Питер Брасси еще раз сошел с лодки и направился берегом вниз по реке. Дойдя до конца острова, он повернул назад, уже по другой стороне, внимательно осматривая все встречавшееся на пути, а также и противоположный берег реки. Он почти уже достиг противоположной оконечности маленького островка, не заметив ничего особенного, как вдруг ему бросилось в глаза старое, дуплистое дерево, плывшее по течению прямо на остров, так что в скором времени оно должно было или пристать к кустам, росшим на берегу, или же проплыть на очень небольшом от них расстоянии.

Нет сомнения, что старое, сломанное дерево, плывущее по течению само по себе, не может возбудить никакого подозрения, потому что обыкновенно в дождливое время множество таких стволов несется по реке; но разведчик был человек, уже много лет боровшийся с дикими и привыкший к их различным хитростям. У него вошло в привычку относиться недоверчиво ко всему окружающему и тем самым предотвращать опасность, а потому и плывшее мимо него дерево показалось ему подозрительно, и он не оставил его без внимания, хотя и не мог объяснить себе, какого рода опасность могла угрожать ему.

— Кто знает, — ворчал он про себя, спрятавшись за густой куст и устремив пытливый взор на дерево, — кто знает, не скрывается ли под этим старым стволом индеец, который плывет сюда с целью разведать о наших силах, чтобы донести потом обо всем подробно своим раскрашенным чертям? А может быть, вместо одного в густых ветвях дерева скрывается полдюжины их? Я слишком хорошо знаю проделки этих негодяев, и если они думают надуть старого Питера, то жестоко ошибаются. Должно быть, мне придется пустить пулю в это дерево!

Тут разведчик притаился и спокойно выжидал в продолжение нескольких минут.

Между тем дерево, подплыв, остановилось в нескольких футах от острова. Питер не заметил ничего особенного, кроме пучка сухих ветвей, которые, казалось, сами собой застряли между крепкими сучьями дерева. Он уже решил было, что потерял напрасно время, как вдруг сухие прутья зашевелились, и из них вылезла голова индейца, осторожно озиравшегося по сторонам.

«Погоди, старый приятель, я пошлю тебе кое-что на память», — подумал Питер со злой улыбкой, тщательно прицелился и выстрелил.

«Пф!..» Вспыхнул порох на полке, но выстрела не последовало, а громкий удар курка открыл индейцу близкого врага. Он мгновенно нырнул в воду, схватился за один из нижних сучьев, стараясь из всех сил придать дереву другое направление, чтобы оттолкнуть его от берега и таким образом избежать угрожавшей ему опасности. Но дерево оказалось чересчур тяжелое; силы одного человека не могли заставить его так быстро изменить направление, и потому, несмотря на все усилия индейца, один конец ствола уперся в берег, и все дерево стало поворачиваться к нему, так как и течением его сильно прибивало к берегу. Индеец, Видя, что все его старания напрасны и что опасность неизбежна, выпустил из рук сук, поплыл под водой к восточному берегу и вынырнул между нависшими густыми кустами, чтобы перевести дыхание.

Здесь он был на минуту в безопасности, не рискуя быть замеченным Питером, который в это время, подбежав к дереву, ожидал появления врага на поверхности воды.

Заняв этот пост, он насыпал свежего пороха на полку, не переставая зорко следить за деревом; но так как индеец не показывался слишком долго, то разведчик, начиная отгадывать истину и боясь, чтобы враг не ушел от него, принялся слишком неосторожно и торопливо осматривать все кусты.

Скрывшись в кустах, как было уже раньше сказано, дикарь мог видеть каждое движение Питера, который мало-помалу приближался к нему. Глаза хитрого индейца сверкнули огнем мести при виде одного бледнолицего и при мысли о возможности выскочить из своего убежища и тотчас же покончить с ним. «Ах! Если он выйдет победителем из этой битвы, если ему удастся добыть скальп белого, какую зависть возбудит он в своих товарищах!» Одну секунду он, казалось, совсем поддался этой мысли и уже готовился сделать прыжок, но успел вовремя остановиться, заметив, что ненавистный белый был вооружен винтовкой и ножом, тогда как у него был только нож и томагавк. Превосходство вооруженного врага заставило осторожного дикаря снова спрятаться и ждать более удобной минуты.

Разведчик, неутомимо отыскивая индейца, шел прямо на него. Дикарь без шума нырнул в воду и оставался там до тех пор, пока белый, осмотрев кусты, пошел дальше. Мысль, что ненавистный враг ускользнул, убежал от него, до того разозлила Брасси, что он безрассудно предался своему гневу. Он неосторожно раздвигал и осматривал все кусты на берегу и при этом бранился такими непозволительными словами, которые не были бы особенно приятны для слуха образованного человека; но брань не производила никакого впечатления на того, кому предназначалась, так как индеец ни слова не знал по-английски. По тону разведчика он тотчас смекнул, что этот последний страшно рассержен, что сильно обрадовало его и подало надежду легко справиться с противником.

— Только высунься, только покажись, красное чудовище! — вскричал Питер. — Ты и все твое отродье можете только ползать и пресмыкаться, как ехидны, при приближении человека. Но если я увижу хотя только на секунду твое размалеванное лицо и если это проклятое ружье не изменит мне, то ты будешь помнить Питера-Дьявола. Проклятое пресмыкающееся чудовище!

Дав волю своим чувствам, Питер прошел таким образом шагов тридцать по берегу, но все-таки не находил и следа своего врага. Тогда он бросился налево, в кустарник, чтобы пройти на ту сторону острова, где находились его друзья; но едва сделал он несколько шагов в этом направлении, как услышал позади себя шорох. Мигом прыгнул он в сторону и укрылся за стволом дерева, чем только и спас себе жизнь, так как в ту минуту, как он отпрыгнул, дикий, следовавший за ним, твердой рукой пустил томагавк в его голову.

Разведчик, снова увидев неожиданно своего врага, с быстротой молнии схватил ружье и, почти не целясь, выстрелил в него в то время, когда тот перепрыгивал от одного куста к другому. Снова произошла осечка… Питер с проклятьем бросил ружье на землю, схватил нож и кинулся за диким, который уже собирался соскочить в воду. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедить индейца, что теперь его противник вооружен не лучше его самого; с криком ярости он обернулся к нему, и через мгновение началась кровавая борьба. Эта непродолжительная борьба должна была кончиться смертью одного из них. Хотя белый был выше ростом и обладал большей силой, но дикарь был ловчее и увертливее. Пользуясь тем, что Питер в ярости забыл всякую осторожность, дикарь нанес ему значительную рану в грудь и тем еще более взбесил его; разведчик повел свою атаку еще неосторожнее, давая тем самым перевес индейцу, который нанес ему еще три раны — две в правую руку и одно в бедро. К счастью Питера, ни одна из этих ран не была опасна.

Разведчик спохватился и начал действовать осмотрительнее против своего врага и стал больше защищаться, чем нападать: он понял, что иначе битва будет иметь для него дурной исход.

Тихо, шаг за шагом, отступал он, чем возбудил ярость индейца, который, не подозревая в этом маневре военной хитрости бледнолицего, все смелее и смелее нападал на него; вдруг Питер совершенно— неожиданно увернулся от дикаря и так сильно ударил его в грудь, что тот, почти бездыханный, повалился на землю.

С криком торжества вонзил разведчик нож прямо в сердце своей жертвы и по привычке собирался уже скальпировать убитого, но вспомнил недавний выговор своих друзей и, ворча, оставил свое, намерение, довольствуясь лишь поясом и ножом индейца. После этого он взял себе томагавк, торчавший в дереве, поднял брошенное ружье и тогда только обратил внимание на свои раны, из которых текла кровь. Он зажал их рукой, чтобы хотя бы немного остановить кровь, потом взошел на ближайшее возвышение и начал осматривать противоположный лесистый берег. На этот раз он не заметил ничего подозрительного.

День был жаркий, солнце стояло довольно высоко, и река, на гладкой поверхности которой не видно было ничего, спокойно извивалась серебристой лентой. Торжественная тишина царила в девственном лесу; ничто не обнаруживало, что под его зеленой листвой живут тысячи диких зверей и что там таятся человеческие существа, помышляющие лишь о разбое и кровью утоляющие свою адскую кровожадность.

— Если не ошибаюсь, красные черти выдумывают еще какую-нибудь дьявольскую проделку, — проворчал разведчик. — Я знаю эту тишину: они, очевидно, дожидаются возвращения этого молодца, чтобы прежде узнать результаты его рекогносцировки, но я выманю лисиц из норы.

С этими словами, как бы пораженный неожиданной мыслью, он поспешил назад, в кусты, и встал на стволе дерева, на котором прибыл несчастный индеец.

— Я здесь, презренная сволочь! — вскричал он и огласил лес воинственным криком на целую милю вокруг, махая над головой томагавком.

Но едва этот дикий крик замер вдали, как мимо его головы просвистела пуля и сорвала у него с левого виска прядь волос. Питер бросил быстрый взгляд на восточный берег, откуда до него донесся звук спущенного курка, и увидел небольшое облако дыма, поднявшееся над густым кустарником.

— Да, это похоже на вас! Теперь я знаю, куда вы спрятались, раскрашенные обезьяны! — прошептал хладнокровно Брасси и, испустив насмешливый крик, сошел со своего опасного места — он не хотел больше служить целью для стрелка, который промахнулся только на дюйм. Спрятавшись за кустарником, он еще раз насыпал свежего пороха на полку и выстрелил по тому направлению, откуда поднялся дым; но по-прежнему порох только вспыхнул, а выстрела не последовало. Проклиная того, кто заряжал ружье, Питер небрежно перекинул его через плечо и пошел к лодке, чтобы рассказать беглецам о случившемся и посоветовать им немедленно отправиться в путь.

Едва он сделал несколько шагов, как услышал что-то вроде ружейного залпа. Опасаясь, что его друзья подверглись нападению, он ускорил шаги и через некоторое время достиг маленькой бухты, но лодки там уже не было. Он побежал опять к нижней оконечности острова и тут заметил судно, стоявшее футах в тридцати от берега. Все находившиеся на нем были в крайне возбужденном состоянии.

Но возвратимся к нашим друзьям.

Вскоре после ухода лазутчика они решили выйти из своего убежища, что и привели в исполнение, когда Мабель принесла с берега готовую пищу и потом по просьбе Эдуарда вместе с другими женщинами разместилась в каюте.

Сначала Эдуард и его дядя имели намерение направить судно по течению, держаться у входа в маленькую бухту; но страшные крики, раздававшиеся на острове, виновниками которых, как мы знаем, были Питер и его противник, заставили их тотчас же отплыть дальше. Удалившись на такое расстояние, чтобы можно было достигнуть лодки вплавь, они бросили якорь и стали дожидаться возвращения лазутчика.

В напряженном ожидании путники не сводили глаз с острова, но вдруг воздух огласился воинственным криком, который они приняли за крик дикаря; вслед за этим раздался отдаленный выстрел, а за ним последовал новый крик. Все это привело путников к заключению, что Питер или убит, или захвачен в плен, почему решили тотчас же сняться с якоря. Но беспокойство их еще более усилилось, когда с восточного берега раздался залп, так верно направленный, что некоторые пули ударились в борт лодки, хотя, к счастью, никто не был ранен. Этот же самый залп заставил Питера поспешить с возвращением.

Теперь лазутчик, завидев друзей, известил их о своем прибытии громким одобрительным криком. Держа ружье в левой руке высоко над водой и действуя одной правой, он вплавь достиг лодки, в которую и влез с помощью Эдуарда.

— Вы, кажется, ранены, Питер? — был первый вопрос молодого человека после того, как он молча приветствовал лазутчика пожатием руки. — Ваш вид говорит, что вы выдержали жестокую схватку с врагом.

— Вы делаете из мухи слона, — с невозмутимым спокойствием отвечал раненый. — Один из индейцев приплыл сюда под стволом дерева, но я выследил шпиона, и если бы не это проклятое ружье, которое каждый раз, как я хотел употребить его в дело, давало осечку, то вся эта история окончилась бы скорее, и я возвратился бы сюда уже давно. А тут пришлось схватиться врукопашную… Кто победил, об этом говорит мое присутствие здесь…

— Только одно слово, — прервал его Эдуард, слушавший до сих пор с нетерпением. — Одно слово, Питер, но только сюда, сюда! — И с этими словами он увлек его под защиту маленького укрепления. — Скройтесь от врагов: из чащи кустов сделан был залп в нашу лодку. Но скажите поскорее, есть индейцы на острове?

— Только один мертвый, — спокойно отвечал Питер. — Несмотря на это, по моему мнению, чем скорее мы достигнем озера, тем лучше. Я думаю, что днем нам будет безопаснее плыть, потому что индейцы не смогут попасть в нас с берега, а в воду не посмеют сунуться под наши выстрелы.

— Давайте же тотчас вытаскивать якорь, так как каждая минута, которую мы потеряем здесь, уменьшает нам возможность спасения, — торопил Эдуард.

— Я тоже думаю так, — отвечал Питер, — но мне кажется, что больному старику, — прибавил он с сочувствием, указывая на отца Эдуарда, — было бы лучше, если бы он вошел в каюту и немного отдохнул. Мы справимся и без его помощи.

— Милый отец, — упрашивал с детской нежностью Эдуард, — войди, пожалуйста, в каюту и отдохни. Ты слишком слаб, чтобы оставаться здесь с нами.

— Но оставьте мне ваше ружье, — сказал Питер, — потому что мое уже несколько раз давало осечку, а в случае появления какого-нибудь красного негодяя без ружья я буду, как без рук.

— Что сделалось с вашим ружьем? — спросил Эдуард, вытаскивая шомпол из ружья. — Вы говорите, что оно отказывается служить?

— Три раза, молодой человек, я стрелял, и три раза только вспыхнул порох на полке.

— Нет ничего мудреного, — отвечал Эдуард, опуская шомпол в дуло ружья, — здесь только одна пуля без пороха. Пелег, это опять твое дело?

— Что это значит? — строго спросил дядя Амос дрожащего Пелега. — Пуля в дуле без пороха, и это в такое время?

— Я… я… думаю… я забыл положить… пороху, — запинаясь, отвечал Пелег, дрожа всем телом под мрачным взглядом своего опекуна.

— Ну, — сказал тот, взяв кусок каната, — я думаю, что лучше сделать тебе раз навсегда хорошее внушение.

«О Боже мой, Боже мой!» — прошептал Пелег, падая в смертельном страхе на колени. Он знал, что дядя беспощаден, когда рассердится.

— О! Только на этот раз не бейте меня, милый дядя, и я никогда не буду делать этого, никогда, во всю мою жизнь!

— Брат Амос, прости ради меня бедного мальчика, — просил больной Давид Штанфорт рассерженного брата.

— Давид, — твердо сказал Амос, — не вмешивайся и предоставь мне сделать свое дело. Он должен наконец понять, что по его вине наша жизнь может подвергнуться опасности.

— Но не наказывай его на этот раз, Амос! Может быть, это последняя милость, которую я прошу у тебя, потому что, не знаю почему, но чувствую, что вскоре с одним из нас случится несчастье. Подумай только, — прибавил больной с ласковым упреком, — что он еще молод, робок и не привык к борьбе с индейцами. Он впервые стрелял в человека, немудрено, если в минуту сердечной тревоги он сделал ошибку, зарядив ружье не так, как следовало.

— Ну, хорошо, — отвечал ему мягко брат, — из любви к тебе я прощу его, но он должен помнить, что в день расчета я не забуду этого.

— Ах, брат! День расчета предстоит и всем нам, — торжественно произнес больной, — и при нашем положении он может наступить очень скоро. Мы должны быть сострадательны и милостивы, чтобы иметь надежду на то же у Великого Судьи.

Его слова были слишком справедливы.

Все мужчины находились на западной стороне маленького форта и, таким образом, были защищены от тех индейцев, которые сделали первый залп с восточного берега, и в то же время совершенно открыты для выстрелов тех дикарей, которые могли засесть на западном берегу. Но до этого берега было довольно далеко, и, кроме того, им нечего было особенно опасаться, так как индейцы вообще не пользуются славой хороших стрелков. Замечательно, что это племя за немногими исключениями не может освоиться с употреблением винтовок, тогда как белые в самое непродолжительное время выучиваются стрелять из них и часто с замечательным искусством. Амос Штанфорт бросил тотчас же канат, предназначенный для наказания Пелега, и был уже около Эдуарда, чтобы помочь ему поднять якорь, как вдруг он услышал выстрел и увидел на западном берегу белое облако дыма. В то же мгновение брат его упал на руки Пелега, который испустил громкий крик ужаса.

— О мой отец! Мой бедный отец убит! — вскричал Эдуард, подбежав к Пелегу и взяв отца себе на руки. — Дядя Амос! Посмотрите сюда. Боже мой! Дорогой, милый отец! — И, заливаясь горькими слезами, он указал на маленькую круглую рану на лбу отца.

Невозможно описать сцену глубокого отчаяния, которая затем последовала. Женщины, забыв об опасности, выбежали из каюты и столпились в смертельном страхе вокруг умирающего, который хотя еще и дышал, но уже совсем потерял сознание.

Бедная вдова в немой скорби ломала руки, дочь в изнеможении опустилась на колени, а тетка Эсфирь жалобно молила о помощи. Мабель, бледная как мрамор, была живым изображением горя и сожаления, а Пелег бегал по лодке и как безумный кричал: «Убийцы, убийцы!» Брат, скрестив руки и поникнув головой, стоял, опершись на ружье, и тихие слезы текли по его щекам. Лазутчик стоял возле с серьезным лицом, бросая беспокойные взоры то на один, то на другой берег. Эдуард же припал к отцу, крепко сжимая его в своих объятиях, и просил его сказать последнее «прости» прежде, чем он переселится в вечность.

Но старик был безмолвен. Печать смерти лежала на лице этого любимого отца и мужа. Через несколько минут сердце Давида Штанфорта перестало биться, и душа его перешла ту невидимую границу, которая отделяет нас от того мира.

— О Боже мой, он умер! — простонал Эдуард, кладя бережно на дно лодки труп отца, и отвернулся, чтобы в слезах излить свое горе.

Между тем целый град пуль посыпался в лодку; с обоих берегов раздавались выстрелы, сопровождаемые громким криком диких, торжествовавших, что им удалось отомстить за смерть своего товарища. Вслед за тем на одном берегу появилось около двадцати красных воинов, а на другом человек десять.

— Скорее, если вам дорога жизнь! — закричал Питер испуганным женщинам. — Спрячьтесь в форте, а то нам придется оплакивать еще новую, большую потерю. А мы, — обратился он к мужчинам, когда женщины исполнили его приказание, — покажем красным чертям, что мы не все умерли. Нас трое с заряженными ружьями, и мы можем положить троих из них. Но поскорее, а то негодяи опять спрячутся в свое зеленое убежище, и мы упустим хороший случай.

Эдуард и его дядя, которые, подобно лазутчику и Пелегу, укрылись за бортом лодки, подняли при этом приказе головы; каждый прицелился в того или другого из толпы индейцев, давших такой гибельный залп.

— Готово! — скомандовал Питер. — Стреляй!

Раздался дружный залп, и, когда рассеялся пороховой дым, наши друзья заметили большое движение в толпе диких, и вслед затем они исчезли, как будто бы их поглотила земля.

— Дурни, могли бы догадаться об этом, — прошептал Питер, разражаясь смехом.

Но этот смех вовсе не был приятен ушам его огорченных спутников и вызвал болезненный стон в каюте.

— Простите, друг, — сказал Эдуард тоном упрека, — если я скажу вам, что ваш смех неуместен. Для нас всех этот час есть час скорби. Подумайте, что здесь рядом лежит труп моего бедного отца.

— Да, правда, — прошептал честный охотник, смущенное лицо которого тотчас же сделалось серьезным, — я не подумал об этом. Мы, суровые воины, слишком привыкли к смерти. Мне сердечно жаль, что я оскорбил ваши чувства; я сделал это без всякого намерения. Да, наверное, отец должен быть очень близок сердцу человека, я чувствую это, хотя никогда не знал отца.

— Хорошо, хорошо, — отвечал Эдуард, крепко сжав его мускулистую, сильную руку. — Нужно только посмотреть в ваши честные глаза, чтобы убедиться в искренности ваших уверений. Дело сделано. Ни слова больше об этом.

Лишь только Эдуард и его дядя вытащили якорь, и лодка, увлекаемая течением, стала тихо скользить по реке, Питер снова зарядил ружья, а дядя с племянником вернулись к своему умершему родственнику, положили его на дно лодки и прикрыли парусиной, чтобы защитить его от лучей солнца. Оба опустились на колени перед дорогими останками и молча предались отчаянному горю, от которого сердце разрывается на части.

В это время лазутчик, который стал на место рулевого, направил лодку на середину реки и таким образом достаточно обезопасил себя от неприятельских пуль. В таком положении ему удобнее было наблюдать за окрестностями. Но вдруг, когда судно через некоторое время достигло крутого изгиба реки, находившегося ниже острова, и лазутчик внимательно осмотрел правый берег, то по его серьезному лицу пробежала тень заботы; он отскочил от руля к якорю, спустил его без помощи своих спутников и вскричал:

— Товарищи, я не хотел бы пугать вас, но если это не называется опасностью, то пусть больше никогда в жизни я не возьму ружья в руки!