Барон, собственно, собирался из Фрейенвальде навестить своего дядю в Мекленбурге; но когда минеральная вода оказала свое действие, он почувствовал неудержимое стремление в столицу и в последних числах сентября благополучно переселился в Берлин. Так как теперь он вернулся из путешествия, хотя и не из Патраса, а только из Фрейенвальде, он мог приехать с некоторой торжественностью и смело встретить ядовитые усмешки знакомых. Так как при этом барон интересно, глубокомысленно и даже учено умел говорить о путешествии в Грецию, которое он хотел предпринять, то при своей неизменной любезности он вскоре заставил смолкнуть все насмешки и опять стал кумиром барышень, каким был ранее.

Однажды, когда уже вечерело, барон шел в Тиргартен, как вдруг на Парижской площади, у самых Бранденбургских ворот, на глаза ему попалась пара, заставившая его окаменеть на месте. Маленький, кривоногий старый человек, одетый очень смешно в старомодный костюм, с большим букетом цветов на груди, с толстой высокой испанской палкой в руках вел одетую в чужестранный костюм закутанную в плащ даму высокого роста с горделивой осанкой. Но самой удивительной подробностью туалета старика была его коса, висевшая из-под маленькой шляпы до земли. Двое уличных мальчишек из приятной породы, занимающейся в Тиргартене подаванием углей avec du feu, старались наступить на косу старика, что, однако, было невозможно, так как она, извиваясь как угорь, ускользала от их преследований. Старик, по-видимому, не замечал этого.

Сердце задрожало в груди у барона; таинственные предчувствия проснулись в его душе; он готов был стать на колени среди пыльной Парижской площади, когда дама оглянулась на него, и точно молния, сверкающая из темных туч, на него посмотрели сквозь вуаль прекрасные, блестящие черные глаза…

Наконец барон собрался с духом и сообразил, что дерзость уличных мальчишек дает ему возможность познакомиться со стариком и его дамой. С шумом разогнал барон мальчишек, подошел к старику и сказал, вежливо сняв шляпу:

– Милостивый государь, вы не замечаете, что маленькие бестии, уличные мальчишки, занимаются тем, что хотят наступить на вашу чудную косу и тем испортить ее?

Старик посмотрел на барона в упор и совсем не вежливо расхохотался ему в лицо. К этому смеху присоединили свой хохот уличные мальчишки, подкрепленные товарищами, собравшимися за Бранденбургскими воротами. Барон, совсем смущенный, остановился и не знал, что ему делать.

Так как приключение это продолжалось слишком долго, то барон бросил несколько медных монет ученикам школы садоводства в Шпандау и затем беспрепятственно проследовал за заинтересовавшей его парой, которая, к великой его радости, вошла в кондитерскую Фукса.

Когда барон вошел туда, старик с дамой уже заняли места в уютном убранном виноградными листьями зеркальном кабинете. Барон сел в соседней комнате и поместился так, что мог видеть обоих в зеркале.

Старик с недовольным видом смотрел вниз, дама же с оживлением говорила ему что-то на ухо, но так тихо, что барон не мог разобрать ни одного слова. Наконец принесли все, что они заказали: мороженое, пирожное, ликер. Дама отшпилила косу, затем открыла ее, как футляр, и достала из нее салфетку, ножик и ложку. Салфетку она повязала старику вокруг шеи, как это делают детям, чтобы они не запачкались. Старик внезапно повеселел, дружелюбно посмотрел своими черными, как уголь, глазами на даму и стал жадно есть мороженое и пирожное. Тогда дама подняла свою вуаль, и, в самом деле, не нужно быть даже столь чувствительным, как барон, чтобы прельститься красотой иностранки. Впрочем, быть может, иные после первого впечатления нашли бы, что в лице и вообще во всей фигуре иностранки нет той прелести, которая свойственна строгой красоте, а очень строгие ценители сказали бы, что странный разрез глаз, как у Изиды, и несколько оригинальный лоб смотрят недостаточно приветливо; но довольно и того, что иностранка каждому должна была казаться волшебным явлением…

Барон мучился мыслью, как бы ему найти повод вступить в разговор с этой чужестранной парой…

– Что если бы, – подумал он наконец, – ты, волшебная сила музыки, снизошла мне на помощь и подействовала на чувства прекрасной незнакомки.

Задумано – сделано. Барон сел за прекрасный инструмент Кистинга, кстати стоявший в одной из комнат Фуксовой кондитерской, и начал импровизировать; игра его если никому другому, то все же ему самому казалась божественной и высокохудожественной. Во время одного из своих тихо шелестящих пианиссимо, он услышал шорох в кабинете, заглянул туда и увидел, что дама встала. Навстречу ей вскочила или, вернее, несколько раз подпрыгнула с того места, где она сидела коса старика, пока этот последний не стал гладить ее ладонью, громко крикнув:

– Куш, куш, Барбос!..

Несколько испугавшись удивительных выходок косы Барбоса, барон перешел в фортиссимо и затем к нежным мелодиям. Тут ему послышалось, что дама, привлеченная силой его звуков, подошла к нему тихими шагами и стала за его стулом… Барон стал играть самое нежное и певучее, что только мог припомнить из итальянских композиторов с фамилиями на – ини, – ани, – елли и – ихи… Он хотел кончить аккордом шумного восторга, когда услышал за собою глубокий вздох…

– Теперь пора, – подумал он, вскочил и… увидел перед собою ротмистра фон Б., который стоял за стулом барона и уверял, что барон напрасно разгоняет посетителей Фукса своими ужасными, раздирающими слух упражнениями на рояле. Одна иностранка, напрасно выражавшая всевозможными знаками свое неудовольствие, должна была вместе со своим спутником, маленьким, смешным карликом, убежать из кондитерской.

– Как, они убежали? – вскричал в отчаяньи барон. – Они опять убежали!

Он сказал ротмистру вкратце, что было нужно для того, чтобы разъяснить, какое интересное приключение не удалось ему.

– Это она, это она! О, мое предчувствие меня не обмануло! – кричал барон, когда ротмистр сказал, что у дамы на шее на золотой цепочке висел маленький небесно-голубой бумажник. Кондитер Фукс, стоявший у дверей магазина, видел, как старик позвал проезжавшую коляску, сел в нее с дамой и затем они уехали с быстротой молнии. Коляску еще можно было различить в конце Унтер-ден-Линден у дворца.

– За ними, за ними! – воскликнул барон.

– Возьми мою лошадь, – предложил ему ротмистр.

Барон вскочил на нее и пришпорил резвого коня. Лошадь встала на дыбы, и, фыркая, почуяв силу и свободу, как ветер понеслась через Бранденбургские ворота прямо в Шарлотенбург, где барону удалось ее остановить, прибыв как раз вовремя, чтобы принять участие в ужине со многими своими знакомыми у г-жи Паули. Его заметили издали и хвалили в один голос за быструю и смелую езду, уверяя, что они и не подозревали, что барон настолько ловкий и опытный ездок, что мог справиться с такой дикой и упрямой лошадью, как лошадь ротмистра фон Б.

Барон в глубине души проклинал свое существование.