К сожалению, продлить номер ещё хотя бы на один день было невозможно. Радовало только то, что Лере не надо собирать вещи, – вчера мы достали из чемодана только зубные щётки и пасту. Лифт был настолько маленький, что поместиться в нём вдвоём и с багажом было невозможно, я оставил Леру наверху, а сам отправился с ним вниз. Было как-то грустно отсюда уезжать, от этой любезной хозяйки, от этих больших банок с домашним вареньем и вкуснейших домашних булочек, которые пекли прямо здесь, и не из мороженого теста, а из самого что ни на есть ручного замеса (это я подглядел в окно кухни, как пекарь вечером работал с ним на большом столе, обваленном мукой), и доброго местного Эльзасского вина.

Валерия спустилась вслед за мной, по её глазам было видно, что она чувствует то же, что и я. Хозяйка вышла нас проводить и приглашала обязательно её навестить, хотя бы просто выпить с ней чашечку кофе. Это было очень трогательно, хотя я понимал, что это просто маркетинговый ход. И я отлично знаю, что мне тут будет хорошо только один день, потом мне станет скучно и будет всё раздражать, но сейчас мне было грустно отсюда уезжать.

Когда мы отъехали на несколько сот метров, я остановил машину и посмотрел на отель, пытаясь получше его запомнить, решив ещё раз обязательно в нём остановиться, а потом поехал дальше, вздымая клубы пыли на этом неасфальтированном участке дороги к трассе на Страсбург.

– Ты знаешь, мне кажется, что в прошлой жизни я жила во Франции, – задумчиво сказала Валерия.

– Не сомневаюсь, что ты была королевой, а я влюблённым в тебя пажом, но так как тогда у нас никаких шансов не было, нас опять спустили на землю, и я снова тебя нашёл!

Она улыбнулась:

– Может быть!

А я в этом почти не сомневался.

Страсбург мне очень нравился, но уже хотелось чего-то нового, мне становилось тут скучновато, тем более что Жорж был всё время занят на своей работе, где принимал жаждущих жить подольше. А профессия геронтолога обязывала его быть внимательным к пожилым людям, и эти дряхлые, цепляющиеся за жизнь старики, уже почти никому не нужные в этом мире, жили только благодаря своим большим накоплениям. В основном это были женщины. Те, кто мог передвигаться самостоятельно, приходили к нему в частный кабинет в центре города возле самой реки два раза в неделю, а тех, у кого ноги уже отказывали, он принимал в клинике геронтологии, которая становилась им домом до самой их смерти. И тут они его донимали с шести часов утра до позднего вечера, жалуясь:

– Доктор, вы знаете, я что-то не очень хорошо себя чувствую! – И это говорит древняя бабуся, которой перевалило за сто лет.

Жорж смотрит на неё удивлённо:

– Выглядите вы прекрасно! У вас что-то болит?

Она же уже забыла, зачем к нему прикатила на своей электрической коляске.

– Погода сегодня хорошая? Не правда ли?

И он вторит ей:

– Да! Просто великолепная, вы можете прогуляться.

И она уезжает обратно в свою комнату. Это продолжается изо дня в день, он практически живёт среди стариков, которые надоели всем, кроме него и тех, кто с ним работает.

– У меня в Ницце живёт мать, ей девяносто два, и она обслуживает себя сама, и когда я к ней раз в год, весной, приезжаю и пытаюсь дать ей какие-то советы, она мне отвечает: «Что ты можешь в этом понимать? Вот мой доктор, тот знает всё! Если мне что-то потребуется, я обращусь к нему!» И мне приходится покорно соглашаться, скрывая от неё, что он всегда звонит мне в клинику и советуется, что ей лучше прописать – ведь он проходил у меня практику и считает меня своим наставником, и ответственность за мою мать грузом лежит на его плечах. Для меня это, конечно, хорошо – я полностью спокоен, а вот ему не очень, – как-то поделился со мной Жорж.

Я набрал номер Жоржа, и он сразу ответил:

– Кабинет доктора Полонского.

– Жорж, это я! Мы хотим сегодня уехать, где-нибудь покататься, поближе к югу.

– Генрих, подождите до завтра, не уезжайте! Я сегодня буду пораньше!

– Конечно, Жорж, мы уедем завтра! Встретимся в «Хилтоне».

– Вуаля! – и он повесил трубку, продолжая любезно беседовать с какой-то старушкой.

– Мы остаёмся до завтра, – оповестил я Валерию, и она была рада провести ещё один вечер с нашим другом.

Этот летний ресторанчик находился на самом берегу канала, возле места, где перекрывались шлюзы. Попивая вино, можно было наблюдать за проплывающими мимо речными корабликами, полными туристов. Пока шлюз наполнялся водой, они с завистью смотрели, как мы с наслаждением потягиваем розовое вино, сидя в столь уютном месте. Они уплывали дальше, потом приплывали другие, и всё повторялось снова. Я даже не сомневался, что они обязательно потом будут искать этот ресторанчик, чтобы оказаться на нашем месте. Я позвонил Жоржу и сказал, где мы находимся. Он ответил, что ему знакомо это место и он скоро будет.

Ждать его пришлось недолго, но мне он показался очень возбуждённым, таким я его ещё не видел.

– У тебя что-то случилось? – осторожно поинтересовался я.

Он посмотрел на Валерию, словно сомневался, стоит ли говорить при ней. То, что она ему очень нравится ещё с первой нашей встречи, я видел всегда. Но всё-таки он начал рассказывать:

– Сегодня я встретил женщину, из-за которой ушёл от жены. Она пришла навещать свою мать, которая живёт у нас в клинике уже больше года. Раньше я её ни разу не видел – у нас же много пациентов и врачей тоже, а с её матерью работал один из моих коллег!

Он явно очень переживал.

– Она почти не изменилась с тех пор, такая же красивая!

Нам принесли ещё одну бутылку розового Анжуйского, официант откупорил ее и налил Жоржу, тот, побалтывая вино в бокале, сделал вид, что его попробовал, но я видел, что он был весь погружен в свои мысли.

– Хорошо! Разливайте! – для такого эстета, как он, это было нетипично.

– Мы с ней столько времени не виделись! Я даже думал, что с ней что-то случилось, а позвонить ей не мог. Я её так часто вспоминал!

И вот спустя столько лет он впервые нам открылся, это было как признание, что мы для него очень близкие люди.

– Мои родители были эмигрантами первой волны из России, они приехали сюда, бросив у себя на родине, в Западной Украине, всё. Поскольку они были дворянами, шансов остаться в живых у них практически не было, и отец решил – надо бежать. Они добрались до Чёрного моря, а оттуда на каком-то корабле вместе с такими же, как и они, приплыли в Ниццу. Моя мать тогда сказала отцу: «Я бы мечтала тут жить!»

Но кто же с ними считался, их всех отправили в шахтёрский городок Хомекоурт, где требовалась рабочая сила.

Так мой отец, потомственный дворянин, спустился под землю в забой. Через год родился я, и отец сразу же решил всё за меня, сказав матери: «Он станет врачом, мне в роду рабы не нужны, и я сделаю для этого всё!»

И он сдержал своё обещание – когда пришло время, меня отправил в Страсбург, в Университет Луи Пастера, где я с отличием сдал вступительные экзамены и был принят без оплаты за обучение. Мои родители были довольны, да и мне в этом городе нравилось. Это была не та глухая провинция, где мы с мальчишками гоняли мяч или дрались. Тут было всё по-другому: красивые женщины, дорогие машины, здесь был другой мир.

Правда, моя мать сделала всё, чтобы привить мне любовь к классической музыке, поэтому, когда мне было уже восемь, родители купили старенькое пианино, и она научила меня музицировать. Чтобы не ушёл родной язык, мы дома говорили только по-украински, это помогало осознавать, что ты славянин, что ты русский. Конечно, отец мечтал когда-нибудь вернуться на родину, но с каждым годом понимал, что это будет невозможно. Наверное, и поэтому, чем больше он это чувствовал, тем сильнее старел. Конечно, этому виной была и тяжёлая работа на шахте.

Его не стало, когда я был на третьем курсе. Вот тогда я по-настоящему осознал, что для меня значил отец и что он для меня сделал.

Тут Жорж замолчал, растрогавшись от воспоминаний, потом поднял бокал.

– За моего отца! Дай бог ему царствия небесного! – сказал он на своём красивом украинском языке и чуть погодя продолжил: – Учиться на медицинском – всегда трудно, времени на отдых практически нет, ты вгрызаешься в науку, понимая, что в этом и только в этом твоё будущее. И всё-таки у меня нашлось время, чтобы встретить её.

Был выходной день, она вышла из магазина женской одежды со множеством свёртков в бумажных пакетах. И тут один из пакетов лопнул, и все свёртки оказались на мостовой. А я как раз бесцельно гулял по городу, проветривая мозги, забитые учёбой. Но, увидев это, я быстро подошёл и стал ей помогать собирать свёртки. Через мгновение из магазина выскочил его владелец и с извинениями: «Мадам Мари, простите, это моя вина!» – тоже стал помогать. Так я впервые услышал её имя, ещё толком не разглядев её лица. А когда увидел, то просто замер и растерялся, как она была хороша. Хозяин магазина положил мне на руки часть свёртков, быстро сбегал за пакетами и, вернувшись, разложил всё, продолжая извиняться. Она не обращала на него внимания и изучающе смотрела на меня: «Спасибо вам за помощь!» Я кивнул и предложил помочь ей всё донести. Она согласилась. Я шёл рядом и не знал, как мне начать разговор, был в каком-то страшном смущении. Тогда начала она: «Мне кажется, вы студент?»

Как она этим меня обрадовала, ведь я мог вот так молча проводить её до дому и просто уйти, больше её никогда не увидев. «Да, я учусь на медицинском в университете!» – «Это очень достойно! Как вас зовут?» – «Простите, я не представился, Жорж».

Её речь и манера держаться говорили, что она не из простого сословия, в ней чувствовалась какая-то недоступность. «Можете называть меня Мари».

Мы остановились возле большого дома с массивной резной дубовой дверью и стеклом с ажурной решёткой. «Большое вам спасибо, Жорж! До свидания!» – нежно улыбнувшись на прощание и забрав свои пакеты, она скрылась за этой дверью, а я понимал, здесь – вход в другой мир и он мне недоступен.

Я шёл в свою крошечную квартирку и фантазировал: «Вот вдруг она заболеет, а я врач, придёт на приём – а там я!» Но так долго ждать я не мог и по возможности приезжал и гулял в окрестностях её дома, рассчитывая на случайную встречу. Почти так и получилось. Однажды она вышла из своего подъезда и направилась прямо ко мне: «Добрый день! Я уже две недели наблюдаю за вами через окно – вы, как часовой, приезжаете сюда в одно и то же время, у вас, наверное, как раз кончаются занятия. Вы случайно не меня караулите?»

Таким красным я не был, наверное, никогда в жизни, хотелось сказать: «Нет, нет, что вы, у меня тут дела!», но я собрался с духом и признался: «Вас!»

Она внимательно на меня посмотрела, словно пытаясь заглянуть в мои мысли: «Ну, пойдёмте тогда прогуляемся!»

Ох, и что я ей только тогда нёс, пытаясь понравиться, и мне это удалось. Я понимал, что она старше меня, но она была прекрасна, а я первый раз влюбился. И мне повезло, она была уже в разводе, и детей у неё не было. Каждый день после занятий я стоял солдатиком возле её подъезда и ждал, когда она выйдет, и она выходила. Прошло больше месяца, пока она не пригласила меня к себе и больше уже не отпустила. Она была первой и, наверное, лучшей женщиной в моей жизни и после окончания университета стала моей женой.

Это были очень счастливые годы, но, к сожалению, у нас не было детей. Хотя меня это не слишком огорчало, наша разница в двадцать лет делала ребёнком меня, и мне это нравилось – всё её внимание доставалось только мне.

Жорж замолчал, разглядывая пассажиров на проплывавшем кораблике, потом продолжил, словно вспоминая:

– Николь пришла ко мне на приём со своей дочкой. Когда она только зашла в кабинет, я почувствовал, что между нами словно проскочила искра. Это была красивая женщина с великолепной фигурой, и к тому же она была моей коллегой, правда, в области психотерапии. Я посмотрел тогда её ребёнка, сделал анализы и назначил новую встречу на следующий день. Она ушла, а я почему-то начал тогда думать о ней. Так всё и началось. Назавтра я предложил ей выпить вместе чашечку кофе, а через две недели мы уже сняли номер в загородном отеле, где провели весь день, вернувшись лишь вечером. Моя жена Мари уже с первого дня почувствовала, что со мной что-то не то. Мне-то казалось, что я самый умный и об этом никто не узнает. Но чем дальше, тем больше – нам уже было мало встречаться раз в неделю, и мы пытались ускользнуть из своих семей, чтобы почаще видеть друг друга. Если муж Николь не обращал на это внимания, а может, ничего и не чувствовал, то моя жена очень переживала и однажды сказала мне: «Жорж, ты подарил мне волшебное время любви, и я не хочу смотреть, как она уходит. Мне очень больно, но мы должны с тобой расстаться!»

Я обнимал её и слёзы ручьем текли из моих глаз, она мне была безумно дорога, но она была непреклонна. И я переехал от неё в этот дом, где сейчас моя квартира и мой кабинет. Всё, чего я достиг в этой жизни, – это её заслуга.

Николь стала приезжать ко мне сюда, теперь для нас всё стало проще, но меня начинали мучить сомнения, нужно ли мне всё это. Когда она сказала мне о своей беременности, я не мог быть уверен, что это ребёнок от меня – она же работала, как говорят, на два фронта, и… кто его знает. Я тогда предложил ей сделать аборт, она поняла мои мысли и сказала, что больше ко мне не придёт! Так за короткое время я потерял двух близких женщин. Наверное, меня Бог наказал за моё непостоянство, но тогда он должен был бы наказать почти всю Францию! – воскликнул он с возмущением.

– Потом я встретил Лиззи из Швейцарии, всё тот же сценарий: муж, дети, как наваждение какое-то в моей жизни.

Жорж разлил по бокалам вино и произнес тост:

– За прекрасных женщин, которые сводят нас с ума!

Мы выпили, и Жорж продолжил:

– И вчера я встречаю Николь в нашем заведении, она пришла навестить свою мать. Как увидел её, сразу всё вспомнилось. Мы договорились назавтра встретиться!

Меня уже давно удивляла французская любвеобильность, с которой я был знаком только по книгам, но после знакомства с Жоржем мне показалось, что я невнимательно читал, и их чувства переливаются через край подобно игристому шампанскому. Недаром его тут создали как символ их чувственности, хотя изобрел его монах.

– Как раз хорошо! Мы поедем дальше, а у тебя будет интересная встреча! – порадовался я за него.

– Несомненно, встреча будет интересной, но опять та же история – она живёт с мужем, – грустно сказал он.

Каждое расставание с Жоржем вызывает у меня печаль, мне почему-то кажется, что мы покидаем его в одиночестве. Мы прощаемся возле его дома, а сами идём вдоль набережной и любуемся красивыми подсвеченными фасадами домов на другой стороне реки и болтаем об удивительных поворотах нашей жизни.

Навстречу нам попадаются редкие парочки, тут можно ходить безбоязненно – появившиеся не так давно чернокожие промышляют по вечерам в самом центре города, недалеко от собора на площади. И всё-таки возле моста мы встречаем стайку этих ребят. Они стоят под мостом, и в темноте поблёскивают их белоснежные зубы, которым я всегда поражался, – есть там нечего, а зубы всем на зависть. На всякий случай засовываю руку в карман, где у меня лежит складной швейцарский нож, и зажимаю его в кулак – если что, так удар получится более жёсткий. Но они, услышав не французскую речь, нас не цепляют, и мы проходим мимо. Они молчат, и в темноте светятся только их зубы – похоже, они улыбаются. Валерия ослабляет руку, которой она в испуге схватилась за меня.

– Кажется, что Страсбург из французско-еврейского города через несколько лет превратится в нечто другое! – комментирую я встречу с темнокожими ребятами. – А ещё несколько лет назад их тут не было вообще!

Валерия мне напоминает:

– Ведь в Риге уже появился один арабский магазин.

И я понимаю – скоро и у нас будет то же самое, если будет европейское пособие по безработице, да ещё оправдается прогноз о глобальном потеплении и морозы отступят. «Пусть уж лучше будут морозы», – решаю я и закрываю для себя эту тему – всё-таки мы на отдыхе. До отеля идти ещё далеко, и я поддаюсь соблазну, увидев на стоянке свободное такси.

Через десять минут мы подъезжаем к ярко освещённому «Хилтону», и швейцар услужливо распахивает двери. Я провожаю Леру в номер, а сам спускаюсь в лобби-бар, мне хочется ещё выпить. Таких ночных любителей пропустить перед сном пару стаканчиков тут хоть отбавляй. Присаживаюсь в свободное кресло возле бара и заказываю двойной виски с содовой. Мне хочется общения, но тут перекинуться словом не с кем, быстро выпиваю и ухожу, все-таки завтра в путь.

Валерия удивлённо спрашивает:

– Почему так рано?

– Там скучно! – скидываю с себя одежду, ныряю под одеяло, обнимаю её и думаю: «Вот это женщина! Спрашивает, не где ты так долго шлялся, а почему так рано!» – и ещё раз понимаю, как мне повезло.