Первая кухня ашрама появилась в 1914 г., когда к Бхагавану приехала жить его мать. До этого Бхагаван и его преданные питались милостыней, просимой на улицах Тируваннамалая, и подношениями, приготовленными и принесенными преданными, такими как Мудальяр Патти, Эчамма и Акхиландамма.

До 1942 г. Бхагаван активно участвовал в приготовлении пищи в ашраме, и многие имели возможность работать вместе с ним на кухне.

Для не знакомых с южноиндийской кухней я приведу краткий словарик блюд, из которых состоит обычный рацион большинства тамилов.

Самбар: острый соус коричневого цвета, приготовленный из дала и овощей, – необходимая часть каждого приема пищи. Как правило, в него добавляется смесь из перца чили, пажитника, кумина, куркумы, асафетиды, семян тамаринда и кориандра.

Расам: жидкий суп, аромат которому придают в основном специи: перец, кумин, асафетида, чеснок и тамаринд. Либо смешивается с рисом, либо пьется отдельно.

Иддли: лепешки из риса и дала. Их обычно едят на завтрак или в качестве легкого ужина. Рис и дал измельчают, делают тесто и оставляют на ночь. На следующий день забродившую смесь готовят на пару.

Доса: тонкий блин, приготовленный из того же теста, что и иддли: смесь риса и дала, оставленная на ночь.

Паясам: сладкая вязкая каша, обычно делающаяся из молока, дала, коричневого сахара и кокоса; для аромата добавляется кардамон. Иногда в него добавляют фрукты. Как правило, это блюдо готовят только по особым случаям.

Вадай: хрустящие обжаренные во фритюре мучные изделия, сделанные из дала, специй и небольшого количества овощей.

Чатни: не путать с чатни, известным на Западе. В Южной Индии чатни означает жидкое пюре, обычно делающееся из измельченной мякоти кокоса или измельченного арахиса, с добавлением специй. Как правило, употребляется с иддли, досой, понгалом и уппумой.

Уппума: очень густая каша из манной крупы. Как правило, содержит небольшое количество специй и жареные овощи.

Понгал: рис, сваренный вместе с далом и обжаренными специями.

Папад: тонкие островатые жаренные во фритюре лепешки. Обычно готовятся из муки, сделанной из дала. Подаются с блюдами из риса.

В отличие от других глав, каждая из которых посвящена одному человеку, эта глава содержит рассказы шести разных людей, которым посчастливилось работать вместе с Бхагаваном на кухне ашрама.

 

Аннамалай Свами

Когда Бхагаван просыпался – обычно между тремя и четырьмя часами утра, – он шел на кухню резать овощи для завтрака. Другие работники кухни, спавшие дольше, присоединялись к нему чуть позже. Прежде чем начать работу, Бхагаван обычно нарезал на мелкие кусочки кусок корня имбиря, солил и проглатывал. Это было его домашнее средство для лечения хронических проблем с пищеварением.

Могло показаться, что Бхагаван очень демократичный шеф-повар: в начале дня он всегда спрашивал работников кухни, что они хотят приготовить на обед. Он спрашивал всех работников об их идеях и планах, все вместе обсуждали различные варианты, пока не приходили к единогласному решению. Затем резали овощи в соответствии с планом, но когда приступали к стряпне, Бхагаван часто начинал готовить другое блюдо, ни с кем не посоветовавшись.

Поздним утром, когда еда была уже почти готова, Бхагаван часто говорил невинным тоном: «Мы планировали приготовить одно блюдо, но, кажется, получилось нечто другое».

Те из нас, кто работал с ним, часто чувствовали, что единственной целью этих утренних дискуссий было вызвать у нас интерес к работе. Никто никогда не возражал против изменений в процессе приготовления пищи. Все мы признавали абсолютную власть Бхагавана и всегда рады были поддержать любые его идеи и любые изменения, вносимые им.

Поскольку Бхагаван обычно входил в кухню первым, его задачей было разжечь огонь. Ранга Рао, тоже встававший рано, иногда старался освободить Бхагавана от этой обязанности, но ему редко это удавалось.

Другие пытались освободить его от размалывания специй, и это удавалось немногим чаще. Когда овощи были нарезаны, Бхагаван оборачивал голову полотенцем и молол чатни в каменной ступке. Он вкладывал в эту работу всю свою силу и энергию, и отдавал ее только тогда, когда его вызывался заменить физически сильный и опытный доброволец. Как только чатни было приготовлено, он мыл руки и отправлялся на утреннюю параяну.

Сидя в холле, Бхагаван продолжал следить за работой на кухне. Повариха Сампурнамма приносила ему на пробу самбар и овощи, как только они были готовы. Попробовав их, Бхагаван либо одобрял результат, либо говорил, что нужно сделать, например, добавить соли. Если же повара забывали принести ему пищу на пробу, Бхагаван выходил из холла, шел в кухню и сам смотрел, правильно ли приготовили завтрак.

Обычно все с радостью слушались Бхагавана, но было несколько случаев, когда ему приходилось применить власть. Я помню один такой случай, когда он учил поваров правильно готовить авьял. Авьял – острое овощное блюдо, состоящее из множества различных овощей, кокоса и творога. Бхагаван много раз требовал, чтобы перец чили и другие специи размалывали до консистенции пасты, прежде чем добавлять в жарящиеся овощи. Поскольку это было очень трудоемкое и долгое дело, повара как-то раз решили добавить в пищу молотые специи вместо того, чтобы молоть их вручную. Бхагаван каким-то образом узнал, что произошло. В следующий раз, когда готовили авьял, Бхагаван самолично пришел в кухню и стал молоть специи. В тот момент я как раз проходил мимо кухни.

Заметив, что он работает один, а все женщины стоят вокруг и смотрят, я сказал: «На кухне работает так много людей. Почему Бхагаван делает эту работу один?»

Бхагаван объяснил: «Я сказал им, чтобы они сделали пасту из чили, но они не послушали меня. И вот я делаю это сам, чтобы всё было сделано как следует. Мне не тяжело. Это хорошее упражнение для рук».

Я обернулся к женщинам и мягко упрекнул их: «Здесь так много людей, а вы позволяете Бхагавану делать тяжелую работу. Почему вы стоите вокруг без дела?»

Бхагаван ничего на это не сказал. Он продолжал молоть специи. Женщины восприняли его молчание как знак того, что он готов отдать кому-нибудь эту работу.

Они заговорили наперебой: «Дайте мне это сделать!», «Я сделаю это», «Давайте я вас сменю».

Бхагаван засмеялся и сказал: «Вы начали просить только сейчас. Почему же вы не просили раньше?»

Он закончил работу, не позволив никому взять у него камень, [служивший пестиком]. Затем, положив пасту в авьял и помешивая его ложкой, он сам очистил оба камня для размалывания. Это был хороший урок для всех. Больше в авьял никогда не клали готовые молотые специи.

Я помню еще один случай, когда Бхагаван преподал нам урок, выполнив нашу работу. Возле кухни было помещение, которое редко убирали. Там было пыльно и грязно, на полу обычно лежали старые банановые листья и очистки от овощей. Через эту комнату ходили многие, но никому никогда не приходило в голову в ней прибраться, пока Бхагаван сам не взял метлу и не вычистил всю комнату.

Пока Бхагаван делал эту работу, несколько преданных пытались остановить его, говоря: «Бхагаван, пожалуйста, дайте мне сделать это. Я здесь все уберу». Но Бхагаван отказался отдать метлу.

Всем добровольцам он отвечал одно и то же: «Ты увидел это только сейчас. А раньше ты не видел беспорядка?»

Бхагаван собрал весь мусор на большой лист бумаги, вынес на улицу и выбросил. С того самого дня эту комнату регулярно убирали.

Зачастую строительство новых построек в ашраме начаналось без наличия средств для его завершения. Бхагаван каким-то образом знал, что деньги или строительные материалы появятся, когда они будут нужны. Я как-то раз увидел, как он применяет ту же стратегию на кухне. Однажды утром где-то в 1920– х гг., когда в ашраме практически не было еды, я заметил, что он собрал то ничтожное количество продуктов, которое у нас было, и начал готовить. Он верил в то, что не успеет он закончить приготовление начатого блюда, как Бог пошлет недостающих продуктов. Примерно в 5.30 утра Бхагаван начал промывать горсточку дробленого риса. Он положил его в горшок, залил водой, вытащил все камни и начал готовить его на кумутти (угольной жаровне). Я подумал, что все это довольно странно.

«Этого риса, – подумал я, – не хватило бы даже одному мне. Что будут есть все эти люди?»

Когда рис закипел, пришел кто-то из преданных и принес два литра молока. Когда рис сварился, Бхагаван поставил на кумутти кастрюлю большего размера и начал готовить вместе молоко и рис. Через несколько минут пришел еще один преданный с подношением – изюмом и сладостями. Бхагаван промыл всё это и положил в кастрюлю. Примерно в 6.30, когда еда была почти готова, пришли несколько человек из Кумбаконама. Они принесли большую кастрюлю с иддли, вадай, чатни, особой разновидностью диких бананов и с чашками из банановых листьев. Нам как раз нужны были эти чаши из листьев (тоннай), чтобы поднести Бхагавану домашний паясам.

Около семи утра, после того, как Бхагаван совершил омовение, мы все расселись в столовой и съели этот роскошный завтрак.

Многие люди писали, что Бхагаван не любил выбрасывать то, что можно было использовать. Эта его привычка проявлялась в полной мере на кухне. Однажды, когда готовили обед, несколько горчичных зерен упало на землю. Повара не обратили на это внимания, но Бхагаван ногтями подобрал их одно за другим и положил в маленькую кастрюльку.

Сама Айер, один из брахманов, работавших на кухне, заметил: «Бхагаван собрал эти несколько зерен горчицы и сохранил их. Бхагаван так же тщательно сохраняет деньги. Для кого Бхагаван сохраняет всё это?»

«Всё это создано Богом, – ответил Бхагаван. – Мы не должны тратить впустую даже мелочи. Если это может пригодиться кому-то, правильнее будет это сохранить».

Бхагаван часто не обращал внимания на наши многочисленные недостатки, но редко молчал, если при нем что-то разбазаривали или выбрасывали. В июне 1939 г., когда Бхагаван возвращался с очередной прогулки по горе, я видел, как он отчитывает сына Т. К. Сундареши Айера и читает ему строгую нотацию.

«Твой отец говорит мне, что ты покупаешь множество ненужных вещей, – сказал Бхагаван. – Не трать больше, чем ты получаешь. Ты должен быть бережливым. Огонь, долги, объекты чувственного восприятия и яд – любая из этих вещей даже в малом количестве может погубить нас».

Бхагаван однажды дал мне подобное наставление, когда я следил за строительством нового помещения столовой.

Он дал мне ржавый гнутый гвоздь 3,8 мм и попросил очистить его, выпрямить и использовать при постройке столовой.

«Но, Бхагаван, – запротестовал я, – мы только что получили много килограммов новехоньких гвоздей. Нам не нужно использовать такие старые гвозди, как этот».

Бхагаван не согласился со мной, сказав, что всё, что может пригодиться, нужно использовать, и повторил, что гвоздь нужно привести в нормальное состояние.

Бережливость и нетерпимость к расточительству заставляли Бхагавана изготавливать инструменты и инвентарь из подручных материалов. Когда он жил в Скандашраме, он однажды нашел большой гранитный камень площадью 80 см в длину и в ширину и много дней полировал его смесью воды и песка. В конце концов поверхность камня стала такой гладкой, что можно было видеть в нем свое отражение. Этот камень использовался для охлаждения сваренного риса. В конце 1930-х гг. четыре или пять преданных пришли в Скандашрам, чтобы забрать этот камень, так как они знали, что его отполировал сам Бхагаван. Они спустили его с горы и установили в новой кухне. Последовав примеру Бхагавана, преданные отполировали еще несколько камней и использовали их для той же цели.

Несмотря на то что Бхагаван каждый день по нескольку часов охотно следил за тем, чтобы пища в ашраме была приготовлена правильно, он не любил сложные трапезы, состоящие из большого количества блюд. Его вполне устраивал рис, самбар и одно овощное блюдо. Одна женщина из Кералы, привыкшая готовить множество блюд на каждый прием пищи, однажды пришла на даршан и настойчиво попросила, чтобы ей разрешили готовить на всех. Потратив огромное количество времени и труда, она приготовила тридцать два отдельных блюда. Бхагаван позволил ей положить все блюда по отдельности на его банановый лист, но когда раздача была закончена, он слепил всё, что ему подали, в один комок.

Объясняя свои действия, он сказал ей: «Вам пришлось потратить столько сил на приготовление всей этой пищи. Даже просто подобрать продукты, наверное, было долгим делом. Хватило бы одного овоща – этого достаточно, чтобы очистить желудок и не допустить запора. Зачем же готовить всё это? Есть и еще одна проблема – если вы приготовили тридцать два блюда, ум все время думает: «Что мне съесть, это или то?» И во время еды ум будет рассеянным. Если же на столе только одно блюдо, нет никаких проблем. Его очень просто съесть. Кроме того, такими трапезами мы подаем дурной пример людям, которым нечего есть. Бедняки узнают, что у нас подают роскошную еду, и подумают: «Мы голодаем, а эти люди, которые должны быть простыми садху, едят так много разнообразной пищи!» Такие мысли будут вызывать ненужную зависть». Потом он добавил: «Если Бхагаван вначале съест какое-то одно блюдо, женщина, которая его подала, подумает: „О, Бхагавану это очень нравится!“ И тогда она придет и положит на мою тарелку еще одну порцию. Поэтому я перемешал всё и скатал в один ком».

Поскольку я не брахман, готовить мне было запрещено. Когда я помогал на кухне, мне разрешалось только нарезать овощи. Однако был один случай, когда Бхагаван нарушил правила и позволил мне готовить. Это было утро после празднования джаянти. Все повара спали – они накануне накормили тысячи человек и смертельно устали. Бхагаван привел на кухню меня, Мадхаву Свами и Рамакришну Свами, чтобы приготовить уппуму, так как было ясно, что повара не проснутся вовремя и не приготовят завтрак. Под руководством Бхагавана мы нарезали овощи, измельчили мякоть кокосов и приготовили большую кастрюлю уппумы.

Когда она была готова, Бхагаван дал мне немного попробовать. Вначале я отказался, поскольку у меня не было времени с утра почистить зубы – Бхагаван отвел меня на кухню прямо из моей комнаты.

Бхагавану было все равно, в каком состоянии мой рот. «Просто попробуй, – сказал он. – Мы можем почистить зубы потом».

Чуть позже он добавил: «Не говори никому, что мы это приготовили. Брахманы не станут есть, если узнают, что вы готовили для них еду».

Это хороший пример того, как Бхагаван относился к ортодоксальным верованиям брахманов. Он прилагал столько усилий, чтобы не оскорбить их чувства – по большей части позволяя готовить пищу для ашрама только брахманам, – но все же готов был изредка нарушать обычаи, когда для этого были весомые основания. Он руководствовался желанием избежать жалоб и разногласий, а не желанием буквально следовать кастовым предписаниям.

Был еще один случай, не связанный с кухней, демонстрирующий нежелание Бхагавана оскорблять чувства брахманов ашрама. Мы с Бхагаваном подходили к коровнику и заметили женщин, перебирающих рис рядом с помещениями для гостей. Одна из них выплюнула жеваный бетель на тропинку, по которой мы шли. Бхагаван босой ногой засыпал бетель землей.

Не желая, чтобы ноги Бхагавана касались плевка, я попытался остановить его: «Почему Бхагаван делает это? Я это сделаю».

Бхагаван проигнорировал мое предложение. «В чем разница между «ты» и «я»? – спросил он. – Многие брахманы ходят по этой тропинке в патасалу. Если они увидят [жеваный бетель] на тропинке, они очень возмутятся. Я закапываю его, чтобы не ранить их чувства».

Некоторые работники кухни, боявшиеся говорить с Бхагаваном напрямую, иногда обращались ко мне как к посреднику. «Шеф-повар» Шантамма однажды попросила меня передать Бхагавану сообщение. Она очень ослабела из-за того, что много часов работала на кухне.

«Ты всегда разговариваешь с Бхагаваном, – сказала она. – Скажи ему, пожалуйста, что у меня из-за тяжелой работы боли во всем теле. Спроси его, что мне делать».

Когда я передал ее слова Бхагавану, он не выразил особого сочувствия.

«Она работает ради своего эго. У нее есть это чувство: „Я делаю всю эту работу. Я отвечаю за всё на кухне“. Она старается показать людям, что делает всю работу, и пытается таким образом снискать добрую славу. Она жалуется, чтобы люди знали, как тяжело она работает. Скажи ей, чтобы она работала поменьше. Скажи, чтобы она просто руководила работой других женщин. На кухне достаточно людей, чтобы делать всю тяжелую работу. Ей необязательно рисоваться таким образом. Если она последует моим советам, ее боли пройдут».

Затем, не дав мне возможности передать ей эти слова, Бхагаван сам отправился на кухню и сказал ей: «С этого момента ты должна только руководить другими женщинами. Пусть они делают всю тяжелую работу».

Был один человек по имени Натеша Айер, который тоже в то время работал на кухне. Это был очень скромный человек, почти не проявлявший собственной воли.

Поварихи пользовались этим и безжалостно нагружали его работой. Что ему ни поручали, он всё охотно выполнял и не жаловался, даже несмотря на сильную усталость. Когда женщины поняли, что он уступчивый и безропотный человек, они стали поручать ему всю тяжелую работу.

Через некоторое время, когда его самочувствие ухудшилось, он подошел ко мне и сказал: «Женщины выжимают меня, как лимон. Пожалуйста, расскажи Бхагавану об этом. Скажи, что у меня все тело болит из-за этой работы. Ты часто разговариваешь с ним, можешь как-нибудь упомянуть об этом».

На этот раз Бхагаван ничего не сказал. Я не знаю, почему он не вмешался открыто, поговорив с Натешей Айером и облегчив его труд, но это было очень типично для него – поступать в двух очень похожих случаях совершенно по-разному. Бхагаван всегда реагировал на состояние души человека, а не на обстоятельства, в которых тот оказался. Если бы от меня требовалось высказать предположение насчет этого конкретного случая, я сказал бы, что, ценя смирение превыше всех добродетелей, он мог решить, что Натеше Айеру полезно продолжать смиренно сносить плохое обращение.

Во время празднования джаянти невозможно было накормить тысячи посетителей одновременно. В столовой кормили в несколько смен, и Бхагаван всегда ел вместе с первой группой гостей. Когда первая смена заканчивалась, Бхагаван уходил ненадолго прогуляться по горе, а потом возвращался в старый холл. Примерно с полудня до 14.30 Бхагаван сидел в холле один. На это время двери запирались, чтобы гости не пришли к нему целой толпой. Традицией ашрама было накормить каждого, кто приходил на джаянти, поэтому в такие дни там всегда были огромные неуправляемые толпы людей, и с этим приходилось считаться. Многие приходили только ради бесплатного обеда. Когда все гости были накормлены и толпа расходилась, Бхагаван снова начинал даршан.

Из-за огромного количества людей, желавших увидеть его, он не мог давать даршан, сидя на своем обычном месте, в углу холла. Поэтому помощники переносили его диван прямо в дверной проем. Гости и преданные подходили к дверям, получали даршан и отходили.

* * *

Однажды на джаянти прямо перед обедом Бхагаван услышал, как Чиннасвами громко кричит: «Парадеши (санньясины) не допускаются в первую группу!»

Бхагаван, направлявшийся в столовую, повернул назад и пошел в старый холл. Очевидно, он причислял себя к парадеши и решил, что ему нельзя в столовую. Из-за этого возникла большая проблема, так как давняя традиция гласила, что никто не должен начинать есть, пока не приступит к еде Бхагаван. Чиннасвами вошел в холл, извинился за свое распоряжение, вносящее дискриминацию, и попросил Бхагавана прийти и поесть в первую смену. Подошли еще несколько старых преданных и присоединились к этой просьбе. Бхагаван ответил, что не будет есть, пока всем парадеши не разрешат есть вместе с ним. Чиннасвами охотно принял это условие, поскольку иначе невозможно было начать кормление тысяч людей – для этого Бхагаван должен был занять свое место в столовой.

Когда Бхагаван давал даршан на джаянти, он обычно отказывался разговаривать с помощниками и преданными, так как не хотел, чтобы все эти новые посетители подумали, что они обязательно должны поговорить с ним. Большую часть дня он сидел на своем диване, как изваяние. Его глаза были открыты, но взгляд не сфокусирован. Он был так неподвижен, что даже его грудь и живот, которые у всех людей немного поднимаются и опускаются во время вдохов и выдохов, не двигались. Многие преданные (включая меня) чувствовали, что в дни джаянти он больше обычного излучал Силу и Милость. Все мы очень остро чувствовали Силу Бхагавана, когда он сидел неподвижно в состоянии, похожем на самадхи.

 

Натеша Айер

Натеша Айер, которого упомянул Аннамалай Свами, впервые встретился с Бхагаваном, совершив паломничество к Аруначале из Чидамбарама в 1922 г. В начале 1930-х гг. он переехал в Тируваннамалай и стал работать поваром в местом чолтри. Позже он работал в храме Аруначалешвары. Все это время он каждый день приходил в Раманашрам, чтобы получить даршан Бхагавана и петь Веды вместе с другими.

Натеша Айер не оставил письменных свидетельств о жизни с Бхагаваном, но мне удалось собрать информацию о тех годах, что он провел в Раманашраме, у преданных, которые хорошо его знали.

Свами Раманананда: Я впервые узнал о Натеше Айере в 1959 г., вскоре после того, как первый раз приехал в ашрам. Меня поразил этот тихий, скромный человек, казавшийся абсолютно самодостаточным. Я видел, как он служит на кухне и в столовой – всегда с улыбкой, – но он очень мало разговаривал с другими преданными и, казалось, не интересовался делами ашрама. Служение другим преданным в столовой составляло весь его мир.

Если преданные должны были прийти поздно после долгого путешествия, или если они возвращались в ашрам после ночной прадакшины, Натеша Айер обычно встречал их с горячей едой. Казалось, ему было ничуть не лень готовить пищу в три часа утра для вновь прибывших – наоборот, он был счастлив служить другим преданным и заботиться о том, чтобы им было хорошо.

Натеша Айер никогда не прикасался к деньгам. Подобно знаменитому святому Рамакришне, он ощущал жжение, когда деньги касались его кожи, поэтому он избегал всяческих контактов с ними. Когда я познакомился с ним, у него была болезнь, из-за которой у него сильно тряслись руки. Разносить в столовой воду и масло ги было для него нелегкой задачей – руки у него страшно тряслись, но он выполнял свою работу очень внимательно, никогда ничего не путал и не проливал ни капли.

В 1960-х гг. я познакомился с ним ближе и узнал историю его жизни. Он приехал из Чидамбарама, где у него была семья. Почувствовав желание отречься от мира, или по крайней мере от семейной жизни, он оставил жену и дочь, приехал в Тируваннамалай и стал работать в храме Аруначалешвары. В этот период он нашел Бхагавана и вскоре начал приходить к нему каждый день. Когда Чиннасвами узнал, что он умеет готовить еду для большого количества людей, он предложил ему жить в ашраме и работать на кухне. Натеша Айер, который к тому времени уже был очарован Бхагаваном, сразу же согласился.

Натеша Айер переехал в Раманашрам в конце 1930-х гг. Примерно в то же время он собрал все свои деньги, выбросил их в водоем возле храма и никогда больше не прикасался к ним.

Рассказ продолжает Шри В. Ганешан, внучатый племянник Бхагавана.

Когда я был школьником и жил в Тируваннамалае, Натеша Айер работал в храме Аруначалешвары. Иногда по дороге в школу я проходил через храм. Моя семья тогда жила в городе.

Раз в месяц, в день, когда Натеша Айер получал жалованье, он останавливал меня и клал мне в руку монетку со словами: «Ты из семьи моего Гуру, возьми это». Лишь позже у него началась «аллергия» на деньги.

Его зарплата в то время составляла всего две рупии в месяц, но даже при этом у него оставались деньги для меня и моих братьев: он хотел хоть чем-то делиться с членами семьи Бхагавана.

Даже в то время у него страшно тряслись руки. Когда я спросил его, почему они трясутся, он сказал, что это последствия тяжелой работы.

«Моя основная работа в храме, – сказал он, – заключалась в том, чтобы делать сандаловую пасту. Мне приходилось каждый день по несколько часов размалывать сандаловое дерево. Это очень плохо сказалось на руках, поэтому они так сильно трясутся».

Несмотря на то что он работал на кухне храма, он непосредственно не участвовал в приготовлении пищи. Он был лишь париджаракой – помощником по кухне. Когда он переехал в Раманашрам и стал работать на кухне, там у него были такие же обязанности. Он не готовил сам, лишь помогал работавшим там женщинам.

В юности он учился в одном классе с Чандрашехарендрой Сарасвати, Шанкарачарьей из Канчипурама и Омандуром Рамасвами Реддьяром, который впоследствии стал Главным министром округа Мадрас. Его пригласили в матх Канчипурама как санньясина, но когда пришло приглашение, он уже был очарован Бхагаваном, и потому отказался.

Каждый раз, когда в ашраме его кто-то звал, он неизменно отвечал громким «Ом», за которым следовало скромное: «Я здесь, иду!»

Все любили Натешу Айера, потому что он никогда не разделял людей по национальностям или кастам. Он всегда выполнял просьбы гостей и всегда был рад помочь каждому человеку в любое время дня и ночи. Удивительно было видеть этого внешне хрупкого человека, хлопочущего посреди ночи, чтобы радостно услужить любому пришедшему на кухню.

В свои первые годы в ашраме он проводил ежедневную панчаятана-пуджу – ритуал почитания пяти божеств. У него были свои собственные статуи, которые он хранил в плетеной корзине. Этот ритуал был его главной духовной практикой в течение многих лет. Администрация ашрама не поощряла личные пуджи такого рода, считая, что все ритуалы почитания должны проводиться в Храме Матери. Однако Натеша Айер рассказал Бхагавану об этой своей многолетней практике, и Бхагаван разрешил ему продолжать проводить ее на территории ашрама. Натеша Айер совершал эту пуджу на участке рядом с коровником.

Каждое утро, примерно в девять часов, Бхагаван заходил в коровник. Натеша Айер совершал свою пуджу немного раньше, чтобы Бхагаван мог видеть мурти после того, как пуджа была закончена. Каждое утро в течение двух с лишним лет Натеша Айер приглашал Бхагавана посмотреть на его мурти, и каждый день в течение всего этого времени Бхагаван внимательно осматривал каждое, а потом кивал головой в знак одобрения.

И все же однажды, когда Натеша Айер по своему обыкновению пригласил Бхагавана взглянуть на богов, Бхагаван поднял глаза к небу и спросил: «Ты все еще занимаешься этим?»

Когда Бхагаван произнес эти слова, Натеша Айер почувствовал, как по его телу пробежала сильная дрожь. Осознав, что Бхагаван предлагает ему оставить эту практику, он взял свою плетеную корзину со статуэтками и с благоговением выбросил ее в Пали Тиртхам – большой пруд за Храмом Матери. Он сказал мне, что не чувствовал ни сожалений, ни раскаяния, глядя, как корзина постепенно уходит под воду. Он полностью отдал себя Бхагавану и действительно почувствовал ликование от того, что получил от него духовное наставление.

Натеша Айер к тому моменту уже получил упадешу от Бхагавана. Придя к Бхагавану в середине 1930-х гг., он попросил его что-нибудь сказать ему. Когда Бхагаван спросил, что он хотел бы узнать, Натеша Айер ответил, что ничего не знает и хочет услышать что-нибудь от Бхагавана.

Бхагаван сказал ему: «Ты знаешь, что ничего не знаешь. Найди это знание. Это и есть освобождение».

Этот разговор зафиксирован в «Беседах с Шри Раманой Махарши», беседа 12, но имя Натеши Айера там не упоминается.

Свами Раманананда: Когда Натеша Айер только начал работать в ашраме, на кухне готовили в основном вдовы брахманов. Он оказался под руководством очень властных женщин, заставлявших его тяжело работать.

Однажды он сказал мне со смехом: «Я сбежал от одной властной женщины и оказался в распоряжении пяти таких же!»

В то время он давал выход своему чувству бессилия, выплескивая негативные эмоции в одиночку. Он рассказал мне, что выходил за ворота ашрама, катался по песку и кричал, но это было очень детское выражение гнева. Эти вспышки приходили и через несколько минут прекращались, не оставляя в его душе ни следа.

Однажды Бхагаван, сидевший в тот момент в холле, услышал, как Натеша Айер катается по песку и воет.

«Что случилось? – спросил он. – Откуда этот шум?»

Кто-то сказал ему: «Это просто Натеша Айер снова выплескивает свой гнев».

Бхагаван засмеялся и сказал: «А, как обычно!», – и замолчал.

В. Ганешан: В свои первые несколько лет в ашраме Натеша Айер часто испытывал проблемы с чувством гнева. Другие люди на кухне регулярно провоцировали его на раздражение. Однажды я спросил его, как он справляется с этим.

«Я знал, что сердиться – нехорошо, как бы меня ни провоцировали, но все равно страдал от этих вспышек ярости. Я не контролировал их. Однажды, когда меня опять охватил гнев, я подошел к Бхагавану и рассказал ему о своей проблеме. Я почему-то спросил его, можно ли мне отправиться на круговой обход горы, хотя минуту назад даже не собирался спрашивать об этом. Бхагаван одарил меня широкой улыбкой и кивнул головой в знак одобрения. С этого самого момента каждый раз, когда я испытывал гнев, я отправлялся обходить гору. Прежде чем уйти, я простирался перед Бхагаваном. Когда я уходил, он иногда говорил людям, присутствовавшим в холле, что я совершаю круговой обход горы, чтобы дать выход приступу злости. Услышав его слова, я почувствовал, что он дарует мне свою милость и помогает справиться с этой проблемой».

Свами Раманананда: В какой-то момент Натеша Айер устал от такого обращения. Женщины-поварихи эксплуатировали его нещадно, давая непосильную работу, более того ему приходилось мириться с их грубыми насмешками, так как они знали, что он ни за что не постоит за себя. Он решил покинуть ашрам, никому ничего не сказав, и вернуться в Чидамбарам.

Поскольку он никогда не прикасался к деньгам, то вынужден был идти пешком почти сто шестьдесят километров. Рано утром еще до рассвета он простерся перед Бхагаваном, вышел из ашрама и начал свой путь домой. Он шел довольно быстро: к вечеру уже был в Виллупураме – городе, расположенном примерно в шестидесяти пяти километрах от Тируваннамалая. Он искупался в озере по дороге, намереваясь выспаться в уютной ямке, которую обнаружил в корнях тамариндового дерева. Прежде чем расположиться на ночь, он намазал лоб пеплом вибхути, закрыл глаза и мысленно помолился Бхагавану.

Открыв глаза, он увидел, что перед ним стоит Бхагаван.

«Как вы здесь оказались?!» – в изумлении воскликнул Натеша Айер.

Бхагаван улыбнулся и сказал: «Насколько далеко ты ушел от меня?»

По словам Натеши Айера, он буквально растворился в слезах, не в состоянии ответить Бхагавану. Затем видение Бхагавана зашагало прочь от него по направлению к Тируваннамалаю. Натеша Айер, хоть и был измучен долгой дорогой, без промедления последовал за ним и шел до самого Тируваннамалая. Фигура Бхагавана в конце концов растворилась в темноте, но Натеша Айер чувствовал, что Бхагаван все время идет впереди и ведет его домой. Наутро он вернулся в ашрам.

Когда он вошел в холл и простерся перед Бхагаваном, Бхагаван улыбнулся ему точно так же, как улыбнулся в Виллупураме, и задал тот же самый вопрос: «Насколько далеко ты ушел от меня?»

Натеша Айер снова разрыдался. Он вернулся в столовую, ничего не ответив Бхагавану, и снова приступил к своей работе. С того самого дня он проглотил свою гордость и смирился с условиями работы, научившись отдавать свои печали Бхагавану.

После этого случая у Натеши Айера начался процесс отдачи себя Бхагавану, кульминацией которого стало понимание и прямое переживание, что Бхагаван – не тело, очевидное для всех в ашраме. Он однажды рассказал мне об этом.

«Бхагаван не был чем-то таким, что можно вообразить умом. Мы должны признать свое невежество и свою неспособность сказать о нем хотя бы слово правды. Когда мы признаем, что Бхагаван непостижим, когда откажемся от своего желания понять и объяснить его, мы погрузимся в глубокое безмолвие, которое является переживанием реального Бхагавана внутри нас.

Это и произошло со мной. Я не могу рассказать вам ничего о Бхагаване, потому что реального Бхагавана невозможно объяснить словами. Это сладкий вкус, который вы можете познать, лишь попробовав его».

Натеша Айер редко имел возможность говорить с Бхагаваном, так как в присутствии Бхагавана его ум обычно проваливался в безмолвие, в котором невозможно было разговаривать.

Когда я спросил его, о чем он беседовал с Бхагаваном, он улыбнулся и ответил: «Бхагаван для меня был кем-то наподобие Дакшинамурти. Внутреннее ощущение его присутствия погружало меня в такую тишину, что у меня редко возникало желание открывать рот в его присутствии. Чаще всего ни мысль, ни желание получить ответ не могли победить эту силу безмолвия».

Однако иногда он пересказывал ответы, которые Бхагаван давал при нем другим преданным. Поскольку женщины в кухне часто разговаривали с Бхагаваном, у Натеши Айера была хорошая возможность слышать, что он отвечал им.

Когда одна из женщин пожаловалась на тяжелую работу, которую она вынуждена была выполнять, Бхагаван сказал: «Не придавай никакого значения тому, что делает тело. Старайся выйти за его пределы и быть его свидетелем. Ты думаешь, что страдаешь, но на самом деле вся эта работа по кухне – благословение для тебя, ведь ты кормишь стольких преданных! Ты можешь передавать это благословение людям, принимающим здесь пищу, если будешь правильно относиться к работе. Если ты выполняешь свою работу с умом, обращенным вовнутрь, качество пищи, которую ты готовишь, неуловимо изменится. Преданные, которые едят пищу, приготовленную с обращенным вовнутрь умом, заметят, что их собственный ум тоже обратился вовнутрь».

Каждый раз приходя в ашрам, я намеренно искал Натешу Айера и общался с ним. Неоднократно, когда я приезжал в ашрам, он спрашивал меня: «Я рассказывал тебе о том случае, когда я смотрел, как оперировали Бхагавана?» Это была его любимая история. Он никогда не уставал рассказывать ее и при этом никогда не извинялся за то, что повторяет ее столько раз. Я слышал ее, наверное, не меньше сотни раз.

«Я был помощником Бхагавана, – рассказывал он, – когда ему вырезали раковую опухоль. В те несколько часов я со всей ясностью осознал, что Бхагаван имел в виду, когда говорил: «Я не есть тело». Его поведение на протяжении всей операции явно демонстрировало, что тело было для него чем-то вроде одежды.

Ему рассекли плоть, текла кровь, и я видел радиоактивные иглы, которые втыкали ему в руку вокруг опухоли. Бхагаван был в полном сознании, но оставался совершенно безразличным к процедурам, проделываемым над его рукой. Позже мне сказали, что мы были с ним в этой комнате два с половиной или три часа, но когда я был с ним, я совершенно не осознавал течение времени. Все мы были поглощены мощью безмолвия Бхагавана. Оно заворожило даже врачей. Когда операция была закончена, врачи в едином порыве простерлись перед Бхагаваном.

Один из них сказал: «Я прооперировал много людей, но никогда не испытывал ничего подобного. В этой комнате такой покой, которого я никогда и нигде больше не ощущал. Я не могу описать происходившего – могу лишь сказать, что это не похоже ни на что, что я испытывал раньше».

Думаю, этот врач говорил за всех нас. Бхагаван, оставаясь спокойным и бесстрастным и пребывая в своем естественном состоянии безмолвия, даровал всем нам чудесное благословение, пока его плоть резали хирурги. Это было невероятное проявление Силы и Милости, заставившее меня плакать.

После такой операции можно было бы ожидать, что Бхагаван будет молча отдыхать, однако он проявлял полное безразличие к своему телу и к предписаниям врачей. Отменив решения врачей и руководства ашрама, он объявил, что хочет дать даршан всем преданным, которые ждали снаружи и беспокоились за него. Когда люди вереницей проходили мимо него, Бхагаван спрашивал об их здоровье и благополучии, но отказывался говорить о своем собственном физическом состоянии. Если люди спрашивали его об операции и состоянии его здоровья, он улыбался, но ничего не отвечал».

В. Ганешан: Спустя несколько лет после смерти Бхагавана я пришел в ашрам. После долгого пути, подойдя к воротам ашрама, я неожиданно увидел Натешу Айера, сидящего снаружи на ступенях храма Дакшинамурти. Зная, что в это время суток он должен работать на кухне, я сразу же спросил, что он здесь делает.

Он ответил: «Я сижу здесь уже несколько дней, потому что администрация ашрама попросила меня уйти. Мне больше некуда идти. Это ашрам моего Садгуру. Куда я пойду? Я решил сидеть здесь, потому что это самое близкое место к ашраму».

Он рассказал мне это без малейшего негодования или обиды. Мне показалось, что он будет вполне доволен провести остаток своей жизни, сидя у ворот ашрама. Однако я, в отличие от него, вовсе не чувствовал умиротворения. Возмущенный тем, что с ним так обращаются, я пошел прямиком к своему отцу – управляющему ашрама – и вступил с ним в прямую конфронтацию, заявив, что такого хорошего преданного нельзя выгонять на улицу после стольких лет служения. Мой отец отказался отступить от своего решения и принять его обратно.

Меня очень взволновал этот случай, и я пошел к Муруганару, в то время жившему в маленьком домике за пределами ашрама. Со слезами на глазах я рассказал ему, что произошло, и добавил, что меня страшно возмущает и огорчает изгнание Натеши Айера. Муруганар озорно улыбнулся и спросил: «Почему ты рассказываешь мне об этой проблеме?»

«Потому что ты самый старший из преданных. Я обратился к тебе, потому что это совершенно несправедливо».

«Ты мог пойти прямо к Бхагавану и рассказать ему об этой проблеме, – сказал он. – Почему ты пришел ко мне? Тебе казалось, что ты должен непременно рассказать свою историю живому человеку? Разве Бхагаван не жив и сейчас, неужели он не выслушает тебя, если ты подойдешь к его самадхи и облегчишь перед ним свою душу? Иди к его самадхи и расскажи ему об этом. Кричи об этом так же громко, как ты кричал здесь. Он не только выслушает тебя, но и примет меры. Верь в Бхагавана».

Его ответ поразил меня. В глубине сердца я знал, что это самое лучшее, что можно сделать. Я подошел к его гробнице и закричал изо всех сил: «Бхагаван! С Натешей Айером поступили несправедливо! Мое сердце болит за него! Прошу вас, позвольте ему вернуться в ашрам и снова работать здесь!»

К счастью, во время моего странного выступления никого рядом не было. Я заплакал перед Бхагаваном, простерся перед ним, а потом ушел на прадакшину в полной уверенности, что Бхагаван решит эту проблему.

На следующее утро, я увидел Натешу Айера в ашраме. Он работал на кухне, как и раньше. Я был удивлен – хотя, в общем-то, мог бы и не удивляться…

На мои расспросы он ответил: «Вчера поздно вечером управляющий шел домой, остановился перед храмом Дакшинамурти и попросил меня вернуться в ашрам и приступить к своей работе».

Я был счастлив, что Бхагаван услышал мою мольбу и решил проблему так быстро.

Самому Натеше Айеру даже не пришло в голову обратиться к Бхагавану, чтобы ему позволили вернуться в ашрам. Когда я разговаривал с ним за пределами ашрама, он принял свое изгнание смиренно и безмятежно. Однако он иногда обращался к Бхагавану и просил его вмешаться, когда видел, что у других преданных возникли проблемы. Он искренне заботился о духовном благополучии всех преданных, которых судьба свела с Бхагаваном.

Когда ему казалось, что кто-нибудь из них свернул с верной тропы (он судил об этом либо по их поступкам, либо по тому, что они больше не приходят в ашрам), он говорил: «Ах, бедняга! Он сам не знает, как неправильно поступает! Но нам не следует беспокоиться. Бхагаван заботится о нем. Когда придет нужный момент, он спасет его и направит на верный путь».

После этих слов он шел к гробнице Бхагавана, простирался и рассказывал ему о заблудшем преданном, прося Бхагавана позаботиться о нем.

Когда Натеша Айер стал слишком старым, чтобы работать на кухне, ему поручили менее тяжелую работу: смотреть за старым холлом, в котором Бхагаван жил и учил людей более двадцати лет. Он спал в углу столовой, где стояла маленькая картонная коробка со всем его имуществом: запасное дхоти, кусок ткани, который он накидывал на плечи, и две книги – «Собрание произведений» Бхагавана и «Перияпуранам».

Свами Раманананда: То, что пережил Натеша Айер, глядя, как Бхагавану делают операцию, окончательно убедило его в том, что Бхагаван не является телом. Много лет спустя, где-то в 1970-х гг., с Натешей Айером случилось нечто такое, что заставило его пережить на своем непосредственном опыте, что он сам не является телом. Я отвозил его на лечение в больницу, находящуюся в Веллоре. Пока мы ехали, в какой-то момент он отключился от внешнего мира, впав в состояние, в котором не мог общаться ни с кем из нас. У него закатились глаза, он не мог отвечать на наши тревожные расспросы. Все, кто ехал в машине, испугались, что он умирает или уже умер.

Через несколько минут он открыл глаза и, казалось, вернулся в свое обычное состояние. Не зная, что с ним было, я спросил чего он хочет – вернуться в Раманашрам или ехать дальше в больницу.

Он ответил: «Не имеет никакого значения, продолжим ли мы ехать в машине в Веллор или вернемся в Тируваннамалай – я останусь там, где я есть. Только что я получил глубокое переживание бытия. Теперь я точно знаю, что я не есть тело. Все, что происходит с этим телом, больше не важно для меня».

Мы отвезли его в больницу. Все время, пока он оставался там, он говорил об учении Бхагавана, цитируя его стихи и беседы, в которых Бхагаван подчеркивал, что «он не есть тело». Поскольку его здоровье было не очень хорошим, через некоторое время я предложил ему успокоиться и отдохнуть.

Он улыбнулся и сказал: «Мой покой – в Бхагаване. Вы не понимаете меня. Я вечно в покое, пребывая в Бхагаване. Где еще я могу обрести покой?»

Через несколько дней Натеша Айер сам отказался лежать в больнице и вернулся в Раманашрам. В то время я не знал, что жить ему осталось недолго. Однако он сам это знал.

В последний раз, когда я видел его, он заметил: «В четверг в шесть часов вечера я буду петь „Веда-параяну“ с учениками».

Это удивило меня, поскольку я никогда не видел, чтобы он пел Веды, хоть я и знал, что он регулярно пел их в присутствии Бхагавана в 1930-х гг. В четверг в шесть часов вечера он умер. Сказав, что собирается петь «Веда-параяну» с учениками, он имел в виду, что он соединится с Бхагаваном, потому что мальчики из патасалы во время пения сидят рядом с лингамом на самадхи Бхагавана.

Вот еще один рассказ о том, как умирал Натеша Айер, написанный Бхупати Нараяной Раджу. Первоначально он появился в сентябре 1983 г. в номере журнала «Аруначала-Рамана» и был перепечатан в книге «Жизнь с Раманой Махарши».

Шри Натеша начал работать на кухне, и она стала его миром. Он не знал хитростей и премудростей этого мира и потому стал объектом шуток и насмешек среди жителей ашрама. Они дразнили его, но он никогда не обращал на них внимания.

В любую свободную минуту он медитировал, распевая «Раманеша, Раманеша (Господь Рамана)».

Шри Натеша Айер никогда не прикасался к деньгам. Преданные, посещавшие ашрам, обычно давали деньги тем, кто служил Бхагавану, но он никогда не принимал никаких денежных подношений. Если кто-нибудь пытался дать ему денег, он приходил в волнение и отталкивал деньги палкой или бумажкой. Оказавшиеся рядом начинали бороться между собой за эти деньги. Дети в ашраме забавлялись, стараясь налепить деньги на его тело, но он убегал от них. Они гнались за ним и заставляли бегать вокруг ашрама.

Натеша Айер заранее знал, что скоро умрет.

«Раджу, – сказал он мне в веселом настроении, – Бхагаван зовет меня. Я уйду через десять дней».

На следующий день, увидев меня, он снова заговорил на ту же тему – весело, но немного по-другому: «Бхагаван зовет меня, я уйду через девять дней».

Люди смеялись над ним: «Неужели Бхагаван зовет этого дурачка? У него хорошее здоровье. Наверное, у него психическое расстройство».

Через три дня Натеша Айер потерял аппетит. Врачи обследовали его и заключили, что он ничем не болен. В то время он спал в углу столовой. Преданные силой заставили его выпить апельсиновый сок.

При нашей следующей встрече он все еще был в прекрасном настроении: «Раджу! Осталось всего пять дней! Я уйду через пять дней!»

Он показал на свою грудь, положил на нее руку и провозгласил: «Бхагаван зовет меня».

Его физическое состояние ухудшалось, но он все еще был полон энергии.

Некоторые говорили: «Он совсем сошел с ума», но все это удивляло меня. Я знал, что происходит что-то странное.

Натеша Айер очень ослабел и не мог принимать даже жидкую пищу. Боясь, что он скоро умрет, его перевели в дальний угол ашрама. Спустя несколько дней я пришел к нему туда, принеся с собой гроздь винограда в качестве подношения. Увидев, что я иду к нему, он открыл глаза, показал мне два пальца и сказал: «Еще два дня! Я уйду через два дня!»

Его глаза горели, как огонь – так, словно он уже не принадлежал к этому миру.

Он выглядел радостным, будто действительно собирался возвращаться домой.

Кто-то из присутствующих сказал: «Не надо бояться. Ты проживешь еще много, много дней».

«Бояться? У меня нет страха. Просто Бхагаван зовет меня», – ответил Натеша Айер.

На следующий день его перевели в больницу ашрама. Я навестил его там.

«Раджу! Еще один день! Я соединюсь с Шри Рамана Параматманом (Шри Раманой, Самостью)».

На десятый день Натеша Айер потерял сознание, но потом его лицо внезапно прояснилось и засияло. Он произнес одухотворенным голосом: «Бхагаван уже здесь? Я иду!» Это были последние слова, слетевшие с его уст.

Через несколько минут он умер.

Оставшиеся четыре истории представляют собой рассказы от первого лица. Это истории преданных, трудившихся на кухне с утра до вечера в течение многих лет.

 

Сампурнамма

Бхагаван родился в деревне, недалеко от нашей, и поэтому у нас все знали его чуть ли не с рождения. Когда он стал великим святым и у него появился ашрам в Тируваннамалае, мои родственники-преданные часто туда ходили. Но я долгое время занималась лишь хозяйством и не ощущала желания ехать с ними в Тируваннамалай.

Когда умер мой муж, я впала в глубокое отчаяние. Мне казалось, что жизнь не стоит того, чтобы жить. Чтобы вывести меня из этого состояния, мои родственники убедили меня поехать в Раманашрам и получить духовные наставления от Бхагавана, но тогда я была не в том настроении, чтобы куда-то ехать.

В тот период я как-то раз оказалась в Мадурае и молилась в большом храме Минакши.

Ко мне подошел старый брахман и спросил: «Вы не приготовите для меня еды?»

Это была странная просьба, и, должна признаться, она меня удивила. Брахман может свободно попросить уже готовую еду у другого брахмана, но этот человек хотел, чтобы еду приготовили специально для него. Поскольку гостеприимство в нашей крови, я пригласила его к нам домой, где живет моя семья, и сказала, что приготовлю ему особое блюдо. Прежде чем отправиться домой вместе с ним, я ненадолго зашла во внутреннее святилище, так как не хотела прерывать даршан. Когда я вышла, старого брахмана нигде не было. Этот случай почему-то оставил глубокий след в моей душе. Я не могла забыть этого старика и его странную просьбу. Позже у меня появились все причины считать, что этим старым брахманом в храме Минакши был сам Бхагаван и что его странная просьба была зовом – я должна была прийти к нему и готовить для него.

В 1928 г. моя сестра и ее муж Нараянан собирались к Бхагавану. Я согласилась поехать с ними. Мы нашли Бхагавана в хижине из пальмовых листьев, построенной над самадхи его матери. Несколько преданных и гостей ашрама сидели рядом с ним и пили утренний кофе.

Дандапани Свами представил меня Бхагавану со словами: «Это сестра жены доктора Нараянана».

Я могла по многу часов сидеть в присутствии Бхагавана. В такие моменты мой ум просто переставал думать, и я не замечала течения времени. Меня не учили медитировать, и сама я тоже не знала, как своими собственными усилиями заставить ум не думать. Но в присутствии Бхагавана это происходило само собой, одной лишь его милостью. Я сидела и сидела, погрузившись в странное состояние, в котором в уме не было ни единой мысли. Оно не было тупым и пустым – в этом состоянии было яркое осознание и чистота ума. Это были дни глубокого покоя и счастья, и в это время моя преданность Бхагавану пустила глубокие корни. С тех пор она никогда не покидала меня.

В свой первый приезд я осталась там на двадцать дней. Когда я уезжала, Бхагаван достал книгу «Кто я?» и собственноручно вручил ее мне.

Вернувшись в свою деревню, я не могла найти покоя. Меня переполняли мечтания. Я воображала о том, что какая-нибудь набожная женщина придет и возьмет меня с собой в ашрам, или что Бхагаван спросит обо мне и позовет меня. Я страстно хотела снова поехать в Раманашрам, и когда мой дядя поехал к Аруначале, я с готовностью приняла его предложение присоедениться к нему. В ашраме меня попросили помочь на кухне, потому что женщине, отвечавшей за приготовление пищи, нужно было на время уехать домой. Я с радостью согласилась – это давало мне шанс остаться в ашраме и быть рядом с Бхагаваном.

Вначале у меня не очень хорошо получалось – здесь готовили не так, как я привыкла, но Бхагаван всегда был на моей стороне, помогая мне своими подробнейшими указаниями. У него был твердый принцип: здоровье зависит от пищи, которая должна легко перевариваться. Поэтому мы целыми часами перемалывали ингредиенты и тушили еду.

Поскольку он пробовал всю еду, прежде чем ее подавали всем остальным, наша еда была священной: вся пища, предложенная Богу, становится священной.

Бхагаван очень внимательно следил за тем, чтобы еда готовилась как положено. Чтобы он мог удостовериться, что я все делаю правильно, я давала ему попробовать еду, пока она готовилась. Он всегда готов был уйти из холла, чтобы дать совет на кухне. Среди кастрюль и сковородок он чувствовал себя свободно и непринужденно. Он учил нас бесчисленным способам приготовления круп, бобовых и овощей – основных продуктов, составляющих рацион южноиндийца. Пока мы готовили, он рассказывал нам истории из своего детства, говорил о матери, о том, какой она была и как готовила сампурнам (сладкую начинку).

Однажды он сказал мне: «То, как ты готовишь, напоминает мне о том, как готовила моя мать. Это неудивительно, ведь наши деревни находятся так близко друг от друга».

Каждый раз, когда речь заходила о моем возвращении домой, он льстил мне, говоря: «О, наша лучшая повариха хочет уйти!»

Он был очень строг с нами на кухне. Мы быстро поняли, что его приказы необходимо выполнять вплоть до мелочей. Он не оставлял нам никакого выбора, никакого простора для догадок или экспериментов. Мы должны были слепо следовать его указаниям и снова и снова убеждаться, что он всегда прав и что мы никогда не допустим ошибку, если будем полностью доверять ему. Когда я сейчас думаю об этом, мне совершенно ясно, что даже работу на кухне он использовал для духовного обучения. Он учил нас слушать каждое слово и честно выполнять все, что он говорил. Он учил нас, что работа – это любовь к людям. Он пропитывал нас убеждением, что нельзя работать только для себя. Самим своим присутствием он учил нас, что мы всегда находимся в присутствии Бога и что весь труд – это Его труд. Он использовал все эти котлы и кастрюли, чтобы учить нас религии и философии.

В кухне он был шеф-поваром, и его целью было совершенство вкуса и внешнего вида еды. Судя по тому, сколько внимания он уделял еде, можно было подумать, что он любит вкусно и обильно поесть. Но это совершенно не так. Когда раздавали еду, он смешивал то маленькое количество еды, которое разрешал класть себе на лист-тарелку – сладкое, кислое и пряное, всё вместе – и небрежно проглатывал, словно вовсе не ощущал вкуса.

Когда мы говорили ему, что неправильно смешивать разные блюда, приготовленные с таким старанием, он говорил: «Хватит многообразия, пусть будет хоть немного единства».

Было очевидно, что вся его тщательная забота о том, чтобы пища была приготовлена правильно, была не ради того, чтобы просто накормить нас. Разумеется, он хотел, чтобы мы были здоровыми, но еще больше он хотел научить нас правильно жить. Для работавших на кухне приготовление еды было серьезным духовным опытом.

«Когда готовишь овощи, нужно накрывать их крышкой, – говорил он. – Только тогда они сохранят аромат и их можно будет есть. Также и ум – вы должны накрывать его крышкой и дать ему тихо кипеть на медленном огне. Только тогда человек становится пищей, пригодной для Бога».

Однажды несколько моих подруг приехали на пару дней, чтобы посмотреть достопримечательности, и мне захотелось пойти с ними. Я подошла к Бхагавану и робко попросила разрешения уйти.

Ему не понравилась моя идея. Он сказал: «Я думал, что ты будешь готовить мне как следует и на тебя можно в этом положиться. Теперь ты хочешь уйти. Почему тебе все время не сидится на месте? Но ведь в любом случае ты уйдешь, да? Когда ты вернешься?»

«Я непременно вернусь через два дня», – пообещала я.

Я смогла вернуться только через четыре дня.

Когда я вернулась и подошла к Бхагавану, он сказал: «Ты была уверена, что вернешься через два дня. Теперь ты знаешь – ничто не в твоей власти. Не ты решаешь, когда тебе уходить и когда приходить».

Эта ситуация научила меня не отвлекаться от своей работы и выполнять ее так, чтобы она стала подношением Бхагавану.

Однажды он дал мне «Рибху-гиту» и попросил изучить ее. У меня не было ни малейшего желания корпеть над таким сложным трудом, который способен понять только ученый пандит, и я попросила освободить меня от этого, сказав, что не понимаю в этой книге ни единого слова.

«Неважно, что ты не понимаешь, – сказал он. – Она все равно принесет тебе огромную пользу».

Он не разрешал ничего выбрасывать или расходовать без пользы. Даже зернышко риса или горчичное зерно, лежащее на земле, он поднимал, очищал, относил на кухню и клал в соответствующую банку. Я спросила его, почему он так утруждает себя из-за одного зернышка риса.

Он ответил: «Это мой способ жизни. Всё находится в моем ведении, и я не позволяю ничему пропадать впустую. В этих вопросах я довольно строг. Если бы я был женат, ни одна женщина не смогла бы ужиться со мной. Она бы сбежала».

В другой раз он сказал мне: «Это имущество моего отца Аруначалы. Я должен сохранить и передать это имущество его детям».

Его привычка к экономии иногда заставляла его использовать в пищу то, о чем мы даже подумать не могли, что оно может быть съедобным: дикие растения, горькие корни и жгучие листья под его руководством превращались во вкуснейшие блюда.

Однажды на его день рождения готовили праздничный обед. Преданные присылали огромное количество продуктов. Кто-то прислал рис, кто-то сахар, кто-то фрукты. Один человек прислал очень много баклажанов, которые нам потом пришлось есть каждый день. Когда их наконец съели, Бхагаван попросил нас взять стебли, лежащие большой кучей в углу, и приготовить из них карри! Меня эта просьба ошарашила – даже животные не стали бы есть эту грубую колючую солому. Бхагаван настоял на том, что стебли съедобны, и мы положили их в кастрюлю варить вместе с сушеным горохом. Через шесть часов варки они были такими же жесткими, как и в самом начале. Все были в замешательстве и не знали, что делать, но не осмеливались тревожить Бхагавана. Однако нам не стоило беспокоиться – он всегда знал, когда на кухне требовалась его помощь. Он часто выходил из холла, даже посреди беседы, если нам нужны были его указания. Случайный посетитель мог бы подумать, что у него на уме одна стряпня. Однако это было проявлением милости к кухонным работникам. И в этот раз он, как всегда, не бросил нас в беде.

Он появился в кухне в самый нужный момент и спросил: «Ну что, получается карри?»

«Да разве мы готовим карри? Мы варим гвозди!» – со смехом воскликнула я.

Он взял черпак, немного помешал стебли и вышел, не сказав ни слова. Вскоре после этого мы обнаружили, что стебли стали мягкими. Блюдо получилось очень вкусным, и во время обеда все просили добавки. Бхагаван загадал загадку всем, кто обедал: «Что за овощи мы едим»? Разумеется, никто не угадал. Все хвалили карри и повара, но не Бхагавана, который был «главным творцом» этого блюда. Он одним махом проглотил свою маленькую порцию, как микстуру, и отказался от добавки. Я была очень раздосадована: после всех стараний, которые он приложил, чтобы вкусно приготовить эти стебли, он их даже не распробовал…

На следующий день я случайно услышала, как он говорит кому-то: «Сампурнамма расстроилась из-за того, что я не ел ее превосходное карри. Неужели она не видит, что все, кто его ел, – это Я? Какая разница, кто ест эту пищу? Важно само приготовление, а не тот, кто готовит, и не тот, кто ест. Дело, сделанное хорошо, с любовью и преданностью, само по себе награда. То, что происходит потом, не так важно, потому что это не в нашей власти».

Мне стало ясно – Бхагаван не хочет, чтобы я обращалась с ним по-особенному, не так, как с другими. Он исправлял мои ошибки, отказываясь прикасаться именно к тому, чем я особенно гордилась или очень хотела преподнести ему.

Вечером, когда я собиралась уходить из ашрама ночевать в город, он спрашивал меня, какие продукты у нас есть на завтра. Когда утром на рассвете я появлялась в ашраме, все было уже готово: овощи очищены и нарезаны, бобы замочены, специи перемолоты, а кокосы измельчены. Увидев, что я пришла, он давал подробные указания, как и что нужно готовить. Затем какое-то время сидел в холле, прежде чем вернуться в кухню и посмотреть, как идут дела. Он пробовал все, что мы готовили, возвращался в холл, а через час или два снова приходил с инспекцией. Был странно, что он так охотно готовит, но при этом так неохотно ест.

Однажды я приготовила прекрасную семиа (лапшу). Она получилась пушистой и рассыпчатой. Он скатал свою порцию в твердый шарик и стал жевать его.

«Зачем вы так делаете, Бхагаван? – спросила я. – Вы испортили свою лапшу. Ее не надо так сжимать».

«Зачем вся эта разделенность? – спросил он. – Разве всё не должно быть единым неделимым целым?»

Он испортил свою порцию лишь для того, чтобы преподать мне урок веданты!

Бхагаван был превосходным поваром. Он никогда не клал слишком много или слишком мало соли или специй. Если мы следовали его указаниям, у нас все получалось хорошо, но как только мы пытались действовать самостоятельно, у нас начинались проблемы. В этих случаях, если мы просили его о помощи, он пробовал нашу стряпню и давал указания, что следует сделать, чтобы улучшить ее вкус. Таким образом мы пришли к выводу, что, имея дело с Бхагованом, все, что требуется, – это послушание. Эти уроки стали частью нашей жизни. Мы учились тому, чтобы удерживать свой ум на Бхагаване каждую минуту, – это было нашей ежедневной практикой. Всякий раз, когда мы испытывали страх, беспокойство или боль, нам нужно было лишь подумать о нем – и мы тут же ощущали его помощь и поддержку.

На пути в ашрам и обратно мне иногда приходилось идти одной в темноте по тропе, шедшей вокруг горы через джунгли. Когда Бхагаван заметил, что мне бывает страшно, он сказал: «Почему ты боишься? Разве я не с тобой?»

И Бхагаван подтвердил, что он защищает меня. Чиннасвами, управляющий ашрама, как-то раз спросил меня, когда я пришла в сумерках: «Ты пришла одна? И тебе было не страшно?»

Бхагаван упрекнул его: «Чему ты удивляешься? Разве она была одна? Разве я не был с ней все это время?»

Однажды мы с Суббалакшми Аммой решили совершить круговой обход горы. Мы вышли очень рано, задолго до рассвета. Нам было очень страшно идти через джунгли – мы знали, что там живут змеи, леопарды и даже разбойники. Пройдя немного по тропе, мы увидели странное голубоватое сияние впереди. Оно выглядело как нечто сверхъестественное, и мы подумали, что это привидение. Тем не менее оно вело нас по тропе. Когда мы это поняли, мы почувствовали себя в безопасности. С рассветом свечение исчезло.

В другой раз мы вдвоем рано утром обходили гору и разговаривали о своих домах и родственниках. Мы заметили, что за нами идет какой-то мужчина. Нам предстояло пройти через участок глухого леса, поэтому мы остановились, чтобы пропустить этого человека. Он тоже остановился. Когда мы тронулись с места, он тоже пошел.

Мы встревожились и начали молиться вслух: «Господь Аруначала! Только ты можешь помочь нам, только ты можешь спасти нас!»

Мужчина догнал нас и сказал: «Да, Аруначала – наше единственное прибежище. Постоянно сосредоточивайте ум на нем. Это его свет наполняет все пространство. Все время держите его в своем уме».

Мы задумались, кто бы это мог быть. Послал ли его Бхагаван, чтобы напомнить нам, что не следует беседовать о мирских делах, совершая обход священной горы? Или это был сам Господь Аруначала в человеческом обличье? Мы оглянулись, – на тропинке уже никого не было! У Бхагавана было столько разных способов дать нам знать, что он всегда с нами, что в конце концов это превратилось в стойкое убеждение, ставшее частью нашей натуры.

В то время мы жили на пороге нового мира, мира блаженства и радости. Время протекало бесшумно, незаметно и неощутимо. Самые тяжелые задачи казались пустяками. Отдыха мы не знали. Дома самая легкая работа казалась утомительной и заставляла нас роптать; в ашраме же мы работали целый день и всегда готовы были продолжить.

Однажды Бхагаван вошел на кухню и увидел, что все приготовлено, а кухня прибрана. Он сказал, что удивлен тем, как скоро мы управились.

«Здесь работали не только человеческие руки, Бхагаван, – сказала я. – Нам все время помогали добрые духи».

Он засмеялся и сказал: «Здесь присутствует великий дух, Аруначала, он возвышается над вами. Это он работает, а не вы».

Однажды я предложила поужинать на открытом воздухе – отчасти потому, что в небе ярко светила луна, а отчасти потому, что нужно было накормить очень много гостей. Бхагаван согласился, и мы подготовили еду к раздаче во дворике рядом с холлом. Когда Бхагаван сидел с нами, мы увидели вокруг его головы яркий, отчетливый ореол. Был ли это лунный свет или что-то иное, не могу сказать, но ореол был, и многие его видели. Нас это очень сильно впечатлило, и мы обсуждали это несколько недель.

Стоит упомянуть, что прямо перед ужином кто-то принес большую корзину сладостей, которых хватило как раз на всех. Было ли это совпадением, или же так проявилась чудесная воля Бхагавана?

Женщинам во время менструации не разрешалось принимать пищу, приготовленную в ашраме, а также входить в ашрам. Однажды рядом со мной не было никого из родственников, и я не смогла нигде больше найти еды. Поскольку накормить меня было некому, мне пришлось голодать. Я сидела под каменным навесом за воротами ашрама, где обычно ночевали нищие. Бхагаван спросил обо мне, и ему сказали, что я не приходила уже три дня.

«Где она?» – спросил Бхагаван.

«В мантапаме перед воротами», – ответили ему.

«Приведите ее сюда и хорошо накормите», – приказал Бхагаван.

Все были ошеломлены – это было прямое нарушение всех правил и обычаев.

«Но она нечиста», – запротестовали все.

«Кто чист, а кто нечист? Все есть одно, все одинаковы!»

Нужно знать, что такое брахман в Южной Индии, чтобы понять, какую сложную ситуацию создал Бхагаван. Правила, касающиеся менструаций, были самыми жесткими, и их выполнение было неукоснительным. Брахманы верили, что нарушение этих правил осквернит весь ашрам и вызовет всеобщий протест. Насколько же преданны были жители ашрама, раз они позвали меня – хоть и крайне неохотно! Бхагаван хотел сам пойти на кухню, чтобы принести мне еды, но преданные опередили его и накормили меня у него на глазах. Древнее правило было нарушено, и он освятил это нарушение своим присутствием. Он хотел преподать нам всем урок: что на пути духа наибольшее значение имеет человечность, а высшим законом является сострадание. Некоторые поняли это, но остальные метали на меня злобные взгляды и бранили за то, что я осквернила их.

Однажды я попросила у Бхагавана разрешения поехать вместе с моими друзьями в Бенарес. Он посмеялся надо мной.

«Что ты ожидаешь найти в Бенаресе, чего нет здесь? – спросил он. – Господь Бенареса [Шива] – здесь. Это сам Аруначала. Зачем отправляться на поиски того, кто находится здесь, с тобой?»

Поскольку он не разрешил мне уехать, я отменила эту поездку.

На следующее утро он сказал мне: «Сампурнамма, сегодня ночью мне приснился сон. Я увидел, как ты молишься Богу в храме Каши Вишванатха [в Бенаресе]».

Был ли это всего лишь сон? У меня было такое чувство, что он взял меня туда, дал мне возможность помолиться, а затем вернул меня обратно в ашрам.

Я все же поехала в Бенарес после того, как Бхагаван оставил тело. Когда я вошла в священные воды Ганги, я почувствовала, что мое тело растворяется, а сама я с восторгом воспаряю к небу. Несколько минут я не осознавала ничего вокруг, лишь чувствовала, как меня уносит ввысь.

По словам Бхагавана, высшие души часто приходили в ашрам в обличье животных. Например, однажды белогрудый орел, считающийся в Индии священной птицей, влетел в холл и сел на шкаф рядом с Бхагаваном. Через некоторое время он облетел вокруг него и скрылся.

«Это сиддха (существо, достигшее совершенства) пришел меня навестить», – очень серьезным тоном сказал Бхагаван.

В другой раз он заметил: «Когда я жил на горе, ко мне прилетал ворон. Это был риши в теле ворона. Он не ел ни из чьих рук, кроме моих. Потом он умер».

Самым поразительным было то, какое уважение он питал к животным и птицам. Он действительно обращался с ними, как с равными. Их кормили первыми, как почетных гостей, и если они умирали в ашраме, их хоронили как если бы они были людьми и ставили на могилу каменное надгробие.

Могилы оленя, ворона и коровы Лакшми и сейчас находятся в ашраме рядом с задними воротами.

Кто может знать, в каких бесчисленных формах приходили к нему, воплощенному Богу, живые души – люди, животные и божественные сущности? Мы, обычные невежественные женщины, лишь ощущали блаженство от его присутствия и никак не могли расстаться с тем, кого так любили…

 

Сундарам (Садху Тривенигири)

В 1932 г., когда я был в Тиручендуре, мне пришло в голову, что, если намерен вести духовную жизнь, я должен видеть в каждой женщине свою мать или Вали (супругу Субраманьяна, сына Шивы). Однажды вечером, спустя несколько дней, я отправился к алтарю Шри Субраманьяна.

Я полчаса стоял перед главным божеством, и в моем сознании подобно вспышке пронеслись следующие слова: «Здесь я – Бог, который не говорит. Иди в Тируваннамалай. Там Бог, который говорит».

Так милость Махарши проявилась по отношению ко мне, тогда как я еще ни разу его не видел.

В декабре 1932 г. я написал письмо в Раманашрам и получил ответ. В этом письме была упадеша Бхагавана о том, что тело – результат прарабдхи. Там говорилось, что, несмотря на неизбежность удовольствий и страданий, которые испытывает тело, их можно легко вынести, если полностью отдать свое бремя Богу.

В 1933 г. один мой знакомый, Вакил Шри Вайкунтам Венкатарама Айер, внезапно завел со мной разговор о Махарши и дал мне книгу «Шри Рамана Виджайям» – биографию Бхагавана на тамильском языке. Я с жадностью прочел ее. Когда я дошел до момента, где его мать плачет перед ним, упрашивая вернуться домой, меня начали душить слезы. Моя мать заметила это и дала мне совет: «Бог призывает тебя. Иди к нему. Этот путь приведет к спасению двадцать семь поколений нашего рода. Это упадеша Матери Истины. Иди этой дорогой. Если встретишь препятствия, считай это майей. Ты скоро достигнешь освобождения».

В феврале 1933 г. я снова написал письмо в ашрам и очень скоро получил ответ. На мои многочисленные вопросы, касающиеся правильного питания и медитации, мне прислали следующее наставление:

«Саттвическая пища держит ум в чистоте и помогает медитации. Это опыт садхаков. Ешьте, чтобы утолить голод, а не для того, чтобы удовлетворить вкус или страстное желание. Со временем это приведет к контролю над чувствами. Позже продолжительная и сосредоточенная медитация приведет к исчезновению желаний.

Ум и дыхание оживляются Атманом. Наблюдение за дыханием приведет к кевала-кумбхаке (остановке дыхания). Контроль дыхания приведет к временному контролю ума и наоборот.

Интенсивная и постоянная джапа приведет к аджапе (самопроизвольной джапе). Поскольку звук тоньше, чем форма, джапа предпочтительнее, чем почитание или медитация на форме или изображении. Мантра «Я есть Брахман» – наилучшая. Тем, кто ищет источник „я“, не нужны никакие другие мантры или упасаны (ритуалы почитания)».

Вскоре после этого умерла моя жена, и связь между мной и моей семьей разорвалась. Даже когда жена была жива, у меня было сильное желание посвятить все свое время служению Богу. После ее смерти я набрался смелости, бросил работу и решил отправиться в Раманашрам. Не прошло и месяца с тех пор, как получил это письмо, а я уже был в Тируваннамалае.

В свой первый приезд я нашел Бхагавана в холле, сидищим в компании всего двух-трех человек. Вскоре после моего прибытия зазвонил колокольчик на ужин. Услышав его, Бхагаван встал и пригласил меня поесть, но я отказался, потому что в то время не ел в вечернее время.

Младший брат Бхагавана, Свами Ниранджанананда, которого все называли Чиннасвами, был управляющим ашрама. Он вел дела ашрама энергично и с большой преданностью. Он унаследовал ашрам, построенный из соломы, и превратил его в ашрам из камня. Невозможно и представить себе, сколько труда он вложил в это дело. Он очень хорошо знал мою семью. Узнав, что я хочу посвятить свою жизнь служению, он сразу же дал мне задание отвезти какие-то документы в Мадрас.

Мне повезло, что я стал работником ашрама прямо в день приезда. Когда я вернулся из Мадраса, мне вначале поручили работу в книжном магазине. Позже, когда я уже какое-то время занимался письмами ашрама, меня попросили поработать на кухне. Мне посчастливилось работать под непосредственным руководством Бхагавана.

До приезда в Раманашрам я много лет страдал астмой. Она доставляла мне большие проблемы во время приготовления еды, но я и не думал сообщать об этом Бхагавану. Мне казалось, что моя задача – во что бы то ни стало держаться до конца, и пусть всё идет так, как должно идти.

Бхагаван готовил различные виды чатни, которое обычно делали из кокосов, душистых трав и специй. Ему очень нравилось использовать самые доступные и повсеместно растущие травы и семена. Он был настоящим мастером готовить превосходные кушанья из самых простых продуктов. Когда было готово что-нибудь необычное, он давал это попробовать всем, кто был в кухне. В таких случаях мы принимали эту пищу с закрытыми глазами как его прасад.

Однажды он дал мне чуть-чуть чатни и сказал: «Это твое лекарство».

Даже не задумавшись о его словах, я проглотил этот кусочек. Чуть позже я обнаружил, что моя астма полностью прошла.

Это странно, но я в самом начале почти не понимал, кто такой Бхагаван. Сначала я думал, что это просто хороший человек, но через какое-то время понемногу начал понимать, что имею дело с самим Богом, высшим Учителем, в чьих руках находится моя жизнь и мое спасение.

Вскоре после своего приезда я решил провести сорок восемь ночей подряд в присутствии Бхагавана. На пятнадцатый день мне приснился сон, в котором у помощника по имени Мадхава Свами случился эпилептический припадок, и он внезапно схватил меня за руку. Я закричал, призывая на помощь Бхагавана, и он оторвал от меня руку Мадхавы Свами и дал мне выпить молока. Проснувшись, я все еще ощущал вкус молока во рту. Я чувствовал, что это было «молоко мудрости». С того момента мой ум начал обращаться вовнутрь.

Как-то раз кто-то пожаловался Бхагавану, что пища в ашраме слишком острая, что в ней слишком много перца чили и специй и после нее ощущается жжение в желудке. Этот человек, который хотел, чтобы мы готовили пищу без специй, спросил Бхагавана: «Если для духовных практик необходимо питаться саттвической пищей, почему же в ашраме в еду кладут так много специй?»

Бхагаван объяснил ему, что если продукты чисты, готовятся правильно и в чистом месте, то приправы – лишь дело вкуса и привычки. Дабы проиллюстрировать утверждение, что большое количество специй не делает пищу менее саттвической, он добавил: «На севере люди едят много молока и масла и почти не используют специи, и все равно они постоянно спорят и ссорятся. В Танджуре, где пищу перчат так, что она по вкусу похожа на огонь, у людей мягкий характер и трезвый рассудок. Мы должны готовить пищу, которая нравится всем. Те, для кого она слишком острая, могут разбавить ее рисом или пахтой».

Ашрам не мог содержать больше определенного количества постоянных работников, поэтому работы всегда было очень много. Неписаное правило требовало, чтобы работники не переставали трудиться, пока последняя порция еды не будет подана и съедена. Сидение в медитации или в холле Бхагавана в рабочие часы крайне не приветствовалось. Управляющий доказывал (имея на то веские причины), что, поскольку преданное служение ашраму само по себе является высшей духовной практикой, никакие другие практики не нужны. Он не разрешал нам находиться в холле, даже если там происходило что-то интересное или велась увлекательная беседа. Когда мы все же проникали в холл и пытались спрятаться за чьими-нибудь спинами, Бхагаван смотрел на нас многозначительным взглядом, словно говоря: «Лучше возвращайтесь к своей работе, не напрашивайтесь на неприятности».

Мадхава Свами служил в холле помощником Бхагавана. Он также смотрел за хранящимися там библиотечными книгами. Однажды, когда он переплетал книгу, кто-то из преданных спросил Бхагавана, можно ли ему взять книгу из библиотеки.

Бхагаван попросил Мадхаву Свами принести ее со словами: «Ты делай мою работу, а я буду делать твою».

Бхагаван взял книгу Мадхавы Свами и продолжил переплетать, пока Мадхава Свами искал книгу в библиотеке.

Присутствовавший при этом преданный прокомментировал это так: «„Моя работа“ означает удовлетворять любые нужды преданных, когда им нужно что-то от Бхагавана. „Твоя работа“ означает достичь освобождения, что невозможно без милости и помощи Бхагавана».

Бхагаван услышал этот комментарий и согласился: «Хм, хм! Это действительно так».

Бхагаван прекрасно знал, какие мысли проносятся у нас в головах, когда мы сидели перед ним. Однажды, когда я медитировал в присутствии Бхагавана, мой ум блуждал, и я не мог контролировать его. Тогда я перестал медитировать и открыл глаза.

Бхагаван сразу же выпрямился и сказал: «О, ты бросил медитировать, думая, что блуждание – это природа (свабхава) ума. Что бы мы ни практиковали, это становится свабхавой. Если упорно практиковать контроль [ума], он станет свабхавой».

Это стало для меня очередным уроком.

Поздно вечером, когда ужин заканчивался, мы все собирались вокруг Бхагавана. Гости к тому времени уходили, и он был весь наш. Мы чувствовали себя большой семьей, собравшейся вместе после дневных трудов. В эти недолгие часы Бхагаван спрашивал, как нам живется, непринужденно разговаривал с нами, смешил нас и давал указания на следующий день.

Со временем я понял, что работа с Бхагаваном на кухне была не просто приготовлением пищи, а формой духовного обучения. Первый урок в духовном обучении – это учиться и выучить назубок, что необходимо слушаться Гуру безоговорочно, не подвергая его слова сомнению и не пытаясь выносить никаких самостоятельных суждений. Больше всего Бхагаван был рад тому, что мы понимаем самое главное: наказы Учителя должны немедленно выполняться, и их выполнение нельзя откладывать на потом – ни из желания доставить ему радость, ни из желания выполнить задание правильно. Даже если мы знали, как можно выполнить работу лучше, мы все равно должны были делать это в точности так, как сказал нам Учитель. Могло казаться порой, что, если мы послушаем его, все дело пойдет прахом, – но все равно нужно было слушаться. Необходимо было освоить это искусство мгновенного и беспрекословного подчинения, так как секрет реализации лежит в полной отдаче и отказе от собственных суждений.

Я научился мгновенному послушанию необычным способом. Одним утром, когда я резал овощи с Бхагаваном, он сказал: «Сундарам, возьми этот фонарь и собери манго, упавшие с дерева».

Я сказал: «Хорошо», но продолжил резать овощи.

Тогда Бхагаван позвал меня: «Сундарам! Сначала сделай то, что я сказал. Здесь всё исходит от меня. Вначале сделай это».

Я воспринял это и как совет, и как наставление. Я понял, что он не просто делает мне замечание. По тому, как он сформулировал свое замечание, я почувствовал, что он дает мне наставление начать практику вопрошания себя. Мои друзья тоже подумали, что Бхагаван имеет в виду именно это.

Наша готовность слушаться Бхагавана постоянно испытывалась суровыми проверками – например, его строжайшим требованием, чтобы пищу не выбрасывали. В старые добрые времена, когда он жил на горе, всю пищу, собранную за день, раздавали всем присутствующим, и она съедалась на месте. На следующий день не оставалось ничего, даже сырых продуктов. Это была жизнь бродяг, живущих милостыней, простая и чистая. Когда количество преданных возросло и мать Бхагавана переехала к своему сыну, она завела кухню, потому что хотела служить преданным. Так появился Раманашрам с кладовой, кухней и регулярным приготовлением пищи.

Сам Бхагаван был великолепным поваром и учил нас готовить правильно. Стряпня – самая неблагодарная работа, потому что хорошие повара обычно мало едят, и от их мастерства выигрывает кто угодно, кроме них самих. Возможно, именно поэтому Бхагаван избрал кухню «тренировочной площадкой» для некоторых наиболее преданных учеников.

Однажды Бхагаван пришел на кухню до рассвета и поставил на огонь суп, оставшийся со вчерашнего дня. Когда листья были вымыты и нарезаны, он сказал, чтобы я всыпал их в суп и мешал до тех пор, пока они не потеряют свой ярко-зеленый цвет. Я мешал долго, но листья не меняли цвет, а Бхагаван всё не возвращался в кухню. Не получив дальнейших указаний, я продолжал мешать суп. Увидев, что жидкость потихоньку выкипает, я забеспокоился, что на завтрак не останется самбара. Бхагаван пришел очень поздно, прямо перед завтраком.

«Как, ты все еще мешаешь?» – спросил он, лучезарно улыбаясь.

Он был явно рад, что я буквально выполнил его указание, и сказал, чтобы я продолжал помешивать. Самбар приготовился вовремя и вышел очень вкусным.

Каждое утро прямо перед завтраком Бхагаван входил в кухню. Котлы с кофе, иддли и самбаром были уже готовы, накрыты и сияли. Он поднимал крышку, заглядывал внутрь и говорил: «Это кофе. Это иддли. Это самбар». Все мы чувствовали, что он освящает пищу перед тем как раздать ее жителям и гостям ашрама.

Однажды утром вместо того, чтобы резать овощи, я собрался на гири-прадакшину, спросив Бхагавана, можно ли и мне пойти. Присутствовавшие при этом преданные делали Бхагавану знаки, чтобы он не разрешал мне идти, так как на кухне в этот день было много работы.

Бхагаван сказал: «Разве желание совершить прадакшину – не санкальпа (намерение или решение следовать определенному плану действий)? Пусть идет».

Я сказал Бхагавану: «Вчера вечером я решил пойти с кем-нибудь. Вот и все».

Бхагаван ответил: «О, ты создал санкальпу. Санкальпы приводят к сансаре. Выполни санкальпу. Тебе не нужно резать овощи».

Я воспринял этот эпизод как упадешу: Бхагаван научил меня не создавать больше санкальп.

Однажды Бхагаван жарил большое количество специй в большой металлической сковородке на сильном огне. Я стоял рядом с ним, и он тихо попросил меня немедленно снять сковороду с огня. Возможно, он увидел, что специи вот-вот начнут подгорать. Рядом не было ничего, что могло бы послужить прихваткой, и я взял сковороду голыми руками, поднял ее и поставил на землю. Мне было совершенно не страшно касаться раскаленного металла, и меня не удивило, что я смог поднять ее, не чувствуя веса. Удивление пришло позже, когда я осознал, что только что совершил невозможное. Это был изумительный пример силы, которую дает послушание Гуру. Все мы можем совершать чудеса по приказу Учителя. Всё, что нам нужно, – слушаться. То, что он не может сделать сам, он может сделать руками своих преданных, при условии что их вера в него абсолютна.

Бхагаван заботился обо всех наших нуждах, и когда кто-то из нас болел, часто спрашивал о самочувствии.

Однажды, когда майор Чедвик лежал с высокой температурой, Бхагаван спросил: «Как он сейчас?»

«Не знаю, я его сегодня не видел», – ответил я.

«Немедленно иди и навести его, – сказал Бхагаван. – Он покинул свою родную страну, проехал тысячи километров, остался с нами, и мы стали его семьей. Разве мы не должны заботиться о нем и удовлетворять все его нужды?»

Я сразу же пошел навестить Чедвика. Оказалось, что его жар уже прошел.

Иногда мне выпадало счастье подавать еду Бхагавану своими собственными руками. Я был очень осторожен и внимателен, так как изучил его привычки и знал, как сделать ему приятно. И все равно он был внимательнее, чем я, и замечал малейшие ошибки.

«Почему ты положил мне больше, чем обычно? Неужели мне сегодня нужно больше пищи, чем вчера? И почему я получаю больше сладостей и лакомств, чем другие? Как ты смеешь проводить различия между людьми?»

Те, кто сидел рядом, начинали просить за меня. «Нет, Бхагаван, – говорили они, – Сундарам не давал вам больше. Посмотрите, у нас столько же еды, сколько у вас».

Но умилостивить Бхагавана было не так-то просто. «Вы не знаете, какое большое у него эго. То, что он оказывает мне особое внимание, – это всё из-за эго».

Я не мог понять, где именно допустил ошибку, но воспринимал его упреки как благословение и не переживал из-за них.

Иногда бывало так, что после приема пищи оставался какой-нибудь овощной суп. Неизменным требованием Бхагавана было, чтобы остатки использовались при приготовлении самбара на завтрак следующего дня. Нашим обычным завтраком были иддли и самбар, и поскольку самбар нужен был каждый день, остатки от предыдущего дня были очень кстати. Но это распоряжение Бхагавана создавало серьезную проблему: согласно обычаю, нельзя использовать в пищу то, что осталось со вчерашнего дня. Вчерашняя пища считалась оскверненной и оскверняющей. Это был всего лишь обычай – например, жареная пища была исключением из этого правила, а сладости и вадай вообще хранились по несколько дней. Бхагаван приходил на кухню очень рано утром, смотрел, что осталось со вчерашнего вечера, подогревал эту еду, разбавлял водой и добавлял другие продукты, чтобы приготовить самбар на завтрак. Иногда он использовал котел, который был черным после вчерашнего приготовления пищи, в то время как обычай требовал, чтобы котел был вымыт и обмазан глиной.

Запрет на вчерашнюю еду очень тщательно соблюдается высшими кастами в Южной Индии, и, без сомнения, это очень разумное правило. Но Бхагаван, настаивая на том, что важнее всего не тратить ничего впустую, никогда не позволил бы выбрасывать божьи дары. Можно было бы отдавать остатки нищим, однако Бхагаван требовал, чтобы нищим давали ту же еду, что и всем остальным, а не объедки и отбросы. Даже собакам нужно было давать еду из общего котла – и, более того, кормить их в первую очередь!

Женщины приходили утром убирать кухню и приводить ее в порядок перед рабочим днем.

Обнаружив, что Бхагаван варит утренний самбар из вчерашних остатков, они были шокированы, но, конечно же, не осмелились ничего сказать ему. Они очень сильно испугались, и не без оснований – они рисковали быть изгнанными из своей касты. С другой стороны, инструкции Бхагавана были четкими: во-первых, еда в ашраме не должна выбрасываться, а во-вторых, все должны есть одно и то же. Это было «перетягивание каната» – мудрость Гуру против обычаев, принятых в культуре, к которой принадлежали его последователи.

Женщины старались прийти в кухню пораньше, но Бхагаван всегда оказывался там первым. Когда они появлялись, он уже готовил самбар. Однажды часть этого самбара отнесли в дом одного из преданных, но когда этот человек узнал, что самбар был приготовлен из остатков вчерашней еды, он заказал специальную церемонию очищения дома.

Услышав об этом, Бхагаван сказал женщинам: «Позовите тех, кто проводит эту церемонию очищения, пусть они очистят вашу кухню. Я никогда больше туда не войду».

Женщины лишились постоянного присутствия Бхагавана, его общества и его наставничества из-за соблюдения своих кастовых правил… Это была настоящая трагедия. Все преданные в ашраме верили, что Бхагаван – Бог во плоти, и что он пришел, чтобы очистить нас, благословить и направить нас на путь, ведущий к освобождению. И когда сам Бог пошел против их религиозных обычаев, они предпочли сохранить свои привычки, а не следовать за Богом. Вот так мы раз за разом отталкиваем Бога от себя… Ученик должен сделать выбор между истиной и условностями. Благословенны те, у кого не было других правил, кроме правила следовать за Бхагаваном!

Было очевидно, что Бхагаван старался преподать нам простой урок: в его присутствии не действуют никакие правила, кроме правила полной отдачи себя Гуру и абсолютной преданности. Но усвоить этот урок было не так уж легко. Снова и снова старые привычки и стремление соблюдать правила брали верх и заставляли нас восставать против него, что наносило нам большой урон. Например, однажды в 19.30 – обычное время ужина в ашраме – ожидалось лунное затмение. Руководство ашрама приняло решение перенести ужин на 17.30, чтобы людям не пришлось есть во время затмения, однако с Бхагаваном никто не посоветовался, и ему даже не сообщили об этом. Наверное, это считалось само собой разумеющимся, что во время затмения нельзя принимать пищу. Колокольчик на ужин зазвонил в 17.30. Когда Бхагаван спросил, по какому поводу звонят, ему сказали, что ужин перенесли на более раннее время из-за затмения.

«Неужели?» – спросил Бхагаван, но не пошел вместе со всеми в столовую.

В 19.30 Бхагаван многозначительно посмотрел на часы, но колокольчик не зазвонил. Еду не раздавали. В 21.30, когда затмение закончилось, снова зазвонил колокольчик и все пошли ужинать, кроме Бхагавана – он отказался выходить из холла. Когда людям сказали, что Бхагаван не голоден, все поужинали.

Однажды мы приготовили разновидность яма, который, если неправильно приготовлен, раздражает горло. Если бы это произошло раньше, Бхагавану сообщили бы, чтó мы собираемся готовить, и никаких проблем бы не было. Однако это произошло уже после того, как он перестал входить в кухню. Когда ям приготовили, оказалось, что его приготовили неправильно, и я получил распоряжение не давать его Бхагавану. Я не осмелился нарушить приказ, и Бхагаван не получил свою порцию яма. Он сразу же это заметил и сказал своему помощнику: «Посмотри, мне не дали этот ям».

Помощник позвал меня, и мне пришлось объяснить, что ям будет раздражать ему горло, так как его плохо сварили.

«Разве можно в таком случае раздавать его всем остальным?» – сердито спросил Бхагаван.

С гостями ашрама не всегда обращались одинаково, и часто до Бхагавана доходили жалобы, что в вопросах еды и размещения в ашраме практикуется дискриминация. Например, представителям высших каст были обеспечены все условия, чтобы они могли соблюдать все предписания и ограничения, которым они обязаны были следовать с рождения, однако для других каст, соблюдающих другие правила, не было создано подобных условий. Правила гостеприимства требовали, чтобы были удовлетворены потребности всех гостей, но недовольные находились всегда.

Чтобы решить эту проблему, Бхагаван однажды предложил такое решение: «Смешайте рис с овощами или творогом, заверните отмерянные порции в листья и дайте каждому гостю по одной. Таким образом всем раздадут одинаковые порции, и только тем, кто пришел ради продвижения по духовному пути, хватит смелости остаться. Никто уже не будет думать, что люди приходят сюда неплохо провести время, и вместе с этим уйдут остальные проблемы».

Это казалось простым и легким решением, но, поскольку руководству ашрама было важно удовлетворить всех гостей, эту идею не приняли во внимание. Чтобы отдать должное управляющему – Чиннасвами, – я должен сказать, что социальной дискриминации в ашраме почти не было. Министр правительства сидел в столовой рядом с разнорабочим. Чувство, что в присутствии Бхагавана все равны, было очень сильным. Только ортодоксальные брахманы, которым было запрещено принимать пищу с представителями других каст, не могли делать это ни у себя дома, ни в ашраме.

Они должны были есть в специально отведенном для них помещении. Политика ашрама была такой: если они следуют правилам своей касты у себя дома, им и в ашраме не следует их нарушать.

Бхагаван не был ни бунтарем, ни реформатором. Он не разубеждал людей следовать своим религиозным обычаям дома, но в ашраме он не принимал традиции как само собой разумеющееся. В Раманашраме он сам был религией и традицией, и те, кто забывал об этом, вынуждены были иметь дело с проявлениями его воли!

 

Шантамма

Когда брата жены моего брата перевели из Раманатхапурама (города на юге штата Тамил-Наду) в соседнюю деревню, его жена не смогла поехать с ним. Поскольку некому было за ним ухаживать на новом месте, он послал за мной, чтобы я готовила для него. Мне было сорок лет, и я уже была вдовой. Однажды утром, когда я сидела у очага в его доме и следила за рисом, кипевшем на огне, мне в голову стали приходить разные мысли.

«Шантамма, что с тобой? Почему ты делаешь всю эту работу? Ты потеряла мужа и троих сыновей. Ты нежно любила свою дочь, обслуживала ее и ее мужа и тратила на них все свои деньги. Но дочь и ее ребенок умерли. После этого ты отдавала свою любовь и все свои деньги дочери своего брата и ее мужу. А теперь ты готовишь еду для брата жены своего брата! Разве ты для этого родилась на свет? Неужели ты непременно должна связывать себя узами с какими-то людьми? Кто для тебя этот человек? Почему ты должна готовить для него? Какой смысл во всей этой бесконечной стряпне? Если ты будешь продолжать напрасно тратить свою жизнь, во что же ты превратишься?»

Внезапно я почувствовала, что все мое существо наполнилось светом. Я пошла к зятю своего брата, сказала, что иду в паломничество в Рамешварам, и сразу же ушла.

Пока я ехала в поезде (и позже, в Рамешвараме), у меня в голове вертелся один и тот же вопрос: «Где мне искать того, кто приведет меня к спасению? Кто укажет мне путь к Богу?»

В Рамешвараме я поселилась у женщины, читавшей паломникам в храме священные писания. Какое-то время я помогала ей по хозяйству. Она посоветовала мне прочитать книгу «Кайвалья». Эту книгу можно было взять у человека по имени Нагасвами, которого я хорошо знала. Я нашла его и попросила у него почитать книгу.

«Зачем тебе „Кайвалья“?» – спросил он.

«Чтобы узнать путь к освобождению», – ответила я.

«Разве книги приведут тебя к освобождению?»

«А что еще я могу сделать?»

«Ты и в самом деле хочешь узнать путь?»

«Да, хочу».

«И у тебя нет никаких желаний, кроме этого?»

«Нет».

«Это правда, абсолютная правда?»

Он задал мне этот вопрос три раза.

«Да, да», – убежденно ответила я.

Он внимательно всматривался в мое лицо, а потом сказал: «Хорошо, приходи в полнолуние».

В назначенный день он дал мне великую мантру и наставления как ее практиковать. В последующие месяцы я была так погружена в духовные практики, что подолгу не осознавала ничего вокруг. Возвращаясь в свое нормальное состояние, я служила Нагасвами, но спустя год после его смерти я вернулась в Раманатхапурам. Я какое-то время прожила там, читая священные книги, разъясняя их другим женщинам и повторяя свою мантру. Так прошло девять лет. Вдруг я осознала, что мне уже пятьдесят.

Муруганар, с рождения живший в Раманатхапураме, еще в молодости отказался от мирской жизни. Я знала, что он ученик Шри Раманы Махарши. Примерно в то время я увидела у него фотографию Бхагавана и ощутила очень сильное желание поехать к нему и увидеть его воочию. Но я была очень бедна, и у меня целый год ушел на то, чтобы накопить достаточно денег для поездки.

В 1927 г. я вместе с тремя другими женщинами поехала в Тируваннамалай. К тому времени Бхагаван уже жил не на горе, а в хижине рядом с самадхи его матери. Мы сняли жилье в городе, искупались с дороги и пошли к нему. Он сидел на скамейке под соломенным навесом. Рядом с ним сидел Муруганар. Стоило мне увидеть Бхагавана, как я поняла, что это Бог в человеческой форме. Я с благоговением поклонилась ему и сказала: «Исполнилась мечта всей моей жизни. Сегодня на меня снизошло благословение. Да будет ваша воля на то, чтобы мой ум никогда больше не мучил меня».

Бхагаван повернулся к Муруганару и сказал: «Скажи ей, пусть выяснит, существует ли вообще такая вещь, как ум. Если существует, пусть она опишет его».

Я стояла, ничего не отвечая, – я не знала, что сказать. Муруганар объяснил мне его слова: «Разве ты не видишь? Ты получила инициацию на поиск Самости».

Я была в полном замешательстве – его упадеша в тот момент не имела для меня почти никакого смысла, но вспомнила стих из «Рамана Стути Панчакам» и пропела его, прославляя Бхагавана:

Ваше духовное величие заполняет благоуханием всю Вселенную.

Привлеченные им бесчисленные живые существа обращают свои лица к вам.

И я тоже потеряла покой и с нетерпением искала вас.

«Где вы?» – вопрошала я, и вот теперь я пришла к вам.

Когда Бхагаван спросил меня, откуда я знаю эту песню, Муруганар объяснил, что он дал мне книгу.

В этот первый приезд мы остались там на сорок дней. На этот период пришелся знаменитый фестиваль Картикай Дипам. Все десять дней фестиваля с трех часов пополуночи до двенадцати ночи приходило так много людей, что пришлось укрыть Бхагавана за бамбуковой оградой. Каждый день мы готовили еду, деля расходы на всех, и приносили ее в ашрам. Бхагаван пробовал немножко, а затем просил раздать остальное преданным. В то время брат Бхагавана, Чиннасвами, готовил на весь ашрам. Какое-то количество еды и продуктов присылали преданные из города, но эти подношения были очень нерегулярными. Часто у нас не было ни карри, ни самбара, только голый рис и по кусочку каких-нибудь солений.

Я хотела дождаться дня рождения Бхагавана, который праздновался примерно через месяц после фестиваля Картикай, но остальным троим женщинам нужно было возвращаться. Поскольку я вынуждена была ехать вместе с ними, я подошла к Бхагавану и попросила разрешения уехать. Бхагаван сказал мне подождать еще один день, чтобы я могла получить только что напечатанную книгу «Упадеша Сарам». По его просьбе я отложила свой отъезд. На следующий день он своей собственной рукой вручил мне новенькую книгу. В этот момент мне стало очень грустно от мысли, что я его покидаю, и я горько заплакала.

Бхагаван очень добрым тоном сказал: «Не плачь. Ты едешь в Раманатхапурам, но ты не покидаешь Аруначалу. Иди, и приезжай снова».

Я провела в Раманатхапураме год, живя так же, как и раньше. Приближался следующий день рождения Бхагавана, и мое желание поехать к нему все больше росло, но у меня не было денег даже на билет. Несмотря на это, я решила во что бы то ни стало ехать в последнюю субботу перед днем его рождения. В пятницу, накануне моего отъезда, мне пришло приглашение из Шри Раманашрама. Позже я узнала, что сам Бхагаван назвал мое имя людям, рассылавшим письма. Я показала приглашение, на котором была фотография Бхагавана, женщинам из дворца Раманатхапурама и рассказала им о своих денежных затруднениях. Выслушав мою историю, они дали мне тридцать рупий, чтобы я смогла поехать на празднование джаянти. Тот, кто твердо решил посетить Бхагавана, несмотря на все кажущиеся препятствия, вскоре обнаруживает, что препятствия почему-то исчезают сами собой. Как я узнала позже, с этим так или иначе сталкивался каждый настоящий преданный.

Я приехала в ашрам. На этот раз Бхагаван сидел на диване в только что построенном холле, разъясняя Дандапани Свами что-то из «Улладу Нарпаду».

Когда он увидел меня, он первым делом спросил: «Ты получила эту книгу? Я просил отправить ее тебе».

Неужели мой Бог помнит мое имя? С какой любовью и внимательностью он стремится удовлетворить мои потребности! Что я, невежественная женщина, сделала такого, чтобы заслужить такую доброту? Как я смею после этого расстаться с ним?

Я осталась в ашраме, так, словно это был мой родной дом. Я ночевала в доме одного из преданных, но с рассвета до вечерних сумерек помогала в ашраме делать повседневную работу.

Когда празднование закончилось и гости начали разъезжаться, мне, конечно, казалось, что я тоже должна уехать. Но как я могла покинуть Бхагавана? Я набралась смелости и рассказала Бхагавану о своем сильном желании остаться: «Пока я с вами, Бхагаван, мой ум наполняет покой. Без вас я не нахожу покоя. Что мне делать?»

«Оставайся здесь, пока твой ум не успокоится, – ответил он. – Затем ты можешь идти куда угодно, ничто тебя не потревожит».

Но как я могла остаться? У меня не было денег, чтобы жить в городе. Ашрам тоже был беден, там часто не хватало еды на всех. Как я могла просить их принять меня к себе? С какой стати им было соглашаться на это? И несмотря на все эти сомнения, я решила остаться у стоп моего Гуру вместо того, чтобы вернуться в Раманатхапурам. Однако я знала: остаться в ашраме мне может помочь только чудо.

Как-то раз, пока я размышляла о своем будущем, произошло настоящее чудо. Я шла к столовой и случайно услышала разговор Чиннасвами и Рамакришны Свами. Чиннасвами, который в то время был нашим поваром, приболел и планировал ехать в Мадрас лечиться. Я услышала, как он спрашивает Рамакришну Свами: «Не согласится ли Шантамма готовить в мое отсутствие?»

Конечно же, я согласилась, ведь ни о чем другом и не мечтала! Как милостив был Бхагаван! Я планировала остаться на два месяца, но в итоге осталась навсегда.

Когда меня назначили ответственной за приготовление пищи, Бхагаван часто приходил помогать мне. Могла ли я мечтать о большем счастье? Он подготавливал всё и говорил мне, что готовить и как. Рядом с ним я могла работать без устали. Никакой объем работы не казался чрезмерным. Я не чувствовала, что я работаю, ведь моими движениями руководил Бог. И все это время я молча изумлялась своей невероятной удаче – тому, что мне позволили жить и работать в его священном и благотворном присутствии.

В тот период существования ашрама Бхагаван был необычайно активен. Он работал и на кухне, и на остальной территории ашрама. Он очищал зерно, чистил от скорлупы орехи, сшивал листья для «тарелок», из которых все мы ели, и так далее. Что бы он ни делал, мы присоединялись к нему и слушали его истории, его шутки, его воспоминания и духовные наставления. Иногда он журил нас – с любовью, как мать. Все известные мне принципы веданты я узнала от него, и это были легкие и радостные уроки. В любое время и в любом месте, что бы мы ни делали, работа исходила от него и предназначалась для него. Таким образом между нами поддерживалась постоянная связь. Он всегда был в центре, чтобы мы легко могли сосредоточивать на нем свой ум. Да и невозможно было заниматься чем-то другим, поскольку мы должны были все время обращаться к нему. Вся инициатива исходила от него, вся ответственность лежала на нем. Он заботился обо всем. Обо всех неприятностях, возникавших во время приготовления пищи или в наших бытовых делах, нужно было лишь сообщить ему, и он всё улаживал. Всё, что мы делали, все проблемы, с которыми мы сталкивались, он превращал в уроки, уча нас искусству полностью полагаться на него.

Когда я в первый раз работала на кухне, не было подходящих сосудов для продуктов. Всё хранилось в жестянках и дырявых горшках, из-за чего пол в кухне постоянно был грязным и скользким. Однажды, когда я очень тщательно вымыла кухню, Бхагаван поздравил меня с этим.

«Ах какой в этом толк, Свами? – вздохнула я, – опять придут люди, разольют масло, рассыпят муку, и снова всё будет по-прежнему. Мы должны завести нормальные сосуды и ёмкости для продуктов».

Спустя десять дней меня вызвали в холл. Там помощники вскрывали деревянные коробки, в которых было шесть красивых сосудов.

«Ты хотела сосуды, теперь они у тебя есть. Отнеси их в кухню», – сказал Бхагаван.

Когда навели справки, выяснилось, что начальник вокзала что-то перепутал и по ошибке заказал эти сосуды на адрес ашрама. Такие чудесные совпадения случались почти каждый день и в ашраме, и в домах преданных. Если бы я не видела их своими глазами, мне было бы трудно поверить, что эти странные совпадения могут происходить столь часто. Иногда было нелегко убедить других, что все это происходило у меня на глазах, что это правда. Такие вещи происходят даже сейчас. Несколько дней назад (это было написано в 1950-х гг.) я привела в ашрам одну женщину. Я чувствовала себя не очень хорошо и хотела пойти домой, чтобы поесть не риса, который постоянно готовили в ашраме, а чего-нибудь другого. Я осталась в столовой ради этой женщины, но сама ничего не ела. Суббалакшми, которая не осталась на обед, пошла домой, напекла пшеничных лепешек, завернула в лист, принесла в ашрам и дала мне. Она сказала, что не знала, зачем она печет лепешки и кто их будет есть, пока не выяснилось, что не риса, а чего-то другого хочу я. У меня нет никаких сомнений, что это забота Бхагавана, но как убедить в этом других?

Я могу привести еще один пример. Случилось так, что у меня совсем не было денег, а они мне были очень нужны. Я молча помолилась Бхагавану: «Рамана, как мне добыть немного денег?»

Через три дня мне пришел денежный перевод от д-ра Шриниваса Рао, которого я даже не знала. Наверное, он читал биографию Бхагавана и, увидев имя Шантамма, решил, что неплохо было бы послать ей немного денег. Как объяснить такие неожиданные поступки?

Однажды, когда мы готовили еду, нам нужно было пожарить большое количество трихозанта. Эта тыква слишком водянистая, и обычно перед жаркой из нее выжимают всю воду, чтобы она жарилась быстрее. Но Бхагаван сказал, чтобы ее жарили неотжатую. Мы сидели у огня и помешивали тыкву в большой железной сковороде длинными ложками. Внезапно Бхагаван отпустил ложку и застыл, устремив взгляд в одну точку. Когда я посмотрела на него, мой ум остановился, перед глазами всё исчезло. Через какое-то время Бхагаван пошевелился, и когда он начал двигаться, мой ум снова ожил.

«Карри не чувствуется, – сказал он. – Пора добавить специи».

Он имел в виду овощи, но, глядя на него, я вспомнила его стихотворение «Акшараманамалай», в котором он обращается к Аруначале: «Ты притянул меня своим очарованием, и я пробудился, исполненный знания».

Когда карри ума безмолвно, приходит время добавить специи – мудрость.

Бхагаван часто приходил из холла в кухню, чтобы попробовать пищу и проверить, добавили ли нужное количество приправ.

Однажды он заметил: «Махараджи нанимают специальных дегустаторов и платят им большие деньги. Интересно, чем отплатят мне?»

«Я нищая, Бхагаван. Всё, что может предложить нищая, – это свою жизнь», – ответила я.

Бхагаван с любовью кивнул.

Когда Чиннасвами стал сарвадхикари ашрама (в 1929 г.), он был полон энтузиазма. Он объявил, что с этого дня в ашраме будет готовиться нормальная пища в достаточном количестве, даже если для этого придется покупать и хранить продукты. До этого мы питались тем, что Бог пошлет, не имея запасов.

Бхагаван, предпочитавший жить как раньше, высмеивал его идею: «Хорошо, закупай продовольствие, делай запасы! Покупай рис из Неллора, дал из Вирудупатти, всё самое лучшее и самое дорогое!»

В конце концов сарвадхикари было позволено делать так, как он хочет, поскольку ашрам разрастался, гостей приезжало всё больше, и еда нужна была всё время.

На следующий год я хотела ненадолго съездить в Раманатхапурам на Деви-пуджу. Перед отъездом, когда я сидела в зале в медитации, вместо Бхагавана я увидела маленькую девочку примерно двух лет. Она была очаровательной красавицей, очень живой, подвижной и сильной, и излучала золотистое сияние. Видение скоро исчезло, и я снова увидела лицо Бхагавана. Я сразу же поняла, что он был богиней, которой я хотела помолиться в Раманатхапураме. Зачем отправляться в паломничество к богине, если я ежедневно служу тому, кто порождает всех богов?

Однажды утром в повозке с лошадью приехал какой-то европеец и сразу же направился к Бхагавану. Он что-то написал на бумажке и показал ее Бхагавану, но Бхагаван ничего не ответил. Вместо этого он пристально, не мигая, смотрел на незнакомца, а незнакомец так же пристально смотрел на него. Затем, когда Бхагаван закрыл глаза, незнакомец тоже закрыл глаза, и они долго не шевелились. Когда пришло время обеда, раздали еду, но Бхагаван не открыл глаза. Помощник Мадхава Свами взял кружку Бхагавана, из которой тот пил воду, и стоял, готовый сопроводить Бхагавана из холла, но Бхагаван не шевелился. Нам всем было страшно приближаться к нему, таким был ореол мощи, который он излучал. Его лицо сияло странным светом. Гости в столовой ждали, еда в их тарелках остывала. Чиннасвами громко говорил, чтобы привлечь внимание Бхагавана. Начали даже стучать по котлам, но без всякого результата. Только когда часы пробили двенадцать, Бхагаван открыл глаза. Все заметили, что они ярко светятся. Мадхава Свами взял кружку для воды, а европеец сел в свою повозку и уехал. Больше мы никогда его не видели. Мы даже не узнали его имени. Все были поражены невероятной удачей этого человека, получившего от Бхагавана такое скорое и мощное посвящение.

Бхагаван однажды похожим образом пролил свою милость на санньясина, пришедшего в ашрам и жившего здесь три недели. В последний день он подошел к Бхагавану и сказал: «Свами, я полностью удовлетворен своей жизнью в ашраме. А теперь, молю вас, наполните мое сердце».

Бхагаван встал и взял санньясина за руки. Они долго стояли, держась за руки. В конце санньясин простерся перед Бхагаваном, сказал: «Теперь я получил благословение», и ушел из ашрама. Бхагаван даровал людям просветление словом, взглядом, прикосновением или глубоким молчанием.

Примерно в это же время мне приснился сон. Блистательная женщина с сияющим лицом сидела на диване рядом с Бхагаваном, и Бхагаван с большим тщанием и заботой надевал на нее украшения. Другая женщина, столь же прекрасная, великолепная и сияющая, ходила по ашраму и служила то тут, то там. Я спросил Бхагавана, почему он уделяет так много внимания одной, и совсем не обращает внимания на другую, но проснулась прежде, чем получила ответ. Когда я рассказала свой сон Муруганару, он сказал мне, что это правда – рядом с Бхагаваном всегда находится невидимая сущность.

Это богиня [духовного] спасения, и Муруганар посвятил ей несколько песен.

В тот же день после обеда Бхагаван, Муруганар и я сидели вокруг большого медного блюда и готовили сладости для предстоящего фестиваля.

Я попросила Муруганара рассказать мой сон Бхагавану, но когда он начал, Бхагаван вмешался: «Кто ты, ее поверенный? Пусть она сама расскажет свой сон».

Когда я закончила рассказывать, Бхагаван заметил: «Когда я жил на горе, женщина, которая приносила мне еду, ставила рядом со мной вторую тарелку. Когда я спросил, для кого эта тарелка, она ответила: „Для матери“. У нее было похожее видение».

Однажды в ашрам приехал махараджа Майсура. Он не хотел встречаться с Бхагаваном в холле и попросил о встрече наедине. Мы были в замешательстве, так как Бхагаван никогда раньше не допускал такого. Все, что нужно было сказать, говорилось либо при всех, либо в письме, либо в уме. В конце концов в качестве компромисса было решено привести махараджу в ванную комнату, когда Бхагаван совершал омовение. Махараджа вошел в комнату, а мы ждали снаружи. К ногам Бхагавана было положено много подносов с дорогими подарками, всевозможными сладостями и лакомствами. Махараджа пристально смотрел на Бхагавана около десяти минут, а затем простерся перед ним. Слезы, лившиеся из его глаз, намочили Бхагавану ноги. Какое-то время он плакал, а затем ушел.

Махарани  Траванкора тоже посетила ашрам, но в другое время. Через несколько дней после ее визита, когда Бхагаван сидел один в столовой после обеда, я спросила его: «Здесь была махарани. Что она делала?»

«Она задавала много вопросов, а потом ушла», – ответил Бхагаван.

«А махараджа Майсура?» – спросила я.

«О, это зрелый фрукт», – сказал Бхагаван и очень прочувствованно изобразил сцену, которая разыгралась в комнате для омовений. Когда Бхагаван разыгрывал эту маленькую драму, мы буквально видели махараджу, его пылкое желание, его смирение и печаль.

Махараджа сказал Бхагавану: «Меня сделали махараджей и приковали к трону. Я был рожден королем, и за этот грех я лишен возможности сидеть у ваших ног и служить в вашем блистательном присутствии. Я не могу остаться здесь и не могу надеяться вновь попасть сюда. У меня есть лишь эти несколько минут. Я могу только молиться о вашей милости».

Через некоторое время в ашрам пришло длинное письмо от махараджи, написанное его собственной рукой. В конце письма он спрашивал, где можно достать благовония, использующиеся в ашраме. Это были благовония из Майсура, сделанные в его собственном городе, – но невозможно купить благоухание, которое они источали, когда горели в присутствии Бхагавана.

Один раз мне нужно было ненадолго поехать в Раманатхапурам. Мой поезд отправлялся вечером, но я подошла к Бхагавану днем и попросила разрешения уехать.

«Почему ты спрашиваешь так рано?» – поинтересовался Бхагаван.

Я ответила: «Когда я буду уезжать в спешке, я могу забыть спросить».

Бхагаван засмеялся, повернулся к Шри Г. В. Суббарамайе и сказал: «Есть одна шлока на эту тему».

И прочитал стих на санскрите: «О мой Бог, в ту минуту, когда я буду покидать этот мир, я могу не вспомнить Твоего имени. Поэтому я молю тебя сейчас позаботиться обо мне в момент моей смерти».

В тот вечер я не смогла уехать из-за непредвиденных обстоятельств.

На следующее утро, когда я раздавала иддли на завтрак, Бхагаван шутливо сказал Шри Суббарамайе: «Посмотри на нее. Она получила от меня разрешение уехать, но не попросила разрешения остаться».

В то время перед каждой трапезой Бхагаван обходил ашрам, чтобы проверить, хорошо ли накормили животных – собак и птиц. После этого он проверял, как ухаживают за коровами. Тогда коровам и телятам давали иддли – ту же пищу, которую ели и мы все. Иногда коровы съедали все иддли в ашраме, и приходилось посылать кого-нибудь в город за добавкой, чтобы Бхагаван не ругал нас за то, что приготовили мало. Бхагаван также удостоверялся, что нищие у ворот ашрама были накормлены как следует. Если для нищих не был приготовлен расам к рису, он распоряжался, чтобы им давали самбар.

Во время фестиваля Картикай нищие со всей Южной Индии толпами собирались в Тируваннамалае. Каждый день они приходили в ашрам, поскольку знали, что там бесплатно покормят. Один раз они были настолько неуправляемыми, что помощники отказались кормить их. Работники обсуждали этот вопрос, и было решено, что с этого момента кормить нищих не будут.

В ту ночь мне приснился сон, в котором холл Бхагавана был полон преданных. На диване появилось маленькое существо, которое росло, росло и превратилось в огромную ярко-красную лошадь. Лошадь обошла холл, обнюхивая каждого преданного. Я испугалась, что она подойдет ко мне, но лошадь пошла к Бхагавану, облизала его с ног до головы и исчезла. Бхагаван подозвал меня к себе и сказал, чтобы я не боялась. От него исходило божественное благоухание.

«Не думай, что это обычная лошадь, – сказал он. – Как только поднимают флаги в храме Аруначалешвара в честь фестиваля Картикай, боги нисходят на землю, чтобы принять участие в праздновании. Они вливаются в толпу, а некоторые смешиваются с нищими у ворот ашрама. Поэтому на фестивалях никогда не прекращайте кормить садху и нищих».

На следующий день, после того как я рассказала этот сон Чиннасвами, он приказал приготовить семь мер риса для нищих.

Когда я впервые пришла к Бхагавану, я увидела яркий, как солнце, свет, а в центре самого Бхагаван. Позже я видела свет у себя между бровями. В другой раз я увидела, как из головы Бхагавана выходит яркий свет и заполняет холл. В этом свете исчезло всё, в том числе и Бхагаван. Только ощущение «Я» осталось, паря в сияющей пустоте.

Когда я рассказала об этом Бхагавану, он сказал: «Да, такие видения случаются. Чтобы узнать, как ты выглядишь, ты должна посмотреть в зеркало, но не думай, что это отражение и есть ты. То, что воспринимается нашими органами чувств и умом, никогда не бывает истиной. Все видения – лишь порождения ума, и если ты веришь в них, твое продвижение приостановливается. Вопрошай, к кому приходят эти видения. Выясни, кто является их свидетелем. Оставайся в чистом осознавании, свободном от всех мыслей. Не выходи из этого состояния».

Один из гостей, уезжая из ашрама, встал перед Бхагаваном, сложив руки на груди, и взмолился: «Я ухожу далеко. Я не знаю, когда снова приду и позволено ли мне будет увидеть ваш святой лик еще хотя бы раз в этой жизни. Мне не так повезло, как другим людям, которые могут постоянно находиться в вашем присутствии. Как вы можете помочь мне, грешнику, живущему так далеко, если не мыслями обо мне? Умоляю вас, отведите мне место в своем уме».

Бхагаван ответил: «У джняни нет ума. Как может тот, у кого нет ума, помнить и даже думать? Этот человек уходит куда-то, и я должен последовать за ним и заботиться о нем. Могу ли я помнить все эти мольбы? Хорошо, я передам вашу молитву Владыке Вселенной. Он будет смотреть за вами. Это Его дело».

Когда этот человек ушел, Бхагаван повернулся к нам и сказал: «Люди думают, что преданные, толпящиеся вокруг джняни, пользуются его особым покровительством. Если Гуру пристрастен, как он может быть джняни? Неужели он настолько глуп, что ему могут льстить помощь людей и их служение? Разве расстояние имеет значение? Доставляет радость Гуру лишь тот, кто полностью отдает себя, кто навсегда отказывается от своего эго. Где бы ни был такой человек, [Гуру] заботится о нем. Он не должен молиться. Бог заботится о нем без всяких просьб. Лягушка живет [постоянно] рядом с душистым лотосом, но лишь пчела [прилетающая издалека ненадолго] собирает мед».

Однажды, когда я еще была новенькой на кухне, я положила Бхагавану несколько лишних кусочков картошки. Бхагаван заметил это и сильно рассердился. Он отвернулся и не смотрел на тех, кто подавал ему еду. Не зная правил, я не могла понять причины его гнева и пыталась угадать, кто же его обидел.

Каждый вечер, когда дневные труды были окончены, женщины, работавшие в кухне, собирались вокруг него и просили разрешения уйти. Обычно он обменивался с нами несколькими словами, спрашивал, кто будет нас сопровождать, есть ли у нас фонарь и так далее. В тот вечер он дал мне знак подойти ближе.

«Что ты сделала сегодня вечером?»

«Не знаю, Свами. Я сделала что-то не то?»

«Ты дала мне больше карри, чем другим».

«Какое это имеет значение? Я сделала это с любовью и преданностью».

«Мне было стыдно есть больше, чем другие. Ты проделала весь этот путь, чтобы закармливать меня? Ты всегда должна класть мне меньше, чем другим людям».

«Но Бхагаван, как я могу обращаться с вами хуже, чем с другими?»

«Ты думаешь, таким образом можно сделать мне приятное? Ты надеешься заслужить мою милость благодаря картофельному карри?»

«Из любви к вам я совершила большую ошибку. Простите меня, Бхагаван, я буду считаться с вашими желаниями».

«Чем больше ты любишь моих людей, тем больше любишь меня», – сказал Бхагаван, и на этом вопрос был исчерпан. Я получила хороший урок и усвоила его на всю жизнь.

Однажды к Бхагавану пришли двое преданных Свами Вилакшанананды, муж и жена. Они сказали Бхагавану, что их Гуру просит их постоянно повторять имя Рама, а приобретенную таким образом добродетель сложить к ногам Гуру.

Бхагаван засмеялся и сказал: «Если Гуру забирает себе пользу, что остается преданному? Это все равно что взять себе капитал, но отказаться от процентов».

Присутствовавший при этом разговоре Муруганар сказал: «Их гуру взял себе имя – это процент, и оставил ум – капитал. Бхагаван отбирает у нас и проценты, и капитал».

Когда он говорил это, у него из глаз текли слезы.

В другой раз из Кумбаконама встретиться с Бхагаваном приехали две женщины. Одна из них была гуру, а другая – ее ученицей. Они планировали уехать поездом в тот же вечер. Днем ученица привела своего гуру в зал и соорудила для нее сложно устроенное сиденье перед Бхагаваном. Время от времени ученица подходила к дивану Бхагавана и шептала что-то ему.

В первый раз она сказала: «Она во всем подобна вам, Свами. Она находится в том же состоянии, что и вы. Я прошу вас даровать нам свое благословение!»

Потом, в очередной раз подойдя к его дивану, она попросила: «Не могли бы вы вкратце объяснить нам путь к спасению? Как освободиться от майи?»

Довольно долго она ходила туда-сюда, но Бхагаван так и не ответил ни на один из ее вопросов.

Когда настал вечер, ученица почувствовала легкую обиду. «Свами, научите нас, пожалуйста, – умоляла она. – Свами, дайте нам инициацию поскорее, мы опаздываем!»

Через некоторое время она потребовала: «Свами, скорее же! Вы знаете, что нам нужно успеть на поезд. Поторопитесь!»

Бедная женщина была в отчаянии. «По крайней мере скажите нам что-нибудь. Все говорят о невежестве – что же такое невежество?»

Бхагаван повернулся к Муруганару и добродушным тоном произнес: «Скажи ей, пусть вопрошает внутри себя: „Кто невежествен?“»

Муруганар повернулся к женщинам и сказал им: «Теперь вы можете идти, ваша инициация закончена». И они ушли.

Бхагаван позже упоминал об этом случае. «Всё время нужно куда-то торопиться. У всех есть поезд, на который им нужно успеть. Они в спешке приходят к свами и хотят унести с собой кусочек свободы. Они что-то прочитали и думают, что теперь очень образованные». Когда Бхагавану представлялся шанс осадить наше эго, он никогда его не упускал. Он продолжал: «До того как люди приходят сюда, у каждого есть абсолютно искреннее желание трудиться ради своего освобождения; однако когда они обживаются здесь, их эго ударяет им в голову, и они забывают, зачем пришли. Они воображают, что оказывают мне огромную услугу, когда кормят меня. Вообще они слишком много думают о себе. Чувство важности, которое они испытывают, служа своему Гуру, убивает их надежду на просветление. Только смирение может уничтожить эго. Эго не дает вам приблизиться к Богу. Дверь к Богу открыта, но дверной проем очень низкий. Чтобы войти, нужно пригнуться. Неужели вы оказываете мне бóльшую услугу, чем человек, который много лет был моей тенью? Что в этом хорошего? Тот же самый человек подал на меня в суд, и меня подвергли перекрестному допросу! Даже если в уме осталось ничтожное количество эго, оно быстро разрастется и приведет вас к духовной погибели».

Однажды в холле состоялся разговор об одном из старых преданных Бхагавана, попавшем под влияние [Ширди] Саи Бабы. Бхагаван прокомментировал это так: «Если человек посвятил свою жизнь этому месту, он принадлежит этому месту. Куда бы он ни пошел, он вернется. Для него это врата к освобождению».

Однажды один преданный устроил большой пир для всех жителей и гостей ашрама. В тот день у Бхагавана была серьезная простуда. Каждый раз, когда с ним случалось что-то подобное, он отказывался от молока, кофе и творога. В тот день повара приготовили сладкие жареные лепешки и планировали подавать их с миндальным молоком. Мы все были расстроены тем, что Бхагаван не сможет поесть их. Чиннасвами, который беспокоился о том, чтобы все прошло успешно, заверил нас, что Бхагаван в конце концов уступит и будет есть всё, что мы приготовили.

Когда пришло время обеда, Раджа Айер начал давать лепешки Бхагавану. Тот спросил: «Они сладкие?»

«Нет», – соврал Раджа Айер, думая, что Бхагаван с большей вероятностью будет их есть, если он ответит «нет».

«Тогда налей на них немного расам», – сказал Бхагаван.

У меня в руках было миндальное молоко, и я налила его на лепешку.

Бхагаван вспыхнул: «Что это такое? Я просил расам, а ты даешь мне молоко? Иди и принеси расам».

И нам пришлось подать ему расам и еще одну лепешку. Он смешал все это – сладкие лепешки, миндальное молоко и расам – и съел эту странную на вкус однородную массу, которая была у него на тарелке.

Закончив есть, он продолжил жаловаться: «Я прошу одно, а мне дают другое. Я просил пресные лепешки, а мне дали сладкие. Я просил расам, а получил миндальное молоко. Вы ожидаете, что свами будет есть все, что ему скажут. Наверное, вы знаете, что будет лучше для вашего свами».

На следующий день Бхагаван отказался пить кофе. Думая, что он сделал это, чтобы наказать нас за вчерашний проступок, я тоже отказалась от кофе, чтобы искупить свою вину – и какое тяжелое это было искупление!

Так прошел месяц, и однажды я разрыдалась перед Бхагаваном. «Свами, я обидела вас, но наказание должно когда-нибудь кончиться. Прошу вас, пейте свой кофе!»

Казалось, Бхагаван удивился.

«Нет, я не думаю, что отказался от кофе, чтобы вас наказать. Зачем мне кого-то наказывать? Я отказался от кофе, потому что он мне не подходит. Спроси у врача, он тебе скажет. Он посоветовал мне не пить кофе».

Затем, повернувшись к присутствующим, Бхагаван добавил: «То же самое было на горе. Если я не пил кофе, никто к нему не прикасался, и все ругали свами за то, что я лишил их кофе».

Несколько дней спустя Джанаки Амма принесла большую кастрюлю кофе и поставила перед Бхагаваном.

«Что же мне теперь делать? – спросил он. – Кофе само пришло ко мне. Никто не просил Джанаки приносить его. Теперь, если я не буду пить его, никто к нему не притронется, и Джанаки будет расстроена».

Он попробовал немножко кофе и вскоре после этого начал регулярно пить его.

Возможно, вы спросите, какое отношение имеет буря в чашке кофе к освобождению и духовной реализации. Тот, кто не прошел через это, не сможет понять, какое огромное духовное влияние оказывали на нас все эти неприятности и конфликты. Наше чувство «я» отчаянно билось о скалу истины, но скала не поддавалась. Наше «я» вынуждено было сдаться, и это было наивысшим благословением. Порой казалось, что ярость Бхагавана вот-вот разнесет нас на клочья, и благословенны были те, кто видел в его гневе величайшую милость.

После многих лет служения на кухне я постарела, мое сердце стало слабым, и я больше не могла работать. Я перестала приходить в кухню и думала, что же мне делать дальше. Я не хотела есть, не работая, а собственных средств, чтобы жить самостоятельно в Тируваннамалае, у меня не было. Я думала уйти к своему близкому родственнику – врачу, который приглашал меня жить у него. Однажды ночью мне приснилось, что я прощаюсь с Бхагаваном.

Когда я упала к его ногам, он сказал мне: «Почему ты решила уйти? Кто в этом мире позаботится о тебе?»

Не обратив внимания на этот сон, я ушла из ашрама. Я оказалась в доме врача в субботу вечером. Этот врач, выглядевший вполне здоровым, неожиданно умер в полдень следующего дня. Тогда я отправилась в свой дом в Раманатхапураме, но и там всё не сложилось, и я чувствовала себя такой несчастной, что мои родственники купили мне билет и посадили на поезд в Тируваннамалай. Теперь нет мне места в этом мире, кроме как у его стоп – да я и не хочу ничего иного.

Если кто-то скажет, чтобы поддеть меня: «Ты так долго была с Бхагаваном и все равно испытываешь печаль и страдания», я отвечу так: «Каждый раз, когда я была в беде, я чувствовала на себе его милость. Мои величайшие страдания приводили меня к наивысшему блаженству. Бхагаван создает и разрушает меня. Я простая старая женщина; кто я такая, чтобы выбирать, если всё исходит от него одного?»

 

Суббалакшми Амма

Я потеряла мужа, когда мне было шестнадцать лет. С того самого времени я пыталась жить той жизнью, которой по традициям должна жить вдова – вернуться в дом матери и посвятить жизнь молитвам Богу и медитациям. К моему счастью, моя мать сама занималась духовными поисками. Религия и поиск Бога были самым важным в ее жизни.

Возвращаясь домой из паломничества, которое мы совершали вместе, мы остановились у Аруначалы.

В Тируваннамалае нам сказали, что на горе уже десять лет живет молодой брахман-святой. На следующее же утро мы пошли на гору, чтобы увидеться с ним. С нами пошли такие же, как и мы, паломники. Мы сделали привал в Мулайпал-Тиртхам, приготовили еды и отдохнули. Возобновив восхождение, мы наконец встретили молодого свами у пещеры Вирупакша. Он сидел на кирпичной площадке рядом с входом в пещеру. Как только я увидела его, я сразу же поняла, что сам Бог Аруначала принял вид человека, чтобы даровать спасение всем, кто обратится к нему.

В то время ему было примерно тридцать лет. Его внешность была потрясающей. Его глаза были живыми и чистыми, как лепестки лотоса, и от него исходило сияние, словно он был из полированного золота. В тот раз, когда мы впервые пришли к нему, он долго смотрел на нас. Вершина Аруначалы возвышалась над нами, внизу виднелись огромные гопурамы храма, и глубочайшее безмолвие окружало свами. Пара женщин, пришедших с нами, начали шептаться. Одна хотела помолиться за свою невестку, чтобы она избавилась от бесплодия, но другая женщина ответила ей, что свами находится в возвышенном состоянии и не станет заниматься столь мирскими проблемами. В конце концов свами рассказали о несчастье молодой женщины. Он улыбнулся и воздел сложенные ладони к небу, словно говоря: «Все случается по воле Всевышнего».

Мы возвратились в Неллор, и впечатление от этого первого визита сгладилось. В то время я даже не думала, что вся моя жизнь пройдет у стоп этого свами.

Когда мне был тридцать один год, я поехала в Рамешварам в паломничество и на обратном пути остановилась в Тируваннамалае. Я расспросила людей о свами, который произвел на меня такое глубокое впечатление в мой предыдущий приезд, и узнала, что теперь он живет у подножия горы. В тот же день мы пошли к нему в ашрам. Ашрам был маленьким – соломенный навес над самадхи его матери и холл, выложенный плиткой, где посетители могли встретиться с ним. Он сидел на кушетке, и примерно десяток преданных сидели рядом на голом полу. Мы сидели в безмолвии минут десять, а потом вернулись в город.

В присутствии Бхагавана я ощущала внутреннюю тишину и безмолвие ума, но вдали от него я не могла воссоздать это переживание, хотя очень старалась. Большую часть следующего года я провела в напрасных попытках освободиться от мыслей.

В конце этого периода мои подруги собрались в ашрам Шри Ауробиндо в Пондичерри и взяли меня с собой. Они планировали остановиться там на неделю. Этот ашрам меня не очень впечатлил, и я оставила подруг там, а сама решила ненадолго съездить в Раманашрам. Перед моим отъездом мне приснился знакомый шастри (пандит) и спросил меня: «Зачем тебе ехать в Пондичерри? Доверься Бхагавану Шри Рамане Махарши. Это сам Бог. Он, без сомнения, приведет тебя к освобождению».

Даже несмотря на такой четкий сон и необычайно яркие переживания в присутствии Бхагавана, я не слушала советов, поскольку долго лелеяла идею поехать в Бенарес и провести там свою жизнь, совершая священный тапас. Я решила сначала пойти к Бхагавану, научиться у него медитации, а затем навсегда уехать в Бенарес. Моя подруга Парватамма решила поехать со мной в это духовное путешествие. Мы поехали в Тируваннамалай и сняли там домик.

На второй день после нашего приезда я оказалась в холле с Бхагаваном. Он только что пообедал и сидел, откинувшись на спинку дивана и разъясняя Йоги Рамайе стих из «Бхагавад-гиты».

Поскольку никого больше в холле не было, я набралась смелости и спросила: «Что такое Атма (Самость)? Это бесконечное пространство, или это осознавание, воспринимающее всё сущее?»

Бхагаван ответил: «Пребывать в состоянии, в котором нет мыслей „Это Атма“ или „То Атма“ – это само по себе Атма».

Он посмотрел на меня, и я почувствовала, что мой ум тает, превращаясь в ничто. Мысли не приходили. Было только чувство невыразимого, неописуемого покоя. В этот миг покоя все мои сомнения улетучились.

С того момента я приходила к Бхагавану каждый день и слушала его беседы с преданными. Покой, дарованный мне в ответ на вопрос, остался со мной. В глубине моего ума была недвижимость, незыблемая, как скала, сплошная и вместе с тем странно живая.

У меня было большое желание принять санньясу, но когда я попросила у Бхагавана разрешения носить оранжевые одежды и питаться подаянием, он сказал неодобрительно: «Разве цветная одежда принесет тебе отречение [от мирского]? Вначале узнай, что означает санньяса».

Несколько раз меня приглашали работать в ашраме, но обычаи, принятые там, были для меня недостаточно ортодоксальными. Однако когда сестре Бхагавана нужно было уехать и она попросила меня занять ее место в ашраме, я не могла отказаться. В то время главным поваром была Шантамма, и моей обязанностью было помогать ей. К своей великой радости, я обнаружила, что Бхагаван большую часть времени работал вместе с нами на кухне. Вскоре он научил меня готовить вкусно и аккуратно. Я проводила в ашраме весь день, а вечером уходила в город ночевать, поскольку в ашраме не было помещения, где могли бы спать женщины.

Однажды Бхагаван сказал мне: «Вы, вдовы, не едите такие овощи, как плоды кассии и редис. Ограничивать себя в еде полезно для укрепления воли. Кроме того, качество еды и то, как мы едим, очень сильно влияют на ум».

И все же иногда Бхагаван высмеивал некоторые наши предубеждения, связанные с едой. Ортодоксальные брахманы и вдовы не едят пищу, приготовленную из риса, сваренного с кожицей. Они едят только рис, зерна которого очищены от кожуры путем молотьбы. Однажды утром Бхагаван попросил Шантамму дать Вену Амме иддли, приготовленные из сорта риса, который мы не едим.

Шантамма сказала ему: «Эти иддли из риса, вареного в кожуре, Вену Амма не притронется к ним».

Бхагаван выглядел недовольным. «Это глупый принцип, – сказал он. – Она должна взять то, что ей предлагают».

Я тоже не хотела есть эти иддли по той же самой причине, но никто об этом не знал. Раскаявшись, я побежала на кухню и набила полный рот «неортодоксальными», но идеальными во всех остальных отношениях иддли.

Я была очень счастлива работать в кухне под непосредственным контролем Бхагавана, но в то же время хотела вернуться домой, так как обычаи в ашраме были недостаточно строгими для меня. Кроме того, мне казалось, что работы слишком много, не хотелось работать целыми днями. Я хотела сидеть и медитировать в тишине и одиночестве.

Я вернулась в свою деревню и жила без Бхагавана около года, проводя время в безделье и медитации. Однако мое сердце было в Раманашраме.

«Зачем бегать туда-сюда? Если Бхагаван повсюду, почему бы ему не быть и здесь?» – оправдывалась я сама перед собой, но это не помогало. Мое сердце тянуло меня обратно, в физическое присутствие Бхагавана. Даже когда я говорила себе, что в ашраме у меня не будет времени для медитации, мое сердце не соглашалось: „Работать на кухне рядом с ним – много лучше, чем медитировать“.

Дома у меня была уйма свободного времени, но мне казалось, что я трачу его напрасно.

Позже я узнала, что в этот период Бхагаван часто вспоминал обо мне. Один раз, когда готовили понгал, чтобы отметить ежемесячный «день звезды» Бхагавана, Бхагаван сказал Шантамме: «Суббалакшми далеко, и все равно она беспокоится о том, приготовлен у нас сегодня понгал или нет».

А как-то раз во время фестиваля Бхагаван объявил: «Сегодня появится Суббалакшми. Оставьте ей немного понгала».

Предсказание Бхагавана сбылось: в тот день я действительно заявилась в ашрам, никого об этом не предупредив.

Огромная любовь Бхагавана ко мне, недостойной, крепко привязала меня к нему, удерживая у его стоп. В последующие недели и месяцы я много раз порывалась уйти из ашрама, но Бхагаван, ради моего же блага, держался за меня гораздо крепче, чем я за него.

Управляющий ашрама был очень добр ко мне и не хотел даже слышать о моем уходе. Бхагаван тоже делал все возможное, чтобы оставить меня. Каждый раз, когда я набиралась смелости, чтобы сообщить Бхагавану о своем желании уйти, он, казалось, читал мои мысли и опережал меня, давая какую-нибудь особенную работу.

«Вот „Аруначала-аштакам“ на телугу, – сказал он, когда я в очередной раз намерилась уехать. – Нужно сделать копию».

Я была полуграмотной, а работа на кухне почти не оставляла свободного времени. Я знала, что у меня уйдет несколько недель на переписывание, и еще больше времени на то, чтобы исправить все ошибки. Вдобавок ко всему Бхагаван сказал, что хочет, чтобы я изучила эту поэму и узнала, о чем в ней говорится. Поэтому, закончив переписывать ее, я стала брать уроки, чтобы изучить ее содержание, и в конечном итоге выучила ее наизусть. Все это заняло несколько месяцев. Тем временем накапливались другие задания, не связанные с моей работой на кухне, и они тоже не позволяли расслабиться… Отлучиться из Раманашрама я никуда не могла. В то время я не осознавала, что на меня взвалили всю эту тяжкую ношу ради моего же собственного блага – чтобы удержать рядом с Бхагаваном. Пожив так какое-то время, я начала думать, что у меня слишком много работы и что жизнь моя проходит впустую.

Однажды Бхагаван пристально посмотрел на меня и сказал: «Похоже, ты все еще жаждешь медитировать».

Я ответила: «У меня нет времени. Все, что у меня есть, – это бесконечная работа на кухне».

Бхагаван ответил с глубоким чувством: «Твои руки могут выполнять работу, но твой ум может оставаться безмолвным. Ты – то, что никогда не двигается. Осознай это, и ты обнаружишь, что работа не требует напряжения. Но пока ты думаешь, что ты – тело и что эту работу выполняешь ты, тебе будет казаться, что твоя жизнь – непрерывный и тяжкий труд. На самом деле тяжело трудится ум, а не тело. Даже если твое тело находится в покое, будет ли находиться в покое твой ум? Даже во сне ум занят своими сновидениями».

«Да, Свами, – ответила я. – Для вас так же естественно знать, что вы – не ваше тело, как для нас думать, что мы – тело. Недавно мне приснился сон, в котором вы растолковывали именно это. Мне снилось, что я работала на кухне, а вы совершали омовение в своем обычном месте, за той частью помещения, где лежат бамбуковые подстилки. Вы спросили: „Кто это?“, и я ответила: „Что я должна сказать в ответ на вопрос «кто я»?“ И тогда вы ответили: „Именно так. Ты не являешься ничем таким, о чем можно было бы что-то сказать“.

Таким был мой сон, и все это было совершенно ясно. Почему я не могу все время помнить, что я не есть тело, когда бодрствую?»

«Потому что тебе это еще не надоело», – ответил он, улыбаясь.

Я часто постилась, как предписывают священные писания. В одной книге я прочитала следующее: «Тот, кто хочет познать себя и при этом обращает внимание на свое тело, подобен человеку, который доверяется крокодилу, чтобы тот переправил его через реку».

Я показала этот отрывок Бхагавану, и он разъяснил его значение.

«Это не значит, что ты должна голодать. Не нужно истязать свое тело. Это означает лишь то, что тебе не следует придавать телу больше [внимания], чем требуется. Своим умом держись за вопрошание [кто я?] и просто позволь телу функционировать – так, чтобы оно не было препятствием. В этом очень поможет чистая и свежая пища, просто приготовленная и в умеренном количестве».

В то время Бхагаван ел пахту, подаваемую к рису, только в жаркие летние месяцы. Независимо от того, ел он ее или нет, он настаивал на том, чтобы пахта была свежей и сладкой, но летом это было трудно обеспечить, так как на жаре она очень быстро скисала. Мы не могли готовить пахту специально для него – то, что подавалось ему, должно было подаваться и всем остальным, и если пищи не хватало, он всегда настаивал на том, чтобы ему не давали того, чего может не хватить остальным. Однажды летом пахта к вечеру совсем скисла. Назавтра случилось то же самое. На следующий день я снова попробовала приготовить пахту. Я взяла хорошее свежее молоко и поставила его створаживаться, но его не хватило на всех.

Беспокоясь о том, чтобы Бхагавану было хорошо, я вела сама с собой дискуссию: «Все круглый год едят простоквашу. Бхагаван ест пахту, да то только летом. Два дня он оставался без пахты. Конечно же, будет правильно, если ему хотя бы один раз достанется простокваша».

Я была так уверена в своих рассуждениях, что решила подать Бхагавану простоквашу без его разрешения. На следующий день, когда он ел рис с расамом, я подошла к нему с миской пахты в одной руке и с миской простокваши в другой. Я невозмутимо навалила простокваши на его рис и ждала, как обычно, чтобы налить пахты в его сложенные ладони.

Он дотронулся пальцами до простокваши, поднял голову и посмотрел на меня. Этот взгляд обжег меня до самой глубины души!

Вечером, прежде чем уйти в город, мы прощались с ним, но от меня он отвернулся. Невозможно описать, как я страдала! Только он один это знает. На следующее утро он сказал Тенамме, чтобы она больше не давала ему пахты.

«Почему, Свами?» – спросила она.

«Ради меня пахта превращается в простоквашу», – ответил он.

Я тоже отказалась от пахты, что было нелегко, так как с самого детства ела ее каждый день. Но как я могла есть ее теперь, когда из-за моей ошибки от нее отказался мой Учитель? Бхагаван был добр ко мне, как обычно, но у меня не было ни одного шанса вымолить у него прощение.

На четвертый день готовили блюдо из овощей и простокваши, и Бхагаван стоял рядом, давая инструкции. Когда пришло время вливать простоквашу в кипящие овощи, я упала к его ногам и вскричала: «Мой Бог, я согрешила против вас, дайте мне мудрости, чтобы я никогда больше не наносила вам оскорбления! Мне очень плохо, и мне не станет лучше, пока вы снова не начнете есть пахту!»

«Нет, нет, ты напрасно беспокоишься! Я подхватил простуду, разве можно простуженному есть пахту?»

В тот же день Эчамма принесла простокваши, и Бхагаван сказал ей: «Скажи Суббалакшми, чтобы она больше не страдала. Я буду есть пахту».

Был еще один случай, когда из-за меня Бхагаван отказался от привычной для него пищи. Когда раздавали еду, я наливала расам, но в тот раз Бхагаван не сложил ладони лодочкой, как обычно. Я подумала, что чем-то обидела его и попросила Шантамму выяснить причину.

Бхагаван сказал ей: «Когда она подает мне еду, она заставляет ждать всех остальных».

Он не любил, когда ему отдают предпочтение в какой бы то ни было форме.

Когда представился случай, я сказала ему: «Простите меня, Бхагаван, я не буду заставлять других ждать. Но если вы не будете есть расам, я буду чувствовать себя виноватой».

«Почему ты должна чувствовать себя виноватой? Мне не нужно так много расама».

«Ну что мне сказать? Вы раньше ели много расама. Теперь вы говорите, что он вам не нужен. Хорошо, я буду подавать вам столько, сколько вы хотите».

«Почему ты думаешь, что я доволен только тогда, когда до отвала наемся расама? И почему ты так беспокоишься? Разве моя милость прямо пропорциональна количеству расама, которое я съедаю?»

Никогда с тех пор он не принимал расам в ладони. Он хотел, чтобы мы хорошо усвоили этот урок – что Бог присутствует в каждом живом существе во всей своей славе и полноте, и что всем формам Бога следует оказывать одинаковое почтение. Он неустанно вбивал этот урок в наши головы и сердца и безжалостно приносил в жертву те мелкие утехи, которые мы с такой радостью обеспечивали ему, когда замечал хотя бы намек на то, что с ним обращаются лучше, чем с другими.

В наших с ним отношениях самым главным было правило: к тому, что с чем невозможно поделиться, нельзя прикасаться.

Чувство разделенности – причина «я» и поэтому самое большое препятствие к осознанию единого. Неудивительно, что он так упорно и неумолимо искоренял в нас это чувство.

Могу привести еще один пример. Каждый раз, когда жарили папад (сухие лепешки из гороховой муки), мы не смели выбирать для него самый большой. Если мы делали это, он всегда отказывался есть папад в этот день. Мы были к нему особенно внимательны, потому что любили его. Мы были в растерянности, разрываясь между привязанностью и послушанием. Когда наш Бог хотел, чтобы мы обращались с ним так же, как с самыми смиренными и убогими, мы сами чувствовали себя таковыми.

В начале 1940-х гг. Бхагаван заболел желтухой. Ему следовало бы сидеть на фруктовой диете, но он не ел фрукты, если их не раздавали всем, причем поровну! Мы не могли добыть такое огромное количество фруктов, но он был непреклонен, оставляя нетронутой свою порцию фруктов, если не убеждался воочию, что каждый получил столько же. Если кто-то скажет, что больному нужна особая диета и он не должен думать о других, он не понял главного: Бхагаван не был болен, это его тело болело желтухой. Он хотел убедить нас в том, что никто, включая его самого, ни при каких условиях не должен получать больше, чем другие. То, что мы усвоили этот урок, было для него важнее, чем вылечиться.

Никакое лечение не могло излечить желтуху, так как невозможно было обеспечить необходимую диету. Однако через некоторое время один старик принес Бхагавану два кислых лайма. Он сказал, что ему приснился сон, в котором говорилось, что Бхагавану нужно давать сок лайма с медом и сахаром. Один прием этого сока излечил Бхагавана от болезни. Без сомнения, он заболел желтухой, чтобы преподать нам урок, и когда болезнь была больше не нужна, он исцелил себя кислым лаймом!

Однажды один преданный из Неллора, Гриддалуру Нараяна Рао, почувствовал недомогание. По распоряжению Бхагавана я готовила для него на кухне специальную лечебную рисовую кашу. Сампурнамма рядом со мной готовила баклажаны. Она положила маленький кусочек баклажана на лист и дала его Бхагавану на пробу. Я позавидовала ее счастью, но, как только эта мысль пришла мне в голову, он попросил меня дать ему воды. Все мы знали, что он никогда не просил ни еды, ни воды. Он просто прочитал мои мысли и в своей бесконечной доброте попросил у меня стакан воды.

Бхагаван не всегда был таким добрым и мягким.

Однажды перед ним сидели пять или шесть преданных и пели гимн, воспевающий Гуру.

Он поднялся посреди гимна и вышел со словами: «Молитвы и восхваления далеко не уведут. Истинное знание дарует взгляд учителя, исполненный милости».

Я возликовала. Разве я не получала его исполненных милости взглядов? Однако мое счастье продлилось недолго.

На следующий день он сказал: «Пока человек не станет шестимесячным младенцем, нет ему надежды на знание Самости».

У меня сжалось сердце. Несмотря на то что я жила в присутствии самого Бога Аруначалы, я была далека от состояния младенца. Думаю, Бхагаван хотел, чтобы мы обладали невинностью, доверчивостью и верой детей.

Я поняла это, когда Бхагаван начал рассказывать нам истории из жизни известных преданных, живших много веков назад. Я задала ему вопрос об одной такой истории.

«В писании сказано, что Бог явился своему преданному и излил на него свою милость, пока тот находился в утробе матери. Возможно ли это?»

Бхагаван ответил: «Почему ты сомневаешься? Разве сомнение принесет тебе пользу? От этого лишь пострадает твоя преданность. Эти истории так же реальны, как если бы ты мне сказала, что ты сейчас находишься здесь».

Бхагаван любил пересказывать истории из древних классических религиозных текстов. Его лицо озарялось, когда он пересказывал эти удивительные жития святых, живших в стародавние времена. Мы также заметили, что его трогало чтение вслух их одухотворенной поэзии. Однажды я была в холле, когда он читал и разъяснял «Тируппугал» Аламелу Амме из Мадурая. Поскольку я не знала тамильского, то могла только наблюдать. Я увидела, как у Бхагавана изменилось лицо, как только он начал читать стихи. Изнутри полилось сияние, улыбка стала лучезарной, а глаза наполнились состраданием. Хотя я не понимала слов текста, о котором он говорил, его объяснения резонировали в моем уме, и я внезапно и глубоко прониклась ими. Все мое существо вознеслось вверх, несомое потоком странных вибраций. Память об этом переживании до сих пор жива в моем сердце. Огромная радость осталась со мной – радость от знания того, что мне посчастливилось сидеть у ног Божественного Существа.

С ним я всегда чувствовала себя так. Бхагаван всегда учитывал духовный уровень каждого из нас и адаптировал свои слова, жесты и даже интонации голоса в зависимости от того, кто перед ним стоял. Аламелу Амма страстно любила «Тируппугал» и Субраманьяна – божество, которое там воспевается. В этот день Бхагаван отразил и увеличил любовь, которую Аламелу Амма испытывала к этому произведению.

Общаясь с детьми, Бхагаван был их товарищем по играм; для семейных людей он был советчиком; для пандитов – кладезем знаний; для йогов – богом воли, богом победы. Взаимодействуя со всеми этими людьми, Бхагаван видел Себя в них, а они видели Себя в нем. Благодаря этому сердца всех этих людей проникались извечной любовью к нему, и люди оставались у его ног. Все, кто приходил к нему, оказывались под влиянием его любви и доброты, красоты и мудрости, переполняющего чувство единства, излучаемое им. Для меня он был подобен огню, непрерывно излучающему духовный жар. Некоторым он даровал особое видение того, что было невидимо для других. Кому-то он читал целые лекции. Вокруг него собирались толпы, и каждый видел его по-своему. Даже его фотографии различаются между собой. Посторонний может и не догадаться, что на них один и тот же человек.

Как-то днем одна женщина из Кумбаконама села рядом с Бхагаваном и воскликнула: «Как я рада, что встретила вас, Свами! Я так долго и так отчаянно хотела увидеть вас. Свами, Прошу вас, будьте добры ко мне, даруйте мне спасение! Я больше ничего на свете не желаю».

Сказав это, она поднялась и ушла.

Бхагаван от души посмеялся. «Посмотрите на нее! Она желает только спасения. Дайте ей спасения, она больше ничего не хочет!»

«Ведь все мы хотим того же, разве нет?» – спросила я.

Он ответил: «Неужели спасение – это то, что можно дать по просьбе? Можно подумать, я прячу у себя тюки со спасением и выдаю его, когда меня попросят. Она сказала: „Я не хочу ничего“. Если это правда, это само по себе спасение. Что у меня есть такого, что я мог бы дать и что они могли бы взять?»

Бхагаван сказал нечто подобное, когда ему однажды подарили колокольчик для пудж. Он звонил в него то так, то этак, извлекая разные звуки, а потом рассмеялся: «Бог хочет, чтобы мы разожгли костер из своих прошлых злых деяний и сожгли в нем свою карму. Но эти люди сжигают немного камфоры и надеются этим сделать Всевышнему приятное. Неужели они и в самом деле верят, что могут получить что-то, при этом ничего не сделав? Они не хотят склониться перед Богом – они хотят чтобы Бог склонился перед ними. В своей жадности они готовы проглотить Бога, но не позволят Ему проглотить их. Кто-то хвастается своими подношениями. Что они могут поднести? Есть статуэтки Винаяки, сделанные из сахара. Преданные откалывают кусочек от такой фигурки и подносят ей же. Разве эти кусочки не принадлежали ей до этого? Очистить ум от мыслей и непоколебимо оставаться в покое Самости – вот единственное достойное подношение Богу».

В ранние годы, когда я только пришла в ашрам, Бхагаван помогал нам размалывать бобы и чистить овощи. Он даже помогал при готовке. Он вставал задолго до рассвета и присоединялся к тем, кто постоянно работал на кухне. Мы, женщины, приходили к рассвету. Бхагаван следил за тем, чтобы к нашему приходу все было готово, и часто мы обнаруживали, что часть нашей работы уже сделана. Мы пытались приходить к пяти утра, чтобы опередить его. Он ответил нам тем, что стал приходить в четыре. Чтобы обогнать его, мы начали приходить к трем. Когда Бхагаван увидел, что мы недосыпаем, он перестал приходить на кухню до рассвета, чтобы дать нам возможность нормально восстанавливаться.

Бхагаван был воплощением мудрости и доброты. Хотя он и не запрещал нам совершать ошибки, он все же требовал точного выполнения его указаний. Нам приходилось выполнять одно и то же задание снова и снова, пока оно не было сделано так, что это удовлетворяло его полностью. Неужели он делал это для себя? Какой ему был в этом прок? Он хотел показать нам, что все может быть сделано правильно, что наши вредные привычки вызваны лишь недостатком терпения и внимания. Иногда, желая добиться от нас нужного результата, он казался жестким, даже жестоким. Бхагаван знал то, чего мы в тот момент не осознавали: что мы всегда можем действовать правильно, стоит только захотеть. Когда убеждаешься в этом на собственном опыте, приходит уверенность, а с уверенностью – покой и добродетель.

Работая на кухне, он был одним из нас, но в холле, сидя на диване, он был великим Богом Кайласа, священной горы. Каждый раз, когда Бхагаван входил в холл или выходил из него, все мы вставали в знак почтения, но было видно, что ему неудобно причинять беспокойство стольким людям. Он не любил формальное почитание ни в каком виде. Я сама убедилась в этом, когда он критиковал меня за следование формальным ритуалам. У меня выработался обычай преподносить ему несколько изюмин каждый раз, когда я приходила из города, потому что традиция требовала не приходить к Гуру с пустыми руками.

Однажды, когда я вручила ему свое обычное подношение, он вскипел и стал меня отчитывать: «К чему эти показные почтение и преданность? Кто научил тебя всему этому лицемерию? Что ты получаешь от этого? Разве нельзя просто вести себя естественно? Всё, что нужно, – это лишь чистое и искреннее сердце. Думаешь, можно сделать мне приятное таким показным почтением?»

Он продолжал довольно долго. Затем, обращаясь к Муруганару, он горько пожаловался, что наша преданность так неглубока, а ее выражение так дешево. И он рассказал историю о преданных, которые издевались над своим Гуру.

«Они устроили шествие со своим Гуру и устроили парад перед толпой. Продемонстрировав его толпе, они вырыли яму и спросили его: „Сам залезешь в яму или тебе помочь?“»

В тот день Бхагаван был в такой ярости, что даже Муруганар боялся простираться перед ним, как он делал обычно.

Бхагаван продолжал: «Когда люди впервые приходят сюда, они искренни, но как только обживаются здесь, они становятся здесь хозяевами. Они руководят всем. Свами должен выполнять их просьбы и игнорировать вред, который они приносят. В награду за их простирания свами должен мириться со всем этим беспорядком, который они сеют вокруг. Они думают, что это его обязанность – носить их на своей голове».

Однажды утром, работая на кухне, я увидела, что Бхагаван перемалывает фасоль. Когда мы видели, что он трудится, нам становилось стыдно, но если мы предлагали сменить его, он сердился и переставал приходить в кухню, что страшно всех нас огорчало. Пока Бхагаван был в холле, он принадлежал всем и каждому, но когда он приходил в кухню, он принадлежал только нам. Если он не приходил, то это было для нас огромной потерей. В тот день я набралась смелости попросить его отдать мне эту работу.

К моему удивлению, он встал и сказал: «Да, закончи это. Я ждал, когда ты придешь».

Когда я закончила молоть фасоль и вернулась в кухню, я увидела, что он варит тыквенное карри в большом котле на сильном огне. Время было около полудня. День был знойный, пламя – жарким, и пар, поднимавшийся над котлом, тоже был очень горячим. Бхагаван обливался потом. Он поручил мне молоть фасоль только для того, чтобы избавить меня от этой мучительной работы! Как я жалела о том, что предложила ему свою помощь! Карри бурно кипело, и кусочек тыквы выскочил из котла прямо на палец Бхагавана. На следующий день мы увидели, что у него на пальце волдырь от ожога.

Когда его спросили об этом, он отшутился: «А, это всего лишь кольцо. Я хотел себе украшение».

Я усвоила этот урок насчет желания освободить Бхагавана от работы.

Кофе в Южной Индии – обязательный напиток. Все приносили в ашрам кофе и пытались заставить Бхагавана пить его. Если он отказывался, остальным было совестно пить без него. Ради них Бхагаван иногда пробовал кофе. Очень немногие люди знали, что он вообще не любит кофе. Под тем или иным предлогом Бхагавану удавалось избегать его по несколько недель кряду, пока наконец его не вынуждал какой-нибудь преданный, ничего не знавший об этом. Однажды жена Аппу Шастри пришла с большой кастрюлей превосходного кофе, но Бхагаван отказался его пить.

«Разве ты не знаешь, что я не люблю кофе?» – спросил он.

Она отпарировала: «А что мне делать? Ночью мне приснилась царственная женщина в воротах храма. Я сразу же поняла, что это сама Парвати. Она сказала мне: „Мой сын не пьет кофе. Приготовь для него хороший кофе и дай ему выпить его“. Так что держите, Свами! Это приказ вашей матери».

Бхагаван возмутился. «Она [Парвати] всегда так поступает – вмешивается в мой распорядок жизни и нарушает мой тапас! Она делала то же самое, когда я жил на горе».

Подавать Бхагавану еду во время общих трапез было делом рискованным. Нашим естественным женским желанием было накормить его до отвала. Он придерживался правила ничего не оставлять на тарелке, независимо от того, что там было и сколько. Нельзя оставлять ни одной недоеденной крошки. Поэтому мы должны были быть внимательными и накладывать ему намного меньше еды, чем нам хотелось бы. Это было нелегко, и часто нам это не удавалось. Он жестко отчитывал нас или, что было намного хуже, болел и страдал. Я не понимаю, как ему удавалось вызвать у себя болезнь, когда кому-то из нас нужен был урок, но наша жизнь представляла собой одно испытание за другим.

Ничего из того, что приносили в ашрам, нельзя было выбрасывать, даже то, что было очевидно бесполезным. В этом Бхагаван был непреклонен. Подношение, сделанное с чувством религиозной преданности, было достоянием Аруначалы, и о нем необходимо было заботиться. Нельзя было даже выливать воду, в которой варилась горькая тыква. В нее добавляли соль и давали коровам. К счастью, коровы не могли сказать нам, что они об этом думают!

Однажды вечером одна деревенская женщина зашла по дороге в ашрам с вязанкой диких горьких трав для коз. Она оставила вязанку у колодца и вошла в холл, чтобы выразить свою преданность Бхагавану.

Бхагаван увидел травы и спросил: «Кто их там оставил? Отнесите их в кухню, добавьте кокоса и сделайте из этого пасту».

У нас душа ушла в пятки. Ужас от того, что нам предстоит съесть, в этот раз оказался сильнее, чем наша преданность. Мы позвали эту женщину и стали умолять ее поскорее исчезнуть вместе с этими опасными травами.

Когда простоквашу взбивают с водой, масло всплывает на поверхность. Если получается много масла, можно сделать много пахты. Поскольку ее нельзя есть, пока она не подкиснет, ее часто отдают бедным или передают в какую-нибудь организацию, которой она нужна. Однажды, когда мы делали масло, у нас получилось много кастрюль пахты, гораздо больше, чем все мы могли выпить за один-два дня. Бхагаван добавил соли и зеленый перец чили и сказал, что она будет хорошо храниться, если каждый день мешать эту смесь, чтобы в нее попадал воздух. Затем он дал подробные указания, как использовать эту пахту в качестве бульона для приготовления овощей, пока она не кончится. Мы делали так четыре дня, но даже после этого осталась лишняя пахта. Такое долгое хранение противоречило всем предписаниям, которым мы следовали в приготовлении пищи. Шантамма, отчаявшись, сделала из оставшейся пахты расам и отдала его без остатка работникам ашрама.

В тот день Бхагаван как бы между прочим поинтересовался: «Куда делась пахта?»

Никто не осмелился сказать ему правду. Конечно, он все уже знал, но пока ему не скажут, он вел себя так, будто ничего не ведает. Он не подавал виду, что читал наши мысли. Обычно мы могли видеть по его поведению, что он всегда знает, что происходит.

Вода, стекающая со статуи божества в храме, считается святой. Поскольку Бхагаван был нашим Богом, всё, что касалось его тела, было для нас священным. Вода, которой он мыл руки, ноги и все тело, остатки его еды, сам лист, служивший ему тарелкой, – все это было для нас священным. Он знал это и с невероятными ухищрениями делал так, чтобы все это не попадало нам в руки. Иногда он взрывался, но, как правило, это было молчаливое противостояние.

В самом начале всё делалось по-простому. После каждого приема пищи Бхагаван мыл руки над медным сосудом и оставлял свой лист, чтобы его выкинули. Он изменил свои привычки после того, как однажды во время трапезы у входа в столовую обнаружили девочку. Бхагаван спросил ее: «Чего ты ждешь?» Она наивно ответила: «Святую воду».

Так Бхагаван узнал, что воду, которой он мыл руки, люди забирали домой и почитали как святыню. В тот день Бхагаван взял свой лист, собственноручно выбросил в мусорный ящик и помыл руки над канавой.

Прабхавати Рани, желая избавить Бхагавана от этих хлопот, попросила у него разрешения убирать за ним в столовой. Но Бхагаван спросил ее: «Почему не за всеми? Почему со мной надо обращаться не так, как с другими?» Тогда она взяла на себя обязанность ежедневно убирать всю столовую, и Раджа Айер присоединился к ее обету. Однако со временем стало еще хуже, так как люди глупы и упрямы. Бхагавану приходилось мыть ноги над песком или камнями и следить за тем, чтобы вода, в которой он купался, без остатка ушла в землю. Он тщательно очищал свой лист-тарелку, а помощник, которому он доверял, тайком выбрасывал этот лист.

Бхагаван готов был вынести все что угодно, чтобы научить нас добродетелям, необходимым для поиска своей Самости. Наша жизнь в ашраме была школой йоги, и довольно тяжелой школой. Книжное знание ничего не значило для него. Имели значение лишь характер и подлинный духовный опыт.

Со временем он перестал работать на кухне, но его все еще можно было застать в столовой. Когда все уходили после еды, он оставался на своем месте, и мы могли собраться вокруг него, чтобы побеседовать и послушать его драгоценные слова. Он учил и наставлял нас, и мы забывали прошедшие годы и снова были счастливой семьей, как в былые времена.

Нужно было жить и работать с ним, чтобы знать, сколь великим учителем он был. Через мелочи обыденной жизни он учил нас веданте и в теории, и на практике. Он вел нас с абсолютной мудростью и бесконечной добротой. Мы менялись до самых основ нашего существа, даже не зная глубины и масштаба его влияния. Лишь сейчас, после стольких лет, мы можем видеть смысл приказов, запретов, замечаний и взрывов гнева, которые нам приходилось сносить. В то время мы мало что понимали и просто слушались, лишь потому, что чувствовали, что он – Бог. Даже это чувство мы испытывали лишь благодаря его милости: время от времени он разрешал нам видеть в нем того, кем он был на самом деле – Всевышнего, а не привычное для нас человеческое тело.

Мы были женщинами, простыми и необразованными. Наша любовь к нему – отражение его любви – привязала нас к его стопам и заставила остаться с ним навсегда. Ради него мы бросили свои дома, отказались от домашнего очага и от всех своих земных уз. Мы лишь знали, что с ним мы в безопасности, что каким-нибудь чудесным образом он приведет нас к нашей цели. Он сам был нашей целью, нашим настоящим домом. О большем мы не ведали и не заботились. Мы даже не сразу усвоили урок равенства между человеком и животным, который он так старательно преподавал нам. Для нас существовал только он один. Его сияющей формы хватало для нас. Тогда мы не знали, что этого недостаточно, что человеческая душа должна научиться охватывать всю Вселенную и осознавать присутствие Самости в каждом живом существе. Мы слишком концентрировались на нем и сопротивлялись, когда он заставлял нас включить в зону внимания другие проявления Самости, окружавшие нас. То, что он время от времени обращался с нами жестко, ставило нас в тупик и заставляло плакать. Теперь же мы видим, что это любовь страдала, как роженица, рождая новую жизнь.

Йоги упорно и подолгу практикуют самоконтроль, чтобы достичь состояния, в которое Бхагаван вводил нас, когда мы работали с ним на кухне. Он превращал мелкие повседневные задачи в дороги, ведущие к свету и блаженству. Мы испытывали экстаз, когда мололи, восторг – когда готовили, радость – когда подавали преданным иддли. Почему? Потому что, пока делали все это, пребывали в состоянии, в котором ум находится в Сердце. Наши сердца были с ним, в нем, и он был во всей работе, которую мы выполняли. Тот, кто не имеет подобного опыта, не знает, сколько блаженства может нести в себе человеческое сердце.

Хотя физически его больше с нами нет, он до сих пор направляет нас, как и раньше. Он не отпустит нас, пока мы не достигнем другого берега. Это наша непоколебимая вера. Мы можем не всегда осознавать его наставничество, но в его руках мы в безопасности.

Шри Кришна из сострадания стал пастушком, чтобы показать простым девушкам-пастушкам путь к освобождению. Так же и Бхагаван – та же высшая сущность, но в другой форме – стал готовить еду, чтобы спасти несколько невежественных женщин. Своими глазами он подавал своим преданным пищу духа, а руками – хлеб жизни.