Проведя пару лет в Станфорде, Чарли изумил родных и друзей тем, что завербовался в армию. Впоследствии ему казалось, что большую часть своего пребывания во Вьетнаме он находился под землей: пробирался по темным, извилистым туннелям, обезвреживал вражеские мины и расставлял свои собственные ловушки… Воспоминания о войне связывались для него с запахом сырой земли. Чувство неотвратимой гибели, паутина корней, непрерывные приступы клаустрофобии… По окончании войны он вернулся в Станфорд, встретил на студенческой вечеринке Джанет, женился, сделал ей ребенка. Они много разговаривали, но о Вьетнаме избегали даже упоминать. В начале семидесятых Чарли закончил университет, получил диплом специалиста по машиностроению, причем вошел в число лучших студентов, и его пригласила на работу компания «Труфордж», которая занималась конструированием и изготовлением замков – от обычных дверных до банковских. Целых пять лет он добросовестно потел на своем рабочем месте, но так ничего и не добился, а потом, сидя дома за кухонным столом, неожиданно для себя самого, придумал замок более простой и эффективной конструкции.

Он уволился со службы, получил кредит под образец, заключил соглашение о продаже изделия и проценте от выручки с Управлением национальной сети универмагов и три года спустя приобрел себе дом на Беверли-Хиллз. Дочь Чарли, Хетер, выросла в доме с семью спальнями, шестью ваннами и помещением для слуг над гаражом на четыре автомобиля. Время не стояло на месте; Чарли, чувствуя приближение старости, разбил во дворе теннисный корт и построил бассейн в шестьдесят квадратных футов. Кроме того, он обзавелся квартиркой с видом на океан в Марина-дель-Рей. Эту квартирку снимала – не платя Чарли ни цента – девятнадцатилетняя рыжеволосая Лесли. Она всегда была дома по понедельникам и средам и никогда не забывала улыбнуться и поблагодарить Чарли за две бумажки по сто долларов, которые он обычно оставлял на столе в холле на покупки. Словом, у Чарли было все; по крайней мере, так ему думалось.

В конце июня он использовал свою платиновую карточку «Амекс», чтобы купить три авиабилета первого класса до Каира. На следующий вечер, в субботу, он повел Джанет в ее любимый итальянский ресторанчик, крошечную забегаловку на одной из улиц Вениса, и там, допивая вино, сказал:

– Знаешь что, милая?

Джанет, не мигая, глядела на него поверх бокала.

– Мы отправляемся отдыхать, – сообщил Чарли с улыбкой. – Представляешь – наш первый отпуск за столько лет!

Джанет приложила к губам салфетку. Уже потом, прокручивая в памяти события того дня, Чарли сообразил, что жена просто тянула время: ее настолько поразил оборот, который принял разговор, что Джанет не сразу собралась с мыслями.

– Мы летим в Каир, – продолжил Чарли.

– Каир? Это в Мэне?

– Господи, конечно же, нет! В Египте.

– А с Хетер ты разговаривал?

– Нет. Я хотел сделать ей подарок к окончанию школы. – У Чарли было что добавить, однако его смутило выражение лица Джанет, неожиданная суровость взгляда. – Что случилось?

– Хетер устроилась на работу. Она проработает все лето на станции «Шеврон» в Мелроузе.

– Ты не шутишь? И давно?

– Она видела тебя там на прошлой неделе. В среду.

– Правда?

– Ты приехал на «саабе». Она залила тебе полный бак, а ты даже не взглянул на нее.

– В среду, – задумчиво повторил Чарли, взбалтывая осадок на дне бокала.

– Около четверти пятого. Если ты до сих пор не вспомнил, с тобой была та рыжая шлюха из Марина-дель-Рей.

– Эй, подожди минутку, – запротестовал Чарли.

– Нет, Чарли. Никаких минуток. – Джанет швырнула салфетку на стол – та свалила бокал, и на белой скатерти расплылось алое винное пятно – и встала. – Я ухожу от тебя. – Чарли, разинув рот, непонимающе воззрился на нее. – С тобой свяжутся мои адвокаты. В условиях нет ничего сложного. Я хочу ровно половину, в том числе твое миленькое гнездышко с видом на океан стоимостью сто восемьдесят тысяч долларов. Так что передай своей Лесли, чтобы она собирала манатки и убиралась подобру-поздорову. Все ясно?

Чарли не ответил. Его словно заковали в невидимые кандалы. Будучи не в силах пошевелиться, он наблюдал за тем, как Джанет лавирует между столиками… опережает метрдотеля… выходит на улицу… Наконец он пришел в себя, выудил из бумажника пластиковую карточку, бросил на стол и окликнул официанта.

Выбежав на улицу, он увидел, что Джанет выруливает со стоянки на его собственной «севилье». Когда Чарли добрался до дома, автомобиль стоял у крыльца, однако жены нигде не было. Обстоятельства сложились так, что он больше не видел ни Джанет, ни своей дочери. На заправочной «Шеврон» в Мелроузе ему сообщили, что Хетер уволилась; никто не знал, ни куда она подалась, ни как с ней можно связаться.

Тогда Чарли засел за телефон и обзвонил всех, кто, как он полагал, мог иметь хоть какое-то представление о том, куда запропастилась Джанет. Но поиски оказались безрезультатными; прямо-таки настоящий заговор молчания. Пять дней спустя Чарли позвонил агент из бюро путешествий, который поинтересовался насчет билетов. Состоится ли поездка? Прислать ли на дом курьера?

– А почему бы нет? – ответил Чарли.

Самолет по расписанию улетал на следующий день, в семь утра. Чарли не сомкнул глаз; ночь напролет он пил вино, осушая бутылку за бутылкой, а затем поехал в аэропорт.

Рейс отправили минута в минуту. Все места в салоне были заняты, однако Чарли находился в привилегированном положении, ибо два соседних кресла пустовали.

В Каире он разыскал экскурсовода, круглолицего араба по имени Абу. Абу показал Чарли цитадель и несколько мечетей, сводил его в гробницы давным-давно почивших в бозе султанов, чьи имена Чарли не смог бы запомнить, будь он даже в более трезвом состоянии, прогулял американца по Хан-эль-Халили, турецкому базару. Постоянно пребывая в легком подпитии, Чарли посетил Музей исламского искусства, Коптский и Египетский музеи, последний потрясал своими размерами. На второй день автобус, в котором не работал кондиционер, доставил Чарли к пирамидам в Гезиру; там было невыносимо жарко, а монотонный речитатив Абу нисколько не способствовал улучшению настроения. Далее в программе стояло плавание на лодке по Нилу, которое должно было занять три дня. Чарли, сославшись на морскую болезнь, остался на суше и бросил якорь в баре отеля «Хилтон», где кое-как ухитрился вести себя так, чтобы его не вышвырнули на улицу официанты, бросавшие грозные взгляды на заезжего пьянчугу.

Утром того дня, когда Чарли предстояло вылететь обратно в Лос-Анджелес, к нему подошел управляющий отелем и вежливо попросил освободить номер, зарезервированный для очередного постояльца. Чарли пошвырял в чемодан одежду, сунул туда же бутылку, спустился вниз, остановил такси и велел водителю отвезти себя в гостиницу из разряда тех, что не упоминаются ни в одном туристическом буклете с их красочными страницами. Он и сам не знал, с какой стати принял это решение, однако всерьез вознамерился не возвращаться в Америку. Может, чуть погодя…

Следующие два года Чарли провел, наслаждаясь свободой; ему непрестанно приходилось убегать от парней в костюмах из ткани в полоску и от мужчин в белой униформе – агентов туристической полиции. В основном он перебивался с хлеба на воду, однако порой разживался некоторой суммой благодаря своим познаниям по части конструкции замков.

Одно время, когда дела пошли совсем туго, он опустился до того, что стал выдавать себя за чревовещателя…

Его последним местом работы была дыра под названием «Клуб „Щелкун“». Размеры сцены составляли четыре фута в длину и столько же в ширину; это был лист грубой фанеры – черного цвета с матовым отливом, – который покоился на четырех бетонных блоках, украденных с близлежащей стройки. Задник сцены скрывал потертый фиолетовый занавес, передняя же часть выдавалась в зал, где находилось около двадцати маленьких круглых столиков. В темноте мерцали огоньки свечей; впрочем, в силу того, что, во-первых, помещение располагалось в подвале с низким потолком и не имело окон, а во-вторых, большинство посетителей не испытывали тяги к романтической обстановке, из двух десятков свечей горело не более пяти. Затаившись во мраке за провисшим занавесом, Чарли разглядывал публику. Он замечал в неверном свете свечей широкие усмешки, блики пламени на стекле стаканов, мерцание драгоценных камней…

Чарли прочистил горло, медленно, осторожно повернул голову и сплюнул в темноту за спиной. Он стоял, сунув руки в карманы; ладонь правой лежала на крошечном пульте с двумя рядами кнопок. Под мышками у него болтались с одного бока Мэрилин, а с другого – Джимми. Ярко-красная юбка Мэрилин задралась до самых бедер. Что ж, тем лучше.

Чарли знал, чем потрафить публике. Он выступил из-за занавеса, сделал три шажка, уселся на деревянный стул, под цвет сцены, и скрестил ноги. Он был весь в черном, движения его отличались неторопливостью и аккуратностью. Поначалу ему показалось, что никто не обратил на него внимания, но тут он увидел троих мужчин. Те сидели за столиком у сцены и не сводили с Чарли глаз, в глубине которых таилось некое сокровенное знание. Чарли нажал на кнопку. Вспыхнули лампы мощностью в пятьсот ватт, и в помещении установилась мертвая тишина. Вдруг кто-то кашлянул. Троица за столом заморгала и прищурилась.

Чарли надавил на другую кнопку. Розовые, голубые и зеленые огни разом погасли, остался только круг ослепительно белого света. Чарли продолжал свою игру: вскоре потухли все прожектора, за исключением того, который освещал его лицо – скопище причудливых теней. Он придал Мэрилин позу обольстительницы и вновь занялся кнопками. Свет вспыхнул и мгновенно погас, словно сработала фотовспышка, однако в сознании посетителей наверняка запечатлелась фривольная картинка: Мэрилин страстно целует Джимми, а их тела облегает зеленый неоновый ореол.

– Ну-ка, хватит, – произнес Чарли тоном сурового родителя. – В конце концов, вы же еще не знакомы!

Послышался одиночный смешок. Как правило, публика, которая была на представлениях, знала по-английски какой-нибудь пяток слов, причем упорно отказывалась это признавать. Чарли произносил фразу за фразой, непоседливо ерзая на стуле. Да, шалят нервишки, шалят… Он не особенно верил в свой талант комедианта, полагал, что тем успехом, какой выпал на его долю, обязан исключительно световому оформлению. Возможно, он был не так уж далек от истины.

Это оформление вполне заслуживало того, чтобы его именовали уникальным и фантастическим. Чарли сам разработал проект установки и собственноручно воплотил в жизнь. Конструкция состояла из алюминиевого кольца шириной с ленту для шляпы. Поверх металла был проложен пенопласт, вокруг которого Чарли обернул слой кожи. Кольцо надевалось на голову; к нему крепилась дюжина полых металлических стержней, каждый – в ярд длиной. Эти стержни располагались на одинаковом удалении друг от друга; сквозь них были пропущены провода от пульта управления, который обычно помещался в кармане Чарли. Стержни заканчивались миниатюрными светильниками, которые по ходу представления нацеливались то на сексуально озабоченных марионеток, то на самого кукловода. Стоило Чарли пошевелиться, как свет в точности повторял его движение. Светильники можно было включать поодиночке и все вместе, обеспечивая таким образом различные театральные эффекты, каковые в общем и целом приводили публику в восторг.

Мужчина поблизости от сцены подозвал к себе официанта. Его голос, высокий и требовательный, нарушил сложившуюся в зальчике атмосферу. Чарли поспешно прервал свой монолог и позволил вмешаться в разговор Джимми.

– Как арахис, Мэрилин?

– Вообще-то, Джимми, я бы предпочла нечто посущественней, чем арахис. – Мэрилин подмигнула трем арабам. Те сердито уставились на Чарли, как будто он отвечал за поведение девушки. Мэрилин протянула руку и погладила Джимми по бедру, проведя алыми ноготками вдоль одной из полосок на ткани костюма.

– Перестань! – прикрикнул на нее Чарли.

– Не лезь, куда не надо, – пробурчал Джимми, поднес руку к воротнику рубашки и ослабил узел галстука.

– Дело твое, – отозвался Чарли, – но, если не возражаешь, я останусь в одежде.

– Боишься?

– Ничуть. Просто я на работе.

– Работа не волк, – заявил Джимми, улыбнулся зрителям, обнажив зубы цвета таблеток, и похотливо подмигнул Мэрилин. – Жарко, правда?

Левая рука Чарли легла на деревянные ягодицы Джимми Картера, средний палец углубился в отверстие на спине марионетки и занял место между худыми ножками куклы. Чарли просунул палец чуть дальше, и брюки Джимми явственно выпятились. Джимми, похоже, не замечал, что с ним происходит, однако Мэрилин отреагировал сразу.

– У тебя что, в кармане огурец, или ты настолько рад меня видеть? – справилась она; ее неправдоподобно голубые глаза ярко заблестели в свете ламп.

Мимо сцены сновали официанты, едва различимые тени, которые почти бесшумно передвигались по залу, разносили спиртное, предназначенное для того, чтобы подогреть веселье позволивших себе на время расслабиться мусульман. Мэрилин продолжала соблазнять Джимми. Чарли трудился без передышки, совмещая управление марионетками и светильниками. Пять минут спустя он выключил все огни, за исключением одного, ярко-розового. Мэрилин, несмотря на громкие протесты Чарли, перебралась по его ноге к Джимми и уселась тому на колени. Палец Чарли под тонкой материей костюма куклы судорожно задергался.

– Чего ты стоишь? – крикнула Мэрилин. – Иди к нам!

В зале воцарилась тишина. Чарли принялся играть со светом, сначала направил на себя голубой и зеленый светильники, затем переключился на розовый, а закончил вновь голубым.

И тут кто-то швырнул в него огрызком.

Пару месяцев назад он решил, что пора браться за ум, кончать с выпивкой и наркотиками. Надо больше работать и копить деньги. Он сам не знал, с какой стати, однако все сильнее утверждался в решении возвратиться домой. Пора начинать жизнь по новой. Правда, есть одна закавыка… Пожалуй, он опустился слишком низко, чтобы вот так взять и все бросить. Стоит ему уйти с работы, как он – скорее по привычке, чем по желанию, – опять примется за свое…

Галлюцинация миновала.

Чарли обнаружил, что лежит в ванне. Он провел пальцем по тонкой желтоватой пленке на поверхности воды. Нил, река клише… Смех Чарли отразился от кафельных стен помещения и перешел в приступ сухого кашля. Некоторое время Чарли лежал неподвижно, набираясь сил, затем закурил очередную сигарету. В соседней комнате дешевый будильник, примостившись на шкафу, отсчитывал неотвратимо бегущие секунды и препровождал их в небытие.