Ещё вечером я позвонил в клинику и узнал, во сколько у неё начинается приём, а утром сидел на скамейке недалеко от клиники и ждал, когда она появится. Её подвёз какой-то мужчина. Перед тем как она вышла из машины, он её поцеловал. И на меня волной накатила ревность. Я не знал, что мне делать – идти за ней или уехать. И всё-таки я поднялся и нагнал её возле самой клиники. Увидев меня, она растерялась и опасливо посмотрела в сторону дороги, где только что попрощалась со своим спутником, но там уже никого не было.

– Я без тебя соскучился! И ужасно захотел тебя увидеть!

Увидев, что машина уже уехала, она немного расслабилась:

– Так приезжать нельзя! Я ведь живу не одна, у меня есть друг, надо быть чуть посерьёзнее! Мог бы мне сегодня просто позвонить, и мы бы встретились в нашем кафе!

Я чувствовал себя мальчишкой, которого отчитывает учительница.

– Ты мне не говорила, что у тебя есть друг! – это у меня прозвучало как-то по-детски обиженно.

– Ты у меня об этом и не спрашивал! Какое это имеет для тебя значение?!

В её словах было слишком много правды, я вёл себя как дурак.

– Извини! Всё, я пошёл!

– Ты мне позвонишь? – спросила она уже примирительно.

Но теперь уже мне шлея попала под хвост:

– Не знаю.

– Я буду ждать! – сказала Лана и скрылась за дверью клиники.

Меня приводило в бешенство, что у неё кто-то есть и то, что я перед этим бессилен. Сев за руль, я попытался взять себя в руки и злился на себя за нелепость моих притязаний и за то, что меня к ней так тянуло.

Я бросил машину в Старом городе и пошёл в свой любимый бар художников, где можно было встретить старых друзей и вместе с ними выпить. И я не ошибся – за столом сидел Нормунд, профессор из Академии художеств, он тоже был не дурак выпить, и я помнил историю его любви к девушке-натурщице. Вот такой собутыльник мне как раз сейчас был и нужен, правда, для виски было рановато.

Мы были рады встретиться. Я заказал себе для приличия кофе и сел к нему за стол. Нормунд был намного старше меня, поэтому сразу заметил, что меня что-то волнует.

– Что у тебя случилось? Все живы-здоровы?

Мне не хотелось кому-то открываться, но я вспомнил, как он мне рассказывал о своей влюблённости, а он тогда тоже был женат, а это меня с ним сближало. И я ему подробно рассказал свою короткую историю. Он внимательно меня слушал и, казалось, полностью понимал.

– Завидую я тебе! Это так прекрасно – переживать, ревновать, страдать, ощущая, что у тебя бурлит кровь. Эх, как мне всего этого сейчас не хватает!

– Нормунд, завидовать тут нечему! Эта женщина никогда не будет со мной! Многожёнства у нас нет, а по углам прятаться, чтобы не расстраивать жену, я не хочу – она мне дороже всех баб на свете!

Нормунд посмотрел на меня скептически:

– Сможешь! Вчера-то ты смог?

– Сейчас другое дело, она с детьми уехала на Мальту. И я свободен, как птица в небе!

– Значит, у тебя будет краткосрочный роман, отпуск от семьи! Налюбишься от души и, поверь моему опыту, через две недели будешь необыкновенно рад видеть свою жену, гораздо больше, чем если бы ты сидел дома. К этому времени твой любовный пожар понемногу затухнет и останутся тлеть лишь приятные угольки воспоминаний! И дома будет даже ещё лучше, чем прежде. У меня это бывало не раз!

С моего языка сорвалось предложение:

– Может, немножко виски?

Нормунд понимающе улыбнулся:

– Почему бы и нет?! Только учти, это тебе не поможет! Если надерёшься, сразу звонить ей будешь! Я всегда так делал.

Нам принесли по пятьдесят грамм хорошего «Тулламора». Чем больше я пил, тем больше вспоминал, как я её целовал там, в море, как пахли её мокрые волосы, когда мы стояли под кроной огромного дуба, как я обнимал её в автобусе, когда мы возвращались домой. Нормунд был прав, мне не становилось легче, я ещё сильнее хотел её увидеть и от этого пил всё больше и больше.

Когда я в очередной раз захотел заказать виски, Нормунд закрыл рукой свой стакан.

– Всё, хватит! Дневная норма уже перевыполнена, да и вечерняя, наверное, тоже. Давай выпьем по чашке кофе и пойдём прогуляемся!

Народ выходил из офисов, расположенных в Старом городе, и растекался по кафе и ресторанам, где в середине дня были дешёвые обеды.

– Смотри, канцелярские крысы повылазили из своих нор! Наблюдаю за ними каждый день, напоминают мою жену: придёт из своей конторы, кофе там за целый день нажрётся, давление от этого вверх, а дома глаза к небу закатит: «Ах, как я устала!» Не люблю я этих сучек!

Нормунд закатил глаза, изображая свою супругу, потом остановился и предложил:

– Пойдём ко мне в мастерскую, ты оттуда ей позвонишь! Хороший предлог, картины ей мои покажем!

Мне понравилась его идея, и я прибавил шаг.

– Привет, это я. Извини за утро! У меня приятель художник, приглашает нас прямо сейчас посмотреть свои новые картины.

Она ответила не сразу:

– Ты, случайно, не выпил?

– Нет, что ты, приезжай! Я буду очень ждать! – и назвал ей адрес мастерской.

– Хорошо, буду через полчаса.

Я не стал ждать, когда пройдёт полчаса, и минут через десять уже спустился из мастерской вниз, а Нормунд стал готовиться к приёму гостьи.

Неподалёку был магазин, я успел туда забежать, купить какую-то замученную розу, бутылку шампанского и коробку конфет, потом быстро вернулся назад, где встал часовым возле дверей подъезда.

Лана пришла даже немного раньше. Я повёл её вверх по старой крутой деревянной лестнице. Она удивлённо и с опаской смотрела на меня, словно гадала, что я придумал в этот раз. Я постучал, дверь открылась, и на пороге показался Нормунд, а я от удивления чуть не скатился вниз.

Он был не в своём обычном растянутом свитере, который придавал ему особый богемный колорит, а в рубашке с элегантным галстуком-бабочкой и со своей неизменной сигарой, которую он вынимал, наверное, только перед сном. Было видно, что за это короткое время он основательно подготовился. Мой рассказ о Лане произвёл на него впечатление, и он хотел в свою очередь произвести впечатление на неё. И у него это получилось.

Она рассматривала его картины, развешенные по всем стенам, подолгу останавливаясь у каждой. А мы понемножку выпивали и наблюдали за её реакцией. Он показал мне взглядом, что моя подруга ему понравилась. Она стала задавать Нормунду вопросы о его живописи, он отвечал, а она не отходила от картин, словно пыталась в них что-то найти. А потом спросила:

– Вы, наверное, любили эту девушку?

Он вопросительно посмотрел на меня, не рассказывал ли я ей что-нибудь. Я отрицательно покачал головой.

– Вы очень проницательны! Она много для меня значила. Но сейчас это уже воспоминание, оставшееся только на полотнах и где-то глубоко во мне.

Лана наконец оторвалась от картин и присоединилась к нам.

Мы с Нормундом начали вспоминать Стокгольм, каждый из нас бывал там по многу раз – он ездил туда с мольбертом, а я по делам и заодно просто прогуляться по ресторанам и дискотекам. Мы вспоминали, как теплоход подплывает к городу, минуя небольшие красивые острова, какая в городе атмосфера в выходные вечером, отметив один серьёзный недостаток – вечером, кроме ресторанов, там выпивки не найти нигде. Она слушала нас с интересом и насмешливо улыбалась нашим мужским проблемам.

Через большое окно открывался изумительный вид на крыши Старого города и церковь Петра. Мне казалось, что это какая-то Северная Италия: кто-то сушил выстиранное бельё на натянутых между домами верёвках, из распахнутых окон выглядывали любопытные хозяйки, переговаривались между собой и заглядывали сверху вниз в чрево города, а ленивые загорали на крышах, чтобы не тащиться к морю через жаркий город, и попивали пиво.

Лана сидела в кресле у этого окна, в руке у неё был фужер с шампанским, но к нему она почти не прикасалась, Нормунд развлекал её рассказами о живописи, а я почти всё время молчал. Потом она извинилась и сказала, что ей пора. Нормунд поднялся и галантно поцеловал ей руку.

– Вы всегда будете желанной гостьей у меня в мастерской, заходите в любое время!

Попрощавшись с хозяином, мы вышли из мастерской. Когда за нами закрылась дверь, я притянул её к себе и захотел поцеловать. Но она отворачивала губы, а я не хотел её так отпускать и нашёл их своими губами. Сначала они были сжаты и тверды, как камень, потом становились всё мягче и мягче, и наконец она сама меня обняла за шею и долго не отпускала. И мы застряли на лестнице…

Внизу хлопнула входная дверь, кто-то поднимался, скрипя ступеньками, наверх. Лана быстро стала поправлять свою одежду, волосы, и мы замерли, как школьники, возле дверей мастерской, прислушиваясь к этим шагам. Потом этажом ниже зазвенели ключи, заскрипела открывающаяся дверь, и опять наступила тишина. Мы стали тихонько спускаться вниз, словно совершили какое-то преступление. Перед тем как выйти из подъезда, я снова поцеловал её в эти неудержимо манящие меня губы.

– Ты ненормальный! Я с тобой больше по подъездам ходить не буду! Как я смогу в таком виде прийти домой? Мне придётся заехать к маме!

Мы вышли из подъезда, я хотел её обнять за плечи, но она отстранилась:

– Генрих, мне правда очень хорошо с тобой, только давай не будем портить друг другу жизнь. Не надо всё это афишировать, а то я буду считать, что сделала большую ошибку!

Я сразу убрал руку и поклялся, что буду делать всё, как она скажет.

– Вот этого тоже не надо! Если ты будешь делать всё, что я тебе скажу, ты мне быстро станешь неинтересен. Просто выполни то, что я сейчас попросила!

– Конечно! – я согласен был пообещать всё что угодно.

Мы расстались сразу за углом дома – так захотела она. Я, как всегда, смотрел ей вслед, мне нравилась её упругая походка, лёгкое женственное покачивание бёдер, и я чувствовал, что она знает, что я смотрю, как она уходит, и думаю, неужели не обернётся. Она обернулась и на прощание махнула мне рукой.