Германско-советская война с первого дня воспринималась как Гитлером, так и Сталиным не в качестве «нормальной европейской войны» между двумя армиями, ведущейся в традиционных формах, а как истребительная война двух тоталитарных государств, которая могла завершиться только гибелью одного из них. Правда, в выступлении Сталина по радио 3 июля 1941 г. еще говорилось о борьбе СССР в союзе с германским народом против «фашизма», но советская пропаганда незамедлительно перешла к тому, чтобы объявить своим новым смертельным врагом не только «фашизм», национал-социализм. Практически с первого дня войны преступным было объявлено точно так же германское государство как таковое, криминализировались германский Вермахт, все немецкие солдаты и, наконец, немецкий народ в целом. Эренбург прежде всех прочих должен был с помощью непрестанного разжигания антинемецкой национальной и расовой ненависти подстегивать солдат Красной Армии и тружеников советского тыла к яростной борьбе против всего немецкого.

Возникает вопрос, какой образ Германии и немцев рисовала советская военная пропаганда, формировавшаяся советскими писателями Эренбургом, Толстым, Симоновым, Заславским, если назвать лишь некоторых, такими историками и военными, как Тарле, [Бонч-]Бруевич, Величко, и бесчисленными другими лицами. Глашатаем был Эренбург, и он желал видеть в немцах испокон веков только «варваров в звериных шкурах, приносивших кровавые жертвы богу Вотану».1 По нему, даже в блестящие времена раннего Средневековья, когда Рейхом правили императоры Оттонов и Штауферов, они бродили «по лесам, одетые в шкуры диких зверей». Если отвлечься от давно известного исторического факта, что Россия и Польша жили наследием мощной экспансии на Восток, то именно немецкую восточную колонизацию Средневековья, по выражению Эренбурга – «славные традиции немецких рыцарей», можно было, используя ложные аналогии, должным образом пропагандистски заклеймить в ситуации нынешней войны. «Знаем мы эти традиции! – воскликнул Эренбург 20 февраля 1942 г. – Ворами были, ворами остались. Были бандиты с копьями и мечами, стали бандиты с автоматами.» Никакой разницы между различными немецкими племенами в прошлом и настоящем Эренбург не признавал, немцы всегда были для него «все едины». «Страшен облик немца», – писал он 14 января 1942 г. Мол, «тевтонские орды грабили Рим», а немецкие купцы «пытались обманывать русских» в старом ганзейском городе Новгороде. «Коварство и интриги – вот немецкий стиль», – так, по Эренбургу, якобы, гласит русская народная мудрость.

Объектом особой ненависти служило для него историческое развитие Бранденбурга-Пруссии, невзирая на существовавшие временами в прошлом тесные династические и политические связи Пруссии с Россией, на которые всегда столь охотно ссылалась советская пропаганда, если ее это в тот момент устраивало. В этом искаженном восприятии Бранденбург представляет собой «раковую опухоль», «разбойничий притон», откуда двигались банды, чтобы терроризировать «славянские и литовские племена в Померании и Пруссии», чьим покровителем теперь, в 1945 г., стал Советский Союз во главе со Сталиным, в действительности – крупнейшее рабовладельческое государство в мировой истории. По Эренбургу, единственное целевое назначение королевской резиденции, города Берлина состояло «в убийстве людей», и Берлин, эта «злокачественная опухоль», стал теперь «смертельной угрозой для всей Европы и всего цивилизованного человечества» (к которому, естественно, причислял себя Советский Союз). «Это счастье для мира, – добавил Эренбург, – что Сталин теперь выжигает эту опухоль огнем и мечом», «что он спасает мир, разрубая на куски колыбель, в которой 250 лет назад появился на свет ужасный прусский монстр». В качестве доказательства мнимой монструозности Пруссии приводятся «пиратские нападения» на Данию в 1864 г., то есть прусско-австрийское союзное вмешательство в шлезвиг-гольштейнскую проблему, на Австрию в 1866 г., то есть прусско-австрийская война за господствующее положение в Германии, и на Францию в 1870-71 гг., хотя ведь Пруссия-Германия тогда пользовалась доброжелательным нейтралитетом России и даже Маркс и Энгельс говорили о справедливой национальной оборонительной войне Германии против империалистических амбиций наполеоновской Франции.

Разоблачительной является и статья, опубликованная 17 мая 1945 г. профессором Тарле под заголовком «Берлин был раковой опухолью Европы».2 Более двух веков назад, писал этот видный советский историк, Пруссией был создан «мощный гангстерский лагерь в сердце Европы», а в Берлине разработан план захвата Европы, России, двух континентов, «всего мира». Разбой и грабеж – вот что было, дескать, «главной целью политического существования Германии». К ряду исторических личностей, вынашивавших «разбойничьи планы германского империализма», принадлежал, согласно ему, Фридрих Великий, который как-никак находился в союзе с императором Петром III и временами – с императрицей Екатериной II, принадлежали полководцы Освободительной войны, как, например, названный им Шарнхорст, которые ведь были союзниками русских царских генералов тех лет, столь высоко котировавшихся в Советском Союзе, принадлежали далее Бисмарк и Мольтке, всегда пользовавшиеся в России авторитетом, а также, наконец, сам генерал-полковник фон Сект, на бытность которого главой армейского руководства пришлось тесное и дружеское сотрудничество Рейхсвера с Красной Армией. «Германский генеральный штаб», который ведь существовал как таковой только с 1870-71 гг., якобы, во все времена незыблемо придерживался своих империалистических целей и ковал инструмент «для истребления миллионов человеческих жизней, для полного порабощения народов, для установления германского господства над миром». Насколько же эти высказывания противоречили мнению Ленина, который когда-то отозвался о предыстории Первой мировой войны следующим образом: «три больших разбойника», а именно Россия, Англия и Франция, десятилетиями готовились к тому, чтобы «напасть на Германию и разграбить ее»!

Исходя из такого искажения истории Бранденбурга-Пруссии этим известным советским историком, и в то же время целенаправленно, уже имея в виду запланированные аннексии, весной 1945 г. развернулась направляемая кампания ненависти против старинного прусского коронного, торгового и университетского города Кёнигсберга, который ведь, будучи всего лишь центром аграрной провинции, находился совершенно в стороне от центров принятия политических и военных решений. 8 февраля 1945 г. московское радио утверждало, что Восточная Пруссия, «логово реакционного пруссачества, форпост звериного германского шовинизма», столь же мало является немецкой землей, как «все так называемые немецкие земли к востоку от Эльбы».3 Красная Армия – так описывались захватнические планы – теперь находится на подходе, «чтобы исправить старую историческую несправедливость». То, что прусско-славянские племена в прусских провинциях вовсе не были «уничтожены», а в течении веков давно слились с немцами в единый национальный субъект и Советский Союз, кстати говоря, не имел ни малейших прав на территорию Восточной Пруссии, при этом не играло роли. «Выкуривайте крыс из Кёнигсберга», – гласил, как упоминалось, 15 февраля 1945 г. лозунг советской пропаганды, которая, с другой стороны, привычно брала столь же обвинительный, как и слезливый тон, если нужно было изобразить, как варварски блокировали и обстреливали обороняемый Ленинград немцы и финны.

Идеологическое обоснование обеспечил в советской печати уполномоченный функционер, гвардии подполковник Величко.4 «Кёнигсберг стал угрозой для всего мира, – послышалось от него 22 марта 1945 г. в статье “Горе тебе, Германия!” – Он является плацдармом германского варварства», «в течении 150 лет», «день за днем, декада за декадой там разрабатывались планы военных походов, агрессии, мести. Германский план порабощения мира возник в Кёнигсберге». «Тупоумные кёнигсбергцы жирели на своем пропитанном кровью богатстве», – говорится далее, а затем торжествующе: «Мы взяли Кёнигсберг за горло!», «Осада Кёнигсберга началась», «Немцы, как кроты, окопались в подвалах, катакомбах, под руинами и просто в трубах», «Кёнигсберг – как уголовник с гирей на шее», «Гиря его преступлений прижимает город к земле». «Кёнигсберг посмотрел Красной Армии в лицо, – говорится угрожающе, с намеком на нижеописанные советские зверства в предместье Метгетен, – и узнал, что написано на нем», «Теперь город скулит и шатается из стороны в сторону». Таким образом солдат Красной Армии готовили к предстоящему взятию города Кёнигсберга. И результаты последовали соответствующие. Убийство, насилие, грабеж, преследование и полное бесправие характеризовали разрушенный город после падения. Преднамеренно сжигались целые проспекты, подчас вместе с жителями.5 В последующие месяцы советские оккупационные власти, как отмечалось, попросту уморили голодом 90000 жителей из примерно 120000, еще оставшихся в живых.

Итак, с 1945 г. антинемецкая советская пропаганда ненависти одновременно была нацелена на пропагандирование и подготовку экспансионистской политики Советского Союза в Германии. Так, уже с февраля 1945 г. можно констатировать все более усиленные выступления против, якобы, уступчивых тенденций англо-американской оккупационной политики и против «лицемерных защитников» «бедных немцев» в западных землях, которых тогда в действительности практически быть не могло. Что касается Эренбурга, то он испытывал особую неприязнь и к католической церкви, к Папе Римскому и папскому престолу, к тем, кого он называл «создателями инквизиции, покровителями иезуитов, прожженными душами, прошедшими длительный путь от Торквемады до Гиммлера и от Лойолы до дуче» – формулировка, более касающаяся его самого, чем исторических фактов. Во всяком случае, повторяющиеся массированные нападки позволяют увидеть советскую озабоченность по поводу возможной стабилизации обстановки на оккупированных несоветских территориях. Так, появились явные опасения, что эмигрировавший в США и очень авторитетный там в роли преподавателя высшей школы, прежний политик из партии Центра и рейхсканцлер д-р Брюнинг мог бы при поддержке определенных американских и британских кругов и с помощью католической церкви стремиться к тому, чтобы стать «наследником Гитлера» и в качестве такового форсировать «реабилитацию Германии» и спасти от гибели «германский империализм» – иными словами, Германию как индустриальное государство.

Советский Союз уже имел в это время совсем иные цели,6 как можно увидеть из краткого, но показательного объявления от 21 июня 1945 г. о назначении «Советской военной администрации в Германии».7 Ведь по приказу № 1 заместителем главноначальствующего Советской военной администрации (СВАГ) и главнокомандующего Группой советских войск в Германии, маршала Советского Союза Жукова был назначен генерал-полковник НКВД Серов, по оценке генерал-полковника профессора Волкогонова – «один из зловещей обоймы бериевского окружения». Серов, одновременно – уполномоченный НКВД СССР при Группе советских войск в Германии, с начала войны действовал в качестве основного орудия Сталина при техническом осуществлении массовых депортаций и других актов насилия, которые все подпадают под понятие геноцида и преступления против человечества. Именно он в 1939-40 гг. депортировал в необжитые районы Советского Союза с аннексированной территории Польского государства 1-2 миллиона поляков, украинцев, белорусов и евреев, а в 1940-41 гг. из аннексированных прибалтийских республик десятки тысяч эстонцев, латышей и литовцев, обычно с разрывом семейных уз и, как в Прибалтике, зачастую после ликвидации глав семей. Та же самая участь постигла десятки тысяч жителей аннексированных территорий Румынского государства – Буковины и Бессарабии. Далее Серов осуществил в нечеловеческих условиях предписанную Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. депортацию 1209400 российских немцев в Среднюю Азию и Сибирь.8 [По указу от 28.8.1941 г. были переселены в Сибирь и Казахстан только немцы Поволжья (более 440 тыс.). Депортация остальных российских немцев осуществлялась на основе других нормативных актов. 1209400 – это общее число российских немцев, депортированных советскими властями в 1941-45 гг., включая более 200 тыс. «репатриированных», принудительно возвращенных в СССР с территории Германии и из ранее оккупированных немцами районов Польши.] И в 1943-44 гг. опять же генерал-полковник НКВД Серов осуществил массовое преступление, постановленное и предписанное Сталиным, Политбюро ЦК и Государственным Комитетом Обороны, – депортацию и распыление таких народов, как калмыки, чеченцы, ингуши, кабардинцы [балкарцы], карачаевцы и, наконец, крымские татары.9 На основе приказа № 00315 наркома Берии от 18 апреля 1945 г. Серов, силами возглавлявшихся им оперативных групп НКВД/НКГБ, незамедлительно произвел массовые аресты среди гражданского населения также в оккупированных частях Германии.10 Арестованные, среди них женщины и молодежь, по новейшим российским данным – максимум 260000 человек, были в качестве так называемого «спецконтингента» переведены в 10 позаимствованных или тотчас сооруженных концлагерей (специальные лагеря НКВД СССР), где из-за нечеловеческих жизненных условий погибли десятки тысяч из них.11 Во всяком случае, назначение Серова решающей политической фигурой советской оккупационной зоны и немедленное жестокое устранение всех, кто каким-либо образом считался оппозиционером, не оставили сомнений в том, какого рода политику намеревался впредь осуществлять в Германии Советский Союз.

Если германско-советский конфликт как столкновение двух противоположных социалистических систем мог завершиться лишь полным уничтожением одной из двух сторон, то и методы ведения войны в своей беспощадности вполне соответствовали тоталитарным притязаниям, которыми характеризовались обе идеологии. «Минувшая война была жестокой с обеих сторон, – писал Якушевский в 1993 г. в журнале “Новое время”. – Методы ведения войны у двух тоталитарных систем были схожими.»12 Исторические интерпретации, которые здесь в стране пытаются создать впечатление, будто конфликт на германско-советском фронте мог вестись в более гуманных формах, если бы Гитлер и командование Вермахта не аннулировали беззастенчивым образом традиционные правила и обычаи войны уже при разработке Плана Барбаросса, проходят мимо сути вопроса, поскольку избегают всякого учета ситуации на советской стороне. Сказанное, разумеется, не исключает возможности избежать ненужной жестокости на немецкой стороне. И, конечно, кардинальная ошибка Гитлера заключалась в том, что он недооценил патриотизм русского человека и храбрость русского солдата, упустив единственную в своем роде возможность склонить на свою сторону русский народ, – заблуждение, сделавшее неудачу войны в России неизбежной.

А принцип, выдвинутый Гитлером в его речи перед военным командованием 30 марта 1941 г., изложенный начальником Генерального штаба сухопутных войск, генерал-полковником Гальдером и повторенный по смыслу начальником штаба Верховного главнокомандования Вермахта фельдмаршалом Кейтелем в его письме адмиралу Канарису от 15 сентября 1941 г.: «Мы должны отойти от позиции солдатского товарищества. Коммунист не является товарищем ни до, ни после. Речь идет об истребительной войне»,13 в точности соответствовал представлениям, с которыми с самого начала воспринимал эту войну и Сталин. Сталин, если еще раз процитировать его директивное выступление по радио 3 июля 1941 г., тоже сразу же недвусмысленно прояснил, что «войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной»: «Она является не только войной между двумя армиями». «Это не обычная война, – тотчас откликнулся назначенный им в истолкователи Эренбург. – И против нас воюют не обычная армия», что, конечно, в свою очередь, тем более относилось к Красной Армии.

То, в каких формах намеревались вести войну с советской стороны, показывают бесчисленные примеры тотчас после начала военных действий по всей линии фронта. Еще 9 марта 1943 г. британская газета «Ньюс Кроникл» процитировала в этой связи Эренбурга, который в одной из статей насмехался над тем, что «в некой стране» погибших немецких летчиков хоронят со всеми воинскими почестями. Он, конечно, не намерен вмешиваться в традиции и обычаи чужих стран, лицемерно рассуждал Эренбург, но хотел бы кое-что рассказать англичанам о русских формах обращения с немцами: «Мы не можем считать немцев честными бойцами. В наших глазах они – отталкивающие мародерствующие изверги. С такими извергами долго не говорят – их уничтожают!»14 В этом духе Эренбург писал 17 августа 1941 г. о погибшем под Москвой немецком летчике-ефрейторе: «Когда такой Куррле (который, по утверждению Эренбурга, естественно, убивал до этого в Сванси английских детей) летит вниз, чувствуешь не только радость – моральное удовлетворение». То, как немецким солдатам с первого до последнего дня войны отказывали в человеческом достоинстве, объявляя их уголовниками, пусть продемонстрирует краткая подборка цитат из этого ведущего пропагандиста Советского Союза. Химера о возможности гуманного, «рыцарского» ведения войны на Востоке рушится под тяжестью этих доказательств.

Как же изображаются немецкие солдаты? Уже в первый день войны, 22 июня 1941 г., солдаты страны, с которой ведь до этого существовал договор о дружбе, называются «разбойниками», разграбляющими страны, убивающими детей и уничтожающими «культуру, язык, традиции» других народов.15 Если об этом, стало быть, было известно еще до начала войны, то как же, спрашивается, можно поддерживать договор о дружбе со страной, которая рассылает подобных солдат? Они – «убийцы, особенно отличившиеся в пытках, которым они теперь подвергают наших раненых», – утверждал Эренбург 18 июля 1941 г., и чуть ниже: «Это не люди. Это страшные паразиты. Это вредные насекомые». А вот что гласят другие его сентенции первого военного лета 1941 года:16 германский Вермахт – это «гигантская шайка гангстеров», а «грабители и насильники никогда не бывают смелыми», немецкие солдаты «хуже диких зверей». «Нет, – говорит Эренбург, – они хуже хищных зверей. Хищные звери не мучают ради забавы» (5 сентября 1941 г.), «Стыдно за землю, по которой ходили эти люди. Как гнусно они жили! Как гнусно они умирали!», «В сравнении с ними кафры и зулусы еще культурные» (14 сентября 1941 г.). «Это развратники, мужеложцы, скотоложцы, – воскликнул Эренбург 12 октября 1941 г.17 – Они хватают русских девушек и тащат их в публичные дома… Они вешают священников. У них написано на бляхах “С нами бог”. Но этими бляхами они бьют по лицу агонизирующих пленных… Культура для них – это автоматические ручки и безопасные бритвы. Автоматическими ручками они записывают, сколько девушек они изнасиловали. Безопасными бритвами они бреются. А потом опасными бритвами отрезают носы, уши и груди у своих жертв.»

Когда наступила зима 1941/42 гг. с ее сильными морозами, ненависть Эренбурга нашла новое удовлетворение. К этому времени, 17 ноября 1941 г., как отмечалось, Сталин издал приказ полностью разрушать и сжигать все деревни и населенные пункты в немецком тылу, невзирая на русское население, тем самым также обрекаемое на гибель. Человеческие жизни, как пишет его биограф генерал-полковник Волкогонов, «никогда не имели для него значения. Никогда! Сотни, тысячи, миллионы мертвых сограждан давно стали для него привычными».18 А Эренбург тотчас сделался громогласным защитником новых мер и вообще бесчеловечных приказов Сталина, которые ведь были направлены не только против немецких войск, но и точно так же против русского гражданского населения. «А разбойники, – пишет он 11 ноября 1941 г., – привыкли грабить с комфортом. Они требуют центральное отопление… Не отогреется зверье в наших домах… Посмотрим, что скажут дюссельдорфские коммивояжеры и гейдельбергские студентики, когда настанет настоящая русская зима… Их поход за квартирами мы превратим в поход за могилами!» «Бойцы, разведчики, партизаны! – гласил его призыв от 30 ноября 1941 г. – Если где-то есть дом, в котором греются немцы, то выкурите его!»19

Таков был тон статей Эренбурга после того, как Сталин 3 июля 1941 г. призвал не оставлять противнику «ни килограмма хлеба, ни литра горючего» и превратить страну в пустыню. «Горят склады, горят поля, горят села», подожженные жителями, утверждал Эренбург 20 июля 1941 г., имея в виду советские «истребительные батальоны», «среди партизан есть и ребята». Школьники в первую очередь направлялись советским командованием через линию фронта в качестве шпионов, чтобы, по словам Эренбурга, разведывать «аэродромы и колонны» врага. Гитлер «заставил русских детей метать ручные гранаты», торжествовал Эренбург 18 ноября 1941 г., хорошо зная, чтo это могло означать для незаконно используемых детей, «немцы нашли у нас пустые амбары, взорванные верфи, сожженные корпуса заводов. Вместо домов они завоевали щебень и сугробы».20

Уже во время франко-русской войны 1812 года в России было военным обычаем оставлять врагу при отходе по возможности разоренную землю. Так, русский губернатор Ростопчин при отступлении, к «большому ужасу» наполеоновской армии, сжег Москву с большинством ее зданий. «Вот таков способ, которым они ведут войну! – воскликнул барон Файн, кабинет-секретарь Наполеона. – Мы были обмануты петербургской цивилизацией, они всегда остаются только скифами.»21 Наполеон, правда, воспротивился любому возмездию частным лицам, поскольку те «и без того достаточно пострадали». Но при отходе 20 октября 1812 г. он приказал сжечь публичные здания и казармы в Москве и разрушить Кремль. И это произошло ночью 23 октября: «1,8 миллиона фунтов пороха подняли на воздух великолепнейшие башни Кремля». Орден Почетного легиона артиллерийскому офицеру, командовавшему этим, «один мог в то время вознаградить за такие действия». Во время германско-советской войны именно Сталин с самого начала приказал оставлять немцам только разоренную землю – и те при отходе, в свою очередь, также стремились уничтожить все важные для войны объекты на оставляемой земле, о чем Гитлер 19 марта 1945 г. издал соответствующий приказ даже по территории Рейха. Эренбург, который приветствовал разрушительную работу поджигательных команд Красной Армии как настоящий подвиг, что особенно проявилось в Киеве, комментировал аналогичные действия немецких войск выражениями, полными ненависти. «Поджигатели сами сгорят, – провозгласил он 20 января 1942 г. в отношении солдат, которые должны были выполнять разрушительные приказы.22 – На пепелище лежит полусгоревший труп немца. Огонь выел его лицо, а голая ступня, розовая на морозе, кажется живой… Лежит ком обугленного мяса: преступление и наказание.»

Ненависть этого назначенного Сталиным наставника Красной Армии была безудержной, лишенной всякого угрызения совести, «по-варварски дикой», являясь, в конечном счете, проявлением патологического, аномального состояния мозга. Сам Эренбург 16 марта 1944 г. вдруг выступил со следующим признанием: «Если бы во мне не было достаточно ненависти, я бы презирал себя. Но во мне ее хватит на их (немецких солдат) и мою жизнь». Такого сорта были чувства Эренбурга, который с первого до последнего дня войны покрывал солдат армии противника всеми мыслимыми ругательствами, ставил их на одну ступень с общественно опасными зверями и микробами, чтобы внушить таким образом необходимость их истребления. Поэтому все немецкие солдаты без исключения были для него «тварями, рожденными женщинами Германии», «грабителями большого масштаба», «не солдатами, а необузданными грабителями», «примитивными тварями с автоматами», «жестокими беспощадными тварями», «проклятыми палачами», «массовыми убийцами мирных граждан», «палачами, храбро убивающими безоружных», «детоубийцами», «убийцами русских детей», «женоубийцами». А вот как изображается воинская служба немецких солдат: «Они бесчестят женщин и вешают мужчин, они пьют на своих оргиях и спят после этого как свиньи», «Убийство для немцев банальность», «Они пытают детей, вешают стариков и насилуют девушек», «Они пытают детей и мучают раненых», «Если фашистский солдат не может найти в доме трофея, он убивает хозяйку», «Женоубийца знает, как надо убивать», «Он душит девушек. Он поджигает села. Он сооружает виселицы», «Немцы зарывали людей живьем», «Они зарывали детей живьем», «Они убили миллионы невинных людей», «Сотни тысяч детей были убиты немцами (и это только на Украине)», «Они убивали младенцев и клеймили пленных, они пытали и вешали».

«В крови руки каждого немца, – воззвал он к солдатам Красной Армии 9 декабря 1943 г. – Миллионы стали преступниками». «Их много, – говорится в другой раз. – Среди них имеются генералы и ефрейторы, пруссаки и баварцы, толстые и тощие, но я вижу одного: немца. У него рыбьи глаза и длинные жадные руки». «Массовые убийцы мирных граждан с бесстыжими пустыми глазами», – гласит еще одна характеристика от 3 февраля 1942 г., и совершенно аналогично звучат другие ругательства. Спустя два года, 16 марта 1944 г., говорится:23 «Этот негодяй, высокий или приземистый, пучеглазый, тупой и бездушный, прошагал тысячу верст, чтобы лишить жизни одного из наших детей». 16 марта 1944 г. продолжают разжигаться низменные инстинкты: «Немцы набивали наши рты мерзлой землей. Немцы убивали нас. Немцы, высокие или низкие, жестокие, с белесыми глазами, с пустыми сердцами». «Гитлеровские солдаты убивали миллионы безвинных, – вновь читаем мы 23 марта 1944 г.24 – Они пытают наших детей», и далее: «Они вырезали миллионы хороших людей ни за что, ни про что, просто из алчности, тупости и врожденной дикости», «И так жалкий идиот, невежда, эксплуататор, “сверхчеловек” начал систематически вешать, душить, зарывать живьем и сжигать», «Среди миллионов немцев не найти и горстки совестливых людей, которые крикнут “Стоп!”», «Немцы убивают хладнокровно и обдуманно», «Они душат, вешают и травят, и делают это без стыда и угрызений совести». Военнослужащие дисциплинированного германского Вермахта вновь и вновь называются Эренбургом «дикими животными», «животными в очках», «учеными животными», «дикими зверями», «двуногими скотами», «арийскими скотами», «подсвинками», «свиньями из Швейнфурта и Свинемюнде», «несомненно похожими на диких животных», «хищными животными», «бешеными волками», «возбудителями венерических болезней», «умирающими скорпионами», «немецкими чудовищами», «изголодавшимися крысами, пожирающими друг друга», «ядовитыми змеями». «Это не люди, – убеждает Эренбург красноармейцев. – Это страшные паразиты. Что перед ними все вредители… Их надо уничтожить.» О немецких солдатах 6-й армии в Сталинграде он в 1943 г. распространялся так: «Сами скоты, они жили среди скотов», о защитниках Берлина в 1945 г.: «Чумные крысы», «Они всюду ведут себя как скоты», «Дикому зверю нельзя сочувствовать, его нужно уничтожать».

Кем же являются немецкие солдаты с позиции эренбурговских штампов советской пропаганды? Германский Вермахт – это «гигантская гангстерская орда», «жуткие низменные твари», «миллионы убийц». Немецкие фельдмаршалы – «взбесившиеся волки», «чумные крысы», «страшные подлые гангстеры». Например, фельдмаршал фон Вицлебен, участник заговора против Гитлера 20 июля 1944 г., якобы, все свое внимание уделял тому, чтобы «расстреливать заложников, обезглавливать, пытать и вешать женщин». Немецкие генералы – это «людоеды», немецкий майор – «вонючий скот в майорской униформе», немецкие офицеры – «двуногие животные, пытающие арестованных людей», немецкие солдаты занимаются тем, что «выкапывают трупы и сдирают мясо с костей. Они демоны и вампиры, пожирающие трупы». Каждый отдельный солдат войск СС, разумеется, «имеет на своей совести кровь сотен поляков». Немецкие солдаты-санитары – это «убийцы, другого слова не подберешь».25 Немецкий солдат Люфтваффе, внешне чистый и вежливый, символизирует всех, поскольку «расстрелял и сжег более 1200 советских людей». А что касается немецкой пехоты, то Эренбург 5 мая 1942 г. дает лозунг: «Мы считаем их не человеческими существами, а убийцами, палачами, моральными уродами и жестокими фанатиками, и поэтому мы их ненавидим». Обычного немецкого квартиранта, унтер-офицера, он 8 июля 1943 г. изображает так:26 «Однажды вечером он пришел пьяный и схватил Нину (15 лет)… Потом он стал мучить Химу, младшего сына в семье… Он взял маленького мальчика в лес, отрезал его руки, выдавил его глаза и сломал ему ноги».

Армия, совершавшая такое, естественно, не знала храбрости. Экипажи подводных лодок для Эренбурга – только «пираты», «эксгибиционизм» немецких парашютистов «не имеет ничего общего с человеческой храбростью». Это – всего лишь «извращение». Ведущий пропагандист Советского Союза – государства, которое, если следовать теориям, распространяемым в ФРГ, «отчаянно» выступало за признание Гаагских конвенций о законах и обычаях войны и Женевской конвенции (и которые именно оно не признавало), которое, якобы, хотело обращения с военнопленными по международно-правовым стандартам, – по разным поводам, например, 9 декабря 1941 г. и 14 января 1942 г., высказывался о немецких военнопленных следующим образом: «Когда их берут в плен, они скулят и причитают… Они клянутся, что не виноваты… Убийцы выдают себя за ягнят», «Сидят и плачут – плачут не от чувств – какие могут быть чувства у этих зверей? Нет, плачут от мороза». «Побежденный немец дик и бечеловечен, – говорится 17 февраля 1942 г. – Летом он убивал женщин. Теперь он убивает детей.» «За день, иногда лишь за час перед тем, как сдаться, – подстрекал Эренбург солдат Красной Армии 17 августа 1944 г., – они еще мучают до смерти безоружных людей», а 23 ноября 1944 г.: «Каждый военнопленный знает, что он преступник… Проиграв сражение, они вешают женщин или мучают детей».27

Эренбург распространяет о немецких солдатах огульные оценки, используя такой метод: представлять единичные случаи (которые к тому же настолько нетипичны, что, должно быть, являются выдумкой) как показательные для миллионов военнослужащих германского Вермахта. Не считая «менее, чем горстки», как он утверждает, исключений не существует. В бесчисленных местах его провокационных сочинений, распространявшихся в 1941-45 гг., находит выражение то, чего он добивается: подстрекнуть солдат Красной Армии к беспощадной истребительной войне против немцев. «Наше дело – убивать немцев, неважно как», – пишет он 20 сентября 1941 г., и в этом кроется секрет всех его усилий. «Они родились в Магдебурге, в Свинемюнде, в Швейнфурте (эти два названия городов по нему должны стоять рядом), в Кайзерлаутерне, в Люденсшейде, – говорится 20 февраля 1942 г. – Там их родина. Но умрут они в Киеве, в Харькове, в Минске, в Смоленске, в Новгороде. Здесь их могила.»28 «Мы в нашей стране найдем место для них для всех, – писал Эренбург 29 января 1942 г., – для солдат и гражданских… Земля Украины их примет. Они будут похоронены.»

«Стреляй, чтобы убить, товарищ!» – подбадривал он красноармейцев 31 июля 1941 г., а 20 февраля 1942 г.: «Тебе поручено их убить – отправь их под землю!», и точно так же 16 марта 1944 г.: «Убивай немцев!» «Крестьянка с хорошим русским лицом, – утверждал Эренбург 14 января 1942 г.,29 – рассказала мне: “Боялись они идти на фронт. Один плакал. Говорит мне: “Матка, помолись за меня” и на икону показал. Я и вправду помолилась: “Чтоб тебя, окаянного, убили”.» «Старики, – писал Эренбург, – и те хотят одного: “Всех их перебить”.» 11 марта 1942 г. он похвалил молодого танкиста, который уже не мог сказать, сколько немцев он убил. «Его слова, – писал Эренбург, – сродни скромности и силе художника, только что завершившего большое полотно.» «Наш ответ – это кровь захватчиков, – повторил Эренбург 30 марта 1942 г. – Зимой она растопит вечные снега. Летом она напитает сухую землю.» Эренбург находит все новые формы для пропаганды своей страсти к убийству: «Немец должен быть убит. Его надо убить… Тебе тошно? Ты чувствуешь удушье в груди? Убей немца! Ты хочешь поскорее домой? Убей немца! Если ты справедливый и совестливый человек – убей немца!… Убей!» Один полковник рассказал ему, что произошло с немцами, когда советские войска достигли укреплений Брестской крепости: «В этих укреплениях мы их били, кололи, резали!» Эренбург: «Змеиное гнездо надо растоптать! Мы хотим пройти по Германии с мечом. И если мне, как и вам, когда-нибудь бывает невыносимо тяжело на сердце, я вспоминаю прекрасное слово: Сталин!»

«Эту породу (немцев) мы уничтожаем», – писал Эренбург 25 октября 1942 г. «Немцы не люди, – говорится в это же время в его пресловутом обращении “Убей!”,30 которое нашло среди советских войск широчайшее распространение и владбливалось красноармейцам вновь и вновь. – Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово “немец” разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих близких и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»

Ненависть Эренбурга преследовала немецких солдат и после их смерти, и вновь и вновь в его призывах заметны несомненные черты морального помешательства. Но следует знать, что слово Эренбурга было словом Советского Союза, что именно он внушал волю Сталина и советского руководства частям Красной Армии. «Луна бросает свой ядовитый зеленый свет на снег, – восхищался он в предисловии к вышедшему в 1943 г. британскому изданию своей военной книги «Russia at War»,31 которое восторженно прокомментировал писатель Д.Б. Пристли, – на немцев, тысячи и тысячи из них, некоторые из которых разорваны снарядами, некоторые раздавлены танками, другие напоминают восковые фигуры… Один полковник показывает свои старые, желтые крысиные клыки… Немцы растоптаны, разорваны, разрублены… Здесь лежат пивовары, убойщики свиней, химики, палачи, здесь лежат немцы… Куски мяса, похожие на разломанные части машин… Органы рта… Клочья человеческих тел… Руки без туловища… голые розовые подошвы, торчащие из снега как призрачные растения.» «Из тех немцев, которые 22 июня 1941-го перешли нашу границу, – торжествовал он, – немного осталось в живых… Где они? В земле.» «Кажется, будто реки выбрасывают их гниющие тела и земля выплевывает их останки.» Он не раз обращается против обычая захоронения погибших (кстати говоря, практиковавшегося советскими войсками в Восточной Германии в 1945 г. совершенно аналогичным образом), чтобы извлечь отсюда выводы в меру своей низости. «Их, – говорится 14 и 31 января 1942 г., – зарывали на площадях городов, в скверах, в деревнях возле школы или больницы. Немцы хотели, чтобы даже их мертвые тревожили сон наших детей.» «Они хотели еще унизить нас даже своими могилами… Они, вшивые фрицы, гангстеры и преступники, хотели покоиться рядом с Львом Толстым…» И он добавил: «Немецким могилам нет места на площадях русских городов». Отображение того, какой отклик вызывали в Красной Армии извращения Эренбурга и к каким деяниям они побуждали красноармейцев, – это центральная задача данного сочинения. Однако перед этим еще требуют более подробного освещения высказывания, которых Эренбург удостоил немцев, не принадлежавших к Вермахту, – немецких мужчин, женщин и детей.

Эренбург никогда не скрывал, что не признает разницы между немецкими военнослужащими и гражданскими лицами. Германия для него – «огромная гангстерская организация», немецкий народ – «многомиллионная банда преступников», «орда кочующих пиратов».32 Поэтому он на деле допускает лишь разделение труда между солдатами и гражданскими лицами: «Мужчины отправляются искать добычу. Женщины ждут, что они возвратятся с голландским сыром, парижскими чулками, украинским салом». «Проклятое племя», – воскликнул он 2 ноября 1944 г., а 12 апреля 1945 г. перечислил причины, по которым каждый советский человек должен быть исполнен «великой, справедливой, страстной ненависти», «не только ненависти, но точно так же глубокого презрения к немцам».33 Однако, по его признанию, ненависть и презрение означали для него одно и то же. И выбор причин для этого, приведенных им в данном месте, уже сам по себе образует состав преступления – национальной и расовой ненависти, что тотчас бросится в глаза, если захотеть поставить на место «немецкого» этническое обозначение другого народа, например, того народа, выходцем из которого был сам Эренбург. «Мы презираем немцев, поскольку они морально и физически бесстыжие», – выставил он себя выразителем мнимых чувств советских людей, «Мы презираем немцев за их тупость», «Мы презираем немцев, поскольку они лишены элементарного человеческого достоинства», «Мы презираем немцев за их алчность», «Мы презираем немцев за… их кровожадность, граничащую с половым извращением», «Мы презираем немцев за их жестокость – жестокость хорька, который душит беззащитного», «Мы презираем немцев за их деяния, за их мысли и чувства, за их клятвы…», «Мы презираем их, поскольку мы люди, и к тому же советские люди». «Облик немецких мужчин и женщин, – добавил он для подкрепления, – выворачивает желудок.» Эренбург, со своей стороны, в 1945 г. сознательно отказался участвовать в каких-либо мерах «перевоспитания», в попытке «поднять немцев, этих человекоподобных существ, хотя бы до уровня отставших в развитии людей», «научить их быть людьми или, по крайней мере, походить на людей».34

А какое описание немецких женщин получали красноармейцы? И о женщинах точно так же, как о солдатах, у Эренбурга имеется только огульное суждение: «Самка этого сорта ждет добычи в своем логове». По нему они все без исключения «кровожадные» и «абсолютно бесстыжие». «Что касается немок, – писал Эренбург 7 декабря 1944 г.,35 – то они вызывают в нас одно чувство: брезгливость. Мы презираем немок за то, что они – матери, жены и сестры палачей. Мы презираем немок за то, что они писали своим сыновьям, мужьям и братьям: “Пришли твоей куколке хорошенькую шубку”. Мы презираем немок за то, что они воровки и хипесницы. Нам не нужны белокурые гиены. Мы идем в Германию за другим: за Германией. И этой белокурой ведьме несдобровать.»

Но в действительности женщины в Германии были исполнены не желанием каких-либо посылок, как столь злобно распространялся Эренбург, не говоря уже о том, что у населения, угнетенного, до предела эксплуатируемого и раздетого социализмом, больше не было ничего, что оно могло бы отдать и продать, и что отправка посылок с Восточного фронта была вообще запрещена и невозможна. Немецких женщин наполняла глубоко человеческая забота о жизни и здоровье мужчин, сражавшихся на советском театре военных действий. Эренбург очень хорошо это понимал, и он злоупотреблял этим моментом в столь же гнусной, как и характерной для него манере. «Сотни тысяч немецких мертвецов гниют в русской земле», – ликовал он 7 октября 1941 г. «Каждый вечер, – писал он 7 декабря 1941 г.,36 – миллионы немок мечутся в тревоге… Каждое утро в Германии просыпаются несколько тысяч новых вдов. С востока как бы доходит запах человечины.» «Ваш Густав убит, – злорадно обратился он 26 ноября 1941 г. к госпоже Гертруд Гольман. – Он лежит у Волхова, погребенный в сугробе… Здесь нет ничего, кроме белого безжалостного снега, и Густав лежит в нем мертвый, лицом книзу… Они пролежат там до весны, как мясо в холодильнике.»

Страдания жен и матерей служат предметом его особой радости и его иронии. «Мы видим жадную слюнявую морду немецкой гиены, – писал Эренбург 25 декабря 1941 г., – мы коротко скажем: “Сударыня, вы дождались подарков, вы получили по заслугам…” Плачьте, немецкие женщины!… А не хотите плакать – пляшите, шуты и шутихи… Весной тают снега, весной вы услышите запах мертвечины.» «Мы заставим этих самок проплакать свои глаза», – провозгласил он 7 ноября 1941 г. Вновь и вновь Эренбург наслаждался сердечной скорбью женщин, потерявших своих близких, – к примеру, в отталкивающей манере, 10 декабря 1941 г. Сын госпожи Фриды Бель, немецкий солдат, был застрелен – видимо, из засады. «Теперь она плачет, – писал Эренбург. – Вместе с ней плачут и другие немки. Плачьте, сударыни…» В Париже трех немецких офицеров застрелили из-за угла – якобы, в виде возмездия за Компьенское перемирие, которое ведь было заключено в 1940 г. по правилам и с соблюдением достойных форм. «Госпожа Мюллер, – иронизировал Эренбург, – ваш сын еще пьет шампанское в кабаках Парижа? Готовьте траур, сударыня…» В Норвегии четырех немецких солдат исподтишка истребили во мраке ночи «отважные рыбаки»: «Море выкинуло один труп. Фрау Шурке, ваш первенец еще пьет “аквавиту” в Осло? Запаситесь носовыми платочками и не мечтайте о могиле с цветами… люди ненавидят даже мертвых немцев». В Пирее партизаны взорвали военный склад. Было убито 18 немецких солдат: «Фрау Шуллер, ваш любимец пьет в Афинах мускат? Не сомневайтесь: немцы его похоронят с почестями. А гречанка… плюнет на могилу вашего сына». «Плачьте громче, немки! – восклицает Эренбург с радостным волнением. – Вам не увидеть ваших сыновей. Вам не найти дорогих вам могил.»

Пока немецкие войска находились на советской земле, Советы могли поднять руку только на военнопленных и на антисоветски настроенное население или на жителей вновь занятой территории, которые поддерживали, возможно, всего лишь терпимые отношения с немецкими оккупационными властями. Но впервые перешагнув границу Рейха в сентябре 1944 г., Красная Армия пришла в непосредственное соприкосновение и с немецким гражданским населением. Эренбург предпринял все усилия, чтобы еще раз донести до красноармейцев свои представления об обращении с немцами. 20 января 1942 г. он говорил о «горе-Германии».37 «Горе тебе, Германия!», повторил он теперь, «Горе стране вероломных убийц!», «Горе стране негодяев!» В программной статье от 24 августа 1944 г. по случаю предстоящего пересечения границы он придал особое значение констатации, что с достижением границ Германии Красная Армия перестает быть армией освободителей.38 «Теперь мы будем судьями, – провозгласил он, однако суд в его глазах был равнозначен отмщению. – У границ Германии повторим еще раз священную клятву: ничего не забыть… Нас привел к границам Германии Сталин, он знает, что значат материнские слезы. Сталин знает, что немцы заживо хоронили детей, и в самый темный час Сталин сказал, что победит негодяев. Мы говорим это со спокойствием долго вызревавшей и непреодолимой ненависти. Мы говорим это теперь у границ врага: “Горе тебе, Германия!”» «Мы схватили ведьму за печенку, и теперь она не уйдет, – говорится 25 января 1945 г., после начала зимнего советского наступления. – Мы в прусских и силезских городах.»

«Не будет ни пощады, ни снисхождения, – вдалбливал он красноармейцам 8 февраля 1945 г.39 – Мы идем по Померании. Теперь настала расплата для немцев… Но немцы остаются немцами, где бы они ни были… 30 января… немцы и немки кричат, стонут, воют. Они мечутся, они кружатся среди снарядов и снежных хлопьев, ведьмы и упыри Германии. Они бегут, но… им некуда бежать… Кружитесь, горите, войте смертным воем!» В этом тоне Эренбург продолжает: «Не злорадство, а радость наполняет мое сердце, когда я вижу крупнейшую пиратскую провинцию Германии (имелась в виду мирная аграрная провинция Восточная Пруссия) в пламени и смятении…» «Почему же мне так радостно, когда я иду по улицам немецких городов?» – спрашивает он 1 марта 1945 г. в статье под названием «Крысы теряют тигровую шкуру».40 Но 15 марта 1945 г. он заверяет: «Были волками, ими и остались».

И Эренбург, отражавший официальную линию советской пропаганды ненависти, не был одинок в своем мнении. «Они загнанные хищные звери, – писали о немцах Горбатов и Курганов 8 марта 1945 г. – Хищные клыки у них выломаны, но злоба осталась.»41 А Полевой 1 февраля 1945 г. спросил красноармейца: «Какой они породы, эти немцы?» – «Одни изверги!» – таков был, разумеется, ответ.42 «Оставим же их выть темными безлунными ночами перед концом, – писал Эренбург 22 марта 1945 г. о немецких женщинах. – Германия прольет столько слез, что гадкая Шпрее превратится в широкий поток… Мы пришли в Германию, чтобы покончить с ней.»43 «Мы покончим с Германией», – говорил он уже 16 ноября 1944 г.,44 и он возвращается к этой теме вновь и вновь. «Мало победить Германию. Она должна быть уничтожена», – гласит лозунг во все новых выражениях.

Эренбург, который хотел видеть убитыми миллионы немецких солдат, обосновывал свое желание тем, что они ведь совсем не люди, а низшие существа, паразиты и микробы. Поэтому вполне логично, что 16 декабря 1943 г. он провозгласил:45 «Вероятно, микробы в своем кругу считают Пастера душегубом. Но мы знаем: тот, кто убивает носителей бешенства или чумы, – истинный гуманист». Когда в 1944 г. Красная Армия пересекла границу Рейха, он 30 ноября 1944 г. заверял, похоже, смело веря в забывчивость своих читателей, включая зарубежных: «Мы никогда не проповедовали расовой ненависти… Мы не собираемся физически уничтожить всех немцев…»46 И аналогично писал Заславский, другой советский пропагандист, в тот же день: «Красная Армия никоим образом не преследует цели убить всех немцев, поскольку нам чужда расовая и национальная ненависть». Уничтожить всех немцев было, конечно, и невозможно уже по чисто техническим причинам. Поэтому оставалась только более скромная цель, которую Эренбург недвусмысленно высказал 8 марта 1945 г.: «Единственная историческая миссия, как я ее вижу, скромна и достойна, она состоит в том, чтобы уменьшить население Германии».47

В осенние и зимние дни 1944-45 гг., когда британским оккупационным властям в западных районах Рейха уже приходилось прилагать усилия, чтобы предотвратить акты возмездия против немецкого населения со стороны части русских и поляков, угнанных на принудительные работы, и противодействовать возникающим разбойничьим бесчинствам, которые еще вынудят британского военного губернатора фельдмаршала Б. Монтгомери прибегнуть к драконовским мерам, Эренбург настойчиво и аргументированно выразил свое стремление. Оно видно из статьи от 19 октября 1944 г.48 (возможно, опубликованной еще раньше), в канун того, как советские войска жестоко убили жителей Неммерсдорфа и окрестностей в округе Гумбиннен: «У них (иностранных рабочих) не болит голова о том, что должно происходить с немцами, следует ли прививать им остатки морали или кормить их овсяной кашей. Нет. Эта молодая Европа давно знает, что лучшие немцы – это мертвые немцы… Проблема, которую, видимо, пытаются решить русские и поляки, это решение о том, чтo лучше – прибить немцев топорами или палками. Они не заинтересованы в переделке жителей… Они заинтересованы в том, чтобы уменьшить их число». И Эренбург, с которым бывший рейхсканцлер д-р Вирт вел после войны в Швейцарии дружеские беседы, который позже ходил, по крайней мере, в кандидатах на вручение Премии мира немецкой книготорговли, добавил: «И мое скромное мнение таково, что русские и поляки… правы».

Подстрекательские призывы Эренбурга распространялись в Советском Союзе миллионными тиражами, о них вновь и вновь напоминали красноармейцам в рамках политической учебы, игравшей центральную роль в боевой подготовке.49 Но возбуждение чувств ненависти против немецкого народа и немецких солдат не ограничивалось Эренбургом и используемыми в пропаганде советскими писателями и журналистами. Целенаправленное участие в этом принимал также аппарат военного и политического командования Красной Армии, ведь антинемецкая национальная и расовая ненависть представляла собой существенный фактор в рамках советских военных усилий. Ниже будет показано, какие выводы извлекали из этих стараний военнослужащие Красной Армии.

Примечания

1. Russia at War, S. 189. В данной главе, для экономии места, больше не приводятся точные ссылки в каждом отдельном случае. В целом укажем на английское издание «Russia at War», а также на англоязычные журналы «Soviet War News Weekly» и «Soviet Weekly», содержащие все данные.

2. Soviet War News, 17.5.1945.

3. Ebenda, 8.2.1945.

4. Ebenda, 22.3.1945.

5. Устное сообщение также свидетеля, бывшего офицера-политработника («комиссара») Красной Армии д-ра Александра Некрича автору во Фрайбурге, январь 1991 г.

6. Raack, Stalin Plans his Post-War Germany.

7. Soviet Weekly, 21.6.1945.

8. Werth, Ein Staat gegen sein Volk, S. 240 ff.

9. Hoffmann, Kaukasien 1942/43, S. 458 f.

10. Kilian, Die «Muhlberg-Akten», S. 1144 ff.

11. Neubert, Politische Verbrechen in der DDR, S. 863; Radtke, In Gustrows sowjetischem Speziallager; Range, Das Konzentrationslager Funfeichen; Sothen, Aufdecken und ausrotten; Stadler, Geschichte im Turm; Wehner, Von Stalin zum Faustpfand gemacht; Wienkopp, Mit funfzehn Jahren in Buchenwald.

12. Якушевский, Расстрел в клеверном поле.

13. Halder, Kriegstagebuch, Bd. II, S. 336; Der Proze? gegen die Hauptkriegsverbrecher, Bd. XXXVI, S. 317 ff.; Bd. VII, S. 461 f.; Bd. X, S. 624 f.

14. Zayas, Die Wehrmacht-Untersuchungsstelle, S. 285 f.

15. Russia at War, S. 202.

16. Ebenda, S. 25, S. 49 ff.

17. Ebenda, S. 220 f.

18. Wolkogonow, Triumph und Tragodie, Bd. 2/1, S. 240 f., S. 260 f.

19. Russia at War, S. 75, S. 83.

20. Ebenda, S. 77 f., S. 207 f., S. 213.

21. Fain, Manuscript, Bd. 2, S. 71, S. 136, S. 168. Manuscript vom Jahre Tausend Achthundert und Zwolf. Darstellung der Begebenheiten dieses Jahres, als Beitrag zur Geschichte des Kaisers Napoleon, von Baron Fain, damaligem Cabinets-Secretair und Archivar. Rechtma?ige deutsche Ausgabe von E. Klein und Belmont, Bd. 2, Leipzig 1827.

22. Russia at War, S. 105.

23. Soviet War News, 16.3.1944.

24. Ebenda, 23.3.1944.

25. Russia at War, S. 12 ff., S. 53 ff., S. 61 f., S. 80.

26. Soviet War News, 8.7.1943.

27. Ebenda, 17.8.1944, 23.11.1944.

28. Russia at War, S. 113 f.

29. Ebenda, S. 241 f.

30. Илья Эренбург, Убей!, 1942, Архив авт.; см. также: Buchbender, Das tonende Erz, Dokument 8; Zayas, Die Wehrmacht-Untersuchungsstelle, S. 434.

31. Russia at War, Preface, S. XI.

32. Ebenda, S. 108.

33. Soviet War News, 12.4.1945.

34. Russia at War, S. 56 ff., S. 107.

35. Soviet War News, 7.12.1944.

36. Russia at War, S. 81, S. 89, S. 97, S. 186 f.

37. Ebenda, S. 105.

38. Soviet War News, 24.8.1944.

39. Ebenda, 8.2.1945.

40. Ebenda, 1.3.1945.

41. Ebenda, 8.3.1945.

42. Ebenda, 1.2.1945.

43. Ebenda, 22.3.1945.

44. Ebenda, 16.11.1944.

45. Ebenda, 16.12.1943.

46. Ebenda, 30.11.1944.

47. Ebenda, 8.3.1945.

48. Ebenda, 19.10.1944.

49. Hoffmann, Die Kriegfuhrung aus der Sicht der Sowjetunion (12. Methoden des Vernichtungskrieges), S. 783 f., S. 787 f.