Запомнить: легкий ветер щекочет щеку прядью волос; мотыльки кружатся, горя синим пламенем, вокруг ствола человеко-дерева; пахнет жареным мясом. Можно на миг закрыть глаза и представить сочный, скворчащий на сковородке бифштекс. Пятый мысленно улыбнулся. Господи, как же давно он не ел.

Забыть: ощущение грязных, липких рук, измазанных в крови, в гное, в дерьме и еще бог знает в чем; протяжные вопли свиней, в этих криках жалобная нота смешивается с угрозой, и холод, холод, холод. Забыть красный цвет. Уничтожить, стереть, удалить само слово «красный» и его производные, синонимы. Не существует больше алого, багрового, пунцового, червленого, гранатового…

Хочется… Хочется надышаться перед смертью. А еще увидеть Машеньку. Доченьку. Страсть, как хочется обнять малышку, почувствовать тепло её тела, увидеть свет её глаз, запомнить сладость её смеха. Да что там: просто бы увидеть её.

Пятый слышал, как рвалась спасительная кишка, но сделать ничего не мог. Не успел он спрыгнуть на костяную ветвь, не успел сгруппироваться, чтобы не рухнуть вниз.

Чавкнуло, и вот уже руки хватали пустоту.

Под действием силы тяжести тело, словно мешок муки, рухнуло вниз. Время затормозило свой бег. Неужели смерть близка? Всё — баста, конец? Мысль эта пугала. Заставила задуматься, что будет с Машей? И увидит ли он там, в нежизни, жену? Пятый приготовился к тому, как перед глазами хороводом закружатся воспоминания из прошлого, но отчего-то они не появлялись.

Нельзя умирать. Рано.

Пятый, содрав ногти, схватился за костяную ветвь. Вокруг него пищали свиноподобные существа, ревел ветер.

— Ты жив?! — крикнул Тринадцатый.

Он лежал на верхней ветви и тянул к нему руку в тщетной попытке дотянуться.

Что-то пролетело над головой Пятого, чиркнув острым по плечу, и вспороло кожу.

Давай же! Соберись! Не дай исчезнуть этому дряхлому телу. Поднимайся. Чувство, что рядом находится кто-то невидимый и опасный, становилось всё острее, по мере того как силы таяли.

Зеленые жилы на левой руке вспухли и засияли болотным светом.

Превозмогая невыносимую боль в мышцах, Пятый подтянулся. Ему хотелось кричать, выть от страданий, выпавших на его долю, но чертов хоботок лишь со свистом втягивал сырой воздух. Последний рывок! Отдохнешь позже. Сейчас не время сдаваться. Он взглянул в черные дыры глаз Тринадцатого, молча прося о помощи. Тот покачал головой, поднялся и полез на верхние ветви.

Предатель! Сука! Стой. Не уходи. Пожалуйста.

Зеленое пламя, вырывающееся из жил, стало сильнее. Задрожал воздух. Запахло озоном, по ветви заплясали электрические разряды. Вокруг Коли заметались энергетические искры, вылетающие из руки. Стоны свиноподобных существ рассыпались эхом изумления. Зеленые жилы взорвались сверкающей звездой энергии.

Пятый ощутил, как каждая клетка вспыхнула невыносимо мучительным и в то же время восторженным чувством.

Поднимайся.

Он взгромоздился на костяную ветвь. Тяжело дыша, он попытался подняться, однако тело стало деревянным и не слушалось его. «Надо-идти-надо-идти-надо-идти», — не смолкая, крутилось в голове.

Всего лишь минута отдыха. Это все, что требовалось. Жалкая минутка. Надо перевести дух и…

Что-то засвистело, а затем Коля почувствовал толчок в спину. С трудом удерживаясь, чтобы не рухнуть с дерева, он обернулся. На его ветвь карабкались свиноподобные существа. Одна из тварей умудрилась метнуть лезвие ему в спину и, по-видимому, все-таки смогла достать его. Коля дотронулся до спины. Пальцы оказались густо испачканы кровью. Ладонь была словно измазана в красной масляной краске.

Пятый нахмурился и направил пылающую зеленым пламенем руку на тварей. Сдохните! Ненавижу! Из кончиков пальцев вырвался ослепительно сверкающий луч болотного цвета. Он врезался в тварей, сияя и освещая одержимое жаждой убийства лицо Пятого. Свиноподобные существа завизжали от боли. Необоримая сила смолола их морды в кровавую кашу, а тела вплавила в ствол человеко-дерева.

Давясь от ярости, Пятый закричал. Зеленое пламя, обжигая кожу, перекинулось на плечи и спину. Хотелось убивать, рушить. Ничто его не остановит! Он еще не дошел до конца. Дочь будет с ним, и сам дьявол подавится собственными кишками, встав у него на пути.

Пятый бросил взгляд вниз. К нему по стволу ползла бесформенная гигантская тварь. Глаза её горели холодным, как зимняя луна, светом, а лягушачий рот блестел от крови. Уродина хватала свиноподобных существ и копий Коли и втягивала в свое тело. Жертвы кричали, корчились от ужаса, исчезая в плоти монстра.

Пятый её не боялся. Он знал, что подняться по ветвям у него не получится: слишком высоко они стояли друг от друга. Поэтому бой с тварью был неизбежен.

«Давай, сука. Посмотрим, кто кого. Подойди ближе. Я не боюсь! Не боюсь, сука!»

Свиноподобные существа оказались зажаты между бесформенным монстром и обжигающим болотным сиянием. Наиболее смелые из хряков бросали цепи с лезвиями в тварь в тщетной надежде ранить или даже убить, однако чудище всасывало их в себя. Остальные же люди-свиньи лезли в зеленый огонь, где их кожа лопалась, а глаза испарялись от высокой температуры. Самых резвых Пятый убивал вырывающимся из руки лучом. Он наслаждался дармовой энергией, не замечая, как кожа начала змеиться морщинами, как мышцы принялись высыхать.

Бой до конца! Бой до смерти! Он не уйдет, не сбежит как жалкий трус. Времена Мертвяка давно прошли. Пора показать Кивиру, с кем он имеет дело.

Пятый нахмурился.

Вот один из хряков метнул лезвие прямо в него, однако он расщепил жалкую железку на атомы еще до того, как оружие коснулось тела. Коля вскинул горящую зеленым пламенем руку и выбросил столб огня в уродца. Тот не успел даже пикнуть. Луч оставил от него лишь тень на стволе. Вот другой хряк попробовал перепрыгнуть на соседнюю ветвь, чтобы незаметно подкрасться к человеку. Пятый расплавил его в спасительном зеленом пламени.

Трусы! Давайте же! Лезьте!

Закрыв глаза, Коля позволил прятавшейся долгое время силе освободиться. Хотелось не думать, хотелось дать возможность пламени самому выбрать жертв. Поэтому вон бередящие душу воспоминания. Пусть они поджарятся в огне.

До ушей Коли долетели новые душераздирающие крики, не просто тревожные визги, но вопли боли и ужаса. Горите, милые свинюшки. В аду всем хватит места. Даже таким как вы.

— Эй! Парень, я тут! — закричал Тринадцатый.

Пятый поднял голову. Ходячий мешок плоти все-таки не бросил его. Тринадцатый сделал из своей руки веревку.

— Ты слышишь меня? Погаси огонь. Я скину тебе канат, и ты попробуешь подняться. Здесь до верхних ветвей добраться легче легкого. Мы сможем спастись!

Погасить пламя?

Пятый отшвырнул эту ужасную мысль, едва та возникла. Нет, нет и нет. Пусть твари почувствуют его злость, ярость. Никому не будет спасения. Они должны сдохнуть, мучаясь. Никто не уйдет. Никто не спасется. Он слишком долго терпел, слишком много прятался.

— Не дури, — настаивал Тринадцатый. — Полезли наверх. Тварей не остановить! Посмотри! Их очень много. Убери пламя, чтобы я смог вытащить тебя, пока есть возможность. Пожалуйста.

Жар, исходящий от зеленого огня, словно бульон в котле каннибала, покрыл его кожу тонкой пленкой пота.

Пятый отрицательно покачал головой. Он не уйдет. Не сейчас. Страх, который не отпускал его последние несколько месяцев, разжал свои тиски, превращаясь в желание убивать.

Раздался грохот. Утробно урча, бесформенная тварь сломала костяную ветвь и принялась лупить ею по стволу человеко-дерева. При каждом ударе тело монстра начинало колыхаться, словно изнутри он был заполнен водой, а из лягушачьего рта выплескивалась черная липкая жижа. Взгляд больших мертвых глаз колол, как острие мясницкого ножа. Тварь медленно карабкалась к Пятому, словно наслаждалась долгой охотой. Еще бы: ведь трофеем в этой схватке мог стать сильный противник, а не жалкий и визжащий хряк.

— Я ухожу! — сказал Тринадцатый. — Парень, пойдем со мной. Я в последний раз тебя прошу. У нас еще есть шанс спастись.

На мгновение Пятый заколебался. А что если его копия права? Можно просто убежать. В очередной раз. Стоит ли игра свеч? Из схватки с тварью выйдет лишь один победитель. А там, наверху, ждал Кивир, который бы смог вернуть Машу и… и жену. Почему вдруг он решил изобразить из себя бессмертного? Не стоит обманываться.

Зеленое пламя разом исчезло, иступив место слабому болотному свечению жил. Запах гари тут же рассеялся.

— Правильный выбор, парень! — сказал Тринадцатый, улыбаясь беззубым ртом.

Он скинул руку-канат и шире расставил ноги. Пятый оглядел себя. Сердце тревожно застучало. Руки и ноги превратились в длинные палки, увитые темно-синими и зелеными венами, на груди выступили ребра, отчего показалось, что сухая кожа вот-вот порвется. Пятый тяжело вздохнул. Неужели огонь так сильно преобразил тело? Хватит ли сил подняться?

— Хватайся! Я попробую подтянуть тебя к себе.

Пятый вцепился в канат. На миг мелькнула трусливейшая мысль, от которой он скорчился, как волосок в огне: подняться не получится, а свиноподобные существа и бесформенная тварь уже близко. Зеленое пламя вряд ли вновь вырвется из вен, а если и вырвется, то долго гореть не сможет — потрачено и так много сил.

Холодный ветер ударил в спину. Он немного прочистил мозги. Не собираясь и дальше стоять столбом, Коля попробовал подтянуться на руке-канате Тринадцатого.

Гигантская бесформенная тварь завизжала. Вой оказался настолько громким, что уши заломило от боли.

Не смотреть вниз. Не смотреть. Ползи, твою мать!

— Лезь! — надрывался Тринадцатый. — Давай же!

От волнения живот сводило болезненной судорогой. Чертовы мышцы нестерпимо ныли. Пятый пытался вскарабкаться по канату, однако ничего не получалось.

Он ожидал, как в спину вопьется холодное лезвие и пробьет, добираясь до сердца, мягкую плоть, тросы мышц, кости. Вот-вот… Вот сейчас… Но секунды сменялись секундами, а он оставался жив.

— Я попробую тебя поднять, — сказал Тринадцатый, скривив лицо в чудной гримасе. — Постарайся хотя бы просто крепко держаться.

Пятый послушался. Вспотев и дрожа от холода, он бросил взгляд вниз. Бесформенная тварь, чавкая ртом-ковшом, хватала свиноподобных существ и втягивала в себя. По её телу ползла холодная, похожая на катаракту, дымка. От одной мысли, что тварь сожрет его, по телу побежали мурашки.

Только не сдаваться. Надо терпеть. И не из таких ситуаций выкарабкивался. Хотя самое время помолиться. Пятый попробовал вспомнить хотя бы одну молитву, но голова была забита картинками бесформенной твари, пожирающей всё на своем пути.

Тринадцатый, упираясь ногами в костяную ветвь, начал медленно вытягивать его. Внезапный вой бесформенной твари заставил Колю сильнее вцепиться в канат.

— Я не могу, — выдавил мешок с костями. — У меня не получается тебя поднять. Ты слишком тяжелый.

«Пожалуйста! Вытащи меня. Попробуй еще раз. У тебя получится. Всего один долбанный рывок». Пятый дрожал, сердце едва не выпрыгивало.

Чавкнуло.

Канат удлинился, затем раздался сочный хруст.

— Я сейчас уроню тебя! — закричал Тринадцатый. — Извини! Я не могу.

И тогда Пятый всё понял. Он отпустил канат и позволил силе тяжести утянуть себя в пустоту. Он падал сквозь страх и боль, стиснув кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев.

Конец всему. Прости, Маша. Прости, Алёна. Не получилось.

И тут Коля увидел, как гигантская тварь вскинула руку, чтобы схватить его.

Он не стал сопротивляться. Что можно было сделать? Из вен на левой руке вновь вспыхнул огонь, но пламя оказалось таким слабым, что даже муху не получилось бы спалить. Пятый не хотел умирать. Перед глазами стоял образ дочери. Господи, за что? Зачем столько мучений ради такого конца?

Казалось, тварь специально выставила руку так, словно нарочно демонстрируя, какими черными выглядели ладони в красном свете. На фалангах пальцев пузырилась густая зеленая жидкость, похожая на гороховый суп. Пугало несоответствие черного, словно вылепленного из плохой глины, тела и бледного лица, светившегося жабьей улыбкой.

Пятый закрыл глаза не в силах больше смотреть на собственную смерть. Он почувствовал, что приятное ощущение полета прекратилось, и сотни мельчайших иголок впились в каждую клетку, в каждую молекулу тела. Боль выдернула сорняки-мысли, заменяя их искаженными образами прошлого.

Тварь схватила Пятого, но не спешила откусывать ему голову.

* * *

Кручу-верчу, запутать тьму хочу. Стучите-стучите, разноцветные камушки. Мысли мои окольцовывают браслеты липких воспоминаний. И хочется забиться зародышем в мамкином животе, да только сгнила давно пухлая пуповина и корявым деревом разрослись кости.

Я хочу прогнать бесстыдные мысли. Пускай они себе пищат и резвятся в усыпанной колкими звездами ночи. В конце концов, я давно заслужил отдых. Но грехи хищными скалами изгибаются надо мной, пытаются задушить морщинистыми руками.

И нет мне радужного покоя. Господи, прости меня грешного.

Имен у меня столько же, сколько блох на дворовой собаке. И иногда я путаюсь в их холодной противной паутине лжи. Мне хочется зажмуриться, сжать пунцовые губы и забыть о собственном существовании. Но не могу убежать от себя. Я покорно принимаю боль и в мнимом сладострастии облизываю ступни мучителей. Синяки прочно облюбовали мое тело.

У меня много имен. Дохляк, Мертвяк, Коля, Николай, Пятый. Мои разноцветные камушки. Мои пластилиновые маски, скрывающие истинное лицо. Мои узорчатые бархатистые листочки, спасающие тело от палящих лучей. Я так прикипел к своим именам, что не могу жить без них.

Господи, почему ты обделил меня своим вниманием? Почему не любишь? Почему не подарил целительную жизнь? Почему? Что со мной не так? Какая частичка моего «я» тебе не понравилась? Вопросы, вопросы, вопросы…

Хотя… Я не сержусь на тебя, Господи. Ты не вел меня по немыслимому лабиринту моей жизни. Я все делал сам! Сам! Не уповая на твою милость. Не мечтая о твоем отцовском поцелуе. Мне есть чем гордиться. И пусть в моих словах сквозит грусть, пусть слезы полны могильных червей.

Я расскажу тебе, Господи, одну полуисторию. Хорошую полуисторию с правильным концом. Жила-была на свете семья. Про такую в книгах пишут и песни поют. Он — словно молоденький дуб. Сильный, по венам не кровь — огонь течет. Глаза подобны ночи в разводах причудливых теней от звездного неба, дыхание напоминает шум листьев березы, а тело, кажется, высечено из мрамора. Она — словно грациозная кошечка. Молоденькая, умненькая, красивая, как летний закат. Александр и Ольга.

Ольга и Александр.

И была у них дочь. Вероника. Карие глаза от отца, узкая полоска рта от мамы. Пела малышка словно ангел. И вот песни её привлекли бесёнка. Несколько вечностей он прятался под землей, потому что кожу обжигало солнце, а ветер мог сломать тоненькие кости. Но прослышал бесенок от братьев своих, что живет себе на свете девочка Вероника с таким чудесным голосом. И захотелось ему увидеть малышку.

Что делать?

Долго думал бесенок, но все-таки нашел выход из ситуации. По вечерам незаметно он вселялся в тело папы девочки, чтобы послушать её дивный голос.

А как чудесно она пела!

Понял бесенок, что не может жить без малышки и остался в теле её отца. Да ведь только и другие духи захотели послушать пение девочки!

Так и появился я, Господи.

Я — дитя, родившееся не от женщины, но от любви. Я — человек без тела. Я тот, кто появился на свет в круговороте мокрых запахов леса под уханье филинов. Я тот, кто никогда не пробовал теплого материнского молока. Я одиночка, не видевший настоящего солнца. Я — ребенок без детства, которому пришлось стать взрослым в первую секунду жизни.

Я.

Благослови, Господи, бесов! Ведь именно им я обязан своим существованием. И хочется верить, что когда-нибудь бесы освободят меня из плена чужого сознания. Ведь так несправедливо ни разу не увидеть бег молочных барашков по синеве неба, не услышать шум прибоя, не коснуться любимой девушки.

Я видел лишь искусственный мир, созданный бесами, чтобы контролировать сознание папы Вероники. Мне придумали колючее прошлое и режущее настоящее. Зачем? Не знаю.

Я стал Дохляком. И место, куда меня отправили продираться сквозь сопротивляющиеся ветки ненастоящей жизни, оказалось отравлено болью и отчаянием. В том месте коробки мертвых домов вылезают из бескрайних полей асфальта, а небо по цвету напоминает плоть мертвеца. Там чайки с металлическими кольцами на шеях кружат над гигантской пирамидой мусора в поисках съестного. Там зомби питаются расплавленной пластмассой, чтобы утолить голод. Там по ночам из провалов магазинов и нор выползают человекоподобные твари с мушиными хоботками.

Город.

Мое короткое детство прошло в этом месте. Но если бы у меня появилась возможность вернуться, то я бы согласился без промедления. Ведь несмотря на некоторые ужасы, Город идеален для такого, как я. Только я мог оценить исполинскую красоту звездного неба под крики мертвецов, с которых сдирали кожу. Только я, вытянув дрожащие руки, мог касаться пальцами искусственных солнечных лучей и наслаждаться их теплотой. Только я мог вглядываться в алмазные очи чаек и мысленно просить птиц о смерти.

Только я.

Господи, прости меня грешного. Подари тело, в котором бы мне не пришлось делить его с другими псевдодушами. Ведь ты можешь, я знаю. Зачем ты обрекаешь меня на страдания? Скажи! Скажи, в чем моя вина? Не я выбрал родителей. Почему я должен страдать? И если ты, Господь, не хочешь со мной разговаривать, не хочешь слышать мои елейные речи, то убей меня. Сотри мою душу.

Не мучай меня. Я готов служить тебе, убивать ради тебя.

Господи, помилуй!

Я существовал в Городе и тешил себя искусственными воспоминаниями о семье. Я сам не заметил, как кричащая пустота съежилась в глазах и отступила.

В один прекрасный день в моей голове появился голос несуществующей жены. Алена, милая Алена, ты не представляешь, как повлияла на меня, как изменила мою душу и гниющее тело. Долгое время молчавшее сердце забилось в клетке ребер. В давно мертвых нервных окончаниях вновь забегал электрический ток. Плоть моя ожила, и с каждый часом я все больше и больше превращался в человека. Мне уже не надо было глотать расплавленную пластмассу.

Твой голос, Алена, я буду всегда вспоминать в темные ночи. Кто бы тебя ни послал, для меня ты навечно будешь многоочитым ангелом. Я никогда не увижу сияния твоих глаз, никогда не почувствую дрожь тела во время экстаза, никогда не прикоснусь к твоему карманному гребешку для волос. Никогда. Звучит как приговор. Вряд ли я смирюсь с тем, что ты, моя маленькая нежность, была лишь недолгим сном.

Прости меня, Господи, грешного. Молю о пощаде. Если ты не хочешь принимать мои молитвы, то обрати свой всевидящий взор на Алену. Сделай хотя бы её человеком. Ведь она мать! Мать не существовавшего ребенка. Она не знает, что Машеньки никогда не было.

Почему ты так жесток? Откуда в тебе, Господи, столько злости? Смягчи свое сердце, подари хотя бы намек на шанс спастись, как подарила мне Алена. Она привела меня к Маше. Только представь, что почувствовал я, увидев в заброшенной станции метро комочек живой плоти.

Слезы застилают мне глаза, а грудь словно сжимают тиски. Больно вспоминать. Я помню в луже мое, исковерканное сквозняковой рябью, дрожащее, тусклое лицо. Помню, как нашел Машу, лежащую без сознания, возле эскалатора. Её лицо и одежда были измазаны грязью, на лбу красовался большой лиловый синяк. Мне и в голову тогда не пришло, как сильно Машенька напоминала другую девочку. Веронику. Если вдуматься, то малышки похожи друг на друга, как капли воды. Различие лишь в том, что Вероника существовала в действительности, тогда как Маша — лишь в моей черно-синем мире.

Я и дочь вырвались из Города и попали… Куда мы попали? Боюсь, не могу объяснить. Возможно, в один из бесовских осколков бывшего «Я» Александра. Или в мысли беса. Не знаю. Мне было все равно. Я радовался, что нашел Машеньку, и собирался жить как настоящий человек. Я, придумав незамысловатую, серую молодость, жаждал раствориться в мнимых воспоминаниях… Счастье не могло продлиться долго. Бесы отняли у меня Машу. Они принялись менять мой облик, гоняя по фантасмогоричным мирам своих искореженных психик.

Я до сих пор не могу понять: за что меня все не любят? За что проклинают и пронзают сердце металлическими прутьями? За что плюют в лицо и пачкают душу? Только сейчас у меня есть возможность проанализировать всё произошедшее. И… И… И я, Господи, взываю к тебе, чтобы ты обратил наконец на меня внимание. Нет сил терпеть. Нет сил сражаться. Я думал, что я сильный. Но это неправда. У меня нет ничего, за что стоило бы цепляться. Будь у меня даже крохотная надежда на твою милость, то я бы, возможно, еще поборолся. Но ты не дал мне знака. И потому я прекращаю свой путь.

Бесы вдоволь поиздевались надо мной, назначив в проводники псевдоубицу моей псевдожены. В пластмассовом, еще никем не обжитом мире я отправился на поиски семьи. Стоит ли рассказывать о том, что пережил? При одном воспоминании об ужасах того мира у меня проходит дрожь между лопаток, а во рту появляется странное ощущение: мерзка острота зубов, отвратительна липкая слюна. Нет-нет-нет. Я больше не хочу вновь почувствовать себя сумасшедшим. И пусть мое существование греховно, а простое, как материнская любовь волчицы к волчонку, желание любоваться красотой бытия задушено злом. Пусть. Я не хочу существовать, Господи. Я хочу жить.

Ты злой бог. Твоя ненависть не знает границ. Человек должен умолять тебя, облизывать твои ступни, чтобы ты, наконец, обратил внимание на него. Ты ведешь себя как капризный ребенок. Мне хочется плюнуть в красную полутьму твоего рта. Я люблю и ненавижу тебя, Господи.

Люблю и ненавижу.

И если быть полностью честным, то я обязан назвать еще одно мое имя. Только не оставляй меня! Прошу! Посмотри, как цвет моего несуществующего лица потеплел, как глаза увлажнились, словно я глотнул спиртного, как заблестели губы… Губы ли? Или хоботок? Пожалуй, уже не важно.

Итак, все маски прочь.

Мое шестое имя — Повелитель мух. Вельзевул.

* * *

Сознание вернулось к Пятому вместе с тошнотой. Перед глазами все еще стояла картинка из сна, в котором он признавался Богу…

Стоп. Что происходит? Пятый попытался пошевелиться, но обнаружил, что увяз в чем-то липком по самый подбородок. Слушалась лишь левая рука, торчавшая из бурлящей массы. Зеленые вены вспухли и горели тусклым болотным светом. Кое-где они лопнули, сочась кровью.

Да что же это такое! Где он? И тут память услужливо выудила из глубин недостающие кусочки мозаики. Пятый скривился. Он пытался взобраться по руке-канату Тринадцатого, но ничего не получилось. А затем он прыгнул в бездну. Дальше…

Нет-нет-нет-нет.

Твою мать! Неужели гигантская тварь все-таки поймала его? И… И… Что случилось?

Пятый попытался высвободиться из черной бурлящей массы, но не смог. Самое противное было, что с каждой секундой он еще глубже погружался… Погружался во что? Превозмогая чудовищную боль в шее, Пятый все же повернул голову. Бесформенная тварь глядела на него мутными глазами-ножами. Она висела на человеко-дереве, держась одной рукой за костяную ветвь, и неотрывно пялилась на то, как её плоть всасывала его в себя.

«Не борись, — послышался в голове голос Алены. — Хватит. Ты сделал все, что смог».

Но ты же…

«Глупый-глупый Дохляк, — горько прошептала она. — Сны тебя ничему не учат. Ты старался спасти и меня, и Машеньку. Не получилось. И в этом нет ничего страшного. Ведь нас и не было никогда. Ах, как я бы хотела поцеловать тебя, Коленька. Как хотела бы прижаться».

Вранье!

Мушиный хоботок вытянулся, раскачиваясь в такт дыханию монстра.

«Это наш последний разговор. Коленька, не борись. Пусть Легион сделает тебя частью себя. Больше не придется страдать. Коленька, ты так старался. Отдохни. Пожалуйста. Ты получил ответы на все свои вопросы».

Пятый вновь попытался освободиться, но не смог.

«Не мучай себя. Другого выбора уже нет. Просто закрой глаза и позволь плоти Легиона поглотить тебя. Нас ждет Кивир».

Что произойдет?

«Коленька, тебе будет очень хорошо. Обещаю, мой милый. Остальные расскажут всё. Ты не будешь один».

А ты? А Маша?

«Мы всегда будем с тобой. Будем частью тебя. Закрой глаза».

Закрыть глаза…

И довериться Алене. Больше нет смысла сопротивляться…