- I -

День выдался непогожий. Всю ночь накануне за окном сверкало и гремело так, что тряслась на полках посуда: то ли из-за грозы, то ли Сердце-гора разбушевалась, - отчего спать было решительно невозможно. К рассвету буря улеглась, но заморосил мелкий холодный дождь, способный довести до белого каления даже человека, пребывающего в самом благостном расположении духа, - а благостью и весельем в Орыжи в последние месяцы и без дождя не пахло. Так что Деян нисколько не удивился, когда в послеполуденный час, выйдя из дому бросить свиньям оставшиеся с обеда объедки, услышал с улицы крики.

- Вы, бестолочи! Гора одна на уме, одни игрушки! Выдумываете еще! Погодите, до двора дойдем, там я вам хорошенько задам!

С высокого крыльца Деян мог видеть, как Солша Свирка - предпочитавшая почему-то, чтоб все, от мала до велика, звали ее по-свойски, тетушкой Со, - тащит по улице сыновей- близнецов восьми лет от роду. Солша, женщина молодая, но дородная, сжимала в каждом руке по сыновьему уху и встряхивала то одного, то другого мальчишку после каждого выкрика. Лицо ее было пунцовым от злости и криков. Мальчишки оправдывались визгливыми голосами, картинно изворачивались, молотя руками по воздуху и всячески затрудняя матери путь до дома.

Деян утер лоб: при упоминании треклятой скалы в груди тревожно кольнуло - уж не случилось ли чего? Но пока больше походило на то, что самой большой неприятностью у мальчишек были распухшие уши.

- Ма, ну мы же чуть-чуть! Матушка, мы сказали, что видели! Ма!..

От каждого их оправдания Солша расходилась все больше и больше:

- Поговорите еще у меня! Бестолочи! Дурачье ленивое!

- Ма, ну мы правда, ма! Ну чего ты так сердишься, ма!

- Что, совсем страху нет, еще на меня пасти разевать вздумали?! Погодите, дойдем до двора, я уж расстараюсь дурь из вас выбить!

- Не на-а-адо!

- А врать матери надо?

- И то, и это не надо, ма, - утер сопли и неожиданно спокойно, по-взрослому, заключил мальчишка. - Но мы ведь и не врали, ма.

- У-ух, получишь, подлец!!!

Деян невольно улыбнулся. Угрозы свои Солша редко претворяла в жизнь, а выглядела вся троица весьма забавно... Но беспокойство, поубавившись, отчего-то не исчезло полностью.

Он оставил ведро с помоями у крыльца и, опираясь на костыль, проковылял к калитке.

- Доброго дня, тетя Со! Что у вас за напасть?

- Ох, Деян! - Солша на миг выпустила одного из мальчишек, чтобы утереть лицо, но вновь ухватила бордовое сыновье ухо прежде, чем тот сообразил отскочить. - Ша, несмышленыш, стоять смирно, пока взрослые разговаривают! Ох, прости, Деян, я не тебе...

Деян молчал и вежливо улыбался, дожидаясь, пока она закончит стыдить сыновей.

- Вы, бестолочи, хоть перед людьми меня не позорьте! Слышите меня, охальники?! Вон, видишь, что делается, сосед, - совсем от рук отбились. - Солша тяжело вздохнула. - Отпросились опять в лес, я пустила, дура, - а они там опять у скалы этой поганой, чтоб ее, игрались; нет чтоб грибов к ужину набрать, хоть матери помочь! Выдохнуть не дают, лентяи, а теперь вон брехать еще удумали, чтоб я им не всыпала!

- Ничего мы не удумали! - выкрикнул мальчишка. - Там были дяденьки, большой и маленький, и маленький отломил большому пальцы... Пусти! Больно, ма! Ухо оторвешь!

- Голову б тебе оторвать, шельмецу, да пришита крепко! - Солша была неумолима.

- Скажи ей хоть ты, дядя Деян!

- Да-да, скажи им, Деян! Меня не слушают, может, хоть тебя послушают, - Солша с надеждой взглянула на него.

Деян смерил укоризненным взглядом сперва одного, затем другого мальчишку:

- Перво-наперво, не стыдно вам на мать кричать?

- Мы не кричали; ну, самую чуточку... Но...

Мальчишка зарделся, замялся, и Деян почувствовал, как комок беспокойства внутри ширится и крепнет, отдается в спине неприятным холодком.

Матери они не боялись, привыкли, что у нее им все сходит с рук; и его не боялись, даже поддразнивали, бывало. Но сейчас они выглядели обиженными и напуганными едва ли не до слез, хотя плакать среди ребятни во все времена считалось зазорным.

"Странное дело... Ох, мрак!"

Деян внимательней пригляделся к мальчишкам и заметил то, что стоило бы заметить раньше. Матери они сказали, что ушли за грибами; значит, у них должны были быть с собой корзины. Однако корзин не было.

- Мы все, как было, говорим! Мы правда видели, там два дядьки было... - заканючил второй мальчишка. - А она нам не верит....

- Дед Беон с вас за брехню три шкуры спустит - до весны сесть не сможете, - сказал Деян, стараясь придать голосу как можно больше спокойствия. - Ему о том, что видели, вы готовы рассказать?

- Готовы! Как на духу, дядя Деян! Только скажи ма - пусть отпустит, больно!

- Вот еще удумали, старосту им подавай, бестолочам! Ах вы...

Солша, вздрогнув, осеклась, когда Деян тронул ее за плечо:

- Пусти их, тетушка. Идем к Беону. Там поговорим.

- Ты что, белены объелся, Деян?! - справившись с изумлением, возмутилась Солша и набрала воздуха, готовая обрушить поток упреков уже на него.

- Зуб даю, они приврали половину. Но сама посуди: с чего они так раскричались? - Деян выдержал паузу, давая Солше время остыть. - Кого-то твои сорванцы на самом деле видели. Чужаков. В полутора верстах от околицы.

Солша побледнела, в то же миг выпустив сыновей.

- Господи милосердный!

- Идем к Беону. Даст Господь - обойдется, - вздохнул Деян, внутри себя уверенный - нет, не обойдется. Неясная тревога обратилась в давящее предчувствие скорой и неотвратимой беды.

Притворив калитку, он оглянулся на дом. Нестерпимо вдруг жалко стало нажитого - пусть и чужой семьей - добра. Жаль людей, жаль неразумной скотины, которая сейчас недовольно бурчала в хлеву в ожидании кормежки и которую к следующей ночи погрузят на возы и повезут в войска, пустят без разбору на мясо или вовсе без пользы погубят на подтопленной дороге на радость волкам.

"И каким только чудом пробраться смогли, по такой распутице? Фуражиры - так это, вроде, называется. - Деян с трудом припомнил слышанное когда-то от Тероша Хадена словечко. - Хорошо если до нитки не обдерут: у нас кое-чего припрятано, но у той же Солши - вряд ли... А если не свои? Если неприятель? Не приведи Господь...".

Дочери Петера были с матерью в поле, Эльма ушла в лес проверить ловушки: в доме оставалась старуха Шалфана, но нынешним утром она вела себя тихо, а с обеда дремала на печи - потому можно было не бояться ненадолго оставить ее одну.

Деян ковылял по улице - в малолетстве казавшейся слишком широкой, а теперь слишком узкой, - не поспевая за быстроногими мальчишками и Солшей. Проходя мимо, невольно задержал взгляд на родительском доме - пустом, с затворенными ставнями и неаккуратно заколоченной крест-накрест дверью. Сквозь плетень видны были желтые пятна, раскачивавшиеся под окнами над сорной травой: махровый шаровник-солнечник расцвел вопреки сырости, отсутствию ухода и заполонившим двор сорнякам.

"Да что я, в самом деле: ничего ведь пока не случилось. - Деян отвернулся и, стиснув зубы, заковылял быстрее. - Права Эльма: скриплю, как дурной воз... Может, не солдаты: вдруг занесло ветром каких-нибудь чудаков с большака? Или мальцы с испугу не признали кого из волковских? Или - может такое быть? - из мужиков наших вернувшихся, заросших и оборвавшихся...".

Но успокоительные рассуждения эти даже в мыслях звучали неубедительно.

- II -

Староста Беон Сторгич давно разменял седьмой десяток лет, но крепок телом и умом был на зависть молодым. К появлению Солши у него на дворе уже толпился десяток сельчан из разных семей, жаловавшихся друг на друга. Козел первых сломал вторым плетень, а гуси вторых объели первым грядки, у третьих тот же козел лягнул собаку. Собака издохла, но перед тем, как издохнуть, придушила четвертым курицу, а пятые того всего не видели, но тоже мнение имели, потому как от издохшей суки им был щенок обещан...

Ссоры такие в последнее время стали делом частым, и Беон терпеливо их разбирал - хотя иногда на то уходили многие часы, - добиваясь, в конечном счете, примирения благодаря опыту и авторитету. Но завидев Солшу с мальчишками, старик велел жалобщикам обождать, а услыхав, в чем дело, сразу дал детям слово: не иначе как нюхом почуял неладное.

Вскоре, побросав работу, подтянулись и еще люди, привлеченные гневными выкриками Солши или завидевшие небывалое для такого часа столпотворение. Не желая толкаться, Деян присел в стороне от всех на колоду для рубки дров. Чему он хорошо выучился, пока был лежачим, - так это разбирать слова, даже если говорящие перешептывались за плотно прикрытой дверью: слух у него был на зависть лучшим охотникам.

Мальчишки, прерываемые сердитыми окриками матери, наперебой рассказывали, как они - "ну а что такого, на чуть-чуть же, еще полудня не было!", - набрав по полкорзины грибов, завернули к Сердце-горе. Собирались "одним глазком взглянуть": вдруг после ночной бури камень где осыпался - и точно, "новые приступки появились, издали видать!" Решили поближе поглядеть - "правда, ма, только поглядеть!" - и увидели в развалинах двух незнакомых мужчин. Сперва "большого дядьку", а потом "маленького дядьку", велевшего им подойти. "Нет, точно не волковские, волковских мы всех знаем!" - уверял первый мальчишка на вопрос Беона, мрачневшего с каждым услышанным словом, а брат-сорванец ему вторил: "Среди волковских таких нет, вообще нет, первый дядька очень большой, очень-очень, такой в дверь не во всякую пройдет, мы бы запомнили!"

История звучала чем дальше, тем страньше. "Маленький дядька" перво-наперво спросил у мальчишек, что случилось с "замком", а когда те ответили, что знать не знают, и никакой это не замок, а храм, потому как они так решили, - очень рассердился. Накричал на них, бранился, "прямо как матушка, только странно так говорил, смешно, будто каши в рот набрал". Но потом успокоился, спросил, откуда они пришли, как их зовут. А после этого подозвал "большого дядьку" - и вдруг, как ягоду с ветки сорвал, - отломил у того с руки два пальца. Опять спросил про "замок" и дал им те пальцы. Только то уже не пальцы были, а леденцы на палочках: "Точь-в-точь такие, как ты, дед Беон, позапрошлым годом с дороги всем привез".

- Ты тогда первым стрекача дал! - тыкал один мальчишка в другого. - А я догадался, что это фокус такой, ну, как дядя Нарех показывал, сухари в рукаве прятал.

- Ну и что, а ты первым корзинку бросил! - не отставал второй, такой же красный и растрепанный. - Когда они нам на два голоса вслед кричать начали, вернитесь, мол!

- Ну и что, что бросил, дядя Деян еще сделает, правда, дядя Деян?

Мальчишка привстал на цыпочки, шаря взглядом по толпе.

- Правда, правда. Корзина - невелика потеря... - пробормотал Деян, не отдавая себе отчета в том, что его, сидящего стороне, никто не слышит. Ему было нехорошо. Сердце колотилось в ребра, кружилась голова, к горлу подкатила тошнота, как нередко случалось с ним от испуга и напряжения.

"Говор не наш - значит, наверняка неприятель. И что теперь делать? Бежать некуда. Защиты просить не у кого, сговориться с ними - навряд ли выйдет: силой все, что захотят, возьмут... "

Деян сжал кулаки в карманах, сдерживая дрожь.

Нарех Химжич говорил, что "хитрость - штука не хитрая", но знал уйму фокусов и способов перехитрить кого угодно, не только Солшиных сыновей, а хоть бы и самого Беона. Мажел, старший брат, называл "пустячком" голую силу - но сам любого мог побороть на руках. Легко считать пустяком то, что для тебя самого легче легкого, даже если в действительности это совсем не пустяк.

Беон продолжал расспрашивать мальчишек, в задумчивости покусывая губы. Что следует делать дальше, он, очевидно, представлял не лучше других. И решения никакого вынести не успел: "большой" и "маленький" дядька явились раньше.

- III -

Чужаки вошли в Орыжь со стороны Сердце-горы.

Сперва ветер донес отзвуки их голосов, слов разобрать было невозможно...

Во дворе разом воцарилась тишина: даже куры, казалось, притихли.

Деян встал и, спустя несколько мгновений, разглядел самих чужаков, вывернувших из-за угла: широкоплечего громилу в косую сажень ростом и второго мужчину, казавшегося, в сравнении со спутником-великаном, крохотным, хотя сложения "маленький дядька" был среднего. Деян на миг почувствовал облегчение: хотя великан одним видом внушал трепет, ни он, ни его спутник не походили на солдат: у них не было ружей или палашей. Великан в длиннополой серой куртке - все пальцы на руках его были на месте - беспрерывно вертел головой по сторонам с беззаботным любопытством, безо всяких усилий поспевая за своим спутником. Тот шел по улице быстрым широким шагом, ни на что, казалось, не обращая внимания. Лицо у него было самое заурядное, даже чересчур простоватое; сырые от дождя светло-русые волосы налипли на высокий лоб неаккуратными прядями. Его можно было бы принять за случайно забредшего из Волковки раззяву-пастуха, потерявшего стадо, пока ухлестывал за девушками, - если б были в Волковке такие пастухи. И если б не слишком легкая, не по погоде, одежда: заправленные в высокие, до колен, сапоги льняные брюки и тонкий кожаный жилет поверх рубахи с высоким воротом.

"Владыка небесный! - Деян вздрогнул от внезапного понимания: одежда чужаков была совсем не обтрепанной и слишком чистой для тех, кто пробирался лесной дорогой. - Да как вообще такое может быть? Что-то с ними не так..."

Чужаки друг за другом вошли в калитку. "Маленький дядька", не желая здравия и доброго дня, но придав лицу приветливое выражение, оглядел собравшихся и, безошибочно определив Беона как старшего, направился к нему. Люди расступились, освобождая дорогу: всеми овладела непонятная оторопь. Мальчишки Солши шмыгнули за спину матери.

- Вот... А ты не верила! - пискнул тот из близнецов, который выглядел менее напуганным.

- Т-с-с, - тотчас зашипела на сына Солша.

- Привет, - глупо ухмыльнувшись, сказал великан. Мальчишка потупил взгляд.

- И вам доброго дня, путники, - пробасил Беон, обращаясь к "маленькому дядьке": как ни удивительно, именно он в этой чудной паре выглядел главным.

- Кто ты? - неразборчиво спросил чужак в ответ, не обращая внимания ни на кривляния оставшегося на два шага позади великана, ни на других сельчан. - Как называется это место?

- Орыжью-селом, что на речке Шептунье, называется, а я - Беон Сторгич. Староста, - сказал Беон с нажимом в голосе. Пронять старика было не так-то просто, однако он не привык, чтоб к нему обращались без должного почтения, и терпеть подобного обращения невесть от кого не собирался. А на кого-то заслуживающего уважения чужак не походил.

- Староста. Хорошо. - Чужак кивнул, будто сам себе. - Развалины в лесу. Когда и как это случилось?

- Помню, спрашивал и я деда, - протянул Беон. - Но так ни с чем и остался.

- Ни с чем остался? - переспросил чужак. Говорил он точно с набитым ртом и слушал, похоже, так же. - Как тебя понимать?

Беон недобро прищурился: чужак нравился ему все меньше, что было совсем не удивительно; но, что было уже страньше, - он явно не собирался этого скрывать.

- На дедовом веку руины под Сердце-горой выглядели точь-в-точь как нынче, - сердито сказал он. - Что там было, отчего сплыло? Дед не знал, я тем паче не знаю. Никто тебе не ответит, уважаемый; да с теми, кто с расспросами пристал, из лесу явившись и даже имен своих не назвав, добрым людям говорить и не о чем!

Чужак как будто не заметил упрека и недовольства в его словах и резко, хрустнув шеей, повернулся к толпе сельчан.

- Никто?

- Никто, господин... - Солша, первой встретившая его взгляд, попятилась. - Бабка моя, покойница, земля ей пухом, тоже про булыжники те ничего не сказывала... Да я не больно-то спрашивала; дела-то давние, какая уж разница, чего и почему...

- Давние: это я уже понял, - медленно проговорил чужак и вновь повернулся к Беону. - Староста. Который сейчас год?

- Двадцатый год Вимила Удачливого заканчивается. - Беон сощурил глаза сильнее прежнего. - Осень на дворе, зима у калитки, коли не видишь.

- А если считать от правления Радислава Огнебородого? Кто сейчас на Императорском престоле и давно ли? Ты умеешь складывать числа, старик?

При всех своих достоинствах считал Беон дурно, на огромных старинных счетах, перешедших к нему от предыдущего старосты, и от такого вопроса разом утратил остатки самообладания и доброжелательности.

- Послушай, уважаемый! - Беон повысил голос. Глаза под седыми бровями сомкнулись в щели, через которые он презрительно и гневно разглядывал чужака сверху вниз. - Никто здесь знать не знает никаких огнебородых и ператоров. А прежде чем с расспросами лезть, недурно было бы научиться выражать старикам почтение, как думаешь, уважаемый?

- Замок, староста. Меня интересует только замок, - медленно повторил чужак. - Что сталось с теми, кто в нем жил?

- Скудоумный ты, что ли, или сумасшедший? - осклабился Беон. - Не жило там людей! Дед мой рассуждал, что более всего развалины эти на скотный двор похожи; по моему разумению, так оно и есть. Почему бы тебе, уважаемый, не пойти свиней порасспросить - как их пращурам там жилось?

Сквозь освобожденный людьми коридор Деян отчетливо видел чужака, его лицо, до последнего хранившее выражение чуть уставшее, чуть раздосадованное. И видел, как оно изменилось: не прошло, казалось бы, и мгновения - гримаса безудержной ярости скривила мягкие черты, глаза ввалились и почернели.

Беон, высокий и крепкий, возможно, смог бы дать какой-никакой отпор чужаку, если б тот не выбил из старика дыхание первым же неожиданным ударом. Беон согнулся пополам - и вторым ударом с левой руки в висок незнакомец оглушил его. Беон мешком осел на землю.

Мужики из толпы бросились на помощь; но тщетно. Печнику Вакиру повезло: великан просто поставил ему подножку, отчего тот пропахал три шага лицом по земле. Старого же кровельщика он обхватил ручищей за поясницу и швырнул в толпу. Люди попадали, как деревянные чурки.

- Не обижайте мастера. Джибанд не даст обидеть мастера. - Великан развел руки в стороны и широко расставил ноги.

За его спиной вдруг гулко грохнуло.

На крыльце Беонова дома двоюродная сестра и племянница Беона вдвоем держали опертое на перила старое ружье, один раз уже сыгравшее свою несчастливую роль; должно быть, после истории с сестрами Шинкви Беон достал его и хранил заряженным. Начищенный ствол чуть дымил. Выстрел попал в цель, но крови не было: только пыльное облачко клубилось у прорехи в куртке - а великан даже не оглянулся.

Бабы с испугу не удержали ружья, и оно, перевалившись через перила, упало на землю.

- Не обижайте мастера. Или Джибанд вас сломает, - пригрозил великан нелепым плаксивым тоном. За его спиной "мастер" избивал лежащего на земле Беона, безмолвно и страшно, нанося удары без расчета и смысла, будто не мстил человеку за оскорбление, а отводил душу на подвернувшемся под руку соломенном пугале.

- Не иначе доспех мудреный на нем... Солдаты все ж, не иначе... - Шепот прокатился по толпе, в которой никто больше не решался прийти Беону на помощь. Даже прибежавший на шум Киан-Лесоруб остановился в растеряности.

- И говор не нашенский. Неприятель... Солдаты...

"Нет! Не доспехи. Не солдаты... Хуже. Они... Он..."

Если б Деян и решился сейчас же предупредить людей, он все равно бы не смог выдавить из себя ни слова: горло будто одеревенело, не давая ни вздохнуть, ни выдохнуть. А если б даже и смог - все равно он не знал, что говорить, как объяснить. Как назвать тот кошмар, что открылся его внутреннему взору.

Рассказы мальчишек об отломанных пальцах, настойчивые расспросы про развалины у скалы, чудной говор и вид - все эти мелочи сложились в его голове воедино за мгновение до того, как чужак ударил Беона. Эту чудовищную гримасу гнева, сминающую лицо, будто пересохшую глину, Деян в прошлом представлял себе сотни раз, потому сразу узнал ее - и, как бы того ни желал, не мог ни на миг усомниться в своей догадке.

К бедам, свалившимся на Спокоище, добавилась новая, невероятная, невозможная, - но она одна могла оказаться хуже всех прочих. Во дворе стояла огромная колдовская кукла, а за ее спиной избивал старосту явившийся - из глубины веков, из небылиц старой Вильмы, из ниоткуда! - древний мастер-чародей. "Голем".

То, что скала не разрушилась полностью, а только потеряла в ночь пару-тройку камней; то, что настоящий Голем ничем, кроме выражения лица, не походил на воплощение Мрака, какое в детстве представлял себе Деян; плаксивый бас великана, просившего "не обижать мастера", - все это только еще больше нагоняло ужаса. В сказках боролись Добро и Зло, Герои и Злодеи, а Господин Великий Судия приводил сказки к справедливому концу: на то они и сказки... В действительности же существовала только беззащитная, загодя потерявшая всех хороших бойцов Орыжь - и разъяренный чародей, желающий знать, что случилось с его давным-давно сгинувшим домом. Требующий ответов.

"Да ты сам его и разрушил!" - было немыслимо сказать что-то подобное, глядя в его почерневшие от гнева глаза.

Безумен был Голем или нет, действительно ли сам он когда-то обратил замок в руины или же сказки привирали, - так или иначе, за подобное предположение он мог сделать что-то намного худшее, чем проделывал сейчас с Беоном за простое оскорбление. Да он что угодно с кем угодно сделать мог - дай только повод!

Деяну было что сказать про "замок" - и потому больше всего на свете хотелось исчезнуть с глаз чародея, немедля оказаться от него как можно дальше. Но он не мог двинуться, не мог даже сесть обратно на колоду, чтобы стать менее заметным, -только хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

- IV -

- Так останови его, мастера своего! Охолонись, безбожник, насмерть ведь зашибешь! - пронзительно завопила вдруг Солша. Оттолкнула сыновей в толпу, бросилась вперед и, с необычайным проворством поднырнув под руку великана, повисла у чародея на спине.

Двор, в котором до того, казалось, слышались только глухие удары и тяжелое дыхание, разом ожил, наполнился звуками: ржала в стойле кобыленка Беона, кудахтали перепуганные куры, люди озирались друг на друга, кричали, охали - и все это одновременно.

- Дура, куда?

- Поберегись, Солша, а то и тебя зашибет!

- Господь всемогущий, что делать-то...

"Не надо! - Деян видел, как Киан, побледнев, крепче стиснул в руках топор. - Нельзя, это бесполезно..."

Чародей выпрямился, тычком локтя сбросил с себя Солшу и развернулся к ней.

- Стой, ты, зашибешь старика, хватит! - продолжала завывать Солша. Чародей широко размахнулся, метя ей в лицо, но в последний миг остановился. Люди притихли.

- Женщина, - медленно произнес чародей, будто только сейчас ее заметив. Он так и остался стоять с занесенной для удара рукой. - Что ты сейчас сказала? Повтори.

- Я сказала, господин, довольно драться, довольно уже со старика-то нашего. Ты осерчал за то, как он тебе нагрубил, но ведь по справедливости-то ты сам перво-наперво, то есть ты ведь первый неправ был, господин хороший... Ох! - Солша, растеряв решимость, начала потихоньку пятиться под взглядом чародея, но уперлась в спину неподвижно стоящего великана. Тот ни задержать, ни оттолкнуть ее не пытался. - Я, может, не так чего сужу, по-бабьи, но ведь ты, господин, не как должно доброму гостю себя повел. Деда не уважил, даже как тебе по батюшке кланяться, не сказал...

Чародей слабо усмехнулся:

- Рибен Ригич. Князь Старожский.

Он опустил руку, ни на миг не переставая разглядывать Солшу, выискивая хоть малейшую тень узнавания на ее лице.

- Хозяин камня. Голем, - добавил он.

- Не слыхала, простите темную, господин Ригич...

- Я тебе не верю, женщина.

- Господь мне свидетель. - Солша осенила себя амблигоном. - Не слыхала, господин.

- Не верю, - хрипло повторил чародей. - Люди! Слушайте меня, вы, все!

Он обвел мутным взглядом толпу, попытавшись придать лицу прежнее приветливое выражение, но все еще не вполне владел собой, потому вышла какая-то неприятная, жалкая полуулыбка.

- Я не буду никого наказывать за то, что ваши деды растащили камень со стен на курятники: это не ваша вина, - сказал он. - Я обещаю никому из вас больше не причинять вреда, даже если ваши слова придутся мне не по нраву. Не бойтесь говорить. Слово Голема тверже камня.

Орыжцы молчали.

- Хоть кто-нибудь может мне сказать, что случилось в замке? Ты, малой? Ты, женщина? - Не дождавшись никакого ответа на свои слова, чародей начал наугад указывать на людей в толпе.

- Нет, сожалею, господин Ригич, - вслед за остальными пробормотал Деян, когда палец чародея указал на него.

Голем пристально разглядывал его, разглядывал долго, дольше других, так долго, что Деян уже уверился в том, что погиб: чародей сейчас распознает его ложь, и все закончится. Но закончится не сразу, а намного позже, когда Голем выспросит у него все, что он знает, - и вытянет из него все жилы, вывернет кожей вовнутрь, чтобы удостовериться в том, что полуграмотный калека не знает ничего больше.

Но, похоже, чародей - хвала Небесам! - не умел читать мысли. Невнятно пробормотав что-то, он, наконец, отвернулся и ткнул пальцем в сторону Киана, так и не склонившего головы и изо всех сил сжимавшего топор.

Колени подогнулись, и Деян без сил опустился на колоду. Великан-кукла, назвавший себя Джибандом, по-прежнему стоял посреди двора безмолвно и недвижимо. Он, насколько Деян мог видеть, даже не дышал: и впрямь, к чему кукле дышать? Но никто этого не замечал, хотя люди потихоньку приходили в себя. То там, то здесь в толпе слышались сердитые шепотки.

- Только заявился - а уже князем себя объявил...

- Еще хозяином назвался - будто мы скот какой!

- Да какой из него князь? Ни рожи, ни людей за ним...

- Из одного дуболома вся свита.

- Ты тише! Мож у него в лесу войско припрятано...

- Это мож и так.

- Охвицер он баронский.

- Точно так! В разведку послан, и головы нам дурит, оттого и к развалинам прицепился, бес, - отвлечь хочет...

- Дело говоришь.

- Кому видать - как там дед наш, жив?

- Неживой... Зашиб, князек окаянный...

- Типун тебе! Дышит дед.

- Слыхали - "князь"? А Нильгишна, которая Беона вчерась клюкой ткнула, - княгиня, что ль?

- Тише ты, дура. Услышит еще.

Но Голем не слышал. Или делал вид, что не слышит.

- V -

Прошло еще немало времени, прежде чем чародей удостоверился в бесполезности своих расспросов; сплюнул под ноги, скривился брезгливо и зло:

- Простецы беспамятные! Сами дураками уродились или мозги вам кто поотшибал?

- Не можем знать, господин, - промямлила Солша, взявшая на себя, за отсутствием других желающих, роль переговорщика.

- Ясное дело: не можете. - Чародей тяжело, с присвистом, вздохнул. Лицо его вдруг разгладилось, стало спокойным, уставшим, как-то посерело. - Есть здесь сейчас поблизости другие поселенья?

Солша замялась.

- Отвечай: все равно узнаю, - сказал чародей без угрозы. - Великоват секрет, чтобы спрятать.

- Волковка в двадцати верстах, господин, только волковские - те, позвольте судить, еще темнее нас будут, нам-то отсюда до большака поближе. И если в Волковку направиться желаете - это б лучше поутру, поздно уже нынче...

- До большака сколько?

- Сорок верст короткой тропой, если не размыло, но по таким-то дождям - уж наверное, оползла земля... А точно знать не можем: мы туда не ходоки нынче. Мужики наши как ушли, так сгинули, девки сбежали да пропали... Лихое время, война кровь любит, - печально сказала Солша и тут же всплеснула руками. - Да что я вам объясняю! Вы ведь сами оттудова явились: вам и знать лучше.

- Война?

Чародей, чуть нахмурившись, оглядел толпу, в которой не было ни одного с виду молодого и здорового мужчины. Взгляд его снова задержался на Деяне, всего-то лишнее мгновение, - но это мгновение показалось Деяну невозможно долгим.

- Война, значит. Похоже на то. - В мутных глазах чародея зажегся интерес, и вопросы полились потоком:

- Кто воюет? Кто знаменные чародеи? Из-за чего свара?

Солша растерялась, оглянулась украдкой на людей: "Что за нескладица?"

Она, как и все, считала чужаков вражескими солдатами. Недобрыми, страшными - но простыми людьми, с которыми и разговор простой.

- Да вам ведь лучше знать, господин, пошто люди друг на друга с оружием идут... - наконец, неуверенно проговорила она. - Зачем нас-то, темных, спрашивать?

Чародей тоже помедлил с ответом.

- Раз спрашиваю - значит, надо. Говори, что знаешь.

- Воюет - да вродь как Величество наше с бароном Бергичем: бунт барон поднял, так королевские люди сказывали... А за какой надобностью тот бунт - мы того знать не можем. Может, дед наш поболе знал, да только теперь... - Солша, взглянув на неподвижно лежащего Беона, осеклась, вспомнила, с кем говорит. Голос ее задрожал. - Наше дело - налог исправно платить, сколько укажут. Мы люди скромные, небогатые, милорд Ригич....

Чародей, проследив за ее взглядом, в голос выругался. Брань его состояла сплошь из самой чудовищной божбы, какую Деян когда-либо слышал. Чародей опустился рядом с Беоном на одно колено и, перевернув старика сперва на живот, затем на спину, стащил с него окровавленную куртку.

- Не надо, милорд Ригич... - зашептала Солша.

- Ты ему жена?

- Не надо...

- Да проглоти ты уже язык, женщина! - Чародей упер ладони старику в грудь. Звук был такой, будто в ручную мельницу насыпали песку и быстро завертели ворот.

- Не тронь! - Киан пробился сквозь толпу вперед. - Не тронь, ты, чтоб тебя!

Великан, в то же миг оживший, преградил дорогу:

- Не мешай мастеру.

Киан, даже вытянувшись во весь свой немаленький рост, едва ли смог бы достать лезвием ему до затылка. Джибанд широко расставил руки и стал будто еще больше. Киан зло таращился на великана снизу вверх, не решаясь ни отступить, ни напасть. Возможно, он все же пошел бы вперед, но чародей оставил Беона в покое.

- Погоди, Джеб! - бросил он великану, встал, отряхивая ладони, и развернулся к Киану. - Как твое имя, старик?

- Не твое дело, - прохрипел тот.

- А ты, я вижу, не робкого десятка, - с необыкновенной для себя разборчивостью произнес чародей, выговаривая по отдельности каждый звук, и протянул руку ладонью вверх. Без слов, одной позой и жестом приказывая отдать ему топор.

Киана Кержана в Орыжи называли не иначе чем Кианом-Лесорубом: во времена его молодости не нашлось бы во всем Спокоище такого дерева, какое он не смог бы свалить с дюжины ударов. Киан приходился ровесником Беону и последние годы чаще покрикивал на молодых, чем брался за дело сам, но с топором никогда не расставался. С тем самым, которым некогда, ворча и вздыхая, рубанул по кости "пустоголовому малому", на диво неудачно поломавшему ногу на скале.

Деян сгорбился на колоде, безотчетно комкая в пальцах полу куртки. Взгляд его метался между прошлым и сегодняшним кошмаром, между Кианом и Големом, между острой кромкой лезвия и длиннопалой, в кровоточащих ссадинах, рукой чародея.

Киан, стискивая топор, буравил полным ярости взглядом чародея, а тот, казалось бы, не замечал этого взгляда, не замечал даже самого Киана, - смотрел, мрачно и устало, на людей за его спиной. И люди пятились, отступали.

Безмолвное противостояние кончилось неожиданно, в один миг. Киан коротко вскрикнул, отшатнулся, отбросив от себя топор, будто обжегшись. Великан проворно подхватил топор на лету. А Киан, споткнувшись на подвернувшемся под каблук камне, сел посреди двора на зад.

- Так будет лучше, старик, - спокойно сказал чародей. Великан заткнул топор себе за пояс. Киан, не переставая браниться, попытался встать - но снова не удержался на ногах и плюхнулся в грязь. В толпе послышались смешки. Как замечал в своем трактате Фил Вуковский: "Тому, кто видит себя напуганным и униженным, нет ничего милее, чем видеть, что кто-то напуган и унижен еще более него"... К тому же Киана многие недолюбливали, не без оснований полагая, что тот слишком высоко задирает нос.

Больше Киан подняться не пытался, только осоловело хлопал глазами и разглядывал свои мозолистые ладони.

"Вы что же, ослепли?! Разве вы не видите - он ведь упал не сам!" - Деян отчаянным взглядом шарил по толпе односельчан.

Кто-то посмеивался над стариком, кто-то сочувствовал ему, но, похоже, никто не сомневался в том, что Киана попросту ноги не держат от страха. Тогда как он определенно свалился не сам. Чародей что-то сделал. Сперва с топорищем, затем с землей, выбив ее у старика из-под ног. Но даже сам Киан не мог взять в толк, что такое с ним случилось.

- Значит, так! Пусть ваша память не длиннее вашего ума, - чародей вздохнул, - кое-что вам надлежит запомнить твердо.

Он закинул руку великану на плечо - и дальше они заговорили вместе. Лица приняли сходное выражение, губы шевелились одновременно, голос куклы-великана оплетал свистящий говор чародея:

- Мое имя - Рибен Ригич. Ваша земля - моя земля. Я - Голем, Хозяин камня, и в камень обратится тот, кто посмеет меня ослушаться!

Он отпустил великана и продолжил уже один, спокойнее.

- Отнесите этого, - он скосил глаза на тело Беона, - в дом. И покопайтесь в своих пустых головах - вдруг что вспомните. Пока меня не будет, Джибанд за вами присмотрит. Он хороший малый, но лучше его не огорчать и не сердить. Все ясно?

- Все, милорд Ригич, - торопливо закивала Солша. - Да с чего б нам дурное делать. Мы люди честные, смирные...

- Надеюсь на то, женщина.

Чародей подхватил с земли куртку Беона, закинул за плечо и, едва не пройдя Киану по ногам, направился к калитке. Люди расступались перед ним: изумление и испуг пока еще держали их крепко, никто и не думал о том, чтобы ему перечить. Он двинулся в ту же сторону, откуда пришел, - и скрылся с глаз прежде, чем завернул за угол. Исчез, будто его и не было.

- Ловко... Экий трюк, - приглушенно сказал печник Вакир, потирая челюсть. - Чудны дела твои, Господи...

Толпа задвигалась, зашептала.

- Уж не колдун ли князек наш? - предположил кто-то из орыжцев, но на него сразу же зашикали:

- Ты подумай сперва, дурной, а потом уж болтай!

- Будь колдун - стал бы он деда нашего кулаками месить?

- Бергичевский засланец! Тут и ума не надо, чтоб понять.

- Да ежель и колдун - все одно, бергичевский. За добром нашим пришел.

- Да какой из него колдун, с таковской-то рожей? Тем паче Джанбанд этот: силища бычья, а языком едва ворочать умеет, Висы-дурака дурней, прости его Господи... "Колдуны", выдумали тож!

- VI -

Джибанд возвышался посреди двора, озираясь: соображал он, похоже, и впрямь туго. Горбатая Илла - преемница Вильмы, которая понимала в лечении еще меньше старухи, - хлопотала над кровельщиком, Матаком Пабалом, приходившим в себя у забора. Солша и с ней еще бабы метнулись к Беону. С колоды, где сидел Деян, староста казался мертвым, но тихо застонал, когда они, охая и причитая, попытались его приподнять.

- Не тронь, дуры! - зарычал на них Киан. Встал осторожно, с опаской, обогнул по широкой дуге великана, зло кося глазом, и потрусил к ним:

- Не тронь, кому сказано! Нельзя же человека, как мешок с сеном! Это у вас в бошках сено, бабье дурное! Ты и ты, помогите, чего встали, раззявы!

Орал и бранился Киан больше обычного, пытаясь восстановить в глазах односельчан пошатнувшийся авторитет, а замечая, что его не больно-то слушают, распалялся еще больше. Двор наполнился суматошным людским движением: кто-то бросился помогать поднимать Беона, кто-то пошел успокоить бившуюся в стойле лошадь, кто-то бочком протискивался к калитке. Другие сбивались в кучки - соседи, приятели - и обсуждали случившееся, бросая настороженные взгляды то на Джибанда, то на улицу, где исчез "князь". Только Джибанд по-прежнему оставался недвижим, глазея по сторонам с выражением робкого любопытства.

- Деян!!! Да очнись ты уже!

- Что?!..

Деян едва не свалился с колоды, почувствовав, как кто-то тронул его за плечо, и непременно свалился бы - если б девушка его не удержала. Он не заметил ни как она появилась во дворе, ни как она подошла.

- Эльма! Когда ты вернулась?

- Я уже битый час пытаюсь тебя дозваться, глухарь, - проворчала девушка. - Хоть ты можешь мне объяснить, что здесь происходит? Кто эти двое? Я заметила столпотворение, когда возвращалась из леса, ну и подошла послушать. Этот новоявленный князь как раз заканчивал выпытывать у вас про развалины... Деян! Почему ты на меня так смотришь? На тебе лица нет... или это у меня что-то с лицом?

Она, смущенная таким предположением, подалась назад, быстро провела ладонью ото лба до подбородка, откинула приставшую к щеке прядь.

Деян - уже который раз за сегодня - не мог произнести ни слова. Его бросало то в жар, то в холод. Пока Голем был рядом, он думал только о том, чтобы самому ненароком себя не выдать, и со страху забыл обо всем на свете.

Эльма. Дочери и жена Петера, старуха - все они жили сейчас с ним под одной крышей и слышали, какие он сказывал сказочки про "волшебную" скалу, а значит, находились в опасности ненамного меньшей, чем он.

Всем без исключения в Орыжи было известно, что он худо-бедно знает грамоту и пробовал читать вместе с Терошем Хадемом уцелевшие записи из Орыжского святилища, а значит, может знать больше других. Чудом было уже то, что никто до сих пор не указал на него пальцем; благодарить за то стоило лишь Господа и, пожалуй, свою несчастливую судьбу: просто-напросто увечный Химжич-младший был человеком слишком незначительным, чтобы о нем вспоминать.

Еще был Терош Хадем, который вряд ли знал, но мог знать больше других - не о развалинах у Сердце-горы, но о Старожском князе Рибене Ригиче, - однако чародей, по счастью, ушел в противоположную от дороги к Волковке сторону. Священник находился далеко, и пока за него можно было не беспокоиться.

- Не молчи, у меня от твоего молчания мороз по коже. Да что с тобой такое, Деян? Нездоровится? - Эльма наклонилась к нему, с тревогой заглядывая в глаза. - Господь всемогущий! Совсем худо, да? Что ж за день сегодня такой... - пробормотала она разом севшим голосом и, крепко стиснув его плечо, обернулась ко двору с очевидным намерением позвать кого-нибудь на помощь.

- Не надо, - выдавил из себя Деян. От ее по-будничному многословного беспокойства внутри все переворачивалось, но "помощи" - которая с его удачей могла последовать не иначе как от Джибанда - допустить было нельзя, и страх, умножившись, придал ему сил. - Со мной все в порядке, Эл.

- В порядке?! Да ты сейчас в обморок свалишься, друг.

Тревога в ее голосе смешалась с досадой на явную ложь.

- Не дождешься. - Он попытался улыбнуться. - Послушай меня. Ни о чем не спрашивай сейчас, прошу. Просто сделай, как я скажу. Найди Малуху с девочками, иди с ними домой и никуда не выходи, никого не впускайте. Если этот тип, Голем, явится, - спровадь его как-нибудь, скажи, что зараза в доме, что угодно.

Эльма нахмурилась. "Ты не в себе", - читалось на ее лице. Деян украдкой огляделся по сторонам: рядом по-прежнему больше никого не было, и великан смотрел в другую сторону.

- Поверь мне, прошу, - быстро зашептал Деян, наклонившись к самому ее уху и ухватив за запястье, не давая уйти. - Я не шучу, не лгу, не брежу. Этот, во дворе, - он... Он вообще не человек, Эл! Кукла. А второй, который ушел, - он, чтоб его, на самом деле князь. И чародей, настоящий. "Голем". Такой же древний, как треклятые развалины, и еще более сумасшедший, чем старуха Вильма, которая мне про него рассказывала. Она говорила - он сам этот свой проклятый замок и разрушил! Впал в ярость и всех - жену с ребенком, слуг, соседей - всех перебил... Но сам о том не помнит. И лучше ему ничего не знать, не знать, что мы знаем, и о том, что я рассказывал девчонкам, тоже, и никому другому не знать, потому как... - Он запнулся, окончательно запутавшись.

- Потому как наши все равно тебе не поверят. А этот самый князь, если захочет разузнать побольше, может кнутом или колдовством с тебя кожу содрать для верности, - закончила вместо него Эльма. Тон ее изменился, стал задумчив и насторожен. - Или не с тебя, а с девчонок, да вообще со всех подряд, если разойдется. Это ты хотел сказать?

- Ты мне веришь?

- Не знаю, - Эльма чуть слышно вздохнула. - Но ты ведь не мог такое выдумать, Деян?

- Нет, я не...

- Слово Цапли? - вдруг требовательно спросила она.

В первый миг Деян подумал, что ослышался. Отстранился, поймал ее взгляд, ожидая найти в нем насмешку, но Эльма была серьезна. Серьезней некуда.

"Нашла что вспомнить - в такой-то момент! - Деян невольно крепче стиснул ее запястье. - Мне тебя никогда не понять, Серая".

- Слово, Серая, - прошептал он. - Честное слово Цапли. Иди скорее, прошу. Запритесь в доме и не выходите.

- А ты?

- Я хочу чуть проследить тут за всем. На всякий случай.

Никакого "всякого случая" Деян представить себе не мог, но сидеть, запершись в четырех стенах, в ожидании, когда в дверь постучит чародей, казалось хуже, чем находиться здесь. Кроме того, он сомневался, что сумеет сейчас дойти хотя бы до Беоновой калитки.

Эльма с сомнением посмотрела на него, думая, очевидно, о том же самом.

- Я не болен. Просто-напросто перетрусил.- Он вымученно улыбнулся. - Иди.

Она ушла, одарив его напоследок еще одним недоверчивым взглядом.