Это новое чувство внезапно, как на всей скорости мчащийся автомобиль, выскочило из-за угла и поразило их обоих. В один миг и навсегда.

Возможно, есть что-то с первого взгляда. А может, оно и может быть именно так, и только тогда это будет настоящим. Трудно сказать. Но он точно знал: она ему нужна. Она точно знала: другого быть не может. Так их дороги с каждым днем сходились все ближе и ближе, пока однажды не пересеклись, став одной.

Она съездила к Борису Николаевичу, но одна. Он был, как всегда, приветлив. Только в этот раз, когда он украдкой смотрел на нее, она заметила в его глазах какую-то непонятную грусть и тоску. Казалось, он хотел ей что-то сказать или спросить, но не решался. А она делала вид, что не видит этого. Ей не хотелось никаких слов и расспросов. После того как в ее жизни появился он, она тяготилась лишними вопросами о нем и себе, храня тайну, которая не стала еще явью. Но Борис Николаевич все же спросил, когда она уже стояла на лестнице.

– Вы счастливы?

В этих словах слышался какой-то трепет надежды, нежность.

Она покраснела и тихо ответила.

– Кажется, да.

После этого Борис Николаевич никогда ее ни о чем не расспрашивал первый, если только она сама не начинала разговор. С этого времени они стали видеться еще реже.

Она ощущала, что между ними всеми протянулась незримая нить, и боль на одном ее конце тут же отзывалась на другом. Для себя она решила, пока не будет явным ее счастье, оберегать его, ведь оно, как и сама жизнь, может оказаться таким хрупким.

Она не пропускала ни одного собрания. Все вроде было по-прежнему, а вроде и нет. Она смотрела на молодые семейные пары, которые вместе с детьми чинно шли на богослужение, и ее сердце болело. Она словно знала, что никогда не сможет иметь такого счастья. А свое счастье она связывала с ним и с Богом. Она любила их. Любила нежно и преданно. Но если Бог молчал на все ее мольбы о нем, то он постоянно противился ее разговорам о Боге. Он так и не мог примириться с несоответствием между религиозными постулатами и тем, что видели его глаза. А она пыталась объяснить.

– Ты разве видишь тепло? Нет. Разве видишь воздух? Тоже нет. Но ты можешь чувствовать тепло, и ты дышишь воздухом. Так и Бог. Ты не видишь Его своими физическими глазами, но можешь видеть через то, как Он являет себя в этом мире. Этот мир полон Богом. Все сотворено Им.

– Но тебя и меня родили обыкновенные люди. Мужчина и женщина. Где был Бог в процессе зачатия? – не сдавался он.

– Он дал тебе жизнь.

– Нет! Жизнь мне дали родители. Но Бог, с твоих же слов, постоянно хочет отнять ее у меня.

– С чего ты это взял?

– Но Он же отправляет не поверивших в Него в ад?!

– А может, они сами туда попадают из-за своего неверия?

– А какой параметр веры должен быть, чтобы там не оказаться?

Она замолчала. Она действительно не знала ответа на этот вопрос, который ее тоже постоянно мучил. С кафедры она слышала, что достаточно только уверовать во Христа, принять водное крещение и пребывать в церкви, в общении святых, чтобы быть спасенным. Если ты рожден свыше, то ты уже записан на Небесах. Чем больше она слышала эти слова, тем больше у нее возникало вопросов. А что значит родиться свыше? Кто такие святые, и как пребывать в общении с ними? Сперва она считала, что святые – это верующие в церкви. Но почему-то пребывать с ними в общении стало для нее тягостно. У нее до сих пор собирались иногда на дому, а пока все ожидали ведущего брата, сестры обсуждали вопросы земного бытия, касавшиеся кухонных изысков, детей, каких-то приобретений. Самым духовным в этих общениях было обсуждение общецерковных событий и самих членов церкви. Она несколько раз пробовала повернуть разговор в иное русло, но это было никому не интересно. На нее удивленно поднимали глаза и пожимали плечами, ссылаясь на то, что не сестринское дело вникать в духовные понятия, а если есть вопрос, его надо задать старшим братьям. Но и братьям были не интересны ее вопросы. И разговоры все равно сводились на прежние рельсы. А когда в ее жизни вдруг появился он, на эти собрания она стала ходить скорее по обязанности, чем по зову души. Когда брат в сотый раз говорил, что Бог есть любовь и все должны любить друг друга, как Он заповедовал, она тоскливо посматривала в окно. Сестры сонно кивали. Молились за обычные нужды, а она уже давно не молилась вместе со всеми – после того как один брат сказал ей по окончании собрания, что ее молитва была не от Духа Божьего. «Почему?» – удивленно спросила она. «Молись Господу, и Он тебе откроет», – ушел от ответа брат. Ее сильно оскорбили эти слова. Теперь во время молитвы она стояла молча и смотрела в окно, на фонарный столб. Она чувствовала, что он где-то рядом, но не придет, пока у нее проходит это собрание, «шабаш», по его выражению. А приходил он к ней теперь часто. Они могли часами сидеть за столом, говоря обо всем. Он был таким же начитанным и эрудированным, как Борис Николаевич. Она иногда проводила параллели между ними и удивлялась, до чего же они похожи, и в то же время разные. Ей было интересно слушать его размышления. Иногда она пыталась с ним спорить, но это всегда выходило слабо. Они пребывали в ничьей. Каждый – со своим. Чем дальше она с ним общалась, тем более по-иному начинала видеть церковь. Раньше ей нравилось там все. А теперь она ловила себя на мысли, что ей скучно на проповеди. Даже те места Писания, которые толковали ей братья, она видела по-иному. Как-то само собой так получилось, что она тихо отошла от всех церковных дел. Да, видно, и ее мало кто стремился привлечь. После случая с братом Виталием вокруг нее образовалось незримое кольцо отчуждения. Ее чурались. Иногда ей хотелось подойти к ним и спросить: «Почему вы сторонитесь меня? В чем моя вина? Чем я согрешила против вас?» Но она не решалась. Да и как сказать о том, что, может быть, только кажется ей, а все на самом деле по-другому? Она вообще стала бояться своих мыслей и никому их не высказывала, да и некому было. Он только и ждал от нее нечто подобное, чтобы продолжать бунтовать против Бога и церкви. А она этого не хотела. Она видела, что в нем идет борьба. Он сам мучается от своего неверия. И этим он так становился похожим на своего дядю! Только Борис Николаевич не говорил о Боге с такой дерзостью. Он, скорее, был в благоговении перед Ним, и ее это всегда поражало. Такого благоговения она не встречала даже в церкви. Там разговоры о Боге были скорее обыденной темой. Только иногда проскальзывала нотка благоговения пред Богом, но тут же заглушалась уверенными словами о том, что Бог рядом и хранит их во всем.

И вот после стольких ее усилий привести его в церковь, он однажды сдался. Они поехали вместе, заранее встретившись на остановке. Был морозный день. Пар клубами валил изо рта. Выйдя из автобуса, они не спеша пошли в сторону библиотеки. По дороге их кто-то обогнал, нечаянно задев его. Этот кто-то обернулся, и она узнала брата Виталия. Тот криво улыбнулся, смерив их обоих прищуренным взглядом. Это не предвещало ничего хорошего для нее. Она смущенно выдернула руку из его руки и пошла рядом. Он удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Она почувствовала, что сделала что-то не так, и сказала ему:

– Так надо. Здесь не принято незамужним ходить за руку с братьями.

– Но ты же ходишь? – лукаво улыбаясь, сказал он.

Она опустила голову. Только сейчас она ясно поняла, насколько далеко зашли их отношения. И от этого откровения у нее перехватило дыхание. Она даже остановилась, чтобы расстегнуть ворот пальто.

– Тебе помочь? – спросил он. Но она от него отшатнулась. Вокруг становилось все больше и больше знакомых лиц. Люди уже с нескрываемым любопытством рассматривали ее спутника. Она ловила удивленные взгляды, и по мере того как они подходили все ближе и ближе, на сердце у нее становилось все тяжелее и тяжелее. Только сейчас она вдруг отчетливо поняла, что сделала ошибку, придя вместе с ним, но было уже поздно. Они вошли в помещение.

Она показала ему место, где он может сесть, а сама пошла в сестринскую, чтобы повязать косынку. Незаметно она села в другом зале. Ища ее, он стал оглядываться по сторонам. Только теперь он заметил, что рядом одни мужчины. Женщины, видимо, находились отдельно, в другом зале. Сначала он не мог понять, где же этот второй зал, но потом увидел, что он сбоку. Там действительно сидели женщины в косынках. Чтобы держать в поле зрения этот зал, он пересел на другую сторону, стараясь найти ее глазами среди множества женских лиц. Она видела его. Видела, как он пересел, и теперь взглядом ищет ее. Она пригнулась за широкой спиной сестры, сидевшей впереди. Он ее не заметил. Началось служение.

Стали петь христианские гимны. Ему дали потрепанный сборник. Первый гимн был про Христа, который призывает душу прийти к Нему. Он не пел, но внимательно прочитал текст, перевернул страницу, другую… После общего пения к небольшой кафедре вышел один из братьев и стал проповедовать о муках, которые испытывает человек, живущий в мире и не знающий Господа. За ним вышел другой, долго читал евангельский отрывок, а потом его пересказывал. Она сидела за спиной дородной сестры и кусала губы. Как назло, все проповеди были слабые и, конечно же, не могли тронуть его сердца. Она украдкой посмотрела на него. Его лицо расцветало прямо на глазах. «Может, все-таки Бог тронул его сердце?» – забрезжила в ней слабая надежда. По его лицу она не могла понять, был он доволен или злорадствовал. На себе она ловила косые взгляды. За спиной послышалось слабое перешептывание и смешки. Она чувствовала, что это о ней. «Ну и пусть! Они же ничего не знают. У нас все целомудренно. Только за руку держимся», – пыталась мысленно убедить себя она. Но никто кроме нее самой ее не слышал. А сердце в груди предательски колотилось, и казалось, что все сидящие рядом слышат его биение. Никогда после смерти папы не было ей так страшно и тревожно. Казалось, что незримо решается ее судьба. И это было не обычное воскресное собрание, а зал суда, где сидели одни судьи, и никто не хотел защитить ее. Она была совершенно одна. И даже он словно стоял в стороне, как свидетель, и не заступался за нее. Вот-вот, и ей зачитают окончательный приговор… В эту минуту она очнулась. Вышел брат Юрий и стал призывать к покаянию те души, которые впервые пришли сюда. Внимательно посмотрел в его сторону. Но он не делал никаких движений, чтобы обнаружить свое страстное желание покаяться. Его лицо было радостно, но раскаяния в нем не наблюдалось. Юрий еще раз произнес свой призыв. С другой стороны мужской половины встал худорослый мужчина и прошел вперед. Юрий обрадовался этой душе и, подождав еще немного, начал молиться за него. Больше кающихся грешников не нашлось. Собрание спело еще один гимн, все благословили друг друга, и Пастор объявил, что богослужение окончено. Она встала и быстро вышла из зала. Но он все не выходил. Попрощавшись с сестрами, она взволновано посмотрела в сторону братской половины. Его все не было. Предчувствуя что-то недоброе, она осторожно заглянула в дверь. Он стоял в окружении нескольких братьев, среди которых она заметила брата Петра, Юрия и других. Они о чем-то страстно с ним спорили. Она боялась подойти ближе, но в то же время ее очень тянуло туда. Вдруг она с ужасом отметила про себя, что на фоне степенных, самодовольных братьев он выглядел как Христос в окружении фарисеев. Эта картина настолько ее поразила, что она передернула плечами. До нее долетали слова – закон, смерть, буква, жизнь. Он что-то им доказывал, жестикулируя, ему явно не хватало пространства. Братья же с удивлением и насмешкой смотрели на него, сдерживая себя, чтобы не потерять умиротворенный вид.

Пересилив свою робость, она тихо подошла и встала рядом. Разговор был горячим.

– У вас же в Писании говорится, что Христос есть Слово Божье? А как Слово можно запихать в какие-то наспех сшитые одежды и держать его в них? Какие одежды могут отразить Слово и удержать в себе? Вы же сами противоречите себе, называя Бога беспредельным и всемогущим. Он Своим Словом творил весь этот мир, и тут вы говорите, что Слово Божье есть вот только эта книга?! Бог что, по Библии, или Библией творил этот мир, все время заглядывал в эту книгу, так ли все, соответствует ли ей? Это же абсурд!

– Слово Божье – это Священное Писание. В мире нет Слова Божьего, – твердили братья.

– Получается, что этот мир сотворил не ваш Бог? А кто-то иной?

– Этот мир сотворил Бог, но в нем нет Слова Его, – не сдавались они, начиная выходить из терпения. Она видела, как брат Петр уже посматривал на часы и дергал другого брата, чтобы заканчивать этот разговор.

– Не может быть такого! – не унимался он. – Если Бог есть, то он должен быть во всем и даже в столь ненавистном вам мире. Или этот мир сотворил Бог, или тогда прав Карл Маркс!

От упоминания этого имени братьев словно током передернуло.

– Все ваши речи идут он нераскаянного, помраченного этим миром ума. Спасение есть только во Христе. Христос – это Слово Божье для нас, Писание – тоже. Какое еще другое Слово Божье может быть в мире, если он идет в погибель? И пока вы держитесь всех этих вздорных мыслей, вы ведь тоже идете туда, – сказал брат Петр.

– Это вам всем нужно покаяться в том, что вы сами не знаете Бога и учите ложно других людей! Вы же сами давно уже в Него не веруете! – раздраженно ответил он. От этих слов лица братьев вспыхнули, а глаза засверкали. Их разговор привлекал внимание все большего числа людей. Давно в их церкви не было так шумно. Жена брата Петра, стоявшая чуть поодаль, ожидая мужа, при этих словах неожиданно резко бросила свою сумку на стул, быстро подошла к ним, схватила его за плечо и, пытаясь развернуть к себе, громко сказала:

– Да как вы можете такое говорить служителям Господним?! Вы, никогда не переживавший встречи с Ним, не покаявшийся, смеете так дерзко говорить с теми, кто всю жизнь свою положил на Его алтарь служения?! Да зачем вы вообще сюда пришли? Грязью полить? Идите в Православный храм, там призывайте людей к спасению! Они идолам кадят. А у нас Господь! Да кто вас вообще привел сюда? – сказала она и стала грозно оглядываться вокруг. Братья после такой защиты оживились и с негодованием зашипели на него.

Она смотрела, и ей казалось, что словно стая серых гусей окружила их и, гогоча, вытягивая шеи, раскрывая клювы, пошла на него, желая защипать до смерти. Она испугалась увиденного. Но он не унимался.

– Да может, эти православные и честнее вас! Они хоть не такого большого мнения о своих отношениях с Богом! А у вас словно уже давно все схвачено. Говорите о Слове Божьем, и представления даже не имеете, что оно такое. Думаете, Бог не видит вас, за вашими косынками? – он не успел договорить, как Раиса, разъярившись, встала между ним и братьями и уже с гневом закричала на них.

– Да что вы, братья, с ним говорите? Кого вы хотите переубедить? Разве вы не видите, это же сатана!

После этих слов уже во всем зале поднялся гомон. Люди, бывшие до этого в разных его уголках, подошли и стали приступать к нему. Братья, видя всеобщее возмущение, стали успокаивать разгорячившийся народ. Пастор высоко поднял руку и грозно произнес:

– Прошу всех очистить зал! Этот человек – сумасшедший. Выйдите отсюда, пожалуйста, и побыстрее. Мы сами разберемся.

Люди нехотя, потихоньку начали расходиться. Брат Петр, успокаивая свою разгоряченную жену, потянул ее к выходу. Она яростно жестикулировала тяжелыми руками и пыталась еще что-то сказать, но он не давал. Когда все женщины ушли и двери закрыли, брат Юрий удивленно посмотрел на нее.

– А разве тебя, сестра, это не касается?

У нее от волнения пересохло во рту. Она открыла его, чтобы ответить, но слова не вылетали, язык онемел и не слушался. Только тут он заметил ее. И увидев, улыбнулся.

– Она со мной.

– Как, с вами? – удивленно поднял вверх брови брат Юра.

– Да, да, именно так. Они шли вместе, за ручку… – из-за чьей-то спины послышался гнусавый голос брата Виталия. Он протиснулся вперед и победным взглядом посмотрел на нее. Она покраснела и чувствовала, что еще чуть-чуть, и земля уйдет у нее из-под ног. Все вокруг закружилось, но она собрала остаток сил, чтобы не упасть. В груди стучало сердце и кричало ей: «Только не дай себя сломать! Не покажи свою слабость! Смотри прямо в глаза! Смотри!» Она подняла отяжелевшие веки и, высоко подняв голову, посмотрела на брата Виталия. Она сама удивилась себе, откуда у нее возникла эта сила. Виталий, не выдержав взгляда, отвел глаза куда-то в сторону и потихоньку стал пятиться назад, за братские спины. Она продолжала смотреть вперед, теперь уже на всех них. Было ощущение, что за какие-то секунды земля разверзлась и образовала между нею и ними громадную пропасть. Она стояла на одном берегу, а они – на другом и стремительно удалялись куда-то вдаль. На всех лицах было удивление и вопрос, словно они хотели спросить ее: «Как ты смогла? Зачем тебе это надо?» Но они уносились от нее, а она хотела крикнуть им только одно: «Я люблю!..» Тут она почувствовала жаркое тепло его руки. Он стиснул ее руку в своей, и его жар, его сила как по проводам передались ей. Гомон пронесся между братьями. Пастор, строго прищурив свои колючие глаза, посмотрел на нее и властно сказал:

– Сестра, покинь, пожалуйста, эту комнату. Мы с тобой после отдельно поговорим.

Она не хотела уходить, да и не могла. Ее рука словно переплавилась с его рукой, став чем-то единым, целым. Она даже не чувствовала ее, не чувствовала себя. Она чувствовала только – их. Словно она была уже не одна, а их было двое, и они были одним целым. От него шла та сила, защита, которая была так необходима ей в эту минуту. Если бы он отпустил ее руку, она, может, и ушла бы. Но он еще крепче сжал ее, и от этой крепости в нее током вошла сила.

– Она не пойдет никуда, – твердо и резко ответил он за нее.

– Сестра, подчинись и покинь это собрание, – еще резче произнес Пастор. Уже давно не было такого, чтобы кто-нибудь не подчинялся его словам. И вот теперь эта девчонка воспротивилась. Он видел, что будь она одна, то непременно подчинилась бы. Но она была не одна, и это его начинало сильно раздражать.

– С какой стати она должна уходить? Она будет здесь, – не унимался он.

– Да как ты смеешь так говорить?! Приказывать! Ты, что ли, забыл, где находишься? – закричал Пастор. – Сестра, приказываю тебе выйти!

Она стояла как вкопанная. А он крепче сжимал ее руку и не давал ей даже перевести дыхания и ответить. Ей казалось, что она очутилась напротив вражеской амбразуры, как Александр Матросов. И теперь все слова, как пули, летели не только на него, но и на нее. Он сделал шаг чуть вперед, словно прикрывая ее собой, и, зло улыбаясь, отрезал:

– Она никуда не уйдет! И, кажется, это вы, уважаемые, забыли, где находитесь. Вы – в библиотеке, а это государственное учреждение. И почему вы вообще на «ты» со мной? Мы что, пили с вами на брудершафт? – с нескрываемым сарказмом произнес он, видя, как они теряют терпение. Их лица наливались гневом, негодованием. Напоминание о том, что они не в Доме Божьем, а в библиотеке, было последней каплей, переполнившей их. Стараясь сохранить последние лохмотья терпения и благочинности, Пастор опять обратился к ней, чувствуя именно в ней слабое звено этой цепи:

– Ты понимаешь, сестра, что ты сейчас делаешь? Мы, кажется, тебя уже предупреждали относительно твоих заявлений? Этот человек – отступник. Он хулит и злословит Бога, церковь, нас – твоих братьев. А ты молчишь! Сейчас ты поступаешь со Христом точно так же, как Иуда. Ты предаешь Бога, Христа и церковь! Ты понимаешь это? – он быстро говорил, стараясь, чтоб никто не перебил его. – Или ты сейчас же отойдешь от этого человека и дашь нам слово, что забудешь его навсегда, или нам придется поступить с тобой соответствующим образом. Подумай! Образумься! Ты попала под дурное влияние. Мы знаем, что ты одинока и некому тебя защитить, образумить. Но мы…

Он перебил Пастора, не дав ему договорить.

– Она не одна! Ее есть, кому защитить. От вас защитить.

Она подняла на него глаза, в них показались слезы. Она только ловила губами воздух, пытаясь что-то объяснить Пастору и братьям. Но рыдание острым комком подступило к горлу, а слезы потекли по щекам. Она понимала, что только что в ее жизни произошла непоправимая катастрофа. Пастор увидел, что она вот-вот разрыдается, протянул ей руку, чтобы увлечь за собой. Ему стало на какой-то миг жалко эту одинокую девочку. Он вспомнил ее радостные глаза после крещения, ее усердие. Он понимал, что она запуталась, заблудилась и, может, даже ни в чем не виновата.

Увидев протянутую руку Пастора, она вдруг захотела кинуться к ней и забыть весь этот кошмар. Простить все обидные для нее слова, намеки. Она уже была готова к этому. Но тут вмешался он, сделал шаг вперед и властно отодвинул эту руку.

– Да кто она тебе? – вскричал брат Петр, словно сказал то потаенное, что было в сердцах всех стоявших братьев.

– Я люблю ее, – твердо ответил он, и его глаза засверкали.

Она с ужасом и негодованием посмотрела на него и вскрикнула. Вырвав свою руку из его руки, размазывая по щекам уже ручьями текущие слезы, выбежала из зала. Дверь словно сама распахнулась перед ней. Не видя ничего и никого перед собой, она стремительно понеслась вниз по лестнице, уже на ходу надевая пальто. Она забыла рукавицы, шапочку, сумку. Пальто, одетое нараспашку, колыхалась своими полами. Было холодно, но внутри нее все горело. В ушах стояли его слова: «Я люблю ее! Я люблю ее!» Какими жестокими были они для нее в эту минуту! Никогда она не думала, что эти слова могут быть такими жестокими. Они, словно холодные, мокрые ветки в густом лесу, ожесточенно хлестали ее по щекам. Она отмахивалась от них, но они все звенели и звенели в ушах, перемешиваясь с другими, которые низким, приглушенным гомоном или шипением раздавались вокруг, только усиливая пронзительность главных слов. Не разбирая дороги, она бежала, а может, и падала, скользя на обледеневшей мостовой, но не замечала этого. Впереди распахнулись какие-то двери. Она влетела в них. И очнулась только после того, как рядом прокричал суровый голос: «Ваш проездной, девушка!». Она подняла заплаканные глаза. Сбоку стояла какая-то отдаленно очень знакомая билетерша и немигающими крокодиловыми глазами смотрела на нее, готовая в любой момент наброситься. Растерянно она сунула руку в карман пальто и нащупала проездную карточку. Билетерша с какой-то досадой взглянула на нее, словно на антилопу, вырвавшуюся из засады, и грузно побрела вперед, что-то бурча себе под нос. Вскоре освободилось одиночное место, и она, отвернувшись от всей толпы, стала смотреть в окно. Слезы начинали высыхать. Она постепенно приходила в себя, вспоминая все события этого дня.

Наверное, она очень долго ехала домой. Когда стала подъезжать к своей остановке, уже стемнело. Выходя из автобуса, она обнаружила, что нет сумки, что голове стало холодно, а руки давно застыли без рукавиц. В сумке лежали ключи, запасные были только дома. Она стала припоминать, где могла оставить сумку. Наверное, все же в библиотеке. Конечно, только там. Но ехать назад не хотелось. Она словно только что вырвалась из клетки со львами, и возвращаться в эту клетку уже не было сил. Она не знала, как попасть в свою квартиру, но по наитию побрела к дому. Подходя ближе, как всегда, подняла глаза и посмотрела на знакомый балкон на третьем этаже и окно слева. К своему удивлению, она увидела, что в этом самом окне горит свет. В доме кто-то был. Ее сердце с тревогой забилось. Она поспешила в подъезд. Крадучись поднявшись по лестнице, подошла к знакомой дермантиновой рыжей двери. Дернула за ручку. Дверь была закрыта. Тогда она нажала на звонок. Уже давно она не нажимала на него. Наверное, со школы. И вот теперь, после многих лет, словно чужая или девочка из детства, звонила к себе домой. Сразу же послышались шаги, и дверь быстро распахнулась. Она была готова увидеть кого угодно, кроме него. Но это был он.

Она растерянно посмотрела на него. Видимо, у нее был очень жалкий вид. Он, не говоря ни слова, шагнул к ней и прижал ее к свой груди. Она даже услышала биение сердца. Чужого сердца. Еще никогда она не слышала, как бьется чужое сердце. Но это сердце, такое близкое, билось точно так же, как ее собственное. Она шагнула за порог. Он захлопнул дверь и, сжав ее холодные щеки своими такими всегда горячими руками, склонил свое лицо прямо к ее лицу и нежно поцеловал в губы.

Это был самый первый поцелуй в ее жизни. Никогда еще никто не целовал ее, кроме отца. Но отец – это была частичка ее самой. Он был всегда с ней, сколько она себя помнила. И отец не целовал ее в губы. А он – поцеловал.

Она удивленно подняла на него свои опухшие глаза. Он улыбнулся и провел рукой по ее растрепанным волосам. Какая-та сладость пробежала по ее телу. Он смотрел на нее лучистым взглядом, прямо куда-то внутрь, проникая до самых глубин души, и от этого взгляда вся тяжесть от произошедшего сегодня вмиг куда-то исчезла. Она уносилась в новое, ранее не известное ей пространство.

– Ты любишь меня? – набравши воздуха, вдруг тихо спросила она.

Он только кивнул головой и, склонившись, опять поцеловал ее. В нее словно хлынула кипящая лава.

Они стояли в ее маленькой прихожей, но казалось, что стены, словно в сказке, раздвинулись, расширяя пространство, а потом вообще куда-то исчезли. Он не переставал нежно целовать ее, она наконец поддалась его ласке и начала отвечать на поцелуи…

Она заболела. На следующее утро она проснулась в сильном жару. Голова была неподъемная и кружилась. Тело ломило, во рту пересохло.

Он впервые заночевал у нее, в большой комнате на диване. Утром он долго ждал ее на кухне, успев за это время сварить кофе и пожарить яичницу. Она не выходила. Стрелки на часах неумолимо приближались к роковому времени, а в ее комнате была тишина. Он осторожно постучался, но ответа не услышал. Отворив дверь, смущенно заглянул внутрь. Эта комната была для него словно некой запретной зоной, наверное, единственной в его жизни. Бывая у нее дома, он никогда туда не заходил. Чаще всего они общались на кухне. Потом он уезжал к себе. Она не предлагала ему остаться. Где он ночевал, она не знала. Ехать до его дома на электричке бывало иногда уже поздно. Может, он все время возвращался туда, или оставался в городе? Она никогда не спрашивала об этом. А он никогда не просился остаться на ночь, спокойно уходя, когда на часах было около 10 вечера. Ей нравились эти высокие, чистые отношения при том, что она не была ему безразлична – это она чувствовала. Она не хотела давать повода к переходу этих границ. Они были просто хорошими друзьями.

Но после вчерашнего дня что-то большее появилось между ними. Он заглянул в комнату. Она как-то странно лежала на кровати, на лице выступили капли пота. С трудом подняв голову, она слабо постаралась улыбнуться и поднять руку. Но рука тут же тяжело упала вниз.

– Ты заболела, – сказал он и потрогала ее лоб. Лоб горел. – Надо вызвать врача. Давай я позвоню. Какой номер?

Она замотала головой.

– Нет, я вызову.

Он пошел к телефону. Через справочное бюро узнав номер нужной поликлиники, позвонил в регистратуру. Женский голос на том конце провода устало сказал, что все врачи на больничном и некому идти. Только через заявку по скорой. Он попробовал настоять на своем, но голос в трубке буркнул, чтоб позвонили завтра, и раздались короткие гудки. Быстро надев куртку, он побежал в аптеку за лекарствами. Вернувшись через двадцать минут, принес ворох порошков, микстур, каких-то таблеток, соки. Выгрузив все это на письменный стол у кровати, он тут же развел таблетку в стакане воды. Она выпила, чуть приподнявшись над подушкой. Он принес из кухни стул и выставил на него весь лекарственный арсенал.

– Мне сейчас надо идти. Но я приду. Постараюсь побыстрее, – и он поцеловал ее в лоб, как отец в детстве. Она с благодарностью посмотрела на него. Говорить ей было трудно.

– Я возьму твои ключи, чтобы не беспокоить тебя, – сказал он уже в прихожей и захлопнул за собой дверь.

Она лежала больная в своей постели, но ей было хорошо. Тепло его губ охладило ее горячий лоб, она посмотрела на лекарства, которые он принес, и улыбнулась. За окном шел мокрый снег, небо было затянуто мглой, но на какой-то миг ей показался солнечный луч. Она произнесла его имя и сладостно закрыла глаза, погружаясь в сон. Когда он пришел вечером, она все еще спала…

Ее болезнь еще больше сблизила их. Он ухаживал за ней. Готовил еду, как мог. Ей было это приятно. Видимо, у нее был грипп или воспаление легких. Врач так и не пришел. Она не вставала с кровати несколько дней, еле-еле доходя только до туалета. Голова кружилась, тело и кости ломило. Ноги были какими-то ватными. Ей все время хотелось спать. Он ночевал рядом, в гостиной. Однажды, проснувшись ночью, она почувствовала себя легче. Ей захотелось встать. Она вышла из своей комнаты. В гостиной, на диване спал он – не раздеваясь, только накинув на себя старый отцовский плед. На полу валялась раскрытая книга, наверное, выпавшая из рук во сне. Она подняла ее. Это был краткий философский словарь. Под ним лежало маленькое Евангелие. Она внутренне улыбнулась и взяла его. Оно открылось на восьмой главе от Иоанна. Видимо, он часто читал это место, потому что страницы были затерты и заломлены. За окном ярко светила луна, и лунный свет отблесками лежал на его лице. Она внимательно посмотрела на это такое знакомое и в то же время другое лицо. Тонкий, чуть орлиный нос, сильный разлет бровей, широкий разрез глаз и впалые щеки. Он ровно дышал. Одна рука лежала на груди. Она залюбовалась им в лунном свете. Спящий, он был совершенно другим. Днем она сильно смущалась его неожиданному взгляду или близости, хотя от самой себя и не скрывала, что это ей приятно. Но сейчас, когда он, как мраморное изваяние, лежал в лунных лучах, ей захотелось первой приблизиться и поблагодарить его за все, что он сделал для нее, и за то, что он сейчас есть вот тут, рядом с ней. Она склонилась и провела своей рукой по его пышным волосам. Ей казалось, что он крепко спит и ничего не слышит. Но он мгновенно открыл глаза, схватил ее руку и резко привлек к себе. Ощутив близость их тел, она вздрогнула и попыталась вырваться, но он крепко держал ее в своих сильных мужских руках. Тонкая ночная рубашка всколыхнулась на ней. Она почувствовала его руку, сжимающую ей грудь. Она тихо простонала: «Не надо! Отпусти меня!» Он еще не отпускал ее, но ослабил руки. Она вырвалась и встала, поправляя рубашку.

– Извини, – послышался приглушенный голос с дивана. – Ты оказалась так близка. Я подумал…

– Ты неправильно все понял! – возмущенно воскликнула она. – Никогда так не поступай со мной! Никогда!

– Но почему? – воскликнул он, приподнявшись на локти. – Мы же любим друг друга? Почему мы не можем быть вместе?

– Потому что мы не женаты, – жестко выпалила она.

– Хорошо, но что нам тогда мешает?

– Что мешает?

– Пожениться, если для тебя это так важно!

– А для тебя? Для тебя разве нет? – удивленно спросила она.

– Опять эти религиозные предрассудки! – уже полностью проснувшись, сел на диван он. – Для меня важно то, что я люблю тебя. Разве любовь – не от Бога?

– Да, от Бога, – все поправляя рубашку, ответила она.

– Тогда почему ты постоянно противишься ей? Ставишь какие-то условия! Разве просто любить и быть счастливыми – мало?!

– А как же Бог? Быть счастливым без брака?

– А перед кем тебе нужен этот брак? Перед Богом? Перед государством? Перед людьми? – удивлено спрашивал он.

– Перед всеми, – смущенно ответила она и отвернулась. Она чувствовала, что в его словах есть какая-то доля правды. Перед кем, в конце концов, ходит она? Перед Богом или перед людьми? Она сама себе часто задавала этот вопрос.

– Если надо, я женюсь на тебе. Это тебя устроит, наконец-то?!

– Вот так ты говоришь мне эти слова? Словно меня должно это устроить, или нет. Разве это так делается?!

– А как? Научи. Я не могу по-другому. Я устал мучиться с собой столько времени. Я не могу без тебя. Ты нужна мне. Как ты этого не поймешь?! Но между нами – стена каких-то непонятных мне условностей. Вот ты думаешь, что я не верю в Бога? Что я против Него? Но я не могу поверить в рассказы, которые мне пытаются навязать о Нем. Я не могу поверить в такого Бога. Вот в Евангелии, – и он выхватил его из ее руки, – где здесь описан ваш религиозный Бог? Где? Как вы все не видите, что Он совершенно другой? Вы читаете веками о Нем и не видите Его. Он ведь – революционер!

– Для религиозного мира, – попыталась вставить она, но он только вскинул на нее глаза, полные какой-то такой огромной тоски, что ей стало его жалко. Эту небесную тоску, которая была и ей самой так близка и тяжела, она видела в его больших карих глазах. Он устало выдохнул:

– Для всего мира. Понимаешь, для всего. Нет у Бога добра и зла. Нет всей этой сложности моральной вашей. В Нем может быть только жизнь, и больше ничего. Все остальное – смерть. И как ни наряжайте ее, какие ни пытайтесь дать ей религиозные одежды, она будет смертью. Против смерти этой ряженой, показной, полной греха, и восстал ваш Христос. И это говорю вам я, человек, которого вы не можете принять, как своего. Потому что я другой. И мой Христос, мой Бог – другой.

Он говорил. Говорил так искренне, так твердо. Она не все понимала разумом, но ее сердце ликовало. В нем она видела то, что так хотела видеть в себе – веру. Веру в свою веру! Ее сердце переполнила нежность к этому человеку. На глазах выступили крупные слезы.

– Не говори так! Я верю тебе. Я принимаю тебя, – сказала она и бросилась к нему, как в омут. Он обнял ее и, глядя ей прямо в глаза, тихо добавил:

– Верь мне. Всегда верь, и все будет хорошо.

Она склонила голову ему на грудь, и так они долго сидели, слушая безмолвие слов, которые словно зависли в комнате и не оседали. «Все будет хорошо», – протяжным эхом вторилось в их сердцах, и им действительно было очень хорошо в эту минуту.