Обшарпанный и прокуренный насквозь бар интерклуба был тем редким местом в городе, где собирались вместе и представители закона, и представительницы запретной, порицаемой, но очень древней и нужной профессии. И те, и другие приходили сюда по службе, представители закона делали вид, что пытаются уличить этих дам в проституции (на самом же деле под крышей этого заведения между ними царили мир и согласие), а путаны делали вид, что изучают английский (многие из них действительно учились в университете на факультете иностранных языков), в общем, каждый занимался своим делом. Девочки «окучивали» морячков, а служба накачивалась дешевым виски и пивом.

Дядя Коля, старый кадровый разведчик, вышел на пенсию уже много лет назад и околачивался в интерклубе на полставки то ли как завхоз, то ли как человек, который должен за всеми здесь приглядывать, чтобы никто не нашпионил. Поскольку я работал тут барменом, мне вообще опасаться было нечего, кроме левого товара. К тому же, для дяди Коли я был незаменимым человеком. Ежедневно он выпивал грамм так по триста пятьдесят водочки и до конца месяца ему всегда чуть-чуть не хватало наличности, вот тут-то на помощь приходил я, открывая кредит. Мы с ним были очень дружны, и поэтому он рассказал мне много интересных историй времен войны, но одна из них зацепила меня на долгие годы. Сейчас этого дяди Коли уже нет, но осталась история, которую я носил в себе много лет.

– Мне тогда было двадцать шесть, шел четвертый год войны, и вся моя грудь была в «железяках». Конечно, уже вовсю попахивало победой, мы гнали гада по всем фронтам, и умирать ужасно не хотелось. Но пули, сам знаешь, – он обращался ко мне так, словно я тоже понюхал пороха, – летят от всевышнего по заказу: пора отъезжать – получи.

Дядя Коля отпил полрюмки:

– Решили меня забросить в тыл врага, командиром диверсионно-разведывательной группы из двадцати человек, вроде как добровольцев. И как же это было не вовремя, к нам как раз пополнение пришло из салаг лет девятнадцати-двадцати, молоко на губах еще не обсохло. Ну, построили их, объяснили задание, и я кликнул: «Добровольцы есть?» – и представляешь, все шестьдесят человек сделали шаг вперед. Он опять приложился к рюмке, и по его лицу прошла, как тень, еле уловимая судорога. – Знали бы они, куда идут.

– Забросили нас глубоко в тыл поздней ночью. И с самого начала все пошло не так, как надо. Приземлились чуть ли не в центре болота. – Дядя Коля усмехнулся:

– Знаешь, мне казалось, что болота есть только у нас, оказалось, и у них трясины хватает. Слава богу, никто не потонул, но вымокли до нитки, грязные как черти. Хорошо врага рядом не было, положил бы нас всех как миленьких.

На секунду он прервался, подвинул по стойке рюмку:

– Накапай еще, – и продолжил:

– Часа три шли к месту назначения по бурелому, вымотались все, и тут слышим – корова замычала. Прошли немного в ту сторону, смотрим – на полянке хуторок стоит, симпатичный такой. Послали вперед разведку – все, слава богу, чисто. Докладывают: «Дед с бабкой и детей малолетних человек десять». Ну, мы подошли, все честь честью, у нас ребята на ихнем многие говорили, попросили воды и часика два позволения отдохнуть.

Дед мне, честно говоря, сразу не понравился, взгляд такой волчий, но я значения этому не придал, что тут сантименты разводить, любит, не любит – раз с автоматом пришли, хочешь не хочешь, полюбишь.

Ребята расположились кто где, в дом даже не пошли и начали разминаться сухим пайком. Тут эта старая сука из дома вышла, спрашивает: «Может, картошечки вам сварить?» Молодежь обрадовалась: «Давай, бабка, горяченького». Старуха захлопотала, и вскоре ребята уплетали за обе щеки разваристую желтую, как масло, картошку. А меня так сон сморил, что когда мне сержант, рыжий Федька, в котелке несколько штук принес, я только сказал: «Потом», – и закемарил.

Кто-то тронул меня за плечо: «Товарищ капитан, пора». Сон слетел в секунду: «Рота, подъем!» – и через десять минут мы были готовы в путь. Дед с бабкой и малые высыпали гурьбой из дому, дети смотрели на нас любопытными глазами, а старики как-то испуганно, понятное дело – война.

Первому стало плохо Мишке Олейникову. Видишь, – дядя Коля обратился ко мне, – на всю жизнь фамилию его запомнил, как он стонал-кричал – громко-то не крикнешь, враги кругом. Потом прихватило сержанта Федора, ну а потом и всех остальных, а через полчаса все было кончено, оставалось только выкопать общую могилу. Нас осталось трое: я, Коля Ефименко и Жора Пустиков, а семнадцать девятнадцатилетних мальчишек остались в том лесу навсегда. Вот так поели картошечки у добрых людей.

– Дядя Коля, надо было стариков завалить к чертовой матери! – злобно сказал я. – За ребят за этих.

Он странно на меня посмотрел и произнес, как мне показалось, очень грустно:

– Мы, конечно, вернулись. Ну, зачем стариков заваливать, они бы и так скоро сдохли, стариков мы как раз оставили живыми…

И дядя Коля замолчал, да и мне больше ничего знать не хотелось.