Мы познакомились с Иваром, когда оба пытались найти работу в сфере общественного питания и встретились на собеседовании, чтобы устроиться в один из новых ресторанов Риги. Многие выходили из дверей отдела кадров с тоскливыми лицами, но нам повезло, и нас обоих приняли. Меня барменом, а Ивара завзалом в ресторане.

Наши отношения сразу сложились хорошо. Мы оба были женаты, у него рос сын, у меня двое. Его жена была очень эффектная женщина, когда она заходила к нам на работу, все мужчины переглядывались, восхищаясь ее внешностью.

Все работники относились к своему начальнику с уважением, он был в меру строг, справедлив и с потрясающим чувством юмора. В этом мы с ним соперничали, и очень часто последнее слово оставалось за ним. Но когда к Ивару приходила жена, он менялся прямо на глазах, его плечи сутулились и взгляд становился неуверенным, даже заискивающим. Это здорово отличалось от того, каким он был большую часть времени на работе. Но она уходила, и он становился прежним.

Так проходил год за годом. Мы несли свою службу: я у бара трепался с публикой, артистично мешая коктейли, а он встречал и провожал этих же клиентов.

Казалось, что мы друг про друга знали почти все. Мы часто вместе выпивали, а потом тревожили сон своих жен ночными звонками из баров, сообщая им, что у нас все в порядке.

Однажды после серьезного загула я притащил Ивара домой к самым дверям и, прислонив к ним, нажал на дверной звонок, а сам скрылся в темноте за углом на этаже. Его жена, открыв настежь дверь и не говоря ни слова, размахнулась и ударила его по голове толстым томом Большой советской энциклопедии. Он рухнул, как подкошенный, в дверной проем. Она крепко взяла его за руку и втащила внутрь. Так мне в первый раз показалось, что не все у них так сладко.

Ивар никогда ничего не рассказывал о своих домашних взаимоотношениях, да меня это и не очень интересовало. У каждого свои проблемы. Ко мне он относился, как к своему брату, всегда старался в чем-то помочь, а если дело касалось работы, он независимо от того, прав я или нет, всегда был на моей стороне.

Это было в воскресенье. Народу днем в баре в последний выходной день почти не бывает. Может, зайдет один-другой опохмелиться после бурной субботы – и домой, готовиться к рабочему дню.

Я от нечего делать протирал и без того чистую барную стойку, мыл кофейный аппарат, в общем, развлекал себя чем мог. В конце зала скрипнула двухстворчатая дверь, и вошел Ивар. Он как-то замедленно подошел к стойке и попросил:

– Налей-ка мне сто грамм! Хреново мне сегодня!

И замолчал.

Я налил ему, а заодно и себе. Мы чокнулись стаканчиками и выпили. Я не лез к нему с расспросами, и так было видно, что не все у него ладно.

– Налей мне еще, – он пододвинул по стойке стаканчик в мою сторону. Я налил ему, не забыв и о себе, в ожидании, когда он со мной поделится. Опрокинув в себя водку, он закашлялся, и на глазах у него выступили слезы. Но мне показалось, что эти слезы выступили совсем не от кашля.

Было видно, что Ивару очень тяжело, но сам он об этом рассказывать не хочет. И я после очередной выпитой с ним рюмки спросил:

– Ивар! Что случилось? Кто-то умер?!

Он посмотрел на меня глазами, в которых опять появились слезы:

– Мы с этой женщиной были вместе двадцать лет! Она ко мне только что приходила и сказала, что между нами все кончено! Она выходит замуж и хочет нормальную семью, а не редкие встречи! Ты понимаешь, мы были вместе двадцать лет… – повторил он.

Я был ошарашен таким известием и удивился: столько лет отработать вместе и не проболтаться, даже по пьянке. Тем более, я знал, что ближе друзей, чем я, у него не было. Но в таком состоянии я его никогда не видел и чувствовал, что он на грани срыва. Не знаю, как мне это пришло в голову, но я посмотрел на него и проникновенно спросил:

– Вот интересно, когда ты умрешь, она придет к тебе на похороны или нет?

Он посмотрел на меня изумленно, переваривая сказанное. Потом, когда до него, наконец, дошло, он чуть не подпрыгнул на месте и срывающемся голосом бросил мне в лицо:

– Да я вас всех переживу! Ну, ты мудак!

От расстройства и злости он сплюнул на пол и быстрым шагом пошел к выходу, там развернулся, посмотрел на меня, опять плюнул, повторив: «Ну, ты редкостный мудак!» – и захлопнул за собой створки двери, которые еще долго раскачивались на петлях.

Когда вечером стала прибывать публика, он провожал гостей до столиков, иногда смотрел на меня, качал головой и уходил из зала.

Через несколько дней он меня простил, понимая мою дурацкую терапию, от которой его мысли переключились и стали работать совсем в другом направлении. Он все также оставался моим близким другом.

Через некоторое время я ушел из ресторана. Мы редко встречались, в основном, это было случайно или на пляже, где Ивар прогуливался под ручку со своей женой. И я уже почти забыл ту историю.

Мне позвонили утром, когда я ехал на работу: «Слушай! Тут дело такое, Ивар умер!» У меня все перевернулось внутри. Я мысленно увидел его перед собой живым, веселым.

В церкви собрались в основном все знакомые. По центру зала был гроб с телом моего друга, рядом стояли плачущая жена и сын с черным от скорби лицом. Священник читал отходную молитву, а я вспоминал его живого и мысленно улыбался оттого, что мне повезло быть другом этого человека. Потом я незаметно оглядел всех, кто присутствовал в церкви, и увидел возле самого входа женщину, которая буквально обливалась горькими слезами. Когда отпевание закончилась, все вышли на улицу. Я не спускал взгляда с этой незнакомки, она держалась от всех в стороне. Ее, похоже, никто здесь не знал.

Она все-таки пришла.

После первых пятидесяти пошли вторые, потом третьи. Когда стало по-настоящему хорошо, Виктору захотелось поделиться с другом своими удивительными снами на этом острове.

Вовка к этому отнесся серьезно и сам признался, что и ему тут такое приснилось, все как наяву, ну просто сон в летнюю ночь не по Шекспиру. Словно ему опять двадцать четыре, он работает барменом в ресторане, – и стал подробно описывать, что произошло во сне…