Вовсю уже трезвонила капель. Воздух был прозрачен и чист. Веселые птичьи стайки перелетали с дерева на дерево. Природа оживала.
Подходя к дому, она заметила его. Он стоял, видимо, уже давно. В руках у него были тюльпаны. Она остановилась. Увидев ее, он, широко улыбаясь, побежал к ней.
– Вот, это тебе!
– Спасибо.
– Знаешь, я все время переживал, как мы с тобой по-глупому расстались. Я поступил тогда неправильно. Прости меня.
И он жалостливо посмотрел ей в глаза. Не сразу он заметил в ней какую-то перемену. Она стояла молча, ничего не предъявляя ему в укор, и смотрела на цветы. В ней была какая-то покорность и глубокая печаль. А еще он заметил, что она повзрослела.
– Ты изменилась, – не выдержал он.
– Подурнела? – с иронией спросила она.
– Да нет, что ты. Наоборот. Стала еще красивей.
Она ничего не сказала, но улыбнулась.
– Ты прощаешь меня? – спросил он.
– Прощаю, – ответила она, но как-то глубоко произнесла это слово.
– А у нас ведь скоро свадьба! – весело сказал он.
– Какая свадьба?
– Ты что, забыла? Мы же подали заявления в ЗАГС! – удивленно подняв брови, сказал он.
– А… Да… – протянула она, словно вспоминая что-то из далекого прошлого.
– Ты что, не думала об этом? – опять удивился он. – А я постоянно. Дни прямо считал…
– Оно и видно, – не выдержав, перебила она. Он несколько смутился.
– Да, ты вправе обижаться на меня. Я тогда был не в себе…
– А теперь в себе? – опять перебила она его.
– Да, сейчас в себе, и в тебе, – добавил он.
– Знаешь, за это время произошло очень много. Я думала обо всем. О тебе, о нас. Я была очень одинока.
– Я знаю.
– Откуда?
– Знаю. Видел.
– Ты следил за мной?
Он замялся.
– Наблюдал…
– А почему ни разу не подошел? – воскликнула она.
– Боялся.
– Боялся? – удивленно произнесла она. – Кого боялся? Меня?
– Себя, наверное. И тебя. Мне было тяжело.
– А мне легко, думаешь? – опять воскликнула она.
– Нет… Но давай лучше зайдем домой. Сейчас еще холодно. Нам надо поговорить.
Они поднялись наверх, вошли в квартиру. Там было все по-прежнему. Сняв верхнюю одежду, зашли в большую комнату. Он сел на диван. Она – рядом.
– Знаешь, я решил тебя больше никогда не покидать. Ты нужна мне. Я не могу без тебя, – и он взял ее холодные руки в свои. Она не противилась.
Она сама удивлялась, что у нее совершенно не было сил противиться человеку, который принес так много горя в ее жизнь. Все это время она старалась его простить, но когда вспоминала, негодование волной находило на нее, и она страстно ненавидела его. Но вот он пришел, сел рядом, взял ее руки в свои, и все прежнее отошло. Она смотрела на него и понимала: несмотря ни на что, она любила его и ждала.
– Я сам тогда еще не знал, как я действительно люблю тебя, – продолжал он. – Если бы ты знала, как я мучился. Я пытался тебя забыть, но постоянно думал о тебе. Мне еще тогда надо было смирить свою гордыню и прийти. И я пришел, но тебя не оказалось дома. Я написал записку. Но когда увидел, что ты бросила мои слова под стол, вознегодовал.
– Но я не бросала. Я даже не дотрагивалась до этого листа.
– Ты не читала?
– Нет. Я была тогда тоже очень зла. Но я не кидала этот лист под стол.
– Ну, значит он сам туда улетел, ветром. Видишь, как все эти недоразумения пытались разъединить нас. Давай не будем больше ссориться. Никогда! Ты обещаешь мне это?
Она, внимательно смотря в его глаза, вдруг сказала:
– Я вернулась в церковь.
– Вернулась? Ты же не хотела никого видеть?
– А потом захотела. Я вернулась туда. Но со мной теперь там никто не общается.
– Почему?
– Потому что я грешница.
– Грешница? С чего они это взяли?
Ей хотелось быть с ним до конца честной, и она сказала:
– У нас будет ребенок.
– Как ребенок? – сперва удивился он. Но потом, когда до него дошло, он радостно закричал, схватив ее за плечи. – У нас будет ребенок?! Наш ребенок!
Он весь светился. Видя его внезапную радость, она улыбнулась тоже.
– Какой я был дурак! Какой осел! – закричал он, стуча себя в лоб. – Милая моя, дорогая, единственная – прости меня, дурака эдакого. Прости! – и он встал перед ней на колени. Она обняла его за голову и, подняв ее, поцеловала.
– Мы оба были большие дураки, – сказала она и щелкнула его по носу.
– Нет, дурак был только я. Я и больше никто. Прости меня!
– Прощаю, – ответила она и встала.
Он тут же подхватил ее и, подняв на руки, закружил. Ей казалось, что не было этих страшных дней и месяцев. Что вообще ничего не было. А были только он и она. Счастье опять хлынуло в душу. «Как же хорошо жить! Как же хорошо! Просто жить и быть счастливой. Быть любимой!» – стремительно проносилось в голове. А он кружил и кружил ее по комнате. А потом бухнулся с ней на диван.
– Осторожно! – вскрикнула она.
– Прости, я забыл, – извинился он. – Мне ведь надо еще привыкнуть к роли папы. А кто у нас будет – мальчик или девочка?
– А какая разница? Любой ребенок – благословение Божье, – ответила она.
При упоминании Бога он сразу стал серьезным.
– Знаешь, я долго думал и об этом, – сказал он. – Я не буду больше донимать тебя Богом. Верь в него, как ты хочешь. Мне нужна ты, а не Он. Но если у меня будешь ты, то будет и Он.
Она с благодарностью посмотрела на него и закивала головой. Пусть будет так, если не получается по-другому. Но как быть с церковью, как быть теперь с ее новым положением? Этого она не знала. И даже боялась думать в эту минуту.
День пролетел мгновенно.
Засыпая в его объятиях, она подумала, что, наверное, опять согрешила, и страх липкой тенью подкрался к ней. Но она тут же поймала себя на другом – что сейчас была счастлива. Сила счастья пересилила страх, и тень отступила.
Неумолимо приближался день их свадьбы. Они условились, что никаких торжеств не будет. Даже родственников они не будут приглашать, хотя его мама очень обижалась на них за это. Но они решили, что просто распишутся и пойдут, посидят в кафе. Они не хотели ни людей, ни суеты и шума. Им хотелось тишины и покоя. Накануне они ходили выбирать кольца. Он купил ей изящное тонкое кольцо с тремя бриллиантами.
– Дорогое? – спросила она, любуясь кольцом – первым кольцом в ее жизни.
– Не дороже тебя, – ответил он.
Если, приходя домой, она чувствовала себя защищенной, то в церковь ходила с тяжелым сердцем. Своим видом она не показывала, что происходит с ней, но панически боялась расспросов и всяких встреч. Все видели ее тихой и смиренной. Так как с ней никто старался не говорить, то и не знали, как она живет. Она, как тень, приходила и уходила. К этой тени привыкли, и уже ходили разговоры о том, чтобы восстановить ее в членских правах.
Она понимала, что если узнают про брак с ним, гонения начнутся с новой силой, и вряд ли она сможет их выдержать. Она уже давала при всех обещание, а теперь, после того как он вернулся в ее жизнь, она это обещание нарушила. Она не знала, как ей быть, с кем посоветоваться. После долгих раздумий и мучений она решила сходить к сестре Раисе и все ей рассказать. Зная, что по телефону ей этого не сделать, она пошла к ней домой. Раиса была дома.
Она постучалась в окошко, увидев, что та сидит одна. Раиса открыла форточку.
– Ты что под окнами стоишь? Заходи в дом.
– Не могу. Мне надо с вами поговорить. Я не хочу, чтоб брат Петр был. Выйдите, пожалуйста.
Из комнаты послышался бас Петра. Женщина быстро закрыла форточку, кивнув ей головой, и скоро вышла. Они пошли по улице.
– А что так секретно? Что-то случилось? – тревожно спросила Раиса.
Она кивнула головой, не зная, с чего начать.
– Мне надо с кем-то переговорить. Это очень важно для меня.
– Ну, не тяни. Я слушаю, – с нетерпением проговорила Раиса.
– Вы помните того человека, который тогда пришел со мной?
– Этого смутьяна? Как же, конечно помню. Я его никогда теперь не забуду. Столько шуму тогда наделал. А что ты говоришь про него? Вы же не встречаетесь?
Раиса приостановилась и внимательно посмотрела ей в глаза.
– Правда ведь, не встречаетесь?
Понимая, что таиться больше нельзя, раз она первой пришла с этим, она твердо ответила:
– Нет. Он вернулся.
– Как вернулся?! – визгливо произнесла Раиса, подпирая своими могучими руками бока.
– Недавно.
– И что же теперь? – начиная заводиться, спросила Раиса.
– Теперь мы скоро поженимся.
От этих слов на мгновение Раиса потеряла дар речи.
– Как поженитесь? Без благословения церкви? – изумилась она.
– Мы хотели бы получить благословение, вот поэтому я обратилась к вам.
– Ко мне? Я, что ли, раздаю благословения?! Да ты вообще понимаешь, что ты говоришь? Ты же перед всей церковью каялась, просила прощения. А теперь опять в грех? Ты что же, думаешь – это игрушки? Я уже несколько раз с братом Юрой говорила, чтоб с тебя замечание сняли, восстановили в членстве. А ты опять в мир? Ну, ты и подставила меня! Не ожидала я такого от тебя. Ой, не ожидала!
– Но в чем мой грех, если мы любим друг друга? – воскликнула она.
– Он мирской, не возрожденный человек! И ты еще спрашиваешь, в чем грех?! Да как ты могла сойтись с ним? Ты, верующая, христианка! Да это же позор! Позор на всю церковь. Такое бесчестие! А я еще, дура, хлопотала за нее! – сокрушалась Раиса.
– Раиса, я очень благодарна вам и всей церкови за то, что вы смогли меня принять. Простили. Но я люблю этого человека. У нас будет ребенок.
– Ребенок?! – в ужасе закричала та. – И ты это так спокойно говоришь?! Да ты в своем уме? Ты что, совсем не различаешь где мир, где Бог? Ты нарушила заповеди Божьи! – возмущенно воскликнула женщина.
– Какую заповедь я нарушила? – не выдержав, спросила она.
– Как какую? А прелюбодейство, это что, не заповедь Божья?
– С кем я прелюбодействую, если мы заключаем брак?
– А до брака, это что же, можно?
– Он любит меня. Мы не прелюбодеи! – резко ответила она.
– Ну, знаешь, после всего этого скажу тебе следующее. Во-первых, забудь дорогу к моему дому. А второе – брат Юра никогда не даст вам благословения. И значит, вы будете жить без благословения, без Бога, без Него. А жизнь без Бога – путь в ад. Я даже не знаю, что тебе сказать, чтоб ты образумилась. Никогда не думала, что ты такая испорченная. Все! Больше я не могу с тобой говорить. Вот тебе Бог, а вот порог.
Высказав все это, Раиса развернулась и быстрыми шагами пошла в сторону своего дома. А она стояла посреди улицы в оцепенении. Последние слова глубоко резанули ее. Жизнь без благословения – это то, чего она боялась. Завтра в церкви уже все будут знать о ней – значит, ей опять закрыта туда дорога. Она пошла домой.
Дома ее уже ждал он.
Таким ласковым и предупредительным она его никогда еще не знала. Его колкость и резкость мигом улетучились, как только они опять стали вместе жить. И теперь ожидание ребенка еще сильнее сплотило их.
После всех этих недель одиночества она не верила, что сможет опять быть такой счастливой. Но это счастье было чище, светлей и лучше того, что осталось в прошлом. Он действительно любил ее. И это было самое главное.
Она не верила братьям, говорившим, что Бог оставил ее. Нет, она постоянно чувствовала радость. А разве не Он давал ей ее? И разве она виновата, что любит и любима? Нет, еще раз она не даст растоптать свое счастье чужим предрассудкам! Это она твердо для себя решила.
После разговора с сестрой Раисой она не знала, как ей быть. Не пойти на собрание и тем самым показать им свою слабость и вину, или прийти туда, как ни в чем не бывало? Она остановилась на втором.
Встав в воскресенье, она сказала ему, что пойдет в церковь. Он не стал ни перечить ей, ни отговаривать, как было раньше. Он смирился с ее решением.
– Только давай я тебя провожу, – предложил он. Она сперва отказалась, как только представила его опять в окружении братьев, но он настаивал. Было скользко.
– Я тебя только до дверей провожу и подожду, заходить не буду, – убедил ее он, и она согласилась.
Они вместе вышли из автобуса, как в прошлый раз. Она шла чуть сзади. По дороге никто из знакомых ей не попался. Только уже подходя к дверям, она столкнулась с тем самым молодым братиком, который ее позвал тогда на братское совещание. Увидев ее, он, смутившись, кивнул ей головой. Но потом поднял голову и увидел, что она не одна, а с ним. В глазах юноши отразился какой-то испуг. Он поспешил к дверям первым. Она зашла за ним.
Войдя в зал, она села как обычно, на последний ряд у окна. В окне она видела его. Он сидел на поломанных качелях, пытаясь раскачаться. Ей было тепло и приятно его видеть. Она даже не смотрела на проповедующих, до нее доносились какие-то звуки, слова. И зря. Если бы она обратила внимание на лица братьев, то увидела бы, что они с особой строгостью смотрят на нее. Собрание еще не закончилось, когда Пастор встал и прошел в конец зала. Все невольно оборачивались ему вслед. Он подошел к ней.
– После собрания не уходи сразу, – тихо сказал он, – надо поговорить.
Она молча кивнула. По коже пробежали мурашки. Она взглянула в окно, но его уже не было на том месте, он ушел.
После собрания все чувствовали повисшее в воздухе напряжение. Даже сестры не спешили уходить, чинно снимая платки и ища повод задержаться. Она с братьями была за закрытыми дверьми в той же комнатке, которая негласно стала называться «братской». Брат Юра сидел за столом, вокруг, как на картине «Тайная вечеря» – другие мужчины. Она стояла.
– Садись, – сказал он, указав на тот самый стул. Она села. Нервная дрожь начинала холодком пробегать по ее телу.
– Мы экстренно собрались здесь вот по какому поводу. Ты недавно встречалась с одной из наших сестер.
Она кивнула головой.
– Ну, я не об этом хочу говорить, что ты, будучи на замечании, тайно встречаешься с сестрой. Хотя это тоже нарушение твоего обещания. Сейчас речь о другом… Ты вернулась в грех? – вдруг коротко, в упор спросил он. Она поперхнулась. Миллион разных слов в секунду вихрем пронеслись мимо. Она судорожно пыталась поймать хоть одно. И тут в ее голове возник ответ. Она проглотила слюну в пересохшем горле и сказала:
– Нет. Я не живу во грехе.
По комнате пробежал недовольный гомон братьев. Пастор растерянно посмотрел на нее.
– Сожительство ты не называешь грехом?
– Мы поженились, – сказала она, что еще не было правдой.
– Поженились? Когда? – удивленно спросил он.
– Мы поженимся, – поправила она себя, чувствуя, что ее поймали на этой лжи.
– Ну вот видишь, еще поженитесь. А пока вы не поженились, как назвать такую жизнь, которой ты живешь? Грехом сожительства. Правильно, братья? – спросил брат Юра, обводя всех взглядом. Братья одобрительно загомонили снова.
– Так вот, – продолжал он, – пока вы не в законном браке, все добрачные отношения называются грехом. Ты разве этого не знала? – и он вопросительно посмотрел на нее. Она молча опустила голову, не зная, что ему ответить. – Видишь, знала! – обрадовано сказал брат Юра, расценивая ее молчание как знак согласия. – Так вот, ты знала, что это грех, и опять вернулась к нему. Как это расценивать? Ну, братья, помогите мне, как?
Братья уже вполголоса утвердительно гудели: «Грех!»
– Видишь, братья тоже так считают, – продолжал говорить он. – Но мало этого. Еще совсем недавно ты просила у церкви прощения. А теперь вот заявляешь, что не согрешила. Получается, ты тогда обманывала нас? Так, братья, это считается? – громко сказал он, строго обводя собравшихся глазами. Братья одобрительно кивали головами. – Ты должна знать, что брак – это таинство. Это мирские люди совершают гражданские браки, что, конечно, лучше, чем некие свободные отношения. Но гражданский брак – не таинство. Истинные браки свершаются по благословению церкви. А ты решила, что тебе благословение не нужно…
– Нужно! – вдруг повысила голос она. – Я ведь именно за этим и приходила к сестре Раисе. Я очень хочу благословения…
Но тут уже он не дал ей договорить и властно перебил:
– Про наше благословение даже не может идти речи! Как у тебя вообще такая мысль могла возникнуть в голове? Мы даем благословение только членам Тела Христова, а ты находишься на замечании за прелюбодейство, и теперь еще желаешь благословения?! Ты понимаешь, что ты говоришь? Сделать Христа благословляющим грех?!
– Но вы сами толкнули меня на это. Я была чиста, когда…
– Мы еще и виноваты! – перебил ее весь кипевший от негодования Пастор. – Ты уже тогда была в страшной гордыне, которая и толкнула на этот путь. Разве не так, братья?! – воскликнул он. «Так, так!» – зазвучало со всех сторон.
– Вот видишь, никто с тобой не согласен. Ты так погрязла во грехе, что уже клевещешь на церковь! Это видано ли такое, сказать, что церковь толкнула ее на грех?!
От возмущения у него пузырились слова. За столом стоял сильный гвалт, который доносился и в притихший коридор.
– Так вот, что мы решили. Мы поверили тебе и, видимо, зря. Если я говорил, что ты можешь посещать собрания, ведя себя благопристойно, то теперь, после всего этого, мы НЕ РАЗРЕШАЕМ тебе посещать наши собрания. Как и сказано в Священном Писании, что блудника чуждайтесь, даже его одежды, оскверненной плотью. Поэтому больше не приходи и встреч с нами не ищи. Даже если ты оставишь свой грех, чему мы мало верим, ты теперь НИКОГДА не сможешь быть прощенной Христом. Таких, как ты, Он не прощает! – безапелляционно закончил он. – Уходи!
Она хотела встать, но не могла. Ноги были настолько ватными, что тут же прогибались под ней.
– Ну, что ты еще ждешь? – пренебрежительно обратился к ней Пастор. – Ведь было сказано уходить. Или нам уйти с братьями?
– Делайте, что хотите, – устало произнесла она, зная, что ей все равно сейчас не встать.
– Вот видите, братья, до чего доходит грех! Что же, мы не гордые. Мы можем и выйти, – с сарказмом произнес он, от чего ее передернуло.
Братья стали один за другим гуськом выходить, стараясь обойти ее так, чтоб ничем не задеть. Она отвернулась к стене, чтобы не видеть их. Проходя мимо, они искоса посматривали на нее, как на великую блудницу.
Сколько прошло времени, она не знала. Все уже утихло, и вдруг в этой тишине гулким эхом раздались чьи-то шаги по коридору. Надо было вставать. Она попробовала еле-еле встать, оперевшись о спинку стула. Ноги занемели. Она сделала шаг и облокотилась на стенку. Дверь широко распахнулась, и она увидела его. В такой нелепой позе он застал ее и даже испугался.
– Тебе что, плохо? – с тревогой в голосе спросил он. – А я тебя заждался. Смотрю, тебя все нет и нет. Даже все ваши братья вышли.
– Они видели тебя? – спросила она.
– Конечно. Шарахнулись от меня, как от чумного. Меня так и подмывало им что-то сказать.
– Ты ничего не сказал? – настороженно спросила она, все пробуя разогнуться и ощутить в ногах силу.
– Нет, – ответил он, внимательно смотря на нее. – А что тут происходило? Ведь что-то происходило, правда?
– Меня выгнали из церкви, – ответила она коротко, но без злобы.
– Выгнали? – удивленно подняв брови, спросил он. – Быстро же! А за что, сказали?
– Сказали, – неторопливо ответила она. – За прелюбодеяние.
– За какое прелюбодеяние? С кем? – не понимая, произнес он.
– С тобой, – она чувствовала, что слезы подступают к горлу.
– Ну что ты! Брось! Нашла, кого слушать. Что они знают! Они же ничего не знают и судят только по буквам своих талмудов. Разве любовь судить можно?
– Такую, как у нас, не благословленную, без брака – можно, – всхлипывая, ответила она.
– Мы же через неделю поженимся! Это только формальность. Успокойся, не верь им.
– Но ведь благословения нам никто не даст. И это правда.
– А на какого черта тебе сдалось это благословение? – вспыльчиво воскликнул он. – Вон, мои родители тридцать лет, наверное, прожили без благословения, и живут. И таких миллионы.
– Не смей ругаться при мне! – воскликнула она. – И потом, по жизни твоих родителей можно и видеть, что такое жить без благословения.
– Не будь мистичной. Тут дело не в благословении, а в самих людях. Некоторые и с церковным благословением могут жить как скоты. В то время, когда мои родители женились, даже слова такого в помине не было – благословение!
– А когда ты слышал это слово? Ты понимаешь его значение?! Как теперь с этим жить?
– Что ты понимаешь? То, что тебе твои попы в голову вдолбили? Благословение если и приходит людям, то помимо них самих. Оно идет от Бога. А ты хочешь утешать себя человеческим? Если бы Бог не благословил нас, мы бы не были вместе! То, что мы вместе – это и есть свидетельство Божьего благословения.
– Правда?! – поднимая на него мокрые глаза, спросила она.
– Конечно, правда! А разве нет? Ты что, не веришь, что я люблю тебя?
– Верю, – твердо ответила она.
– А раз так, что тебе еще надо? Поступай по своей вере, и будешь благословенна.
– Да, ведь это же действительно так, – поражаясь простоте этой формулы благословения, произнесла она, и слезы стали высыхать у нее на глазах.
– Вот видишь, я же говорил тебе – только верь мне, и все будет хорошо. Все в нас самих заключается – и благословение, и проклятие. Если мы верим, любим, живем, то разве это не благословение?! А если боимся, мучаемся, ропщем – разве не проклятие?! Эти твои шабашники тебя все время проклинают, а ты будь назло им счастлива и благословенна. Они ничего не смогут тебе сделать. А вот поверишь им – и все, упадешь.
– Я не верю им!
– Вот и правильно. Пойдем отсюда. Здесь все сыростью пахнет. Царство Божье не в словах их, а в силе. А сила и вера – это одно.
– А ты сам веришь? – спросила она его.
– Я столбам не верю! – твердо сказал он.
– Прямо как Борис Николаевич, – непроизвольно воскликнула она.
– Ну да. Наверное… – замялся он. – Он тоже в это ваше христианство поверить не может.
– Нет, он верит! – попыталась она защитить его, вспоминая свой последний разговор в их доме. – Он верующий.
– Верующий атеист. Так он себя называет?
– Но ведь и ты такой же!
– А я этого и не скрываю, – широко улыбаясь, ответил он. – Это христиане пытаются на себя какие-то правильные одежды напялить. Но одежды чужие никогда не сделают тебя праведным. Это воровство. Мы с дядей – против такого воровства. Это смешно и глупо – ходить в чужих одеждах.
– Но ведь Христос дает Свои одежды верующим, – настойчиво произнесла она.
– Верующим, а не проходимцам!
– А как узнать это?
– По глазам и словам узнать можно. Все, что не духом строится – ложно. А букву по-всякому истолковать и исказить можно. Даже Сатана Ангелом Света заделаться может. Буква – это еще обман. Надо глубже букв копать. Тогда, может, правда и откроется.
– А ты копаешь? – спросила она, уже полностью размяв тело.
– Копаю, – утвердительно сказал он и подал ей руку. – Пошли. Я устал от этих стен.
На улице уже стемнело.
– А знаешь, – весело проговорила она, – теперь ты будешь мне братом и учителем, вместо них, – и она махнула в сторону библиотеки.
– У меня уже давно созревают мысли относительно того, чтобы растолковать им их же Евангелие.
– Но ты же не христианин!
– Вот только это меня и останавливает. Все равно они меня не примут. Они только по одежке принимают, а я их одежд носить не умею и не буду.
– Тогда зачем тебе они?
– Не знаю, но жалко как-то смотреть на всю это карикатуру под именем христианства, которое ничего общего не имеет со своим Христом.
– Но они же верят в Него.
– Ну и что такого, что верят? Другие в лешего верят. Верить можно во все, что угодно. Но разве это есть вера? Вера разве на человеческих ощущениях основывается?
– Нет.
– Вот и я так думаю. Не могу я назвать все это человеческое понимание верой. Настоящая вера, наверное, большая редкость сегодня. А то, что дается людям как дар, смотришь, через некоторое время уже одной оболочкой остается. А веры той как не бывало. Вот всю свою жизнь такой человек и живет с этой пустой оболочкой, теша себя, что он с верой, у веры, за верой. Но только не видит, что давно уже без веры живет, в неверии. А оно для всех очень на веру похоже.
– Вот я имею веру? – с интересом слушая его рассуждения, спросила она. Он повернулся к ней и посмотрел внимательно в ее глаза.
– Ты так же, как я – приближаешься к вере. У нас с тобой – предверие.
– Да! – радостно воскликнула она. – Ты помог мне наконец-то ответить на самый трудный вопрос. Конечно, предверие! Как это красиво и правильно звучит – предверие!
И она даже подпрыгнула от радости.
– Мы с тобой два человека – в преддверии нового. Например, нашей свадьбы! – весело заметил он.
– Какой ты умный! – сказала она, склонив голову к нему на плечо. – Разве верующие атеисты могут быть такими умными? Разве это возможно?
– Возможно, – самодовольно произнес он. – Помнишь такой девиз: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»?
– Откуда? – спросила она.
– Да так, из одной книги о Роберте Скотте, исследователе Антарктиды. Эти слова были написаны на кресте, который установили на Южном Полюсе. Он шел к полюсу сквозь бурю, холод и смерть. А когда достиг своей цели – умер.
– Почему? – с грустью в голосе спросила она.
– Потому что сил не хватило на обратную дорогу…
Она замолчала. Эти слова ее потрясли. «Найти, достичь и умереть, потому что кончились силы!» Так молча они и шли дальше. Каждый думал о своем и не хотел больше ничего ни спрашивать, ни говорить.
Она уже давно стала замечать, что его рассуждения и рассуждения Бориса Николаевича становились с каждым разом все глубже, яснее, правильнее, чем ее собственные. Теперь она больше старалась слушать, чем говорить. Она еще не очень хорошо знала Библию и всегда поражалась тому, как хорошо ее знали они, можно сказать, не учившись, не ходя в церковь. Смутно к ней начинало приходить понимание: многое, что говорят в церкви – не так. Получалось, что истина совершенно не зависела ни от людей, ни от церквей, ни от их учений. Словно существовали все они и Истина. И каждый шел своей дорогой, может, параллельно с Истиной, но не с ней. Постепенно и для нее понятие «вера» стало иным. Из первоначального хаоса еще слабо, но уже начинала проглядывать земля. Может, еще с овчинку, но это была ее земля.
Со дня последнего разговора в церкви она туда не ходила. Они выгнали ее, позорно, как собаку. В ней не было обиды или ожесточения к ним. Ей было просто их жалко.