«И НЕ СКАЖЕТ НЕПРАВДЫ ВЕРНЫЙ ИЗРАИЛЕВ»

Долгие годы подряд, в начале осени на кладбище в Зихрон-Яакове на могиле Сары Аронсон собиралась группа людей, чтобы отметить очередную годовщину одной из самых удивительных страниц героизма в современной истории нашего народа — годовщину НИЛИ.

На могилу приходило несколько глубоких стариков, обломки той организации, которая начертала на своем знамени лозунг «Нецах Исраэль ло йешакер» — «И не скажет неправды Верный Израилев», их близкие, и считанные представители широкой общественности, в основном — члены национальных кругов.

Проклятие, висевшее над НИЛИ при ее жизни, сохранилось много лет после того, как история НИЛИ завершилась, а организаторы этой группы погибли — кто в песках пустыни, кто — на виселице в Дамаске, кто в камере пыток, а кто в пучине моря. В течение многих лет еврейское население страны и его руководители пытались вычеркнуть НИЛИ из памяти народа, и только совсем недавно герои удостоились всеобщего признания.

Историки, которые захотят найти ответ на вопрос, почему было приложено так много усилий, чтобы предать забвению такой великий подвиг, не встретятся с трудностями. Они убедятся в том, что среди политических деятелей, наложивших вето на организацию НИЛИ в годы первой мировой войны и развязавших гонения на ее участников, оказались и такие, кто поднялся на высокие посты в еврейском самоуправлении после изгнания турок, а затем и в еврейском правительстве — после изгнания англичан. Историки найдут и таких людей, которые примутся рассказывать им о противоречиях, имевших место между движением «Ха-шомер» — официальным носителем лавров еврейского героизма — и Гидеонистами, предшественниками НИЛИ, и ею самой. Но, вероятно, основной причиной враждебности еврейских функционеров во времена турок и англичан к НИЛИ является удивительная личность создателя этой организации и ее командира Арона Аронсона. НИЛИ — это сам Аронсон. Он создал НИЛИ и он определил ее пути. Он связал ее с англичанами и управлял ее деятельностью, сперва со своей научно-исследовательской станции в Атлите, а затем из штаба английских войск в Каире. Его брат Александр Аронсон служил правой рукой брата в Каире, а их сестра Сара направляла деятельность организации в Палестине. Среди самых активных участников НИЛИ назовем Авшалома Файнберга (воспитанника Арона и друга семьи Аронсонов) и Иосефа Лишанского, перенявшего пост «начальника оперативного отдела» после Файнберга. И все, кто связывался с НИЛИ, поступили так, благодаря своей близости к семье Аронсонов.

Над всеми, кто связал свою судьбу с НИЛИ, возвышался Арон, прирожденный исследователь. Он не получил диплома агронома, но сделал одно из важнейших открытий в области зерноводства — нашел «Мать злаковых», и сделался известным среди ученых, признавших его талантливейшим естествоиспытателем. Он оставил научную работу и стал разведчиком, спас еврейское население страны от погрома и голода. Имя Арона Аронсона было известно тысячам, причем даже те, кто знали его близко, не принимали его за сиониста, а он пожертвовал собою, своей семьей и всем, что было ему дорого, во имя осуществления мечты об Еврейском Государстве.

 

ГОРДЫЙ ИНДИВИДУАЛИСТ

Арон Аронсон родился в Румынии. Он был подростком, когда его родители с потоком «Румынской алии» прибыли в страну, поселились в Гиват-Замарине и помогли превратить ее в поселение Зихрон-Яаков. Отец был простым тружеником, отличался прямодушием и любил свою землю. Оба названных качества он передал сыну, но не более того. Отец предпочитал худой мир доброй войне и, будучи огорченным коррупцией, охватившей еврейский ишув, когда им овладели чиновники барона Ротшильда, даже не подумал бунтовать, хотя и рушилась его мечта выйти в люди. Лозунгом отца служило выражение: «Хочешь чтобы тебе дали жить, не мешай жить другим». Арона отличали совсем иные качества. Он был упрям, одарен и горд. Он знал себе цену и знал, что одарен чрезвычайно. Знали это и его учителя. И это сделало Арона еще более упрямым, гордым и себялюбивым. В небольшой школе Зихрон Яакова он считался лучшим учеником. В поле он помогал отцу, а в доме помогал воспитывать младших: братьев — Александра и Шмуэля, и сестер — Сару и Ривку, причем дети уважали и любили брата больше, чем отца и мать.

Еще в школе обнаружился интерес мальчика к естествознанию. Он любил гулять по полям, разглядывать и изучать растения, искать упоминания о них в Библии, докапываться до источников их арабских названий. Родители думали, что из него вырастет лингвист, но мальчик объяснил им, что его интересуют не названия, а сами растения.

Барон Ротшильд не был в восторге от желания «крестьян» давать детям высшее образование. Барон мечтал, что с возвращением на родную землю вырастет новое племя евреев: грубых, простых, привязанных к земле. Учение могло оторвать их от земли… Но с Ароном барон повел себя исключительно и, по рекомендации учителей, велел отправить его в агрономическую школу во Францию.

Здесь Арон учился два года. снова отличаясь среди всех учеников, но так и не получил желанною диплома. За несколько недель до выпускных экзаменов секретарь барона приказал Арону немедленно вернуться в Эрец-Исраэль, чтобы принять важную должность, подобранную для него Ротшильдом: управление новым поселением, Метулой.

Арон подчинился беспрекословно, но сердце переполнилось горечью. В Метуле Аронсон вел себя, как настоящая белая ворона: всерьез заботился об интересах земледельцев, пытался сократить время их зависимости от бароновой кассы, ускорить становление поселенцев на собственные ноги. Но чиновничий аппарат Ротшильда как раз этого-то и не хотел. После нескольких стычек с начальством Аронсон попал в немилость, и кто-то пустил слух, что он продал арабам мешки с зерном.

Он мог запросто доказать, что его оклеветали. Но гордость не позволила ему унизиться. Не сказав ни слова в свое оправдание, он уволился и покинул Метулу.

В последующие годы гордый характер Аронсона поставил его в особое положение в еврейской колонии: он не желал объясняться ни с кем, ни разу не приносил извинений, не выступал в свою защиту. Он так и не научился мириться с клеветой, интригами и кляузами. Похоже, что он рассуждал так: «Я ни в чем не виноват, и не обязан этого доказывать. Если кто-то способен клеветать на меня, то зачем мне оправдываться». Больше того. Он был глубоко задет тем, что ему позволили уйти из Метулы и даже не пытались вернуть. Он был оскорблен до глубины души теми, ради кого старался, и которые даже пальцем не пошевелили, чтобы развеять клевету. Когда же, возвратясь домой, он увидел, что и здесь люди его сторонятся, не желая сближаться с опальным (как бы и самим не попасть на заметку к людям барона). Арона охватило отвращение к этому народу, такому униженному и бесхребетному.

Два года Арон прожил в Турции. Он управлял поместьем, собирал травы и растения Анатолии. Внедрял новые агротехнические методы в этих Богом забытых краях. Арон переписывался со своими учителями во Франции и оставался в курсе дел научного мира. Но сердце влекло его домой. Издалека он еще резче видел ущербность провинциальной жизни на родине, глубже понимал причины, побуждающие людей копать один под другого, но издали и мечта о возрожденной Родине выглядела ярче.

Один сионист пенял Аронсону, что он, мол, никакими сионистскими идеалами не интересуется. Деятель был прав. Арон был не из тех, кто способен включиться в движение, которое занималось обсуждениями, «переливанием из пустого в порожнее», жило собраниями и спорами. Он ненавидел подобные занятия.

В письмах к родным и в его дневнике можно найти скрытые чувства Арона. Не будучи членом какой-либо сионистской комиссии, он был сердцем и душой за Сион, опередил мечтою многих сионистов: он думал об Еврейском Государстве и строил планы создания портов, экономической структуры, обеспечивающей прогресс, в мечтах видел еврейскую армию и рассчитывал импорт и экспорт будущего государства. Когда он узнал, что Герцль собирается посетить Палестину, то бросил все и поспешил домой, чтобы изложить гостю свои расчеты, и думы, но опоздал. Арон вернулся в Зихрон в день, когда Герцль отплыл из Яфо.

Люди, жившие с Ароном рядом, видели в нем молодого агронома, очень энергичного, молчаливого, углубленного в себя, но очень делового. Они дивились его умению управлять фермой, и не подозревали, что под оболочкой сухой деловитости прячется душа мечтателя, который, показывая турецким батракам новые методы прививки винограда, фантазирует о том, как еврейские десантники, высадившиеся с моря, покоряют для своего народа «Южную Сирию», как турки величали Эрец-Исраэль.

Видя, как взяточничество и коррупция губят оттоманскую империю, Арон убедился, что под властью этой империи еврейское население Палестины никогда не достигнет процветания. Турки этого не допустят. Он пришел к новому решению: еврейские полки высадятся в бухтах Родины, поднимут национальный флаг и попросят о помощи и вмешательстве великих держав, которые не преминут отрезать еще один кусок от турецкой империи. Чтобы изучить морское дело, Арон связался с контрабандистами и несколько раз выходил с ними в море в туманные ночи.

Его работа в Турции закончилась почти столь же скандально, как управление поселением в Метуле: он поспорил с одним из своих помощников, евреем из Палестины, инструктором из сельскохозяйственной школы в Микве-Исраэль, причем сам же Аронсон и пригласил его в Турцию. Помощник пожаловался хозяину на Аронсона. Когда его вызвали для объяснений, всплыло «дело о зерне» в Метуле. Аронсон отказался доказывать свою честность. Он сказал: «Если вы могли вообще прислушиваться к клевете на меня, то мне тут делать нечего». И отплыл домой.

А там, тем временем, произошли крупные перемены. Прежде всего был положен конец правлению чиновников барона. Ротшильд передал свои владения в Палестине компании ИКА. Еврейская колония была готова принять с распростертыми объятиями одного из немногих своих сыновей, посмевшего восстать против чиновников, но Арон не собирался прощать соотечественникам их подлого поведения.

Вместе с немцем, Францом Леерером, Аронсон создал компанию по продаже и аренде сельхозмашин и пытался обучать еврейских селян механизации труда. Дело прогорело, Арон потерял немало из того, что заработал в Турции. Но, разъезжая со своими машинами по имениям, уговаривая помещиков купить их, он возобновил исследования растений. Он изучал также дороги и тропинки страны, обогащая свою память и знания.

Среди его немногочисленных друзей той поры были агрономы Сускин и Трайдель, с которыми он вместе опубликовал несколько статей и с которыми мечтал о временах, когда по тропинкам, где они кочуют, помчатся скорые поезда, сменив верблюжьи караваны, а в стране возникнут сотни еврейских поселений.

К этой поре относятся также считанные личные переживания Аронсона, о которых мы хоть что-то знаем. Он влюбился в жену одного из своих приятелей. Это была безнадежная любовь, так как женщина любила своего мужа. Однажды Арон открылся обоим супругам и больше никогда к этой теме не возвращался. До самой смерти он оставался верным другом четы, и они отвечали ему взаимностью, так и не спрашивая, умерла ли в его сердце любовь или живет и мучает его.

Арон не был склонен к душевным излияниям. Он был индивидуалистом. Его брат Александр говорил: «Он испытывал тягу к уединению, отрешению от всех. Он уезжал на своей кобылке прочь от людей, спал на земле, укутавшись арабской накидкой, питаясь шоколадом, от которого откусывал иногда по кусочку».

Но и Александр не знал, в какой мере монашеский аскетизм брата являлся выражением его натуры или же следствием несчастливой любви. Еврейское население считало Аронсона «чудаком». Люди пытались вовлечь его в свой круг, приобщить к общественной деятельности, начавшей развиваться на крыльях второй алии. На короткое время Арон увлекся. Но общественная деятельность, какой она была в те времена, была не для него. Он не сумел сколотить собственную «партию», не умел торговаться, увещевать. Он предлагал людям совет или высказывал свое мнение и говорил: «Принимайте или отвергайте». Его собеседники обижались от такого подхода, они не могли понять его. Аронсон, вопреки выражению самоуверенности на лице, глубоко переживал, когда не принимали его советы.

Очень скоро он устранился от общественной деятельности, ушел с головой в исследования и в одиночество. Только в письмах он позволял себе разбивать стены замкнутости. Письма, посланные им и полученные им, все посвящены научным делам. Без того, чтобы он сам знал об этом и без усилий с его стороны и ведома людей, его окружавших, имя Аронсона становилось известным в большом мире, его слава ученого росла, о нем говорили, как об интереснейшем человеке с оригинальными воззрениями. Он состоял в переписке с известными учеными, с крупными исследовательскими центрами, и, когда в Палестину прибыл немецкий ученый, профессор Бланкгорн, он пригласил Аронсона в спутники для изучения геологии края.

Итоги этого научного поиска определили положение Аронсона в мире науки. Он и Бланкгорн были приглашены в Стамбул во дворец султана, где им вручили ордена. Но вершиной научной работы Аронсона было открытие дикорастущей пшеницы, «Матери злаковых», сыгравшей важнейшую роль в выведении высокоурожайных сортов пшеницы. Во всем мире искали ее — родоначальницу зерновых. Аронсон обнаружил ее на склонах Хермона и на миг обратил внимание всей мировой общественности на этот забытый Богом уголок земли, на окраинах турецкой империи.

Казалось бы, евреи в Палестине должны были гордиться таким соотечественником и его славой. На деле популярность Аронсона лишь углубила пропасть между ним и соотечественниками. Громкая слава за рубежом увеличила меру его презрения к «болотным торгашам», как он называл деятелей ишува. Они отвечали ему тем же, так что презрение переросло в ненависть, проистекавшую от того, что слава Аронсона создалась без их ведома и участия, и был он от них независим.

В ближайшие годы он приобрел и экономическую независимость. Он получил должность ботаника-исследователя в штате министерства сельского хозяйства США, был приглашен для чтения лекций в Америке, где добился большого успеха, ему предложили профессуру в университете Беркли в Калифорнии, но он вежливо отклонил предложение. Вместо этого, Аронсон с радостью принял другое дело: группа еврейских жертвователей совместно с Сионистской организацией пригласили его управлять научно-исследовательской станцией, которую намеревались создать в Палестине. Вернувшись на родину, Арон определил место фермы: Атлит.

 

АВШАЛОМ ФАЙНБЕРГ — ПОЭТ, МЕЧТАТЕЛЬ И РОМАНТИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ

Совсем иного склада человеком был другой герой истории НИЛИ — Авшалом Файнберг, назначенный Ароном руководить отделом опытной фермы в Хадере.

Авшалом родался в пору великих ожиданий. Его отец, Исраэль (Лолик) Файнберг, был одним из самых интересных людей среди евреев Палестины. Он бып редким исключением: посмел взбунтоваться против чиновников барона и не покорился даже тогда, когда против него применили «санкции» — социальные и экономические. Он покинул баронские уделы и присоединился к строителям Хадеры, стал председателем ее первого комитета самоуправления. Высокого роста и огромной силы, он жил овеянный легендами — особенно им восхищались арабы. Они так уважали его, что попросили стать судьей, шли к нему с тяжбами и спорами.

Авшалом внешне походил на отца: высокий, худощавый, физически развитый. Авшалом был наделен бурной и неистощимой фантазией и поэтической душой.

В 17 лет Авшалом поехал в Париж учиться, но вместо наук, занялся сочинением стихотворений и поэм, дышавших страстью, и мечтаниями.

Вернувшись на Родину, Авшалом совершенно изменился: из парижанина он стал настоящим бедуином, и одетый в «абаию» (накидку) верхом на коне странствовал по деревням и поселкам.

Он не появлялся у Аронсонов в Зихроне. Но постепенно вражда растаяла и он снова стал часто гостить в семье невесты, сделался постоянным спутником Сары в ее прогулках верхом и пешком.

Он не понимал, что с ним происходит, пока не пришло письмо от Ривки, что она вскоре возвращается домой. Вот тогда-то Авшалом и вынужден был признаться, что не уверен в том, хочет ли он соединить судьбу с Ривкой. Его мечты все больше занимала Сара.

Сара как будто угадала его состояние, когда спросила: «Что бы ты сделал, если бы мой отец поступил с тобою, как Лаван-арамеец с праотцем нашим Яаковом?»

Авшалом снова дал себе зарок не переступать порога Аронсонов. Он пришел к выводу, что обязан любить Ривку, и так и сказал Саре.

Несколько дней спустя после прибытия Ривки, Сара известила родителей о том, что в ближайшее время выйдет замуж. Избранником оказался человек, меньше всего подходящий в супруги такой девушке. При всей их радости, родители не могли скрыть удивления. Женихом Сары оказался богатый торговец из Стамбула, мелкий деятель сионистского движения. Он происходил из сефардийской семьи, случайно встретил Жаботинского и увлекся его идеями, особенно тезисом, что каждый сионист должен учить иврит, приобретать землю в Палестине и жениться на еврейской крестьянке. Как верный ученик Жаботинского, он прибыл в Страну обетованную, чтобы купить участок и жениться, и случайно попал в дом Аронсонов, увидел Сару и решил жениться на ней.

Он попросил ее руки, она ответила согласием. Отпраздновали свадьбу и молодые отбыли в Турцию.

 

АЛЕКСАНДР АРОНСОН

В удивительной галерее образов НИЛИ и семьи Аронсон, младший сын, Александр достоин видного места.

Арон и Александр были родными братьями, но трудно найти более несхожие натуры. В отличие от Арона, замкнутого, самоуглубленного и аскетичного, Александр обладал характером общительным, веселым, и не отказывался от общественной деятельности. Он был горд, как брат, знал себе цену, но, не в пример брату, всегда был готов потягаться с другими, и чтобы доказать свое превосходство, более того, он вызывал людей на соревнование.

И еще одно качество резко отличало младшего брата от старшего: если Арон долго и тщательно взвешивал свои поступки, то Александр постоянно был готов к приключениям, и в юности завоевал положение вожака молодежи в Зихроне.

Классовая борьба в нашей стране столько же стара, как и сам ишув. В эпоху Второй алии здесь наблюдалось редкое явление, неизвестное в других местах: быть рабочим, принадлежать к пролетариату, считалось почетнее, чем ходить в работодателях. По крайней мере это было верно с точки зрения общественной и культурной.

Этот парадокс легко объяснить. Те, кто занимались сельским трудом, как правило, являлись также старейшими жителями страны, пионерами еврейского поселенчества, достигшими почтенного возраста, выросшими на халуцианских принципах. Их сыновья уже успели превратиться в типичных селян, ограниченных и провинциальных, и лишь немногие среди этой прослойки обладали образованием выше начального. Дети шли по стопам отцов, трудились на земле, выращивали виноград, но уже без халуцианского духа, а ради пропитания. Они не любили еврейских батраков, требовавших большей оплаты, чем арабы, к тому же евреи-рабочие отличались дерзостью, видели в хлеборобах «эксплуататоров-капиталистов», кулаков.

В отличие от землевладельцев, рабочие-халуцы были передовой прослойкой еврейской молодежи Восточной Европы. Выходцы местечек, получившие в большинстве своем образование экстерном, были сионистами по убеждению и к тому же почти все — участниками подпольных социалистических кружков. Многих из них разыскивала царская охранка и полиция Австро-Венгрии по обвинению в «революционной деятельности», так что прибытие в Палестину заменяло этим молодым бунтарям ссылку в Сибирь или в подобные места.

Они отращивали шевелюры, ссорились, спорили, цитировали Маркса и Бакунина, издевались над «мужиками», волочились за их дочками и обещали скорое наступление «Судного дня», когда эксплуатируемые отнимут землю и добро у эксплуататоров.

Александр, признававший превосходство рабочих-сезонников в области образования, пытался уменьшить их влияние в Зихроне (и среди девушек!), для чего собрал сельских парней в организацию «Герцль», поставившую перед собой цель — развить культурную и общественную деятельность среди деревенской молодежи. Состав товарищей определил направленность организации. Она держала антипролетарский, антирабочий курс. В самом факте возникновения такой организации крылась новинка, но увы, духу у новшества не хватило и вскоре организация развалилась. Как только Арон отправил брата в Америку, она прекратила существование.

Когда через несколько лет Александр вернулся домой, в стране действовала организация «Ха-шомер».

Члены «Шомера», в большинстве своем социалисты, не ограничились несением охраны, а считали себя авангардом. Они видели в нем будущую еврейскую милицию, будущее революционное войско. Они тайно собирали оружие и мечтали о создании военизированных поселений, которые составят оборонный пояс вдоль границ страны.

«Ха-шомер» тяготел к романтике и таинственности. Например, церемония вступления в организацию напоминала прием в тайный орден. У шомеровцев была униформа, схожая с бедуинской, они разговаривали на особом «военизированном» языке и открыто презирали «крестьян» и прочих «работяг».

Они постепенно прибрали к рукам дело охраны еврейских населенных пунктов, освободив их от необходимости искать караульщиков среди арабов и черкесов, принадлежавших, как правило, к шайкам грабителей. Шомеровцы проявили высокий боевой дух и не раз спасали доверенные им поселения от налетов, проявив незаурядное геройство. Героические поступки шомеровцев становились известными не только по всей Палестине, но и в галуте. Слава испортила членов организации, они стали заносчивыми и превратились в касту, считавшую себя сверхчеловеками. Вдобавок имели место несколько совершенно напрасных стычек с арабами, чему виной явилось легкомыслие и поспешность шомеровцев. Во время одной из таких стычек в Реховоте, когда «Ха-шомер» решил наказать воров, стащивших пару гроздей винограда, были убиты два еврея и араб. Жители Реховота дали чиновникам 60000 франков, чтобы те замяли дело, только после чего арестованные участники побоища были отпущены турками из тюрьмы.

В свете этих событий в Зихрон-Яакове возникла другая организация, носившая имя Гидеонистов. Ее создал Александр Аронсон, только что вернувшийся из Америки. Его главной целью было доказать на что способны «мужицкие» сыны. По структуре и церемониям Гидеонисты копировали шомеровцев. Гидеонисты собирались верхом на конях в долине возле своего поселения, становились вокруг командира — Александра. Они приносили клятву на верность: «Дружно и сплоченно выступать в защиту родного дома». Чтобы заручиться авторитетом, они совершали ночные набеги на арабские караваны и грабили их. В налетах участвовала также Сара Аронсон, переодетая в мужчину.

Когда Гидеонистам удалось получить задание — охранять Зихрон-Яаков — и люди «Ха-шомера» встревожились, как бы их примеру не последовали другие поселения, дошло до вражды и в нескольких случаях — до драк. Но с началом мировой войны и созданием НИЛИ организация Гидеонистов прекратила свое существование.

 

ИОСЕФ ЛИШАНСКИЙ, ОТВАЖНЫЙ И ПЕРЕМЕНЧИВЫЙ

Исключительной личностью среди земледельцев Шомрона, составлявших ядро НИЛИ, был Иосеф Лишанский, вместе с Сарой Аронсон руководивший подпольными действиями НИЛИ в самые трудные дни. С его именем также связана трагическая страница НИЛИ — гибель Авшалома Файнберга.

Иосеф родился в Метуле, в Галилее. Его лишь относительно можно назвать селянином, так как Иосеф осиротел в детстве, рос в доме дяди в Метуле и там познакомился с Ароном Аронсоном. Повзрослев, Иосеф сделался рабочим, а позднее-охранником в «Ха-шомере».

Он был смелый человек, поражал людей отвагой, обладал развитой фантазией. Именно склонность к фантазиям свела его с Авшаломом Файнбергом и другим мечтателем — прославленным в ту пору — Михаэлем Гальпериным.

Никто не знает, кто на самом деле подал мысль о том, чтобы обнаружить племя еврейских бедуинов — «Яуд аль хибар», — которое, согласно арабской легенде, жило где-то в пустыне и занималось тем, что грабило караваны верующих мусульман, направлявшихся в Мекку. Как бы там ни было, но идея объединила Авшалома, поэта-фантазера, Михаэля Гальперина, духовного отца организации «Ха-шомер», и Иосефа Лишанского. Они так уверовали в реальность еврейских бедуинов, что пришли в представительство Всемирного еврейского конгресса просить денег для экспедиции. Однако, управляющий, хладнокровный сионист из Германии, им в этом отказал.

Тогда они решили довести дело до конца собственными силами. Лишанский предложил… взять управляющего в заложники и не отпускать его, пока тот не согласится дать деньги.

Они все же отказались от своей идеи, но остались друзьями, и эта дружба много лет спустя привела Лишанского в НИЛИ и к его смерти на виселице в Дамаске.

 

ВОЙНА, НАПРАСНЫЕ НАДЕЖДЫ И СТРАДАНИЯ ИШУВА

Война свалилась на евреев Палестины, как гром с ясного неба. Половина еврейского населения сразу превратилась в подданных вражеской державы, перед которыми встал выбор: либо принять турецкое подданство и отказаться от покровительства иностранных консульств, а без их услуг граждане европейских стран не могли жить в пределах турецкого государства; либо уехать.

Десятки тысяч евреев, среди них Ицхак Бен-Цви и Давид Бен-Гурион, избрали второй путь. Но в то же время в стране возникло движение «оттоманистов», за которым стояли сионисты, уроженцы Германии и воспитанники немецких сионистких кружков. Они были убеждены в победе «Малой Антанты» и утверждали, что евреи обязаны смириться с мыслью о том, что Земля Обетованная — часть Оттоманской империи.

Меир Дизенгоф и Давид Ремез, являвшийся представителем трудящихся в Зихроне, возглавляли прооттоманское движение. Во всех населенных пунктах Палестины проходили торжественные собрания с принятием турецкого подданства, при этом производились патриотические речи и на флагштоке поднималось турецкое знамя.

Радости пришел конец, когда «оттоманистов» призвали в армию. Гидеонисты, как большинство земледельцев, состояли в сторонниках турецкой империи. Владельцы земель принимали турецкое подданство, чтобы избежать национализации участков и имущества, тогда как Гидеонисты, считавшие себя сабрами, и построившие на этой базе собственное мировоззрение, пошли в турецкую армию по идейным соображениям. Они говорили, что в качестве уроженцев страны, должны ее защищать. Александр Аронсон с 20 товарищами явились на призывной пункт. Месяца муштры, голодного пайка и грязи оказалось достаточным, чтобы остудить их пыл.

За этот месяц они увидели, что турки даже их — добровольцев — не принимают за равноправных подданых. Турки начали флирт с арабами и дискриминировали не мусульманские меньшинства, а маронитов (в Ливане), армян и евреев. Их направляли не в боевые подразделения, а в рабочие полки, где условия были еще хуже, чем в войсках; трудиться приходилось тяжко, при скудном пайке.

Евреи начали искать возможности покинуть армию; чаще всего этого можно было добиться путем взятки.

В первые месяцы «оттоманизации», призывов в армию и эмиграции, Арон Аронсон оставался на своей ферме в Атлите точно на необитаемом острове.

Ферма принадлежала американцам, а США оставались нейтральной страной. Работники фермы получили освобождение от призыва, даже скот не был реквизирован.

Но Арону не позволили долго оставаться в «слоновой башне». Положение евреев в Палестине ухудшалось с каждым днем. Турки не скрывали своих намерений, и по арабским деревням поползли слухи, что вскоре будет разрешено проливать кровь евреев и отбирать их имущество. И как бы в подтверждение этих слухов, поступили сведения о дикой резне армян, учиненной турками.

Турецкие цензоры не вымарывали антиеврейские статьи в арабской прессе. В деревнях ходил по рукам официальный призыв к арабам становиться под ружье для войны против Антанты. В листке говорилось: «Священный долг каждого мусульманина сражаться против неверующих. Когда будет дан сигнал, каждый правоверный (мусульманин) обязан убить по крайней мере троих „гяуров“ (иноверцев)…»

Затем последовал второй этап репрессии. Эль Дин-бей, турецкий правитель Яфо, запретил пользование марками Керен-кайемет, закрыл ивритские школы, а также мировой еврейский суд. Бей обвинил евреев в стремлении к независимости и намерениях восстать. В еврейских деревнях и городских районах проводятся обыски — ищут оружие, командиры «Ха-шомера» арестованы и депортируются в Малую Азию. Цели турецкой власти становятся очевидными: они хотят уничтожить силы еврейской самообороны, оставить евреев беззащитными перед лицом грядущего.

А грядущее принесло с собою приказ о немедленном выселении всех евреев из Яфо.

Арон Аронсон был в отчаянии. События вынудили его покинуть уединение, побудили использовать личное знакомство с американским консулом в Иерусалиме. Аронсон просил консула заступиться за евреев.

— Турки разработали сатанинский план уничтожения евреев! — сказал Аронсон своему помощнику, Авшалому Файнбергу, и брату Александру. — И они это сделают, если их вовремя не выбросят отсюда.

— А что мы делаем для того, чтобы избавиться от них? — с иронией спросил Авшалом. Вот уже несколько недель он места себе не находил от ярости. — А что можно сделать? — удивился Александр. — Много! — сказал Авшалом. — Мы можем войти в контакт с британским штабом и разработать с англичанами план освобождения Палестины. Мы можем втайне мобилизовать гидеонистов, людей «Шомера», молодежь, захватить какой-нибудь пункт на побережье, хотя бы Атлит, поднять там еврейский флаг и создать плацдарм для высадки англичан. Мы провозгласим независимое еврейское государство, мобилизуем еврейскую молодежь мира и выкинем отсюда прогнившую власть турок…

— Идея хороша, — сказал Арон. — Но скольких мы сумеем мобилизовать? Даже полка не получится. А десант с моря — дело опасное и сложное. Нужно много кораблей, точное планирование. Я не верю, что англичане загорятся нашим планом. Они предпочтут войти в Палестину с юга, по суше… Но, с моря они придут или по суше, мы можем стать союзником британских сил и если сумеем снабдить их сведениями о военном положении и если докажем, что тыл у турок гнилой настолько, что не выдержит наступления, и вся империя развалится… — это иное дело. Что скажете? Так зародилась НИЛИ.

 

КОНТАКТЫ С АНГЛИЧАНАМИ

В то время, в начале 1915 года, британцы в Египте были еще очень далеки от планов наступления. Большая часть их войск завязла во Франции, а индийские и австралийские дивизии только начали прибывать на Ближний Восток. Немногочисленные подразделения в Египте были заняты исключительно обороной Суэцкого канала, который только чудом не оказался в руках у турок.

Это чудо свершилось 2 февраля 1915 года. Джемаль Паша, один из триумвирата правителей Турции, назначенный командующим Южного фронта, сумел собрать мощный кулак. В течение месяца, передвигаясь и по ночам, (лишнее доказательство выносливости турецких солдат) ударные силы добрались до восточного берега Суэцкого канала. Англичане прозевали подготовку марша и передвижение турецких сил и обнаружили их лишь случайно, притом за несколько дней до их выхода на канал. Англичане сумели собрать в канале эскадру боевых кораблей и придвинули к нему все силы, какие только можно было высвободить в Египте. Атака была отбита. Но англичане прекрасно понимали, что спасли Суэцкий канал чудом. Если бы они не обнаружили войско Джемаля на подходе, 45000 турецких солдат проникли бы в Египет. Поэтому каирский штаб британцев начал строить агентурную сеть в тылу врага.

Несколько недель после того, как была отбита атака на канал, Александр Аронсон пришел в разведывательное управление британцев в Каире и попросил о встрече с ответственным чином. Его привели к капитану, который без восторга выслушал гостя, а затем сказал: — К сожалению, у нас нет вакансий.

Александр был поражен. Он не нашелся, что сказать этому капитану, и покинул управление.

Когда через некоторое время в управление разведки пришел Авшалом Файнберг, он был тепло принят ирландцем, майором разведки, а через несколько минут они оба уже входили в кабинет к генералу, начальнику управления.

Тот уже имел опыт общения с евреями, готовыми подвергаться опасностям в тылу у турок. Он был знаком с одноруким лейтенантом Трумпельдором, посланным в Галиполн, и знал русского журналиста Жаботинского, обивавшего пороги в Лондоне с тем, чтобы убедить правительство Его величества короля Великобритании поддержать идею создания еврейских полков. Трумпельдор и Жаботинский просили лишь одного вознаграждения: чтобы было создано еврейское государство. Очевидно и этот пылкий молодой человек хочет того же.

Терпеливо выслушав Авшалома, генерал сказал: — Я — военный, а не политик. Поэтому ничего не могу обещать. Но я передам моим начальникам о вашей готовности пожертвовать собою ради победы над турками. А вы, наверное, еще не готовы к решительным действиям, к восстанию, например. Но снабжать нас информацией — вы можете.

…В ноябре 1915 года небольшое британское судно появляется в водах напротив Атлита. Судно плывет без опаски, так как в Средиземном море нет вражеского флота, за исключением нескольких немецких подводных лодок. Капитан смотрит на берег в бинокль. Авшалом Файнберг показывает ему, где расположена опытная ферма. Вот там, в окошке под крышей, покажется красный свет.

Ночью судно снова плывет вдоль берегов Атлита. С него спускают шлюпку, два матроса перевозят Авшалома на берег. Собаки на ферме знают Авшалома и не лают. Никто не заметил его. Файнберг бросает камушки в окошко. Арон просыпается и отворяет дверь.

— Связь с англичанами налажена! Судно вернется через 10 дней Ровно полчаса после захода луны. Если в окошке твоей комнаты загорится красный свет, спустят шлюпку, и я передам сведения.

— А где Александр?

— Он поехал в Америку. Надо поднять общественное мнение Америки, объяснить, какая опасность нависла над еврейской колонией Палестины. Александр намерен добиваться вмешательства американцев до погрома, а не после него, как было с армянами.

Но и Арон не сидел сложа руки. Он объездил страну, встретился с верными людьми, заложил основы деятельности группы разведчиков. Среди первых добровольцев были житель Ришона Нееман Белкинд, родственник Авшалома, и Иосеф Лишанский, прятавшийся от властей. Он участвовал в побоище с арабами в Галилее и был заочно приговорен к трем годам тюрьмы. Иосеф жил в Рухаме под чужим именем, у него были прекрасные связи со всеми племенами бедуинов в Негеве.

Больше того, Аронсону удалось проникнуть в само «логово зверя». По рекомендации консула США он был принят Джемаль Пашой — командующим турецких войск. Аронсон понравился Паше, и весной 1916 года, когда Палестину постигло нашествие саранчи, Джемаль назначил Аронсона главой штаба по борьбе с саранчой и дал ему пропуск для свободного передвижения по подвластной территории. Синай (там саранча откладывала яйца и оттуда двигалась на север) представлял важный участок для сражения с нашествием. Но Синай, по которому проходил фронт, был также важным участком для сбора информации людьми НИЛИ.

 

ПОПЫТКИ СОХРАНИТЬ СВЯЗЬ С АНГЛИЧАНАМИ

Связь при помощи военного корабля действовала несколько месяцев, а затем капитан решил поменять условные знаки. Арабский проводник, посланный к Аронсону, чтобы передать новый код, не выполнил задания. Судно встало против Атлита, но ферма не подавала признаков жизни. Корабль ушел и больше не приплывал.

Прошло несколько месяцев, связи не было. Тогда Авшалом решил пройти в Египет по суше. С пропуском исследователя саранчи он, вместе с возницей, которого звали Эфраим Коэн, прибыл в Беер-Шеву. Там они купили верблюда и продолжили путь в Эль-Ариш. Здесь они расстались. Коэн вернулся на север, Авшалом спустился в пустыню.

Ему удалось обойти турецкий фланг и выйти на ничейную землю в двух-трех часах езды до линий англичан. Но тут верблюд почуял воду и пустился к ней галопом. Он издавал радостные вопли. Они достигли ушей турецкого надзора, расположившегося у колодца. Верблюда и всадника арестовали.

Авшалома доставили в тюрьму в Беер-Шеву; там немецкий и турецкие следователи допрашивали его часами, но он твердил свое: — Я искал саранчу. Верблюд сбился с пути.

Лишанский, прибывший в Беер-Шеву по заданию Арона, советует выкрасть Авшалома. Авшалом готов к попытке, если нет иного пути. Арон решил испытать еще один путь, чтобы освободить товарища. Он отправился к Джемаль-паше.

Арон знает слабое место генерала — его слепую ненависть к немцам, прежде всего к немецким офицерам, окружающим его в ролях советников, на деле не считающими себя хозяевами турецкой армии. Арон играет на чувствах генерала.

Он рассказывает, что немцы арестовали его служащего, служащего турецкой администрации, искавшего в Негеве сгущения саранчи, и хотели его расстрелять, только турецкие офицеры спасли его. Арон не просит освободить Авшалома, а всего лишь судить справедливым судом.

Джемаль не упускал случая подставить немцам подножку. Он издает приказ — перевести Авшалома в Дамаск и судить безотлагательно, так как он нужен Турции.

Офицеры в Дамаске поняли намек. Файнберга объявили невиновным.

Когда он возвращается в Зихрон-Яаков, удивлению нет предела: он встречает Сару.

Она прожила два года в Стамбуле в семье мужа, где царили домостроевские порядки. Терпение ее иссякло. Вопреки опасности пути, она настояла на том, чтобы муж разрешил ей навестить родительский дом.

Радость встречи с родиной и близкими была омрачена известием об аресте Авшалома. Но вот он вышел из заточения, и узнав о существовании НИЛИ, Сара без колебаний, с присущей ей энергией и рвением, берется за работу. Вскоре Сара становится центральной фигурой подпольной организации.

НИЛИ собирает очень важные сведения, но корабль из Каира так и не прибывает к берегам Атлита. Тогда они решают, что Авшалом отправится в Египет через одну из нейтральных стран: Голландию или Швецию.

Арон снова встречается с пашой, докладывает о мерах, принятых против саранчи, и просит разрешения получить пропуск для своего служащего: после ареста он нуждается в покое, и хочет повидать дядю в Румынии. Джемаль подписывает пропуск.

 

ПОПЫТКА АНГЛИЧАН ВОЙТИ В КОНТАКТ С АТЛИТОМ

Потеря связи между Каиром и Атлитом беспокоила также англичан, но они решили, что либо турки накрыли группу, либо евреи отчего-то не хотят больше иметь дело с англичанами. А тут, несколько месяцев спустя после того, как британский корабль ни с чем вернулся из Атлита, бедуины, работавшие на «Ителлидженс сервис», прибыли с вестью, что турки поймали какого-то еврея, пытавшегося перейти пустыню, и что этот еврей обвиняется в шпионаже и сидит в тюрьме в Беер-Шеве.

Британцы осторожно расследуют сообщение и устанавливают имя арестованного: Авшалом Файнберг. Выходит, что НИЛИ еще существует и пытается восстановить связь.

Англичане посылают корабль среди бела дня. Вернувшись, капитан сообщает: он видел, что на ферме в Атлите жизнь идет своим чередом, во дворе и в поле работают.

Разведуправление англичан решает взять инициативу в свои руки. В военном госпитале в Каире находят добровольца из Палестины, Цви Рабина, раненного в Галиполи во время службы в «Полку погонщиков мулов». Англичане расспрашивают Рабина и выясняют, что он служил в Хайфе извозчиком и знаком с местностью вокруг Атлита, как с собственным домом. Ему предлагают сойти ночью на берег и передать сообщение. Рабин соглашается.

Он сошел на берег без помех, но, когда пересекал шоссе между фермой и берегом, увидел колонну турецких войск. Рабин залег в кустах. Колонна оказалась очень длинной, потому что это был транспорт снабжения, двигавшийся на юг. Повозки двигались всю ночь.

Днем Рабин не рискнул выйти из укрытия, а ночью шоссе снова запрудили повозки. Передвигалась часть немецких и турецких войск, которые под командованием генерала Керса фон Керсенштейна должны были совершить новую попытку форсирования Суэцкого канала.

На третью ночь корабль должен был отплыть… Если Рабин не вернется к сроку, ему не выбраться в Египет. И он пускается бегом через шоссе. Вот он уже во дворе фермы. Постучать в двери Рабин побоялся. Письмо из Каира от английского офицера он привязал к… оглобле телеги и бросился наутек, успев на корабль до его отплытия.

Арон, обнаруживший на заре письмо, узнал, что корабль снова приплывает через три недели. Он срочно отправил прибывшему тем временем в Стамбул Авшалому телеграмму, что надо возвращаться.

Но корабль в назначенный срок не показался. Вместо него появилось сообщение турецкого командования о том, что британский военный корабль напоролся на мину вблизи Бейрута. Корабль, которого люди НИЛИ ждали с таким волнением, утонул.

 

В ЕГИПЕТ, КРУЖНЫМИ ПУТЯМИ

Авшалом снова готов на риск, но Арон настаивает на своем: на этот раз — его очередь. Он рассказывает Джемаль-паше, что хочет повидаться со своим учителем — крупнейшим ботаником Германии, профессором Отто Варбургом, живущим в Берлине.

Арон обещает использовать пребывание в Германии для того, чтобы развеять там слухи о гонениях на евреев в Палестине. Турецкий вельможа с таким планом согласился.

После нескольких дней переговоров в Стамбуле с чиновниками, Арон получает паспорт для поездки в Берлин, а оттуда — в нейтральный Копенгаген, кишащий шпионами разных стран. Тут он возобновляет связи с англичанами, встречается с британским уполномоченным в Дании и излагает ему план союза НИЛИ с Британией. Уполномоченный отвечает, что обычно шпионят ради денег, а не ради политических целей. Поменял ли англичанин свое мнение или нет, мы никогда не узнаем, но так или иначе, Арон внезапно решает отправиться в Нью-Йорк. Он взял билет на голландское судно. Но англичане судно задержали и, вопреки протестам капитана, учинили проверку пассажиров.

Арон Аронсон, гражданин вражеской державы, «попадает в плен». Когда судно прибывает в Англию, Аронсона отводят не в лагерь для интернированных, а к очень важному человеку — сэру Базилю Томпсону, главе британской разведки. Аронсон излагает ему план сотрудничества с НИЛИ. Хладнокровный англичанин загорается. Его интерес к собеседнику повышается еще больше, когда тот, как бы невзначай замечает:

— Я слышал, что ваши войска в Синае получают воду в цистернах, которые доставляют по железной дороге. Тот, кто следит за движением поездов с цистернами, может составить себе мнение о ваших силах. А ведь под ногами у ваших войск есть вода. Лишь надо копнуть песок и добраться до нее.

— Откуда вы знаете? — спрашивает англичанин.

— Из хроник Иосифа Флавия и собственных наблюдений. Я как-никак специалист по сельскому хозяйству. Я знаю, что на глубине 300 футов хранится столько воды, что можно напоить всю землю, пригодную для обработки, не только в Палестине, но и в самой пустыне.

Томпсон заколебался. Он проникся уважением к Аронсону, но где это видано, чтобы шпионажем занимался ученый? Такого рода люди Томпсону еще не встречались. После некоторого размышления начальник «Интеллидженс сервис» решил дать Аронсону рекомендательное письмо в Военное министерство.

Премьер-министр Англии Ллойд-Джордж также, как Аронсон, был убежден, что, вопреки провалу операции в Галиполи в 1915 году. Восточный фронт — то место, где можно сломить врага и вывести из застоя Западный фронт. В правительстве не находилось желающих взять на себя ответственность за новую инициативу на турецком участке. После того, как Уинстон Черчилль потерял место в правительстве из-за неудач с турками, не только политики, но и генералы не хотели брать командование фронтом, «третьего сорта»…

Из Лондона Арон отправляется в Египет с рекомендациями бюро главы правительства. Прибыв на место, он убеждается, что явился чересчур рано. В штабе в Каире ничего не знают о планах Ллойд-Джорджа превратить Синай в главный фронт. Каирские чины готовы восстановить связи с НИЛИ, но не ценой, которую требует Аронсон. Его утверждение о воде, которая якобы ждет, чтобы до нее добрались в районе Рафиаха, тоже не вызывает восторга. Рафиах — передовая позиция британцев в пустыне. Там расположено несколько подразделений с задачей наблюдать за турками. Им вполне хватает воды, доставляемой поездом из Исмаилии. А о том, чтобы Рафиах стал трамплином для прорыва, никто не думает.

Арон бесцельно проводит дни. Посещает лагеря эмигрантов из Палестины, встречается с добровольцами Еврейских транспортных полков, демобилизованных после эвакуации из Галиполи, и ждет.

 

ГИБЕЛЬ АВШАЛОМА. ВОЗВРАЩЕНИЕ АРОНА. АКТИВНОСТЬ ИОСЕФА

Сообщение, посланное Ароном из Берлина до его переезда в Данию, почему-то не попало в Атлит. Сара и Авшалом не знали, что делать. Затем поступила весть о том, что Арон уехал в Америку.

Сара и другие члены НИЛИ не могли предположить, что поездка в Америку приведет Арона в Лондон. Они сочли, что какие-то, очень важные причины, побудили Арона изменить начальный план — встретиться с английскими разведчиками в Европе. И пока они ждали вестей из-за океана, чтобы наконец постичь смысл поездки Арона в США, надо было действовать: восстановить связь с Каиром. Поэтому Авшалом решает еще раз перейти линию фронта в Синае. На сей раз он берет с собою Лишанского, хорошо знакомого с племенами бедуинов в Негеве. Переодетые в кочевников, они 20 января 1917 года отправляются в пустыню. С ними едет проводник, — бедуин.

22 января дозорные бедуинов, служивших британцам, нашли переодетого бедуином европейца, почти без сознания среди песков, в 3–4 км от передовых линий англичан. Человек этот был изрешечен пулями.

Его доставили в госпиталь. Англичане, сочтя этого человека за турецкого разведчика, приставили к нему стражу. Две недели спустя в госпиталь прибыл Арон Аронсон (успевший тем временем выйти в море на английском корабле, сойти в Атлите и восстановить связь). Раненым оказался Иосеф Лишанский.

Долгие дни жизнь его висела на волоске, но он выжил. Иосеф поведал Арону историю гибели Авшалома. Втроем с проводником-бедуином они успешно прошли линию турецких окопов и на «ничейной» полосе решили переждать до утра, чтобы приблизиться к линии англичан при свете дня. На заре показались около 30 всадников, которые напали на путников. Кто эти бедуины, Лишанский не знал. Их собственный проводник вскочил и побежал в сторону нападающих. Авшалом, испугавшись, что он их предал, выстрелил в спину проводнику и убил его. В перестрелке он и сам был ранен. Обливаясь кровью, шепнул Лишанскому: «Я тут умру, а ты спеши, уходи к англичанам!», но и Лишанский будучи раненным, потерял сознание, потом плохо соображая, пополз…

Ирония судьбы!

Авшалом Файнберг погиб 21 января 1917 года. В ту ночь английский корабль встал на якорь напротив Атлита, и Арон сошел на берег. Жертва, принесенная Авшаломом, была напрасной.

Вернувшись в Египет и услыхав от Иосефа, как погиб Авшалом, Арон старался найти труп друга. Бедуины, нашедшие Иосефа, вышли на поиски, но вернулись ни с чем. Трупа Авшалома обнаружить так и не удалось.

 

ПЕРЕДАЧА ИНФОРМАЦИИ ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ

В Каире Арон неоднократно пытался убедить офицеров «Интеллидженс сервис» в пользе союза между Великобританией и НИЛИ. После многочисленных попыток ему улыбнулась удача. Англичане согласились предоставить в его распоряжение корабль, чтобы восстановить связь. Арон не сразу понял причины перемены в настроениях британского командования в Египте, но потом узнал, что ожидается прибытие нового командующего — генерала Алленби, и что начинаются приготовления к новой инициативе с целью прорыва турецких позиций между Рафиахом и Аслуджом, с выходом в Палестину, что должно было стать началом конца Оттоманской империи.

Но и получив корабль, Арон не сразу смог восстановить связь. Сперва он пытался воспользоваться помощью ливанских рыбаков, служивших англичанам. Им предстояло проплывать морем от корабля до Атлита. Рыбакам не хотелось прыгать в холодную воду. Несколько раз они возвращались ни с чем, утверждая, что море чересчур бурное.

Наконец Арон нашел добровольца из числа евреев, эмигрировавших из Палестины. Его звали Арье Бернштейи. Он был возчиком из Рамле, служил добровольцем в полку Трумпельдора, а после расформирования полка еврейских возчиков, зарабатывал на жизнь случайными работами.

В середине января, штормовой туманной ночью, Бернштейн спустился с британского корабля в лодку, которую вели под парусом два арабских рыбака. Оставшийся путь до берега Арье проплыл, неся на спине ранец, в котором лежал пакет с письмами.

Арье сошел на берег, постучал в дверь фермерской конторы, передал пакет Леве Шнеурсону, и получив письма для Арона, вернулся к морю. Шторм усилился, плыть стало невозможно. Пришлось возвращаться на ферму. Арон ждал своего посланца на палубе корабля. Он понял, что Арье вернулся на ферму, когда увидел в окне бюро два зажженных фонаря.

Для НИЛИ началась новая полоса. С возобновлением связи с «подобревшими» англичанами в Каир потекла регулярная информация. Арон обрабатывает ее. Он был назначен (под кодовым именем «Мистер Мак») начальником отдела в управлении разведки, и ему подчинили группу помощников, эмигрантов из Палестины, бывших добровольцев транспортного полка в Галиполи.

С одним из рейсов домой вернулся Иосеф Лишанский, излечившийся после ранения. Он завербовал большое число агентов в районе фронта, среди них даже турецких солдат. Лишанский пытался вывести НИЛИ из подполья и превратить ее в национальное движение сопротивления. Он использовал свои связи в «Ха-шомере» и в профсоюзе рабочих, выступил перед участниками конференции профсоюза в Эйн-Ганим с лекцией о НИЛИ и ее целях. Но официальные органы еврейского ишува осудили деятельность организации «шпионов», говоря, что она ставит под удар весь ишув. Кое-кто из еврейских лидеров, вслух осуждавших НИЛИ, втайне выражали симпатии к ней.

 

ПРИЧИНЫ НЕПРИЯТИЯ НИЛИ

В разных местах ишува нашлись лица и организации, выступавшие с требованием предпринять против НИЛИ карательные меры. Как правило, эти люди и организации руководствовались сугубо личными мотивами. (Иногда просто не верится, в какой мере личные симпатии и антипатии могут повлиять на судьбу народа и национальных движений!) Частично те, кто восстал против НИЛИ, принадлежали к интеллигенции, горсть — к ученым, которые лютой ненавистью ненавидили Аронсона, интеллигента, отвергшего их общество.

Те лидеры и чиновники ишува, которые были связаны с рабочим движением, осуждали НИЛИ из-за того, что Аронсоны так близко связаны с Гидеонистами, которых «левые» называли «армией реакционеров и угнетателей трудового народа». Находились и такие, кто до смерти боялся, что турки, узнав о существовании еврейской шпионской организации, обрушат на ишув тяжкие кары. К таким людям принадлежал, например, Меир Дизенгоф, один из основателей Тель-Авива. Дизенгоф утверждал, что для евреев нет и быть не может более важной задачи, чем сохранение ишува. Дизенгоф в начале войны возглавил движение за оттоманизацию, веря, что таким путем можно смягчить сердца турецкой администрации. Когда турки принялись без стеснения репрессировать еврейскую колонию, распускать еврейские органы самоуправления и отнимать оружие у евреев, Дизенгоф предлагал «вести себя, как камыш в бурю» — гнуться, но не сдаваться. В душе он мечтал о падении турецкого ига и в этом не отличался от самых радикальных членов НИЛИ, но боялся, что перед уходом из Палестины, турки учинят резню евреев, схожую с резней армян. Втайне Дизенгоф молился о падении Оттоманской империи, и в то же время до ужаса боялся победы англичан.

По крайней мере в одном у Дизенгофа не было сомнений: в том, что НИЛИ сослужила для евреев неоценимую услугу.

В 1917 году ишув вступил в полосу голода. Три года саранчи, три года войны, во время которой турки реквизировали почти весь скот и лошадей (а тракторов в то время во всей империи не знали!) и забрав в армию, на принудительные работы трудоспособных мужчин, разорили край. Когда британские части приблизились к Газе, всех евреев Яфо угнали в лагеря беженцев в Галилею и Иудею. Такие товары, как спички, нефть, соль, иголки исчезли из продажи.

Еврейские активисты в США и Великобритании знали о тяжелейшем положении в Палестине, но не знали, как помочь. Аронсон предложил послать на помощь ишуву золотые монеты, воспользовавшись для этой цели кораблем, осуществлявшим связь с Атлитом. Арону пришлось преодолеть сопротивление британских властей, которые и слушать не хотели о посылке золота во вражескую страну — вопреки правилам эмбарго. Уговорив англичан, Аронсон встретил еще более упорное сопротивление со стороны евреев — активистов беженских лагерей в Египте. Он не мог открыть им, каким путем доставит золото в страну, просил довериться ему. Но активисты создали комитет и требовали, чтобы представителям комитета позволили контролировать передачу монет и тех, кто получит помощь. Аронсон тщетно доказывал, что дело с передачей золота в тыл к туркам — секретное, что британские чины согласились лишь с тем условием, что оно останется тайной, и что избранный комитет никак не может заниматься контролем такого рода сделок.

Активисты не приняли доводов Аронсона, он обиделся и порвал связи с комитетом. Зато он пользовался безоговорочным доверием американских сионистов, передававших ему огромные суммы денег. Арон Аронсон переправлял золото на родину. Здесь их получал Меир Дизенгоф, и тысячи семей были спасены от голодной смерти.

Но и этот факт лишь усилил ненависть боссов ишува: как же так?! Эти Аронсоны снова обошли их — лидеров колонии, стали еще более независимыми. Вокруг НИЛИ сгущались тучи. Ненависть ждала своего часа.

 

ОТЧАЯНИЕ И ЧУВСТВО ПРИБЛИЖАЮЩЕЙСЯ КАТАСТРОФЫ

В мае 1917 года Арон приказывает Саре и Иосефу прибыть в Египет для «выяснения обстановки». В последних письмах Сары Арон находит выражение такого отчаяния, что пугается. Он верит, что несколько недель отдыха в Египте помогут сестре. Он также знает, что англичане готовят массированное наступление на Газу. Если падет этот стратегический узел, весь фронт развалится и, быть может, больше не понадобится служба НИЛИ. Он надеется удержать Сару в Египте до взятия Газы, и уж тогда она вернется домой с британскими войсками. Когда он увидел сестру, то ужаснулся: такая усталость на ее лице! Еще более гнетущее впечатление произвели ее речи. Она была в отчаянии.

Атмосфера враждебности в ишуве, которая того и гляди, доведет до предательства, и постоянное напряжение — довели Сару до нервного истощения. Горькими были слова, сказанные сестрой:

— Что тебе обещали англичане? Ничего. Туманные слова… Они разве дали конкретные ответы на наши вопросы? Обещали что-либо еврейскому народу? Иногда я мучаюсь от мысли, что они видят в нас обычных шпионов и думают рассчитаться деньгами. Жить так, как мы живем, рисковать, терпеть нужду, и ради чего? А если ты думаешь, что я преувеличиваю, ты ошибаешься. Весь ишув знает про НИЛИ. Турки уже навострили уши. Одна спичка — и мы горим…

Арон пытался успокоить сестру. Он рассказывает о генерале Мурее, командующем участком Газы. Мурей издал приказ, в котором обещает, что британцы будут считаться с национальными чаяниями евреев. Верно, туманное выражение, ни к чему конкретному не обязывающее, но и это — достижение. В частных беседах британцы выражают готовность на значительные уступки, а в Лондоне, что-то «варится» у доктора Вайцмана и министра иностранных дел Великобритании. «Ты еще увидишь, Сара, мы рисковали не напрасно!»

Вопреки предостережениям сестры, Арон не верит, что положение НИЛИ в стране так ухудшилось. Не может быть, чтобы евреи донесли! Ведь благодаря НИЛИ половина ишува спаслась от смерти! Пессимизм Сары он приписывает ее усталости. Он просит ее остаться в Египте еще пару месяцев, пока Александр прибудет на Ближний Восток. Александр, отбывший в начале войны в США, совершил там турне с лекарями против турецкой власти, издал написанную им книгу об истреблении армян, вступил в Британскую разведку, получил звание капитана и по собственной просьбе направлялся в Египет.

Саре очень хотелось повидать Александра, но она отказалась задержаться в Каире. Она похожа на морфиниста: риск и нервное напряжение — смысл и цель ее существования. Она знает, что идет навстречу гибели, но остановиться не в силах. Сара возвращается.

 

В ЗАПАДНЕ

Спичка, которой предстояло поджечь фитиль, уже горела. Нееман Белкинд из Ришона, примкнувший к НИЛИ под воздействием своего родственника Авшалома Файнберга, сумел войти в доверие к офицеру турецкого штаба. Офицер этот, албанец по национальности, выразил готовность передать НИЛИ подробную карту позиций на линии Беер-Шева — Газа при условии, что евреи помогут ему сбежать в Египет. Белкинд обещал и получил карту, сыгравшую важнейшую роль в победе англичан на юге Палестины. Албанец сбежал из армии и прятался в Хадере, а затем в Хайфе. Белкинд отправился на лошади в Египет, но по пути заболел дизентерией и попал в палатку к бедуинам. Здесь его обнаружили турецкие дозорные и арестовали.

Но тут произошел второй провал. Когда в Атлите узнали об аресте Неемана, Сара срочно отправила донесение в Каир, пользуясь почтовым голубем (голуби были доставлены на ферму из Исмаилии). Голубь попался жителю Кесарии, который увидел. что к ноге птицы прикреплена записка и передал ее местному старосте. Турки не сумели расшифровать записку, но поняли, что где-то к северу от Кесарии действует гнездо шпионов, и наводнили Зихрон-Яаков и Хадеру доносчиками. Существование НИЛИ могло продолжаться в лучшем случае еще несколько недель или, даже, несколько дней. Работники фермы потребовали, чтобы их переправили на борт корабля, как только он явится за очередным донесением.

Сара отказалась уходить. Она понимала, что риск — отчаянный, но не дала согласия уйти. Она уговорила и других остаться.

Но и Сара не представляла себе, как велика опасность. Нееман упорно отрицал обвинение в шпионаже и говорил, что приехал в Негев для покупки овса. Но Белкинд не успел уничтожить свой блокнот, куда занес в виде условных знаков тезисы жалоб, которые намеревался изложить в Каире. Блокнот передали Этиф-эффенди, секретарю турецкого командующего в Негеве.

Как многие турки, Этиф был взяточником. Он не понимал, что написано в блокноте, но знал, что Белкинд — из богатой семьи, и что его брат служит офицером турецкой армии. Еврей, попавшийся по обвинению в шпионаже, должен откупиться. Эффенди известил об этом семью Белкинда, заявив, что за сто золотых лир он готов вернуть блокнот.

Судьбе было угодно, чтобы это сообщение было отправлено с доверенным лицом — неким Мизрахи, чиновником, ведавшим посадкой деревьев в пустыне. Мизрахи ранее был замешан в первую попытку Файнберга перейти линию фронта. Письмо генеральского секретаря он вручил по назначению, но повысил цену до 150 лир. Получив деньга, он не поделился с Этифом, а оставил их у себя. Эйтану Белкинду Мизрахи сказал, что блокнот выкуплен и сожжен. Этиф же не дождавшись денег, передал блокнот следователю.

Турки поняли, что они напали на след. Они сказали Нееману, что он свободен, но старший офицер хочет с ним выпить. Неемана напоили и выудили у него правду. Он признался, что шел в Египет, и назвал имена: Лишанский и Аронсон.

Протрезвев, Белкинд увидел, что он снова в наручниках и в камере беершевской тюрьмы.

 

КОРАБЛИ, КОТОРЫЕ НЕ СПАСЛИ

В Каире Арон почуял неладное. Он не знал, что произошло, но решил, что пора спасать тех, кого еще можно. В силу своего авторитета у англичан он получает не одно, а два судна для рейса к берегам Атлита. Ему обещано, что в случае критического положения, Сара соберет всех членов НИЛИ и они уйдут морем в Каир. Когда корабли прибыли к берегам Палестины, то на берегу их ожидала небольшая группа: сестра мужа Сары и сын этой женщины, а также несколько работников фермы с письмами Сары к Арону и Леве Шнеурсону. Сара подтверждает худшие опасения брата: НИЛИ — в кольце. Но Сара все еще не хочет покидать своего поста. Она чувствовала, что развязка близка. В письме к Леве она пишет: «Сделай так, чтобы к нам прибыли 27-го, и кто знает, найдете ли вы нас. Положение с каждой минутой ухудшается, наши евреи тоже ведут себя ужасно: все перепуганы, возможно, что они готовы будут выдать нас… Мы дождемся, что нас повесят. Мы пришли к выводу, что стоит упорядочить дела на месте, чтобы оставить себе возможность пробраться сюда когда-либо поглядеть, что произошло с оставшимися. Может быть это ошибка, и мы опоздаем, но мы будем рисковать до последней минуты. Не сумеем пробраться к берегу тайком, попробуем при помощи оружия…

Если Бог даст и нас не поймают до послезавтра, то увидимся в полночь. До свидания. Сара».

Шнеурсон читает письмо на борту крейсера «Манагэм», качающегося на волнах напротив Атлита. Сердце его сжимается. Это последнее письмо Сары.

«Манагэм» не может оставаться здесь, на волнах до 27-го, так как существует график, который требует немедленного его возвращения в Порт-Саид. Аронсон опасался, что 27-го в ночь полнолуния, турки заметят корабль и людей на берегу. Вопреки просьбе Сары решают послать корабль 12 октября. 12-го к берегам Атлита прибыл корабль, но песня НИЛИ уже была спета.

 

ПЫТКИ В ЗИХРОН-ЯАКОВЕ

— Всадники! — разнесся крик. Испуганные дети, игравшие на окраине Зихрона, бросились наутек по домам. Их крик заставил молящихся покинуть синагогу, где они собрались по случаю праздника Суккот. Мужчины, дезертиры и лица без документов, попрятались, где кто мог. Среди них были Лишанский, Реувен Шварц и другие члены НИЛИ. Они ушли в виноградники. Эфраим-Фишель Аронсон, его дочь Сара и сын Цви остались в доме.

К их дому и подскакали конники.

— Где Лишанский?

Стало ясно: они знают все.

Старик Фишель ответил: — Не знаю.

Турки принялись избивать его, но он молчал. Били Цви, но и он не выдал Иосефа. Тогда турки снова повалили старика. Они мучили его весь день, а сын и дочь должны были смотреть, как пытают их отца.

— Папа, лучше умереть с честью, чем предать! — шепнула дочь.

— Ты меня учишь?! — прохрипел отец.

Турки издевались над стариком Аронсоном весь день и всю ночь. К утру его уже нельзя было узнать. В минуты, когда к нему возвращалось сознание, он шептал: — Шма Исраэль! — но он не выдавал Лишанского. Наконец турецкому офицеру стало ясно, что от старика ничего не добьешься. Он велел оставить его и обратился к Саре:

— Где Лишанский? Где Реувен Шварц?

Сара молчала.

— Не хочешь говорить добром, вынудим силой! Она молчала. — Тащите ее на улицу!

Сару привязали к воротам. Халат с нее сорвали, избили в кровь нагайками. Она молчала. Офицер задыхался от крика.

Но не только Сару и ее отца избивали в то утро. Солдаты бегали по улицам и требовали, чтобы им сказали, где Лишанский? Они арестовали всех стариков, привязали их к столбам и били. Дети и женщины рыдали и вопили, видя как избивают их дедушек и отцов.

Шварц не смог вынести криков. Он вышел из укрытия в винограднике и сдался на милость врагам. Но это не помогло. Шварца тоже избили, требуя выдать Лишанского. В тюрьме, истекая кровью, Шварц повесился, чтобы избежать новых мучений.

Два дня турки неистовствовали в Зихроне, потом камиям (офицер) собрал население и сказал:

— Если Лишанский не явится через три дня, снесем ваши дома, и сами вы окажетесь в Дамаске!

Он повернул к дому Аронсонов. Там солдаты продолжали пытать Сару. Ее избили так, что живого места на теле не осталось. Ее пальцы раздавливали дверью, под мышки ей клали горячие яйца, на раны сыпали хлорку. Но три дня пыток не сломили Сару. Она только повторяла:

— Вы меня можете изрезать на куски, я ничего не скажу. Ненавижу и презираю вашу власть! Я — дочь древнего народа, давшего миру мудрость и пророков! Ваше время прошло. Здесь наша родина, и она вовеки останется нашей.

На четвертый день турки собрали арестованных и повезли в тюрьму в Назарет, в штаб округа, где их ждали новые следователи и новые пытки.

Сара попросила разрешения сменить белье и умыться. Офицер разрешил. Она вошла в ванную. Когда солдату надоело ждать, он открыл дверь и в это время раздался выстрел. Сара стреляла в себя.

Когда привели доктора Гилеля Яфэ, лечившего весь Зихрон, он нашел Сару без сознания.

После укола она на время пришла в себя и попросила: — Доктор, убейте меня, я не могу больше страдать!

Под задвижкой окна нашли ее последнее письмо, написанное перед тем, как она выстрелила себе в рот.

«Если правительство оставит наших рабочих в покое, пускай продолжают работать и питаться за счет пшеницы и овса, хранящихся на ферме. Плати им по 30 франков в месяц. Если их разгонят, надо им уплатить по 50 франков.

Меня дико избили. Страшно мучили… Не оставляй это так. Рассказывай всем. Тем, кто придет после нас… Я не верю, что нас оставят в живых.

Я уверена, что наши друзья вскоре победят и ты увидишь моих братьев. Расскажи им все. Скажи им: „Сара велела вам отомстить за нее! Не жалеть их, как не жалели нас.“

Нет сил терпеть. Сил уже нет. Пытки — ужасные. Лучше убить себя, чем терпеть. Они говорят, что отправят меня в Дамаск, а там наверняка меня повесят. У меня есть пистолет мелкого калибра. Не хочу, чтобы издевались над моим телом. И папу мучили. Но я ничего не скажу! Напрасно они пробуют над нами всякие мучения. Мы не говорим ничего. Запомни нас, как героев. Ничего! Мы принесли себя в жертву добровольно и спасли наш город. Вызволите страну. Вы! Слушайте трусов и подонков. Попытайся уйти в горы, найти И. Скажи ему: „Не сдавайся никогда и ни за что! Убей себя, но не сдавайся“. Они идут. Не могу больше писать…»

Сара мучилась еще три дня.

 

ПОГОНЯ ЗА ЛИШАНСКИМ

После смерти Сары поимка Лишанского превратилась для турок в некое особо важное задание. Они, правда, не разрушили Зихрон-Яаков, но десятки его жителей были арестованы «для допроса».

Подобные попытки запугать евреев предпринимались в разных местах. Турки не делали различия между сторонниками НИЛИ и ее врагами, арестовывали всех, кто занимал какую-либо ответственную должность. Они угрожали: «Поймаем Лишанского, до основания разрушим деревню или город, где он прятался».

Многие евреи просили Бога, чтобы Лишанского поймали. Одни — из ненависти к НИЛИ, другие из-за страха. Но Лишанский будто испарился.

Как выяснилось позднее, ему удалось проскользнуть через кольцо стражников, поставленных вокруг Зихрона, и он дошел до Каркура. Там ворвался в дом еврея-хлебороба, угрожал ему пистолетом, требуя еды и питья.

Покинув Каркур, Иосеф на дороге встретил повозку с двумя членами «Ха-шомера». Они были его старыми знакомыми. Третий человек в повозке, еврей-офицер на службе у турок, тоже не стал выдавать своего соплеменника. Повозка везла оружие, украденное на складах турецкой армии для «Шомера».

Как говорилось выше, члены организации «Ха-шомер» ненавидели НИЛИ, а пуще всего — Лишанского, но все же спрятали его в повозке и доставили в Тель-Адашим в Изреэльской долине. Цви Надав, один из возчиков, рассказывает: «В Тель-Адашим созвали срочное заседание комитета организации „Ха-шомер“. Мнение товарищей, главным образом жителей Галилеи, было такое, что Лишанского следует немедленно убить. Они объясняли свое решение тем, что нет смысла рисковать собой и ишувом ради такого предателя. Они боялись, что если Лишанского схватят турки, он выдаст людей „Шомера“. Я выступил против такого решения. Я сказал, что если нам станет ясно, что прятать его больше невозможно, тогда мы его убьем. Но сейчас нет необходимости убивать человека. Исраэль Гилади поддержал меня. Гилади предложил переправить Иосефа в Хамру».

Пока турки перекрывали перекрестки и обыскивали дома в Тверии, Цви Надав отвез Лишанского по тропам в горах в Верхнюю Галилею.

Они прибыли в Хамру. Надав оставил Лишанского там и объяснил людям «Шомера», что им следует караулить Иосефа, а если не будет иного выхода — убить его.

В тот же вечер, вблизи Рош-Пины, Надава задержали полицейские, с которыми верхом на коне ехал также одан из командиров «Шомера», Цви Нисанов. Он сказал Надаву, что турки окружили все поселения Галилеи и угрожают снести их с лица земли, если им не выдадут Лишанского. Комитет «Ха-Шомера» решил выдать беглеца, но не живого. Указание уже передано в Хамру. Приказ, однако, не был выполнен. Когда посланец комитета прибыл в Хамру с приказом, означавшим смертный приговор для Лишанского, тот что-то почувствовал и сказал своим стражам, что намерен укрыться у друзов в горах, где у него имеются друзья. Лучше ему уйти к друзьям, чем навлечь преследования на ишув. Охрана не стала противиться. Они отвели Лишанского к Тануру — глубокому оврагу, вблизи Метулы и там, пока один из стражей пошел разведывать дорогу, второй выхватил пистолет и выстрелил в пленника. Пуля попала в плечо. Лишанский упал на землю и притворился мертвым. Стражники оставили его там и ушли за турецкими полицейскими.

Когда они ушли, Лишанский промыл рану в речке и спрятался между скалами.

Вечером, усталый и голодный, теряя сознание, он прокрался в дом к давнишнему приятелю в Метуле. Но не успел прилечь, как весть о появлении раненого облетела поселок. Возникло опасение, что Лишанского выдадут.

Он встал и ушел в ночь. От своего приятеля-портного в Метуле Лишанский узнал, что нет ни турка, ни еврея, которые не хотели бы покончить с ним, что даже арабам роздан его портрет для опознания. Лишанский решается искать спасения… на берегу в Атлите, чтобы дождаться корабля.

И он добрался! Кровоточащая рана, голод, усталость — ничто не остановило его. Он увидел огни отплывающего судна.

Корабль пришел вовремя. На борту его прибыли люди НИЛИ во главе с Аронсоном. Они сошли на берег, чтобы подобрать товарищей, но никого не нашли. После долгого и бесполезного ожидания решили возвращаться в Египет.

Лишанский снова бежал. Когда уже не стало сил идти, он купил лошадь у бедуина и поскакал в сторону Петах-Тиквы. Судьба привела его в дом госпожи Паскаль, одной из немногих, кто был готов приютить беглеца. Она прятала Лишанского в своей плантации, пока он выздоровел. Отсюда он пошел дальше, направляясь в долину Робина. Там он надеялся дождаться англичан.

Но произошло непредвиденное. Лишанский, почти на пороге долины, увидел верблюда без всадника и попытался поймать его. Мальчик-бедуин заметил вора и поднял на ноги своих. Бедуины связали Лишанского и выдали туркам.

 

ГИБЕЛЬ ЛИШАНСКОГО. ФИНАЛ ТРАГЕДИИ

Турки продолжали поиски уцелевших членов НИЛИ, имена которых получили от евреев-предателей. В короткий срок в большой тюрьме в Дамаске оказалось несколько сот лидеров ишува. Всем им приписывалалсь шпионская деятельность. Здесь, во дворе тюрьмы Хен-аль-баша, в Дамаске, встретились Иосеф Лишанский и Нееман Белкинд.

Перед тем, как на Лишанского надели петлю, он попросил разрешения сказать последнее слово людям, собранным на площади, чтобы они видели казнь. В те дни последнее слово считалось признанным правом осужденных насмерть.

Иосеф сказал:

— Мы не предатели. Мы ненавидили власть вешателей и боролись с ней. Копали могилу для этой власти. Турецкой власти приходит конец. Проклятая Турция, я шлю тебе мое проклятие за убийство армян и в последние минуты жизни радуюсь, что ты уже стоишь сама ногой в могиле.

Прозвучали фанфары. Два помощника палача подошли к Лишанскому, чтобы подвести к петле. Иосеф оттолкнул их: — Я сам знаю дорогу.

Сам надел себе на шею петлю. Также поступил и Нееман. В тот же день, как бы в доказательство, что жертвы не были напрасными, в Дамаск поступило известие: британские войска вошли в Иерусалим.

И только через 50 лет была разгадана последняя из тайн НИЛИ. После Шестидневной войны, когда весь Синай оказался под израильским контролем, семья Лишанского (его жена, сын и дочь) обратилась к частному следователю с просьбой помочь им разыскать могилу Авшалома Файнберга. Исследователь Шломо Бен-Элькана проделал невероятную работу. После долгих месяцев, проведенных в Синае, он заручился доверием бедуинов и разыскал старика, последнего из еще не умерших участников шайки, напавшей на Файнберга и Лишанского. Старик помнил событие отчетливо. Он помнил, что евреи оборонялись, один был убит, а второму удалось уйти. Бедуины похоронили убитого, сняв с него все вещи. Старик показал следователю место, где похоронен Авшалом. Шломо Бен-Элькана раскопал могилу и нашел скелет. Работники института медицинской экспертизы установили, что скелет принадлежит мужчине, убитому в перестрелке около 50 лет тому назад.

Останки Авшалома Файнберга были перезахоронены. На этот раз над могилой салютовали солдаты. Могила находится на горе Герцля в Иерусалиме, на участке военного кладбища.

Когда к власти в Израиле пришел Ликуд, семья Лишанского обратилась к главе правительства Менахему Бегину, и он внял просьбе. Прах Иосефа был взят из могилы в Ришоне и перезахоронен на горе Герцля, рядом с останками Авшалома.