- I -

Вторая часть истории Голема, прозвучавшая на следующий день после первой, вышла не короче, но слушать ее оказалось полегче: не так она была беспросветно мрачна и не являлась уже неожиданностью.

С полудня видно было, что Голему не терпится продолжить прерванный разговор, однако он все же дождался вечера. И лишь тогда, устроившись у очага, начал:

- Через несколько лет жизнь в Старом Роге перестала напоминать пляску с огнем на пороховом складе. Старые проблемы разрешались, возникали новые - но тоже разрешались со временем. Набралось достаточно умелых помощников, стража была верна нам. Можно было жить... Сначала я, окончательно покинув подземелья, явно и скрытно помогал Джебу и продолжал свою учебу, пока он, порядком уставший от суеты, не сложил с себя полномочия регента и не передал мне власть. Работа, свежий воздух и наши ежедневные физические упражнения пошли мне на пользу: оказалось, в управлении искусственным телом и настоящим немало общего: одно помогало другому - и наоброт. Я взялся за костыли и начал вставать с коляски; потом сменил костыли на палку и заново выучился карабкаться в седло. Знаешь, что удивительней всего? Люди... Кое-кого из челяди я выгнал, кое-кого даже убил, но - не мог же я лишить крова и работы всех? Им попросту некуда было идти. Все эти люди - они много лет служили моему отцу. У некоторых из них казнили или изувечили родных, другим повезло больше, и все же они наблюдали его безумие и зверства каждый день... Все они превосходно знали о том, что он творил, знали, конечно, и то, как он обходился со мной. Но были ко всему удивительно равнодушны. Никто из них и помыслить не мог о том, чтобы пойти против моего отца и подсыпать ему в вино яда, которого он так боялся; они бездействовали не только и не столько из страха перед расплатой: попросту не видели во вмешательстве никакой особенной необходимости. Я, хоть они и знали обо мне, для них, можно сказать, не существовал вовсе; даже для тех из них, кому иногда доводилось помогать отцу заботиться обо мне, я был не более чем хрупкой господской вещью, протирать пыль с которой нужно с особой осторожностью. Удивительно искреннее и глубокое равнодушие! Но, когда все переменилось, многие из них с той же искренностью стремились помочь мне: сказать по чести, я немало обязан им. Без их помощи и сочувствия я не добился бы столь многого в столь короткие сроки. И это не было с их стороны желание выслужиться, лесть или что-то подобное: они действительно переживали за своего "молодого князя", как они меня теперь называли. Ничего неправильного в этой перемене в себе они также не замечали... Теперь они беспокоились о моих нуждах едва ли не вперед меня самого, но не видели дурного в том, что еще пять лет назад я мог умереть от жажды или голода в двух шагах за дверью от них, а они без приказа не шевельнули бы и пальцем, чтобы меня спасти; совесть ничуть не тревожила их. Весьма занимательно! Сперва я полагал, что причина подобной переменчивости чувств и краткости памяти - в них самих. В их недостаточно развитом уме и скудном образовании, не позволяющем судить о самих себе с необходимой ясностью. В дурном воспитании и низком происхождении, - несколько смущенно закончил фразу Голем. - Но со временем я обнаружил схожую избирательную глухоту и черствость в людях равного мне положения - и в себе самом.... Пожалуй, это досадное свойство любой человеческой натуры: мы ловко умеем не замечать то, что нам замечать неудобно, а в особенности - неудобных нам людей. Мое предшествующее соображение о слабости ума моих слуг было, очевидно, того же свойства. Несложно увидеть кого-то подобного себе в равном - но не в том, кто стоит выше или ниже тебя по происхождению или чину, кто имеет над тобой власть или подчинен тебе, кто родом с далеких земель и говорит на другом языке.

- Откуда ж тебе это знать, если ты сам таков? - спросил Деян, изрядно озадаченный этими рассуждениями, кое в чем, впрочем, сходными с его собственными соображениями.

- "Когда одним оком смотрит ваятель на тебя, другим глядит он в зеркало", - процитировал Голем.

- Но это лишь поэзия, нет?

- Не только, - серьезно ответил чародей. - Но тут еще другое... Извилистый путь тем хорош, что позволяет взглянуть себе за спину, на себя прошлого. Я бывал и хозяином, и слугой, и пленником, и тюремщиком; вел войска, как маршал, и дрался в поле, как солдат. Нелепо было бы думать, что я сам каждый раз менялся в тот миг, когда менялось мое положение.

- Хм-м, - протянул Деян, не зная, что еще на это сказать.

- Летом я впервые лично объехал верхом ближайшие к замку земли, а вернувшись - без поддержки, с одной лишь тростью, поднялся на башню. Это была большая победа, и я, не желая никого огорчать, делал вид, что вне себя от радости... Но я притворялся. Была у всех тех успехов иная сторона, которую я ощущал ежечасно. Прежде я мечтал о будущем, в котором смогу ходить и выезжать за стены: оно рисовалось мне в радужном цвете, мне виделись в нем свобода и счастье... Но вот я добился желаемого - и что же? Я все равно был заперт в Старом Роге: движения отнимали у меня без малого все силы и вызывали жестокие боли, притом оставаясь чудовищно неуклюжими, - и не было причин ожидать значительно прогресса. Последующие годы мучительных упражнений позволили бы немного улучшить навыки, но и только... Час взбираться по лестнице или четверть часа - невелика казалась разница: и то, и другое было бесконечно далеко от нормальной жизни, от мечты, от того, на что я, втайне даже от себя самого, надеялся. Я стоял на обзорной площадке, смотрел вниз, улыбался, а сам думал о том, что я - калека, и этого не изменить; что мне никогда не сравниться с другими. Что всю долгую жизнь я проведу, не покидая окрестностей замка, и лишь изредка буду вставать с кресла и вот так вот, скрежеща зубами и обливаясь потом, взбираться наверх, чтобы показать всем, что я еще жив и на что-то способен... Хотя я был далек от того, чтобы шагнуть с площадки вниз и покончить со всем разом; совру, если скажу, что такая мысль вообще не приходила мне в голову. Светило солнце, и вид в тот день, наверное, был недурен, но я не мог им насладиться. Мир для меня почернел.

- Понимаю. Когда брат еще только собирался делать ходулю, и когда он ее сделал... - Деян опустил взгляд на ноги, привычно отмечая в уме, что, вопреки возможному, их по-прежнему две. - Как ледяной водой облили. Я ни на что особенное от протеза не рассчитывал, и все же... Одним словом, тут я тебя очень хорошо понимаю. Лучше некуда. И то ли еще будет, - добавил он, не сдержавшись.

Прежде, поскольку он не надеялся надолго задержаться на свете, не было повода раздумывать о том, что однажды подарку чародея выйдет срок; теперь же эта возможность стала вдруг пугающе осязаемой.

- Большее не в моих силах, - с неподдельным сочувствием сказал Голем. - Слабое утешение, но так больно ступать на культю, как прежде, тебе не будет: осколки я вытянул.

- По мне, может, не скажешь, но я благодарен и на том. - Деян через силу улыбнулся. - По-княжески щедрый подарок... Тебе самому он недешево встал. Со вчера терзаюсь вопросом: почему все-таки я? Из сочувствия к увечью или потому, что я лицом похож на деда, которого ты живым никогда не видел? Что-то не верится, уж прости. О чем-то ты умалчиваешь.

- Хочешь - верь, хочешь - нет, но это одна из причин. Одна из многих. О некоторых из которых, твоя правда, я предпочел бы умолчать. - Тон чародея стал резким. - Но раз ты спрашиваешь - не буду. Только, если позволишь, обо всем по порядку.

- Как хочешь. Боишься, я обижусь и уйду, не дослушав? - Деян привалился спиной к стене. Ему вдруг стало смешно. - Да будет тебе! Куда мне нынче от тебя деваться? И с чего, спрашивается? По твоему хотению я тут оказался: за это вся обида, какая возможно, и так уже при мне. Так что говори смело. Хуже не будет.

- Опасные слова, Деян. - Голем прервался ненадолго, борясь с приступом сухого кашля. - Опасные и глупые. Я частенько говорил их в ту пору: когда необходимо было заставить себя не опускать руки. И потом, когда нас трепали шторма у берегов Дарбата; когда из Бадэя к нам завезли чуму; когда один хавбагский царек кинул меня в темницу и собирался повесить - даже тогда я по-прежнему считал тот далекий день, "День-на-Башне", худшим в своей жизни. Но недавно я очнулся в старых казематах, выбрался на поверхность и увидел там то, что увидел. После чего мое мнение по поводу "худшего дня" досадным образом переменилось. Так что впредь не зарекаюсь и тебе не советую...

- Дальше что было? - Деян, встав, отодвинул нагревшийся котелок от очага, налил мятного кипятка в отмытую от пыли большую долбленую кружку и поставил перед чародеем. Отчего-то он чувствовал себя неловко. Все дурное, что случилось в последние дни, никуда не делось, но после отдыха и сытного ужина по жилам разливалось тепло, а обкуренная оставшимися от хозяев травами хижина не казалась больше жалкой конурой и пахла жилым домом. Совсем неплохо было сидеть вот так вот, у теплого очага за крепкими стенами, под защитой несведущего, но могучего Джибанда и нездорового, но сведущего чародея, и слушать неторопливый рассказ последнего о свершениях и несчастьях, оставшихся в далеком прошлом. По правде говоря, уже давно он не ощущал себя столь хорошо - и потому, быть может, ясно видел, что остальные чувствуют себя не в своей тарелке. Джибанд стеснялся себя самого и своего невежества; чародея терзало чувство утраты и вины, не говоря уже о телесных болях. Голем хотел говорить, но рассказ давался ему тяжело, и ничем нельзя было помочь - кроме как выслушать.

- Дальше я встретил Венжара. - Голем с благодарным кивком принял кружку. - Точнее сказать, наши пути пересеклись. Я упоминал прежде: мне не хватило духу казнить отца. Сковав его силы, я оставил его прозябать в заточении... В главной замковой библиотеке хранилось немало книг по медицине: в большинстве своем устаревших, как я потом узнал, и плохо понятных дилетанту вроде меня, но все же заслуживающих внимания; я внимательно изучил их. О своем недуге ничего толкового в них не вычитал - на что особо и не рассчитывал, в глубине души давно уверенный, что помочь мне возможно лишь в той невеликой мере, в какой я могу помочь себе сам, а большее для меня недоступно. Груз надежды был тогда слишком для меня тяжел и грозил сломать мне спину... Однако в одной из книг я встретил упоминание, что душевные хвори в некоторых случаях излечимы - и с той поры загорелся идеей показать отца кому-нибудь, кто сведущ в таких вопросах. Однако в наших землях таких мастеров было не найти: если кто прежде жил поблизости, то давно уехал. Даже простые странники заглядывали в окрестности Старого Рога редко: память об отцовских делах была еще свежа. В Империи немногие знали, что в Заречье сменился правитель, а соседских гонцов, наведывавшихся время от времени с любезностями, мы с Джебом и сами запугали... Не то чтоб у меня были причины подозревать соседей в дурных намерениях, но, видишь ли, за годы общения с отцом я перенял некоторые его привычки. - Голем усмехнулся. - А в книгах, что я читал и по которым судил о мире, постоянно кто-нибудь на кого-нибудь вероломно нападал и тому подобное. В общем, мы с Джебом жили, по меркам общества, затворниками. Замок наш представлялся окружающим конурой, в которую ни один дурак не станет совать руку, чтоб проверить, не издох ли наконец пес: чтоб заманить хоть кого-то к нам, нужно было расстараться. А требовался ведь не абы кто! И без лишнего шума. Я отправил в имперскую столицу, Радор, двоих поверенных, велев им на месте поискать подходящих мастеров. Пригласительных писем мои люди вручили с десяток, вознаграждение я сулил щедрое, но из всех приглашенных только один и явился к началу следующегол года. Нирим ен'Гарбдад. Дядя Венжара по отцу. А племянник - Венжар то есть - ходил в то время у него в учениках и прибыл с дядей вместе. Ноги б их у меня не было, но - нужда пригнала. Гарбдады - беженцы из Бадэя, как и моя мать. Когда мы только познакомились, Венжар, конечно, наврал мне с три короба. Но позже рассказал все, как было... Большое семейство, старое, но - выходцы из низов: дворянство старшие сыновья выслужили только незадолго до переворота, себе на беду. В Бадэе были уважаемыми людьми, а тут - стали никем и ничем, ко двору их не приглашали, на императорскую службу не брали. Дед и отец Венжара пытались заняться торговлей, но прогорели; отец в поисках легких денег стал играть на скачках, залез в долги и в страхе перед тюрьмой покончил с собой; Венжару тогда шел тринадцатый год. Мать Венжара после самоубийства отца жила на подачки любовников, которые водились у нее в изобилии, а дядя Нирим, заправлявший в Бадэе военным госпиталем, занялся частной практикой и, как мог, поддерживал остальных, но семья едва сводила концы с концами, как и многие в ту пору, - однако Гарбдадам бедность была в новинку. Утрату только недавно заслуженных привилегий они переживали очень тяжело, положение свое полагали чрезвычайно унизительным... Оттуда, должно быть, у Венжара такая тяга к деньгам и власти. И жгучая ненависть к женщинам. Я несколько раз встречался с его матерью - весьма милой дамой, искренне привязанной к сыну; но Венжар за глаза и в глаза называл ее не иначе, как шлюхой: он так и не простил ей, до самой ее смерти, что после гибели мужа она не соблюдала траур... Всех женщин, как это бывает в таких случаях, Венжар полагал похожими на нее. Потому признавал только шлюх; настоящих шлюх, я имею в виду. Звезды сдвинулись на небе, все полетело кувырком, но я готов спорить на что угодно: он так и не женился. Ну да речь не о том. - Голем отхлебнул кипятка. - Господин Нирим прибыл, понадеявшись на мою щедрость, и занялся наблюдениями за отцом, не слишком умело пытаясь скрыть то, что происходящее в замке заинтересовало его куда больше отцовского помешательства. Он, опытный лекарь, сразу заметил, что являет собой Джеб. Позже Нирим признался, что до встречи с нами и представить не мог существования столь умственно развитого полуживого, потому даже заподозрил в нем неизвестное объективной науке сказочное существо вроде горного тролля. Наши с Джебом взаимоотношения поставили лекаря в тупик, да еще мой безумный отец добавлял перца, твердя о заговорах и проклятиях, - ведь, как известно, не все страхи и видения сумасшедших обязательно беспочвенны... Нирим занялся больным, а племяннику велел осторожно вызнать у меня о прошлом. Что, впрочем, было с его стороны излишне. Я не собирался многого скрывать от тех, кто, как я надеялся, приехал помочь мне и был более сведущ в медицинской науке, чем я: излишняя скрытность казалась мне бесполезной и невежливой. Потому на следующий же день за вином я без затей выложил Венжару свою историю, опустив разве что некоторые детали. Мой рассказ произвел на него большое впечатление: он стал выспрашивать подробности, пожелал поговорить также и с Джебом и взглянуть на мои записи. Я тоже не оставался в долгу и задавал вопросы. Не прошло дюжины дней, как мы сошлись накоротке. Это, видишь ли... Как бы объяснить...

Голем, нахмурившись и подперев кулаком скулу, замолчал, напряженно подбирая слова. Деян украдкой взглянул на Джибанда и неожиданно для себя наткнулся на ответный, преисполненный острого любопытства, взгляд. Не имея собственных суждений о прошлом, великан желал знать чужие.

Это было очень по-человечески; даже чересчур.

"Он все больше походит на человека. - Деян, скрыв неловкость за улыбкой, поспешил отвернуться. - Все верно, в самой сути своей он и есть человек... Почему же так непросто чувствами признать это? Неудобно, как сказал Голем. Кукла удобней человека, да еще такого чудного. Хотя кто из нас не чудной?"

- Наша с Венжаром встреча была, можно считать, случайной, - продолжил, наконец, Голем. - Но все последующее было предопределено. Каждый из нас обладал тем, что другой с детской наивностью полагал достаточным для счастья: я был знатен, богат, наделен в своих владениях неограниченной властью, а Венжар был физически и духовно здоров, свободен, объездил многие земли... Каждый, в глазах другого, имел многое, однако притом был очевидно и достаточно несчастлив, чтобы вызывать не зависть, но сочувствие. Мы видели друг в друге пример, позволивший лучше примириться со своей участью - и в то же время возможность в будущем ее улучшить... Наша дружба с самого начала была не вполне бескорыстна. Потому, быть может, она и стала со временем столь крепка, что продлилась больше века и выдержала такие шторма, какие другим и не снились. Обычно ведь как? Люди сходятся, едва испытав симпатию, слабое чувство общности. А после, когда обнаруживается, что общность та не слишком глубока и наступает пора, узнав друг друга лучше, идти на взаимные уступки, прощать непохожесть, себялюбие, недостатки, ошибки, - тогда дружбе приходит конец. Мы же с самого начала вынуждены были учиться уважению и компромиссам, видеть друг в друге перво-наперво небескорыстного союзника, и только во вторую очередь - приятеля. К тому же в моменты разногласий мы не имели возможности представить себя невинными жертвами на алтаре чужого корыстолюбия: наш взаимный расчет был много раз оговорен... Мы были честны друг с другом и с собой. Занятное дело! Те побуждения, что именуются недостойными, часто приводят к итогу куда лучшему, чем продиктованные возвышенными чувствами. Столь высоко превозносимый поэтами и проповедниками искренний душевный порыв недолговечен; об обыкновенной же рассудочной честности, которую может воспитать в себе каждый, редко услышишь доброе слово, тогда как именно она чаще всего другого лежит у корней крепкой дружбы и счастливого супружества.

- Занятная теория, - хмыкнул Деян, подумав про себя, что у Венжара ен'Гарбдада мнение о тех давних событиях могло сложиться совершенно иное. - И что же дальше?

- Венжар числился у дяди в учениках, но, к досаде последнего и к своему стыду, в области практической медицины он был редкостным бездарем. Нирим - пожалуй, справедливо - укорял его в недостатке сочувствия к больным, но, думаю, это не главная причина: просто что голова, что руки у него были не на то заточены. Недостаток практического мастерства Венжар со всегдашней своей дотошностью пытался сгладить знанием, и в свои годы - а был он всего на дюжину лет старше меня - изучил уйму книг, некоторые из которых неизвестны были даже Нириму: тот практиковал согласно бадэйскому лечебному искусству и последним веяньям в Императорском Медицинском Обществе, а Венжар читал, кроме прочего, сочинения дарбатских профессоров и заметки лекарей-хавбагов, давно завезенные в библиотеку Общества, но не нашедшие до поры до времени признания. Венжар заявил о сходстве моего недуга с "хромой хворью", известной на Хавбагских Островах, и предложил попытать счастья, обратившись к хавбагам напрямую - в одно из их посольств в Радоре. Нирим назвал племянника бестактным глупцом; заявил, что, как бы там ни было, спустя годы никакое излечение невозможно. Однако Венжар настаивал и предложил мне свою помощь в пути к столице. Нирим еще раз назвал его глупцом, но это уже ничего не меняло. - Голем усмехнулся и подложил в очаг полено. - Венжар убедил меня, что шанс стоит усилий. Надежда - как свежие угли: вроде потухли, почернели, а чуть подует ветер - опять пламя.

- Насчет тебя - понятно, - сказал Деян. - Но его в чем была выгода в это ввязываться?

- Как это - в чем?! - неподдельно изумился Голем. - Во мне, конечно. В нас с Джебом. О том, насколько необычна и велика моя сила, только я и не догадывался. А Венжар сразу сообразил, какое превосходное из меня может в будущем выйти оружие - и как меня можно будет использовать. И объяснил мне.

- И тебя это не уязвило? - настал черед удивляться Деяну. - Ничуть? Что тебя намереваются использовать, как какую-то дубинку.

- А должно было? - Голем снисходительно улыбнулся. - Нет, Деян, не уязвило. Ничуть. Возможно, я наболтал лишнего, и по моей вине у тебя сложилось превратное мнение о моем старинном друге как о недалеком и жадном до богатства и власти честолюбце. Но в действительности он отнюдь не был плохим человеком... Да, Венжар необычайно любил власть, а я постоянно подтрунивал над ним из-за этого. Однако - как, к слову, и очень многие другие известные мне властолюбцы - власть он хотел использовать для добрых дел: только редкостный негодяй может мечтать стать злодеем, чтобы, благоденствуя, безнаказанно истязать других. Пару таких я убил, а больше, пожалуй, и не встречал. Во всех остальных оставалась еще толика порядочности: не только перед людьми, но и перед собой они оправдывали свои злодеяния обстоятельствами или, чаще, ошибочно видели в злодействе благо...

- А из них ты скольких убил - одного, всех или половину? - перебил, не выдержав, Деян.

- Многих. Намекаешь, не мне рассуждать о порядочности и добродетели?

- Ну...

- А кому же? Кто, по-твоему, достоин? - с любопытством спросил Голем. Снисходительная улыбка так и не сошла с его лица; насмешку он воспринял как должное. - Насчет себя - не буду спорить: сочинений об этике и морали я не писал, приговоры чаще исполнял, чем выносил, и ни то, ни другое мне не по душе. Предположим, судья из меня и впрямь негодящий. Но где найти лучшего?

- II -

- Где-нибудь подальше от столиц и замков, - мрачно сказал Деян. Ругаться с чародеем не хотелось, но смолчать он не мог. - И от Небес - пусть Терош меня простит - подальше, а к земле - поближе. Обстоятельствами, говоришь, оправдывали или считали благом... Чушь! Ни шиша они не считали. Ты, когда по лесу идешь и муравьев давишь, не считаешь, что совершаешь злодеяние. Никто не считает - кроме тех муравьев, которыми лес полнится: если искать справедливого судью, то среди них... Что ты, что Венжар твой - вы, может, среди вам подобных, промеж князей и колдунов, во всем лучшие, откуда мне знать. Ты вон целую теорию придумал, отчего люди мерзости вокруг себя не замечают, в глаза друг другу не смотрят, отчего ссорятся... Умно, право, ничего плохого не хочу сказать! Только муравьям, знаешь, все едино. Живем мы коротко, грамоту знаем дурно, звезд с неба не хватаем, камни руками не крушим; кто мы перед тобой, перед такими, как ты? Вы как дикие звери - сильны, злы, если кто вам на пути попадется - не порвете, так затопчете. Я вас, тебя не виню, но пойми - не нравится мне это. Не может нравиться. Мы про свою муравьиную жизнь лучше сами рассудим; где добро, где зло - разберем, не слепые, чай; а с вас довольно и того, что налог платим.

- Старина Фил бы гордился таким последователем! - Голем улыбнулся. - "Мало вам кармана - в голову залезть хотите", - так он, вроде, писал; и что подлинную добродетель надо дальше от университетов, но ближе к земле искать. Только я как ему сказал, так и тебе скажу: не меряйте по себе. Жизнь, за которую ратуете, вы знаете мало. - Тон его переменился, утратив всякую веселость. На миг чародей показался Деяну глубоким стариком. - Людей вы знаете мало - в этом ваша беда, Деян. Что Фил, что ты...

- Чего же такого мы, по-твоему, не знаем? - Деяну сделалось жутко от этой перемены. - Договаривай уж, раз начал.

- Я тебя понимаю, но пойми и ты: не все то хорошо, отчего хорошо было тебе. Родные, односельчане - они относились к тебе по-доброму, вот тебе и кажется, что нет на свете людей лучше, и жизнь ваша такая, какой и должна быть людская жизнь... А мне ничего такого не кажется, уж прости. Я точно знаю, что тот храбрый старик, который погиб потом ночью, - он убил бы меня, если б смог; не из мести, а просто на всякий случай, кабы чего не вышло: такой взгляд ни с чем не спутать. И староста ваш не с досады мне грубил, а нарочно провоцировал, чтоб я дал повод; как понял, что солдат за мной нет, так и начал. Все б и вышло по его умыслу, если б бабы с крыльца не в Джеба, а в меня выстрелили, - не заметил я их... Но они промазать и в своего старика попасть забоялись... Быстро они из дому ружье притащили, а его ведь зарядить надо сначала! Мы со старостой едва парой фраз обменялись, а они в доме уже к стрельбе готовились.

- Не выдумывай, - неуверенно сказал Деян. - Может, Беон его заряженным хранил.

- Ты добрый малый; не отнекивайся - иначе я б здесь не сидел. - Голем вздохнул. - И односельчане твои, верю тебе на слово, - славные люди. Для своих. И своего человека для них убить - немыслимо, даже если тот подонок распоследний. Но я - чужак. К чужакам они тоже получше многих относятся, судя по твоим словам, но в тяжелую пору чужак хуже беса, всем известно. Кроме добряков вроде тебя, которые вечно в облаках витают. Однако и ты, заметь, не прост. Человека, по-твоему, убить нельзя, но зверя - можно. И человека зверем обозвать - можно. Известная хитрость.

- Но я ведь тебя не убил, - выдавил из себя Деян, чувствуя, как задрожали руки. С необычайной ясностью он вдруг ощутил, что сложись все чуть иначе - убийство непременно произошло бы. Человек, с которым он делил сейчас пищу и кров, который едва не отдал жизнь, защищая его, - был бы убит его рукой. Оба они к этому дню, вероятно, уже были бы мертвы, и лишь обретший свободу Джибанд бродил бы по земле в растерянности и отчаянии, постепенно утрачивая человечность.

- Не убил, - с мягкой улыбкой согласился Голем.

Деян опустил взгляд.

- Проходимцев нигде не привечают - это обычное дело, - продолжил Голем. - Худшие беды - от невежества. Священник сказал, люди у вас неграмотны; кроме вас с ним, в обоих селах только еще с десяток человек два слова на письме связать смогут, и то - с ошибками. Не наврал?

- Не наврал.

- Жаль; так я и думал. Венжар, чтоб его! Что же случилось... Сучий потрох! За это он мне ответит, какие бы ни были причины. - На скулах Голема заиграли желваки. - Нынешнее положение дел мне отвратительно. Оно отличается от того, что помню я, в худшую сторону, а судя по тому, что сумел рассказать ваш священник, так не только у вас, а повсюду... Везде образованные люди наперечет, везде в почете глупые россказни, суеверия. О чародейском искусстве у простого люда понятия еще меньше, чем раньше, о других науках они даже и не слышали... Мрак! Можешь не верить мне - глядя на такое, сложно поверить, - но когда-то мы с Венжаром хотели совсем не того. Имели все основания надеяться... Да что там! - Голем махнул рукой. - Никто не сомневался, что еще через пару столетий неграмотными в Империи, да во всем мире будут только убогие и лентяи. Казалось, возвращается Золотой век. Все только и делали, что болтали о просвещении; молодые стремились в учителя и проповедники, меняли придворную карьеру на дорожную тряску, гнилые матрасы, бедность. Прошло явно не меньше двух веков - но что же я вижу теперь?! Круг вновь бездействует или сгинул, Церковь Небесного Судии выродилась в шайку проповедников, которые болтают о справедливости и поклоняются сбитым в треугольники доскам, а люди бедны и неграмотны... Ты сравнил нас, чародеев, с дикими зверьми. Нет, Деян, нет: во многом мы повинным и многим плохи, и все же... Среди чтимых тобой "простых людей", вдали от столиц и университетов - вот где настоящая дикость! Тебе известно, что чародеи живут дольше прочих. А известно, почему?

- Не задумывался. Зелья какие-то, наверное...

- Зелья! - фыркнул Голем. Он чуть успокоился, но все равно говорил с редкой для себя горячностью. - Кого ни спроси - все считают, что у нас есть рецепт долгой жизни, который мы по злобе храним в секрете. От близких храним, от родителей, от жен, от детей - и все почему? А потому что злыдни, звери... Ты не дурак - тебе смешно уже, но иным умникам и такое - не аргумент. Раз был случай, пропало в глухом приграничье двое чародеев, из тех самых добровольцев-просветителей. В Круг не вхожих, но среди них племянник одной императорской фаворитки был... В общем, поручили мне все бросить и срочно разыскать пропажу: я тогда неподалеку с гвардейцами на бандитов страх наводил. Взял людей, поехал в городок, где пропавших последний раз видели, потом к деревушкам, куда они направлялись. В одной из деревушек следы и сыскались. Старейшинам там уж очень помирать неохота было; тела от старости рассыпаются, но пальцы крепко власть держат, и ума - телега... Сперва они приезжих по-хорошему расспрашивали: расскажите, мол, секретный ваш рецепт. А когда поняли, что ничего те не скажут, - опоили сонным снадобьем, убили и съели: надеялись так колдовскую силу получить. Ну, как медвежью печенку для медвежьей силы в мышцах едят - так и тут... Честно разделили, не пожадничали - всю деревню накормили, даже младенцам дали мяса пососать, и все жители на то согласны были. Перед тем, как я с солдатами заявился, самый дряхлый бес помер - так остальные на меня с обидой смотрели: вот ведь, проклятые колдуны - даже мертвыми обманули честных людей! Я их спрашиваю: вы понимаете хоть, что натворили? Что те глупцы, которых вы убили, к вам, мерзавцам, с добром явились? А они глаза пучат, точно коровы, и молчат. Понравилась, спрашиваю, человечина? Молчат. Но по глазам видать - думу думают: может, мало в тех двоих весу было, потому ничего и не вышло? Вот если б солдат куда-нибудь девать, тело мое от головы косой оттяпать, да с сольцой и луком навернуть... - Голем нехорошо улыбнулся.

- И что же?

- Так это к тебе вопрос: что же мне следовало делать? Как к знатоку человечьей жизни вопрос, о которой не мне, зверю из зверей, судить: я ведь жесток и кровожаден, не то что порядочные простые люди.

- Умеешь ты сбить с толку, - сердито сказал Деян. Чрезвычайно хотелось найти ответ остроумный и справедливый, но ничего не шло на ум.

- А то: Филова выучка. - Голем откинулся спиной на стену, заложив руки за голову. - Ладно, не обижайся; и не бери в голову: дело давнее. На свете много глупости и дикости творится: сам бы предпочел о том не знать. Тут что ни делай - все плохо.

- Рассказывай лучше, чем впустую рассуждать. А то опять к утру не закончишь. - Деян, довольный возможностью избежать ответа, снова подлил в кружки кипятку.

- III -

- Нирим, человек осторожный, был против нашей затеи отправиться на поклон в хавбагское посольство, но не мог ей помешать, и даже вынужден был помочь нам, - продолжил Голем. - Я не хотел уезжать без Джеба, но оставлять землю, и в особенности отца, без надежного присмотра я опасался. Состояние его после лечения Нирима несколько улучшилось, однако он оставался опасен: если бы какому-нибудь глупцу взбрело в голову снять с него сдерживающие силу оковы, последствия могли быть катастрофическими. Нирим ен'Гарбдад нравился мне, он был умен и честен; к тому же в том, чтобы обманывать меня, для него было много риска и мало выгоды. Ему - с некоторой осторожностью - можно было доверять. Я предложил ему место семейного врача и княжеского наместника: он должен был оставаться в Старом Роге, присматривать за отцом и не давать местной знати наделать бед - а взамен получал щедрое жалованье и право достойно устроить на моей земле свою многочисленную семью. От такой возможности он отказаться не смог... До самой своей смерти он вел в Заречье многие мои дела. Зареченцы поначалу были недовольны возвышением чужака, но Нирим был достаточно силен, чтобы любого заставить с собой считаться, на что я и надеялся. Он отлично справлялся. Его власть со временем возымела неожиданное последствие: устроив родню, он на том не остановился и испросил у меня разрешение приглашать на поселение и службу другие бедствующие семьи выходцев из Бадэя, ссылаясь на то, что они будут хорошими и благодарными работниками, а Заречью, после разрухи и застоя, нужны новые силы. Я не возражал: это представлялось разумным - и оказалось разумным. Бадэйцы и их потомки быстро обжились в Заречье; их было немало, но работы хватало на всех. За века, что прошли с тех пор, кровь, конечно, перемешалась. Но что удивительно: похоже, бадэйские черты въедаются в людскую породу, как краска в кожу. У некоторых твоих односельчан - у твоей подруги, к примеру - легко можно предположить бадэйскую кровь: они темноволосы, крепко сложены и широки в кости, лица у них будто кто-то сделал особенно выпуклыми, выразительными.

- На тебе родство не очень-то сказалось, - заметил Деян.

- Во мне понамешано кровей: мать родилась в Бадэе, но отец ее, как мне бабка говорила, был дарбатский мореход: лицом она пошла в него... Мой отец - лицом то ли в бабку, то ли не пойми в кого: дед недолюбливал его за это. А я - в отца. С виду мы с ним похожи, как две половины монеты: не одно и то ж, но сходства не углядеть невозможно и спутать сослепу легко. Когда я потом ездил по Заречью, меня принимали частенько за него и встречали соответственно: прятались по погребам. Слуги в Старом Роге, кто отца хорошо знал, туда же: глаза в глаза с ними говоришь - все хорошо, но как увидят где в коридоре ночью - случалось, и чувств лишались. Слухов и пересудов всяких тьма ходила. Мне доносили, даже кое-кто из людей образованных и осведомленных считал меня отцовским телом-куклой, с себя-молодого слепленным. Ерунда, в общем. А что поделать: рожу при рождении не выбирают...

- Твоя правда.

- Оставив все на советников и Нирима, мы с Джебом отправились в сопровождении Венжара в столицу; проехали добрую половину Империи. Впервые я увидел что-то кроме Зареченской глуши. Всю дорогу я был как пьяный: тело ломит от тряски, иной раз кажется: еще чуть-чуть - и помрешь. То от ужаса в голове звенит - столько людей и повозок, домов, крика, шума, запахов! - то от восторга. Тебе это все еще предстоит, - Голем усмехнулся. - Отношения Нарьяжской Империи с хавбагскими островами в то время можно было без большой натяжки счесть дружественными. Дипломатические миссии хавбагских государств занимали шесть особняков на Посольской улице - по одному на каждую; короли чаще спорили между собой, чем с Империей, а Империя ловко подбрасывала в огонь разногласий дров, не давая им сдружиться. До поры до времени у нее это получалось... В прошлом Нириму - и Венжару вместе с ним - случалось оказывать услуги кое-кому из имперских чиновников, приглядывавших за хавбагами, поэтому нам легко удалось передать письмо послу Занского Королевства Его Высочеству Миргу Бон Керреру, а тот разрешил нашу встречу с собственным личным врачом. Мастер Каон Аркагар Яром осмотрел меня и подтвердил предположения Венжара о "хромой хвори". Он подтвердил также и то, что излечение спустя столько лет затруднительно; добавил, однако, что, раз я сумел добиться значительных успехов самостоятельно, - возможно, мой случай особый, потому, ничего не обещая, он согласен заняться моим лечением, если Его Высочество Мирг не будет возражать. Мирг не возражал; напротив, выдал мне разрешение находиться на территории посольства столько, сколько потребуется. Я был никем для него, он не мог рассчитывать на будущую выгоду, ему были от возни со мной сплошные хлопоты - так же, как и мастеру Каону, который отказался от всякого вознаграждения, - однако Мирг искренне пытался помочь мне. Просто так. Удивительно было видеть бескорыстное сочувствие от принца иноземного государства и его врача; я еще мало знал о мире, но уже тогда меня это поразило... Хавбаги - поразительный народ. - Голем тепло улыбнулся. - Я расскажу о них позже. Лечение мое продлилось год и завершилось удачно. Это было очень странное, ни на что не похожее лечение: мастер Каон вонзал в мое тело иголки, заставлял многие дни и ночи подряд бодрствовать и жевать зеленые орехи, которые ему привозили с островов, а после погружал на долгие дни в сон. Иногда становилось хуже, но я терпел. И к концу года понял, что ходьба больше не требует от меня прежних усилий! Скоро мне стала не нужна палка, я стал лучше чувствовать на ощупь предметы, четче видеть то, что находилось вдалеке, - даже глазами Джеба. Не все прошло бесследно: глаза, поврежденные годами жизни и чтения в подземелье, иногда подводят меня, и донимает порой начавшийся еще в те годы кашель; иногда немеет лицо. Но это сущие мелочи... Из больного, вынужденного рассчитывать каждое движение, я стал обычным человеком, который может встать и идти, куда захочет, не думая о том, хватит ли сил дойти обратно. Это как с тряской рыси перейти на легкий галоп... Меня переполняла жизнь! Это невероятное чувство оставалось со мной долгие годы. Даже когда я бывал тяжело ранен, я чувствовал биение жизни в своих жилах... Даже сейчас толика его есть во мне: я не могу не радоваться тому, что живу, хожу... как любое животное. Я омерзителен сам себе, но не могу отрешиться от этой глупости! - Лицо Голема исказила мучительная кривая гримаса. Он замолчал надолго; Деян, не отваживаясь нарушить тишину неуместным словом, ждал

- Венжар, пока я спал с иголками в лодыжках, не терял времени даром, - вновь заговорил Голем размеренно и спокойно, точно предшествовавшей вспышки не было. - Выделенных мной средств оказалось более чем достаточно, чтобы ему не беспокоиться о хлебе насущном. Ночами Венжар упорно штудировал книги и практиковался в чарах, а днем посвящал Джеба в премудрости жизни в столице и сопровождал его, не испытывавшего недостатка в приглашениях, на светских приемах: нежданное появление при дворе бывшего регента, а ныне доверенного лица Старожского князя взбудоражило общество. Многие хотели узнать доподлинно, что он за человек; странности его интриговали их еще больше. Как и следовало ожидать, вскоре слухи привлекли внимание чародеев Круга, и уж тем, как бы их ни изумляли частности и детали, не составило труда раскусить нашу ложь. Нас попросили - дав понять, что не потерпят отказа - явиться на собрание Круга, как только я закончу лечение. Венжар, который не мог выучиться применять дядино искусство врачевания душ на пользу больным, но все дальше и дальше продвигался в том, чтобы морочить с его помощью головы здоровым, тоже получил "приглашение" - только, в отличие от меня, был этому чрезвычайно рад.

- А ты - нет? - прервал Деян повисшую паузу.

- Я, видишь ли, был на Круг, на это сборище высокомерных подлецов, немного в обиде. По тем законам, которые мне бабка вдолбила в голову, Круг непременно обязан был утихомирить отца, едва им стало известно о его сумасшествии. А им все было известно... Но отец в своем безумии оставался хорошим колдуном: для того, чтоб справиться с ним, потребовались бы значительные силы. Он ни за что не подпустил бы незнакомых чародеев близко, а знакомых - тем более. Жалоб от Империи на него не поступало, Кругу он не мешал, сумасшествие вредило лишь тем из его несчастных подданных, кто жил поблизости от Старого Рога. Поэтому Круг, увязший в войнах и внутренних дрязгах, решил себя не утруждать. Собственного интереса вмешиваться у них тоже не было; они следят за одаренными детьми и, по закону, защищают их, но я, сын безвестной бадэйской беженки, не рассматривался ими как достойный внимания. И просидел почти двадцать лет под землей, никому, кроме себя самого и своего сумасшедшего отца, не нужный. Зато когда мой талант стал им известен - они немедля объявились, да еще стали выдвигать требования! После первого нашего разговора я был в такой ярости, что мастер Каон едва успокоил меня. Я был зол на них, очень зол. Еще злее, чем ты сейчас на князей, королей и чародеев вместе взятых, - сказал Голем с усмешкой в голосе. - Но явился я когда и куда было велено, и вел там себя, как положено. Мне некуда было деваться: они бы ни за что не оставили меня в покое. Кроме того, я понимал, что нужно учиться: кое в чем я разобрался сам по книгам и преуспел, но во всем остальном я оставался полным неумехой и невеждой... Венжар, учившийся у дяди, знал несоизмеримо больше меня, и это касалось не только и не столько чародейства: в других науках я понимал еще меньше. Чувствовать свое невежество мне не нравилось. Я хотел учиться, и Круг приветствовал это мое желание... С тех пор, когда я стал здоров, усидеть на месте для меня стало непросто, но поначалу мне вполне хватало столичных приключений, и я посещал Радорский Университет все положенные десять лет; хотя, должен признаться, несколько реже, чем полагалось. И когда появлялся на скамьях - доводил профессуру, бывало, до белого каления под недобрым взглядом Венжара, который был в учебе - и во всем - куда более прилежен. Там я узнал профессора Вуковского и многих других. Джеб иногда посещал лекции как вольнослушатель, но его уже тогда больше интересовали чувственные искусства, чем точные науки или чародейство;учебным залам он предпочитал светские салоны.

Деян невольно покосился на Джибанда: как-то совсем его вид с "чувственными искусствами" не вязался.

- Понимаю твое удивление. - Этот взгляд от Голема не укрылся. - Действительно, смотрелось это забавно - но тем привлекательней для других: художники и поэты любят диковины... Мы с Джебом по-прежнему были неразрывно связаны, некоторое время отдавали совместным упражнениям и управлению Старожскими делами, но в остальные дни старались не докучать друг другу. Я отгораживал сознание, насколько возможно, и Джеб делал так же. Я надеялся -этого достаточно, чтобы он чувствовал себя свободным. Через искусство он стремился к тому пониманию самого себя и человечности, какого не могли дать колдовство и медицина. К стыду своему, должен признать, я мало внимания уделял его изысканиям; не то чтоб я полагал их неважным чудачеством, но... Всегда находились другие дела. Опыт научил меня относиться ко всяким сочинителям и артистам с осторожностью. Эти господа часто тщеславны и завистливы, равно щедры на лесть и насмешки. Многие из них охотно берутся за мелкий шпионаж, при этом с равным презрением относятся к нанимателю и к жертве и с презрением еще большим - к простому обывателю, не замешанному в их грязные интрижки и не почитающему их искусство за нечто особенное. Те, кто не тщится зачерпнуть из казны и держится в стороне от дворцов, порядочнее прочих - но почти столь же самовлюбленны, столь же несдержанны в страстях и неразборчивы в средствах. Среди них мало достойных людей, верных своему слову и готовых платить по счетам. И тем удивительнее, что эти мелочные, несимпатичные люди порой способны создать невероятные, великие вещи, вывернуть публике душу наизнанку... Собравшись вместе, эти господа становятся совершенно невыносимы, потому я предпочитал, если случалась необходимость, беседовать с ними по одиночке. Меня они все - за исключением пары-тройки человек - полагали туповатым и несносным типом; не то что Джеба... Для меня всегда было загадкой, как он с ними ладит и что находит в их бесконечных рассуждениях о высоком. Но, признаться, я не очень-то стремился ее разгадывать.

- Расскажешь, что такое искусство, мастер? - подал голос Джибанд. - Пожалуйста.

- Попробую. Но в другой раз. - Голем взглянул на Джибанда чуть виновато. - Когда придумаю, как это сделать так, чтоб ты понял, а не засыпал меня по макушку новыми вопросами. Ладно?

Великан степенно кивнул. В жестах его, прежде бестолково-суматошных, когда он разговаривал с чародеем, теперь ясно проступало человеческое достоинство.

- IV -

- Когда учебе настал конец - а к тому моменту мое терпение слушать чужие мудрости совсем иссякло, - я поспешил покинуть город, поступив на императорскую военную службу. - Голем с видимым облегчением вернулся к рассказу. - Я не мог больше сидеть на одном месте и хотел поглядеть на мир. И я хотел драться. Драться в полную силу, а не любезничать с противником, как полагалось по дуэльному кодексу! Унаследованная от отца ярость искала выхода - и нашла его под императорскими знаменами. Джеб неохотно присоединился ко мне, по-видимому, просто опасаясь оставить меня одного. В Кругу чародеев ждали, что наша карьера в Имперских рядах принесет Кругу пользу, а в Империи, в свою очередь, надеялись, что я постепенно сумею склонить Круг уделять больше внимания их интересам - и небезосновательно надеялись; но до этого оставались еще долгие годы. А пока мы усмиряли восстания и покоряли прилежащие к Империи земли, нагоняли на врагов страх и внушали им трепет перед Кругом, главенствующим над всеми чародеями Алракьера. Мы являли собой силу и утверждали силой закон.

- Оставляли жен без мужей, детей без отцов, жгли дома? - не сдержался Деян. - И ты чувствуешь гордость за это?

- Бунтовщики, убивая солдат, обычно весьма довольны собой: почему бы не гордиться и нам? - Голем даже не сбился с тона. - В то время Императорский трон занимал Яран Второй; недовольных его правлением было много, а соседи не упускали случая пощипать нас в приграничье. Армейская рутина для меня надолго не затягивалась: походам и боям не было конца. Один год я возглавлял десятитысячную армию, а годом позже пробирался по чужой земле с небольшим отрядом... Мы с Джебом одни стоили многих сотен солдат в открытом сражении и многих тысяч, если у нас было достаточно времени. Обычно чародеи обеих сторон нейтрализуют друг друга, боевые чары отражаются защитными; но со мной справиться оказалось сложнее. После должной подготовки я мог обрушить на неприятельскую армию горы или устроить паводок, мог разрушить десятки верст дорог или до смерти перепугать солдат, напустив на них армаду духов, которые всегда охотно откликались на мой зов... И я знал, как лучше использовать моих людей. Командовать наступлением намного удобнее, глядя на него своими глазами с десяти разных точек, чем руководствуясь ненадежными донесениями: искусственные тушки птиц и крыс позволяли мне вовремя получить нужные сведения. В те годы я, пожалуй, вовсе не страшился смерти, но до судорог боялся что-нибудь упустить. Наверстывая проведенные взаперти годы, я дрался без конца, как чародей и как солдат, и мне это нравилось. Сперва Джеб очень помогал мне, затем подал прошение об отставке и вернулся к мирным делам, а я продолжил блюсти честь знамен - ко всеобщей радости. Я был еще слишком молод, чтобы войти в Круг, но уже достаточно силен для этого - в том крылась вторая причина, по какой Круг был доволен, что я увлекся имперской службой... Большая ошибка с их стороны. - Голем отхлебнул из кружки. - Венжар, пока я утверждал закон в провинциях, тоже не терял времени даром: преумножил многократно свое мастерство, сделал карьеру при дворе, заработал на торговле и махинациях внушительный капитал... Когда нас обоих, наконец, приняли в Круг, он состоял уже при Императоре советником и метил в министры. Я, в то время генерал первого ранга с правом решающего голоса в императорской комиссии по внутренним вопросам, был весомым аргументом Венжара в служебных спорах. А когда оппоненты не уступали - решал дело силой. За глаза меня называли Венжаровым железным кулаком. Я и впрямь в то время разбил немало лиц и репутаций, расчищая ему - и себе - дорогу, а он давал мне возможность работать, не отвлекаясь на ерунду... В некоторых вопросах он был, однако, удивительно нерешителен, и тут уж мне приходилось подталкивать его. Венжар соглашался со мной в том, что с Кругом, таким, каким мы видели его - с недействующим уставом и заплесневевшими традициями - нужно было кончать, но боялся неудачи; с большим трудом я убедил его поддержать меня. Другие наши с ним товарищи - Радек, Абол, Тина - были сговорчивей. И - тут нам чрезвычайно повезло - Марфус Дажич, один из старейших членов Круга, поддержал и согласился возглавить переворот: он никогда не искал власти для себя, но считал необходимым так или иначе разобраться с утвердившимся беспорядком. Марфус созвал внеочередное собрание Круга и в последний раз поднял вопрос о задуманных нами реформах, но Председатель, господин Эрксес, как обычно, не допустил обсуждения; и тогда мы начали действовать. Эрксес был осторожен и слишком дряхл для того, чтоб с ним драться, потому я по очереди вызвал на поединок и убил двоих его ближайших сподвижников; не составило никакого труда спровоцировать этих глупцов на то, чтоб они оскорбили меня первыми. По закону Эрксесу нечего было мне предъявить, но стерпеть такое он не мог - иначе растерял бы весь авторитет - и не хотел, потому, недолго думая, подослал убийц. Те, в отличие от покойных подлиз, были хороши в деле, но, как видишь, не преуспели: одного я изловил живым, публично допросил и выдвинул против Эрксеса обвинение. Доказать его причастность полностью было сложно, но пол под ним зашатался... Необъявленная война длилась полгода и завершилась полной нашей победой: Эрксес вынужден был передать пост Марфусу и вместе с немногими верными сторонниками отойти от дел, а большая часть влиятельных чародеев, придерживавшихся нейтралитета, перешла на нашу сторону. В следующие два десятилетия мы сделали почти все из того, что следовало сделать. Но затаили обиду на нас многие - особенно из тех, кто потерял власть или источник обогащения; даже спустя полвека некоторые из них еще тешили себя надеждой покончить с нами. Венжар был прав: стоило устранить их сразу; как говорится, не хочешь нож в спину - не оставляй позади живого врага... Но Марфус не позволил: мы казнили только тех, кто предпринимал против нас что-то существенное, а мелких пакостников не трогали, даже если они торжественно клялись на крови однажды поквитаться с нами. "Нет причин их убивать, Бен, ведь люди меняются: сегодня они ненавидят нас, но завтра могут прийти нам на помощь", - так он мне сказал, и я подчинился... Доброта украшала его, но мешала заглянуть вглубь: враг может стать союзником или другом, но записной негодяй порядочным человеком не станет. Однако Марфус отказывался признавать тут различие, считал, что никто не вправе проводить границу между излечимым и неизлечимым душевным злом, и что всякому нужно, если возможно, дать шанс показать себя с лучшей стороны. Венжару он запретил и думать о расправе, а меня, можно считать, даже на время переубедил... Но мы имели дело не с честными противниками, а с обиженными, озлобленными негодяями. Марфусу потребовалось слишком много лет, чтоб в этом удостовериться. - Голем раздраженно дернул плечом. - К счастью, недовольные новым порядком составляли меньшинство. Прежде Круг представлял собой нечто вроде... скажем, совета старейших. Есть же у вас что-то такое?

- Есть.

- Только ваши старики, наверное, не забывают о посевной за разговорами о своем ревматизме, - ну, раз уж вы до сих пор не перемерли от голода. - Голем вдруг развеселился. - Они не прячут общее зерно к себе в сундуки, не принуждают девок греть им постели, не забирают у охотников больше добычи, чем могут съесть; иначе вы бы давно их сместили и назначили других. Так?

- Так, - подтвердил Деян, слегка покривив душой: некоторые неприятные случаи все же происходили время от времени. Старики - да взять хотя бы Беона - за общее дело радели, но и себя в обиде не оставляли.

- В этом ваш немудреный порядок лучше того, что был принят среди чародеев: у нас для сволочей и бездельников раздолье. Но Марфус его все же поуменьшил... Суть нашей затеи сводилась к тому, чтобы поумерить притязания и аппетиты сильнейших, разрушительные для дела, - и наладить взаимодействие между чародеями на всем материке, выстроить связи между всеми, кто нуждался в нашей помощи или мог и желал сам помочь другим

- То есть ты всего-навсего желал поквитаться за свою несчастливую юность.

- Я желал более не допустить подобного! Впрочем, ты прав, - признал Голем. - Лишая жизни тех, чье бездействие едва не лишило жизни меня самого, я испытывал немалое удовлетворение. Но смерть их была легкой, куда легче, тем у тех бедняг, кого по их вине замучил до смерти отец. Иногда я задаюсь вопросом: не упущение ли это с моей стороны?

- Так я не понял, что все-таки вы сделали-то с этим своим Кругом? - уже сожалея о сорвавшемся с языка упреке, спросил Деян.

- Прежний Круг был един и насчитывал в своем составе четыре десятка чародеев, некоторых из которых хорошая сельская знахарка не взяла бы в ученики - настолько они были бездарны. Зато приходились другим сыновьями или зятьями... Теперь же во главе чародеев всего Алракьера стоял Малый Круг, также называемый, в память о старом порядке, Истинным Кругом, - собрание пятнадцати сильнейших, опытнейших и влиятельнейших мастеров, возглавляемое председателем Марфусом; мы с Венжаром также входили в их число. Все же прочие чародеи, кто достиг совершеннолетия и чьей силы хватало на то, чтоб с расстояния в десять шагов за час вскипятить котел воды, входили в Большой, или Общий Круг. Такие умельцы находились в каждом городке: их общее число было слишком велико, чтобы все они одновременно могли собраться вместе, потому Большой Круг, можно сказать, состоял из множества Кругов поменьше. Городские чародеи и сельские умельцы объединялись в местные Людовы Круги, которые выдвигали для Общего собрания представителей; и все равно на собрания Общего Круга съезжалось душ по триста: тот еще балаган; однако им удавалось как-то организовать работу. У чародеев, состоявших в Людовых Кругах, было несравнимо больше интереса ко всему, что происходило на земле, где они зарабатывали на хлеб: для них безумный колдун под боком был не кусачей мошкой, а настоящей бедой; и всем мало-мальски одаренным детям, своей будущей смене, они старались дать обучение. Людовы Круги питали Общий Круг, а тот защищал общие интересы и не давал развернуться нам, выскочкам из Малого Круга; вынуждал нас действовать дипломатично и с непременным учетом общего блага: как бы мы ни были сильны, выстоять против объединенных сил лучших чародеев всего материка у нас было бы мало шансов. Потому прежний председатель, Эрксес, изо всех сил и препятствовал любым попыткам подобного объединения; Марфус же с нашей помощью помог объединению состояться... И наша роль теперь заключалась в том, чтобы разрешать конфликты в Общем Кругу или уравновешивать стороны противостояния; мы не правили чародеями Алракьера - но, благодаря нашему большому влиянию на них и нашей силе, не позволяли войнам превратиться в побоища, не позволяли мору опустошить одно ослабленное государство за другим; не давали расцвести в отдаленных районах чародейской глупости и самодурству. Все государства считались с нами, с Малым Кругом - но ни один из нас не мог запросто, как прежде, взять и навредить соседу в угоду своим интересам или по желанию того правителя, у которого состоял на службе: остальные не допустили бы подобного.

- А почему чародеи служили, а не правили сами? - задал Деян давно занимавший его вопрос. - Вы сильны, вы живете долго...

- Почему же не правили? - удивился Голем. - Я был полноправым хозяином на своих землях: хотя они и входили в Нарьяжскую Империю, моя власть в Старожье была сильнее императорской... А императорский род вел историю от союза двух древних чародейских родов: Яран и его сын, Радислав, были очень сведущи в колдовстве, хоть и не настолько, чтобы войти в Малый Круг. Но когда-то их семья считалась сильнейшей и сумела сохранить власть, пользуясь широкой поддержкой тех, кто ни на что претендовал, и ловко используя противоречия между теми, кто мог бы попытаться силой занять трон. Допустим, мы с Венжаром под каким-нибудь благовидным предлогом обернули бы оружие против императора и свергли его - но что бы мы получили? В лучшем случае разваливающуюся на части, разоренную страну: вспыхнула бы разом дюжина восстаний на окраинах, охотники за троном осадили бы столицу, и мы смогли бы добиться мира лишь ценой огромных уступок и потерь. Или нас просто вскоре уничтожили бы, а затем вся история повторилась бы с нашими преемниками: Империя перестала бы существовать, а на принадлежавших ей землях на многие десятилетия воцарился бы хаос... Предназначение чародейских Кругов как раз заключалось в том, чтобы не допускать подобных безумных попыток с неизбежно трагичным исходом. Измененный Марфусом Дваржичем устав ограничил власть единиц, передав ее десяткам и сотням. Те, кто получил таким образом возможность больше влиять на свою судьбу, не собирались с ней расставаться. У всех были большие планы на будущее и были силы для их осуществления! Но что я вижу сейчас? В начале осени навалили снега, поставив в будущем на край гибели целую провинцию... Это очевидное преступление; и все равно сложно поверить, что мир свернул на прежнюю дорогу. - Голем глубоко вздохнул. - Или на еще худшую. Глупость какая-то. Не понимаю!

- И я не понимаю, - примирительно сказал Деян. - Если все было так, как ты говоришь...

- Возможно, я немного приукрашиваю: редкий добровольный палач не желает оправдаться, а я в первые годы после переворота был Марфусовым палачом, в рвении многократно превосходящим добряка-господина. - Голем криво усмехнулся. - Большие перемены никогда не обходятся без крови, и не вся пролитая кровь обязательно должна была удобрить землю. Потому мне хочется представить дело так, что все жертвы и ошибки стоили достигнутой нами победы... Странно вспоминать: тогда все это мало меня волновало. Лишь потом, вдали от Алракьера, я задумался о том, были ли другие пути - в перевороте внутри Круга, в тех объявленных и необъявленных войнах, которые я выиграл для Его Императорского Величества Ярана... Я искал их, но так и не нашел. Помню, как по пути на Дарбат стоял на палубе "Смелого" и ждал неизвестно чего, какого-то знака свыше, подсказки, правильно я поступал или нет, - но кругом была лишь вода. Со всех сторон - вода и небо в тяжелых серых облаках. Команда сторонилась меня, а мои спутники, все, за исключением пары человек, страдали от морской болезни; болезнь эта - неприятная штука, но в ней же и спасение для людей, непривычных к морю. Когда тебя выворачивает так, что едва можешь держаться на ногах, - не до раздумий; не до того, чтоб почувствовать ту безбрежную пустоту, то одиночество, в каком оказывается человек в море... Краем сознания я по-прежнему чувствовал присутствие Джеба, но это не очень-то помогало. Память моя постоянно возвращалась назад, и, как мал и незначителен был наш бриг в сравнении с морским простором, так же мала и незначительна казалась мне прожитая жизнь. И так же дорога: я вовсе не хотел вместе со "Смелым" отправиться на дно. Пожалуй, именно тогда, от соленого ветра, я окончательно пришел в себя: полувековое опьянение обретенной свободой закончилось. У каждого моего поступка с той поры, как я выбрался из старожских подземелий, были десятки причин и оправданий, но все это осталось в прошлом. Впервые за долгие годы я по настоящему успокоился - и мигом позже испугался самого себя; того, как близко я подобрался к грани, за которой ярость и жажда битвы постепенно уничтожили бы во мне стыд, жалость, любые привязанности - все человеческое...

Деян бросил взгляд на темное окно. Трещали поленья в очаге, ветер шуршал в верхушках деревьев. А где-то - не в несоизмеримо далеком, полусказочном "большом мире", а не так уж теперь и далеко - с рокотом наваливались друг на друга огромные массы воды под серыми облаками, омывали скалы Белых Врат, швыряли из стороны в стороны скорлупки лодок... От этого становилось не по себе.

- V -

- За море ты тоже ездил воевать? - прервал недолгое молчание Деян.

- Наоборот, - сказал Голем. - По счастью, наоборот... Нарьяжская Империя поглотила столько земель, сколько могла, и, как насытившийся хищник, погрузилась в полудрему. Внутренние беспорядки случались редко. Императора Ярана сменил на престоле его наследник, Радислав, человек молодой, но спокойный и мудрый: за век правления он стал мне почти что другом, и я рад, что мне довелось служить ему. До поры до времени я развлекал себя всей этой заварушкой с Кругом, но потом подутихла и она. Я помогал Венжару поддерживать его министерский авторитет, знакомился с новшествами в науках, просиживал кресло в генштабе, ходил с Джебом в театр, напивался на светских приемах и разъезжал по Старожью, которое, по правде, не нуждалось во мне; в общем, оказался не у дел. Мне это не нравилось, и не только мне: кое-кто резонно полагал, что скучающий маршал-чародей - не лучшее соседство и рано или поздно моя скука может вылиться в какую-нибудь смуту; Заречье уже не считалось такой глушью, чтоб мои периодические отъезды туда кого-нибудь успокоили. Так что император Радислав придумал выслать меня куда подальше и заодно пристроить к делу. Номинальный глава имперской дипломатической миссии на Дарбанте генерал-инспектор Кач, обязанный проверять работу наших посольств во всех государствах от гавани Белых Врат до края Поющих Песков, приходился императору двоюродным дедом: меня приставили охранять его. Должность генерала-инспектора по тем временам была больше почетная, чем ответственная, - и все же вскоре стало очевидно, что дела у миссии пойдут лучше, если мне не придется нянчиться с этим седоголовым болваном, а он будет в наибольшей безопасности, если останется на Алракьере. Так что я занял его место. Мой род был достаточно знатен, чтоб никто не счел это оскорблением, а я сам был достаточно знаменит, чтобы внушать к Империи уважение и в то же время считаться хорошим заложником.

- Заложником? - недоуменно спросил Деян. - С чего это?

- Все дипломаты - не только миротворцы, переговорщики и шпионы, но и заложники. - Голем добродушно усмехнулся. - Дипмиссия должна быть способна выстоять против фанатиков, желающих развязать войну, - затем и нужна охрана. Но если против дипломатов ополчится правитель принимающей страны и применит силу - даже я окажусь неспособен защитить свою жизнь. Развязать войну, когда дипмиссия еще находится на чужой территории, значит быть готовым пожертвовать всеми ее членами: потому знатные и уважаемые дипломаты для принимающей страны выступают как дополнительная гарантия добрых намерений... Из-за этого во главе важных миссий чаще всего стоят члены правящих родов; но я, как знаменитый имперский маршал и отпрыск одного из старейших родов Империи, тоже вполне годился для этой роли. Случалось такое в истории, разумеется, что ради внезапного нападения жертвовали и куда большим: престолонаследниками, братьями и сестрами, - но это скорее исключение, чем правило. Обычно перед объявлением войны дипломатов отзывали, и принимающая страна со своей стороны проделывала то же самое. Но на это все требовалось время. Немало кровопролитных столкновений не случилось из-за того, что за время, пока выводили дипмисии, горячие головы успевали остыть, вмешивался Круг или менялись обстоятельства.

- Странный порядок, -сказал Деян.

- Наверное, - равнодушно согласился Голем. - Но это работало. Дед мой занимался шпионажем, тогда как я по большей части действовал открыто и об интересах Империи пекся, честно сказать, не слишком с большим тщанием, потому как никто на наши интересы зуб не точил: наша сила была очевидна, и ее уважали. Поэтому, как я писал тогда в докладах императору, было бы с нашей стороны неразумно чересчур наглеть, создавая риск уважению смениться раздражением и вынуждая государства противодействовать нам хотя бы из гордости. Император Радислав с этим был согласен, потому не требовал от меня сильно давить на дарбатцев и надоедать нашим младшим послам. Одновременно с делами Империи на Дарбате я занимался, к вящей радости Марфуса и Венжара, делами Малого Круга чародеев Алракьера: изучил искусство возвращения немертвых, наладил кое-какие связи... На Дарбате было свое объединение чародеев, но бестолково устроенное, так что главы намеревались со временем перенять наш опыт. После полудюжины лет разъездов по Дарбату я был весьма собой доволен: на моем примере многие убедились, что с Нарьяжской Империей и Алракьерским Малым Кругом можно иметь дело, и дело это будет выгодным. Еще дважды я возвращался на Дарбат, и оба раза миссия имела успех. Дарбатская жара, дожди на западе и засухи на востоке кого угодно доведут до белого каления, но что касается всего остального - тут у меня о Дарбате остались по большей части приятные воспоминания. Дарбатцы осторожны и скрытны, даже в дружеской болтовне между собой склонны к недоговоркам, но за всем этим кроются глубокие и сильные натуры; колдовское же их мастерство заслуживает особенного уважения. Я бы еще долгие годы охотно провел, изучая их искусство, но случился кризис. И меня спешно перенаправили на Острова.

- Первые хавбагские войны завершились еще задолго до моего рождения, - продолжил, помолчав, Голем. - Тогда Империя пыталась подчинить Острова себе, но не преуспела. Позже такую же попытку проделал Бадэй, с тем же результатом: несмотря на внутреннюю разобщенность - а в то время на Островах насчитывался десяток королевств, - хавбаги сумели дать бадэйцам отпор, а затем еще раз отбили имперское наступление. Такое настойчивое наше стремление установить над Островами контроль было связано с их местоположением. Вот, смотри. - Взяв щепку, Голем в несколько движений начертил на испачканном золой полу подобие карты. - Вот побережье Алракьера, территория Бадэя и наша, а вот Дарбат и Калская гряда... Понимаешь? Контроль над Хавбагскими Островами означал контроль над лучшими морскими торговыми путями и обеспечивал надежную защиту побережья, поскольку пытаться провести большую военную флотилию в обход островных проливов опасно и разорительно. Но, оставаясь независимыми и строго соблюдая нейтралитет, Острова служили обоюдной защитной перегородкой между Алракьером и Дарбатом, что тоже было неплохо. Кроме того, - Голем полоснул щепкой далеко в стороне, - стоило учесть еще морские набеги с Хон-Урбоаба, далекой суши, населенной свирепыми волосатыми дикарями, мало похожими на людей. Язык, на котором урбоабы объяснялись между собой, насчитывал едва ли три сотни слов, лодки и оружие их были примитивны; однако они владели какой-то странной ворожбой и могли время от времени доставить хлопот даже Империи. Хавбаги страдали от их набегов больше других, в том числе из-за того, что в соответствии со своими представлениями о чести не позволяли урбоабам проследовать мимо Островов до наших побережий и неизменно атаковали урбоабские лоханки в проливах. Нам это, конечно, было выгодно. И была выгодна любая разобщенность среди хавбагов: поддерживая то одну, то другую сторону, мы выторговывали себе торговые льготы, порой совершенно грабительские. Разумеется, еще лучше для нас было бы единолично захватить Острова, но из-за отчаянного сопротивления хавбагов - поддерживаемого в таких случаях странами Дарбанта и Бадэем, которые опасались усиления Империи, - это было невозможно. Так что мы привыкли довольствоваться той пользой, которую извлекали из сложившегося положения. В сущности, оно было выгодно - хоть и в меньшей степени, чем полный контроль над Островами - всем, кроме самих хавбагов. Чтобы поправить положение, им нужно было объединиться, и, несмотря на тайное и явное наше противодействие, в год, предшествовавший моему возвращению с Дарбанта, объединение наконец-то произошло. Как мы и опасались, оно незамедлительно привело к резкому росту пошлин и затруднению ухода от их оплаты; это было справедливо, но никто из торговцев, разумеется, не хотел платить, а некоторые и не могли - новые ставки были действительно велики. В воздухе остро запахло большой войной. Одни, опьяненные предыдущими военными успехами Империи, с нетерпением ждали открытого столкновения; другие, помня предыдущий опыт конфликтов с хавбагами и трезво оценивая наши возможности, полагали скорую войну нежелательной. Император Радислав, во многом благодаря усилиям фракции Венжара, больше покровительствовал последним и желал решить дело миром. По иронии судьбы первым полномочным главой Островного Содружества стал король Занского королевства, Его Величество Мирг Бон Керрер, бывший прежде послом занских хавбагов в Нарьяжской Империи и сыгравший в моей жизни, как ты знаешь, немалую роль. Это знакомство - хоть и не оно одно - определило мое назначение на Острова. Моей задачей было попытаться предотвратить или отсрочить войну, оценить и передать в Империю сведения о наличных силах хавбагов, а в случае провала миротворческой миссии героически погибнуть во славу Империи, постаравшись забрать с собой Мирга и его сподвижников, что могло положить конец Содружеству. Провал выглядел наиболее вероятным исходом: император из уважения к моим прошлым заслугам предоставил мне возможность отказаться от назначения, но я и не думал о том, чтоб ей воспользовался... Однако вовсе не по той причине, какой мог бы, как имперский посол, гордиться. Если для Империи война была нежелательна, то для Островного Содружества она стала бы катастрофой и могла обернуться уничтожением едва ли не всего непокорного населения. А я был благодарен хавбагам за свое исцеление и проникся к ним большим уважением за время, что провел в их окружении... Мысль о грядущей резне ужасала меня, и я готов был рискнуть головой и репутацией ради того, чтоб предотвратить такое развитие событий. Нужно было убедить Содружество пойти на уступки и снизить пошлины, а Империю, Бадэй и все Великие Дома Дарбат уверить в том, что затраты на войну окажутся слишком велики для того, чтобы она была выгодна. Мои прежние связи с дарбатцами тут играли на руку; кроме того, к моей огромной радости, в лице Первого Короля Мирга Бон Керрера я также обрел единомышленника. Решение об одномоментном и резком повышении пошлин и других сборов принимала новообразованная "Палата господ", в которой положение Мирга было шатким и хрупким, как само Содружество. Ради сохранения единства он и его люди вынуждены были поддерживать многие сомнительные предложения, но Мирг справедливо полагал, что неподкрепленная силой наглость до добра не доводит, и задирать Империю Содружеству пока рановато... За годы, что мы не виделись, Мирг одряхлел телом, но был все так же силен умом. Как и в Империи, среди хавбагов были как сторонники войны, так и ее противники. С дозволения Мирга я разъезжал по Островам, проводя убедительные демонстрации силы, призванные показать всем и каждому: Империя - опасный противник и полезный союзник. В одном городке я на глазах у толпы завалил отработанные шахты, в другом - залатал обветшавшую плотину, в третьем - присоединился к береговой охране и пустил на дно десяток урбоабских лодок прежде, чем те приблизились на расстояние выстрела; в четвертом, в пятом, в шестом... Всего и не упомнишь: чего я только ни делал. Как-то взбалмошный царек ибирских хавбагов велел арестовать меня и моих подручных и отправить в темницу, посчитав, что мы опасные смутъяны, только выдающие себя за послов. Я мог, разумеется, освободится силой - но при этом не обошлось бы без жертв, а убийство хавбагских солдат имперским послом точно не послужило бы укреплению мира. Оказаться вновь запертым в тесной подземной камере было для меня смерти подобно, однако пришлось стиснуть зубы и потерпеть, дождаться, пока вмешается Мирг и разъяснит глупцу его ошибку, и только потом - разрушить тюремные стены, наглядно показав ибирцам, чего они избежали благодаря моему миролюбию. Терпение окупило себя: в будущем ибирские правители стали Миргу верными союзниками... Освободившись, я немедленно отправился дальше. Временами я и впрямь ощущал себя не послом, а бродячим циркачом; да многие из моих поступков и были, по сути, простым фокусничеством. Но это приносило плоды: кое-кто в Палате призадумался и остыл, позиции Первого Короля Мирга укрепились. В то же время я отправлял в Империю полные недоговорок доклады, в которых преувеличивал военную мощь хавбагов и возможную пользу от сотрудничества с ними в будущем. А также следил, чтоб эти доклады регулярно перехватывали дарбатские шпионы и передавали главам Великих Домов, привыкшим относиться к моим оценкам с большим вниманием. Венжар по договоренности со мной провел, наплевав на ущерб для своего кошелька, полдюжины крупных сделок на хороших для хавбагов условиях, что было призвано показать готовность Империи к сотрудничеству. Мы обманывали всех и вся. Что, конечно, недостойно для государственных служащих высшего ранга, но это был единственный путь, который позволял избежать скорого начала кровопролития... Хотя, судя по некоторым оговоркам, император Радислав догадывался о нашей двойной игре. Однако не считал нужным вмешиваться. Все складывалось для нас весьма неплохо. Мы никак не могли повлиять лишь на бывшую Венжарову родину - Бадэй: они хорохорились, трясли кулаками, но первыми лезть в драку у них кишка была тонка, так что их гневные выкрики в расчет можно было не принимать. Угроза всеобщей войны, еще недавно казавшейся неизбежной, отступила: она не исчезла, но появилась надежда на мирное решение разногласий... Все стороны на словах готовы были поступиться долей выгоды и гордости, однако приходилось приглядывать за тем, чтобы слова не расходились с делом: хавбагам это не свойственно, но нам и дарбатцам, - Голем усмехнулся, - сам понимаешь. Я покидал Острова лишь ненадолго, чтобы лично доложиться императору, организовывал бесконечные переговоры и обеспечивал их безопасность. Одних запугивал, других успокаивал. Ситуация еще дюжину лет оставалась напряженной. Но и после, когда все более-менее притерпелись к новой расстановке сил, многие чувствовали себя спокойнее оттого, что знали - я по-прежнему присматриваю за Островным Содружеством: признаться, мне так тоже было спокойнее. Потому, хотя я часто отлучался на Алракьер из-за поручений Круга и по другим причинам, я считался главой нашего посольства до... до конца. - Голем нахмурился. - И проводил на Островах больше времени, чем, быть может, стоило; но тогда мне так не казалось.

- Ты собирался рассказать, кто такие эти хавбаги и чем они примечательны, - напомнил Деян.

"Кликуха на хавбагском, но сам не похож", - примерно так еще в Орыжи сказал про Хемриза чародей, однако в памяти крепко отпечаталась эта неверная связь, и теперь всякий раз, когда тот упоминал хавбагов, перед глазами вставало перекошенное лицо с дырами во лбу; воспоминание было не из приятных.

- VI -

- Верно! Постоянно забываю, сколь немногое тебе известно о мире... Хавбаги - необыкновенный народ. - Голем заметно оживился. - Они многобожцы, как и большинство жителей Дарбата, но если дарбатцев с рождения и до смерти грабят жрецы, то хавбаги, на свое счастье, не терпят подобного навязчивого посредничества. Их божества, коих у них великое множество, зовутся небесными Хранителями, и, по мнению хавбагов, они достаточно могущественны и снисходительны, чтобы выразить свою волю самостоятельно, если пожелают, потому никакой разряженный дурак не может повелевать и поучать от имени Хранителей: каждый хавбаг говорит с богами сам. Если дарбатцы относятся к тем, кого почитают за богов, как к суровым надсмотрщикам, которых надо когда задобрить, а когда и обдурить, то хавбаги поклоняются и служат с тщанием, достойным, на мой взгляд, лучшего применения - что, однако, не мешает им относиться к Хранителям с известной иронией. В сонм Хранителей у них, кроме легендарных божеств, входят некоторые прославившиеся в прошлом люди - из числа великих королей, воителей, мореходов, - про которых в летописных книгах сохранилось немало скабрезных записей. Так, Набан-Рыбак был завзятым пьяницей, первую свою знаменитую шхуну проиграл в карты, а заподозрив жену в измене, утопил ее в море; всем об этом известно - и что же? Пьяный Рыбак - один из самых почитаемых Хранителей на побережье: пока мужчины благодарят его за богатые уловы, женщины подносят статуе Рыбака вино за то, что тот не обделил их мужей своей милостью и, кроме его недостатков, тем перепала и толика его достоинств. "Рагго онгра" - выбито на камне у подножия лестницы величайшего святилища хавбагов, Арке Трех Тысяч: на наш язык это можно перевести как "Стремись к совершенству". На другой стороне камня выбито: "Ани ер онгран"; "никто не совершенен". На глаза эта фраза попадает лишь тому, кто оборачивается назад. Святилища хавбагов не похожи на те, что строят на Дарбанте или у нас: обычно они представляют собой украшенные изразцами отдельно стоящие стены, коридоры или арки со статуями. Паломник, поразмыслив над своей жизнью и совершив у изображений на стене положенные обряды, проходит через дверь - и оказывается не в богато убранном помещении, а попросту с другой стороны стены, в мире, полном прежних невзгод и трудностей, на которые он теперь должен взглянуть по-новому. Можно сказать, обыденный мир служит хавбагам храмом: это вполне в их духе... Они редко просят Хранителей о чем-то, чаще обращаются с благодарностью или выражают недовольство: у них такое в порядке вещей. Не только к Хранителям: любой нищий проходимец может обратиться к королю и обругать того последними словами, и ничего ему за это не будет. Но повысить голос при вышестоящем недопустимо, пусть даже толкая хвалебную речь: стража вытолкает крикуна взашей, а то и поднимет на пики. Самообладание для хавбагов - высшая добродетель: согласно их убеждениям, тот, над кем чувства часто берут верх, оскорбляет взор Хранителей своей суетой и слабостью; теряет "орун", "достоинство и честь", иначе говоря. Лучшие из хавбагов в стремлении всегда сохранять хладнокровие достигают небывалых высот; мы много времени проводили вместе, но я не помню случая, чтобы Мирг невольно выказал досаду или радость: если он отмалчивался, я мог лишь догадываться о его подлинных чувствах в то или иное мгновение... Впрочем, Мирг на то и король. Лишь немногие столь хорошо владеют собой: все прочие время от времени теряют самообладание и справедливо признают за собой это несовершенство; вспышки их гнева редки, но, после долгой сдержанности, сильны и разрушительны. Всякий, кто сражался против хавбагов или рядом с ними, не понаслышке знает о сокрушительной ярости их солдат: умение до поры сохранять холодную голову, а затем расчетливо обрушить на врага всю накопленную ненависть делает их опаснейшими противниками... А после выигранной битвы они приносят Хранителям щедрые подношения за то, что оскорбили их зрелищем своего гнева: я сам видел подобное после большого сражения с урбоабами. В том, что касалось самообладания, убеждения хавбагов всегда - с тех пор, как я узнал о них - казались мне заслуживающими внимания. Мастер Каон преподал мне пару уроков, еще пока ставил на ноги, и позже, пока он не отбыл на Острова, я продолжал учиться у него - он был не только отличным лекарем, но и достойным подражания примером. Мирг посмеивался порой над моими потугами, но признавал, что для чужеземца, в котором нет ни капли хавбагской крови, я выучился держать себя в обществе на удивление прилично. Это чрезвычайно помогало мне в делах: иначе хавбаги не стали бы считаться со мной, несмотря на всю мою силу.

- Гм. - Деян хотел было напомнить, чем это "самообладание" едва не обернулось для Беона, но в последний момент прикусил язык. Тогда у чародея, как ни досадно было признавать, существовала серьезная причина злиться, и похвальба, пожалуй, не была пустой: если б тот не владел собой получше многих, все могло бы обернуться куда большей бедой. И уж точно все те грубые упреки и подначки, которые Деян опрометчиво высказывал, не оставались бы без ответа.

- Понимаю, тебе пришлось узнать меня не с лучшей стороны. - Голем, однако, верно понял его гримасу. - И сожалею об этом. Ани ер онгран: никто не совершенен...

- Да Мрак с этим, - отмахнулся Деян. Мысль, давно вертевшаяся в голове, наконец-то обрела четкость. - Ты ведь можешь говорить на многих языках?

- Да.

- Тогда - ты знаешь, что значит "вильмо"? Что это за наречие? Та старуха-знахарка, что не дала мне помереть, - она всюду это словцо вворачивала, потому ее и все и звали так, - несколько смущенно пояснил Деян: подумалось вдруг, что не очень-то вежливо с его стороны прерывать рассказ посторонними вопросами, но идти на попятную было уже поздно. - Кто она, из каких земель к нам пришла? Один Господь знает... Имени ее родного - и то никто припомнить не смог: так и лежит под безымянным камнем, хотя сама грамотная была, даже меня, дурня, писать обучила, и много добра другим сделала - даром что доживала не в своем уме. Мужики хотели было прозвище это ее, "Вильма", на камне выбить, чтоб хоть так память сохранить, но потом подумали - может, это непристойность какая по-иноземному, или еще что дурное. Так все и оставили, чтоб хуже не сделать. Вроде ж и лет много прошло, сосна у могилы выше меня вымахала, но все равно, гложет порой, что вот так вот, без имени, без памятки хоть какой, - виновато закончил Деян.

- Непристойность? Нет. - Голем поскреб бороду. - "Вильмо", "вельямо", "велимо" - так в мое время говорили люди в землях к северу от Заречья. По их древним верованиям, это защитное слово: чтоб боги и лесные духи сказанного дальше не слышали. Так говорили, когда жаловались, - чтоб духи не осерчали; когда нажитым хвастались - чтоб духи не отобрали, и тому подобное. Радек и Тина, мои старинные товарищи и соратники по Кругу, и моя жена тоже иногда использовали его - а они все родом как раз из тех мест... Наверное, и старуха твоя оттуда: не так уж тут и далеко. Вряд ли она простая травница, раз, как ты говоришь, прожила столько лет, сколько люди у вас сейчас не живут. Деревенские знахари часто - слабые или плохо обученные чародеи или талантливые самоучки: наверняка она худо-бедно пользоваться силой умела. Может, натворила по молодости чего и спряталась от закона в вашей глуши; может, случайно забрела и понравилось ей у вас. Я, когда про нее услышал, подумал - уж не знакомы ли мы с ней, но нет, по абрису не сходится: ты говорил, в старухе росту было едва ль не как в тебе сейчас, но чего-чего, а росту годы прибавить не могут... Кем она была и почему осела у вас - теперь не узнать, да и нужно ли? А прозвище, каким люди нарекли, на камне можешь выбить - хуже от этого никому уж точно не будет.

- Ясно, - кивнул Деян, подумав про себя, что непременно так и сделает, если когда-нибудь вернется в Орыжь. Прежде он попросил бы Мажела или Нареха, но теперь братьев не было, и предстояло самому поработать зубилом и тяжелым молотом. Чего он делать не умел; однако после всего это не казалось такой уж непреодолимой сложностью.

"И братьям... Всем нашим надо место отвести и надгробия поставить: пусть кости невесть где их, все же память будет, - мрачно подумал Деян. - Хоть бы за этим стоит вернуться".