Это была моя самая неудачная поездка во Францию. Я находился на горнолыжном курорте в Италии и только что вернулся в отель с гор, как вдруг раздался неожиданный звонок. Звонила Николь.

– Генрих, у нас беда… Андре умер!

В первые минуты нам с Лерой просто не хотелось в это верить, а потом, когда мы осознали эту страшную правду, не могли сдержать слёз. От нас ушёл самый близкий друг. Но приехать на его похороны мы никак не успевали, и поэтому мы отправились на сороковой день навестить могилу нашего друга на кладбище в городе Хомекоурт.

Когда я прежде приезжал в Страсбург, то всегда с огромным удовольствием бродил по его старинным улицам или сидел на скамейке в парке. Да и сейчас он в общем не изменился, только на улицах стало ещё больше темнокожих, которые стайками собирались в самом центре. Но в этом городе больше не было Жорж, и теперь он казался нам пустым и неинтересным.

С Николь мы встретились в ресторане на канале возле шлюзов, где мы часто бывали вместе с Жоржем. Её трудно было узнать: волосы подёрнула седина, глаза опухли от пролитых за эти дни слёз. Она держалась изо всех сил, рассказывая, как это произошло:

– За день до ухода на пенсию он велел мастеру снять с его двери табличку, на которой было написано «Главный врач д-р Жорж Полонский», и при этом сказал: «Ну вот, моя жизнь подошла к концу!» А на следующий день во время прощального банкета, где за столом сидели все наши врачи, он поднял бокал и поблагодарил всех за время, которое они вместе проработали. Он стоял, улыбался и вдруг внезапно обмяк и упал. Оказалось, у него был тромб в лёгком. Спасти его не удалось. Вот такая королевская смерть. И он опять ушёл от меня! А у нас было столько планов на жизнь!

По каналу приплыл кораблик, полный любопытных туристов. Он причалил к шлюзу и стал ждать, когда тот наполнится водой и он сможет отправиться дальше.

Всё как когда-то давно, только теперь мы оплакиваем тут нашего друга, с которым в своё время здесь радостно беседовали, пили вино и делились планами на будущее. И мне не верилось, что он намного старше нас, в нём всё кипело от любви к женщинам и жизни. И я снова остро ощутил – жить надо сегодня, сейчас, не рассчитывая на будущее, которого может и не быть. А если любить, то словно в последний раз.

В Хомекоурте, городке, куда когда-то прибыли беженцами из России его родители и где он родился, он и нашёл своё пристанище – человек, который гордился, что был славянином и в то же время французом.

Положив точно такой же маленький букетик, какие Жорж дарил своим любимым женщинам, на его каменную надгробную плиту, Валерия закрыла лицо руками.

Перед самым нашим отъездом Николь отдала мне на память часы Жоржа, которые были в его последний день у него на руке и остановились в момент его смерти. У меня комок подступил к горлу, но я сдержался.

– Спасибо, Николь! Спасибо за то, что согрела его одинокую душу за эти несколько лет!

Она с болью посмотрела куда-то поверх моей головы:

– Из меня словно вырвали мою половину, и я чувствую, как из оставшейся понемногу вытекает и моя душа!

Обнявшись на прощание, мы уехали в аэропорт.

В самолёте я не выпускал часы Жоржа из рук и смотрел на эти остановившиеся стрелки, думая о скоротечности жизни. Я вспомнил, как однажды, когда мы были наедине, я ему рассказал о своём романе с Ланой. Он тогда покачал головой и сказал: «Всех бриллиантов не соберёшь, а потерять можно запросто! Береги то, что у тебя есть, не будь похожим на меня!»

Прошло уже больше трёх лет, как мы с Ланой не виделись, но иногда, если случайно я замечал силуэт женщины, похожей на неё, у меня начинало сильнее биться сердце. Я стал вспоминать, что произошло со мной во время одной из моих поездок в аэропорту Мюнхена, где мне показалось, что в толпе я увидел её.

Рядом с кассами туристических фирм висел плакат с надписью на немецком «В последнюю минуту». И за какие-то небольшие деньги можно было улететь почти в любой конец мира, где светит яркое солнце и никогда не бывает осени.

В аэропорту Мюнхена я бывал уже не раз. Мне нравилось приезжать сюда из отеля в центре города за несколько часов до начала регистрации, побродить по залам аэропорта, посмотреть на непрекращающуюся здесь суету и обязательно посетить баварский ресторанчик с его традиционными сосисками, пивом и аппетитными официантками в национальных платьях с глубоким вырезом, а из него, подобно пивной пене из бокала, выпирала и в такт шагам колыхалась завлекающая нежная, белая грудь, которая вполне могла бы заменить и пиво, и сосиски.

Но этого в меню не было, поэтому я, как всегда, заказал большую кружку пшеничного пива и мюнхенские сосиски, упёршись глазами в декольте платья официантки, словно оттуда смогут порекомендовать что-нибудь ещё. Официантку это не смущало, она лишь ещё больше наклонилась к столу, словно плохо слышала, что я говорил. Это была её игра с клиентами в расчёте получить хорошие чаевые. Я это понимал и никогда не оставлял больше положенного.

Через пару минут пиво было уже на столе и я делал маленькие глотки, наблюдая, как официантка принимает заказ за соседним столом, так же любезно наклоняется ближе к клиенту, а тот то и дело переводит взгляд с её лица на пухлую, манящую грудь. «Да, видно, тоже недокормили парня в детстве грудным молоком, как и всех клиентов мужского пола в этом заведении», – пришел я к заключению и принялся рассматривать большой медный макет пивоваренного аппарата, стоящий в центре пивной. А народ всё валил сюда и валил, складывая чемоданы перед входом в пивную.

И тут я увидел её, внутри что-то ёкнуло, такого ощущения я не испытывал уже много лет. Она стояла у входа и окидывала взглядом зал в поисках свободного столика. К ней подошёл официант и отвёл её в глубь зала, усадив за стол почти за медным макетом.

На вид ей было лет тридцать, знакомый профиль, гладко причесанные волосы и что-то ещё неуловимо знакомое, что невозможно увидеть глазами. Мне показалось, что это Лана. Если бы это было лет десять назад, я бы вскочил со своего места, а сейчас я просто смотрел, не строил никаких планов и даже не мечтал.

Я смотрел, как ей принесли маленький бокал пива. Потом к ней вдруг подошёл молодой мужчина, совсем не тот, которого я видел с ней в последнюю нашу встречу перед посадкой на паром. Я почему-то расстроился, быстро допил свое пиво и, рассчитавшись, вышел из ресторана.

До вылета было ещё много времени, поэтому я отправился бесцельно бродить по магазинам, вызывая у продавцов надежду, что что-то куплю. Мысль об этой женщине не выходила из головы: «А может, это всё же она?»

Я вспомнил, как пытался её разыскать в Риге, как уговаривал встретиться, чтобы просто поговорить, и всегда натыкался на твёрдое «нет». Только после полугода я прекратил свои попытки, но в памяти моей она возникала очень часто.

На большом табло высвечивались рейсы самолётов; вычислив направление, в котором надо было двигаться, я встал на эскалатор, и он повёз меня к месту посадки.

До начала регистрации было еще полчаса, я зашёл в одну из множества маленьких предпосадочных кофеен и взял маленькую бутылочку вина. За окном моросил дождь, а холодный осенний ветер бился в стеклянные стены аэропорта. Мне было тоскливо – то ли из-за осени, то ли из-за того, что нужно возвращаться домой в Ригу, а может, оттого, что на меня нахлынули, как осенний дождь, воспоминания.

Процедура таможенного осмотра меня всегда раздражала, приходилось вытаскивать из брюк ремень и снимать ботинки, выуживать из карманов затерявшуюся мелочь и в одних носках проходить через металлодетектор. Раздавался звонок, аппарат реагировал на какую-то скрепку в кармане, и почти каждый раз меня обшаривали на наличие чего-то запрещенного. Потом приходилось снова вдевать ремень и искать свободное место, чтобы завязать шнурки.

В зале ожидания тоже были магазины с баварскими сувенирами, алкоголем, конфетами, духами и даже колбасой, без которой вполне можно обойтись или в крайнем случае купить уже дома. Но тут включался непонятный механизм в мозгу пассажиров, и они обязательно хотели что-нибудь купить. Может быть, они делали это от страха перед полётом, убеждая себя, что раз что-то купили на будущее, значит, ничего не случится.

Я уже давно ничего не покупал в этих магазинах, кроме немецкого шнапса, который нельзя было пронести в ручной клади, да и в городе на его покупку почему-то всегда не хватало времени. Ну а если когда-нибудь я и покупал шнапс заранее, то чаще всего в этот же день и распивал с друзьями.

Я пристроился возле столика у окна, официантка принесла уже знакомое вино. Отпивая маленькими глотками, через стекло, в которое били струи дождя, я рассматривал взлетающие самолёты. «Интересно, а куда она полетела? Может, она в одном из этих самолётов? Или ещё сидит там, в ресторанчике?»

Самолёты взлетали один за другим, другие шли на посадку. В каждом из них сидели такие же, как я, и куда-то стремились. У меня появилось ощущение, что я уже никуда не стремлюсь, а просто плыву по течению, и мне почти всё равно куда.

Я смотрел сквозь стекло и думал: «Да, таких внутренних всплесков при встрече с женщиной уже давно не было, или, может, я просто перестал на них обращать внимание, и голова постоянно занята чем-то другим. Или я уже старею?» Взглянув на часы, я заторопился, так можно было и опоздать на посадку.

Наклонив голову, чтобы не задеть, как мне казалось, невысокий вход в лайнер и ответив на приветствие стюардесс, я не торопясь пошёл вдоль кресел, высматривая своё место. На этот раз мне не повезло, мое кресло находилось возле прохода в самом хвосте самолёта. Я себя обнадежил мыслью: «Если будем падать носом вниз, есть шанс выжить!»

Обычно я делил полёт на три части: взлёт, лёгкий перекус в самолёте и посадка. Но в этот раз я нарушил всё. Самолёт ещё не успел взлететь, как я заснул под воздействием пива и вина, а открыл глаза, только когда стало закладывать уши при снижении на посадку.

Когда самолёт уже подруливал к терминалу, я через любопытные головы соседей, прильнувших к иллюминатору, разглядел за стеклом всё тот же непрекращающийся дождь и серость.

Все повскакивали со своих мест и поспешно стали вытаскивать из багажных отсеков пакеты, сумки, маленькие чемоданы. В такие моменты у меня появлялось ощущение, что все хотят побыстрее выбраться из самолёта в страхе, что он улетит с ними снова.

Во время прилёта я никогда не испытывал какой-то особой радости. Прилетел, жив – и хорошо. А вот когда улетал, в этом всегда была загадка и интерес к чему-то новому, неизведанному.

Я встал недалеко от ленты и вместе со всеми смотрел в чёрный проём в стене, из которого по ленте должен был выплыть их багаж. Стоять пришлось довольно долго. Когда, наконец, я стаскивал с ленты свою тяжелую сумку, случайно поднял глаза, и у меня замерло дыхание. С другой стороны ленты стояла она. На какую-то секунду наши глаза встретились, и я почувствовал, что она тоже смутилась. Она отвела глаза, разыскивая свой багаж. Это была не Лана.

Я отошёл в сторону и стал ждать неизвестно чего. Потом пошёл вслед за ней к выходу и просто смотрел на её силуэт, не зная, что делать.

Когда она отъезжала на такси, мне захотелось замахать руками, побежать за машиной и закричать: «Стой! Подожди! Остановись! Может, ты всё-таки Лана и просто притворяешься?»

Но я просто стоял и смотрел, а такси медленно проехало под шлагбаумом аэропорта, выехало на шоссе и зеленой точкой понеслось в сторону Риги.

Вечером, уже дома, я сидел с бокалом вина возле большого окна, смотрел, как по небу плывут тяжёлые тёмные облака, полные ненастья. Ветер срывает остатки жёлтых, уже совсем пожухлых листьев и уносит их в сторону шумящего моря.

Ещё несколько недель я не раз бесцельно приезжал в аэропорт, садился за столик в баре, брал чашку кофе, смотрел в окно и чего-то ждал.