Тебя я ещё не ударил в торец, А только легонько – по краю бокала, Плоть вдруг загудела иль духа искала Небьющихся бьющихся наших сердец? От ласки не только бокалы поют, Сухое вино закипает от ласки! Мы слушаем внутренний голос огласки Две тысячи лет на пороге минут. Скрестив олимпийскую пару колец, Волнуется образ в румянцевой краске; Подвижны уже неподвижные пляски, Я вижу – живой звуковой изразец. И руки незамкнутый контур замкнут, И вновь на кресте силового кристалла Нам тонкого горла становится мало, Ломается пряник и щёлкает кнут…

Зависли обе половины завесы в храме, Вынут отвес, разошлись зависы, Лишь хлещет, изъясняясь обиняками, Бисер по линии биссектрисы. Тепло могучее вспоминала Ты – первобытной прохлады катет… По лезвию сумеречного скандала Едет солнце на самокате.

Мир поры весенней очень зыбок, Зеленью кровоточит покров. Швейная машинка без ошибок Нервно оставляет ровный шов. Крылья ног, бегущие от шеи, Держат вещества двойной клубок. Лишние соединяют щели Намертво мужской и женский бок.

Писатель, культуролог, референт, моя жена – красавица при муже, попробовал заразу из анкет, прошел по ссылке – стало только хуже. Зарин, зоман и, кажется, иприт в синильной кислоте и жизнь в аджике… И что ещё мне ближний воспретит, коль самый шик – нетерпеливо шикать. Сегодня я перевернул инет и снова очутился на отшибе. А знаете, меня в рассылках нет, мне даже спам приходит по ошибке! Когда-нибудь Вселенная сгорит, и коридор становится всё уже… Как много этот мусор говорит тому, кто тоже никому не нужен.

вкушая предвкушение без памяти смущён зачем я белой женщине дал чёрный слушать стон и сам за ним ухаживал растил в её груди увековечил заживо засады впереди весёлая обочина нет просто кровь взболтать разлукой пропесочена летает в стае стать рабочие мозольчики колечки и куски не стою их нисколечко до гробовой доски

Ты подбираешь меня, монету, потерянную другой, и трешь между большим и указательным. Я пытаюсь быть новым, даже блестеть. Ты смотришь – сколько я стою, изучаешь лицо, выдавленное на мне. Я делаюсь почти настоящим монархом. Но мало тебе. Ты наклоняешься, ударяешь по мне и слушаешь. Я звеню для тебя самым чистым звуком, почти без изъяна. Наконец, словно опытный меняла, ты надкусываешь меня: может быть, я изогнусь, как фальшивый червонец. Но я твёрд, я прохожу испытания: пусть не золото, все же приличный сплав. Успокоенная, ты можешь теперь тратить меня, как угодно.

От самого низу до самого верху прошла ты суровую ныне проверку. А я не прошёл, как меня ни вини, проверку невинной твоей болтовни. Я – два человека, а ты – все четыре, знать, восемь поэм — о войне и о мире.

Когда ты взяла себя за яблоко, я схватился за сердце. Дети вышли, оставив сосуд наполняться жаждой. Непроницаемые прежде, зрачки стали прозрачными… Ты спустилась – и мне захотелось подняться.

Ждали кто первым перестанет притворяться что спит На полосе отчуждения в мелкую косую полоску И смотрели общий сон во всю ширь сообщающихся сосудов У моего шеста стая твоего шестого чувства описывает восьмёрку Опоясанная бегущей строкой Добро пожаловать пишет Сжимаем скрижали как ужаленные двусторонней поверхностью кожи И невозможно поставить точку потому что она стоит во весь рост А когда я закрыл глаза мне открылось твоё лицо

Небосвод расколот, Треснула земля. Ты сломала холод, Не ломай тепла! Из сосудов джины Вышли и дрожат… Не губи мужчины, Пожалей стишат.

А ты ещё не выскочила за Манекен из скотча – глаза в глаза — Иголку в стоге сена вознеся? Если хочется, То нельзя! Меры голые принимали с голоса, Проводили до сердца сырые полосы, Инкассация санкций Касается космоса; Был на волоске я, А взял за волосы. Мир изменился в своей основе За две недели. И благодать Ударных яблок Нас дарит в слове! Ты же просила Не пропадать.

Нет вешнего тепла для нас бездонней, волшебней, шире, выше и милей. Я – в сетке линий на твоей ладони, а ты – в буграх свободы — на моей!

Шумел камыш и ухал филин, В лесу метались факела. Мы изливали суть извилин От первой яблони дотла. Мурашки бегали по кругу И собирали мне в ладонь Ткань, выточки, меха, подпругу И вербы верховой огонь. А как сказали, так и будет, Верну я ткани и меха, Повешу жёлуди на дубе И разодену шалью мха… Но не расстанусь лишь с осенней Мечтою раскачать камыш И жить под сенью сотрясений, Так ты волнуешь и томишь.

Создан из эмоций наш консорциум И сулит безумное сияние. Почему не иссякает солнце? Потому и сердце не иссякнет!

В объятиях гипюровой пурги Пируют тупики и переулки. Мы выставили душу на торги И тело плоти – до последней втулки. И кормим тут не клавиши с руки, Пока от сотрясений не померкли… А кто-то поднимает номерки, Как рукава распятий – на примерке. В цепную канут перемену блюд — Кто видел лот на блюде, зрящий мило; Не наступил ещё последний суд, Как душу пред молитвой защемило! Короткое дыхание моё Идёт насквозь, не оставляя стружки… А небо рвёт постельное бельё И вспарывает – снежные подушки.

Во тьме седых веков и в этот самый миг, когда ещё едва взбивается сметана, мы – тайна даже для себя самих, и это — государственная тайна!