Советский Союз отказался признать Гаагские конвенции о законах и обычаях войны и Женевскую конвенцию. Пренебрежение международным военным правом – таков был и порочный дух, в котором в 1944-45 гг. производилась оккупация восточных провинций Германского рейха войсками Советского Союза. Вторжение Красной Армии в Восточную Пруссию, Западную Пруссию и Данциг, в Померанию, Бранденбург и Силезию всюду равным образом сопровождалось злодеяниями, подобных которым в новой военной истории еще поискать. Массовые убийства военнопленных и гражданских лиц любого возраста и пола, массовые изнасилования женщин, даже старух и детей, с отвратительными сопутствующими явлениями, многократно, подчас вплоть до смерти, умышленные поджоги домов, сел, городских кварталов и целых городов, систематическое разграбление, мародерство и уничтожение частной и общественной собственности и, наконец, массовая депортация мужчин, а также женщин и молодежи в трудовое рабство Советского Союза – обычно с отделением матерей от их детей и с разрывом семейных уз – таковы были выделяющиеся признаки1 события, которое вопиюще противоречило принципам упорядоченного ведения войны.

Убийства как тягчайшее нарушение закона производились многообразным образом. Колонны беженцев давили танками или расстреливали, мужчин (а также многих женщин после изнасилования) расстреливали, забивали или закалывали подскочившие танкисты и пехотинцы.2 Гражданских лиц убивали повсеместно в домах и на улицах, а в некоторых зданиях, лесных сторожках, амбарах и сараях подчас сжигали и живьем. Мужчин, которые пытались защитить от изнасилования своих жен и дочерей, как правило, убивали точно так же, как женщин, оказавших сопротивление акту насилия. Вновь и вновь сообщается о садистских убийствах на сексуальной почве, а иногда даже об осквернении уже убитых до этого.3 В ходе так называемой «денацификации» расстреливались члены НСДАП и ее подразделений или прочие «фашисты», например, местные крестьянские руководители – ортсбауэрнфюреры, во многих случаях также чиновники и служащие гражданской администрации и, естественно, служащие полиции, вообще носители униформы общественных служб – безразлично, были ли они железнодорожниками, почтовыми служащими, пожарниками, лесничими, далее члены Имперской службы труда или организации Тодта, кроме того, очень часто и так называемые «капиталисты» – крупные землевладельцы, крестьяне, лавочники, домовладельцы, далее все, кто, как мальчики из Гитлерюгенда, каким-либо образом считались потенциальными «партизанами», и очень часто жильцы домов, в которых находили немецких солдат или оружие. Формальным основанием служил изданный наркомом внутренних дел СССР Берией приказ НКВД № 0016 от 16 января 1945 г.4 Советы расстреливали или забивали во время депортации «мобилизованных немцев» всех тех, кто не мог поспеть из-за нехватки сил, а в пыточных подвалах НКВД многие из допрашиваемых умирали под нечеловеческими пытками. Подчас, как доказывают примеры Неммерсдорфа в 1944 г. и Метгетена в 1945 г., жители целых населенных пунктов, мужчины, женщины и дети, подвергались резне просто потому, что они были немцами.5 Разнузданные действия подстрекаемой советской солдатни не имели установленных правил.

Британский фельдмаршал Монтгомери, до которого позднее донеслось кое-что из советской оккупационной зоны, в своих мемуарах назвал «русских» (он имел в виду Советы) «действительно нецивилизованными азиатами» и добавил: «Их поведение, особенно в отношении женщин, вызывало у нас отвращение. В некоторых районах русской зоны практически вообще не осталось немцев. Они бежали под натиском варваров».6 По американскому генералу Китингу (Keating), знакомому только с ситуацией в Берлине, во многих случаях «их разнузданные действия были сродни действиям варварских орд Чингисхана».7 А Джордж Ф. Кеннан еще раз устно подтвердил американскому специалисту по международному праву Альфреду М. де Заясу то, о чем написал в своих мемуарах: что Советы «сметали местное население с лица земли таким образом, который не имеет аналогов со времен азиатских орд».8

Число военнопленных, убитых только в восточных провинциях Германии, не удастся установить уже никогда. Но о числе гражданских жертв дают хотя бы приблизительное представление исследования Федерального министерства по делам изгнанных и Федерального архива, основанные на статистике населения, хотя эти оценки располагаются у нижней границы и охватывают только жертв непосредственных преступлений. Согласно им, были убиты 120000 мужчин, женщин и детей, большей частью – советскими солдатами,9 и еще 100000-200000 погибли в тюрьмах и лагерях. Более 250000 человек умерли в ходе начавшихся с 3 февраля 1945 г. депортаций и в советском трудовом рабстве в качестве «репарационных депортированных»10 и бесконечно многие – в одном Кёнигсберге 90000 – от нечеловеческих условий жизни при советской военной администрации и в последующий оккупационный период. Крайне высока была и доля тех, кто сам покончил со своей жизнью от отчаяния. При этом гигантские человеческие потери, имевшие место в результате непосредственного применения насилия или в тюрьмах, концлагерях и лагерях смерти в Польше, Югославии и Чехословакии, останутся в этом контексте вне внимания точно так же, как минимум 43000 гражданских лиц, погибших от голода и эпидемий в советских концлагерях (специальные лагеря, спецлагеря НКВД СССР) оккупационных войск.11

Что касается, в частности, ситуации в Богемии и Моравии [Чехия], то процитируем в этом месте призыв, который распространил по британскому радио уже 3 ноября 1944 г. командующий чешскими вооруженными силами в эмиграции генерал Ингр: «Если настанет наш день, вся нация последует старому боевому кличу гусситов: бейте их, убивайте их, не оставляйте в живых никого! Каждый должен уже сейчас поискать себе лучшее возможное оружие, которое сильнее всего поразит немцев. Если под рукой нет огнестрельного оружия, нужно приготовить и спрятать какое-либо другое оружие – оружие, которое режет или колет или разит».12 В духе этого и аналогичных призывов, если привести пример, генерал Клапалек, командир 3-й пехотной бригады 1-го Чехословацкого армейского корпуса в Советском Союзе, примкнувший к корпусу из Лондона, стал ведущим соучастником массового убийства 763 немецких гражданских лиц в Постельберге (Постолопрти) в июне 1945 г.13 Чешские военные участвовали и в резне в Ауссиге (Усти-над-Лабой) 31 июля 1945 г. По наущению правительства Бенеша здесь после провокационного взрыва были убиты до 2000 немецких гражданских лиц при обстоятельствах, выходящих за пределы нормального воображения.14 В целом с мая 1945 г. в ЧСР были убиты, отчасти зверски, 270000 безоружных немцев. По совокупной оценке, в так называмых «районах изгнания» имело место в общей сложности 2,2 миллиона «нераскрытых дел»,15 где при дальнейшем толковании этого понятия в большинстве своем должна идти речь о «жертвах преступления», то есть жертвах антинемецкого геноцида.

В данной работе освещается прежде всего сфера ответственности Красной Армии, которая, кстати, совершила тяжкие преступления против гражданского населения уже в Югославии в 1944 г. Дело за тем, чтобы доказать, что Сталин, Политбюро и члены Государственного Комитета Обороны, политическое и военное руководство Красной Армии, нижестоящие войсковые командиры и подчиненные им офицеры всех рангов несут непосредственную ответственность за все случившееся, поскольку они, в частности, командиры и прочие офицеры, не только не удерживали свои части от совершения преступлений против международного права, но еще и призывали их к этому, терпели, поддерживали такие акты насилия и в большом объеме сами в них участвовали. Особая ответственность лежит на командующих 3-м Белорусским фронтом генерале армии Черняховском и 1-м Белорусским фронтом маршале Советского Союза Жукове и их Военных советах, преступные приказы которых известны дословно или в извлечениях. Соответствующие приказы командующих 2-м Белорусским фронтом маршала Советского Союза Рокоссовского и 1-м Украинским фронтом маршала Советского Союза Конева, очевидно, не были захвачены, однако ситуация в сферах их ответственности складывалась не иначе.

Во всяком случае, они точно так же, как Черняховский и Жуков, а также как командующий 2-м Украинским фронтом маршал Советского Союза Малиновский, несли принципиальную ответственность за депортацию мирных жителей для рабского труда в Советский Союз – преступление против международного права, за аналог которого Альфред Розенберг и Фриц Заукель были приговорены Международным военным трибуналом в Нюрнберге к смерти, а Альфред [Альберт] Шпеер – к 20 годам тюрьмы. Уже 16 декабря 1944 г. Распоряжением № 7161 Государственного Комитета Обороны (ГКО), подписанным Сталиным, было велено сослать всех трудоспособных фольксдойче (этнических немцев) из Югославии, Румынии, Венгрии, Болгарии и Чехословакии для принудительного труда в Советский Союз. Согласно изданному на этой основе исполнительному приказу маршала Советского Союза Малиновского,16 с этой целью надлежало задержать всех трудоспособных мужчин-фольксдойче в возрасте 17-45 лет и всех трудоспособных женщин-фольксдойче в возрасте 18-30 лет на территории Венгрии и Румынии (Трансильвания). 3 февраля 1945 г. Государственный Комитет Обороны Распоряжением № 7467 предписал и массовую депортацию немецких мужчин и женщин с территории собственно Рейха. Всех трудоспособных германских немцев в возрасте 17-50 лет теперь также надлежало задержать, объединить в рабочие батальоны и депортировать для рабского труда в СССР. Командующему 1-м Белорусским фронтом маршалу Советского Союза Жукову и его Военному совету в подписанном Сталиным документе было приказано: во взаимодействии с генерал-полковником НКВД Серовым, заместителем наркома внутренних дел Берии, принять в этом отношении «последовательные меры». «Два с половиной месяца шли на восток эшелоны, нагруженные десятками тысяч немецких женщин и стариков (ведь вся молодежь была на фронте)», – писал профессор Семиряга, который 5 лет занимал ответственные посты в Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Но в действительности в ужасных условиях вывозились и несовершеннолетние и даже дети в возрасте 12-13 лет, что повлекло за собой многочисленные смертельные случаи уже в пути.17 Профессор Семиряга не скрывает своего мнения, что «во всех освобожденных Красной Армией странах советские военные органы» предприняли «незаконные депортации» мирных немецких гражданских лиц. Этим соучастием в «действительно преступном приказе Сталина» командование Красной Армии провинилось в военном преступлении и преступлении против человечества также и в трактовке Устава Международного военного трибунала в Нюрнберге.

Что касается военной дисциплины, то Красная Армия фактически уже в 1944 г. находилась в состоянии нарастающего одичания. При новом овладении прежними советскими территориями, например, Украиной, а также в Польше, в странах Прибалтики, в Венгрии, Болгарии, Румынии и Югославии злоупотребления и акты насилия против местного населения приобрели такие масштабы, что советские командные структуры были вынуждены принять энергичные меры.18 Так, командующий 4-м Украинским фронтом генерал армии Петров в приказе № 074 от 8 июня 1944 г. заклеймил «возмутительные выходки» военнослужащих своего фронта на советской территории Крыма, «доходящие даже до вооруженных ограблений и убийств местных жителей».19 Он назвал виновных солдат, как и их офицеров, «бандитами», «ворами» и «вооруженными преступниками», которые, пользуясь «беспомощностью гражданского населения», пятнают авторитет Красной Армии. Совершенно аналогично в распоряжении № 0017 начальника Политуправления 1-го Украинского фронта Шатилова от 6 апреля 1944 г. идет речь о «грабежах», «террористических посягательствах», «убийствах» со стороны «обнаглевших мародеров» и «преступников» из «многих частей и служб» против населения западных областей Украины, то есть Восточной Польши, во многих случаях при попустительстве политработников.20 Насколько напряженной должна была быть обстановка в Польше, проясняет дневник погибшего офицера 2-го гвардейского артиллерийского дивизиона 5-го артиллерийского корпуса 1-го Прибалтийского фронта Юрия Успенского. «У нас очень враждебно говорят о поляках, – пишет этот очень вдумчивый офицер о ситуации в Вильнюсе, – говорят даже, что их всех надо повесить, и при этом еще произносят культурную фразу: “Польский народ исторически совсем нежизнеспособен”».21

Такой инцидент, как то «нарушение международного права», о котором доложил 1 ноября 1944 г. начальник штаба немецкой 16-й армии,22 конечно, не может быть обобщен на всю негерманскую территорию, но все же показывает, на какие злодеяния уже были способны к тому времени некоторые красноармейцы. Три латышских солдата немецкой армии 20 сентября 1944 г. услышали за советскими линиями, в хозяйском леске Арайи общины Грингоф близ Митау [Елгава] в 10 часов «нечеловеческие крики, стоны и хрипы» и из укрытия увидели следующее: «Крики исходили от женщины, с виду 20-30-летней, совершенно голой, которая была закреплена на деревянном ложе, очевидно, по образцу распятия, спиной кверху, лицом к ложу, прислоненному к дереву под углом 45°. Туловище женщины располагалось на этом ложе по диагонали, с наклоном вправо, руки были вытянуты в стороны и, видимо, закреплены, ладони обращены кверху, ноги сведены, доставая до земли. Я допускаю, что тело удерживалось на гвоздях, забитых в дощатое ложе, а может быть, и таковыми. Вокруг этого места время от времени проходили 2-4 красноармейца в униформе с неразборчивыми издали знаками различия, не останавливаясь, но явно наслаждаясь муками женщины, подлинную причину которых установить не удалось. Они передвигались большей частью по двое, на расстоянии 10 м от женщины, обходя ее, насколько я мог различить, но в остальном не совершая никаких телодвижений, исходя из чего, я решил, что пытки такого рода у них вовсе не являются необычными. Мы все трое слышали крики около двух часов. В основном они продолжались беспрерывно и прекратились к концу этого периода, по всей видимости, из-за упадка сил женщины. Крики были настолько нечеловеческими, что один из нас, чьей семье не удалось бежать от Советов, на минуту потерял власть над своими нервами, хотя мы все трое – старослужащие солдаты бывшей латышской армии. Отсюда мы заключаем, что боли женщины должны были быть совершенно нечеловеческими». Оказание помощи было исключено.

В негерманских странах советские командные структуры при случае еще выступали против бесчинств и мародерства военнослужащих Красной Армии, хотя зачастую тщетно. На территории Германского рейха все сдерживающие факторы отпадали. Так, командир 43-го стрелкового корпуса генерал-майор Андреев в Польше в начале января 1945 г. еще угрожал своим солдатам военным трибуналом в случае злоупотреблений, но вместе с тем продолжил свое поучение так: «Как только мы окажемся в Германии, я не скажу о таких вещах ни слова».23 Основная установка красноармейцев после пересечения границы Рейха была сформирована пропагандой ненависти И. Эренбурга, А.Н. Толстого, Е.В. Тарле, М.А. Шолохова, К.М. Симонова, А.А. Фадеева и многих других, о которых здесь следует напомнить еще раз. «У границ Германии, – писал Эренбург, глашатай подстрекателей, 24 августа 1944 г., – повторим еще раз священную клятву: ничего не забыть… Мы говорим это со спокойствием долго вызревавшей и непреодолимой ненависти, мы говорим это у границ врага: “Горе тебе, Германия!”»24 «Мы будем убивать», – таков недвусмысленный призыв Эренбурга к красноармейцам во фронтовой газете «Уничтожим врага» 17 сентября 1944 г.25 «Мы покончим с Германией, – писал он 16 ноября 1944 г. – Мало победить Германию: она должна быть уничтожена.» «Не будет ни пощады, ни снисхождения», – повторял он 8 февраля 1945 г. «Единственная историческая миссия, как я ее вижу, – говорил Эренбург еще 3 марта 1945 г., – скромна и достойна, она состоит в том, чтобы уменьшить население Германии.»

Статьи и призывы Эренбурга и других подстрекателей, распространяемые «Правдой», «Известиями», «Красной звездой», «Красноармейской правдой» и фронтовыми газетами, вдалбливались войскам многочисленными кадрами политорганов – причем перед наступлениями еще более усиленно – и вновь и вновь доводились до сознания. В немецких городах появились вывески с надписью: «Красноармеец, ты теперь на немецкой земле – час возмездия пробил!»26 «Дрожи, Германия!… Дрожи, проклятая Германия! Мы пройдемся по тебе огнем и мечом и заколем в твоем сердце последнего немца, ступившего на русскую землю», – писала фронтовая газета «Боевая тревога» 20 октября 1944 г. Но дело обстояло вовсе не так (как распространяются еще и сегодня продолжатели советской пропаганды), что советские солдаты с самого начала были исполнены дьявольскими чувствами ненависти и мести: такие страстные желания еще только нужно было вызвать в них – систематически, с умыслом и холодным расчетом. Красноармейцев подстрекали с совершенно определенным намерением. Ведь Сталин, военное и политическое руководство Красной Армии очень хорошо сознавали наблюдавшийся зачастую недостаток «советского патриотизма» и растущую усталость советских солдат от войны, и поскольку нельзя было апеллировать к высоким человеческим чувствам, приходилось возбуждать низкие инстинкты, чтобы достичь максимальной меры боевых усилий. «История Великой Отечественной войны Советского Союза» не скрывает этого, и в ее повествовании говорится, «что нельзя победить никакого врага, если ты не ненавидишь его всем сердцем». Дескать, по этой причине одной из важнейших задач политической работы, командиров и политруков было воспитание в советских солдатах «пламенной ненависти к фашистским оккупантам».27 И для этой цели были хороши даже самые порочные средства.

Известный германист и бывший офицер-политработник еврейского происхождения майор Копелев, свидетель многих злодеяний, приводит в военных воспоминаниях «Хранить вечно» слова своего командира, начальника 7-го отделения политотдела 50-й армии подполковника Забаштанского:28 «Что делать, чтобы у солдата сохранилось желание воевать? Во-первых: он должен ненавидеть врага как чуму, должен хотеть уничтожить его окончательно. И чтобы он не утратил своей воли к борьбе, чтобы он знал, ради чего выскакивает из окопа, ползет навстречу огню по минным полям, он, во-вторых, должен знать: он придет в Германию, и все принадлежит ему – тряпки, бабы, всё! Делай что хочешь! Вдарь так, чтобы дрожали еще их внуки и правнуки!… Далеко не каждый будет убивать детей… Но раз уж ты об этом начал: пусть те, что делают это в слепой страстной ярости, убивают и маленьких фрицев…» Это была установка не солдат, а грабителей и убийц. Тщетно пытался Копелев воззвать к совести своих товарищей: «…и все мы – генералы и офицеры – ведем себя по рецепту Эренбурга… А представь себе, чтo будет позже с нашими солдатами, которые десятками бросались на одну женщину? Насиловали школьниц, убивали старух?… Это сотни тысяч преступников, будущих преступников, жестоких и дерзких, с претензиями героев». По доносу собственных товарищей Копелев был арестован и за оскорбление Красной Армии и защиту немцев на годы отправлен в концлагеря ГУЛага.

Вторжению войск Красной Армии в Германию предшествовало «систематическое пропагандистское подстрекательство», «при котором ненависть ко всему немецкому» надлежало разжечь «в немыслимой до сих пор форме», как констатировал начальник отдела иностранных армий Востока Генерального штаба сухопутных войск генерал-майор Гелен после анализа трофейных советских документов 22 февраля и 23 марта 1945 г.29 Но не только агитация политического аппарата призывала советских солдат жестоко отомстить немцам. Военно-командные структуры не уступали ему ни в чем. И из штабов фронтов и армий исходили приказы, содержание которых должно было истолковываться и восприниматься всеми, как подстрекательство к «убийству и грабежу». Во всяком случае, у рядового красноармейца не оставляли сомнений в том, что в Германии он будет иметь свободу рук и сможет обходиться с гражданским населением и его имуществом по своему усмотрению. Впервые данное в октябре 1944 г., согласно майору Кошалову из штаба 3-го Украинского фронта, возобновленное в январе 1945 г. и повторенное также в устной форме разрешение Сталина посылать на Советскую родину фронтовые посылки и трофейное имущество (генералы – 16 кг, офицеры – 10 кг, сержанты и рядовые – 5 кг)30 должно было возбудить у неустойчивых элементов грабительские инстинкты и, как доказывают письма с фронта и показания военнопленных, действительно было воспринято так, что «мародерство недвусмысленно разрешено высшим руководством».

И высшее руководство, как будет проиллюстрировано в этом месте, само подавало дурной пример. Даже военный герой Советского Союза маршал Жуков, некогда начальник Генерального штаба Красной Армии, который как командующий 1-м Белорусским фронтом 8 мая 1945 г. в Берлине-Карлсхорсте принял капитуляцию германского Вермахта, не явился при этом исключением. В конце августа 1946 г., когда Жуков давно сменил свой пост представителя Советского Союза в Контрольном совете по Германии и главнокомандующего Группой советских войск в Германии на должность командующего войсками Одесского военного округа, заместитель министра обороны Булганин в письме Сталину сообщил,31 что таможенные органы задержали 7 железнодорожных вагонов «в общей сложности с 85 ящиками мебели фирмы “Альбин Май” из Германии», которые подлежали транспортировке в Одессу для личных нужд Жукова. В еще одном донесении Сталину от января 1948 г. генерал-полковник госбезопасности Абакумов сообщил, что при «тайном обыске» на московской квартире Жукова и на его даче обнаружено большое количество награбленного имущества. Конкретно в числе прочего перечислялись: 24 золотых часов, 15 золотых ожерелий с подвесками, золотые кольца и другие украшения, 4000 м шерстяных и шелковых тканей, более 300 соболиных, лисьих и каракулевых шкурок, 44 ценных ковра и гобелена, частично из Потсдамского и других замков, 55 дорогостоящих картин, а также ящики с фарфоровой посудой, 2 ящика со столовым серебром и 20 охотничьих ружей. Жуков, который 12 января 1948 г. в письме члену Политбюро Жданову признал это мародерство и в конце дал «честное слово большевика», «что подобные глупости и ошибки не повторятся», едва избежал ареста.

При таком образе действий высшего начальника не удивительно, что и заместитель главноначальствующего Советской военной администрации в Германии, генерал-полковник НКВД Серов и другие высокие офицеры госбезопасности, как утверждает профессор Семиряга, осуществляли в Германии «грабительские и мародерские акции, т. е. совершали тягчайшие преступления».32 Так, Серов, организатор международных массовых преступлений, согласно показанию начальника оперативного сектора Берлина генерал-майора Сиднева, его «правой руки», гонял свой самолет между Берлином и Москвой, чтобы в обход пограничного контроля доставить в свою квартиру «большое количество шуб, ковров, картин и других ценных вещей». «Он отправлял, – как сказано, – и железнодорожные вагоны с аналогичным грузом и с автомашинами.» Когда органы Сиднева обнаружили в подвалах Рейхсбанка «примерно 100 мешков с 80 миллионами рейхсмарок», «Серов лично решил не сдавать их в советский Госбанк. Часть этой суммы он присвоил сам, другую использовал для подкупа нужных ему лиц». Сам генерал-майор Сиднев, генерал Бежанов, начальник оперативной группы в Тюрингии, которого Теодор Пливьер (Plievier) в томе «Берлин» своей трилогии не обошел молчанием точно так же, как и охарактеризованного им Серова,33 а также генерал Клепов, начальник оперативной группы в Саксонии, тоже провинились в аналогичных преступлениях как грабители и мародеры.

К «низменным инстинктам широкой массы красноармейцев» апеллировал уже приказ войскам 3-го Белорусского фронта, изданный командующим, генералом армии Черняховским, членом Военного совета генерал-лейтенантом Хохловым и начальником Политуправления генерал-майором Разбийцевым перед вступлением на территорию Восточной Пруссии в октябре 1944 г.34 Пересечение границы Рейха было тогда использовано как повод, чтобы взбудоражить советских солдат фактически неверным утверждением, будто немецкие солдаты «убивали русского ребенка, насиловали жену, невесту и сестру, расстреливали мать и отца». «Муки убитых, стоны погребенных заживо, неутолимые слезы матерей, – писал в своем приказе Военный совет 3-го Белорусского фронта, – взывают вас к беспощадному возмездию… Пусть кровожадный ненавистный враг, причинивший нам так много страданий и мук, задрожит и захлебнется в потоках своей собственной черной крови.» Если, как становится ясно отсюда, уже руководящие командные структуры представляли теперь совершение актов возмездия как «священный долг», то не удивительно, что нижестоящие директивные органы тем более «не только терпели бессмысленные зверства и разрушения, но и еще призывали к этому подчиненные им войсковые части». Так, например, по поручению командира дивизии полковника Елисеева в 1-м батальоне 557-го стрелкового полка 153-й стрелковой дивизии в начале октября 1944 г. было объявлено следующее:35 «Мы идем в Восточную Пруссию. Красноармейцам и офицерам предоставляются следующие права: 1) Уничтожать любого немца, 2) Изъятие имущества, 3) Насилование женщин, 4) Грабеж, 5) Солдаты РОА в плен не берутся. На них не стоит тратить ни одного патрона. Их забивают или растаптывают ногами». Командир 352-й стрелковой дивизии также объявил в речи красноармейцам, что у них теперь есть возможность «отомстить немцам».36

Согласно немецким расследованиям, за мерзости, совершенные в Восточной Пруссии, в округе Голдап уже осенью 1944 г., как «подлинные идейные и фактические главные виновники… в полном объеме» несли ответственность:37 командующий 31-й армией генерал-полковник Глаголев и члены его Военного совета – генерал-майор Карпенков, генерал-майор Лахтарин и генерал-майор Ряпасов, а также в особенности командир 88-й стрелковой дивизии полковник Ковтунов и некоторые другие поименно названные офицеры. Ответственными за расстрелы, изнасилования и бессмысленные разрушения в Мемельской области, например, в Хейдекруге [ныне Шилуте, Литва], названы: командир 87-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майор Тымчик и командир 2-го гвардейского артиллерийского дивизиона полковник Кобцев, чьи части уже на советской территории отличились «своими бесчинствами и грабежами». Это, естественно, лишь некоторые случайно переданные имена из длинного ряда ответственных.

Те «злоупотребления и зверские преступления», которые разыгрались осенью 1944 г. в Восточной Пруссии, также не были единичными явлениями – эти события повторились в гигантских масштабах в восточных провинциях Германии после начала советского зимнего наступления 13 января 1945 г. Никто не может осудить войскового командира, если он на языке приказов, для этих целей всегда несколько напыщенном, призовет своих солдат перед решающими боями к храбрости и безусловной воли к победе. Но если, как это случилось, командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Советского Союза Жуков апеллировал к самым низменным чувствам ненависти и мести, если он почти неприкрыто и сознавая, как его слова истолковывались политорганами, призывал к совершению актов насилия над гражданским населением, тогда он не в последнюю очередь вступал в противоречие и с традициями русской армии. Именно такой образец русского солдатства, как царский русский фельдмаршал граф Суворов-Рымникский, с которым советский маршал Жуков порой велел неправомерно сравнивать себя, в отношении безоружных и побежденных, например, под Варшавой в 1794 г., всегда проявлял великодушие и пощаду и по любому поводу напоминал своим войскам о солдатских добродетелях.38

А Жуков, который уже 14 декабря 1941 г. призывал к уничтожению всех без исключения немецких военнопленных, которых он оскорбительно называл «гитлеровскими бандитами», перед началом зимнего наступления в январе 1945 г. издал приказ, подписанный также членом Военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенантом Телегиным, генерал-полковником артиллерии Казаковым, генерал-полковником авиации Руденко и начальником штаба фронта генерал-полковником Малининым.39 В этом приказе «солдатам, сержантам, офицерам и генералам войск 1-го Белорусского фронта» со ссылкой на поставленную «нашим любимым Сталиным» «историческую задачу» – «покончить с фашистским зверем в его собственном логове», – в частности, говорится: «Настало время свести счеты с немецко-фашистскими мерзавцами. Велика и жгуча наша ненависть! Мы не забыли мук и страданий, причиненных гитлеровскими людоедами нашему народу. Мы не забыли наших сожженных городов и сел. Мы чтим память наших братьев и сестер, наших матерей и отцов, наших жен и детей, замученных немцами. Мы отомстим за сожженных в дьявольских печах, за задушенных в газовых камерах, за расстрелянных и замученных. Мы жестоко отомстим за всё. Мы идем в Германию, а за нами Сталинград, Украина и Белоруссия. Мы идем по пепелищам наших городов и сел, по кровавым следам наших советских людей, замученных и растерзанных фашистским зверьем. Горе стране убийц!… Пусть фашистские разбойники ответят за смерть, за кровь нашего советского народа многократным количеством своей подлой черной крови!… На этот раз мы окончательно разобьем немецкое отродье!»

Не иначе был выдержан призыв, с которым генерал армии Черняховский 12 января 1945 г. обратился к войскам 3-го Белорусского фронта:40 «Пощады не будет никому, как и нам не было пощады… Бесполезно просить пощады у солдат Красной Армии. Они пылают ненавистью и жаждой мести. Страна фашистов должна стать пустыней, как и наша страна, разоренная ими. Фашисты должны умереть, как умирали и наши солдаты». Под понятием «фашистов» всегда имелись в виду сами немцы в целом.

Непосредственным результатом этих призывов, распространенных и прокомментированных затем политаппаратом по всем правилам агитпропа, согласно утверждению Главного командования сухопутных войск, на участках различных советских армий стал приказ «расстреливать или убивать всех пленных немецких солдат (и раненых)». В нарушение международного права было приказано также «рассматривать военнослужащих фольксштурма (народное ополчение) не как войсковое подразделение, а как партизан и потому расстреливать». На различных участках фронта немецкой разведке вновь и вновь удавалось перехватывать радиограммы,41 придающие бесспорность факту таких убийств пленных.

Так, 27 января 1945 г. был перехвачен следующий приказ неизвестному соединению: «Пленных не брать, это нетерпимо, каждого врага нужно убивать». 4 февраля 1945 г. из района Закопане (4-й Украинский фронт) доложили: «Взял 35 пленных, включая 2-х обер-лейтенантов, они были расстреляны». Одна часть 2-го Белорусского фронта 20 января 1945 г. отправила такую радиограмму: «Я знаю только, что было взято 15 пленных. Но не прибыл ни один, все они были расстреляны по пути». А одна часть 70-й армии того же фронта доложила 9 февраля 1945 г.: «Сегодня мы взяли в плен только 30 человек… Мы их всех перебили, как сделали и с остальными». На участке 39-й армии 3-го Белорусского фронта 13 февраля 1945 г. из Мандельна под Кёнигсбергом был отдан следующий приказ: если немцы «пойдут массами, то пленных не брать». Также на участке этого фронта 331-я стрелковая дивизия доложила штабу своего корпуса из района Гейльсберг – Ландсберг [ныне соответственно Лидзбарк-Варминьски и Гурово-Илавецке, Польша] 30 января 1945 г.: «Взял 22 пленных, в том числе командира части. Остальных я уложил…» А 2 февраля 1945 г. говорилось: «Взял пленных, 14 человек. Одного отправил к вам, 13 расстрелял». 129-я (или 269-я) стрелковая дивизия 3-й армии также доложила вышестоящему штабу на участке 3-го Белорусского фронта из района Мельзака [ныне Лехово, Польша] 19 февраля 1945 г. об убийстве некоторого числа пленных. Эта дивизия получила приказ расстреливать всех военнопленных: «Ведро» – «Узору»: «Уничтожьте их, даже если вы получите их живьем».42

Проясним на следующем отдельном примере, как призывы командных структур воплощались в жизнь. Так, командир 72-й стрелковой дивизии генерал-майор Ястребов перед вступлением на территорию Рейха гарантировал каждому красноармейцу полную свободу действий и одновременно приказал расстреливать всех пленных.43 Это было еще раз недвусмысленно подтверждено командиром 14-го стрелкового полка этой дивизии подполковником Королевым. Командир 3-го батальона старший лейтенант Васильев, в тот же день известивший об этом своих подчиненных, 29 января 1945 г. в Штёблау под Краппитцем изнасиловал молодую девушку, угрожая оружием отчаявшейся матери, а затем велел расстрелять 6-7 военнопленных солдат.44 Части 72-й стрелковой дивизии в этот же день убили только в Бургвассере под Краппитцем 18 жителей, включая младенца, а в Краппитце выстрелами в затылок – 12 помощников Люфтваффе с их фельдфебелем. Вновь овладев этой территорией, немецкие войска обнаружили «многочисленных убитых немецких солдат и гражданских лиц».

То, что творила пропаганда ненависти среди красноармейцев, нашло правдивое отражение в захваченных фронтовых письмах,45 некоторые из которых приведем здесь. Они написаны военнослужащими моторизованных частей (номер полевой почты 20739) в период января-февраля 1945 г. в Восточной Пруссии. «Мы каждый день продвигаемся дальше по Восточной Пруссии, – писал, например, Смолкин своим родителям в Смоленск, – и мы мстим немцам за все их подлости, которые они нам причинили… Нам теперь разрешено делать с немецкими негодяями все.» Неизвестный красноармеец писал 29 января 1945 г. своей подруге под Калинин: «А как радуется сердце, когда едешь по горящему немецкому городу. Наконец-то мы бьем немцев в их собственной стране, в их проклятом логове. Мы мстим за все, и наша месть справедлива. Огонь за огонь, кровь за кровь, смерть за смерть!» «Немцы все удирают, боятся нашей мести, – говорится в письме, которое Лаптев написал 30 января 1945 г. в район Тирасполя, – но не каждому удается ускользнуть. Пусть немецкая мать проклянет тот день, когда она родила сына. Пусть немецкие женщины ощутят теперь ужасы войны. Пусть они сейчас сами переживут то, что предназначили другим народам.» Такие фразы были почти дословно почерпнуты из подстрекательских статей Эренбурга.

«Гражданское население теперь больше не бежит, – писал Климов 30 января 1945 г. во Владимирскую область. – То, что тут вообще творится, просто жутко.» А Иванищев 31 января 1945 г. сообщил своей жене под Тамбов: «Мы заняли почти всю Восточную Пруссию. Ночуем в их домах и выгоняем немцев на холод… Берем всякие трофеи, всё красивые вещи…» «Теперь мы ведем войну в самом прямом смысле слова, – писал Полетаев 1 февраля 1945 г. своим родителям в Алма-Ату, – громим гадов в их логове в Восточной Пруссии… Теперь и наши солдаты могут видеть, как горят их убежища, как скитаются их семьи и таскают с собой свое змеиное отродье… Они, наверно, надеются остаться в живых, но им нет пощады.» Красноармейка Нина 1 февраля 1945 г. писала своей матери Демидовой под Кострому: «Из немцев тут только старики и дети, молодых женщин очень мало, но и их убивают. Вообще то, что здесь творится, нельзя ни сказать, ни описать… Вчера я зашла на вокзал. Тут я не смогла выдержать, просто убежала. Дети буквально бросились на меня». «Немецких женщин хватает, – писал Ефименко 3 февраля 1945 г., – их не нужно уговаривать, просто приставляешь наган и командуешь “Ложись!”, делаешь дело и идешь дальше.» В письме капитану Клюшину от того же дня написано: «Мы тут выкуриваем пруссаков так, что перья летят. Наши парни уже “распробовали” всех немецких женщин. Вообще трофеев много». В письме неизвестного красноармейца растленный дух пропаганды ненависти сведен к одной формуле: «Немецких женщин и детей, попадающих в наши руки, мы убиваем выстрелом в голову. Это наша месть за все, что они уничтожили у нас за два года».46

Излишне пытаться дополнять неопровержимый доказательный материал почти необозримой массой схожих показаний военнопленных и перебежчиков, обогащающих и разнообразящих происходившее изображением все новых ужасных подробностей. Пусть в качестве иллюстрации послужат лишь немногие показания. Так, старший сержант Разыграев из 358-й стрелковой дивизии как свидетель занес в протокол следующее:47 «Адъютант 2-го дивизиона 919-го артиллерийского полка старший лейтенант Пугачев взял себе трех девушек примерно 18 лет (из них одна полька), затащил их в свою комнату и изнасиловал по очереди. Потом он передал девушек красноармейцам, которые, со своей стороны, после жестоких надругательств… неоднократно изнасиловали девушек. После этого одна из девушек была расстреляна. Гражданское население считается охотничьей дичью, каждый может делать с ним, что захочет. Имеется и право на свободный грабеж. Советский еврейский пропагандист Илья Эренбург – главный поборник этого метода обращения с немецким населением». Военнопленный красноармеец из 343-й стрелковой дивизии «увидел первых убитых в Зенсбурге [ныне Мронгово, Польша]. Это были две пожилые женщины. Следующих убитых он увидел в нескольких километрах восточнее Зенсбурга… По пути оттуда на восток он вновь и вновь видел на дороге убитых, среди них, не доходя около 5 км до Иоганнисбурга [ныне Пиш, Польша], изнасилованную женщину. Она лежа с поднятыми юбками и всунутым кнутовищем… Хотя пленный говорит, что видел очень много убитых, цифру он привести не может, такую цифру трудно оценить. На дороге между Зенсбургом и Иоганнисбургом убитых можно было увидеть на каждом километре. Очень многие красноармейцы говорили открыто, сколько гражданских лиц они убили и сколько женщин сначала изнасиловали при этом. Многие рассказывали, что войдя в немецкий дом, они сразу же бросали в кровать первую попавшуюся женщину и насиловали ее в присутствии остальной семьи… Последний после этого расстреливал данную женщину». Другой военнослужащий 343-й стрелковой дивизии, не названный поименно, объяснял такие злодеяния приказом Сталина, который, как сообщили ему товарищи в сожженной ими дотла деревне под Иоганнисбургом 31 января 1945 г., «будто бы приказал, что красноармейцы могут бесчинствовать в Восточной Пруссии как хотят. Командование говорило, что они могут разрушать города и села и насиловать женщин. Если немецкая девушка окажет сопротивление, они могут ее изнасиловать, угрожая пистолетом, также спокойно 5-6 человек друг за другом, а потом убить ее выстрелом из пистолета в голову».

Даже Юрий Успенский, уже упомянутый офицер 2-го гвардейского артиллерийского дивизиона, сам по себе мечтательный, почти философски настроенный, исполненный «гуманистичных» идеалов человек, давно уставший от войны и сетовавший на жертвы и разрушения, все же не остался незатронутым пропагандой ненависти. Он удовлетворенно доверил своему дневнику в горящем Инстербурге [ныне Черняховск, Россия] 24 января 1945 г.: «Это возмездие за все, что немцы натворили у нас. Сейчас разрушаются их города, и их население узнаёт теперь, что это значит: война!» «Мы очень ненавидим Германию и немцев, – признал он 27 января 1945 г. в Штаркенберге, – в одном доме, например, наши парни видели убитую женщину с 2 детьми. И на улице часто видишь убитых гражданских людей… Конечно, это невероятно жестоко – убивать детей… Но немцы заслужили эти зверства.» Однако Успенский, погибший в феврале в Замланде [территория к северу от Кёнигсберга], все же вновь и вновь вырывается из дьявольского круга советской пропаганды ненависти на почву человечности, хотя и деформированной социализмом, например, когда он в Фуксберге под Кёнигсбергом узнал в подробностях о многократном изнасиловании женщин и даже 13-15-летних детей (частично в доме советского дивизионного штаба), об убийствах и жестокостях «в отношении мирного населения», о поджогах и всех многочисленных актах вандализма. «Страшные зверства творятся на земле, – пишет он 7 февраля 1945 г. в Краусене под Кёнигсбергом, – это ужасно.» «Мирное население выглядит жалко, – отметил он 13 февраля. – Оно бродит вокруг изнуренное, испуганное и изголодавшееся. Старики и старухи совершенно беспомощны… Что касается солдат, то у них нет ни капли сострадания. Предстают ужасные картины. Боже, что только творится на свете!»

Подстрекаемые советской военной пропагандой и командными структурами Красной Армии, солдаты 16-й гвардейской стрелковой дивизии 2-го гвардейского танкового корпуса 11-й гвардейской армии в последней декаде октября 1944 г. принялись вырезать крестьянское население в выступе южнее Гумбиннена.48 В этом месте немцы, вновь захватив его, смогли в виде исключения провести более детальные расследования. В одном Неммерсдорфе были убиты не менее 72 мужчин, женщин и детей, женщин и даже девочек перед этим изнасиловали, нескольких женщин прибили гвоздями к воротам амбара. Неподалеку оттуда от рук советских убийц пало большое число немцев и французских военнопленных, до сих пор находившихся в немецком плену. Всюду в окрестных населенных пунктах находили тела зверски убитых жителей – так, в Банфельде, имении Тейхгоф, Альт Вустервитце (там в хлеву найдены также останки нескольких сожженных заживо) и в других местах.49 «У дороги и во дворах домов массами лежали трупы гражданских лиц…, – сообщил обер-лейтенант д-р Амбергер, – в частности, я видел многих женщин, которых… изнасиловали и затем убили выстрелами в затылок, частично рядом лежали и также убитые дети.»50 О своих наблюдениях в Шилльмейшене под Хейдекругом в Мемельской области, куда 26 октября 1944 г. вторглись части 93-го стрелкового корпуса 43-й армии 1-го Прибалтийского фронта, канонир Эрих Черкус из 121-го артиллерийского полка сообщил на своем военно-судебном допросе следующее:51 «У сарая я нашел своего отца, лежавшего лицом к земле с пулевым отверстием в затылке… В одной комнате лежали мужчина и женщина, руки связаны за спинами и оба привязаны друг к другу одним шнуром… Еще в одной усадьбе мы увидели 5 детей с языками, прибитыми гвоздями к большому столу. Несмотря на напряженные поиски, я не нашел и следа своей матери… По дороге мы увидели 5 девушек, связанных одним шнуром, одежда почти полностью снята, спины сильно распороты. Было похоже, будто девушек довольно далеко тащили по земле. Кроме того, мы видели у дороги несколько совершенно раздавленных обозов».

Невозможно стремиться отобразить все ужасные подробности или, тем более, представить полную картину случившегося. Так пусть ряд выбранных примеров даст представление о действиях Красной Армии в восточных провинциях и после возобновления наступления в январе 1945 г. Федеральный архив в своем докладе об «изгнании и преступлениях при изгнании» от 28 мая 1974 г. опубликовал точные данные из так называемых итоговых листов о зверствах в двух избранных округах, а именно в восточно-прусском пограничном округе Иоганнисбург и в силезском пограничном округе Оппельн [ныне Ополе, Польша]. Согласно этим официальным расследованиям, в округе Иоганнисбург,52 на участке 50-й армии 2-го Белорусского фронта, наряду с другими бесчисленными убийствами, выделялось убийство 24 января 1945 г. 120 (по другим данным – 97) гражданских лиц, а также нескольких немецких солдат и французских военнопленных из колонны беженцев у дороги Никельсберг – Герцогдорф южнее Арыса [ныне Ожиш, Польша]. У дороги Штоллендорф – Арыс было расстреляно 32 беженца, а у дороги Арыс – Дригельсдорф под Шлагакругом 1 февраля по приказу советского офицера – около 50 человек, большей частью детей и молодежи, вырванных у их родителей и близких в повозках беженцев. Под Гросс Розеном (Гросс Розенско) Советы в конце января 1945 г. сожгли заживо около 30 людей в полевом сарае. Один свидетель видел, как у дороги на Арыс «лежали один труп за другим». В самом Арысе было произведено «большое число расстрелов», видимо, на сборном пункте, а в пыточном подвале НКВД – «истязания жесточайшего рода» вплоть до смерти.

В силезском округе Оппельн военнослужащие 32-го и 34-го гвардейских стрелковых корпусов 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта до конца января 1945 г. убили не менее 1264 немецких гражданских лиц. Частично не ушли от своей судьбы также русские остарбайтеры, в большинстве своем насильно депортированные на работу в Германию, и советские военнопленные в немецком плену. В Оппельне их согнали в публичном месте и после краткой пропагандистской речи перебили. Аналогичное засвидетельствовано о лагере остарбайтеров Круппамюле у реки Малапане [Мала-Панев] в Верхней Силезии.53 20 января 1945 г., после того, как лагерь достигли советские танки, здесь созвали несколько сот русских мужчин, женщин и детей и, как «предателей» и «пособников фашистов», перестреляли из пулеметов или перемололи гусеницами танков. В Готтесдорфе советские солдаты 23 января расстреляли около 270 жителей, включая маленьких детей и 20-40 членов Марианского братства. В Карлсруэ [ныне Покуй, Польша] были расстреляны 110 жителей, включая обитателей Аннинского приюта, в Куппе – 60-70 жителей, среди них также обитатели дома престарелых и священник, который хотел защитить от изнасилования женщин, и т. д. в других местах. Но Иоганнисбург и Оппельн были лишь двумя из множества округов в восточных провинциях Германского рейха, оккупированных частями Красной Армии в 1945 г.

На основе донесений служб полевого командования отдел «иностранных армий Востока» Генерального штаба сухопутных войск составил несколько списков «о нарушениях международного права и зверствах, совершенных Красной Армией на оккупированных германских территориях», которые хотя также не дают общей картины, но по свежим следам событий документируют многие советские злодеяния с определенной степенью надежности. Так, Группа армий «А» донесла 20 января 1945 г., что все жители вновь занятых ночью населенных пунктов Рейхталь [Рыхталь] и Глауше под Намслау [ныне Намыслув, Польша] были расстреляны советскими солдатами 9-го механизированного корпуса 3-й гвардейской танковой армии.54 22 января 1945 г., согласно донесению Группы армий «Центр», под Грюнхайном в округе Велау [ныне Знаменск, Россия] танки 2-го гвардейского танкового корпуса «настигли, обстреляли танковыми снарядами и пулеметными очередями» колонну беженцев 4 километра длиной, «большей частью женщин и детей», а «оставшихся уложили автоматчики».55 Аналогичное произошло в тот же день неподалеку оттуда, под Гертлаукеном, где были убиты советскими солдатами, частично выстрелами в затылок, 50 человек из колонны беженцев. В Западной Пруссии, в неуказанном населенном пункте, в конце января длинный обоз беженцев тоже был настигнут передовыми советскими танковыми отрядами. Как сообщили несколько выживших женщин, танкисты (5-й гвардейской танковой армии) облили лошадей и повозки бензином и подожгли их: «Часть гражданских лиц, состоявших в большинстве из женщин и детей, спрыгнули с повозок и попытались спастись, причем некоторые уже походили на живые факелы. После этого большевики открыли огонь. Лишь немногим удалось спастись».56 Точно так же в Плонене в конце января 1945 г. танки 5-й гвардейской танковой армии напали на колонну беженцев и перестреляли ее.57 Всех женщин от 13 до 60 лет из этого населенного пункта, расположенного под Эльбингом [ныне Эльблонг, Польша], красноармейцы беспрерывно насиловали «самым жестоким образом». Немецкие солдаты из танковой разведроты нашли одну женщину с распоротой штыком нижней частью живота, а другую молодую женщину – на деревянных нарах с размозженным лицом. Уничтоженные и разграбленные обозы беженцев по обе стороны дороги, трупы пассажиров, лежащие рядом в придорожном рву, были обнаружены также в Майслатайне под Эльбингом.58

Об умышленном уничтожении гусеницами или обстреле обозов беженцев, всюду тянувшихся по дорогам и хорошо распознаваемых в качестве таковых, сообщалось из восточных провинций повсеместно, например, из района действий советской 2-й гвардейской танковой армии. В округе Вальдроде 18 и 19 января 1945 г. в нескольких местах подобные колонны останавливали, атаковывали и частично уничтожали, «падавших женщин и детей расстреливали или давили» или, как говорится в другом сообщении, «большинство женщин и детей убивали».59 Советские танки обстреляли под Вальдроде из орудий и пулеметов немецкий госпитальный транспорт, в результате чего «из 1000 раненых удалось спасти лишь 80». Кроме того, сообщения о нападениях советских танков на колонны беженцев имеются из Шауэркирха, Гомбина, где были «убиты ок. 800 женщин и детей», из Дитфурта-Филене и других населенных пунктов. Несколько таких обозов были настигнуты 19 января 1945 г. и под Брестом, южнее Торна [ныне соответственно Бжесць-Куявски и Торунь, Польша], в тогдашнем Вартегау, пассажиров, в основном женщин и детей, пристрелили. Согласно донесению от 1 февраля 1945 г., в этом районе в течении трех дней «из около 8000 лиц убито примерно 4500 женщин и детей, остальные полностью рассеяны, можно предположить, что большинство из них уничтожено аналогичным образом». Правда, за приведенные цифры нельзя поручиться, и они в этом случае представляются завышенными, но все же позволяют увидеть, что гражданское население здесь понесло, видимо, особенно высокие потери.

Из множества сообщенных нарушений международного права всегда, конечно, можно привести лишь некоторые характерные случаи. Например, у советских солдат вошло в твердое правило уничтожать немецких военнопленных, не долго думая. Так, военнослужащие советской 38-й армии в Макове, у южной границы тогдашнего генерал-губернаторства [Польши], в конце января 1945 г. убили 30 немецких солдат, выколов им глаза, отрубив руки и проломив черепа. Советские солдаты (видимо, 8-й гвардейской армии) убили под Мезеритцем [ныне Мендзыжеч, Польша] весь находившийся там фольксштурм из Фюрстенвальде, кроме двух человек, которым, подвергшись надругательствам, удалось уйти. В нескольких километрах от Вартбрюккена красноармейцы из 8-го механизированного гвардейского корпуса 1-й гвардейской танковой армии 19 января 1945 г. расстреляли 15 военнопленных,60 в Хоэнкирхе, округ Бризен, военнослужащие 162-й (или 186-й) стрелковой дивизии 65-й армии 22 января – 10 солдат и 9 гражданских лиц, включая одну женщину, выстрелами в затылок.61

Под Кротошином в тот же день 15 членов фольксштурма были убиты военнослужащими 3-й гвардейской армии, под Петрикау [Петроков], южнее Лодзи, 9 немецких солдат – военнослужащими 9-го гвардейского танкового корпуса, на перекрестке дороги Пальциг – Никкерн 20 солдат, включая обер-лейтенанта медицинской службы, видимо, санитарный персонал, и двое женщин – военнослужащими 33-й армии, под Зеефельдом близ Реппена [ныне Жепин, Польша] 5 молодых курсантов унтер-офицерской школы – военнослужащими предположительно 69-й армии и т. д. в бесчисленных населенных пунктах.62 В лесной сторожке под Зольдином советскими солдатами 2-й гвардейской танковой армии были убиты семья лесника и все находившиеся там беженцы, неподалеку оттуда заживо сожжены немецкие солдаты, которые укрылись в сарае.63 Еще в 1995 г. под Зольдином (Мыслибуж) было обнаружено массовое захоронение с останками 120 гражданских лиц.

Из зверств, продолжавших регистрироваться в Восточной Пруссии, также можно привести лишь немногие. Так, красноармейцами 3-го гвардейского кавалерийского корпуса близ небольшого населенного пункта Толльниккен были расстреляны: семья из 7 человек, включая маленьких детей, поскольку родители воспротивились изнасилованию двух своих дочерей, а также молодой человек, крестьянин и трое немецких солдат.64 Более детальные расследования, как под Гумбинненом, Голдапом, Эльбингом и в некоторых других местах, всегда удавалось провести лишь в случае нового занятия потерянной территории немецкими войсками, что случалось достаточно редко – так, в захваченных 28-30 января 1945 г. частями 10-го танкового корпуса 5-й гвардейской танковой армии населенных пунктах вокруг Прейсиш-Голланд [ныне Пасленк, Польша]. В донесении Группы армий «Север» от 2 февраля 1945 г. сказано, например, что в Гёттхендорфе, Дёберне, Борденене жителей перебили или расстреляли. «В Гёттхендорфе под Прейсиш-Голландом, – говорится в донесении, – только в одной комнате лежат 7 убитых гражданских лиц, среди них 2 пожилые женщины, 2 мужчин, мальчик около 14 лет. В углу скорчившись – 9-летний мальчик с совершенно разбитым черепом, и над ним 15-летняя девочка с исколотыми руками и расцарапанным лицом, штыком изрезаны грудь и живот, нижняя часть тела совершенно голая. 80-летний дедушка лежал застреленный перед дверью.»65 И здесь опять же красноармейцами были «расстреляны на дороге военнопленные немецкие солдаты, а также несколько отпускников из Вермахта».

Когда немецким войскам в конце января удалось освободить «от советских извергов» (175-й стрелковой дивизии во главе с полковником Дроздовым, принадлежавшей к 47-й армии под командованием генерал-полковника Гусева) померанский городок Прейсиш-Фридланд [ныне Дебжно, Польша] и окружающие населенные пункты, судебные и санитарные офицеры немецкой 32-й пехотной дивизии провели допросы среди выживших. В докладе командования 2-й армии от 14 февраля 1945 г. констатируется: «В Прейсиш-Фридланде и в деревне Цискау 29 и 30 января были расстреляны после мучительнейших пыток большинство находившихся там мужчин. Дома и квартиры были разграблены, разрушены и подожжены. По женщинам и детям, которые хотели спастись бегством, большевистские убийцы стреляли из винтовок и пулеметов».66 В Прейсиш-Фридланде и соседних населенных пунктах расследования «выявили и другие зверства». Так, вблизи имения Танненгоф после освобождения были найдены 15 немецких солдат, убитых выстрелами в голову. В Линде 29 января 1945 г. были «убиты 16 жителей, изнасилованы не менее 50 женщин, минимум 4 женщины убиты после изнасилования». Изнасилована была, в частности, и 18-летняя девушка, лежавшая подстреленной в своей крови. В Цискау тоже были расстреляны «после мучительнейших пыток» гражданские лица, а также укрывавшиеся солдаты, включая военнослужащего ВМФ, и изнасилованы женщины, отчасти многократно, среди них «86-летняя старуха и 18-летняя девушка из Бромберга [ныне Быдгощ, Польша], скончавшаяся в страшных муках». «В Цискау, – сказано в заключении доклада командования 2-й армии, – жену офицера прибили гвоздями к полу. После этого большевики оскверняли ее до смерти.»

Примечания

1. Die Vertreibung der deutschen Bevolkerung, S. 60 E ff., S. 79 E ff.

2. Vertreibung und Vertreibungsverbrechen, S. 28 ff.

3. Murawski, Die Eroberung Pommerns, S. 18.

4. Kilian, Die «Muhlberg-Akten», S. 1144.

5. Якушевский, Расстрел в клеверном поле.

6. Montgomery, Memoiren, S. 399 ff.

7. Keating, Das Verhalten der Roten Armee, S. 201.

8. Zayas, Die Anglo-Amerikaner und die Vertreibung, S. 86.

9. Vertreibung und Vertreibungsverbrechen, S. 11, S. 22, S. 40.

10. Ebenda, S. 34, S. 48; Fischer, Kleiner Kriegsverbrecher.

11. Winters, Sowjetunion; Gillessen, Gut ausgerustet und stets in hoher Kampfbereitschaft.

12. Birke, «Schlagt sie, totet sie!».

13. Filip, Untaten an Deutschen.

14. Kohler, Als in Aussig die Jagd auf die Deutschen begann.

15. Vertreibung und Vertreibungsverbrechen, S. 54.

16. Semiryaga, Wie Berijas Leute in Ostdeutschland die «Demokratie» einrichteten, S. 742. См. также в последующем.

17. Holm, Gutsbesitzertochter und Hitlerjungen als Zwangsarbeiter; Pfeiffer, Mit 15 in die Holle; Klier, Verschleppt ans Ende der Welt.