Бхагавана, но все же чувствовал, что он меня ведет. Я склонялся к тому, чтобы позволить ему делать это.

 

Свой рассказ начинает Сури

Когда я впервые увидела фотографию Бхагавана в «The Sunday Times», я подумала: «Что это за уродливый человек? Он не только позволяет фотографировать себя полуголым и с большим животом, но еще и разрешает печатать эту фотографию в газетах». В тот момент я почувствовала отвращение к нему и к тому, что стояло за ним.

Я выяснила, что его зовут Бхагаван Рамана Махарши. Это имя звучало для меня неприятно и искусственно. Бхагаван, Рамана и Махарши: я не видела никакой связи между этими именами. Мне казалось, что он добавил к своему имени титулы просто для саморекламы, чтобы пустить пыль в глаза.

Мое эстетическое чувство было так сильно задето, что, как только я видела его фотографию в газете, я старалась как можно скорее перевернуть страницу. В то время, а мне было четырнадцать лет, я не выносила его вида. Но сейчас я знаю, что никакая красота в мире не сравнится с красотой Бхагавана. Это не просто чувство, это убежденность, это несомненное знание. Его чарующая улыбка, его мелодичный голос, кивок головы, его чудесный взгляд, который пронзает насквозь майю этого мира, – такого больше нет нигде на Земле.

Мой отец впервые поехал в Шри Раманашрам в 1936 г. с Шри Дикшитулу. В тот вечер, когда он вернулся, я лежала с головной болью. Все, кроме меня, собрались вокруг отца, чтобы послушать его рассказ об Аруначале и Раманашраме. Сначала я не обращала на них внимания, но когда услышала имя «Аруначала», мое сердце наполнилось радостью. Я встала с кровати и села рядом с отцом, потому что его рассказ начала захватывать меня. Когда я присоединилась к ним, отец как раз описывал учение Бхагавана о познании Я. Отец сказал нам, что, согласно философии Бхагавана, разум, интеллект, пять органов чувств и тело нереальны и что мы должны познать реальное Я. Самая лучшая садхана, заключил отец, – это практика, которая позволяет познать истинную природу «Я».

«Как познать истинное Я?» – спросил мой младший брат Васант.

Отец ответил: «Бхагаван говорит: „Вопрошай себя, кто ты есть“».

«Но как через вопрошание осознать Я?» – снова спросил мой брат.

«Кажется, он осознал Я, используя этот метод», – ответил, запнувшись, отец, не найдя более внятного ответа.

С самого раннего детства я задавала себе вопросы: реален ли этот мир, или это всего лишь сон? Сплю я или бодрствую? Существует ли в реальности этот мир, или я его воображаю? С детства я знала, что помимо ума есть Я, которое никак с умом не связано. Я много раз безуспешно пыталась отыскать и познать это Я. Я знала, что ум – преграда, не дающая мне достичь этой цели, но я не знала, как ее преодолеть, как выйти за пределы ума и достичь Я, скрытое за ним. До того дня я не находила способа, с помощью которого можно было бы выйти за пределы ума, но когда услышала от отца об учении Бхагавана, почувствовала, что оно указывает мне направление к искомой мной истине.

Я снова легла в постель и вытянулась во весь рост. Пришел отец и сел рядом. Он нанес мне на лоб пепел вибхути, который привез из ашрама, и дважды произнес имя Бхагавана. Я ощутила, как из пальцев отца в мой лоб идет прохладный поток. Головная боль тут же исчезла.

Через три дня, увидев отца сидящим на террасе с закрытыми глазами, мы, дети, спросили, что он делает. Он ответил: «Я практикую вопрошание „Кто я?“, как учил Бхагаван». Мне тоже захотелось попробовать эту садхану. Я прочитала книгу Бхагавана «Кто я?» и начала практиковать. Васант тоже начал выполнять эту практику вместе с нами, но через неделю заявил: «Это бесполезно. Сколько бы я ни спрашивал, я не получаю никакого ответа».

«Это не так-то просто, – ответил отец. – Ум должен полностью исчезнуть. До того момента ты не найдешь ответа».

Но Васант бросил начатое, так как ему не хватило упорства. Мы же с отцом продолжали практиковать, утром и вечером.

Учение Бхагавана так сильно повлияло на меня, что я начала думать: «Раз я – не это тело, зачем мне заботиться о нем?» Думая так, я стала пренебрегать своим телом и своими обязанностями. Вскоре у меня зародился вопрос: «Хочу ли я стать саньясином?» Тогда ответ был ясен: я точно знала, что не могу уйти от людей, потому что должна получить много опыта в этой жизни.

В начале садханы я каждый раз пыталась отгонять мысли, но вместо одной изгнанной мысли приходили десять других. Они возникали постоянно, одна за другой, как волны в океане. Это постоянно угнетало меня. «Когда же утихнут все эти мысли? Когда я осознаю Я?»

Однако через десять дней после начала садханы, когда я практиковала вопрошание себя, передо мной возникла фигура Бхагавана. До того момента я видела его только на фотографиях. В тот же миг все мои мысли сами собой затихли и мое сердце наполнилось радостью и любовью. С того самого дня, поскольку мой ум отказывался практиковать вопрошание себя, я начала медитировать на облик Бхагавана. Сначала я опасалась, что следую неправильным путем, но позже поняла, что появление Бхагавана было не порождением моего ума, а проявлением его милости – он делал это, чтобы облегчить мою садхану и вести меня дальше по моему пути. Вскоре я обнаружила, что без его милости садхана – лишь пустая трата времени. Без его милости пытаться уничтожить мысли – все равно что вычерпывать воду из океана.

Я бы оставила эту непростую садхану, так как была еще слишком молода, но обнаружила, что головная боль, терзавшая меня с раннего детства, исчезает, когда я медитирую.

Как только у меня начинался приступ, страдание прекращалось, если я спрашивала себя: «Кто страдает? Тело, ум или душа?»

С тех пор как я прочла «Путешествие в тайную Индию» Пола Брайтона, мое желание увидеть Бхагавана усилилось. Его имя постоянно звучало у меня в голове. Я заметила, что когда практикую вопрошание себя, никаких ощутимых результатов нет, но как только я произношу имя Бхагавана, мое сердце наполняется радостью и покоем. Тогда мне было стыдно, что я отхожу от высокой джняна-марги (пути знания) и встаю на путь более низкой, как мне тогда казалось, бхакти-марги (путь преданности).

 

Чалам описывает первую поездку с семьей в Шри Раманашрам

Сури и ее мать очень хотели увидеть Бхагавана с того самого момента, как я рассказал им о нем. Когда Сури впервые пришла к Бхагавану в мае 1938 г., она сразу же впала в транс. Я был с ней, но не получил подобного духовного опыта. Когда я сидел с Бхагаваном, мои нервы доставляли мне некоторое беспокойство, но ничего более. Я часами сидел, уставившись на Бхагавана и надеясь, что он сделает что-нибудь для меня.

Бхагаван определенно меня заметил, потому что однажды, повернувшись к кому-то, сидящему рядом с ним, спросил, указывая на меня: «Почему он часами так сидит?»

Я полагал, что Бхагаван знает о том, что я хочу и что нуждаюсь в духовном продвижении и что нет необходимости говорить ему об этом, поэтому сохранял молчание. Мне пришло в голову попросить его излечить мою головную боль и улучшить мое здоровье в целом, но тогда я решил, что он должен знать и об этом тоже. Я подумал, что он исцелит меня, если посчитает, что это необходимо. Все те годы, что я приезжал к нему, я никогда не просил его ни о чем, полагая, что он даст мне то, что мне нужно, когда придет время.

 

Сури продолжает

Я целый год мечтала поехать к Бхагавану, прежде чем получила шанс увидеть его. В конце того года мне на день рождения подарили поездку к Аруначале. Мои родители и моя сестра Пакапатха тоже поехали со мной. Поездка состоялась на пасхальных каникулах. Как только с вокзала я увидела Аруначалу, мое сердце наполнилось радостью и счастьем. Мы отправились в ашрам и вошли в холл Бхагавана в 8 часов утра. Увидев меня, Бхагаван улыбнулся как старой знакомой. Мне показалось, что он давно ждал меня. Я тоже улыбнулась ему. Отец простерся перед Бхагаваном. Я тогда еще не научилась это делать, поэтому просто смотрела, что делает отец, и повторяла за ним.

Бхагаван выглядел в точности, как я представляла себе. Я села перед ним и почти сразу же впала в транс. Это произошло так естественно, словно я была рыбой, которую погрузили в воду.

В первые два дня я чувствовала себя, как в раю, но на третий день, когда после обеда у меня страшно разболелась голова, мой рай превратился в ад. Мы остановились в «Трэвеллерс Бунгало» в двух милях от ашрама. Утром приходили в ашрам, оставались там до вечера и затем возвращались в бунгало. Поскольку наше жилье было далеко от ашрама, когда у меня заболела голова, мне негде было прилечь.

Кругом были люди, и шум, который они издавали, был повсюду – мне было очень плохо. Вначале мы с отцом сидели скрестив ноги на площадке возле колодца. Поскольку я не привыкла к такой позе, у меня заболели ноги, и я их вытянула. Вскоре помощники Бхагавана принесли его диван и поставили с другой стороны колодца. Бхагаван вышел и сел на него. В этот момент к нам подошел какой-то человек и начал кричать на тамильском языке. Поскольку мы не знали тамильского, мы никак не могли понять, чего он хочет. В конце концов до него дошло, что мы его не понимаем. Он подошел ближе ко мне и жестами и криками объяснил, что я проявляю неуважение к Бхагавану, вытянув ноги в его направлении.

Непривычное место и молчание Бхагавана сделали меня очень чувствительной. Когда на мою головную боль наложилось необходительное поведение того человека, мой ум взбунтовался. Мы с отцом ушли с того места и сели на большом расстоянии от Бхагавана на гору песка, который привезли для возведения столовой.

Я сидела, а в моей голове бурлили мятежные мысли: «Ну почему я не осталась дома вместо того, чтобы ехать к этим грубиянам? Бхагавану все равно, здесь я или нет. Разве он проявил ко мне хоть какое-то сострадание? И с какой стати он должен думать обо мне? Похоже, он даже не заметил, что я приехала издалека, чтобы увидеться с ним. Почему я должна преодолевать столько трудностей ради этого человека, который совершенно ко мне безразличен? Ничего не может быть глупее этого».

Я сказала отцу о том, что я думала, и добавила: «Мне здесь не нравится. Бхагаван – великий человек, но другие люди и атмосфера здесь – ужасны. Бхагаван велик, но что нам с того?»

В первые дни отец не торопился рассказывать мне о своих собственных трудностях, так как видел, что я впадаю в экстаз в присутствии Бхагавана. Мой бунт принес ему некоторое облегчение. Мы тут же решили никогда больше не приезжать в ашрам и не принимать больше Бхагавана всерьез. Решив, что верить в Бхагавана – глупо, мы договорились бросить свои духовные поиски и счастливо жить без них.

Мы оба хотели прервать поездку и уехать домой. На следующий день после обеда мы пошли к Бхагавану прощаться. Я поприветствовала его молча. Бхагаван, смотревший в другую сторону, повернулся, заглянул мне в глаза и улыбнулся с любовью. Эта улыбка наполнила мое сердце восторгом и счастьем, но мы все равно уехали.

Как только мы сели в поезд, я загорелась желанием снова увидеть Бхагавана. Это был мой первый и последний бунт против него. В последующие годы он устраивал мне много суровых проверок, проведя сквозь множество нестерпимых мук и невзгод, но мой ум никогда больше не восставал против него, а моя вера никогда больше не была поколеблена.

После этой поездки к Бхагавану моя садхана стала интенсивней. Иногда мне становилось страшно, потому что выдохи стали очень напряженными, воздух выходил со свистящим звуком. Когда я пыталась медитировать, тело и голова начинали сильно трястись. Вибрация была такой мощной, что мне казалось, шея вот-вот сломается. Иногда я падала и сильно ударялась, иногда травмировала голову. Порой мне даже казалось, что рядом со мной кто-то находится. Вначале я думала, что это мое воображение, но сила этого присутствия убедила меня, что это было нечто реальное и осязаемое. В конце концов я поняла, что это присутствие Бхагавана. Отец написал Бхагавану обо всем этом. Служащие ашрама ответили, что беспокоиться не о чем и что скоро все наладится. Вскоре после этого присутствие исчезло.

 

Снова рассказывает Чалам

В последующие три года мы с Сури несколько раз были в Шри Раманашраме. Она проявляла больше энтузиазма, чем я. Если бы она не оказывала на меня давление, я сомневаюсь, что ездил бы туда так часто.

Мне всегда казалось, что проводи я больше времени с Бхагаваном, моя медитация была бы глубже. Но, хотя я и чувствовал, что он может избавить меня от моих проблем и даровать мне счастье, не могу сказать, что получал удовольствие от его присутствия, – рядом с ним мне всегда было неловко. Сури, напротив, как только мы приближались к Аруначале, всегда впадала в транс и никогда не хотела уезжать. Бхагаван, входя в холл и выходя из него, часто останавливался возле Сури, смотрел на нее и улыбался. Сури любила находиться в присутствии Бхагавана, я же сидел там без особого желания.

В одну из таких поездок Бхагаван снова спросил обо мне сидящего рядом человека: «Почему он там сидит?» И даже тогда я ничего не сказал. Вначале я был немного раздосадован его вопросом, так как полагал, что он знает, почему я сижу. Позже я понял, что таким образом он давал мне совет, в котором я нуждался.

Мне казалось, что он говорит: «Что он получает, просто глядя на меня. Он должен сделать усилие, чтобы продвинуться дальше самостоятельно».

Приезжая в Шри Раманашрам, мы обычно намеревались оставаться там на несколько дней или даже недель, но нам никогда не удавалось остаться надолго. Это было отчасти по моей вине, так как в присутствии

Бхагавана я всегда ощущал невыносимое беспокойство. Когда оно начиналось, я просто хотел убежать из ашрама как можно скорее. Обычно я чувствовал себя так, словно находился в пасти у демона. Все говорили, что в присутствии Бхагавана ощущается покой, но я всегда чувствовал беспокойство. Пока я оставался вблизи Аруначалы, я не мог медитировать. Каждый раз, уходя из ашрама, я обещал себе, что никогда больше туда не войду. Но как только я покидал Тируваннамалай, мой ум снова жаждал даршана Бхагавана. Я всегда возвращался, несмотря на все свои опасения, потому что всегда надеялся что-то все-таки получить. И хотя в ашраме я никогда не был счастлив, какая-то неведомая сила все время тянула меня обратно.

В те три года регулярных приездов к Бхагавану медитация часто получалась у меня без усилий, но я никогда не чувствовал, что ощутимо продвигаюсь. Я пришел к заключению, что этому препятствует мое плохое здоровье. Я перепробовал много видов лечения, но ничто не помогло. Медитация также никогда не устраняла мои страдания, и я обнаружил, что утратил интерес даже к тем вещам, которые раньше приносили радость. Я достиг точки, в которой чувствовал усталость от всего. Я разочаровался в духовной жизни, потому что она забрала у меня все радости, тогда как мои страдания остались нетронутыми. Во многих отношениях я ощущал себя живым трупом.

Мой путь к Бхагавану был долгим и трудным. Будучи человеком с долгим атеистическим прошлым, я должен был пройти через многие годы сомнений и страданий, прежде чем смог выработать в себе достаточную веру для того, чтобы полностью принять тот факт, что Бхагаван постоянно ведет меня и защищает. Другие, более удачливые преданные имели эту веру с самых первых встреч с ним.

Я помню одного преданного – у него были вера и простота ума, которых мне не хватало. Это был старик с длинной бородой из народа телугу. Он жил в храме Драупади примерно в 300 метрах от Шри Раманашрама. Из вещей у него были только железная кастрюлька и топор, которым он колол дрова, чтобы приготовить себе на костре пищу. Он жил подаянием – просил продукты в городе и готовил их сам в своей железной кастрюльке. Каждый день по многу часов кряду он стоял и просто смотрел на Бхагавана. Ночевал он в храме – заброшенном, полуразрушенном и окруженном джунглями. Однажды я встретил его, когда он стоял один перед храмом, глядя на Аруначалу. Когда я спросил, что он делает в таком отдаленном месте, он ответил, что ночует здесь.

«Что? – воскликнул я. – Вы спите здесь один? И вам не страшно?»

«А чего мне бояться? – ответил старик. – Бхагаван освещает меня своим светом. Всю ночь меня окружает голубое сияние. Как я могу бояться, когда со мной этот свет?»

Эта встреча заставила меня устыдиться. Любовь и свет Бхагавана были дарованы в полной мере этому нищему старику.

Но в ашраме было и много таких, как я, кто называл себя его преданным, но не мог получить такую милость, так как был слишком занят содержимым своего ума.

Был еще один человек, посетитель ашрама, сильно впечатливший меня своей верой в Бхагавана. Однажды утром я сидел в холле и вдруг услышал снаружи стук трости. Я открыл глаза и увидел высокого слепого мусульманина, пытающегося нащупать тростью вход в холл. Я встал, помог ему войти, усадил напротив Бхагавана и сказал: «Сейчас вы сидите прямо перед Бхагаваном. Можете поздороваться с ним, если хотите».

Мусульманин последовал моему совету и стал рассказывать свою историю. Он жил неподалеку от Пешавара, работал учителем и пользовался всеобщим уважением. Однажды он случайно услышал, как кто-то читает о Бхагаване на урду. Он тут же почувствовал, что Бхагаван является его духовным отцом и что он должен ехать к нему в Тируваннамалай. Несмотря на слепоту, он сел в ближайший поезд и проехал один через всю Индию со многими пересадками, пока наконец не достиг Шри Раманашрама. Когда его спросили, что он будет делать дальше, он ответил: «Я буду делать все, что скажет Бхагаван».

Глубина его веры заставила меня устыдиться. Никогда раньше не видя Бхагавана, этот слепой, не колеблясь, отдал свою жизнь в руки незнакомого свами из Южной Индии. Я же преодолел целую гору сомнений и нерешительности, прежде чем наконец всерьез предал себя стопам Бхагавана.

Я проводил много времени в холле, наблюдая за Бхагаваном и внимательно следя за тем, как он реагировал на различные события, происходящие вокруг. Он всегда был для меня загадкой – я не помню, чтобы хотя бы раз полностью или даже частично понял его поведение. Это не так уж удивительно, так как простые преданные не могут постичь состояние реализованных душ и не могут понять некоторые странные аспекты их жизни. Для джняни нет стандартной модели поведения, нет мерила, которым можно было бы его оценивать. Все джняни отличаются друг от друга – и образом жизни, и тем, какие садханы они предписывают своим ученикам. Некоторые реализованные души живут среди людей, строят ашрамы и обучают учеников, в то время как другие

бродят по стране, не имея собственного дома. Одни из них поют, убеждают других или обучают, а другие хранят молчание. Даже из тех, кто дает похожие учения и действует похожим образом, одни до конца своих дней пользуются всеобщим почитанием, а другим достаются лишь бесчестье и оскорбления.

Если проанализировать этот вопрос, можно понять, что все эти различия не создаются самими джняни; так же как внешние события не могут заставить джняни поступать так, как они поступают. Если хорошенько обдумать это, можно прийти к выводу, что сам Бог заставляет их говорить и действовать так, как они говорят и действуют. Обычные люди действуют так, как подсказывает им ум, и поэтому люди легко друг друга понимают. Джняни невозможно понять, потому что их ум полностью уничтожен. Из-за этого главного различия поведение джняни отличается от поведения других, обычных людей. Поэтому, наблюдая, как джняни ведут себя с другими, можно заметить, что их жизнь полна противоречий, которые не имеют никакого очевидного или рационального объяснения. Но не все в них так уж необъяснимо, потому что в то время как некоторые поступки джняни кажутся ничем не мотивированными, другие их действия имеют явные причины.

Я упоминаю об этом только для того, чтобы подтвердить, что в жизни Бхагавана есть многое, лежащее за пределом нашего понимания. Те, кто не может принять тот факт, что он сверхчеловек, вышедший за пределы любой двойственности и ставший самим Богом, не могут понять его. Это невежество с нашей стороны – искать объяснений противоречиям в его поведении или критиковать явные несоответствия в его жизни. Бхагаван говорил и поступал в соответствии с запросом, состоянием и обстоятельствами каждого человека. Поскольку мы ничего не знаем об этих предпосылках, мы не имеем права судить его.

Например, мы не знаем, насколько он был вовлечен в то, что происходило в ашраме. Он определенно был вовлечен в эти события и в то же время оставался в стороне. Даже когда Бхагаван работал, он мог абсолютно честно сказать: «Я ничего не делаю», потому что у него не было «я», которое отвечало бы за то, что делает его тело.

Можно спросить: «Отвечает ли Бог за жестокость или несправедливость в этом мире?» Бхагаван мог бы ответить на этот вопрос так: «Все действия – деяния Бога, и все-таки сам Он ничего не делает. Он просто есть». Для аджняни (непознавшего) это абсурдный, неразрешимый парадокс, но для такого джняни, как Бхагаван, это просто констатация факта.

Мы должны воздержаться от суждений о парадоксальных утверждениях джняни о том, что он не несет ответственности за действия, совершаемые его телом. Как мы можем обвинять, критиковать или хвалить человека за действия, совершаемые не им и за которые он не несет никакой ответственности? И поскольку у джняни не осталось «я», чувства отделенности, как мы можем возносить хвалу или обвинять кого-то или что-то, что не существует в реальности, а существует лишь в нашем уме?

Имея в виду все это, было бы полезным рассказать о некоторых действиях Бхагавана. Я не намеревался давать им исчерпывающие объяснения. Это просто примеры необъяснимых его проявлений. Поскольку отношения Бхагавана с организацией, выросшей вокруг него, приводили в недоумение многих посетителей, я начну с них.

Управляющие ашрама делали многое, не спрашивая разрешения Бхагавана, так как они знали, что Бхагаван не одобрит их действия. Хотя Бхагаван знал о том, что такое происходит, он не показывал вида, пока ему об этом не сообщали. Иногда, когда ему сообщали о таких делах, он звал виновников к себе и отчитывал их, а иногда вообще никак не реагировал.

Его отношение к управляющим очень сильно различалось.

Обычно он поддерживал Чиннасвами, управляющего ашрамом, во всех спорах с преданными. Если преданные жаловались ему на управляющего, он критиковал их за то, что они жалуются, даже если их недовольство казалось обоснованным. Но и самому Чиннасвами Бхагаван часто выговаривал за различные недочеты в управлении ашрамом. Мне рассказали, что однажды, в первые годы существования ашрама, он даже побил его тростью. Видимо, он ударил его сильно, так как трость сломалась.

Чиннасвами как только мог избегал Бхагавана. Его стремление избегать попадаться Бхагавану на глаза было столь явным, что он производил впечатление нарушителя, скрывающегося от правосудия. Хотя всем это было хорошо известно, на людях Бхагаван всегда поддерживал Чиннасвами и отбивал у преданных охоту жаловаться на него.

Иногда посетители ашрама указывали Бхагавану на жестокость, несправедливость, фаворитизм и вымогательство денег, которые, как они утверждали, имели место в ашраме. Таким людям Бхагаван просто отвечал: «Зачем вы пришли сюда? Неужели вы проделали такой долгий путь лишь для того, чтобы выискивать в этом ашраме недостатки?»

Иногда такие посетители жаловались, что зарабатывание денег стало главной целью ашрама и что эти деньги используются недолжным образом. Бхагаван отвечал в таких случаях: «Они (должностные лица, которых обвиняли) пришли сюда ради денег. Если вы здесь за тем же, почему бы вам не присоединиться к ним, попросить свою долю и посмотреть, чем здесь можно поживиться?»

Из этих замечаний видно, что Бхагаван знал о нарушениях управляющих, но никогда не поощрял людей, которые пытались обращать на это его внимание.

Бхагаван абсолютно не интересовался тем, каким образом ашрам тратит подношения. Он не возражал, если люди добровольно давали деньги ашраму, но распространенная практика выпрашивания денег от его имени вызывала у него отвращение. Сотни тысяч рупий были потрачены на строительство храма Матери, и большая часть этих денег была собрана путем выпрашивания. Бхагаван много раз выражал свое недовольство, но его замечания оставляли без внимания. Он даже приказывал, чтобы перестали просить деньги, но даже его приказы игнорировались.

Но парадокс в том, что когда строился храм на деньги, собранные методом, который он не одобрял, он всецело поддерживал строительство. Ночью с фонарем в руках он тщательно обследовал каждый новый камень. И когда возведение храма было завершено, он руководил церемонией установки Шри Чакры. Он также удовлетворил просьбы руководить церемонией кумбхабхишекам (освящения) храма и несколько раз принимал участие в ритуалах, которые проводились у алтаря.

Он делал все это несмотря на то что все знали, что он не придавал никакого значения ритуалам, празднествам и процессиям. Особенно он не любил ритуального подношения цветов, разбивания кокосов, совершения перед ним арати и попыток почитать его как божество. Однако когда перед храмовыми мурти совершали арати и потом подношения предлагали и ему, он брал кумкум и вибхути и наносил себе на лоб, как и все остальные. В последние дни жизни Бхагавана, когда он был очень болен, преданные проводили или организовывали хожу планетам, чтобы продлить ему жизнь. Такие ритуалы противоречат учению Бхагавана, но он никогда не препятствовал им. Напротив, когда ему давали освященную воду и прасад от этих хеш, он с удовольствием их принимал.

Люди часто подходили к Бхагавану и простирались перед ним. Бхагаван иногда даже не поворачивал головы в их сторону. Но к другим приходящим он обращал свой милостивый взгляд, словно возвращая его из далекой и бесконечной пустоты, в которой он до этого пребывал. Когда приходили люди, пользующиеся его особой благосклонностью, он тщательно расспрашивал их о том, как у них идут дела. За много лет наблюдений я заметил, что он был особенно добр к тем, кто приезжал из далеких стран, к старикам и детям. Один из преданных однажды спросил Бхагавана, почему он игнорирует большую часть посетителей. Преданный ответил: «Так много людей падает ниц перед вами каждый день, а вы даже не смотрите на большинство из них».

«Что ты знаешь об этом? – рассерженно ответил Бхагаван. – Еще до того, как они приветствуют меня, я внутренне приветствую их». Бхагаван часто выказывал подобное неодобрение, когда преданные жаловались ему. Даже легкие жалобы могли вызвать суровую отповедь.

Например, однажды рано утром к Бхагавану пришел посетитель и сказал: «Всю ночь лаяла собака. Я не мог медитировать».

Бхагаван ответил: «Это не собака лаяла. Это лаял ваш ум».

Много разных людей приходило к Бхагавану; были среди них высокопоставленные чиновники, смиренные нищие, богачи, аскеты, набожные паломники, красивые женщины и другие. Все они хотели внимания Бхагавана, но ни один из них так и не нашел возможности убедиться в том, что получил его. Люди, приходившие с множеством вопросов, иногда не могли добиться от него ни слова, но в это самое время Бхагаван мог неожиданно позвать кого-то другого, спросить, как у того дела, и обсуждать с ним разные вопросы. Иногда Бхагаван сердился на кого-то без видимых причин и обращался с ним довольно резко. Некоторых людей он ругал или высмеивал перед всеми, и присутствующие смеялись над ними.

Один преданный после отъезда из ашрама увидел сон, в котором Бхагаван просил его вернуться в ашрам. Это стоило ему больших хлопот, но он все равно бросился обратно. Он прошел прямо в холл, но Бхагаван даже не повернул головы. В течение нескольких дней Бхагаван ни разу не улыбнулся ему и не спросил о делах, но в то же самое время оживленно разговаривал со другими. Он беседовал с ними с огромной любовью и задавал много вопросов, но вернувшегося преданного игнорировал.

Бхагаван часто уделял много внимания людям, которые, по-моему, просто рисовались. Я видел одного человека, который, как мне казалось, был преисполнен спеси. Он держал книгу, карандаш и бумагу и, задав вопрос Бхагавану, оглядывал аудиторию, явно выказывая огромную гордыню. Бхагаван же, к моему удивлению, очень долго обсуждал с ним какой-то незначительный вопрос. Тогда как другие люди, которые приехали издалека и которым нужно было срочно возвращаться домой, часто вынуждены были ждать ответов на свои вопросы по многу дней.

События, дела и диалоги, имевшие место в холле, часто казались неосведомленным наблюдателям странными или иррациональными, но это лишь потому, что они не знали, что сила Бхагавана организовывала все таким образом, что все, что должно произойти, происходило автоматически. Какое-нибудь необъяснимое событие могло оказаться «посланием» для одного из присутствующих в холле. Он мог понять смысл «послания», и впоследствии его вера или преданность могли возрасти. Остальные же, не зная всех обстоятельств, могли быть этим озадачены.

Или, в другом случае, Бхагаван мог заметить, что эго сидящего перед ним преданного растет, и мог каким-либо образом укорить его. Остальные могли интерпретировать это как беспричинную агрессию, но с точки зрения Бхагавана, это было именно то, что было необходимо этому человеку в данный момент.

Я сам был свидетелем одного случая, когда реакция Бхагавана была понятна только двоим. Один мой друг по имени Дхармапури, который не верил в свами, приехал, чтобы посмотреть на Бхагавана. Заранее решив не преклоняться перед Бхагаваном, он все время бродил вокруг ашрама вместо того, чтобы сидеть с Бхагаваном в холле. Вечером стул Бхагавана вынесли наружу к колодцу, так как было лето. Бхагаван вышел, сел на него, а преданные расселись на земле. Дхармапури в это время бродил поблизости. Увидев Бхагавана, он ощутил неудержимое желание совершить перед ним простирание. Его намерение не делать этого исчезло без следа, и он совершил у стоп Бхагавана полное простирание. Увидев это, Бхагаван громко рассмеялся. Никто из преданных, кроме меня, не понял внезапной реакции Бхагавана. Все озирались, пытаясь понять причину его смеха.

Бхагаван порой удивлял нас, уверяя со всей серьезностью, что джняни и сиддхи иногда принимают форму животных, появляющихся в ашраме. Аннамалай Свами рассказал мне об одном случае, когда одно из таких странных животных являлось кому-то из преданных Бхагавана. Лунной ночью несколько преданных совершали обход вокруг Аруначалы, читая веды. Вдруг они увидели, что посреди дороги стоит леопард и смотрит на них. По вполне понятным причинам они были парализованы ужасом. Они не могли ни идти вперед, ни бежать. Леопард долго смотрел на них, а потом медленно перешел дорогу и скрылся в джунглях, не издав ни звука. Преданные, думая, что они чудесным образом избежали опасности, завершили обхождение и вернулись в ашрам.

Бхагаван внимательно выслушал их рассказ о встрече с леопардом, а потом удивил их, сказав: «У вас не было причин бояться. Леопард был джняни, который спустился с горы, чтобы послушать, как вы поете веды. Он ушел глубоко разочарованным, потому что из-за страха вы перестали петь. Почему вы пугаетесь таких вещей?»

Многие из преданных Бхагавана были ортодоксальными брахманами. Из-за кастовых предписаний, которым была подчинена их жизнь, они ели в отдельном огороженном месте в столовой и только пищу, приготовленную брахманами. Бхагаван никогда не возражал против такого порядка, но все же выражал свое недовольство, когда кто-либо из брахманов смотрел свысока или вел себя враждебно по отношению к людям из более низких каст. Согласно традиции, брахманы испокон веков считали себя высшей кастой, но Бхагаван не разрешал таким установкам процветать в ашраме.

Была одна женщина-брахманка, которая считала себя важной персоной. Они никак не могла принять этот аспект учения Бхагавана. Она избегала всех не-брахманов, так как считала, что любой контакт с ними загрязнит ее. И вот однажды я увидел, как она обратилась к посетителю, который хотел набрать воды из резервуара в ашраме.

«Кто ты такой? – строго спросила она. – Ты знаешь, чья это вода?» Она хотела вышвырнуть его из ашрама, решив, что, погрузив свою кружку в воду, он осквернил всю воду в ашраме, так как принадлежал к низкой касте. Если этой женщины касался небрахман, она шла к Бхагавану и касалась его. Она думала, что краткий физический контакт с Бхагаваном очищает ее от загрязнения – результата прикосновения небрахмана. Шли годы, количество посетителей росло, и ей становилось все труднее и труднее добиться контакта с Бхагаваном.

Однажды в день джаянти ее случайно задел какой-то человек. Она тут же подошла к Бхагавану и сказала: «Бхагаван, только что меня коснулся шудра (представитель самой низкой касты). Коснитесь меня, пожалуйста, чтобы смыть нечистоту».

«Уходи! Я не буду тебя касаться», – ответил Бхагаван сердито.

«Но разве вы не касались своей матери?» – спросила она.

«Может, и касался, – ответил Бхагаван, – но тебя не стану». Таким образом эта важная персона осталась «оскверненной».

Эта женщина упомянула мать Бхагавана, потому что все знали, что она тоже строго придерживалась брахманских традиций и привычек. Когда она переехала жить к своему сыну, она была очень ортодоксальной, полной суеверий и собственной важности.

Бхагаван не терпел ее кастовых предрассудков. Он много раз критиковал ее и безжалостно разрушал все, что препятствовало ее освобождению от невежества и страха. Ему это прекрасно удалось, и он дал своей матери видеха-мукти (освобождение в момент смерти).

Одним из предметов ее отвращения был лук, запрещенный в употребление вдовам брахманов. Когда она отказывалась готовить лук, Бхагаван показывал ей луковицу и говорил: «Какая могущественная маленькая луковица! Она способна преградить моей матери дорогу в рай». Тогда его мать уходила и плакала где-нибудь в углу, но Бхагаван не выказывал ей ни капли сочувствия. Вместо этого он кричал: «Плачь, плачь! Чем больше ты плачешь, тем лучше!»

Колкости Бхагавана на самом деле были проявлением его любви. Страстно желая даровать ей свою милость, он безжалостно расправлялся с любыми препятствиями, мешающими ее духовному росту, как бы глубоко они ни были укоренены в традиции и какими бы «священными» ни были.

Много раз управляющий ашрама изобретал новые правила и пытался навязать их самому Бхагавану. Например, однажды руководство ашрама решило ввести правило, согласно которому никто не должен был беспокоить Бхагавана с 12 до 14 часов. Даже не обсудив это с Бхагаваном, двери холла стали закрывать на это время и Бхагаван оставался запертым внутри. Когда Бхагаван спросил, зачем это делают, ему ответили: «Бхагаван, это ради вашего здоровья».

Бхагаван воспротивился нововведению, однако его не послушали. Тогда Бхагаван стал уходить на это время и сидеть снаружи. Руководство ашрама стало умолять Бхагавана принять этот распорядок. В конечном итоге он уступил их просьбам.

Бхагаван часто давал понять, что не хочет, чтобы преданным запрещали входить к нему, но, когда он был очень болен, управляющий ашрамом взял это дело в свои руки и запретил всем преданным входить в его комнату. В последние дни жизни Бхагавана за дверями его комнаты поставили охрану и дали строгий приказ, чтобы ни один человек не тревожил его. Для такой меры были причины: Бхагаван только что перенес одну из многочисленных операций.

Но однажды пришел садху и попросил о встрече с Бхагаваном. Человек, охранявший вход, объяснил ситуацию и сообщил ему, что его просьба не может быть удовлетворена. Тогда садху пошел в администрацию и повторил там свою просьбу, сказав, что ему нужно уехать сегодня же и что он не может ждать, пока Бхагаван поправится. Сотрудники администрации отказали ему в просьбе, так как не хотели поступать вопреки предписаниям врачей. Садху смирился с отказом и, раздосадованный, направился в сторону ворот. Должно быть, Бхагаван слышал его просьбу, потому что, когда садху проходил мимо комнаты Бхагавана, он с изумлением увидел, что Бхагаван стоит снаружи и поджидает его. Садху подошел, и они смотрели друг на друга, не говоря ни слова, около десяти минут. Затем садху ушел, а Бхагаван вернулся в свою комнату.

В течение дня преданные часто приносили Бхагавану разную еду, не думая, как эта пища повлияет на его организм. Бхагаван съедал по кусочку от нескончаемых подношений, а затем терпел мучения. Но не все подношения он принимал одинаково. Он мог целиком съесть подношение одного преданного, даже если оно было обильное, но из рук другого не принять ничего, хотя еда была хорошо приготовлена и поднесена, казалось, с огромной преданностью. Иногда кто-нибудь клал свое подношение перед Бхагаваном и стоял перед ним по нескольку часов, но Бхагаван даже не удостаивал его взглядом. Многие преданные уходили расстроенными, – никто не мог заставить Бхагавана принять дар, который он решил отвергнуть. Сложно было предугадать линию его поведения. Он мог в один день съесть подношение, а на следующий день отвергнуть, хотя его мог поднести тот же человек.

Непредсказуемость Бхагавана в еде можно проиллюстрировать замечательной историей, которую рассказал мне Субраманьян, один из кухонных работников ашрама. Примерно за два года до смерти Бхагаван сидел в холле в окружении преданных. Все были голодны. Колокольчик уже прозвонил на обед, и некоторые ожидали уже в столовой. Бхагаван задерживался, так как от ревматизма у него болели колени. Перед тем как встать, ему приходилось растирать их. Закончив свой небольшой массаж, он медленно поднялся, оперся на трость и не спеша пошел к двери. В дверях он заметил деревенского молочника в хлопчатобумажном покрывале, с глиняным горшком, висящим на лямке у него на плече.

Бхагаван остановился, посмотрел на него и воскликнул удивленно: «Смотрите-ка! Неужели это Чин-напаян?»

«Да, это я, Свами», – ответил молочник с преданностью и уважением.

«Как ты поживаешь? – спросил Бхагаван. – У тебя все хорошо? Ты пришел ко мне? Похоже, у тебя все отлично. Что у тебя в горшке? Ты принес кулу (пшенную кашу)?»

«Да, Свами, – застенчиво ответил молочник. – Я принес для вас немного кулу».

«Тогда угости меня», – сказал Бхагаван. Он положил трость, сложил ладони в форме чаши, наклонился вперед и поднес ладони к губам. Молочник начал лить тонкой струйкой жидкую кашу из своего горшка в ладони Бхагавана. Бхагаван пил ее маленькими глотками, держа запястья у подбородка, а лицо бедняка сияло от счастья. Бхагаван пил, не отрываясь, словно сероватая жидкая каша была для него нектаром.

В столовой ждали проголодавшиеся люди. Некоторые начали беспокоиться, так как еду не подавали до момента, пока Бхагаван не придет и не сядет на свое место. Один из посетителей вышел из столовой посмотреть, что задержало Бхагавана. Когда он сказал Бхагавану, что все ждут его в столовой, Бхагаван возмущенно ответил: «Вы что думаете, я здесь только ради вас? Разве я принадлежу вам? Вы заботились обо мне, когда я жил на горе? Тогда я никому не был нужен, кроме пастухов, таких, как Чиннапаян, которые делились со мной своей кулу». Бхагаван пригласил молочника пообедать с ним и привел его в столовую.

Индия долго была расколота кастовыми и социальными предрассудками. Бхагаван, хорошо это знавший, осуждал преданных, если они при нем плохо обращались с людьми более низкого класса. Он был ярым защитником угнетенных и в любом споре склонялся на сторону жертв социальной несправедливости. Это можно было наблюдать в одном интересном разговоре, состоявшемся при мне в холле.

Один преданный спросил Бхагавана: «Шиву иногда называют „покровителем воров“. Почему у Бога такое имя? Действительно ли Шива покровительствует ворам?»

Бхагаван ответил: «Перед тем как идти на дело, некоторые воры идут в храм Шивы и обещают в случае удачи отдать Богу половину добычи. Закончив работу, они выполняют свое обещание и отдают Богу часть украденного. Есть много так называемых преданных, которые гораздо менее преданны Богу, чем такие воры. Они либо никогда не дают обещаний Богу, или, даже дав, не выполняют. Поэтому воры в каких-то отношениях более искренне преданны Всевышнему, чем обычные люди».

Поведение Бхагавана периодически менялось. Когда он сидел, глядя куда-то за горизонт, он напоминал Дакшинамурти в позе дхьяны (медитации). В это время его непринужденная поза была так бесконечно прекрасна, что мы не могли отвести от него глаз. Нам казалось, что мы смотрим на неподвижный, неугасающий рассвет. Ни черты его лица, ни его руки или ноги не казались мне красивыми, потому что я привык считать красивым другой типаж. Но когда Бхагаван сидел вот так неподвижно в своей обычной величественной позе, в его фигуре присутствовали невыразимая красота и грация. И не только это – в нем сияло нечто, находящееся за пределом наших привычных представлений о красоте. Он сидел в одной набедренной повязке, но нам он виделся императором в прекрасном облачении, наделенным атрибутами своей власти, сидящим на троне, украшенном бриллиантами. Когда же кто-то звал его: «Бхагаван!» – он спускался со своих неизмеримых высот на эту землю, чтобы ответить на зов. Я говорю «спускался», но что значит «спускаться» для того, кто царит повсюду?

Все мы считали, что Бхагаван выглядит весьма элегантно в своей каупине (набедренной повязке), но иностранцев почти полная его нагота смущала.

Когда Дункан Гринлис, известный британский ученый, впервые приехал к Бхагавану, он признался одному из жителей ашрама: «Моя сестра хочет приехать ко мне из Англии. Я писал ей письма и много рассказывал о Бхагаване и Ганди. Я сказал ей, что она должна увидеть их обоих, так как это два самых великих человека в Индии. Но если она решит приехать, как я покажу их ей? Оба ходят почти голыми и не особенно привлекательной наружности. Если я скажу ей, что эти двое – величайшие из индусов, что она будет думать об Индии?»

Хотя Бхагаван ходил почти нагим и жил очень скромно, большинство людей боялись к нему подходить и тем более говорить с ним. Важные люди, например высшие военные чины или элита с высоких постов, трепетали от смущения и боялись приблизиться к этому ослабленному старику, не имеющему ни светской власти, ни большого количества последователей.

Бхагаван поднимался на прогулку в гору три-четыре раза в день. Он шел немного впереди сопровождающего, следовавшего за ним и несущего для него сосуд с водой. Они поднимались медленно, шаг за шагом. Иногда Бхагаван останавливался, чтобы взглянуть на гору или сказать несколько слов своему спутнику. Такие, как я, остававшиеся внизу, смотрели на него, не отводя глаз, пока он не скрывался за поворотом. Каждый раз нам казалось, что он взойдет на гору и скроется в небе, чтобы больше никогда не возвращаться.

Боз и Йоги Рамайя однажды сопровождали Бхагавана часть пути в одной из таких прогулок на гору. Когда они поджидали его на каком-то отрезке пути, Йоги Рамайя сказал Бозу, что хорошо бы построить цементное возвышение, на котором Бхагаван мог бы отдыхать. Когда Бхагаван вернулся, они рассказали ему о своей идее, но он ее отверг, сказав: «Не делайте этого. Если вы соорудите здесь платформу, кто-нибудь придет вместе с вами и построит на ней храм».

Такие Гуру, как Бхагаван, – проявления Бога в человеческой форме. Бог время от времени спускается на землю и принимает физическую форму чтобы облегчить страдания человечества. Он принимает многих людей в ученики и очищает их, даруя им свою милость. Хотя каждый такой Гуру проявление Бога, все они обращаются со своими преданными по-разному. Учения этих Гуру часто отличаются и даже противоречат доктринам, обычаям, традициям и этике, принятым в том обществе, в котором они родились. Но как бы ни отклонялся Гуру от общепринятой ортодоксии, преданным следует безоговорочно верить ему и беспрекословно подчиняться его указаниям. Многие покидают своих Гуру, потому что не могут принять учение или образ поведения, противоречащий вековым традициям. Другие, наоборот, так привязываются к Гуру, что не могут ни уйти от него, ни принять и практиковать его учение. Такие люди, страдая от внутреннего конфликта, остаются в ашраме Гуру, но часто избегают прямого контакта с ним. Были такие и в Шри Раманашраме.

Бхагаван разрушал традиционные верования многих своих преданных и сам редко соблюдал ортодоксальные обычаи. Он пытался убедить своих последователей отказаться от традиционных практик, но ему не всегда это удавалось. Многие гордились тем, что его последователи, считая, что нашли великого Гуру, они почитали его как проявление Бога на земле. Однако когда вопрос касался отказа от традиционных религиозных практик, они не могли принять это. Они продолжали выполнять свои привычные ежедневные ритуалы, по особым случаям проводили пуджи, делали подношения богам в ожидании, что их желания исполнятся, и совершали паломничества, чтобы обрести духовную заслугу или смыть грехи.

Бхагаван говорил таким людям: «Во всем этом нет нужды. Просто будьте. Просто быть – это лучшее паломничество, которое только может совершить человек. Вы хотите посетить Бенарес? Есть ли место паломничества более великое, чем Аруначала? Это (Аруначала) и есть Гималаи. Это сам Кайлас (дом Шивы)!»

Несмотря на подобные уверения Бхагавана, его преданные продолжали совершать паломничества.

Хотя Бхагаван иногда делал пренебрежительные замечания о традиционных практиках, таких как почитание мурти, он не одобрял, когда его преданные критиковали за это других. Например, однажды кто-то спросил Бхагавана: «Разве это не глупо – сооружать идолов и почитать их, в то время как мы знаем, что Бог не имеет формы?»

Бхагаван ответил в своем духе: «Разве есть такие, кто не занимается почитанием идолов? Проснувшись утром, каждый начинает заниматься почитанием идолов, полагая, что тело, которое есть лишь воображаемая картина, – реально и обращаясь с ним, как со статуей в храме. Вы купаете его, причесываете ему волосы, предлагаете три раза в день пищу. Кому удалось избежать почитания идолов?»

Эчаммал, которая была одной из самых близких преданных Бхагавана, однажды совершила пуджу с сотней тысяч листьев и с большой гордостью рассказала Бхагавану об этом. Бхагаван ответил: «Вместо того чтобы щипать столько раз растение, могла бы ты столько же раз ущипнуть себя и тем самым совершить пуджу?» Бхагаван считал, что такая пуджа – акт жестокости, потому что она причиняет деревьям боль и наносит ущерб, которого можно было бы избежать.

Иногда Бхагаван не проявлял никакого интереса к происходящему вокруг, но бывали моменты, когда он проявлял крайнюю заинтересованность даже к мелочам повседневной жизни. Он очень заботился об одном бурундучке, потерявшем мать. А однажды, когда воробьиное яйцо выпало из гнезда, Бхагаван поднял его и берег, пока из него не вылупился птенец. После этого он радостно показывал всем маленького воробышка.

Однако после столь живого проявления интереса к мелочам он мог вдруг безразлично ответить: «А, ушел?», когда ему сообщали о том, что некто, считавшийся близким преданным, покинул ашрам.

Когда переплетали книги или собирали стенной шкаф, Бхагаван очень внимательно следил за работой. Он часто донимал людей, выполнявших работу, настаивая, чтобы все измерения были тщательными до сотой доли дюйма. Точно так же он относился к приготовлению еды в ашраме. Он давал подробные инструкции поварам и просил их в точности следовать им. Чтобы удостовериться, что его требования выполняются, он время от времени их проверял. И наоборот, когда пропадали или были испорчены какие-либо ценные вещи и ему докладывали подробности, он не проявлял ни малейшего интереса.

Например, однажды один преданный принес дорогие часы в качестве подношения и поставил их на стол перед Шри Бхагаваном, сказав: «Я хочу, чтобы Бхагаван пользовался этими часами, чтобы узнавать время».

Через четыре дня часы необъяснимым образом исчезли. Даритель был так расстроен пропажей, что пришел и расплакался перед Бхагаваном. Бхагаван не стал с ним разговаривать, но попросил находившихся рядом людей разведать, что случилось с часами. Вскоре выяснилось, что близкий родственник Бхагавана унес их, чтобы оставить себе.

«О, – сказал Бхагаван, закрывая эту тему, – мы должны быть рады хотя бы тому, что он дал нам подержать эти часы у себя четыре дня».

Когда ашрам наводняли толпы людей, помощники применяли силу, сдерживая толпу, в которой было много женщин, большими деревянными шестами. В присутствии Бхагавана важные люди дрались за право сидеть рядом с ним. Новых посетителей иногда не пускали в столовую, оставляя без еды. Бхагаван знал обо всем этом, но равнодушно наблюдал за происходящим, не вмешиваясь. Когда происходило нечто подобное, он мог с огромной любовью заботиться о каком-нибудь растении или раненой птице, и если впоследствии этому существу причиняли вред, он очень сердился.

Бхагаван производил такое впечатление, словно был выше всех мирских дел, совершающихся вокруг. Мы ощущали, что большую часть времени он был равнодушен ко всему происходящему в ашраме. Но иногда он вдруг обращал наше внимание на какую-нибудь мелочь и произносил по этому поводу длинную речь.

Бхагавана никогда не впечатляли достижения, репутация или генеалогия посетителей. Люди могли обладать богатством, красотой или властью; они могли быть знаменитыми или иметь репутацию филантропов или альтруистов; они могли выполнять множество садхан или тапасов, но это не имело никакого значения, когда они представали перед Бхагаваном. Когда приходило много таких людей, он даже не поднимал глаз, чтобы взглянуть на них. Вообще, когда ему представляли вновь прибывших, он часто не обращал на них внимания. Вместо этого он мог улыбнуться кому-то другому и спросить, как у него дела. Иногда он улыбался и выказывал огромную любовь кому-то из преданных, но в другой момент мог быть абсолютно безразличным к тому же человеку. Для некоторых посетителей он опускался на их уровень и отвечал на каждый их глупый вопрос с огромным терпением, но мог даже не открыть рта, если тот же вопрос задавал кто-то другой.

Например, кто-нибудь спрашивал: «Бхагаван, есть ли другие миры?»

Бхагаван отвечал ему: «Кто задает этот вопрос?» Но когда кто-то другой задавал этот же вопрос в тот же день, он мог произнести речь о значении смерти и дать подробное описание других миров.

Обычно Бхагаван игнорировал вопросы, на которые не хотел отвечать, но в нескольких случаях он отреагировал, продемонстрировав сильный гнев.

Один раз какой-то приезжий из Гунтура спросил его: «Когда закончится эта юга, что вы будете делать? Войдете ли вы в джива-самадхи [состояние приостановленной жизнедеятельности, которое может продолжаться огромные промежутки времени], или сохраните тело в обычном самадхи?»

Бхагаван ответил очень сердито: «Кто ты такой? Ты приехал, чтобы проверить меня? Какое ты имеешь право проверять мои способности? Уходи отсюда!» С этими словами он встал и выгнал его из холла.

Люди, приходившие к Бхагавану, реагировали на его присутствие по-разному. Некоторые сразу же впадали в глубокую медитацию, в то время как другие уходили, ничего не получив. Некоторые начинали смеяться, плакать или громко рыдать от осознания собственной греховности. Некоторые кричали, другие впадали в истерику. Некоторые падали без сознания.

Иногда новички начинали превозносить Бхагавана, распевать религиозные гимны или сочинять импровизированные стихи, восхваляющие его. Некоторые подбегали к нему и пытались обнять, а другие довольствовались тем, что совершали простирания бессчетное количество раз. Многие пытались коснуться его ступней или прижаться к ним глазами. Не все подобные попытки приветствовались.

Иногда посетители бранили его или насмехались над ним. Они ставили под сомнение его величие и намеренно глумились над его предписаниями или советами. Кто-то распевал перед ним песни, а кто-то просил его сойти с пьедестала и пойти поработать. Я даже видел, как люди били себя и дергались в конвульсиях в его присутствии.

Одна женщина по имени Маракадамма неосознанно реагировала на милость Бхагавана очень необычным образом. Она часто приезжала к Бхагавану, но становилась очень беспокойной в его присутствии. Приехав в ашрам, она приветствовала Бхагавана один раз, затем выходила из зала и какое-то время топталась за дверями. Через некоторое время она возвращалась, снова падала перед ним ниц и опять уходила слоняться снаружи.

Со временем ее любовь к Бхагавану нарастала, и она порой ощущала непреодолимый позыв подойти к нему и обнять его. Ее беспокойство проистекало из ее попыток контролировать эти порывы. Иногда она все же поддавалась им, подбегала к Бхагавану и обнимала его.

Вначале помощники просто оттаскивали ее и усаживали на приличном расстоянии от дивана Бхагавана. Но поскольку она продолжала свои попытки, ее стали просто выгонять из холла, а в конечном итоге дошло до того, что ее начали бить, чтобы отбить у нее эту охоту. Но никакие наказания не могли «излечить» ее от этой страсти – ее непреодолимо тянуло к Бхагавану.

Однажды она сказала мне: «Бхагаван вызывал у меня какие-то неконтролируемые реакции. Мне кажется, что он постоянно зовет меня подойти и прижаться к нему. И в то же самое время он, похоже, вызывает у своих помощников сильный гнев, когда я приближаюсь к нему. Мне кажется, он безмолвно говорил своим помощникам: „Смотрите! Маракадамма приближается! Бейте ее!“».

Бхагаван обычно игнорировал чрезмерные проявления, которые имели место в холле. Иногда, если посетители впадали в сильное возбуждение, он смотрел на них какое-то время, и они успокаивались. Я видел, как он успокоил таким образом женщину из Андхра Прадеш, которую очень волновало социальное положение женщин. Она встала и начала говорить, обращаясь к Бхагавану, так, словно произносила речь на собрании. «Во всем мире с женщинами обращаются очень плохо, – начала она. – Вы обращаетесь с ними так же?» Бхагаван даже не взглянул на нее. Она продолжала: «Разве женщина должна проводить всю свою жизнь на кухне? Разве она должна только рожать и воспитывать детей? Неужели женщинам ничего больше не остается?»

Бхагаван игнорировал ее выступление и продолжал смотреть в сторону. Тогда женщина начала критиковать Бхагавана более прицельно: «Разве освобождение только для мужчин? Даже такие люди, как вы, демонстрируют, что у мужчин есть привилегии. Неужели йога и медитация – только для вас?»

Ее эмоциональный накал и очевидное безразличие Бхагавана довели ее до слез.

В конце концов Бхагаван повернулся к ней, в его взгляде читалось недоумение, почему она так взволнована и расстроена. Женщина, привыкшая произносить напыщенные речи с трибуны, начала таять под пристальным и безмолвным взглядом Бхагавана. Через некоторое время она спросила, уже далеко не столь решительным и бесцеремонным тоном: «Бхагаван, может, вы покажете путь к освобождению, подходящий для женщин?»

Бхагаван, не отводя пристального взгляда, спросил: «Что такое освобождение?»

Этот ответ заставил женщину окончательно смолкнуть. Она тут же села, даже не ответив на простой вопрос Бхагавана. Вскоре она ушла из ашрама и никогда больше не возвращалась.

Посетители, которым отказывала администрация ашрама, иногда шли прямо к Бхагавану и жаловались. Такие жалобы он часто игнорировал. Иногда он говорил: «Какая у меня здесь власть? В том, что касается еды, я сам в их власти. Если они не пустят меня в столовую, мне тоже придется уйти».

Но в другие моменты, когда посетители просили у него поесть, он звал кого-нибудь, кто находился поблизости, и распоряжался, чтобы этого человека хорошо накормили. Некоторым посетителям даже не нужно было его просить – он спрашивал, поели ли они, и если оказывалось, что нет, направлял их в столовую.

Когда ашрам начал процветать, Бхагаван настаивал на том, чтобы не ходить есть в столовую, пока все бедняки у ворот, коровы и другие животные, ждавшие у ворот, не будут накормлены. Если в ашраме готовили специально разбавленный самбар для бедняков, Бхагаван сердился и требовал, чтобы этот же жидкий самбар подали и ему. Таким образом он обеспечивал для местных бедняков еду хорошего качества. Он даже настаивал на том, чтобы руководство ашрама кормило коров таким же иддли, который давали ему. Руководство ашрама не одобряло этого. За его спиной они делали по-своему, а затем пытались скрыть это от Бхагавана. Ему в конечном итоге так надоели эти проблемы, что он перестал вмешиваться во все это.

Тем не менее всегда можно было быть уверенным, что он выразит недовольство, если ему давали большую порцию еды, чем остальным. Даже будучи больным, он требовал, чтобы фрукты и молоко, которые давали ему из медицинских соображений, делили на всех, кто был в холле. Он также делился всеми своими лекарствами. Он руководствовался правилом «если это полезно для меня, это должно быть так же полезно и для всех». Я слышал одну удивительную историю о том, как Бхагаван пытался вылечить всех в ашраме. Кажется, однажды он попросил, чтобы все преданные приняли по дозе касторового масла в качестве слабительного. Муруганар, один из ближайших учеников Бхагавана, отказался пить касторку. Когда Бхагаван узнал об этом, он сказал: «Если он не хочет пить касторку, что поделать? Отдайте мне его дозу». И Бхагаван выпил его порцию вместе со своей. Лишняя доза никак не повлияла на Бхагавана, однако у Муруганара случилась диарея и за следующие несколько часов он раз десять сходил в туалет.

Бхагаван не терпел, когда посетители демонстрировали особое к нему отношение. Иногда он говорил, что с преданными нужно обращаться лучше, чем с ним. Если Бхагаван замечал, что в столовой с преданными обращаются хуже, он иногда выказывал свое недовольство, отказываясь от некоторых блюд.

Однажды за обедом разносчики еды заметили, что Бхагаван отказывается от пахты. Девараджа Мудальяр, часто сидевший в столовой рядом с Бхагаваном, тоже это заметил и посетовал: «Бхагаван, мы все роскошно питаемся, но вы каждый раз отказываетесь от части своей порции. Как мы можем продолжать хорошо есть, когда видим, что вы намеренно едите меньше нас?»

Бхагаван ответил: «Чего не хватает Бхагавану? Разносчики не думают о том, нужно ли Бхагавану столько еды. Они всегда кладут на его тарелку целую гору. Но его преданным они кладут совсем другие порции».

Поскольку Бхагаван отказывался только от определенных продуктов, когда замечал, что преданные не получают то же количество, что и он, или их плохо обслуживают, разносчики приходили к выводу, что в очередной раз на его глазах кого-то обделили. Однажды путем расспросов выяснили, что произошло в одном из таких случаев. Незадолго до того из Бангалора приехала молодая женщина. Во время обеда она попросила больше расама, но разносчики невнимательно отнеслись к ее просьбе и вместо расама залили ее тарелку пахтой.

Это был не первый раз, когда разносчики совершали ошибку. Они часто не особо церемонились с посетителями, которые ели в ашраме. Иногда они даже смотрели на них свысока. Богатых людей и тех, кто сидел рядом с Бхагаваном, обслуживали очень тщательно, однако незнакомых и тех, кто сидел в отдалении, часто обслуживали невнимательно.

Хотя Бхагаван часто повторял работникам ашрама, чтобы они обращались с его преданными так же, как с ним, и чтобы обслуживали их так же, как и его, они редко обращали внимание на его слова. Поэтому, чтобы научить их равному отношению ко всем, Бхагаван время от времени отказывался от некоторых блюд, чтобы привлечь их внимание к этому аспекту его учения.

Когда Бхагаван заболевал, что случалось довольно часто, преданные советовали ему различные лекарства. Вначале он отказывался от всего, но если преданные настаивали, он обычно соглашался, принимал любые лекарства и продолжал принимать, пока их давали. Даже когда незадолго до смерти на его руке появилась саркома, он часто говорил, что ему не нужны лекарства и операции и что саркома исчезнет сама, так же, как появилась. Однако, заявив свой протест, он пошел навстречу настояниям преданных и стал принимать все, что ему давали. Он также позволил врачам провести четыре операции.

Бхагаван часто пытался избежать лечения, но ему редко это удавалось, так как преданным казалось, что они плохо выполняют свою работу, если позволяют ему болеть. Однажды в 1940-гг. Бхагаван упал и получил небольшой ушиб. Многие хотели вызвать доктора, но Бхагаван сначала не позволял делать это. И тут одна женщина в холле заплакала.

«Почему ты плачешь?» – спросил он.

«Потому что вы не разрешаете нам позвать врача», – ответила она. Бхагаван вздохнул и сдался. «Хорошо, – сказал он, – зовите врача, если хотите. У меня нет свободы».

Поскольку Бхагаван много лет страдал от ревматических болей в коленях, его помощники натирали их маслом, которое приносили различные преданные. Прежде чем встать, Бхагаван сам массировал колени. Если кто-то возражал против того, чтобы он делал сам эту маленькую работу, он отвечал: «Дайте мне тоже помассировать эти колени и тем самыми приобрести пунью [духовную заслугу]. Почему вся пунья должна доставаться вам?»

Потом он вставал и, опираясь на тросточку, медленно шел к двери. Каждый шаг причинял ему боль. Присутствовавшие внутренне содрогались, видя, как ему больно, но Бхагаван отказывался принимать помощь даже от своих помощников, предлагавших ему опираться на них. Даже после того как он упал, он по-прежнему отказывался от помощи.

В последние дни жизни он страдал от саркомы и перенес несколько операций. Его тело стало таким слабым, что ему стоило огромных усилий даже приподняться на диване. Люди, сидевшие вокруг и видевшие, насколько ему больно, ощущали эту боль в своем теле.

Возможно, была причина, по которой Бхагаван не хотел своего излечения. Невыразимое блаженство реализованного существа, которое переживал Бхагаван в своем высоком состоянии, несомненно, было благотворным для мира. Но, возможно, и мучительную боль тела он терпел на благо этого мира. Если это правда, то это может служить объяснением для нежелания Бхагавана излечиться.

Если принять точку зрения, что все, совершаемое Бхагаваном, было на благо его преданных, эта интерпретация может оказаться не такой уж надуманной, как может показаться на первый взгляд. Бхагаван постоянно излучал любовь во всей ее полноте. Все его действия и утверждения, даже вспышки гнева, были проявлениями любви, которую он к нам питал. Все его действия направлялись Я. Это означает, что они проистекали из какого-то глубинного центра, к которому никто из нас не имеет доступа. Зная это, мы не должны поддаваться искушению судить его или интерпретировать его действия.

Чалам и Сури часто посещали Шри Раманашрам во второй половине 1930-х гг. Сури описывает один из самых значимых своих визитов

Я снова приехала к Бхагавану с отцом и Шри Дикшитулу. Я входила в глубокий транс все четыре дня, что была в ашраме. Однажды днем я вошла в самадхи, но в тот момент я не знала, что это за состояние. Я узнала об этом позже, когда снова переживала нечто подобное.

Хотя я часто впадала в экстаз в присутствии Бхагавана, я все же не могла избежать трудностей, которые создавали люди в ашраме. Их традиции, способы почитания и сентиментальность постоянно раздражали меня. Кажется, я обижала их, так как мои привычки были для них необычными. Поскольку я была очень застенчивой, в новом месте я всегда ходила с отцом. Я даже сидела с ним среди мужчин во время обеда.

Каждый вечер в холле раздавали прасад. Однажды вечером, когда я сидела в трансе, человек, раздававший прасад, подошел ко мне и громко сказал: «Возьми». Я тут же протянула руку но услышала в ответ ругань. Я вздрогнула и открыла глаза. Он делал жесты и показывал на мою руку. Поскольку это была левая рука, я решила, что он отчитывает меня за то, что я протянула ее для прасада. Но это было вполне естественно для меня, поскольку я левша от рождения.

Так как мне не понравилось, что помощники на меня кричат, когда раздавали прасад, я стала садиться снаружи холла под деревом.

«Почему они сердятся на меня по пустякам? – думала я. – Почему они так поступают со мной, если я не делаю им ничего плохого?» Такие мысли огорчали меня, но вскоре я поняла, что все это делает Бхагаван, чтобы искоренить мое эго.

Я не видела смысла во всех этих ритуалах. Когда священнослужители подносили арати после пуджи, Бхагаван протягивал руки к пламени, а затем наносил вибхути и кумкум себе на лоб. Мне было непонятно, почему Бхагаван ведет себя как ортодоксальный брахман. Я думала, что, раз он всегда был в сахаджа-самадхи и был джняни, считавшим мир глупой игрой, он не должен так поступать. Было много других случаев, когда я видела, что он поступает, казалось бы, вопреки собственному учению. Это сбивало меня с толку – мне казалось, что я не способна понять его. Мое замешательство было таким сильным, что мне казалось, что теперь я буду любить его меньше. Но со временем мои установки начали меняться.

«Кто мы такие в сравнении с ним? – думала я. – Какими знаниями мы обладаем, чтобы понимать его? Так что же с того, что он сказал одно, а потом сделал другое? Если Бхагаван так искренне принимает арати, как я могу быть против?» Все эти мысли о Бхагаване и арати мешали моей медитации.

Однажды я увидела, как мистер Чадвик очень искренне принимает арати и наносит вибхути и кум-кум себе на лоб. Это очень тронуло меня. Если для меня, индуистки по рождению, арати не имеет смысла, то это должно казаться еще более бессмысленным иностранцу. Мне стало интересно, видит ли он в этом какой-то скрытый смысл? Мне думалось, что нет. Мне казалось, что он с таким уважением относится к церемонии арати лишь потому, что сам Бхагаван относится к ней серьезно. С того самого дня я стала видеть красоту во всем, что делает Бхагаван.

Для меня находиться в присутствии Бхагавана было все равно что находиться в раю, но отцу холл Бхагавана казался адом. Все время, пока мы были в холле, Бхагаван казался мне реальным, в то время как мир, семья и дом казались иллюзией. Мне очень хотелось остаться рядом с Бхагаваном, но как я могла остаться одна? Отец мог проводить в ашраме только время своих отпусков.

В то время вблизи ашрама не было домов. Я привыкла к домашнему комфорту и мне приходилось тщательно следить за здоровьем из-за головных болей. Я думала: «Как может такой человек, как я, жить один в этом лесу, без посторонней помощи?»

Отец предложил мне спросить совета у Бхагавана, но сама мысль об этом пугала меня. Я считала Бхагавана слишком великим существом, чтобы разговаривать с ним. Ни разу, ни тогда, ни после, я так с ним и не заговорила. Я никогда не ощущала необходимости в этом, и к тому же ни разу не представился удобный случай. Бхагаван разрешал все мои сомнения относительно садханы и прочие мои проблемы, но не в личной беседе. Все это прояснялось через сны и видения.

В конце одной из поездок я начала писать письмо другу. В письме я попыталась подвести итог основных событий нашего визита. Я также попыталась объяснить, каким образом Бхагаван духовно трансформировал меня.

Дорогой Друг!

Когда мы вышли у Аруначалы, было 8 часов вечера. Задолго до прибытия мы увидели эту темную гору, закрывавшую небо. Мы поели и пошли по странным, незнакомым улицам, наполненным громкими звуками непривычной тамильской речи. Мы вышли за пределы города, оставив позади освещенные кварталы, и узнали, что до ашрама еще две мили. Мои бедные ноги, которые я отсидела в поезде и автобусе, начали дрожать. Мое сердце сжалось, а глаза начали слипаться. Однако, напустив на себя веселость и невозмутимость, я пустилась в путь. В какой-то момент я перестала осознавать, где я и что происходит. Когда я в конце концов увидела на доске надпись «Шри Раманашрам», я обнаружила, что не помню, как шла туда. Я была словно в наваждении.

В ашраме было тихо. Нам сказали, что поскольку Бхагаван уже отошел ко сну, мы не сможем увидеться с ним. К счастью, Шри Дикшитулу убедил управляющего позволить нам войти к Бхагавану в тот же вечер. Нам сказали, чтобы мы вошли молча, не говоря ни слова, и просто получили его даршан. Войдя в холл, освещенный тусклой электрической лампой, мы увидели в углу Бхагавана, лежащего на белом диване. Рядом с ним сидел какой-то человек и натирал мазью его ноги. По непонятной причине мое сердце затрепетало от какого-то сладкого беспокойства, а потом замерло. Мой отец и Шри Дикшитулу простерлись перед Бхагаваном в знак приветствия. Я тоже поприветствовала его, не осознавая, что делаю. Как только я встала, я почувствовала, что по моему телу прошла вибрация. Это было что-то вроде физического шока, при котором кровь ударила в голову. Ничего подобного со мной никогда не случалось.

Ты можешь посмеяться надо мной и сказать, что все это мое воображение. Пожалуй, я соглашусь с тобой, потому что Бхагаван говорит, что вся эта жизнь, все наши горести и радости, любовь и гнев, все то, что мы всерьез считаем реальным, – лишь продукт нашего воображения. Более того, он говорит, что утверждение «Это мое тело» – порождение ума. Что ты скажешь на это? Разве это не звучит для тебя странно? Разве это не удивительно для тебя, что я, до недавнего времени думавшая так же, как ты, так изменилась? Для меня это тоже чудо!

Всю ночь я думала об этом странном опыте. Рано утром мы втроем пошли в ашрам из «Трэвеллерс Бунгало», совершили омовение в Пали Тиртхама и вошли в холл. Даже в этот ранний час в холле сидело много людей. Мы снова простерлись перед Бхагаваном и сели неподалеку. Он сидел на своем диване и обмахивался. Если бы я стала описывать Бхагавана так, как я описываю обычного человека, ты бы посмеялся надо мной. Ты бы сказал: «И ради этого она проделала такой путь?» Если мне придется описывать, как впечатлил меня Бхагаван, всех слов на трех языках, которые я знаю, будет недостаточно.

Раньше я могла объяснить отцу, почему люблю тебя. Но, кажется, я не смогу донести, как я люблю Бхагавана, даже до твоего сердца, которое так хорошо знает, что такое любовь, – ведь любовь, которую мы испытываем к нему, находится за пределами нашего понимания. Бхагаван чувствует такую любовь к своим преданным, к каждому из нас, к каждому живому существу. Эта любовь и вызвала во мне этот необыкновенный отклик.

Я расскажу тебе, какое впечатление он произвел на мой ум, как только я увидела его тем утром. Помнишь восковые фигуры Ганди, которые мы видели на ярмарке? Один был с прялкой, а другой читал газету. Бхагаван напомнил мне одну из этих фигур. Я не могла поверить, что мои глаза видят живое существо. И когда с его губ слетело слово – обычно он почти не разговаривает – это было так же поразительно, как если бы это слово произнесла статуя. Но больше всего мое внимание привлекли его горящие глаза. Можешь ли ты мне поверить, что даже в темноте видно было, как они горят? И когда он смотрит на нас, его взгляд, как стрела, проникает в самые сокровенные глубины сердца.

В тот вечер, когда я впервые пришла туда, Шри Бхагаван провел провод от своего вечного тока к моему сердцу. Все время, пока я была в холле, этот ток притягивал меня лишь к нему одному – и вот теперь, где бы я ни была, что бы я ни делала, мое сердце всегда обращено к нему. Может, этот провод соединил мое сердце с его? Дорогой, можешь ли ты представить, какое я ощущаю блаженство, как я счастлива?!

Все мысли покинули мой ум. Даже о тебе я попыталась подумать лишь раз. Наша дружба была для меня важнее всего в жизни, пока я не встретила Бхагавана. Но в его присутствии, когда я пыталась внести в свое сознание тебя – самого дорогого для меня человека, – твой образ таял. Мой ум с улыбкой стряхнул мысли о тебе, зная, что такие воспоминания – лишь детская забава. Ты сам можешь представить, что произошло со всем остальным содержимым моего ума!

Однажды вечером, когда Шри Бхагаван вернулся, холл был полон посетителей. Опираясь на ограду, увитую цветущим вьюном, мы с отцом сидели возле окна перед Бхагаваном. Рядом под миндальным деревом двое мальчиков из штата Гуджарат весело играли с другими детьми. Я не могла понять, почему я пришла сюда. Но потом решила: что странного в том, чтобы быть одной, если жизнь сама по себе есть одиночество? Вокруг меня может быть много людей, но если хорошенько подумать, я на самом деле всегда одна.

Когда юные брахмачари, жившие в ашраме, стали петь веды, мое дыхание синхронизировалось с их пением. Мое восприятие смещалось все глубже в сердце, и я почувствовала своим неразделенным вниманием, что мои глаза пристально смотрят на что-то неизведанное. Мое тело полностью растворилось.

Мы с отцом вошли в холл после захода солнца, протискиваясь между людьми. Вначале я не могла переносить мучительную жару, но потом полностью забыла о ней. Мои широко открытые глаза пристально смотрели на Шри Бхагавана. Внезапно взрыв эмоций вырвался из моего сердца, как огромная волна. Я закрыла глаза и впала в глубокий транс. Мое тело все больше коченело, а по сердцу пробегали волны трепета. Я медленно открыла глаза и увидела Бхагавана. Он, держащий в своих руках нити судьбы, сидел, подобный статуе Будды, глядя в пространство, и его голова была повернута в сторону, словно он ничего вокруг не осознавал, словно его не заботили все эти люди, столпившиеся вокруг.

Потом мой взгляд упал на европейского джентльмена, сидевшего прислонившись к деревянной полке. Когда я наблюдала за ним, он открыл глаза и посмотрел на Бхагавана странным взглядом. По какой-то непонятной причине я почувствовала огромное сострадание к нему. Должно быть, он приехал из самого Лондона к Аруначале, прочитав книгу Пола Брайтона, и теперь жил в таком странном месте, совершенно один.

Вокруг ног у него был обвязан широкий полотняный пояс, возможно, потому, что он не привык сидеть на земле. Он ни с кем не разговаривал. Просто сидел с закрытыми глазами в своем углу возле деревянной полки. Он построил себе домик на территории ашрама, и его единственной ежедневной обязанностью было присутствовать в холле. Я позавидовала ему. Почему бы ему не удочерить меня и не выделить мне уголок в своей хижине? У меня были смешанные чувства к нему: какая-то часть меня боялась его, а другая, видя его широкий пояс, – умилялась. Когда я видела, как больно ему сидеть на полу, мне становилось его жалко. Что за превратная судьба принесла ему всю эту боль и страдания? Ашрам был странным и одиноким местом даже для меня. Как же ощущал себя этот человек среди чужеземцев, которые даже не носили рубашек? Каково ему было жить среди этих бритых голов, в чужой стране, где царили экзотические обычаи и звучала незнакомая речь?

Когда зазвонил колокольчик, все поднялись, чтобы идти в столовую. Сердце, опьяненное сладким блаженством от присутствия Бхагавана, заставило мое тело отказаться от самой мысли о еде, приправленной к тому же специфическим южноиндийским соусом. Европейцы один за другим исчезли в темноте, шлепая тапочками.

Решив не идти в столовую, я вместо этого села одна в темноте под миндальным деревом. Я сидела там, а люди, проходившие мимо на небольшом расстоянии от меня, казалось, проплывали перед моими глазами, как бледные тени. Я посмотрела туда на окно Бхагавана, и ощутила укол чистой, неподдельной тоски. Чувствуя, что пора идти, я встала и направилась к воротам ашрама, села под манговым деревом и стала смотреть на гору. В моих ушах звучала песня «Аруначала Рамана», которую вечером пели в зале жители ашрама. На глаза навернулись слезы. Эти люди заперли Аруначала Раману в том холле, но гора не оставила своего шестнадцатилетнего возлюбленного. Она скрыла его от всех людских глаз. Я знаю!

Какой-то человек стоял в темноте на склоне горы и, казалось, был так же безутешен, как и я. В глазах у меня стояли слезы. Кто этот человек? Да и имеет ли это значение? Любовь, которую мы оба испытывали к Бхагавану, сблизила нас. И в этой любви наши различия, наши формы и качества стали одним. Мы знали, что оба страдаем от любви к Бхагавану. Какие еще нужны испытания? Из столовой доносились звуки суеты, они были похожи на далекий сон. В темноте мы открыли друг другу сердца и побеседовали друг с другом. Я не знаю, кто это был. Было так темно, что я даже не видела его лица.

После ужина ашрамиты принесли мне молока. Я выпила его, вернулась в холл и снова простерлась перед Бхагаваном. Сотворив все эти «беды» со мной, он теперь смотрел на меня невинным взглядом, словно ничего не подозревая. Интересно, он, наверное, смеется про себя, видя мое безумие? Но как он может? Разве сам он не пел, обращаясь к Господу Ару начале:

Не смейся надо мной, мое прибежище,

Даруй мне свою милостивую улыбку!

Тара написала мне письмо, в котором спросила: «Почему ты поехала к Шри Рамане Махарши? Чтобы исцелиться от головных болей? Или он дает тебе духовное руководство? Или ты ездишь для того, чтобы поговорить с ним? Но он обычно ни с кем не разговаривает, разве не так?»

Что мне ей ответить? Я подумала: «Что мне отвечать, если кто-нибудь спросит меня, когда я вернусь: „Что ты получила от такой долгой и утомительной поездки?“» И ответ пришел сам собой: «Счастье. Меня опьянила милость, дарованная Бхагаваном, и бесконечная любовь, которую я испытываю к нему».

Я не знаю, что еще сказать людям. Но если я даже и скажу это – кто поймет меня? Поймешь ли это ты, который так хорошо знает мое сердце?

Пока я здесь, я чувствую, что кроме этого места ничто в мире больше не существует. Я хочу остаться здесь навсегда. Я не хочу уезжать от Шри Бхагавана. Я хочу только одного – остаться здесь. Как я могу покинуть Истину и вернуться в майю? Но как мне остаться здесь совсем одной?

Когда я рассказала об этом своему бедному отцу, он сказал: «Спроси у Бхагавана». Моей первой реакцией было: «Что? Спросить Бхагавана?! Как я могу разговаривать с изваянием божества, с просто „идеей"? Как я могу вообще разговаривать с ним?»

Все три дня, что я провела там, меня постоянно беспокоила мысль, что я не вижу никакой возможности навсегда остаться в Шри Раманашраме. Я утешала себя верой, что если бы Бхагаван хотел, чтобы я осталась с ним, он бы сам, несомненно, сделал все необходимое для этого.

Любимый друг! Тебе не следует бояться, что я останусь здесь и ты больше никогда меня не увидишь. Бхагаван отпустит меня, только чтобы я встретилась с тобой. Даже притом что он наполнил мое сердце бесстрастием и блаженством, неужели радости, страхи и сомнения, бывшие моими спутниками последние шестнадцать лет, так легко покинут меня?

Но не надейся, что Шри Бхагаван с этого момента предоставит меня самой себе. Он сам однажды сказал, что те, кто ухватился за него, стали подобны куску мяса, попавшему в пасть тигра. Я скорее чувствую себя мышью в лапах кота. Когда я начинаю убегать, полагая, что он отпустил меня, он ловит меня снова и держит крепче, чем раньше, говоря: «Куда ты пойдешь?» И однажды наступит день, когда он, притворяясь, что все еще играет со мной, враз меня проглотит. Но сегодня еще не последний день. До того момента, как этот день наступит – я с тобой.

Не думай, что моя любовь к тебе умерла. Позволь мне объясниться. Ночью мы можем видеть лишь при свете фонаря. Мы берем с собой фонарь, чтобы освещать то, что мы хотим увидеть, но когда пробуждается сердце, это подобно солнцу, встающему над миром. Если солнце уже взошло, зачем нужен фонарь? Разве солнце, освещающее весь мир, светит не ярче, чем фонарь, светивший нам ночью? Точно так же любовь, которую мы лелеем друг для друга, не умирает лишь оттого, что она расширилась. Любовь только увеличивается от того, что она светит не отдельным людям, но всем без исключения.

Это внезапное и поспешное философское отступление, все то, что я сейчас пишу, может показаться тебе абсурдным. Но для меня это – единственно реально. Все остальное – глупость, майя. Какая трансформация произошла со мной за эти четыре дня!

Отец вместе с другими совершили омовение и пришли сюда. Сейчас мы пойдем на гору, я снова сяду за письмо в полдень. Может быть, уже сегодня мы поедем назад.

…Сейчас полдень, я пишу в поезде. Спускаясь с горы, я представляла, как я обращаюсь к Бхагавану: «Я вернусь, Бхагаван. Я не могу оставить вас. Не огорчайтесь. Не беспокойтесь, что я исчезну». Обрати внимание, как я обезумела – как будто не я должна беспокоиться, а он!

Вернувшись в холл, мы простерлись перед Шри Бхагаваном. «Я прощаюсь с вами», – сказал отец. Не говоря ни слова, я впитала его глазами. Он смотрел на меня с такой милостивой улыбкой, что все мое сердце засияло ослепительным светом.

Знает ли он о моей внутренней борьбе? Означает ли его улыбка благословение? Говорит ли он: «Приходи снова»? Или это насмешливая улыбка, означающая: «Куда ты теперь пойдешь?» А может, он утешает меня: «Что бы ни случилось, я верну тебя обратно, не беспокойся»? Или это просто назидание: «Разве для Я существует расстояние?»

Мое тело в вагоне поезда, у окна. Я наблюдаю, как отдаляется Аруначала. Стук колес напоминает мне о чтении вед, которое я слышала накануне вечером. Дым паровоза напоминает о сладком запахе благовоний, которые жгли в холле. Я ощущаю пустоту – словно я что-то потеряла. Размышляя над этим, я понимаю, что ощущение пустоты – из-за того, что я оставила позади свое «я». Я каким-то образом осталась там, потому что Бхагаван оставил меня там. Ум ищет, но не может найти это «я». Мое тело ищет его.

«Где эта пустота?» Я прихожу к выводу что в этом поезде едет только тело. Я – нет. Бхагаван – настоящий похититель!

* * *

Это письмо позже опубликовали в журнале на телугу. К тому моменту уже вышли в свет мои рассказ и пьеса, и это была моя третья публикация. Многим людям понравились рассказ и пьеса, но те же самые люди были разочарованы, прочитав это письмо. Общее мнение было таково: «Сури, писавшая так хорошо, теперь пишет всякую ерунду».

Однажды, вернувшись домой, я впала в глубокое самадхи. Когда мне не удавалось как следует помедитировать, мне становилось очень плохо. Я чувствовала, как Бхагаван все ближе притягивает меня к себе. Я перестала выполнять садхану с целью осознать Я. Я лишь хотела узнать Бхагавана и стать ближе к нему. Я хотела чувствовать его каждую минуту, потому что во время медитации его присутствие наполняло мое сердце радостью.

Мы с отцом снова поехали в ашрам в сентябре того же года. Когда поезд подъезжал к Аруначале, вид возвышенностей и седловин на горе взволновал меня. Тогда, при содействии Шри Раджа Айера, мы поселились в хорошем бунгало.

До этой поездки, когда я входила в самадхи, все предметы, которые я обычно видела глазами, исчезали, но когда передо мной проходил Бхагаван, я могла видеть его фигуру. На этот раз в один из дней, когда я вошла в холле в самадхи, все, что было передо мной – люди, стены, диван Бхагавана и сам Бхагаван, – исчезло. Я бы не испугалась, если бы я тоже исчезла или обрела освобождение, но я испытала страх из-за исчезновения Бхагавана, – для меня невыносимой была мысль о том, что Бхагаван может исчезнуть. Через некоторое время место, на котором сидел Бхагаван, заняло то, что я могу назвать только «присутствием». Оно стало медленно двигаться по направлению ко мне и вошло в мое сердце. Мое внимание тут же сосредоточилось на этом месте, и я увидела там лицо Бхагавана – он смеялся от радости. И тогда я поняла, что освобождение означает полное исчезновение представления о «я», и то, что остается после – один лишь Бхагаван.

Я вернулась домой и больше в тот год не видела Бхагавана. Однако отец и Шри Дикшитулу снова поехали к Аруначале в декабре. Отец написал мне оттуда, что Бхагаван прочитал мое письмо, опубликованное в журнале «Бхарати», и распорядился, чтобы его перевели на английский и тамильский языки. Всем ашрамитам оно явно понравилось. Я была очень рада. Когда я писала это письмо, я даже не мечтала о том, что когда-нибудь его прочтет Бхагаван.

Примерно в то же время одна моя подруга, оплакивавшая умершего сына, поехала к Бхагавану. Судя по всему, Бхагаван дал ей мое письмо и попросил ее прочитать его.

Он сказал ей: «Я плохо понимаю телугу. Прочитай мне его, пожалуйста», что было не совсем правдой. Когда она дошла до слов «бесконечное сострадание», Бхагаван перебил ее, сказав: «Мое сострадание. Видимо, я проявил такое сострадание к ней. Похоже, это дитя очень меня любит». Эта маленькая уловка удалась Бхагавану. После прочтения письма моя подруга перестала так сильно горевать.

Позже мне рассказали, что когда Бхагаван читал это письмо в первый раз, он прокомментировал последнюю строчку, воскликнув: «Она назвала меня похитителем! Что я похитил?»

В мае следующего года я снова поехала к Аруначале с отцом. Когда мы поприветствовали его и уселись, Бхагаван начал говорить про нас с Муни Свами, но когда мы подошли поближе, чтобы послушать их разговор, он замолчал. Все это время, пока мы были в ашраме, Бхагаван играл со мной таким вот образом. Когда я приходила, чтобы поприветствовать его, он делал вид, что не видит меня, но когда я поворачивалась, чтобы уйти, он говорил, обращаясь ко всем: «Знаете, кто это? Сури. Это она написала то письмо».

Однажды вечером я сидела на краю колодца. Диван Бхагавана поставили недалеко от меня. Когда Бхагаван вышел, чтобы сесть там, его помощник попросил меня встать, потому что я сидела выше, чем Бхагаван. Когда я начала подниматься, Бхагаван сделал знак рукой, улыбнулся и сказал: «Сиди, сиди». Я снова села и стала смотреть на него. Когда я смотрела на него, он смотрел в другую сторону, но люди сказали мне, что когда я не смотрела на него, он смотрел на меня. Он играл со мной в прятки, как шаловливый мальчишка! Я не могла поверить, что Бхагаван, царственный, как лев, недвижимый, как Аруначала, вечно пребывающий в сахаджа-самадхи, играл со мной, как шаловливый мальчишка.

Когда мы в следующий раз поехали к Бхагавану в декабре того же года, мама вышила на сатиновой наволочке павлина и через меня передала подарочек Бхагавану. Когда я принесла его Бхагавану, он взглянул на меня с улыбкой и сказал: «Что это?» Я отдала ему подарок и ушла, не сказав ни слова.

После той поездки я не видела Бхагавана десять лет. Когда я вернулась из ашрама в 1939 г.? Дом показался мне тюрьмой. Но когда я всерьез думала о том, чтобы вернуться к Аруначале, Бхагаван являлся мне во сне и говорил: «Зачем волноваться? Я всегда с тобой».

Я продолжала выполнять садхану дома. Если бы Бхагаван не наставлял меня во сне в этот долгий период, я много раз сбилась бы с пути, много раз впала бы в заблуждение.

В одном из моих снов Бхагаван появился и спросил меня: «Что ты выберешь, карьеру писателя или осознание Я?» Во сне я ответила, что выберу осознание Я. До того момента я лелеяла планы поселиться у Аруначалы и жить на деньги, которые зарабатывала бы писательством. На том этапе моей жизни писательство было для меня чем-то большим, нежели потенциальный источник дохода. Оно было для меня способом выплеснуть эмоции. Я записывала свои идеи, которые мне самой были не совсем ясны и которые я не знала как толком выразить. Эта практика часто приносила мне состояние душевного покоя.

После этого сна некоторые люди, читавшие мои опубликованные рассказы, спрашивали меня: «Что ты сейчас пишешь?» Когда я отвечала: «Бхагаван сказал мне не писать больше», они смотрели на меня, не веря своим ушам.

Каждый раз, когда у нас был отпуск, мы с отцом пытались поехать к Бхагавану, но все время возникали какие-то препятствия. Похоже, что Бхагаван не хотел, чтобы я приезжала. Я утешала себя мыслью: «Когда он захочет, чтобы я приехала, он сам все организует». И так и эдак я пыталась отдать себя в его руки, передавая ему мысленно все свои несчастья и тяготы. Я предоставила решать ему, оставить меня дома или забрать в Раманашрам.

В конце этого десятилетнего периода старшая сестра матери, опекавшая нас все это время, умерла. После ее смерти Бхагаван сделался мне еще ближе. Нам пришлось столкнуться со многими трудностями и проблемами, но эта смерть разорвала последнюю нить, связывавшую нас с этим миром. «Куда нам теперь идти, если не к Бхагавану?» – думали мы.

Мы собрали все свои вещи и поехали к Аруначале. Был январь 1950 г., к тому времени Бхагаван перенес три операции по удалению раковой опухоли. Он доживал свои последние дни. Когда мы выгрузились с тремя возами вещей, все жители Рамананагара (поселения, выросшего вокруг Шри Раманашрама) начали смеяться над нами. По их мнению, мы выбрали странный момент для того, чтобы поселиться там. Но для нас, независимо от того, был Бхагаван в теле или нет, Аруначала была единственным прибежищем.

 

Чалам описывает обстоятельства, подтолкнувшие семью к переезду, и последующие события

В конце 1949 г. моя свояченица, смотревшая за нами с самого нашего детства, умерла. Мы поняли, что она была последней нитью, связывавшей нас с миром, и решили оставить дом и переехать к Аруначале. В то время у нас не было друзей, не было денег, не было источника дохода. На самом деле у нас не было никого, кроме Бхагавана. Я думал о том, как мы будем жить у Аруначалы без денег, без дохода. В то время мне еще недоставало веры в то, что Бхагаван позаботится обо всех наших нуждах. Мы решили ехать, несмотря на все наши опасения, потому что выбора у нас не осталось.

Мы уехали в начале 1950 г. Когда мы увидели Бхагавана, он был очень болен, но все же смотрел на нас с такой любовью, словно ждал нашего приезда. Мы сняли две хижины неподалеку от ашрама, но через несколько недель после нашего приезда Бхагаван оставил тело. Мы приехали, чтобы умереть в его присутствии, но случилось наоборот – он умер у нас на глазах.

После его смерти практически все преданные разъехались, и Рамананагар опустел. Воры грабили брошенные дома среди белого дня. Только наш дом и ашрам остались нетронутыми. Нас не беспокоило то, что творилось в поселении, – мы оба чувствовали себя в безопасности, под надежной защитой. И в момент маханирваны (физической смерти Бхагавана), и в минуты ужасающего одиночества, которое последовало за этим, Бхагаван давал нам силу и защищал нас. Прежде чем оставить тело, Бхагаван уверил нас, что он не уйдет. Мы поверили его словам и остались рядом с его самадхи. Идти нам было больше некуда.

Год спустя мое здоровье ухудшилось еще больше и у нас совсем кончились деньги. Наши духовные и материальные ресурсы подходили к концу. Даже после того как я провел столько времени с Бхагаваном, я все еще не верил в Бога, в карму, в жизнь после смерти, но я верил, что Бхагаван – единственное существо, которое может как-то облегчить нашу нелегкую участь. Я верил, что он способен на это, но в то же самое время у меня не было ожиданий, что он будет это делать.

В первые месяцы после переезда к Аруначале Сури пребывала на высших планах – большую часть времени она сидела одна в самадхи. 15 августа 1951 г. ей явился Ишвара и сказал, что если мы будем следовать его указаниям, он будет заботиться о нас и защищать нас в будущем. Он также сказал, что его послал Бхагаван и что он и Бхагаван суть одно. Это был важный поворотный момент в нашей жизни. Мы последовали слову Ишвары, поверили, что он есть Бхагаван, явившийся в этой форме, чтобы вести нас, и доверили ему свою жизнь. И с тех пор он с большим успехом ведет нас.

 

Теперь Сури описывает эти важные события

Когда мы поселились там (у подножия Аруначалы в 1950 г.), моя медитация стала видоизменяться. Раньше, когда я видела физическую форму Бхагавана, в моем сердце начинала сиять любовь. Однажды это прекратилось, но моя преданность и любовь к нему не уменьшились. Вместо этого в моем сердце появилось непрерывное осознавание его истинного Я, а не его физического тела. Позже я поняла, почему так произошло. Бхагаван намеренно разрывал узы моей любви к нему чтобы я осознала его истинное Я.

В начале 1950 г. я часто думала, выдержу ли я шок от смерти Бхагавана, но когда это произошло, меня не было вблизи Аруначалы. Я была в Мадрасе. Известие о его смерти совершенно не взволновало меня, и я была удивлена своему безразличию. Позже я узнала, что моя спокойная реакция была проявлением его сострадания ко мне.

Будучи в Мадрасе, я получила от отца письмо, в котором говорилось, что сила самадхи Бхагавана больше, чем сила, которая раньше исходила от его физического тела. Когда я вернулась к Аруначале, ашрам был заброшен, но даже при этом я сразу же ощутила присутствие Бхагавана. Меня удивляло, что все преданные покинули ашрам лишь потому, что Бхагавана больше не было в его физическом теле. Когда я сидела возле самадхи Бхагавана с закрытыми глазами, перед моими глазами появлялось его улыбающееся лицо.

Но независимо от того, насколько я четко ощущала его присутствие, мои глаза всегда искали его физическую форму. Вскоре я обнаружила, что получаю огромную помощь в своей садхане, когда сижу возле самадхи Бхагавана. В последующие недели какая-то мощная сила начала управлять моей садхаыой, вести и направлять меня. Эта сила решала, где мне садиться для выполнения садханы, сколько времени сидеть и когда вставать. Моя медитация стала очень интенсивной, но в то же самое время мое тело становилось все слабее. Когда я медитировала, мое сердце билось необычайно сильно, но я была слишком поглощена медитацией, чтобы придавать этому значение.

Однажды вечером, когда я была слишком слабой, чтобы идти в ашрам, я сидела в медитации и моим телом овладела некая мощная сила. Мне показалось, будто кто-то схватил мое сердце и физически остановил его. Я перестала дышать. Мои руки и ноги похолодели, и я испугалась, что сейчас случится либо смерть, либо освобождение – одно из двух. Я также осознавала, что мой пульс совсем ослаб.

В этом состоянии я оставалась четыре дня. Хотя я прервала медитацию из-за физической слабости, я обнаружила, что медитация продолжается сама по себе. В конце концов, собравшись с силами, я пошла к самадхи Бхагавана и снова отдала себя его милости.

«Вы можете убить меня или дать мне освобождение, – сказала я. – Это в вашей воле. Я не боюсь. Я не стану пытаться убежать от своей кармы».

С этого момента мой страх исчез и вместе с ним исчезло ощущение, что кто-то сжимает мое сердце.

Мои родственники давали мне тонизирующие и стимулирующие средства, так как они очень беспокоились о моем здоровье. Примерно в то же время мне приснился сон, в котором мама пришла к Бхагавану и сказала ему, что она очень беспокоится о моем здоровье. Бхагаван ответил: «Не о чем беспокоиться».

Я была так слаба, что не могла даже пойти в ашрам. Мне очень нравилось туда ходить, но сила, которая истязала меня, не пускала меня. Я стояла перед фотографией Бхагавана и спрашивала: «Позволите ли вы мне пойти в ашрам?» Бхагаван, улыбаясь, смотрел на меня с фотографии, словно говоря: «Разве я не здесь?»

Вскоре направлявшая меня сила привела меня в темную комнату. Я оставалась там весь день, без возможности двигаться. Все мое тело начало трястись, а при выдохе воздух выходил со свистящим звуком. Так прошли четыре или пять дней. Медитации не было, и потому не было чувства счастья. Я лишь боролась, не в силах даже дышать. Однажды, когда мне показалось, что я не смогу больше ни секунды находиться в этой комнате, передо мной появилось улыбающееся лицо Бхагавана, и мое сердце вновь наполнилось радостью. Я позвала его: «Бхагаван! Сколько мне еще страдать в этой темной комнате?»

Он улыбнулся и спросил меня в ответ: «Хочешь ли ты крепкое, хорошее здоровье? Хочешь ли ты даршан Ишвары?» И исчез.

На следующий день, в то же самое время, явился Ишвара и сказал, что он и Бхагаван – одно и что всегда, когда мы смотрели на Бхагавана, мы на самом деле смотрели на него.

«Теперь я выгляжу так, – продолжал он, – но на самом деле у меня нет ни имени, ни формы. С этого момента мои слова будут вести и направлять тебя и других – тех, кто поверит, что я говорю через тебя».

Он дал мне информацию о моих предыдущих жизнях, а также о сотворении этого и других миров. Он подробно рассказывал о скрытом значении духовности, философии и йоги.

Я, следовавшая учению Бхагавана, вначале не принимала то, что сказал мне Ишвара, так как Бхагаван всегда предупреждал, чтобы мы не верили видениям, возникающим во время садханы. Мой ум оставался намертво привязанным к форме Бхагавана и к его любви. Хотя Ишвара явился мне в самой прекрасной своей форме, он не пленил мой ум.

Он многими способами пытался убедить меня, что он – не видение, порожденное моим умом. Он говорил мне, что его слова истинны и что я должна принять их без сомнений. Он даже сказал, что если я хочу, я могу спросить самого Бхагавана. В конце концов Ишвара исчез.

Потом мне явился Бхагаван и сказал: «То, что сказал мой отец, – правда. Делай, что он говорит». Сказав это, он исчез.

С этого дня Ишвара ведет и направляет меня и всех, кто живет в моем доме. С этого дня моя собственная воля исчезла, меня ведет Его воля.

Некоторые из наших близких друзей поверили в то, что меня направляет Ишвара, в то время как другие, довольно близкие мне, не имели веры. Многие, никогда раньше не слышавшие о Бхагаване, узнали об Ишваре и Бхагаване и стали пламенными преданными. Они обрели помощь и свет через устные указания Ишвары. Отец, почти всю свою жизнь бывший агностиком, несмотря на преданность Бхагавану, поверил мне, и Ишвара стал также и его покровителем.

Когда Анандамайи Ма приехала к Аруначале в 1950-х гг., я очень хотела увидеть ее.

«Хорошо, ты можешь встретиться с ней», – сказал Ишвара. Но как я могла это сделать, если мне было запрещено входить в ашрам?

Он сказал мне: «Ты встретишься с ней духовно, не физически».

Однажды вечером, когда она вошла в наш поселок, я почувствовала ее присутствие в своем сердце и увидела едва различимую женскую фигуру, которая стала вырисовываться передо мной. Я размышляла, упасть мне перед ней ниц или нет, но тут на ее месте возник Бхагаван со своей тростью и сел напротив меня. Какое-то время я была очарована его образом. Позже я поняла, что Анандамайи Ма уходит из поселка, так как чувствовала, как ее присутствие удаляется от меня. Бхагаван тоже встал, последовал за ней и исчез. Этот случай научил меня, что все мы – единый Бхагаван в различных формах. Никто из нас не отделен от него. Я получила его даршан вместо даршана Анандамайи Ма, потому что оба они были одно.

Что я могу еще добаваить? Бхагаван и сейчас ведет нас своей безмолвной речью. Эта музыка – лишь прелюдия к более великим событиям, которые должны произойти. Скоро она станет симфонией, наполняющей всю Вселенную. И в самом сердце этой гармонии, охватившей весь мир, будет безмолвная музыка Бхагавана. Когда наступит конец этой великой космической пьесы, которую, как узор, создает Бхагаван, находясь среди нас? Его лила проявляется сейчас также, как она будет проявляться всегда, во все времена.