ИСТОРИЯ И ФАКТЫ

Итальянский Фауст, великий гений Возрождения Леонардо да Винчи появился на свет 15 апреля 1452 года в городе Винчи, в горах Тосканы. Он был незаконнорожденным ребенком нотариуса Пьеро да Винчи от неизвестной женщины — Катарины, которую принято называть «крестьянкой», хотя никаких свидетельств, говорящих о ее происхождении или роде занятий, не существует.

Леонардо разлучили с матерью, когда мальчику было не больше четырех лет, с тех пор они не виделись. В 1493 году Катарина неожиданно появляется в Милане, где Леонардо служит придворным инженером Лодовико Моро, герцога Сфорца. Она оказалась в городе, затерявшись среди паломников, пришедших поклониться Гвоздю Господню.

«Катарина прибыла 16 июля 1493 года» — это единственная запись, сохранившаяся в рукописях Леонардо, сделанная им о своей матери. Так странно — сдержанно и формально — он обозначил факт их встречи, спустя сорок лет после разлуки.

Известно также, что, едва Катарина прибыла в Милан, Леонардо тут же тайно спрятал ее в девичьем монастыре Санта-Кьяра. Зачем это было сделано — неизвестно. Здесь она прожила полгода под именем сестры Марии, притворяясь немой.

Однажды зимней ночью 1494 года Катарине стало плохо. Она написала записку, в которой просила позвать к ней «мессере Леонардо да Винчи». Это вызвало большое удивление у настоятеля монастыря. С чего бы главный инженер герцога Сфорца и один из богатейших людей в Милане должен был прийти к постели умирающей немой монахини?

Однако придворный инженер немедля приехал и забрал монахиню в Оспедале ди Маджоре — самую лучшую больницу на всем севере Италии. Там ей стало легче, но скоро началась мучительная агония. Катарина все время что-то тихо говорила, мешая итальянские слова с английскими и латынью. Однако разобрать их мог только мессере Леонардо, сидевший у изголовья ее кровати и рисовавший портрет умирающей.

* * *

7 февраля 1494 года колокол правосудия на башне замка Сфорца начал звонить сам собой. Обычно он возвещал об открытии суда и призывал всех, кто был в состоянии тяжбы, идти в замок, чтобы предстать перед законом. Но в этот день звонарь даже не поднимался на башню, а мерный и заунывный голос колокола звучал над землей.

Люди, стоявшие внизу, крестились, взирая вверх с суеверным ужасом. Ясное и солнечное небо над Миланом почернело. Огромные тучи, взявшиеся ниоткуда, опустились на город. Казалось, только крепкие, высокие стены замка Сфорца не дают им упасть. Началась гроза. Почти все в Милане уверились, что наступил Конец Света.

Ровно за минуту за первого удара колокола в Оспедале ди Маджоре умерла пожилая женщина, рядом с которой все это время неотлучно находился инженер герцога Сфорца, мессере Леонардо да Винчи. Он называл ее лицо с плавными, плохо запоминающимся линиями — «сказочным». И рисовал смертельную агонию, невзирая на открытое осуждение и протест сестер, ухаживавших за больными.

Все были уверены, что после смерти этой женщины да Винчи заберет ее тело для своих кошмарных опытов. Но этого не случилось. К изумлению сестер, придворный инженер не забрал тело. Он позвал священника и хорошо заплатил ему. Позже прибыл гробовщик и снял мерку.

Таких величественных и роскошных похорон Милан не видел давно. Безымянную нищенку из Оспедале ди Маджоре похоронили как герцогиню — в каменном склепе. Но прежде было отпевание в кафедральном соборе. На кладбище тело доставила шестерка черных коней. Инженер герцога, живописец и распорядитель празднеств, шел за гробом со всеми своими учениками.

Любопытные ждали, какое имя появится на двери склепа. Однако, к их изумлению, вход был завален цельной каменной глыбой, а та в свою очередь прикручена к стенкам крепкими металлическими скобами. Никто — ни человек, ни зверь — не смогли бы попасть внутрь. Склеп превратился в некое подобие саркофага. Кто был внутри его, так и осталось тайной.

* * *

После этих похорон в характере мессере Леонардо произошла неуловимая перемена. Его интерес к механике и техническим изобретениям внезапно вытеснила страсть к живописи. До сих пор этот свой талант он считал второстепенным. Прибегал к нему, когда срочно требовались деньги или же не было возможности отказать заказчику.

Из дневника Джованни Бельтраффио, ученика Леонардо: «После смерти той женщины учитель забросил все свои дела. Он сидит днями напролет один и покрывает лист за листом математическими исчислениями. Рисунки, что он сделал в больнице, испещрены формулами. Это кажется безумием. Разве может код из цифр передать изображение?»

Через неделю придворный инженер неожиданно для всех взялся за странный заказ. Он требовал от него большого труда и не сулил вознаграждения, достойного художника. Монахи из церкви Санта-Мария делла Грацие обратились к Леонардо с просьбой украсить фреской их трапезную. Точно такой же, как были почти во всех трапезных всех монастырей того времени.

Еще более странным было то, что мессере Леонардо, обычно доводивший заказчиков до бешенства своей медлительностью в исполнении заказа, уже через месяц представил монахам картоны с эскизами. Он прописал все фигуры, кроме одной — фигуры Христа. Тринадцатым эскизом, по слухам, был лист, испещренный столбиками цифр. Они были написаны поверх рисунка, сделанного серебряным карандашом в Оспедале ди Маджоре.

 

 

ПРОЛОГ

— Вам никогда не казалось, что за вами постоянно следят?

Ординатор Кларк решил, что он ослышался.

— Что? Что вы сказали, доктор Освальд? — вздрогнув, переспросил он.

Доктор Освальд, знаменитый психиатр, выглядел хуже, чем когда-либо. Щеки ввалились, вокруг глаз появились глубокие черные тени, кожа пожелтела, руки мелко подрагивали. Уже несколько недель с ним творилось что-то странное.

Администрация университета настойчиво предлагала ему взять отпуск и отдохнуть, но он упорно отказывался. Было слишком много работы. Пациенты с признаками шизофрении поступали в клиники города нескончаемым потоком. Словно эпидемия.

— Следят! — раздраженно повторил доктор, сорвав очки и швырнув их на стол. Последнее время он постоянно раздражался. — Наблюдают! Подглядывают! Фиксируют каждый шаг вашей жизни! Я непонятно выразился?!

Ординатор почувствовал, что его руки стали влажными.

— Вы… вы… устали, доктор Освальд, — проговорил он, мучительно подбирая слова. — Да, порой всем нам кажется что-то подобное, но ведь мы с вами… гхм… то есть вы лучше кого бы то ни было знаете, что это не так. Это просто тревога, вызванная переутомлением, естественная реакция организма, подающего сигнал…

— Прекратите нести эту чушь! — доктор поставил локти на стол и закрыл голову руками. — Это мы говорим людям, чтобы те не прыгали из окон, пытаясь хоть как-то вырваться из западни. Мы — участники большой лжи, и, возможно, самые лучшие ее защитники. Идите домой, Кларк. Я должен еще поработать.

— Х-хорошо, — заикнувшись, ответил ординатор.

Суетливо, роняя и подбирая по дороге свои вещи, он быстро собрался и поспешил покинуть здание университета.

Только сев в машину, он перевел дух и недовольно пробормотал:

— Он сошел с ума. Просто свихнулся.

Да, действительно, за последние два года в университетскую клинику все чаще попадают люди с идентичным бредом и манией преследования. Им кажется, что за ними следят. Но этому есть простое объяснение: весь мир смотрит одни и те же голливудские фильмы, почти одновременно получает одни и те же новости, Интернет, мобильная связь, газеты, телевидение… Информация, одна и та же информация везде. Одна и та же кока-кола везде. Если вся планета пользуется идентичными компьютерами и средствами для укладки волос, ест одни и те же гамбургеры и носит одинаковые джинсы, то вполне естественно, что и с ума люди стали сходить одинаково. Всего лишь унификация сознания, ничего больше.

Внезапно сверху раздался отчаянный крик. Кларк испуганно вздрогнул, подался вперед, что-то белое мелькнуло перед ним, и раздался такой странный глухой звук, будто…

— Нет! — ординатор выскочил из машины и тут же согнулся пополам, сдерживая приступ рвоты.

Прямо перед его машиной, на асфальте лежало то, что осталось от доктора Освальда, выпрыгнувшего с двадцать второго этажа главного университетского корпуса.

 

 

Глава I

СТРАННЫЙ ЗВОНОК

Я лежу мертвый. Каждое утро я просыпаюсь с чувством, что лежу мертвый. Остатки, обрывки сна. Не помню никаких подробностей. Просто понимаю, что я мертвый. И обжигающий изнутри холод. Живое чувство собственной смерти. Не страшно, не грустно, а холодно и дико. Я мертвый. Меня нет.

— Катрин, ты где? — кричу я, обнаружив ее отсутствие.

В ответ тишина. Кричу вновь. Тишина.

Ощущение, предчувствие смерти вошло в мою жизнь. Но меня испугала не сама смерть, физический уход, тление. У меня возник страх конца, последней границы — линии, после которой ничего, одна пустота. Бесконечный океан пустоты, знак «стоп» и подпись: «Тебя больше нет».

— Катрин!

Верующий человек не должен бояться смерти. Страх перед смертью — удел атеиста. А мне вдруг стало страшно. Страшно до жути. Я обделался от страха. Я не верю ни во что, кроме как в свою смерть. «Если бы Бога не было, Его следовало бы выдумать» — у Вольтера было неплохое чувство юмора.

— Катрин!!! — голос срывается.

Встал с кровати. Прошелся по квартире — никого. Пусто. В ванной комнате на зеркале надпись красной помадой: «Удали мой номер из своего телефона. Ты думаешь только о себе. Прощай!» Еще пару месяцев назад меня бы это расстроило. А сейчас на душе просто стало гаже. И было не важно, а теперь и вовсе…

Звонок телефона. Наверное, передумала, это в ее духе. Но нет, номер не определился. Поднимаю трубку. Томный голос женщины-компьютера:

— Напоминаем, что сегодня вы должны присутствовать на лекции доктора философии Рабина о деятельности Приората Сиона. Спасибо, — компьютер отключился, последовали короткие гудки.

— Рехнулись, да? — я непонимающе уставился на телефонную трубку. — Какой Рабин? Приорат Сиона? Это что, каббалисты, что ли? Телефонная рассылка от Мадонны-Эстер?

Странное ощущение — я мертвый, и мне звонят по телефону. Сюр. Но я вдруг почувствовал, что должен быть на этой лекции. Какое-то странное внутреннее ощущение. Нет-нет, ошиблись номером. Кто-то дал им неправильный номер, то есть — мой.

Подумать только, какой-то доктор философии читает лекции… О чем?!

* * *

Собрался, оделся, спустился на лифте в подземный гараж. Сел в свой новенький «Porsche», завел машину и выехал на улицу.

Бессмысленная и глупая жизнь. Когда Шопенгауэру исполнилось тридцать, он сделал в своем дневнике запись: «Полжизни прожито, а я еще так ничего и не достиг». Если бы мне вздумалось писать дневник, то он начался бы словами: «Полжизни прожито. Я достиг всего, о чем мечтал. Все бессмысленно».

Мысль о том, что все это кончится и кончится навсегда, жалит меня, как стая голодных термитов. Уже пару месяцев. Пресловутый «кризис среднего возраста». Всегда думал, что это только выдумка, красивое жаргонное словечко. А оказалось — нет, реальный осязаемый факт. Недавно даже пошел к психоаналитику.

Милая дама неопределенного возраста приветствовала меня взглядом из низкого зеленого кресла. Я прошел и сел в предложенное мне кресло напротив. Колени чуть не уткнулись в уши. Передвинулся на край и оправил пиджак. Как дурак на жердочке.

Психоаналитесса посмотрела на меня поверх своих тонких очков и спросила:

— Вы уверены, что хотите пройти полный курс терапии?

— Если все дело в том, что я хотел переспать со своей мамой, которая изменяла мне с моим папой, в связи с чем я хотел убить своего папу, то, быть может, полного курса и не потребуется? — пошутил я, активно жестикулируя руками. — Суть проблемы мне известна.

— Проблема в том, что вы в это не верите, — ответила психоаналитесса и зыркнула стеклянными глазами.

И тогда, в ту секунду у меня в голове как будто что-то щелкнуло — с Богом дело обстоит точно таким же образом. Ты знаешь теорию, тебе все рассказали, но ты не веришь, потому что одного рассказа недостаточно. Должно быть что-то еще. Какого-то ингредиента не хватает.

— А если мы пройдем курс, я в это поверю? — поинтересовался я у последовательницы Зигмунда Фрейда.

— Если мы наполним эту схему вашим личным опытом, то конечно. Поверите, — она пожала плечами так, словно речь идет о совершенно очевидных вещах.

В моей голове раздался второй щелчок — человека может убедить только его личный опыт. Я потерял точку опоры. Я просыпаюсь с чувством, что я мертвый! Конечно, я ищу помощи — инстинктивно. Мне нужен человек, которому я бы мог довериться, — сильный, уверенный, знающий, человек, который вернул бы меня в прежнее состояние внутреннего комфорта — когда все было понятно, все имело свой смысл, «все» было «хорошо».

И вот в моей жизни появляется эта ученая дама… Сейчас я расскажу ей о своем детстве, о своих снах, сексуальных фантазиях, порадую ее своими «свободными ассоциациями» на заданную тему. Она меня выслушает, посочувствует. И можно не сомневаться, очень скоро у меня возникнет стойкая иллюзия, что она меня понимает, чувство, что я могу ей доверять. Я сам того не замечу, как «поверю» и в этот чертов эдипов комплекс! В россказни о моей маме и в свою собственную извращенность.

Но разве с Богом не так? Чем церковь отличается от этой психоаналитессы?

— Сходите к моему коллеге, — психоаналитесса еще раз смерила меня взглядом и тонкой костлявой рукой протянула карточку. — Я думаю, это как раз то, что вам нужно.

На визитке значилось имя еще одно психоаналитика, но на сей раз не классического, фрейдистского, а «экзистенциального». Эти персонажи из числа критически заблудших овец «стада Христова». Их головы странным образом умещают в себе и ницшеанскую атеистическую воинственность, и кьеркегорову тягу к «страху и трепету» перед Высшим Началом, и рационализм Ясперса-Хайдеггера, и иррациональные пассажи Бинсвангера. Интеллектуальное ассорти — закрой глаза и ешь.

Этот отрекомендованный мне экзистенциальный психоаналитик проводил только групповые занятия. Толстый, пухлый, похожий на большую каплю жира, он сидел в кругу своих восторженных пациентов, откинувшись на спинку кресла, и с полузакрытыми глазами рассуждал о «Ничто».

Несмотря на то что я испытывал к нему все возможное отвращение, на которое только и был способен, я заслушался. Этот поразительно неприятный человек словно бы говорил обо мне! На самом деле он говорил о себе, но так, будто бы обо мне. Меня затошнило.

— Опыт «Ничто» — это не физиологический страх. Нет! Не нервное беспокойство, не невротическая тревога… Это ужас осознания собственной конечности! — у экзистенциального психоаналитика вздрогнул второй из трех подбородков, а глаза под полузакрытыми веками, словно у эпилептика, совершили резкое круговое движение. — Ты стоишь один на один перед Вечностью и, содрогаясь от Ужаса, переживаешь собственную, предельную, ни с чем не сравнимую ничтожность! Это акт экзистенциального криза. Даже если вы когда-либо стояли на пороге смерти, чувствовали ее холкой, низом живота, дрожащими коленками, знайте — это еще не тот Ужас, это еще не та Истина, не то ощущение Катастрофы, которое говорит с вами в опыте «Ничто»! Ты не просто умрешь, ты уже умер. Ты — мертвый!.

— Э-э-э… — протянул я — единственный из всех присутствующих, у кого рот не открылся от подобострастно трепета, а напротив, превратился в сжатые клещи. — А выход?… — процедил я. — Что делать-то?

Лица сидящей в кругу публики исказились от негодования. На меня смотрели как на варвара, разрушившего Карфаген, уничтожившего культуру индейцев майя и нарушившего медитацию умершего сто лет назад Далай-ламы.

— Вы ничего не должны с этим делать, — экзистенциальный психоаналитик уставился на меня как на душевнобольного. — Это то, с чем вы должны научиться жить.

 

Глава II

ТАЙНОЕ ПОСОЛЬСТВО

— Смотрите, мессере! — воскликнул слуга Никколо Макиавелли, показывая на тяжелые, осадные, обитые железом ворота замка Монтефельтро.

Всадники чуть приподнялись в стременах, щурясь в темноте наступавшей ночи.

— Матерь божья… — вырвалось у кого-то из охранников флорентийского посольства.

На острые чугунные шипы ограды были насажены… человеческие головы!

Секретарь флорентийского Совета десяти — мессере Никколо Макиавелли — невольно тронул свою шею. Лошадь под ним нервно затрясла головой.

— Я узнаю некоторых. Вителло, Орбеллини, Стуццо, Д'Ожерон… Его кондотьеры! — прошептал капитан Гильермо. — Хотел бы я знать, за что их так наградили…

Макиавелли посмотрел на епископа Франческо Содерини. Но лицо епископа не изменило своего обычного благостного выражения. Он глядел на эти ворота с их чудовищным украшением так, словно не замечал ничего особенного.

Только буркнул себе под нос:

— Значит, вот где они ее прячут. Что ж, место подходящее.

* * *

Из черной тени у ворот вышел здоровенный швейцарец с увесистой алебардой. На нем были серебряные доспехи и черная бархатная куртка с искусной вышивкой «Ceasar» на груди.

— За трусость, — насмешливо ответил он на вопрос Макиавелли. — Я капитан Верде, по прозвищу Мясник. А вы кто такие и куда направляетесь, нарядные синьоры?

Капитан презрительно сплюнул.

Епископ молча протянул ему грамоту. Мясник развернул ее, прищурился, затем отошел к костру, чтобы лучше видеть буквы. Прочел и… швырнул в огонь.

— Недействительно!

Гадкая усмешка на его тонких губах в красном отблеске костра казалась оскалом черепа. Из темноты донесся грубый смех часовых, наблюдавших за этой сценой.

Рука Макиавелли нервно дрогнула.

Ночь. Чужая земля. Кругом наемники Чезаре Борджиа, а единственная защита от них только что обратилась в пепел! Без охранной грамоты, подписанной Чезаре, они и трех метров не проедут в своих роскошных флорентийских одеждах!

Макиавелли занервничал еще больше, когда заметил, что рука Содерини осторожно переместилась к рукояти короткого меча, который епископ носил на поясе.

Внезапно за спинами послов раздался стук копыт. Из темноты появился всадник, сложением не уступавший капитану Верде. Однако посадка и осанка говорили, что незнакомец, несомненно, человек благородный. О его положении красноречиво свидетельствовал и тот факт, что он ехал один, без охраны. Так спокойно по своим владениям не мог перемещаться даже сам Борджиа.

Когда всадник въехал в круг тусклого света костра, мессере Никколо мгновенно просветлел и выдохнул с облегчением.

Капитан «Мясник» моментально склонился перед всадником и крикнул часовым:

— Открывайте ворота, ленивые свиньи! Разве не видите, кто едет?!

Поравнявшись с послами, всадник остановился. Его одежда и сбруя коня поражали великолепием. Из-под черного берета с драгоценной брошью на плечи спадали красивые рыжеватые локоны. Умные проницательные голубые глаза. Нос с едва заметной горбинкой и тонкие губы. Сильные руки крепко натянули поводья, удерживая на месте разгоряченную скачкой лошадь.

— Мессере Леонардо! Боже, какое счастье, что мы встретили вас снова! — воскликнул обычно сдержанный секретарь. — Мы прибыли к его светлости, герцогу…

— И я рад, — Леонардо кивнул, — однако далеко же вы заехали, друг мой. Отчего вы не сказали мне сразу, куда направляетесь?

— Мы… — Макиавелли замялся.

С мессере да Винчи они встречались до этого только мельком, говорили недолго и знали друг о друге немного. Столкнувшись вчера днем на постоялом дворе в Фаэцце, они вежливо поздоровались и обменялись парой слов. Секретарь и подумать тогда не мог, что какой-то капитан «Мясник» сожжет личную охранную грамоту епископа Содерини, подписанную самим Борджиа!

Кроме прочего, у секретаря флорентийского Совета десяти — Никколо Макиавелли — были определенные сомнения насчет мэтра да Винчи. Умение разбираться в людях секретарь считал своим главным талантом. Обычно он мог с первого взгляда определить, что представляет собой тот или иной человек и как с ним следует себя вести. Однако определить сущность мессере Леонардо ему никак не удавалось.

Леонардо прославился не как живописец — картин у него совсем немного, — а как инженер и мистификатор. В этом он был изумительно искусен. Одно «Вознесение Гвоздя» чего стоило! Этот фокус с летающим в воздухе Гвоздем спас в свое время герцога Сфорца от народного восстания — ни одному простолюдину и в голову бы не пришло после таких чудес напасть на герцога, обладающего чудодейственным Священным Гвоздем — свидетелем страстей Господних. Да, фокус мессере Леонардо с невидимыми веревками и секретными зеркалами был выше всяких похвал! И неудивительно, что правители охотно нанимали его на службу. Мэтр да Винчи устраивал по их просьбам всякие чудеса на потеху народу, а кроме того — необыкновенные празднества, поражавшие иностранных посланников, и красочные представления для самих монархов.

Мессере Леонардо успел послужить и Лоренцо Великолепному, и чудовищному Лодовико Моро, герцогу Сфорца, и французам, а теперь служит Борджиа — испанцу и французскому наемнику. Строит для него военные сооружения, машины и делает карты. Разумеется, в Фаэцце секретарь из осторожности не стал сообщать мессере Леонардо о цели своего путешествия. Их посольство было тайным, задание весьма и весьма щепетильным, а мэтра да Винчи многие склонны были считать предателем. Или того хуже — бездушным и алчным механиком, которому без разницы, кому служить. Хоть самому Дьяволу.

Но, к счастью, мессере Леонардо не потребовал объяснений.

— Полагаю, у вас были веские причины, мессере Никко-ло, — доброжелательно сказал Леонардо и обратился к капитану Верде: — Эти люди со мной! Я сам отведу их к герцогу. Пропустите!

— Но, сударь… — капитан нерешительно замялся и хотел что-то возразить, но не успел.

Леонардо пришпорил коня и поскакал к воротам. Епископ Содерини не спеша, не удостоив капитана «Мясника» даже взглядом, последовал за мэтром да Винчи.

* * *

— Почему он сжег нашу охранную грамоту? — спросил Макиавелли у Леонардо, когда они въехали во двор замка.

— Три дня назад перед сражением у Анконы часть кондотьеров не вступила в бой. Их головы вы только что видели на воротах, — ровным голосом, будто читал историю Плутарха, пояснил мессере Леонардо. — Чезаре проявил невероятную отвагу, взял крепость сам, с небольшим отрядом, а потом вернулся сюда. Пообещал сохранить жизнь изменникам, если они скажут, кто заплатил им, чтобы они не сражались. Узнав имена заговорщиков, Чезаре собственноручно отрубил кондотьерам головы, объявил старые охранные грамоты недействительными и выписал новые. Всем, кроме тех, кого уличил или подозревает в измене.

Секретарь почувствовал, как у него внутри расползается могильный холод.

— Идемте, — Леонардо спешился и направился к лестнице. — Я отведу вас к герцогу. Не знаю, какое у вас к нему дело, но уверен, оно серьезное, раз вы рискнули приехать в Монтефельтро.

— Мессере да Винчи, — вежливо обратился к нему епископ Содерини, — скажите, кроме нас, в замке есть другие послы?

— Я не занимаюсь политикой, ваше святейшество, — последовал вежливый ответ, — и не слежу за такими вещами.

Епископ кивнул:

— Понимаю вас. Заниматься политикой стало вредно как никогда. А вы, насколько мне известно, очень следите за здоровьем. У вас цветущий вид, мессере да Винчи.

— Благодарю, — сухо ответил Леонардо.

Только в этот момент Макиавелли понял, что спокойствие епископа всего лишь видимость. Все нутро его дрожит как туго натянутая тетива. Иначе как объяснить его внезапную и ничем не обоснованную грубость по отношению к их спасителю?

Слуги остались во дворе смотреть за лошадьми.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

К началу XVI века Италии как независимого государства уже не существовало. На ее территории осталось только три относительно независимые области, не попавшие под иностранное владычество и враждующие между собой: Венецианская республика, Папская область и Флорентийская республика. За обладание ими между Испанией и Францией велась ожесточенная борьба. Итальянские государства лавировали между этими двумя силами, пытаясь создать равновесие. Однако такое положение вещей не устраивало ни Францию, ни Испанию.

 

Глава III

«ЕВРЕЙСКИЙ ЗАГОВОР»

Машина встала в километровой нью-йоркской пробке. Я отрыл окно, посмотрел вперед. У-у-у… Это как минимум на три четверти часа, а то и на час. От бессилия ударил по ободу руля:

— Черт бы побрал этого Блумберга! Куда идут наши налоги?!

Нужно отвлечься. Нужно непременно отвлечься! Еще пару минут в таком состоянии, и я просто умру. Невозможно сидеть. Страшный, какой-то «внутренний», зуд по всему телу — хочется вскочить, бежать, мчаться, лететь, набрать скорость света и сгореть в слоях атмосферы. Я машинально включил радио.

— Вы хотите сказать, что всемирный еврейский заговор существует? — вопрос был задан с классической журналистской интонацией. Это когда интервьюера абсолютно не интересует, что именно ответит ему собеседник, но поскольку он — этот интервьюер — «профессионал», свои репортерские деньги он «отрабатывает честно». По крайней мере слушатели должны, буквально обязаны в это поверить.

— Нет, — тихо рассмеялся допрашиваемый. — Это вы так хотите сказать. Я лишь излагаю факты.

— О'кей! Вы не хотели этого сказать. Но ведь факты говорят сами за себя! Вот ваша книга… — возникла небольшая пауза, видимо радиоведущий потерял в бумагах редактора свою «домашнюю заготовку». — Вот вы пишете: «Первое великое рассеяние избранного племени произошло в 70-м году нашей эры. Римский император Тит атаковал Иерусалим, сжег храм и истребил 6000 тысяч иудеев. Сразу после этого в Палестине было учреждено тайное иудейское правительство в изгнании, глава которого стал называться Патриархом. Он решал все наиважнейшие вопросы избранного народа, и в том числе финансовые. К 429 году, когда император Феодосии II запретил патриархам сбор налогов, правительство в изгнании обладало огромными богатствами».

— Абсолютно верно, — подтвердил слегка картавящий «гость программы».

— Я продолжаю, — деловито сообщил ведущий эфира. — Это снова цитата из вашей книги: «Впрочем, по свидетельству крещеного иудея, бывшего раввина Драха, палестинские патриархи были лишь исполнителями предписаний другой высшей власти, а именно так называемых Князей Изгнания, проживавших в Вавилоне».

— И это так, — согласился гость.

Ведущий закашлялся и через мгновение продолжил с натужным задором доморощенного исследователя:

— «В Вавилоне», — пишете вы чуть ниже, — «был восстановлен Синедрион. Он состоял в основном из потомков царственного дома Давида. Они-то и избирали Князя Изгнания. Со второго по одиннадцатый век Князья Изгнания полновластно управляли иудеями всего мира. Но к началу XI века багдадские калифы, встревоженные все возраставшим могуществом Князей Изгнания, вооружились против иудеев. В 1005 году многочисленные иудейские академии Вавилонии были уничтожены, ученые раввины изгнаны, а Князь Изгнания Езе-кия казнен». Вот! — оживился ведущий, уже изрядно утомившийся чтением. — Мы подходим к самому интересному!

— Вы так думаете? — в словах автора книги прозвучала тонкая, едва уловимая ирония.

— Факты, профессор! Факты! Вы пишете: «Иудеи покинули Вавилонию. Часть из них укрылась в Аравии, остальные двинулись на Запад — во Францию и Испанию. С тех пор о Князьях Изгнания в истории больше не упоминается. Но следы тайного иудейского правительства появляются снова через несколько столетий — в конце XV века, на этот раз в Константинополе. В 1488 году французский король Карл VIII издал указ, который требовал от иудеев Прованса принять христианство. В начале 1489 года те обратились за советом к своим константинопольским единоверцам. Ответ следующего содержания последовал в ноябре того же года…» Кстати, это настоящий исторический документ?

— Настоящий исторический документ, — ответил автор книги.

— Факты! — в очередной раз, но уже торжествующе завопил ведущий программы и продолжил чтение с явившимся невесть откуда интересом. — Напоминаю для радиослушателей, что я читаю письмо Иудейского Князя к своим подданным в Европе. «Любезные братья о Моисее, мы получили ваше послание, сообщающее о несчастиях, постигших вас. Мы глубоко огорчены этим известием. Мнение великих сатрапов и раввинов следующее: "Вы говорите, что французский король принуждает вас принять христианство. Покоритесь и примите христианство в силу необходимости, но пусть закон Моисея сохраняется в ваших сердцах. Вы говорите, что у вас хотят отнять ваше имущество. Сделайте ваших детей купцами, чтобы они постепенно отняли у христиан их имущество. Вы говорите, что христиане покушаются на вашу жизнь. Сделайте ваших детей врачами и аптекарями, чтобы они могли покушаться на жизнь христиан. Вы говорите, что они разрушают ваши синагоги. Сделайте ваших детей христианскими священниками, чтобы они разрушали христианскую Церковь. Вы говорите, что вам причиняют много других неприятностей. Сделайте ваших детей адвокатами и нотариусами, пусть они всегда принимают участие в государственных делах, чтобы, поработив гоев, вы могли господствовать над миром и отомстить за себя. Не уклоняйтесь от этих повелений, которые мы вам даем, и вы на опыте увидите, что вместо того унижения, в котором вы теперь находитесь, вы достигнете вершины власти. Князь константинопольских иудеев. 21-го ноября 1489 г."». И после этого вы хотите сказать, что всемирного еврейского заговора не существует?!

— После XV века нет никаких сведений о тайном иудейском правительстве, — ответил гость.

— Но это письмо! — возмутился журналист. — Здесь же черным по белому написано! Иудеям приказано раствориться в среде христиан, спрятаться, укрыться. Так что отсутствие каких-либо свидетельств об иудейском правительстве только подтверждает правоту этого тезиса — всемирный еврейский заговор не выдумка!

В радиоэфире воцарилась тишина. Секунда, две, три… Небольшое время по нашим меркам, но для радиоэфира — это вечность! Те двое, по ту сторону моего радиоприемника, кажется, смотрели друг другу в глаза и ждали, кто же начнет говорить первым.

— Это письмо, — раздался из динамиков голос гостя, — говорит только об одном. Оно говорит о том, как мой народ относится к Тому, Кто повелевает миром, к Тому, Кто вершит Рок, к Тому, Чье имя священная тайна. Он говорит и сейчас, Он с нами.

— Я прощу прощения, — интервьюер схватился за эту фразу, как голодная собака за брошенную ей кость. — Правильно ли я понял ваши слова? Вы хотите сказать, что Бог воплощен? Что значит, что Он жив?! Он ходит по улицам, ест человеческую пищу и разговаривает с людьми?!

— Он жив.

— Но об этом знают только избранные?! — продолжал журналист, не сбавляя темпа. — Это Бог избранных? Бог единиц? Бог тех, кто правит миром?!

— Это вы сказали, — тихо ответил гость программы и замолчал.

— Что ж, наше эфирное время подошло к концу. Я, Майкл Трейд, вынужден проститься с вами, уважаемые радиослушатели. Напомню, что на протяжении всего прошедшего часа я беседовал с автором книги «Имя Бога», доктором философии — господином Рабином. Спасибо за внимание! До следующих встреч!

Услышав имя доктора философии Рабина, я вздрогнул и случайным движением нажал на гудок. Тут же машины впереди моего «Porsche» тронулись, словно и не было никакой пробки.

* * *

— Дана, привет! — поздоровался я, войдя в офис. — Этот плакат давно повесили?

Я показал рукой на огромный билборд, который хорошо виднелся из окна моей приемной.

— Какой плакат? — удивилась Дана и выглянула в окно. — А-а-а… Этот? С книгой доктора Рабина?

— Да, черт бы меня побрал! Этот! С книгой доктора Рабина!

Меня затрясло. Уже третий раз за это утро я «случайно» встречаюсь с доктором философии Рабином. Сначала мне позвонили по телефону и пригласили на его лекцию о Приорате Сиона, потом я услышал интервью по радио, в котором его расспрашивали о каком-то «еврейском заговоре», а теперь вот — огромный плакат, рекламирующий книгу этого доктора — «Имя Бога», глядит прямо в окна моего офиса!

— Не знаю… — недоуменно протянула Дана. — Обычно же их ночью расклеивают.

— Так вот я и спрашиваю — этой ночью? Прошлой?! Три дня назад?!!

— Не знаю… — Дана лишь недоуменно хлопала глазами.

— Тьфу!

Я выругался и прошел в кабинет. Бросил портфель на стол, сел за компьютер, поерзал мышкой по коврику, экран приветливо щелкнул. Сейчас я сосредоточусь, займусь делом, и наваждение исчезнет. Пройдет, словно и не было ничего.

Завтра самая важная сделка в моей жизни. Я нашел компаньона для потенциально необычайно успешной авантюры — Дональда Сакса. Слияние наших капиталов позволит выкупить контрольный пакет акций одного значимого в своем сегменте бренда.

Загрузка интернет-эксплоуэра, как и обычно, началась с появления рекламного баннера. И я бы не обратил на него ни малейшего внимания, если бы… Если бы это не был баннер, рекламирующий книгу доктора философии Рабина — «Имя Бога»!

Я машинально посмотрел в окно, потом на экран монитора, потом снова в окно. «Имя Бога»!

Нет, это просто смешно! Этого не может быть! Какая дурацкая цепь случайностей!

У меня началась смеховая истерика. Господи, да какой же у них рекламный бюджет?! Такое ощущение, что они не Рабина рекламируют, а Гарри Поттера! «Имя Бога»! «Имя Бога — Гарри Поттер!» — неплохой слоган, надо будет сделать им коммерческое предложение!

Я смеялся надрывно — глоткой, диафрагмой, гримасой лицевых мускулов. Но мне было не смешно, совсем не смешно. Смеялось мое тело, но мой дух застыл в ужасе. Меня пугали эти бесконечные совпадения, мысли, предчувствия. Они вызывали во мне дикий животный страх. Но я гнал, гнал его от себя.

«Это Бог избранных? Бог единиц? Бог тех, кто правит миром?!» — вспомнил я вопросы журналиста, и мне стало совсем дурно.

Для того чтобы я окончательно счел себя сумасшедшим, мне не хватало самой малости. Сейчас дверь отворится, войдет доктор философии Рабин собственной персоной, и тогда — все.

Дверь отворилась. Я вздрогнул. На пороге появилась Дана.

— Совсем забыла, вам посылка, — сказала она, протягивая мне желтый пакет.

Меня передернуло. Я принял посылку и положил ее перед собой.

— Спасибо, Дана. Можешь идти.

Дана странно посмотрела на меня, но ничего не сказала и вышла.

Большой конверт был оформлен с исключительным изяществом. Оберточная бумага — словно пергамент, покрытый вязью. Впрочем, нет, не вязью. Это рука Леонардо да Винчи. Очень характерный подчерк, и даже какие-то элементы рисунка.

И еще марка с портретом Леонардо — красивое тонкое лицо, длинные золотистые кудри, берет с брошью, отделанный мехом бархатный костюм. Чуть искоса он смотрит на зрителя — то ли бросает последний взгляд, перед тем как отвернуться и исчезнуть, то ли, напротив, приглашает следовать за ним.

Что бы это могло быть?

Я аккуратно надрезал пакет. Еще, еще. Книга. Вытягиваю ее из пакета.

«Имя Бога».

 

Глава IV

ЗАПАДНЯ

Чезаре Борджиа стоял над картой. Макиавелли невольно им залюбовался. Светлая бородка, густые пшеничные волосы. Бледное утонченное лицо с плавными ангельскими чертами. Черные как уголь глаза, в которых невозможно разглядеть зрачок, от чего они выглядели почти мистически. Черный костюм без украшений облегал сильное, гибкое, закаленное в многочисленных сражениях тело будущего, в этом можно не сомневаться, единовластного хозяина Италии. Секретарь быстро подсчитал, что сейчас Борджиа двадцать пять или двадцать шесть лет. Тяжелая золотая цепь с орденом архангела Михаила — знак гонфолоньера Святой Церкви — тускло поблескивал на его широкой груди. Ради этой цепи двадцатилетний Чезаре убил родного брата, герцога Гандиа.

Рядом с Борджиа стоял бывший хозяин Флоренции — старший сын Лоренцо Великолепного Пьетро Медичи. От своих родственников он получил прозвище «Злосчастный». Бывшие подданные прозвали его еще хуже — «Безмозглый», что, впрочем, стало следствием не столько бесстрастной оценки недостатков старшего сына Медичи, сколько проявлением предвзятого отношения к нему флорентийцев. Пьетро что-то тихо объяснял герцогу.

В глубине зала, у камина, Макиавелли заметил младшего брата Медичи — Джулиано. Он сидел в кресле, отрешенно глядел на огонь и перебирал четки.

Борджиа удивленно посмотрел на вошедших послов.

— Приветствуем тебя, Цезарь! — полушутливо обратился к нему епископ Содерини, вскинув руку в римском приветствии. — Не так-то просто было до тебя добраться. Здравствуй, Чезаре!

Епископ тепло улыбнулся и раскинул руки, будто встретил родного сына.

Борджиа ответил сдержанным кивком.

Пьетро нахмурился. Он ожидал, что флорентийцы так или иначе попытаются встретиться с Чезаре. Но увидеть епископа в Монтефельтро одного, без всякой охраны… Тщедушный секретарь не в счет. Все это по меньшей мере странно. Выглядит как отчаянная храбрость, хотя больше похоже на отчаянную глупость. Однако искушенный в политике Пьетро Медичи прекрасно знал, что Содерини — человек неглупый и осторожный. Его поступок поставил Медичи в тупик.

Пьетро подошел к Джулиано.

— Они что-то задумали, — сказал он вполголоса брату.

— Ну разумеется, — апатично ответил тот.

Содерини мельком глянул на карту, разложенную на большом, похоже алтарном, столе.

— Удивительно точная, — сказал он. — О-хо-хо! Вся Тоскана! И Романья! И новая переправа! Где ты взял такого картографа, Чезаре? Он стоит целого состояния!

Макиавелли почувствовал, что его пробирает мелкая дрожь, словно он стоял нагим на сильном ветру. Борджиа тяжелым взглядом следил за епископом. Внезапность появления флорентийского посольства в его штаб-квартире, похоже, ненадолго сбила его с толку. Он не говорил ни слова, ожидая, пока Содерини сообщит, что именно привело его в Монтефельтро и почему он так уверен в своей безопасности.

— Мессере да Винчи мой инженер и картограф, — медленно проговорил Борджиа. — И он действительно обходится в целое состояние.

Леонардо поклонился Чезаре, тот жестом подозвал его к себе. Да Винчи подошел.

— Мессере Содерини, — спросил Борджиа, — покажите мне на этой карте, каким путем вы ехали.

— Охотно, — кивнул епископ.

Он склонился над картой и стал медленно водить по ней рукой, указывая путь.

— Мы выехали из Флоренции, — сказал он, — и добрались до Болоньи. Там нас принял мой большой друг, кардинал Джованни. Слышишь, Пьетро? — слова, адресованные Пьетро, в которых Содерини упомянул третьего, среднего брата Медичи, были наполнены едким сарказмом. — Джованни просил нас передать тебе его наставление — будь кроток, ибо кроткие, как сказал Господь, наследуют землю.

Встретившись с Пьетро глазами, епископ улыбнулся так сладко и добродушно, что старшему из Медичи стало не по себе.

— Дорога здесь оживленная и относительно безопасная, — продолжал Содерини. — Здесь мы пересекли границу твоих владений, Чезаре. Нас разоружили, оставили почти без охраны и предложили попробовать добраться до твоего замка. Что ж, раз я здесь — живой и со всеми деньгами, — стало быть, Господь на моей стороне. Ибо, согласись, проследовать через твои владения, оставшись невредимым, все равно что испытание огнем. Лишь истинный праведник, верующий в защиту небес, способен на такое!

Чезаре Борджиа чуть прищурился. Похоже, эта игра ему надоела, и он спросил Содерини напрямик:

— Зачем приехал, Франческо? Уж точно не затем, чтобы расхваливать карты мессере Леонардо. Говори, чем скорее мы перейдем к делу, тем больше терпения у меня останется, чтобы завершить этот разговор.

— Зачем же так, Чезаре? — ответил епископ Содерини. — Мы приехали лишь с одной целью — выразить тебе нашу любовь и почтение.

Борджиа засмеялся, а затем резко умолк.

— Чушь. Не верю ни в твое почтение, ни уж тем более в твою любовь, Франческо. Я знаю, чего ты хочешь. Тебе нужно мое обещание не нападать на Тоскану.

Епископ удивленно вскинул брови:

— Право, я даже не думал, Чезаре, что есть вещи, которые могут тебя от этого удержать! Честно говоря, мы с мессере Никколо прибыли с двойной целью. Скоро ты, возможно, станешь правителем обширного государства. От Порто-Чезантико почти до самого Неаполя. Разумеется, дома мы сказали, что идем рисковать жизнью ради спасения родного края. Но на деле же, как люди практичные, мы хотим спасти только свою шкуру. Благоразумно принять твою сторону, пока это можно сделать добровольно. Потому я и говорю, что мы прибыли уверить тебя в своем почтении и самой искренней любви. А в подтверждение честности наших намерений, — епископ едва заметно показал глазами на Медичи, — предупредить кое о чем. Ты ведь уже решил, кто будет править твоим государством, не так ли? Так, может быть, ты спросишь у Пьетро, раз уж он здесь, зачем он ездил в Милан и почему так скоро вернулся?

Содерини изящно поклонился Чезаре, показав недюжинную гибкость.

Лицо Борджиа не изменило улыбчивого, шутливого выражения, с которым он слушал речь Содерини, но Макиавелли почувствовал, что герцог стал серьезным. Чезаре обернулся к Медичи, но и сейчас его лицо по-прежнему выражало что-то вроде снисходительного дружелюбия.

Содерини не сообщил Борджиа ничего нового. Еще утром Чезаре получил из Милана донесение от генерала Лоша. Где тот, в свойственной французам насмешливо-издевательской манере, описал, как Пьетро Медичи выпрашивал у него армию. «Видно, он сам понимал глупость своего положения и не очень настаивал», — писал Лош.

Пьетро слегка побледнел. Джулиано встал.

* * *

— Мне известно, что французы отказали тебе, Пьетро, — сказал Чезаре. — И ты вернулся ко мне, рассчитывая, вероятно, получить то, чего не дал тебе Лош. Да, мне обо всем известно. И раз уж зашла об этом речь, может быть, ты объяснишь?

Неожиданно заговорил тихий и обычно молчаливый Джулиано Медичи. Младший, самый высокий, тонкий и красивый из всех сыновей Лоренцо Великолепного.

— Позволь напомнить, Чезаре. Мы здесь не как просители, — сказал он тихим, но уверенным голосом. — Нам известны твои планы. Их легко угадать. Ты захватил средние земли. Флорентийцы пока откупаются, но надолго их не хватит. Король Людовик, подстрекаемый тобой, занял весь север. Ты объединишь свои и его земли под властью Церкви, и твой святейший отец — папа Александр VI Борджиа — коронует тебя в Риме. Так вы разом избавитесь от ненавистного Максимилиана. Довольно он побыл императором Священной Римской империи, не правда ли? Ты бы давно убил его, если бы обладал достаточной силой. Людовик, конечно, поймет обман отца и сына Борджиа, но уже будет поздно. Ты встанешь во главе огромной объединенной армии всех итальянских государств и обрушишь ее на юг страны. Франция не сможет удержать Неаполь. Должно быть, ты уже видишь себя императором Цезарем?

Борджиа слегка улыбнулся. Лицо его стало ласковым.

— Ты фантазер, Джулиано, — сказал Борджиа. — Теперь я понимаю, почему твоему брату, кардиналу Джованни Медичи, стоит таких усилий спасти тебя от инквизиции. Скажи, твои поиски философского камня хоть немного продвинулись? Мне бы сейчас не помешало золото. Наемники обходятся дорого, но если ты предложишь мне секрет изготовления презренного металла, я немедленно выступлю против флорентийцев.

Лицо старшего Медичи — Пьетро — вспыхнуло от гнева, он заслонил собой Джулиано:

— Ты не смеешь его оскорблять!

Борджиа, не меняя ангельского выражения лица, чуть помолчал и спросил:

— Почему?

— Он сказал правду. Мы здесь не для того, чтобы упрашивать тебя! Не забывай, Чезаре, мы дали тебе такое оружие, благодаря которому ты станешь настоящим императором. Народы сами присягнут тебе на верность и будут соблюдать клятву не из страха, но из любви и веры! Так что прекрати смеяться нам в лицо, Чезаре, и говори с нами как подобает!

Леонардо, стоявший у стола чуть поодаль и вносивший исправления в карту, на секунду замер, но не повернул головы. Разве что движения его карандаша замедлились.

Лицо Борджиа стало серьезным, глаза сверкнули, а брови едва заметно нахмурились.

— Надеюсь, ты понимаешь цену своих слов, Пьетро, — сказал он.

* * *

Макиавелли внимательно поглядел на епископа. Хотя Содерини хранил спокойное молчание, а лицо его было непроницаемо, секретарь Совета десяти все же понял — епископ наслаждается. Похоже, его план удался. Хрупкий союз между двумя враждующими кланами Медичи и Борджиа, едва наметившись, уже распадался. Скоро от него не останется даже воспоминания.

Епископ Содерини прервал напряженную паузу: — Пьетро, Пьетро! — вздохнул он, покачав головой. — Неужели ты думаешь, что, явив народу безымянную нищенку, которую вы нашли в какой-то деревне на юге Франции, ты сможешь убедить всех в ее божественном происхождении? Да будет тебе известно, сам Христос был признан сыном Божьим с огромным трудом. Даже если ваш великий кудесник мессере Леонардо изыщет средство превращения воды в вино или воскрешения мертвых, чтобы ваша мадонна Панчифика могла публично творить чудеса, — этого будет мало. Латеранский собор скорее распнет ее, дабы удостовериться, что на третий день она не воскреснет, чем признает твою правоту. Ты ввергнешь многие страны в кровопролитную войну на долгие годы и погубишь столько невинных жизней, что тебя скорее назовут новым Иродом, чем правителем Флоренции.

Все это епископ говорил тихо, с ласковым, отеческим упреком, обращенным к неразумному, чересчур горячему отроку. Потом он повернулся к герцогу и сменил тон на почтительный.

— У меня есть еще новость, — сказал он, серьезно нахмурившись. — Но она лишь для твоих ушей, Чезаре.

Борджиа сделал едва заметное движение головой. Все присутствующие тут же отвесили ему поклоны и поспешили удалиться. Первыми ушли испуганные и разгневанные братья Медичи.

 

Глава V

КНИГА ДОКТОРА

Книга доктора Рабина начиналась эпиграфом:

«Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама; Арам родил Аминадава; Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона; Салмон родил Вооза от Рахавы; Вооз родил Овида от Руфи; Овид родил Иессея; Иессей родил Давида царя;

Давид царь родил Соломона от бывшей за Уриею; Соломон родил Ровоама; Ровоам родил Авию; Авия родил Асу; Аса родил Иосафата; Иосафат родил Иорама; Порам родил Озию; Озия родил Иоафама; Иоафам родил Ахаза; Ахаз родил Езекию; Езекия родил Манассию; Манассия родил Амона; Амон родил Иосию; Иосия родил Иоакима; Иоаким родил Иехонию и братьев его, перед переселением в Вавилон.

По переселении же в Вавилон Иехония родил Салафииля; Салафииль родил Зоровавеля; Зоровавель родил Авиуда; Авиуд родил Елиакима; Елиаким родил Азора; Азор родил Садока; Садок родил Ахима; Ахим родил Елиуда; Елиуд родил Елезара; Елезар родил Матфана; Матфан родил Иакова; Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от которой родился Иисус, называемый Христос.

Итак, всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; и от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов».

Святое Благоповествование от Матфея:

Глава I, Родословная Иисуса.

Я перелистнул страницу, и мой взгляд инстинктивно побежал по строчкам. Но я не мог сосредоточиться, мысль «разъезжалась», как у пьяного. Я попытался вновь собраться, вникнуть в суть исследований доктора Рабина, но все безрезультатно.

«Авраам родил Исаака…»

В бессилии я отбросил книгу и нервно забарабанил пальцами по столу. Что же делать? Может, плюнуть? Ну что за ерунда, честное слово! Я повернул голову и натолкнулся взглядом на рекламный щит доктора Рабина. Нет, видимо, не получится.

Надо кому-нибудь позвонить… Но кому? На ум приходило только одно имя… Позвонить Дику? Сказать: «Дик, привет! Ты все еще меня любишь? Или уже нет и можно просто тобой попользоваться, как я это всегда делал?»

Я познакомился с Диком на Ибице. Совершенно случайно, утром, выходя пьяным и обкуренным из пятой, наверное, за ту ночь дискотеки. Он сидел на морском берегу и, улыбаясь, смотрел куда-то вдаль. Меня почему-то дернуло подойти к нему и завести разговор, который спустя время перерос в долгие и особенные отношения.

Дик оказался потрясающим собеседником! Сначала, правда, я решил, что он несет какую-то чушь — наелся дряни, а теперь галлюцинирует и бредит. Но потом выяснилось, что это его обычное состояние, а его рассказы — вовсе не бред, а настоящий свод мировой гуманитарной мысли.

Это от Дика я знаю и про Вальтера, и про Ницше, и про Кьеркегора с Хайдеггером, а еще про эйдосы Платона, кинизм Диогена, транцендентальность Канта, логику Витгенштейна, дискурсы Барта, рождающиеся структуры Мишеля Фуко и исчезающие структуры Умберто Эко. Кто бы еще мог увлечь меня такими бессмысленными, на первый взгляд, и абстрактными вещами?

Но Дик рассказывал о философии так, что остаться равнодушным было нельзя. Я тогда только посмотрел первую «Матрицу», и если бы меня спросили: «Что на тебя произвело большее впечатление — "Матрица" с Киану Ривзом или коротенький рассказ Дика об Эпикуре?» — то, не раздумывая, ответил: «Рассказ Дика об Эпикуре».

Он стал в каком-то смысле моим наставником, моим змием-искусителем с плодами Древа Познания. Весь мой наивный протестантизм полетел в тартарары. Я увидел новый мир — огромный, сложный, завораживающий. Но потом оказалось, что искусителем был не он, а я. Дик влюбился в меня. Прямо там, на пляже Ибицы, с первого взгляда.

Поклонник античности, Дик думал в то утро о вечной любви Кипариса к Аполлону. И тут появился я. В голове Дика все сошлось. А вот в моей голове долго ничего не сходилось. Я никак не мог понять, в чем причина его бережного и участливого отношения ко мне. Мне было с ним интересно, он открывал мне глаза на мир. Но что мог дать ему я?

Когда я нашел ответ на этот вопрос, я прервал наше общение.

* * *

— Алло, Дик?

— Привет! Очень рад твоему звонку! — ответил Дик, и я почувствовал, что он искренне обрадовался. — Как ты?

— Все хорошо. У тебя тоже?

— Да, нормально! — рассмеялся Дик. — Как Лесли?

— Лесли? — я не знал, что ответить. Лесли — это моя подружка периода дружбы с Диком. Но после Лесли уже была Николь, Сьюзен, а сегодня от меня ушла Катрин. Что тут скажешь?

— Не знаю, Дик. Я думаю, тоже нормально.

— Понятно, — ответил Дик, и по его голосу я понял, что он расстроен.

Моя непоседливость в отношениях с женщинами всегда его огорчала. Он видел, что я не могу найти того, что ищу, и переживал — и за меня, и за моих несчастных подружек. Ему было бы куда приятнее знать, что у меня и в самом деле «все хорошо». Но…

Я молчал. Нужно было еще как-то поддержать разговор, что-то обсудить, не сразу переходить к делу. Но сил для этого разговора «ни о чем» не было.

— И замолчал… — снова рассмеялся Дик. — Не знаешь с чего начать?

— В общем да. Я не знаю…

— Ты еще мою гадальную книгу не выбросил? — прервал меня Дик.

В свое время Дик подарил мне забавную книжицу с латинскими изречениями — по одному высказыванию на странице. Он искренне верил, что если задать ей вопрос и, закрыв глаза, открыть на случайной странице, то она на него ответит.

— Нет, не выбросил, — сказал я, нехотя открывая нижний ящик стола. — Вот, достал.

Небольшая книжка, больше похожая на блокнот, — с квадратными желтыми листами, в потертом кожаном переплете.

— Открой.

С моей стороны последовали слабые попытки к сопротивлению:

— Ты же знаешь, Дик, не люблю я эту всю мистику — гадания, привороты…

— Открывай. Что пишут?

Я повиновался — закрыл глаза, пролистнул несколько страниц, открыл наугад и тупо уставился в изречение Горация:

 Verus amicus amici nunquam obliviscitur

— Верус амикус амици нункуам обливисцитур, — прочел я, вспомнив давнее наставление Дика: «Латынь — язык мертвый. Правила произношения утрачены. Как именно говорили латыняне — неизвестно. Поэтому как пишется, так и читается».

— «Истинный друг никогда не забывает друга», — с ходу перевел Дик, словно и не ожидал другого ответа. — Ну давай, спрашивай. Ведь хотел просто что-то узнать?

— Да, хотел, — промычал я. — Есть тут такой доктор философии… Рабин. Может, что-то слышал о нем?

— Да, слышал. Он написал книгу «Имя Бога», — тут же ответил Дик. — А тебя что интересует?

— Ну, вообще. Я точно не знаю… О чем книга? Кто этот доктор?

— Доктор этот появился ниоткуда, — Дик принялся оживленно излагать суть вопроса. — Прежде о нем ничего и слыхом не слыхивали. Вообще, очень странная личность! Он написал эту книгу — «Имя Бога». Говорят, кстати, что всю жизнь только над ней и работал. Так вот, в этой книге каждый находит что-то, что… как бы это сказать? Демона своего, что ли. Понимаешь?

— Демона? — мне показалось, я ослышался.

— Ну, страх свой. Знаешь, говорят так о книгах: «В ней каждый находит что-то для себя». Да?

— Да, говорят.

— А тут прямо противоположная Шутка! Каждый находит в ней что-то, чего боится, против чего возражает. Как бы антитезис своему мировоззрению.

— Антитезис? — я снова растерялся.

— Да. Представители Церкви уже объявили книгу «гнусной иудейской ересью». Иудеи, наоборот, считают ее пострашнее палестинских терактов. Европейцам кажется, что она подрывает основы гуманизма, американцы узрели в ней указание на организованный ими еврейский заговор. Понимаешь? Каждый видит в ней свои страхи. Кто чего боится, тот то и видит.

— Слушай, Дик, а ты сам-то ее читал?

— Читал.

— Ну и? — неуверенно протянул я.

— Ты хочешь узнать, чего я боюсь? — рассмеялся Дик. — Ты читал? Или решил экспрессом — спрошу у Дика, и читать не придется…

Мне стало не по себе. Дик как всегда попал в самую точку.

— У меня просто что-то не получается. Начинаю читать и не понимаю. Ощущение какой-то абракадабры.

— Так, может, не стоит? — как-то очень серьезно спросил Дик.

Я задумался. А и правда, что я так разволновался? Ну мало ли — плакат, звонок, книга. Может, просто совпадение? Или, например, они секту вербуют и прицельную рекламу ведут? Выбрали меня, и вот теперь все эти звонки, плакаты, посылки? Я машинально толкнул мышку, и заснувший уже компьютер вмиг ожил. На экране вновь появился баннер доктора Рабина.

— Расскажи, только коротко, Дик, ладно?

* * *

— Ты знаешь, что Новый Завет начинается с родословной Иисуса? — спросил Дик. — Это Евангелие от Матфея, первая глава.

— Эпиграф в книге Рабина, — сообразил я.

— Именно. Тебя ничего не смущает? — этот вопрос прозвучал с подвохом.

— Смущает? — я открыл книгу Рабина и бросил беглый взгляд на эпиграф. — Это родословная Иосифа, а не Иисуса! — понял я. — Но ведь Иосиф — он не отец Иисуса.

— Ну, так говорят христиане, — уклончиво согласился Дик. — Иудеи, разумеется, так не считают. По Рабину, да и согласно Новому Завету, если разобраться, выходит, что Иисус— прямой потомок ветхозаветного пророка Авраама и царя Давида. В иудейской традиции Авраам и Давид перед Господом — первейшие среди первых. Был даже случай, что Бог простил Соломона за устроение языческих храмов, а это самый страшный грех, на том только основании, что он сын Давида.

— И что это значит?

— Вот и думай,-сказал Дик. — Род, который продолжается от Авраама через Давида к Иисусу, — священен, избран, через него Бог говорит к людям. Прямой потомок Авраама, Давида и еще сорока родов Израиля, по мнению Рабина, просто не мог быть основателем какой-то другой религии. Содом и Гоморра, случись так, показались бы ему уикендом в СПА-центре!

— Ничего не понимаю! Этот Рабин утверждает, что Иисус не мог быть основателем христианства? Но это же бред!

— Вот и Рабин удивляется! — подхватил Дик. — «Это или какой-то исторический казус, — говорит он,-или, что куда более вероятно, злой умысел. Но кто же мог замыслить подобное злодеяние? — спрашивает себя Рабин и сам же себе отвечает: — Политики». Не современные, конечно, а прежние, эпохи римского императора Константина, царствовавшего в VI веке.

— Римляне сами придумали христианство?! — я не верил своим ушам, точнее, не мог представить себе, что кто-нибудь читает подобную ерунду и как-то более-менее серьезно к ней относится. — Чушь! Это же известный исторический факт — христианство погубило Рим! Рабы-христиане сопротивлялись правлению изнутри, варвары, наступавшие с севера, тоже обращались в христианство. И все они вместе выступали против Рима. Рабин думает, что римляне были самоубийцами?! Зачем им христианство выдумывать?!

— Не спеши, — предупредил меня Дик. — Константин был не самоубийцей, а великим реформатором. Это он объединил Восточную и Западную части Империи, он перенес столицу из хиреющего Рима в Византию; она тогда переживала свой рассвет и была переименована в Константинополь. И он же — император Константин — объявил язычников «пребывающими во лжи», а христианство сделал государственной религией.

— И что это доказывает?! — я все еще не мог понять, к чему Дик клонит. — Принял человек христианство. Что с того?

— Не принял, — чуть не воскликнул Дик. — Но тут подожди. В 325 году император Константин собрал исторический Никейский собор. С него по сути и начинается история католической церкви. Собор утверждает «правильные» Евангелия и боговдохновленные тексты «Нового Завета»…

— Что значит «утверждает»?

— Ты когда-нибудь слышал слово «апокриф»? — поинтересовался Дик.

— Да, слышал, конечно.

— Как переводится?

— Апокриф? Не знаю, — растерялся я. — А должно как-то переводиться?

— В переводе с древнегреческого «апокриф» — это значит тайный, скрытый. Но постепенно значение слова изменилось, и «апокриф» стал означать не тайные, а «отрешенные» духовные тексты.

— Кем отрешенные? — не сообразил я.

— Константином, — коротко ответил Дик. — Понимаешь, к IV веку накопилось более полутора сотен жизнеописаний Иисуса Христа, а так называемых «боговдохновленных текстов» было, как говорят, и вовсе «без счета». Но Никейский Собор утвердил только четыре Евангелия, в которых якобы не имелось расхождений. Но это, конечно, легенда. Кто знает теперь, в каких текстах были расхождения, а в каких не было? Расхождения есть даже в утвержденных. Например, в одних Иисус просит Отца о помощи в Гефсиманском саду: «Господи, пронеси мимо Меня чашу сию!», на кресте: «Господи, почему Ты оставил меня?!» А в других Евангелиях — нет. Ну и так далее. В общем наверняка известно только одно — самые «неправильные» Евангелия уничтожили сразу, а потом «пропала» еще добрая сотня.

— Сотня?!

— Может, и больше, — улыбнулся Дик. — Но точно, что не меньше. Известно, что существовали Евангелия от Петра, Андрея, Варфоломея, два от Фомы, от Марии, еще два от Марка и так далее. Ссылки на эти тексты сохранились в различных рукописях, но самих текстов нет. Они превратились в пепел. И вот вопрос — зачем было уничтожать тексты?

— Зачем? — не понял я.

— Понятно, что был у этих никейских мудрецов какой-то план — что оставить, а что уничтожить. Сама эта избирательность уже подозрительна! Видимо, целью Никейского Собора было создание новой идеологии, нового большого мифа! А председательствовал на этом «историческом христианском соборе» не кто иной, как император Константин, который, как я тебе уже сказал, христианства не принял и всю жизнь оставался язычником. Согласись, неплохой председатель христианского собора…

— Постой, но ты же говоришь, что Константин назвал язычников «пребывающими во лжи». Или я уже что-то путаю?

— Нет, не путаешь. Просто начинаются парадоксы и противоречия. И чем дальше, тем их будет больше. По преданию, Константин согласился креститься только на смертном одре, но скорее всего эта история вымышлена. Как вымышлены, по мнению Рабина, и гонения на христиан в древнем Риме, и значительная часть новозаветных событий, и, что, может быть, самое важное — служение апостола Павла, этого единственного неиудея из числа апостолов.

— Дик, но это уже какой-то национализм. Таким текстам просто нельзя доверять, — я разочаровался. — Не был Павел евреем, что с того?

— Мелочь, — согласился Дик. — Но существенная. Весь католический мир стоит на посланиях апостола Павла. Убери эти послания, и все развалится. Остальные священные тексты — словно для проформы в Новом Завете. Их, кстати, и не было в первом варианте. В римском Новом Завете было только Евангелие от Луки и послания апостола Павла. Все. Потом появились еще несколько книг. Их главное достоинство — это литературность. Они оказывают на читателя психологический эффект, тогда как в посланиях Павла — настоящая идеология! Которая, я тебе скажу, во многих своих пунктах открыто противоречит учению Христа. Но это уже детали. Так или иначе, Павел — эта плоть и кровь христианского мира, называющий себя учеником Христа, — ни разу в жизни с Ним не встречался!

— Да, точно… — я начал припоминать.

Павел не был учеником Христа, напротив, он был ярым гонителем Его последователей. На пути в Дамаск, куда он направлялся, чтобы уничтожить скрывшихся там христиан, ему якобы было видение. Павлу явился Христос, и тот раскаялся. Но было ли это на самом деле? Не выдумал ли Павел эту легенду? А может быть, кто-нибудь выдумал ее за Павла?!

Я инстинктивно поежился.

— Рабин открыто называет Павла самозванцем и считает его агентом тайной национальной политики Рима, — услышал я в телефонной трубке.

— Подожди, Дик, а зачем Константину был нужен весь этот маскарад?

— Если бы ты меня спросил, я бы сказал — централизация власти. Религия — это ведь что? Это прежде всего идеология. Единой империи Константина была нужна единая идеология. То, что творилось в это время в Римской империи, это же что-то страшное! Бесчисленные, разросшиеся культы античных богов, присоединившиеся к ним культы народов, завоеванных Римом, иудеи, христиане, если таковые были. Черт ногу сломит! Это разрывало государство на части.

— Понятно…

— Но Рабин дает совершенно иной ответ на твой вопрос, — уверенно заявил Дик.

— Другой?! — у меня голова пошла кругом.

* * *

— Истинные причины «чудовищного подлога», как утверждает доктор Рабин, таятся намного глубже. По его мнению, есть только две веры — в единого Бога и язычество.

— Господи, Дик! Какая разница?! Люди бывают верующими и атеистами. А кто из верующих в кого верит, разве это имеет значение?! Просто разные традиции — не более того.

— Ну, это ты так думаешь, — возразил Дик. — А Рабин уверен в обратном. Единый Бог — сила, противопоставленная всему миру. Она ничем не ограничена, понимаешь? Абсолютна! БОГ! А любой языческий бог — только часть целого и ограничен в своих возможностях, он как бы от этого мира. Поэтому Рабин и говорит: есть вера от Неба, есть вера от Земли.

— Хорошо, — понял я. — А Константин здесь при чем?…

— Константин, как считает Рабин, «украл» у евреев Бога.

— Чушь какая! — я даже разозлился. — Как он мог украсть у евреев Бога, тем более такого, о каком ты говоришь?!

— Он пресек ветвь Давида, — объяснил Дик, — ветвь рода, через который Бог говорил со своим избранным народом. Понимаешь? И не только пресек, но и украл. Благодаря Константину Иисус Христос — наследник Авраама и Давида — стал главным Богом в огромном языческом пантеоне христианства…

— Христианство — это язычество?! — я чуть с ума не сошел, услышав это. — Бред!

— Самое натуральное! — уверенно ответил Дик. — По крайней мере, так этот Рабин считает. Но ведь у него есть масса доказательств! Да, Константин крестил языческий мир, но молятся в его Церкви не Господу Богу, а изображениям — иконам, «святым ликам». То есть по сути — идолам! Христа воспевают как великую языческую жертву, даже «агнцем» называют. Причащаются «кровью и плотью», как в языческих ритуалах. Исповедаются, словно Бог всего не видит и не знает, а поэтому надо Ему в чем-то «признаваться». Причем не Богу даже исповедаются, а служителям культа. В общем, ничего от монотеизма, сплошное язычество. Даже спасения ищут не в соблюдении Законов Божьих, а в мощах, чудотворных иконах и святых предметах — Плащанице, Святом Копье, Святых Гвоздях, Древе Креста, Чаше Грааля и так далее.

— Ты преувеличиваешь, Дик! Бог-то у христиан все равно один!

— Во-первых, не я. Я просто пересказываю тебе книгу Рабина, — прервал меня Дик. — А во-вторых, не один.

— Как «не один»?! — я вообще перестал что-либо понимать.

 

Глава VI

ХРИСТОВА КАРТА

— Я думаю, герцог не позаботится о вашем приеме, — сказал мессере Леонардо, когда они с Макиавелли спустились во двор замка. — Поэтому, если вы не возражаете, я приму эти хлопоты на себя, — да Винчи повернулся и позвал: — Андре!

К ним тут же подбежал высокий белокурый юноша в щегольском наряде из алого бархата и розового шелка. Грегорио — слуга Макиавелли — с завистью уставился на туфли Андре с затейливыми серебряными пряжками. Сам Макиавелли отметил великолепное сложение юноши, отменную, почти молочную белизну его лица и яркость пухлых влажных губ.

— Вы знакомы с моим учеником Андре Салаи? — спросил Леонардо у Макиавелли.

— Да, — кивнул секретарь. — Я видел его в вашей свите, на балу в палаццо Веккьо.

— Салаино, — обратился да Винчи к юноше, — пожалуйста, распорядись, чтобы лошадей приняли в конюшню герцога, дали им воды и корма. Идемте, мессере Никколо. Постараемся найти ночлег для вас и епископа. Ваши солдаты, я думаю, устроятся где-нибудь сами.

— Вы наш ангел-хранитель, мессере Леонардо, — печально улыбнулся Макиавелли. — Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отплатить вам за доброту.

Салаино позвал кого-то из охраны герцога, и они увели лошадей в конюшню.

Отыскать же в замке свободные комнаты для гостей оказалось куда сложнее. Несчастный Гвидобальдо, законный владелец замка, жил скромно. Его покои занял Чезаре, покои мадонны Монтефельтро предоставили Леонардо и его ученикам. Прочие пригодные для жизни помещения были отданы командирам. Солдаты разместились во дворе, хозяйственных постройках и даже на кухне.

— Что ж, если вас не смутит теснота, я могу предложить разместиться у меня, — предложил да Винчи. — А епископ займет комнату Салаино. Думаю, Андре будет рад уступить свою кровать его благочестию.

Леонардо Макиавелли предложил лучшее место в своих покоях, а его слуге Грегорио — удобный диван у двери.

Секретарь наблюдал за хлопотами мессере Леонардо и не уставал удивляться этому странному человеку. Расходы мэтра да Винчи были чрезвычайно высоки. Он постоянно тратился на какие-то личные сумасбродные изобретения вроде летательной машины и к тому же не брал платы со своих учеников. Наоборот — кормил, одевал и обучал их за свой счет. Помимо этого, мессере Леонардо прославился своей любовью к комфорту и роскоши. К делам и поступкам того, кто был в состоянии все это оплачивать, он относился равнодушно. Медичи, Сфорца, король Людовик XII, Борджиа — какая разница? Все приходили к власти одинаково, убивая своих врагов и выставляя их головы на всеобщее обозрение.

* * *

Когда подали ужин, настроение у секретаря Совета десяти чуть улучшилось. Макиавелли налил себе вина и положил на тарелку большой ломоть ветчины. Заметив, что да Винчи ест только хлеб и фрукты, удивился:

— Вы не голодны?

— Я не ем мясо, — коротко пояснил Леонардо.

Макиавелли был наслышан об этой странности мессере да Винчи, но расспрашивать не стал.

Выпив вина, согревшись и расслабившись, секретарь удобно устроился в кресле. Его подозрительность в отношении Леонардо почти прошла, но все же не до конца.

Мессере Леонардо непостижимым образом удавалось находиться и в самой гуще событий, и одновременно в стороне от них. В нем была загадка. Неуловимая, непостижимая тайна, которая манила и в то же время пугала. Макиавелли никак не мог понять, кто прячется за этим красивым лицом, за этой странной, трепещущей, как плавник золотой рыбки, полуулыбкой. Кто он — ангел или демон, — мессере Леонардо? Можно ли ему довериться? Или следует бежать как можно дальше от его гипнотически ласкового взгляда и тихого, прекрасного голоса? Вчера днем в Фаэцце секретарь неожиданно понял, почему он так боится мэтра да Винчи. Ему вдруг стало страшно, что этот красивый, гениальный, огромный человек незаметно очарует его и растворит в себе, поглотит полностью и без остатка, как сделал со всеми своими учениками. Они ведь не люди более, а лишь его тени — восхищенные, околдованные, слепо идущие за своим учителем.

— Мне хотелось бы спросить кое о чем, — осторожно начал Макиавелли, — если вы не пожелаете отвечать, я пойму.

Да Винчи чуть заметно кивнул. Секретарь некоторое время молчал, решая, стоит ли говорить о своих планах с мессере Леонардо. Чтобы скрыть затянувшуюся паузу, он отпил вина. Наконец желание выяснить обстановку перевесило осторожность.

— Думаю, для вас не секрет, что нынешнее правительство Флоренции очень слабо, — сказал он. Губы его скривились в едва заметной усмешке. — Многие сочли бы меня предателем, если бы я решился высказать свои мысли вслух. Однако правда в том, что такой государь, как Борджиа, был бы идеальным для нас. Он умеет держать народ и армию в повиновении. Кроме того, он на долгие годы оградил бы нас от других посягательств. Мало кто сравнится с ним в умении вести политику. Это понимаю не только я. Предположим, что некоторые люди желали бы падения Синьории и воцарения монарха. Но не Медичи, довольно с нас Пьетро Безмозглого, а Борджиа. Вы знаете его лучше. Скажите, как по-вашему, можем ли мы прийти к соглашение с ним?

Леонардо вздохнул. Лицо его выразило усталость и скуку.

— Невозможно предугадать, как он поступит, — да Винчи покачал головой, один светлый локон упал на лоб. — Вы знаете, как ему достался этот замок? Герцог Монтефельтро тоже думал, что он сможет воспользоваться силой Борджиа в личных целях. Он предложил ему свою армию и беспрепятственный проход через Романью. Взамен он хотел получить часть соседских земель и долги с аббатства Санта-Мария дель Фьоре. Борджиа принял его гостеприимство, вошел в замок, а затем предложил хозяину быстро убраться, пока он не передумал. И герцог ничего не смог сделать, ведь перед этим он собственными руками отдал свою армию Чезаре. Гвидобальдо и его семья бежали отсюда в чем были. Им даже не позволили взять припасы или смену платья.

Макиавелли насупился.

— Неужели нет средства убедить его держать слово? — спросил он.

Леонардо откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе.

— Все будет зависеть от того, насколько его цели совпадают с вашими. Если вы хотите государя — вы его получите. Но не ждите ни милости, ни пощады. Ваша жизнь стоит для него ровно столько, насколько он считает ее полезной. Скажу больше, друг мой, — Леонардо пристально взглянул на собеседника. — Вы сейчас в большой опасности. Значительно большей, чем можете себе представить. Я поселил вас в свои покои не столько оттого, что не нашел другого места, сколько из желания дать вам защиту на эту ночь. От того, придет Чезаре к соглашению с Медичи или же епископ сумеет расстроить их союз, зависит ваша жизнь.

Мессере Никколо нервно рассмеялся и махнул рукой, будто эта мелочь совсем не волновала его.

— Их тайные предложения, похоже, вообще никогда не были тайной. Два месяца назад Пьетро Медичи делал их Сеньории. Мол, стоит нам снова избрать их единоличными властителями Флоренции и вернуть все добро их отца, Лорен-цо Великолепного, как они тут же явят чудо. И будто бы после этого чуда Флоренция станет святее Ватикана. Ха! Я-то думал, он откажется от своей безумной авантюры с христовой картой. Видно, Господь и вправду сильно на него гневается, — издевательски заметил Макиавелли, — лишил сначала власти, потом денег, а теперь еще и разума. Знаете, он становится похожим на Иова Многострадального. Если бы его брат — кардинал Джованни Хитрозадый — не стоял во главе папского гарнизона в Болонье, Пьетро и на порог бы пускать перестали со всеми его предложениями.

На лице Леонардо заиграла та самая загадочная улыбка, что так притягивала Макиавелли.

— И что же это за предложение? — спросил он. — Должно быть, я единственный человек в этом замке, который еще ни разу не слышал о христовой карте.

В его ровном скучающем голосе даже появились нотки любопытства.

Неожиданно для себя самого Макиавелли почувствовал, что краснеет от удовольствия. Он понял, что безумно обрадовался возможности привлечь внимание мессере Леонардо, и от стыда за эту радость покраснел еще больше. Что с ним, в самом деле?

— Это… — Макиавелли замялся.

Обычное красноречие изменило ему! Такого с ним не случалось давным-давно.

— Это… Сущая глупость… Они обещали явить нам живого Бога. Устроить второе пришествие.

Левая бровь Леонардо вопросительно изогнулась, а рука замерла в воздухе над куском хлеба. Макиавелли неопределенно махнул ладонью.

— Не Христа, конечно. Я же говорю, что это бред, ерунда, ересь. Если они станут слишком донимать этим семейство Борджиа, те передадут их в руки святой инквизиции. Хотел бы я посмотреть, как Пьетро будет делать свои предложения кардиналу делла Кроче! Хотя Чезаре, впрочем, может обойтись и без него. Не будем забывать, что он верховный гонфолоньер нашей святой католической Церкви. Но слышали ли вы когда-нибудь, мессере Леонардо, о Приорате Сиона?

Тут Макиавелли поднял глаза на своего собеседника и увидел, что да Винчи чуть побледнел. Но это видение мгновенно испарилось. Лицо Леонардо вновь имело обычное скучающее выражение.

— Кажется, — он взял с соседнего столика небольшой рисунок и стал его разглядывать, — это еретическая секта, если я не ошибаюсь. Они утверждают, будто хранят потомков Христа, что само по себе полная чушь. Будь у Христа, живого Бога, потомки, я полагаю, они бы не нуждались в заступничестве людей.

Полуулыбка Леонардо стала насмешливой.

— Признаться, эта мысль сразу пришла мне в голову, когда я услышал, что предлагают Медичи, — с облегчением вздохнул Макиавелли. — Но время сейчас такое, что никто не может сказать с точностью, как начнется завтрашний день. Может, кому-то эта несчастная и понадобится… Я слышал, что они всерьез подумывают о том, чтобы сделать ее папой!

— Ее? — удивленно переспросил Леонардо.

— Да, вы же слышали. Они говорили, что это женщина. Мадонна Панчифика, кажется, ее зовут. Медичи уверяли нас, будто имеют неопровержимые доказательства ее происхождения. Однако сама по себе эта мысль настолько абсурдна и опасна, что Синьория даже не захотела их выслушать. Если Медичи после этого рискнули сунуться с тем же предложением к Борджиа, они просто глупцы.

Леонардо поднес руку ко рту и задумчиво тронул свою щеку. Все считают девушку любовницей Джулиано — младшего Медичи. Он ревностно оберегает ее от посторонних взглядов. Ее запирают в комнате, лишь днем открывают окно. Но и перед ним она сидит все в той же неизменной мантилье. Говорили, что еще она носит чадру — специальное покрывало, под которым восточные женщины скрывают свое лицо. Из-за этого болтали, что девушка — турецкая принцесса ослепительной красоты, которую венецианцы якобы подарили Джулиано Медичи в качестве наложницы. Салаино слышал разговоры, что Джулиано якобы влюблен в свою пленницу. Он проводит с ней очень много времени и особенно внимателен ко всем ее нуждам. Кто-то из охраны даже видел, что он носит ее на руках, не позволяя утомляться подъемом по лестницам. Болтали также, что ее лицо скрывают, опасаясь Чезаре. Вдруг герцог пленится красотой любовницы Джулиано и захочет взять женщину себе!

— Жажда власти ослепляет многих, — произнес Леонардо будто про себя. — Точно так же, как и жажда чуда.

В дверь осторожно постучали. Из боковой комнаты тут же появился красивый молодой человек с большими карими глазами. Судя по его одежде — один из учеников Леонардо. Он открыл посетителю. Послышался негромкий разговор. Ученик почтительно приблизился к мессере да Винчи и его гостю.

— Мессере Никколо просят сейчас же к герцогу, — сказал он.

Макиавелли глубоко вздохнул. Леонардо посмотрел ему в глаза и негромко произнес:

— Желаю вам удачи, друг мой. Примите совет. Что бы вы ни услышали, не пытайтесь обмануть герцога или начать с ним какую-то игру. Он разгадает ваш обман прежде, чем вы сами до конца осознаете свое намерение.

— Благодарю вас, мессере да Винчи, — учтиво поблагодарил Макиавелли. — Я приму ваш совет и буду осторожен.

 

Глава VII

ЕРЕСЬ

— Ты знаешь, что дословно означает слово «ересь»? — как-то хитро спросил Дик.

— Ересь? — удивился я.

— Да.

— Ну и что? — я ретировался, понимая, что у меня нет ответа на этот, кажущийся таким простым вопрос.

— «Ересь» — происходит от древнегреческого «hairesis», что значит разделение, — объяснил Дик. — Сейчас мы называем ересью все, что так или иначе противоречит официальной доктрине Церкви. Но на самом деле ересь была только одна. Она породила страшный церковный раскол и была изначально связана с разделением единого Бога на три составляющих…

— Ты имеешь в виду учение о христианской Троице?! — у меня чуть глаза не вылезли из орбит.

— Именно его! — подтвердил Дик.-Троица и есть ересь, то есть разделение. А учения, которые противоречат официальной церковной доктрине, назывались раньше не ересью, а сектами. От латинского «secta», что значит учение, направление, школа. Понятие «секты» не было ругательным до тех пор, пока Ватикан не ввел монополию на божественную истину…

— Так что это за раскол? — уточнил я, испугавшись, что Дик снова увлечется и уйдет куда-нибудь в сторону, примется рассказывать еще о десятке других интересных вещей.

— Да, ересь! — спохватился Дик. — Это слово стали использовать для противостояния ариан и афанасьевцев. Всю первую тысячу лет христианства Европа была погружена во мрак их борьбы друг с другом. Заговоры и перевороты, кровь и смерть…

— Кто, еще раз? — услышав ответ Дика, я понял, что теперь уж точно запутаюсь. — Ариане и кто? Афанас…

— Ариане и афанасьевцы, — помог мне Дик. — Это последователи соответственно Ария и Афанасия. Афанасий утверждал, что Бог единосущий, что Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух — это как бы разные воплощения одного и того же. Короче говоря, он проповедовал единство Троицы — никакого разделения. Отец, Сын и Святой Дух, по Афанасию, это как бы разные имена одного и того же. А вот Арий, напротив, считал, что Бог разделен. Вначале был просто Бог, а потом от него произошли Сын и Святой Дух.

— Ничего не понял… — пробормотал я.

— Ересь — разделение, — чуть не по слогам начал Дик. — Арий разделил Троицу. Ариане — еретики. Понятно?

— Слушай, они правда из-за этого войны начинали? — мне как-то не верилось, что из-за такой ерунды люди могут убивать друг друга.

— В том-то все и дело, что «догмат о Троице» — это вовсе не ерунда! — воскликнул Дик. — Если Троица единосущая, то и Бог един. А если нет, то и Бог получается языческий..

— Так, постой! — сообразил я. — Но тогда все сходится! Если последователи Ария — еретики, то, значит, Церковь все эти годы воевала с язычеством! Получается, Рабин врет!

— Это у кого «получается»? — рассмеялся Дик, похоже, я спорол какую-то глупость.

— А что, не так?

— Ты сам-то как думаешь? — судя по голосу, Дику было даже забавно. — Арий или Афанасий? Кого выберешь?

Я задумался. Точнее, я попытался вспомнить, как я обычно об этом думаю. Я думаю, что Бог создал мир — небо и землю, звезды и воды, животных и человека. На это у него ушло семь дней. Потом была долгая история, и на земле родился Иисус Христос — Сын Бога. Причем родился он от Святого Духа, которого обычно изображают в виде голубя. Голубь принес Христа во чрево Марии…

И что же получается? Получается, что я думаю о Них, об этих трех составляющих Троицы, как о разных Существах?! Не думаю же я, что Бог родил Самого Себя, а перед этим Сам же Себя и оплодотворил…

— Что-то я теряюсь, — тихо прошептал я в телефонную трубку. — Получается, что я еретик?

— А ты вспомни, что говорят верующие, когда осеняют себя крестным знамением? — ответил Дик. — Вспомни.

— Они говорят: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь».

— Арианцы, — утвердительно сказал Дик. — Чистой воды! И Рабин прав. Ну, если, конечно, следовать его логике…

Я испытал шок. Христианство — это язычество!

* * *

— Послушай, Дик, — мне вдруг стало не по себе, — а какой же эффект такая книга может вызвать?! Это же…

— Бомба, — спокойно ответил Дик. — Но ты не торопись, сейчас я тебе расскажу, как Рабин объясняет сущность манихейства и…

— Стоп, стоп, стоп! — я понял, что это моему интеллекту уже не потянуть. — Давай в другой раз.

— Ладно. Хотя я еще и половины книги не рассказал. Тогда самое последнее. Это важно. Рабин утверждает, что у Христа не могло не быть детей. Именно так — «не могло не быть».

— Это почему это?! — я чуть не поперхнулся.

— Какие ты помнишь ветхозаветные сюжеты?

— Ну, Авраама помню. Он Исаака должен был в жертву принести. Адам и Ева. Ноев Ковчег. Вавилонская башня. Так… — я задумался. — Содом и Гоморра. Руфь. Анна и Фенана. Хватит?

— Хватит, — удовлетворенно сообщил Дик. — Из семи историй, что ты вспомнил, только сказание о Вавилонской башне, посвященное расселению народов, связано с проблемой деторождения и продолжения рода лишь косвенно. Остальные шесть, а на самом деле их многие десятки — как раз о продолжении рода. Жена Авраама Сарра не могла забеременеть до девяноста лет, и это было проклятием Господа, от которого Авраам был чудом избавлен. Ной — это предок всего нового, послепотопного человечества. Про Адама и Еву и так все понятно. История про Содом и Гоморру заканчивается тем, что дочери Лота, бежавшие с ним из горящего города, сошлись с отцом, чтобы родить от него детей, потому что больше сделать это им было не от кого. Руфь не могла родить от Вооза, а потом все-таки чудом родила Овида — дедушку царя Давида. Весь сюжет Анны и Фенаны — это сплошная мука бесплодия. Господь, как сказано в Библии, «заключил чрево» Анны. Родить она смогла только после обета, которой дала Господу, отдать ребенка в храм. У нее родился Самуил — один из величайших судей Израиливых.

— А как это связано с Христом?

— Очень просто. Бездетность — это Божье проклятье. Поэтому Он или оставил детей и продолжил свой род, или…

— Был проклят… — с ужасом прошептал я.

— Вот именно.

— Нет, — я внутренне отказывался во все это верить. — Это безумие…

— Нет, безумие — это другое. Рабин утверждает, что потомки Христа живы, что их хотят убить, и этот день станет днем Конца Света. Вот это безумие.

— Кто?! Кто хочет убить, Дик?! — мое сердце пустилось в галоп. — Что за бред!

— В этом-то все и дело, — спокойно продолжил Дик. — Кто эту книгу ни прочтет, всем кажется, что Рабин именно их и обвиняет. Иудеям кажется, что он подозревает их в охоте за потомками Христа. Христиане уверены, что Рабин их изобличает. И так далее… Там огромный список претендентов. Поразительный, конечно, авантюрист этот Рабин. Он всех с толку сбил! И стравил…

— Господи, да зачем ему это все нужно?! — у меня голова шла кругом.

— Третья мировая война, — спокойно ответил Дик.

— Что?! Третья мировая война?! Дик, ты в своем уме?!

— Абсолютно. Религия — лучший запал для человекоубийства в больших масштабах.

— Но Дик, как эта книга может вызвать третью мировую войну? — мне показалось, что мой приятель уж слишком сильно преувеличивает значение книги доктора философии.

— Ну, во-первых, не одна книга. За Рабиным точно кто-то стоит, а иначе откуда такая шумиха? На это деньги нужны, и большие.

Я посмотрел на рекламный щит в окне, на баннер в компьютере, на бесплатную книгу, которую прислали мне в офис, и подумал, что Дик, наверное, не так уж далек от истины.

— А во-вторых, — продолжал тем временем Дик, — это уже и так в воздухе летает.

— Что летает? — не понял я.

— Нас уверяют, что угроза миру идет с востока, от исламистов. Террористы там, Аль-Каида и тому подобное. Но ведь у исламистов к христианам нет никаких претензий, у них один враг — Израиль. Однако ж за Израилем стоит весь западный мир, а поэтому вести против него войну мусульманскому миру, мягко говоря, рискованно. Не решаются мусульмане в таких обстоятельствах со своим врагом покончить. Вот тут-то и появляется книга Рабина.

— Она ссорит Запад с Израилем… — продолжил я.

— Да, — подтвердил Дик мою догадку. — Израиль лишается своей защиты. Правоверные мусульмане тут же нападают на иудеев. Но за них вступаются евреи Запада, и тут уже все втягиваются в войну. Пошло-поехало. А россказни про террористов — это ведь для отвода глаз, предлог для Штатов, чтобы арабскую нефть заполучить. Решают проблему энергоносителей, а у них под носом настоящая война зреет, Конец Света. Это всегда так было. Мнимая дальнозоркость политиков оборачивается фактической близорукостью целых народов. Именно так в Германии Гитлера пропустили. Думали, потешится, покуражится этот «пивной бунтарь», посидит в рейхстаге, да и делу конец. А конец пришел тем, кто так думал…

Дик говорил и говорил, а я словно оцепенел, сидел будто парализованный.

— Спасибо, Дик. Я перезвоню.

— Буду рад помочь, — ответил Дик. — Пока! Я отключил телефон.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

Чезаре Борджиа (1476-1507)-незаконнорожденный сын Александра VI от римской аристократки Ваноцци Катанеи. В 1492 году его отец, приняв понтификат, сделал Чезаре епископом Памплона, а в 1493-м — кардиналом и архиепископом Валенсии. Однако честолюбие Чезаре требовало большего.

В ноябре 1497 года в Риме он заколол кинжалом своего старшего брата, герцога Гандиа, чтобы занять его должность — гонфалоньера, верховного военачальника папской армии. Но труп герцога Гандиа, утопленный в Тибре, всплыл и был обнаружен. Разгневанный Александр VI отправил Чезаре послом ко двору французского короля. В этом качестве тот успешно решил вопрос о разводе Людовика XII с Екатериной Арагонской, сестрой испанского короля Фердинанда II, что лишило Испанию права претендовать на Бретань и стало причиной разрыва военного союза между Чезаре и испанским королем.

В благодарность за успешное посредничество зимой 1499 года Людовик даровал Чезаре Борджиа титул герцога Валентинуа (Валентино) и отдал ему в жены Шарлотту д'Албре, сестру короля Наварры.

К 1501 году, пользуясь поддержкой французов, Чезаре полностью захватил Романью, область в центре Италии, собираясь в дальнейшем распостранить свое влияние. Чезаре тайно планировал присоединить к Папской области Болонью и Падую и образовать независимое итальянское государство. В него бы также влились Феррара, где герцогиней была Лукреция Борджиа, сестра Чезаре, и Мантуя во главе с Изабеллой д'Эсте, его любовницей.

 

Глава VIII

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Борджиа сидел в кресле у камина. Епископ Франческо Содерини стоял чуть поодаль.

Макиавелли подошел и поклонился. Герцог указал ему низенькую скамейку напротив. Секретарь спокойно сел. Секунду он смотрел на красивое светлое лицо Чезаре, пытаясь понять его выражение. Он встречался с Борджиа уже в третий раз, и тот всегда был разным. Лицо его постоянно находилось в движении, словно игра света в куске льда. Череда масок стремительно сменяла друг друга, будто стекла в калейдоскопе.

Макиавелли пытался разглядеть за этими масками призрачное, неясное, настоящее лицо Чезаре. Оно являлось мгновениями, ускользая даже от пристального глаза секретаря. Но в то же время постоянно проступало через тысячи дьявольских и ангельских ликов, которыми владел и повелевал Борджиа. Одним лишь своим желанием он изменял и перестраивал десятки мелких лицевых мышц. Казалось, даже ток крови и кожа лица подчиняются одной лишь воле Чезаре. Он мог излучать сияние юности, а через секунду обратиться в изможденного развратом старика.

Сейчас лицо Борджиа было спокойно-непроницаемым.

— Я позвал вас, мессере Никколо, чтобы кое-что проверить, — сказал он. — Мы с моим старым другом Франческо обсуждали его предложения. Разумеется, я не могу ему доверять. Потому что если есть на свете обманщик, способный сравниться со мной и моим отцом, то это, вне всякого сомнения, наш дорогой епископ Франческо.

Содерини воздел руки к небу в притворном отчаянии.

— Поэтому, — продолжал Чезаре, — я велел ему отойти и хранить молчание. Он будет за вашей спиной и не сможет подать никакого знака. А вы будете отвечать на мои вопросы. По вашим ответам, мессере Никколо, я пойму, о чем мой друг Франческо сказал правду, а о чем солгал. Итак, вы приехали предложить мне союз, не так ли? Кто-то в вашей так называемой республике устал от стада ослов, заседающего в палаццо Веккьо, и послал вас парламентером? Кто? Строцци?

— Ваш талант к политике безгранично восхищает меня, герцог, — почтительно склонил голову Макиавелли.

В этом не было лжи. Он и вправду восхищался мощью и умом Борджиа.

— Мы действительно… — начал секретарь, осторожно выбирая слова. — Скорее, правда, лишь мессере Содерини имеет полномочия передать вам просьбу некоторых лиц. Они желают видеть вас правителем Тосканы. Разумеется, с условием, что им будет сохранено все их имущество и дарованы некоторые преференции.

— Почему Строцци думает, что я должен дать ему какие-то преференции? Право же, Люцифер был низвергнут с небес за меньшую спесь, — усмехнулся Борджиа. — Если он так уверен, что мне это может быть выгодно, отчего не приехал сам? Почему послал вас, мессере Никколо?

Макиавелли хотел ответить, но не успел, герцог перебил его:

— Он не приехал, потому что боится, — усмехнулся Чезаре. — Он знает, что при таком порядке вещей я не буду брать Флоренцию штурмом. Зачем зря расходовать солдат? Я потребую, чтобы Строцци сам сверг Синьорию и призвал меня в качестве монарха и военачальника. Не тратьте свое красноречие, Макиавелли. Тот, кто послал вас, глуп. И к тому же труслив. Да вы сами это понимаете. Так что ни к чему вам передавать его поручения, а мне их выслушивать. Давайте не будет тратить время на дураков. Что вы скажете о Медичи?

Макиавелли на секунду прищурился, потом вспомнил о словах Леонардо — не пытаться начать свою игру, глубоко вздохнул и ответил честно:

— Они утверждают, будто у них есть потомок Христа, но посудите сами, если бы этим можно было воспользоваться, стали бы они искать союзников?

В ответ Борджиа разразился громким и раскатистым смехом, и Макиавелли вдруг стало немного спокойнее. Возможно, Чезаре не принимает всерьез предложения несчастного, изгнанного из Флоренции, потерявшего голову Пьетро Медичи? Возможно, он просто забавляется, играя с ним?

В Чезаре было что-то необъяснимо жуткое. Временами он становится похож на мальчишку, который ради забавы обрывает крылья бабочке. Или на хищного леопарда, который не просто загрызает газель, чтобы насытиться, а некоторое время еще развлекается с ней, перед тем как убить.

— Эта ересь может показаться соблазнительной с точки зрения возможностей, — пробормотал секретарь. — Но…

— Бросьте! — махнул рукой Чезаре. — Потомок Христа! Что с него взять? Какой от него может быть прок? Конечно, Медичи ищут союзников! И будут искать, я полагаю, пока не дойдут до моего отца, который тут же отправит их на костер. И меня в придачу, вместе с их безумной пророчицей, если я только заикнусь в Ватикане о потомках Христа!

Макиавелли смотрел на улыбающееся открытое лицо герцога и думал, что, должно быть, с таким же выражением он просил кондотьеров-изменников назвать ему имена тайных врагов. С такой же честной улыбкой и лучистым взглядом обещал сохранить им жизнь. А теперь он смеется и говорит, что не будет использовать Медичи с «их безумной пророчицей».

Но почему-то секретарь ему не верил. Совсем. Все больше и больше росла в нем убежденность в обратном. Что Чезаре, возможно, уже послал гонца в Рим к своему отцу, папе Александру VI, или отошлет в ближайшее время, что он в подробностях изложил содержание своей беседы с Франческо Содерини и «секреты» Пьетро. Что описал выгоды Борджиа, если Александр VI признает в этой неизвестной сумасбродке потомка Христа…

Ведь не случайно уже многие умные люди, такие как мессере Леонардо или он сам, Никколо Макиавелли, уже давным-давно не верят, что Христос, если он вообще существовал, был Богом. Что Бог и Дьявол вообще существуют, что после смерти люди попадают куда-то дальше тесной, темной могилы. Никто из сильных мира, даже сам папа, уже не верят этим выдумкам. Кардинал Джованни Медичи как-то сказал, что религия — не более чем уздечка для простолюдинов. Она позволяет держать их в повиновении.

То была бы великая ирония, надувательство в традициях рода Борджиа. Христа на землю вернул бы самый худший из плохих римских пап, а Чезаре основал бы самую настоящую тиранию именем Господним.

— Больше вы ничего не хотите мне сообщить, мессере Никколо? — спросил герцог. Его черные блестящие глаза, в которых отражались языки пламени, не моргая глядели на Макиавелли.

Секретарь ощутил холод на своей шее.

— Нет, государь, — ответил он с усилием, словно пытаясь освободиться от удушливого ощущения затягивающейся веревки.

— Государь, — усмехнулся Борджиа. — Мне нравится это обращение. Я окажу вам милость, мессере Никколо. Поскольку, сдается мне, мы с вами смотрим на мир одинаково.

Он взял со стола подписанную бумагу со своей печатью.

— Вот ваша новая охранная грамота. Пусть она послужит доказательством вашего успеха. Вы можете передать тем, кто вас послал, что я думаю над их словами. Но условия мои таковы. Я не буду брать Флоренцию силой. Однако если внутри Синьории созреет заговор, то мои войска поддержат его. Если правительство будет свергнуто и меня призовут править — я приду. Таково мое решение.

Макиавелли встал, низко поклонился и взял бумагу из рук Чезаре. Другого решения от Борджиа и не ждал. Зачем устраивать смуту самому, когда можно воспользоваться плодами чужой? Секретарь подумал, что будь он на месте Чезаре, то поступил бы точно так же.

В какой-то момент он даже представил себя рядом с Борджиа. Пожалуй, Чезаре бы оценил его труд о новой науке — политике, что Макиавелли только начал писать. Соблазн пойти на службу к герцогу был очень велик. Однако что-то, вероятно та самая безошибочная интуиция, наполняло сейчас сердце секретаря тревогой. Сегодня звезда Чезаре в зените, но кто знает, как долго это продлится? Слишком опасную игру он затеял, и слишком много людей желает ему смерти.

— Можете присоединиться к нам, ваше благочестие, — все так же открыто и подкупающе улыбаясь, сказал герцог епископу Содерини. — Должен признаться, я удивлен. Вы мне почти не солгали. А если и солгали, то такую малость, что ее даже ложью считать неудобно. Ума не приложу, почему вас считают лучшим дипломатическим умом Флоренции? Ведь очевидно же, что вы и в подметки не годитесь мессере Никколо.

Он снова рассмеялся, довольный своей остротой.

Епископ Содерини тоже улыбнулся, но очень неестественно. Укол ревности обжег его прежде, чем он успел осознать и оценить истинное намерение герцога. Борджиа в полной мере усвоил принцип «разделяй и властвуй». В умении ссорить союзников ему не было равных. Вот и сейчас он сказал эту фразу о том, что мессере Никколо якобы лучший парламентер, чем Содерини, с одной-единственной целью — разобщить послов и заставить соревноваться за одобрение герцога. Умом Содерини понимал это, однако сделать с собой уже ничего не мог — в его душе вспыхнул пожар, пожар из гордыни и честолюбия. Захотелось во что бы то ни стало показать, что он и только он — лучший дипломат и самый великий из всех ныне живущих флорентийских хитрецов.

Макиавелли, как и епископ, понимал замысел Борджиа и даже злился на себя, что не может не радоваться втайне похвале от своего кумира. Помимо воли секретаря, в памяти его всплывали все новые и новые моменты, когда епископ допускал оплошности.

Борджиа достиг своей цели. И он знал об этом.

* * *

Чувствуя признательность мессере да Винчи за совет, секретарь коротко передал ему содержание разговора с Чезаре.

— Теперь остается только ждать, кому достанет глупости и наглости разыграть христову карту, — наигранно весело сказал он. — Эх, жаль, поджарили брата Джиларомо. Вот он уж показал бы им. Инквизиторы казнили единственного истинно верующего монаха во всей Италии. Ну разве не смешно? Сейчас он, должно быть, в раю, уговаривает Господа излить на нас дождь из огня и серы.

Леонардо стал неожиданно мрачен и потер рукой висок, будто у него внезапно разболелась голова.

— А вы, мессере Никколо, верите в существование этих потомков? — неожиданно резко спросил он.

— Помилуйте, бог с вами! — махнул обеими руками Макиавелли. — Я в самого Христа давным-давно не верю, а вы про его потомков! Думаю только, что много крови может пролиться из-за авантюры Медичи. И все зря. Знаете, мессере Леонардо, чем дольше я живу и чем лучше узнаю людей, тем больше убеждаюсь, что единственное, чего они достойны, — это Потоп. Одни хитры и злобны сверх всякой меры, а другие глупее овец и готовы бодаться друг с другом насмерть из-за того, какой подрясник, по их мнению, должен носить епископ.

— А я? — с едва заметной иронией спросил Леонардо. — Я ведь тоже погибну, и вы, мессере Никколо.

— Нет, — Макиавелли сверкнул своими маленькими серыми глазками. — Вы, мессере Леонардо, придумаете ковчег. Мы с вами будем сорок дней носиться по волнам, а потом станем первыми людьми нового мира.

Неожиданно Леонардо рассмеялся:

— Знаете, мессере Никколо, самое странное, что я его уже придумал. Хотите посмотреть? Я называю его подводной лодкой.

Да Винчи вынул из папки чертеж и показал его Макиавелли. То был огромный деревянный корабль. Будто две лодки взяли и склеили вместе. Получилось округлое судно с заостренным носом, закрытое со всех сторон. В задней части его помещались огромные лопасти — винты, а по бокам — круглые окошки, похожие на глаза.

— Какая невероятная машина! — восхищенно воскликнул секретарь.

Полуулыбка Леонардо стала довольной. Макиавелли заметил это и принялся задавать многочисленные вопросы, расхваливая чертеж на все лады. Он хорошо знал математику и немного понимал в механике, поэтому сумел очень тонко польстить ученому. Секретарь не преследовал при этом никакой корысти. Просто такова была его натура. Подобно тому как мэтр да Винчи любил, чтобы им восхищались, Макиавелли испытывал потребность нравиться.

 

Глава IX

ПАРАНОЙЯ

Не может быть, что мне прислали только книгу. Должна быть еще какая-то записка, письмо, ну хоть что-нибудь… Я схватился за конверт и нервным движением встряхнул его. Действительно, из конверта выпала почтовая открытка. Репродукция какой-то старой картины — две женщины, два младенца, кругом высоченные камни. Но я, разумеется, не стал утруждать себя искусствоведческим анализом и тут же перевернул открытку. Каково же было мое удивление! На обратной стороне была та же самая картина — две женщины, два младенца. Что за чертовщина?!

Но на пакете есть адрес! Ну конечно! Адрес отправителя! Нью-йоркский! Я схватил конверт и кинулся к двери. Сейчас все выяснится.

— Я скоро буду, — буркнул я, проходя мимо секретаря.

— Вы помните, что через полтора часа у вас встреча с Дональдом Саксом? — крикнула мне вслед Дана.

— Да, я буду. Если задержусь чуть-чуть, пусть подождет. Ладно? Я скоро.

По моим расчетам, если без больших пробок, я должен был добраться до места, указанного на конверте, за полчаса. Полчаса туда, полчаса там, полчаса обратно. Но время тянулось немилосердно. Казалось, оно замерло и едва не текло вспять. Мэдисон-авеню… Центральный парк… 95-я улица… Машины двигались как груженные стеклянной тарой, буквально тащились от перекрестка к перекрестку. А если загорался красный свет светофора, то словно навсегда.

Состояние, будто принял «экстази», — голова дурная, а внутри будто какой мотор включился и прокручивается, прокручивается. Надо двигаться, встать, бежать, что-то делать. Долго так не выдержать. Я просто с ума сойду! И главное — у меня ведь даже нет никаких версий! Я не понимаю — что это значит? Куда я еду? Зачем? Чего от меня хотят? Все эти бесчисленные совпадения — одно к другому, одно к другому. Эта странная, абсурдная книга. Все, что я услышал сегодня утром… Я разволновался по-настоящему.

У Иисуса были потомки. Ну, положим. Почему нет? Я даже что-то слышал об этом. Легенды — вещь хорошая, но мы же все-таки в XXI веке живем! И сам Христос, рожденный женщиной, был, разумеется, зачат мужчиной. У яйцеклетки гаплоидный набор хромосом — то есть, грубо говоря, половина генов, она в принципе не может превратиться в эмбрион, если к ней не присоединится еще одна половина генома! А если Иосифа с такой легкостью «лишили отцовства», то почему бы не допустить, что и с его сыном не обошлись точно таким же образом?

Библейский текст, конечно, подвергался переработке. Сомневаться в этом было бы глупо. Вряд ли кто-то мог устоять перед искушением слегка «улучшить» Библию, если у него была такая возможность. Священные тексты, утвержденные церковниками, — это лишь частица истины. Причем искаженная редакцией, тенденциозностью отбора, возможными исправлениями. И тут нечему удивляться — в подобном деле субъективизм неизбежен. Не боги горшки обжигают, и за писарями они, вероятно, тоже следить не обязаны.

Не помню, кто это сказал, Рузвельт, кажется: «История — это череда роковых случайностей, а вот историография — это дело человеческих рук». Что ж, очень точно, ведь то, что описывают, и то, как описывают, — это две разные вещи. Достаточно посмотреть, как одно и то же событие освещается на разных телеканалах. «Незначительная редакция» способна превратить белое в черное, а черное в белое. Главное — иметь план, намерение, мотив…

На самом деле меня даже не смущает тот факт, что христианство было выдумано римлянами. Странно, конечно, но почему бы и нет? Чего только в истории не придумывали из «политических соображений»! Например, английский король Ричард II Плантагенет, по преданию, был диктатором и кровопийцей, причем горбатым. Именно таким он описан и в шекспировской драме. А недавно канал ВВС сделал фильм, где подробно рассказывалось, как этот ужасающий образ Ричарда был сфальсифицирован его преемником — Генрихом IV Ланкастером, чтобы оправдать собственные злодеяния и захват власти. Ричард не был ни кровопийцей, ни даже горбатым! Но летописи были аккуратно переписаны, а горб на парадных портретах Ричарда II, что показывают экспертизы, проведенные с помощью современных технологий, дорисован позже. Так что все возможно…

Но сейчас меня волновало другое — как это касается лично меня? Все совпадения сегодняшнего утра — это только совпадения, случайное стечение обстоятельств, не имеющих ко мне ровным счетом никакого отношения? Звонок, радиоинтервью, билборд в окне, баннер в почтовом ящике, наконец, книга, присланная в офис?! Нет, в случайность почему-то не верилось. Впрочем, может быть, мне просто очень хочется думать, что это имеет ко мне какое-то отношение? Что я как-то связан с потомками Христа, с их поисками, с третьей мировой войной? А может быть, эти типы специально «обрабатывают» подобным образом успешных и состоятельных людей с кризисом среднего возраста типа меня?…

«Вы потеряли смысл жизни? Ничего, не расстраивайтесь, сейчас мы вам расскажем о потомках Христа, и вы вмиг оживитесь!»

* * *

— Кинотеатр «Cinema-Gold»?… — моя машина поравнялась с домом, указанным на конверте.

Это здание кинотеатра. Что бы это могло значить?

Я припарковал машину и направился к центральному входу. Почему мне кажется, что я должен попасть внутрь? Но у дверей кинотеатра дорогу мне преградил высокий, плечистый, коротко стриженный охранник:

— Ваше приглашение!

— Мое приглашение? — не понял я. — Мне нужно поговорить с менеджером кинотеатра.

— Сожалею, но вы не сможете этого сделать, — невозмутимо ответил охранник.

— Это почему? — я вдруг чувствовал себя полным идиотом.

— Здесь проходит закрытое мероприятие, — охранник едва заметным движением кивнул в сторону двери.

— Но я не на мероприятие, я к менеджеру кинотеатра! — рассвирепел я. — Что за глупости? Пропустите немедленно!

— Ваше приглашение, — повторил охранник, словно только что меня увидел.

Меня вдруг как током ударило:

— А какое здесь проходит мероприятие?

Ответа не последовало.

— Лекция доктора Рабина?!

Охранник снова не ответил, но по его лицу я понял, что моя догадка верна.

— Послушайте, уважаемый, — примирительно сказал я охраннику и протянул ему конверт. — У меня есть приглашение. Вот, видите этот адрес?

— Это не приглашение, — ответил охранник, даже не взглянув на мою «бумагу».

— Но мне позвонили и сказали, что я должен быть на этой лекции…

— Приглашение.

— Черт! — выругался я.

— Приглашение.

— Да что б тебя!…

Я резко развернулся и быстрым шагом пошел к машине. К чему такая секретность?! Просто бред какой-то! Реклама на каждом углу, а на лекцию не попасть! Просто бред!

В кармане нервно задрожал телефон, напевая дурную мелодию — то ли из репертуара Бритни Спирс, то ли из хитов Эминема. Когда я уже, наконец, удалю ее из телефона?!

— Алло!

— Голос нервный и истеричный, — иронично констатировал Саймоне, мой давний приятель по колледжу. — Сорвалась твоя «сделка века» или Катрин ушла?

У Саймонса есть потрясающая способность — объявляться в самый неподходящий момент. Причем с набором едких замечаний, сопровождаемых «заботливыми» и «обнадеживающими» комментариями наподобие: «Да, крутышка, силенок еще маловато… Ну ничего, когда-нибудь дорастешь до папочки!»

Чем обусловлен этот тон, понять трудно, если вообще возможно. Саймонс ни в чем не преуспел, разве что в своей язвительности, и ничем себя не зарекомендовал, кроме как собственным имиджем «все видящего насквозь и все знающего наперед». Впрочем, этот имидж выдуман им самим от начала и до конца.

— Господи, Саймоне! — с мыслью «только тебя еще не хватало!» я погрузил свое обессилившее тело в машину. — Ничего не сорвалось. А по поводу Катрин… Сколько у меня их было с тех пор, как ты меня знаешь?

— Ну да, конечно, ты же у нас рекордсмен, — «пошутил» Саймоне.

— В любом случае, — огрызнулся я. — И вообще, у меня нормальный голос. Просто уставший.

— Понятно, — сообщил Саймоне высокомерным тоном, дающим понять, что мой «случай» в общем «неизлечим». — И что делаешь?… — спросил он как бы из любезности.

— Сижу в машине, — тем же тоном ответил я, надеясь, что сейчас эта пытка закончится.

Зачем я вообще ответил на этот звонок?!

— Ну, а еще?…

— Разговариваю с тобой по телефону… — кривлялся я, протягивая за Саймонсом каждый слог.

— А до этого что делал?…

— Пытался попасть к доктору Рабину на лекцию… — заигравшись, я выложил Саймонсу то, чего в принципе не собирался ему рассказывать.

— К доктору Рабину?! — оживился Саймоне. — Да ты никак в каббалисты подался! Вот это номер! Не ожидал от тебя. Не ожидал.

— Да, глупость… В сущности, я и не хотел, — зачем-то начал оправдываться я. — Просто совпадения. Сначала мне позвонили с каким-то дурацким приглашением. Потом интервью по радио с этим Рабином. Плакат повесили у меня перед офисом. Книгу прислали.

— Так тебя разводят! — Саймоне был в восторге. — И ты что, поддался?

— Никто меня не разводит. Просто…

— Что «просто»? Ну ты даешь! Поверил этим сектантам?! Вот это да!

— Саймоне, просто совпадения, — я вдруг взял очень серьезный тон. — Понимаешь? Одно к другому. Сначала мне звонят, говорят про эту лекцию. Потом я вдруг понимаю, что плакат перед моими окнами весит не случайно. Потом баннер…

— Какой баннер?

— На компьютере, в интернете.

— Да ты с ума сошел!

— Нет, я понимаю, что странно звучит. Но потом же мне и книгу в офис прислали. Представляешь? Я прихожу на лекцию, показываю этот конверт — что, мол, меня приглашали, — а меня не пускают! Ну бред какой-то! Мне уже из принципа интересно! Просто ну дурацкая какая-то ситуация…

— А ты про паранойю ничего не слышал? — спросил вдруг Саймонс, но без своей обычной издевки в голосе.

— Да иди ты! — разозлился я.

— Про паранойю… — повторил Саймоне. Разумеется, я слышал про паранойю. Это когда человеку кажется, что все происходящее с ним и вокруг него — не случайно. Что все, даже самые незначительные на первый взгляд события связаны друг с другом невидимыми нитями. Вот кто-то что-то сказал, сделал, куда-то посмотрел, как-то отреагировал, ну и так далее. И параноик вдруг осознает, что «все это не просто так»! «Совсем не просто так!» А, например, заговор спецслужб.

Его случайные встречи не случайны: кассир в супермаркете под видом кассового чека передал ему шифровку; электрик, заходивший три дня назад проверить проводку, установил в его квартире жучки; студент, проводивший на улице соцопрос, хотел выведать у него какую-то секретную информацию; прохожие — не прохожие, а «хвост», его коллеги — не коллеги, а «агенты». В общем заговор, или атака марсиан, или явление мессии, или… Черт!

— Чего замолчал? — встревожился Саймоне. — Я серьезно. Может, ты заболел? Тебе еще никто личных сообщений по телевизору не делал? А то, знаешь, бывает. Сидит человек перед телевизором, смотрит выпуск новостей и понимает, что это не новости, а зашифрованная инструкция по поимке беглого Бога…

— Я же говорю тебе, — я прервал Саймонса и услышал свой собственный голос как будто со стороны — низкий, загробный голос. — Просто случайности. Я ничего не думаю. Хочу разобраться. Все. Пока.

Я отключил связь, повис на руле и тупо уставился перед собой. Улица. Едут автомобили, идут люди. Телефон зазвонил снова. Опять Саймоне. Я выключил аппарат.

Паранойя?…

 

Глава X

МАЛЕНЬКАЯ СМЕРТЬ

Тем временем гонец на самой быстрой тонконогой арабской лошади летел сквозь темноту в Ватикан. Он вез письмо герцога к его отцу, папе Александру VI. Для доставки срочных писем у Борджиа были специальные гонцы — юноши небольшого роста, легкие как перышко. Они могли скакать галопом хоть весь день, и лошадь под ними почти не уставала. У них были тонкие кожаные куртки и серые шерстяные плащи. В дорогу они брали лишь флягу воды. Сегодня Чезаре отправил лучшего из них — Джакомо. Юноша собирался в такой спешке, что даже не успел сменить рубашку из черного бархата с вышивкой «Ceasar» на простую, из тонкого дамасского полотна.

До границы Романьи Джакомо добрался очень быстро. Словно легкая серая тень он промчался через все сторожевые посты, на каждом выбрасывая вверх левую руку с красно-белым треугольным платком. То был условный знак, чтобы гонца не задерживали проверкой.

Как только последний из постов Борджиа остался позади, хлынул проливной дождь. Джакомо плотнее завернулся в плащ и, хоть вымок до нитки, не останавливался ни на минуту. Дорога под копытами лошади быстро превращалась в топь из жидкой грязи и камней. Только благодаря изобретению мессере Леонардо — подковам с шипами — им удавалось скакать почти так же быстро и не скользить. Внезапно прямо рядом с ними в дерево ударила молния. От испуга лошадь взвилась на дыбы и угодила задней ногой в небольшую ямку, наполненную жидкой грязью. Джакомо громко закричал и хлестнул животное. В ответ раздалось жалобное ржание. Нога лошади непостижимым образом увязла в грязи и подвернулась. Животное завалилось на бок. И Джакомо едва успел выдернуть ступню из стремени…

— Вставай, чертова кляча! — отчаянно заорал он, чудом устояв на ногах.

Потом бросился к застрявшей ноге. Но как только он дотронулся до нее, лошадь дико забилась, издав почти человеческий крик. Нога была сломана чуть повыше копыта. Джакомо отчаянно заметался из стороны в сторону. От бессильной ярости он замахнулся хлыстом на лошадь, но очередная вспышка молнии осветила ее несчастную, покрытую пеной морду и большие карие глаза. Юноша опустил руку и отшвырнул хлыст в сторону.

Единственный выход — вернуться в Монтефельтро и сказать герцогу, что он не смог выполнить поручение. При мысли об этом у Джакомо перехватило дыхание. Он видел, как казнили кондотьеров. Их головы, облепленные мухами, сейчас источают такое зловоние, что вблизи ворот начинает мутить. Он видел, как даже отличившихся в бою солдат вешали за мародерство, а потом тела отдавали колдуну да Винчи и тот резал их на куски, как свиней.

Несмотря на лютый холод, ветер и дождь, Джакомо прошиб пот. Он дотронулся до своего сапога, в подошве которого был тайник. Непромокаемый, под тройным слоем кожи, покрытой специальным лаком. Конечно, его придумал все тот же мессере Леонардо. Даже если бы гонца перехватили — вряд ли кто-то смог бы обнаружить письмо. А самому посланнику давали заучить другой текст, чтобы он мог сообщить его, дабы уверить врагов, что никаких бумаг при нем нет. Как будто все важное ему велено передать на словах.

Джакомо заметался из стороны в сторону, не зная, что ему делать.

— Если письмо важное, надо бы вернуться и во всем повиниться, — стал он рассуждать вслух, — герцог любит честность и смелость. Может быть, меня и не казнят. Просто высекут и отпустят.

Гонец сделал несколько шагов обратно по дороге. А вдруг нет? Вдруг Борджиа впадет в ярость и прикажет повесить его, не раздумывая? Нет, возвращаться нельзя. Надо бежать! Немедленно, куда глаза глядят!

Джакомо снова остановился. Страх перед неизвестностью и страх перед герцогом боролись в его душе. Гонца бросало то в жар, то в холод. А если его будут искать? Если его поймают? Что если письмо, которое он везет, настолько важно, что Борджиа пошлет своих агентов по его следу?

Юноша сделал еще несколько шагов по дороге в сторону Монтефельтро. Снова остановился. Потом все же резко свернул в сторону и быстро побежал в сторону леса. Он не обратил внимания, что лошадь, лежавшая на земле, заржала и забила ногами. Ее глаза наполнились страхом, а грива ощетинилась. Несмотря на дождь и сильный ветер, она почуяла смертельную опасность. В темноте то и дело вспыхивали зеленые искры. Они быстро приближались. Учуяв легкую добычу, из леса вышли волки.

Джакомо показалось, что он услышал вой, но раскат грома заглушил все остальные звуки. Юноша добежал до опушки. Высокий раскидистый вяз стоял в какой-нибудь сотне локтей от густого леса. Внезапно сбоку мелькнула серая тень. Следующий разряд молнии на долю секунды ярко осветил все вокруг. Два мокрых хищника, клацая огромными клыками, подбирались к гонцу. Джакомо отчаянно закричал, бросился к дереву и попытался влезть наверх. Но ветви росли слишком высоко.

Гонимый отчаянным страхом смерти, юноша лихорадочно ощупывал толстый шероховатый ствол. Наконец ему попался едва заметный выступ. Он поставил на него ногу и отчаянным броском уцепился за толстую нижнюю ветку. Сапоги скользили по мокрому стволу. Сквозь раскаты грома он услышал захлебывающееся предсмертное ржание своей лошади.

Сзади раздался рык, и мощные челюсти вцепились в плащ юноши. Он забил ногами, стараясь стащить тесные высокие сапоги. Ему удалось чуть-чуть вытащить одну ногу, и в ту же секунду волчьи зубы сомкнулись на пустом голенище, сдернув сапог вниз. Джакомо уперся ногой и словно кошка влез наверх. Почти минуту он лежал в оцепенении на гладкой ветке, переводя дух. Внизу бесновались четверо голодных зверей, один из них свирепо грыз кожаный сапог. Они скалились и рычали.

Отдохнув, Джакомо осмотрелся и осторожно попятился к стволу. Добрался до широкой развилки и устроился в относительной безопасности. Вспышка молнии снова озарила просеку. Гонец увидел, как стая волков рвет на части его лошадь. Письмо Борджиа было все еще при нем.

Джакомо давно не молился, но сейчас, во время этой страшной, необычной, пришедшей ниоткуда грозы, слова сами вырвались из его горла.

— Господи! Сохрани мне жизнь, и я покорно вернусь к своему хозяину и приму то, что суждено! Любую кару или муку! Господи, дай мне пережить эту ночь! Прости мне клятвопреступничество, ибо я клялся быть верным Борджиа на Священном Писании! Господи, спаси меня! Я вернусь в Монтефельтро, я отвезу письмо!…

Внезапно небо озарилось самой яркой из всех вспышек, что Джакомо видел когда-нибудь в своей жизни. Она мелькнула прямо над его головой, и в то же мгновение молния ударила в крону вяза.

Разряд был такой силы, что от дерева остался один обугленный остов, который некоторое время еще пылал и дымился. Рядом лежали четыре убитых непонятной, низвергнувшейся с неба силой волка. От лучшего гонца Чезаре Борджиа и письма, что он вез Александру VI, не осталось ничего.

 

Глава XI

РУБИКОН

Мой взгляд упал на книжицу с латинскими изречениями. Она валялась на пассажирском сиденье. Видимо, я случайно захватил ее вместе с конвертом.

 Caesar ad Rubiconem

— Что это может значить?! Я удивленно смотрел на известную мне с детства крылатую фразу: «Цезарь перед Рубиконом». И вдруг как навязчивое воспоминание, как флэш-бэк у военных, приезжающих с войны в Ираке, — яркие, наплывающие, тревожащие образы пережитого страха.

Я — совсем юный студент колледжа. Зимние каникулы в Италии. Нас таскают по экскурсиям, а мы только и думаем — как бы слинять, познакомиться с местными девчонками, выпить с ними и развлечься.

Нас везут на автобусе из одного городка в другой, и я даже не знаю, куда именно, потому что неинтересно. За окнами холмистая местность, высокое, холодное небо и приземистый, несмотря на холмы, зелено-коричневый пейзаж. Скучно.

Остановка, всех выгружают — почти что в поле. Небольшой придорожный мотель и кафе. Появляется странного вида старичок и начинает что-то рассказывать. Я не помню — что, к чему, зачем. И вдруг…

— Вот он очень похож на Цезаря!

Все расступаются, оглядываются, и я вижу, что этот старик тычет в меня пальцем. У него почти белые, выцветшие глаза и большой горбатый нос.

— Цесар эд Рубиконем, — кричит он мне.

И дальше я странным образом вспоминаю его слова. Вспоминаю с ужасом и абсолютной точностью, словно заучивал их наизусть и повторял долгие годы:

«10 января 49 года до нашей эры Гай Юлий Цезарь перешел через реку Рубикон. С ним был лишь один его преданный легион. Рубикон отделял тогда Цизальпинскую Галлию от Италии. То есть римскую монополию от всей огромной Римской империи, а на самом деле — античный мир от всей последующей истории человечества. Именно в этот день пала античность. Запомните его — 10 января. День, когда умер мир.

Прогнившая, продажная, разъедаемая клановыми интересами демократия Рима уже не была той, что создала его славу. Сенат, в обход закона, лишил Цезаря армии. И Цезарь начал гражданскую войну. Он хотел вернуть себе армию, а империи — демократию. Торжество справедливости! Он хотел, и он сделал это. Цезарь прогнал Помпея и его приспешников, принял демократические законы, распространил гражданские права, провел реформы, способствовал просвещению.

Но что может человек против Бога? Результатом "справедливой войны" и демократических реформ Цезаря стала диктатура. Он простил своих врагов, позволил им вернуться в Рим и занимать ответственные посты. Так властью завладели его будущие убийцы — Брут и Кассий. Люди не меняются с переменой закона. Цезарь установил демократию с помощью диктатуры, а когда его убили, демократия исчезла, осталась одна диктатура. Сенат превратился в фикцию, гражданские права — в условность.

Демократия не может прийти на штыках, и если люди потеряли чувство ответственности за себя и за свою страну, "добрый царь" их не спасет. После Цезаря цезарей, царей, кайзеров в истории было без счета. Но Цезарь был один — Гай Юлий. Первый царь мира — мечтавший о торжестве законности и равноправии граждан. Творивший историю и раздавший личные богатства бедным, он оказался заложником самой этой истории и этих людей. В день его убийства солнце померкло, свет был тусклым, а воздух — мутным.

"Цезарь перед Рубиконом" — запомните эту фразу! Когда-нибудь и вы будете стоять перед своим Рубиконом, не зная, что вам делать — двигаться вперед, к смерти, или остановиться и с ужасом в сердце ждать своего конца. Жребий бросают боги, а люди переходят реки. Слышишь меня, парень, похожий на Гая Юлия? Слышишь?! Цезарь перед Рубиконом! Ты думаешь, речь идет об огромной, бурной, полноводной реке? Рубикон был маленькой речушкой, ручейком! Было достаточно просто поднять ногу и перенести ее на противоположный берег. Не прогляди свой Рубикон, Цезарь!»

Мои пальцы размякли, и я снова, незаметно для самого себя, перелистнул книжку Дика.

 Fac simile!

«Сделай подобное!» Мы привыкли к этому выражению, часто пользуемся им в обиходе — «факс», «факсимильная подпись». И даже не догадываемся, что всякий раз в таких случаях мы повторяем древний призыв — подражай тому, кто достоин подражания! Fac simile!

Я поднял голову. Столпы небоскребов, сверкая на солнце пустыми глазницами стекол, словно бы падали на меня с неба. Сквозь лобовое стекло автомобиля я увидел, где заканчивается крыша «Cinema-Gold». Соседнее здание чуть выше, а значит, можно попробовать подняться на его крышу и спуститься на крышу кинотеатра. Поднять ногу и перенести ее на другой берег. Моя машина тронулась с места и скрылась за ближайшим поворотом.

 

Глава XII

БРОДЯЖКА

Макиавелли говорил с мессере Леонардо так долго, что оба дождались возвращения измученного епископа Содерини. Его торг с Чезаре был долгим и в целом неудачным. Истинную цель своего приезда Франческо Содерини утаил от всех. Брат епископа — верховный гонфалоньер Флоренции Пьетро Содерини — поручил Франческо выкупить у Чезаре ту самую «бездомную бродяжку», о которой он так насмешливо высказывался в разговоре с Медичи.

Содерини готовы были предложить Борджиа неслыханную сумму — сто тысяч золотых дукатов. Епископ, равно как и его брат, считал, что обладание этой самой бродяжкой в сочетании с фокусами мессере Леонардо способны защитить Флоренцию лучше любой армии. Вера в причастность к святому и великой правде дает людям неслыханное мужество. А мужество граждан, как говорили спартанцы, защитит город лучше любых стен. Кроме того, ни папа, ни Людовик, ни Фердинанд не найдут достаточно солдат, готовых пойти войной против Христовой крови.

Однако все оказалось не так просто. Выяснилось, что у Чезаре были свои планы на девчонку… Разумеется, он не сказал Содерини ни слова о них, но епископ все равно понял, почувствовал это.

— Вы хоть раз видели ее, эту женщину? — спросил он у Леонардо.

Тот отрицательно покачал головой.

— Но она здесь, в замке? — настаивал Содерини.

— Я не знаю. В замке есть женщина, которую скрывают от всех. Кто она, мне не известно.

Беседа прервалась. Уставший епископ отправился и спать. Перед сном он пожелал сказать несколько слов Макиавелли с глазу на глаз. Секретарю это показалось верхом грубости. Он никак не мог понять, почему епископ так настроен в отношении мессере Леонардо.

* * *

Плотно закрыв дверь в комнате Андре, Содерини шепотом спросил у Макиавелли:

— Он ничего не сказал тебе, где они ее держат?

— Нет, — озадаченно ответил секретарь.

Епископ быстро зашептал:

— Когда я шел по коридору, то мельком увидел женщину. Ее несли на носилках. Впереди шел Джулиано. Лицо женщины было скрыто. Как только Медичи заметил меня, то тут же сразу заслонил свою спутницу. Мне показалось, он испугался. Скорее всего, она сейчас где-то в восточном крыле… Черт возьми, Никколо! Это невыносимо — быть так близко от нашего спасения! Мы должны что-то предпринять.

Макиавелли приподнял брови.

— Вы хотите попытаться ее украсть? — изумился он. — Что ж, на воротах еще полно свободных мест…

Секретарь отчетливо услышал, как заскрипели зубы епископа.

— Наше бессилие выводит меня из себя, — сказал Содерини, тяжело опускаясь в грубое деревянное кресло.

Макиавелли промолчал. Хоть Борджиа был их врагом, секретарь все равно им восхищался. Чезаре обладает реальной силой, которая растет день ото дня. Если он завоюет Тоскану, объединит ее с Романъей и землями папы, то у Италии появится шанс снова стать независимой… Секретарь мысленно пожелал победы герцогу Валентино, потому что она означала конец междоусобицам и вела к объединению страны.

— Остудите пыл, ваше благочестие, — сказал он. — Мы даже не знаем, кто та женщина, которую вы видели. Может быть, это она, а может, просто наложница Джулиано. Вы сделали все что могли. Добиться ссоры между Медичи и Борджиа — большая победа. Ваш брат будет доволен.

— Что ж… Пожалуй, ты прав, — медленно произнес Содерини, но в его голосе не было уверенности. — Ладно. Ступай. Я устал. Кстати… Тот красивый молодой человек, чью комнату мне отдали, ты не знаешь, где он сам будет спать?

— Полагаю, ему подыщут место в покоях его учителя, — тактично ответил секретарь.

— Не тесно вам там будет? — желчно буркнул епископ.

— Спокойно ночи, ваше благочестие, — Макиавелли поклонился и вышел.

* * *

Вернувшись в покои мессере Леонардо, Макиавели увидел, что инженер чрезвычайно внимательно глядит в зеркало, закрепленное у самого пололка под углом. Да Винчи молча показал на него секретарю.

Макиавелли взглянул и отпрянул назад в изумлении. Двор замка, погруженный в этот час в чернильную тьму, виднелся в зеркале будто в сумерках. Кроме того, фигуры людей во дворе замка казались гораздо ближе, чем они были на самом деле.

Секретарь увидел карету. Туда спешно сбрасывали пожитки. Тонкая и высокая фигура, похоже, принадлежала Джулиано Медичи. Коренастая и немного несуразная — Пьетро. Старший Медичи уже был на лошади. Младший торопливо усаживал кого-то в карету. Потом забрался в нее сам. Слуги и охрана старались не шуметь. Макиавелли удивился, что он не слышит стука копыт. Присмотрелся и заметил, что ноги лошадей чем-то обмотаны.

Еще несколько минут, и небольшой кортеж почти бесшумно покатил к воротам.

— Они бегут! Значит, это была она! — воскликнул секретарь. — Хотел бы я знать, куда они ее повезли… Простите, я должен покинуть вас.

Макиавелли бросился обратно в комнату епископа. К счастью, тот еще не успел уснуть. В изголовье кровати Салаино он нашел несколько книжек с весьма пикантными гравюрами.

— Простите, что беспокою вас, но Пьетро и Джулиано покидают крепость. Похоже, они делают это тайно.

Содерини вскочил.

— Быстро! Пошлите кого-нибудь на ваше усмотрение за ними следом! Мы должны знать, куда они направляются!

Охрана епископа скучала у лестницы на выходе из коридора, который вел в тупик, где размещались покои Леонардо.

— Гильермо! — шепотом позвал Макиавелли капитана охраны флорентийского посольства — неглупого малого, воспитанника доминиканцев. — Только что из крепости выехала карета Медичи. Отправляйся вслед за ней сейчас же! Ты должен выяснить, куда они едут! И по возможности узнать, что за женщина с ними. Вот тебе на расходы.

Секретарь отстегнул от пояса кошелек.

Капитан взял его, кивнул и бросился исполнять приказ.

Взбудораженный Макиавелли вернулся к да Винчи.

— Кстати, что это за волшебное зеркало у вас, мессере Леонардо? — спросил он, подходя к инженеру. — Чем больше я узнаю вас, тем больше понимаю, что вы действительно волшебник.

— Я пришел к выводу, что наши глаза воспринимают только свет, — сказал тот не без тихой обоснованной гордости, — свет можно собирать. Вот такими вогнутыми зеркалами. Они, кстати, и увеличивают изображение. Свет есть всегда. Даже ночью. Луна и звезды дают небольшое его количество. Я закрепил несколько зеркал во дворе таким образом, чтобы они собирали свет в направленные пучки и передавали друг другу. Мое зеркало последнее. Оно получает и отражает весь собранный свет. А я вижу, что делается внизу. Даже ночью.

Макиавелли ничего не понял и поглядел на Леонардо с почти суеверным ужасом.

* * *

На следующее утро епископ Франческо Содерини и Никколо Макиавелли двинулись в обратный путь.

Герцог позаботился, как сделать так, чтобы отчуждение между двумя флорентийцами нарастало от часа к часу. Он выписал охранную грамоту только Макиавелли, а про грамоту для Содерини будто бы забыл. Рано утром, еще до восхода солнца, Чезаре уехал по делам вместе со своим инженером да Винчи.

Каждый раз, когда послов останавливал очередной дозор, мессере Никколо показывал документ, подписанный самим герцогом. Епископ при этом недовольно кривился.

Макиавелли все ждал подходящего момента, чтобы спросить, о чем Содерини говорил с Чезаре, но возможности так и не представилось. Франческо был погружен в свои думы и выглядел очень мрачным.

Когда они добрались почти до самой границы, епископ наконец заговорил:

— Скажи, Никколо, что ты думаешь о мессере Леонардо? Вы, кажется, сдружились? Мне так показалось.

— Я думаю, он гений и один из умнейших людей нашего времени, — ответил секретарь с осторожностью.

— А я считаю, он великий хитрец и интриган, — с неожиданной злостью заявил Содерини. — И мне кажется, что его роль во всей этой истории не такая уж маленькая, как он пытается показать. Посуди сам. Он десять лет служил Лодовико Моро. Тот считал его чуть ли не своим братом, посвящал во все свои планы и семейные тайны. И что? Мессере Леонардо не моргнув глазом перешел на службу к французам! А от них прямиком к Чезаре.

— И что с того? — пожал плечами секретарь. — Не все ли ему равно, кому служить? Его научные опыты требуют соответствующего положения.

— Все это очень странно, — Содерини постучал пальцем по губам. — Впервые эта бродяжка, с которой так носятся Медичи, появилась, когда Людовик взял Милан. Говорят, будто Пьетро привез ее в мешке, перекинутом через луку седла. Утверждают, что он едва держался на ногах и загнал несколько лошадей, потому что скакал не останавливаясь несколько дней из самого Турина. Получается, что он опасался преследователей. Но кто мог его преследовать? Честно говоря, я думаю, что Медичи взяли первую попавшуюся нищенку и теперь обучают ее каким-нибудь фокусам. Только так можно объяснить их молчание и все их опасные заигрывания с Чезаре.

Макиавелли понял, что епископ скорее разговаривает с самим собой, чем с ним, поэтому не отвечал.

— Тогда же мессере Леонардо вдруг оставил Сфорца и перешел на службу к французам, — задумчиво продолжал епископ. — Не раньше и не позже. Именно тогда, когда Пьетро Медичи объявился у короля. Теперь Медичи склоняются к союзу Чезаре. А с кем еще им искать союза?! И мессере да Винчи уже здесь. Тут как тут. И вот я задаю себе вопрос — зачем? В своих беседах с тобой, Никколо, он не говорил ничего такого, что могло быть разрешить мои сомнения?

Секретарь склонил голову набок.

— Вы думаете, он преследует какую-то еще цель кроме простого исполнения выгодных заказов? — спросил Макиавелли.

— Да, черт вас дери, именно так я и думаю! — взорвался епископ. — Иначе зачем бы мне спрашивать? Не прикидывайся идиотом!

— Просто мне не кажется, что… — секретарь замялся. Вообще-то справедливости ради надо заметить, у него тоже сложилось подозрение, что роль Леонардо во всей этой истории гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И разумеется, мессере да Винчи что-то скрывает. Сам факт его службы «кровавому герцогу Валентине», как называют Чезаре, вызывает удивление.

Дело в том, что во Флоренции были довольно наслышаны о чудачествах мессере Леонардо и его странной, почти необъяснимой доброте. Он подбирал увечных животных и платил за их выхаживание. Никогда не подходил к мясным лавкам. Свой отказ от мясной пищи объяснял более чем странно: «Не хочу быть чьей-то могилой». Сам Макиавелли однажды стал свидетелем странной сцены. Они беседовали с Леонардо у реки Арно, когда мимо прошел мужик с мешком, в котором что-то пищало и возилось. Он явно собирался без всякого сожаления швырнуть мешок в реку.

— Эй, что там у тебя? — остановил его Леонардо.

— Щенки, — буркнул мужик.

Лицо мэтра стало жестким и почти страшным от гнева.

— Отдай их мне, — приказал он, не сводя холодных голубых глаз с хозяина мешка.

Тот оценивающе присмотрелся к одежде господ и неожиданно заявил:

— Они мои. Захочу — утоплю, а захочу — продам. Цена им — золотой.

К удивлению секретаря, Леонардо невозмутимо заплатил дукат за бесполезных, слепых дворняжек. Больше того, получив мешок, он тут же послал Джакопо, одного из своих учеников, за большой корзиной, рогожей и сеном. Достал щенков из мешка, разметил их в корзине, велел отнести домой и купить козу, чтобы они могли кормиться ее молоком. После чего продолжил разговор с Макиавелли как ни в чем не бывало.

Но в другой раз, когда они с мессере Леонардо встретились на одной из флорентийских улиц, им навстречу выскочила целая собачья свора. Собаки окружили черного кобеля, должно быть чужака, и готовились напасть на него. Но мессере Леонардо не сделал ничего, чтобы отогнать собак и спасти жизнь черному. В мгновение ока несколько оскаленных пастей рванулось вперед, и отчаянный визг потонул в громком реве.

И так во всем. Мессере да Винчи эксгумировал трупы для своих анатомических опытов, но никогда не смотрел на казни. Вскрывал умерших и вынимал их внутренности для зарисовки и изучения, но не терпел никакой жестокости. Даже на битье плетьми не мог смотреть. Однажды его лошадь случайно задавила котенка. Мессере Леонардо собственноручно его похоронил, был в огромном расстройстве и просил прощения у кошки!

Вспоминая все это, Макиавелли тоже не мог понять, как мэтр да Винчи, при всех странностях своего характера, может преданно служить Чезаре Борджиа. Как он может помогать человеку, который силой и обманом заманивает своих врагов в ловушки, а затем расправляется с ними медленно и жестоко?

Пожалуй, епископ прав. Здесь что-то не так.

 

Глава XIII

ШТУРМ

Я быстро припарковался и, стараясь не привлекать к себе внимания, прошел в соседнее с кинотеатром здание. В пустынном холле офис-центра недалеко от входа висел большой указатель. Каждый этаж имел свой цвет. Мне нужен был последний, восьмой, как оказалось — «красный». Там располагалось несколько фирм. Краем глаза я выхватил одну — «L amp;K Company».

— Где у вас тут «L amp;K Сотрапу»? — спросил я у молодой женщины, которая выглядела как офис-менеджер центра и смотрела за теми, кто заходил или выходил из лифтов.

— «Special» или «Exclusive»? — уточнила она.

— Э… — меня прошиб пот — оказалось, что их две! Какую назвать, чтобы попасть на восьмой этаж и не вызвать подозрений? — «Exclusive».

— Восьмой этаж, пожалуйста, — улыбнулась девушка.

— Спасибо. Восьмой.

Я зашел в лифт и поднялся на «красный» этаж, чувствуя себя самым настоящим преступником. Зеленые указатели «Exit» привели меня к черной лестнице. Оглядевшись по сторонам, я открыл дверь, преодолел два пролета и выбрался на крышу. Как я и предполагал, с крыши этого дома на соседний вела пожарная лестница.

В тренажерном зале я не показывался уже полтора года и сейчас сразу же это почувствовал. Мысленно приказав себе не смотреть вниз, я полез наверх. Карабкаться по ржавым ступенькам, впаянным в отвесную стену, было не только страшно, но просто физически тяжело. Хватило одного-единственного сильного порыва ветра, чтобы я понял — работа пожарных заслуживает всяческого уважения.

Я обследовал крышу кинотеатра. Лестница, ведущая внутрь, была на замке. И что теперь делать? Я обошел будку с дверью черного хода. Не подступиться — дзот. Но зато есть вентиляционная решетка. Взломать? Поблизости валялся увесистый кусок арматуры. Раскрошив бетон и создав таким образом небольшое углубление, я смог поддеть решетку и выломал ее.

— Господи, что я делаю?!

С этими словами я попал внутрь здания. Здесь пришлось немного поплутать по техническим помещениям, но в конце концов я оказался в огромном холле с дверьми, ведущими на балкон кинозала. Ни единого человека. Я аккуратно приоткрыл дверь…

— Христианство — это лишь иудейская ересь, — громыхал чей-то голос. — Всякая самостоятельная религия подобна дереву — у нее есть свое корневище, свой ствол и своя крона. Но христианство — не древо священного сада. Нет. Христианство — одна из ветвей, отклонившаяся от древа Бога Израиля. Искусственная, насильственно привитая ветвь.

Стараясь не наделать шума, я прошел к краю балкона. Здесь не было ни души, вся публика — человек семьсот или девятьсот — разместилась в партере. На сцене, прямо перед экраном, в освещении двух пересекающихся лучей стоял невысокий, плотный, не старый на вид, но совершенно седой мужчина. Доктор философии Рабин.

— Вы никогда не спрашивали себя: почему христианство признает Ветхий Завет, а иудаизм не признает Новый? — доктор Рабин внимательно смотрел в глубь зала, и от одного этого взгляда мне вдруг стало жутко. — Вероятно когда-то, в какой-то момент это показалось вам странным. Вы задумались, но мысль, натолкнувшись на невидимое препятствие, застопорилась и не пошла дальше. Люди слишком привыкли к христианскому мифу, чтобы всерьез думать о таящихся в нем противоречиях. Но они существуют!

Дрожь пробежала у меня по всему телу.

 

Глава XIV

СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА

Герцог брезгливо пнул кусок мешковины, на котором в беспорядке валялись лошадиные кости вперемешку с обугленными человеческими останками. Тускло поблескивали четыре подковы, изготовленные по чертежу его инженера.

— Все, что осталось от мальчишки, ваша светлость, — сказал по-французски капитан швейцарцев-наемников. — Мы обыскали все вокруг. Похоже, на них напали волки. Парень влез на дерево, и в него ударила молния.

Капитан перекрестился. Борджиа метнул на него свирепый взор. Прошло две недели, прежде чем он узнал, что его гонец не доехал до Ватикана. Еще пять дней прошло, пока отряд отыскал втоптанные в грязь останки и смог собрать ту небольшую их часть, что не тронули звери и птицы.

Причина ярости Чезаре была в письме, которое он получил от своей сестры, герцогини Феррарской, Лукреции. Вскользь она упоминала, что их отец около десяти дней назад встречался с кардиналом Джованни Медичи и его братьями — Джулиано и Пьетро. Однако в письме, которое Борджиа получил собственно от Александра VI, об этом не было ни слова.

Смутно Чезаре догадывался, что его любимая сестра пытается предупредить его о чем-то, но не решается назвать опасность. Из осторожности. Лукреция боялась и ненавидела отца одновременно. В его присутствии ее охватывала безвольная тупая покорность, которая была противна ей самой. Чезаре помнил ее странные, полные глубокой внутренней печали слова, которые она произнесла как-то, положив голову, увенчанную пышными светлыми кудрями, на его плечо:

— Когда он рядом, я будто вылетаю из своего тела и смотрю за всем, что он говорит и делает, со стороны. Меня словно не существует. Я умираю. Превращаюсь в бесплотный дух, который он не в силах увидеть или удержать.

— О чем ты? — Чезаре тогда нахмурился и попытался взглянуть Лукреции в глаза, но та лишь крепче прижалась к нему, пряча лицо. Герцогу показалось, что она плачет. Он нежно поцеловал ее в лоб. — Чего ты боишься, Рицци?

В ответ раздался горячий, едва различимый, как бред умирающего, шепот:

— Ты убьешь его, Чезаре? Убей его! Зачем ты сложил с себя сан? Ты бы мог убить его в любую минуту! Тебя бы все поддержали, тебя бы выбрали папой!

Борджиа на секунду показалось, что эти слова ему только кажутся, звучат внутри его головы. Он схватил сестру за плечи и оттолкнул.

— Не смей говорить мне этого! — зарычал он. — Нас могут услышать!

Смятение и растерянность на лице Лукреции мгновенно исчезли. Она снова стала прекрасной и холодной, такой, какими умели быть все Борджиа. Ничто в ее облике не выдавало чувства. Она мягко улыбнулась и как ни в чем не бывало спросила:

— Ты был у Людовика в Милане? Видел королеву? Какое у нее было платье? Через две недели я должна быть там на балу с мужем. Не знаю, какой заказывать себе наряд…

* * *

Борджиа вернулся в свой кабинет и достал из секретного ящика письмо сестры. Пробежал его еще раз глазами и жадно втянул слабый аромат ее духов, еще сохранившийся на бумаге. Но вдруг он заметил, что это не обычный аромат, которым пользуется Лукреция. Духи для нее готовил ее собственный парфюмер мэтр Чевеллини, аптекарь из Флоренции. Правда, основной доход досточтимый мессере Чевеллини получал от изготовления ядов. Его искусство по этой части было почти сравнимо с талантом мэтра да Винчи в живописи. Борджиа были главными клиентами парфюмера. Под страхом смерти Александр VI запретил Чевеллини изготавливать яды для кого-либо еще.

Однако сейчас Чезаре меньше всего был склонен думать о флорентийском аптекаре. Письмо было пропитано модным ароматом «Слезы мадонны». Борджиа потер висок, мучительно вспоминая, где ему уже приходилось слышать этот сладковато-тяжелый, мускусный запах.

— Пьетро! — вспомнил он.

Именно этими духами пахло от Пьетро Медичи, самого безвкусного из всех сыновей Лоренцо! Что хотела сказать ему Лукреция, надушив свое письмо «Слезами мадонны»? Что их отец — папа Александр VI — начал какую-то игру с Медичи, не известив Чезаре?!

Тонкие короткие волоски на затылке Борджиа поднялись дыбом. Так всегда происходило, когда он чувствовал опасность. Неясным внутренним чутьем, но он ощущал ее.

* * *

Чезаре вспомнил свой последний визит в Ватикан. Был день рождения папы Александра VI. Лукреция прибыла со своим мужем — герцогом Феррарским, который потел и бледнел от страха. В течение четырех дней он не притронулся ни к еде, ни к питью, а платье и простыни доставал из личного сундука, запертого на три замка. Сам одевался и сам стелил себе постель.

Александру VI исполнялось семьдесят. Но он был здоров и крепок как бык. Только сильно потолстел. Полные губы и оливковая лоснящаяся кожа ясно говорили, что в его жилах течет мавританская кровь. Однажды, когда кардинал Ровенна с издевкой спросил, от кого папа черпает свою неиссякаемую жизненную силу, намекая на расхожие сплетни о договоре семейства Борджиа с дьяволом, тот ответил: «Я ел много мяса, пил много вина и любил такое количество женщин, что не помню и десятой части. Полагаю, если Бог сотворил меня по своему подобию, то от постных скучных святош его тошнит».

На пиру Александр VI следил за своим зятем с плохо скрываемым раздражением. Наконец он поднял тост:

— Синьоры, взгляните, как хороша моя дочь! — воскликнул Александр VI. — Как она прекрасна! Как чудно вьются ее волосы! Как бела и нежна ее кожа! Как совершенно ее тело! Как умны и чисты ее глаза! Все это лишний раз доказывает, что порок, каким страшным бы он ни был, не оставляет на наших лицах никакого следа. За Лукрецию!

Он поднял кубок и выпил, не переставая следить, чтобы никто из присутствующих не поставил на стол полной чаши. Все выпили. Остался один герцог Феррарский, сжимающий в побелевших от напряжения пальцах серебряный кубок.

— Вы не выпьете за свою супругу? — спросил папа, глядя на зятя из-под черных густых бровей, резко контрастирующих с его гладким лысым черепом.

Последнее время его нижняя челюсть все время подрагивала. Казалось, что он постоянно что-то жует. Волны от этого жевания расходились по всему его тучному, рыхлому, словно разбухшему от воды телу. Казалось, что папа непрерывно дрожит, как огромное желе.

— Пейте! — взревел он.

Герцог Феррарский дрожащей рукой поднес кубок к губам, расплескав почти половину. Но отпить так и не успел. Упал в обморок. Его отнесли в спальню. Когда он пришел в себя, то вскочил и бросился вон, бросив Лукрецию и все свои вещи. До самой Феррары он скакал, не останавливаясь на еду и ночлег, будто сам дьявол гнался за ним.

Той же ночью Лукреция в панике вбежала в спальню Чезаре. Она была в одной ночной рубашке и горела словно в лихорадке.

— Спрячь меня! — просила она.

Чезаре стряхнул с себя двух женщин и указал им на дверь.

— Пошли вон! — крикнул он.

Проститутки недовольно сползли с кровати, взяли платья, но все же не уходили. Чезаре взял со столика рядом горсть золотых монет и бросил им:

— Убирайтесь!

Женщины недовольно ушли, бросая на Лукрецию презрительные злобные взгляды.

— Спаси меня, Чезаре, — умоляла она, забившись к нему под одеяло. — Не отдавай меня ему!

В дверь с силой постучали.

— Его святейшество приказал, чтобы его дочь, Лукреция Борджиа пришла к нему пожелать спокойной ночи! — раздался голос Монтифико, капитана папской гвардии.

Лукреция упала на грудь брата. По ее красивому лицу катились слезы. Она стала порывисто целовать его, шепча:

— Нет, нет… Скажи им, чтобы уходили! Я хочу быть с тобой, Чезаре! Не отдавай меня!

Борджиа приподнялся на подушках и крикнул:

— Она останется здесь! Уходите и передайте отцу, чтобы не беспокоил нас!

За дверью послышалось недовольное ворчание. Похоже, Монтифико мялся с ноги на ногу, не зная, что ему делать. Рука Чезаре потянулась к мечу. Однако сопение за дверью прекратилось, послышались удаляющиеся шаги.

Утром Александр Борджиа принял сына холодно. Он лишь скользнул по его лицу мрачным недовольным взглядом и быстро прошел к кардиналу Строцци, который ждал аудиенции.

На следующий день Чезаре выступил на север, чтобы соединиться с войсками генерала Лоша. Лукреция ехала с ними до переправы через Арно. Потом ее кортеж свернул на запад.

С того времени Александр Борджиа присылал сыну лишь сухие наставления относительно военных маневров. Политических подробностей в них почти не содержалось. Чезаре больше ничего не знал о планах своего отца.

* * *

Ситуация выходила неприятная. Александр VI наверняка уже знает, что Пьетро и Джулиано были у Чезаре. Папа Борджиа всегда был очень подозрительным, но сейчас это переросло в настоящую манию. Ему везде виделись заговоры и наемные убийцы. И сейчас, узнав о том, что Чезаре был извещен о потомках Христа, но скрыл это, он, естественно, в ярости. Даже если Чезаре уверит отца, что счел предложение Медичи глупостью, а их самих неумелыми авантюристами, Александр VI вряд ли ему поверит.

— Черт! — Чезаре грохнул кулаком по столу, проклиная глупого мальчишку, который не смог удрать от стаи волков, хоть под ним была самая быстрая лошадь из герцогской конюшни.

Борджиа встал и отправился во двор замка отдать распоряжения. На лестнице он столкнулся с да Винчи.

— Мессере Леонардо, — хмуро бросил герцог, — велите своим ученикам собираться. Мы едем в Рим.

Потом он отправил своего пажа позвать к нему Гонзалеса. Этот одноглазый испанец всюду следовал за Борджиа уже много лет. Никто не знал, что поручает ему герцог. Одни считали его шпионом, другие — убийцей. Возможно, одно не мешало другому.

— Поедешь в Рим другой дорогой, — приказал ему Борджиа. — Навестишь аптекаря Чевеллини во Флоренции. Мне нужны все противоядия, какие у него есть, ко всем ядам, которые заказывал мой отец в последнее время. Привезешь их мне как можно скорее. Потом загляни в дом Медичи на Испанской площади. Узнай, кто там живет вместе с ними. Узнай обо всех — слугах, поварах, конюхах, проститутках, содержанках. Всех, кто постоянно сопровождает Пьетро и Джулиано. Понял? Я прибуду в Рим через четыре дня. У тебя есть пять, кроме сегодняшнего. Склянки от аптекаря нужны не позже вечера четвертого дня, ясно?

— Слушаюсь, господин, — угрюмо кивнул Гонзалес.

К вечеру Чезаре во главе своих полков двинулся в Рим, оставив в Монтефельтро лишь небольшой гарнизон.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

Родриго Борджиа (1431-1503), племянник папы Каликста III, с 1457 года вице-канцлер Ватикана, принял папские регалии в 1492 году под именем Александра VI.

Главной его целью было объединение Италии как независимой церковной монархии Борджиа, где власть передавалась бы по наследству. Этому была подчинена вся его внутренняя и внешняя политика.

До 1494 года Александр VI был на стороне французов; когда же Карл VIII распространил свое влияние на всю Италию, папа встал во главе антифранцузской коалиции — «Священной лиги», союза итальянских государств (Венеции, Флоренции, Феррары, Мантуи) и Испании.

В 1499 году новый французский король Людовик XII, умело играя на противоречиях между Венецией и Флоренцией, развалил Священную лигу. Венецианская республика перешла на сторону Франции. С их помощью в 1500 году Людовик XII захватил Милан.

Тоскана, во главе с процветающей Флоренцией, со своей стороны оказывала жесткое сопротивление власти папы. Александру VI пришлось заключить союз с французами через своего сына Чезаре. Хоть это и привело к значительному усилению Людовика XII и дальнейшему распространению французской гегемонии.

Тогда Испания сделала ставку на кардинала делла Ровере — врага семьи Борджиа. Опасаясь свержения и военного захвата власти, с помощью своего сына Чезаре Александр VI первым создал регулярную папскую армию. Наемники для нее вербовались преимущественно из швейцарских кантонов.

 

Глава XV

ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ

Голос Рабина, заполнивший пространство зала, гремел как набат. Но сам оратор не двигался с места. Его необычайно эмоциональная речь не сопровождалась никакими движениями. Рабин стоял словно соляной столп, и каждая его мысль, каждое слово, слетавшее с его уст, ложились прямо в подсознание. — Сотни раз вы слышали о том, как римские язычники мучили христиан. «Конечно! — скажете вы. — Мы даже видели картины, где христиан травят дикими зверями в римских амфитеатрах!» Как же мы верим рисункам, сделанным спустя столетия! И вам даже в голову не приходит, что это не христиане терзаемы хищниками на потеху толпе в римских амфитеатрах, это евреи! Римляне мучили не христиан, а евреев.

Иудеи с их верой в единого, древнего и могущественного Бога — именно они были подлинными врагами языческого Рима. Веспасиан, Домициан, Траян, Тиберий — все эти римские императоры жаждали смерти потомков рода Давида. Они разыскивали их, желая уничтожить вечных заступников иудеев перед Богом. Римляне погубили государственность иудейского царства, а в 70 году они разрушили Храм Господень и прогнали иудеев с их исконных земель. Так иудеи оказались изгнанниками в Палестине и рабами в Риме!

Мне стало не по себе. Зачем я здесь? Как это связано со мной? Что это за страшный человек?!

— Вы сотни раз слышали о том, как фарисеи добивались казни Иисуса и как они желали уничтожить апостолов, — гулко продолжал Рабин. — «Конечно! — воскликнете вы. — Мы же читали Евангелия и знаем про заговор евреев против Христа. И помним, как римский прокуратор сказал иудеям: "Нет вины моей в смерти этого человека!" — и омыл руки». О, как же мы верим лжи, к которой привыкли. Как же мы верим текстам, созданным после смерти последнего очевидца событий! Евангелия датируются II и III веком. Никто из видевших Иисуса живым не дожил до появления этих «священных текстов»! А мы все еще верим в заговор евреев против Иисуса. Но есть правда!

Евангелие говорит — Иисус был арестован и приговорен синедрионом в ночь накануне Пасхи. Но синедрион не мог собираться ни накануне Пасхи, ни во время нее. Это всегда было категорически запрещено! Евангелие говорит — арест и суд над Иисусом свершились ночью, но еврейский закон запрещает синедриону собираться после захода солнца. Евангелие говорит: синедрион хотел вынести смертный приговор Иисусу, но не имел права, и поэтому повели Его к Пилату и просили для Него смерти. Но синедрион, Совет Старейшин, веками приговаривал преступников к смерти побиением камнями. Так что евреи, если бы желали они смерти Иисуса, не должны были бы испрашивать разрешения Пилата. Нет! Но кто помнит об этом, кто знает? Кто хочет говорить?!

Все ложь. Есть лишь один исторический документ, несущий в себе имя Иисуса Христа, — это коротенькая запись в «Анналах» Тацита: «Христа казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат». Вслушайтесь: «Христа казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат»! «Христа казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат»! Христа казнил Пилат! Христа казнил Пилат! Он омыл руки?! Он омыл руки в Его крови!

Слова как раскаты грома прокатывались по залу, ввергая присутствующих в настоящий транс. И все же кто-то выкрикнул с места:

— Но в иудейских молитвах есть слова о проклятии христиан! Как быть с этим?

— Кто в языческом Риме мог понять разницу между иудеями и христианами? Кто разбирался в этих «нюансах еврейских верований»?! Или вы думаете, что в первом веке в каждой трехзвездочной гостинице лежало по Новому Завету, а по религиозному телеканалу шли просветительские передачи?… Апостолы Христа страдали не как христиане, а как иудеи! И Христос был казнен римлянами не как «новый Бог», а как иудейский царь! Веротерпимый Рим, принимавший языческих богов всех завоеванных им народов, не принимал только одного — иудейского — Бога! Его одного!

Доктор Рабин подошел к краю сцены и воззрился на человека, задавшего вопрос.

— А молитвы, о которых вы говорите, были написаны с 70-го по 132-й годы, в палестинском изгнании. В те годы, когда иудеи, лишившиеся своей страны и своих Царей, решились записать текст синайского откровения, Устной Торы, в Талмуд. И там нет ни единого слова о христианах. «Покарай Господь врагов Израиля внутри и снаружи!» — вот что говорят эти молитвы. И если вы что-то смыслите в датах, то вам станет понятно, что внутри Израиля в эти годы — римляне и снаружи его — римляне. Римляне, а не христиане. Вот против кого обращены эти слова!

И все апокалипсические тексты, коих было великое множество, предвещали гибель не христианской церкви, а языческого Рима — «кровавого зверя, сидящего на семи холмах», Римской империи — «вавилонской блудницы», которой поклонились «цари земные, люди и народы, племена и языки». «Сколько славилась она и роскошествовала, — говорит Иоанн Богослов в Откровении, — столько воздайте ей мучений и горестей!» Это проклятие Риму! Вот почему ни один апокалипсис не вошел в Новый Завет императора Константина, а был присоединен тремя веками позже.

И вы все еще думаете, что иудеи были против Христа?! До четвертого века, то есть до того дня, когда Константин превратил Христа в инструмент своих политических игр, христиане молились в синагогах и никто не изгонял их оттуда. Но я спрашиваю себя, были ли они христианами? Почему, когда после Константина Юлиан Отступник отменит христианство в империи, он не станет говорить о Христе, он набросится со своей оголтелой критикой на ветхозаветного Бога, на Книгу Бытия? Почему Книга Бытия, а не Новый Завет?! Так были ли они христианами?!

Повисла пауза. Доктор Рабин, прищурив левый глаз, внимательно вглядывался в темноту зала. Кто-то нервно кашлянул — один, другой, третий. И снова тишина.

— Не были ли они иудеями, верными великой вере своих предков? — сказал он совсем тихо, но так, что вопрос этот отозвался в каждом. — Не почитали ли они Христа как семя Давидово? И разве не они называли его Царем Иудейским?!

* * *

Словно под гипнозом, перед моими глазами разворачивались ужасные картины. Израиль, захваченный римскими войсками. Христос, въезжающий в Иерусалим на белой ослице, символизирующий несгибаемую волю порабощенного народа. Люди, ликующие на площадях во славу своего Царя. Господь дал им надежду! Мессия! Мессия! Но вот римляне хватают Иисуса и гонят Его на голгофу. Крест на горе. Мир погружается во мрак. Я вижу распятие и надпись над головой умершего: «Царь Иудейский»…

— И я спрашиваю себя, — доносятся слова Рабина, они звучат словно откуда-то сверху, из другого мира, — кем был Христос для иудеев?… Кем был для них этот потомок Давида и сорока двух колен избранного народа? Кем был для них Он — умерший на кресте за свободу Израиля? Царем Иудейским! Ни один потомок Давида впредь не посмел именовать себя Царем, но только Князем, Князем Изгнания. Ибо Господь дал народу Своему Царя, но тот не сберег Его и был изгнан с земли обетованной, куда вернулся лишь спустя две тысячи лет.

Рабин вдруг развернулся и пошел за кулисы. Зал вздрогнул. Я не мог разглядеть этого с балкона, но почувствовал физически.

— Константин хотел убедить нас в том, что у Христа не было детей, — сказал Рабин, остановившись на полпути. — Прекрасный план! Своей фальсификацией Нового Завета Константин как бы сказал евреям: «Ваш Мессия — проклят! У Него даже не было детей! Он не Мессия!» Что ж, прекрасный план! Он превратил Христа в эфемерное существо без плоти, без крови, без жизни. Константин превратил Его в фикцию, в игрушку для христианской риторики, в зеркало, которое не имеет своего лица, лишь отражает падающие на него лучи. Но все-таки его план не удался — Константин хотел уничтожить потомков Христа, но не смог. Он искал их, но так и не нашел. Он перевернул империю с ног на голову и обратно — с головы на ноги, и снова, но все безуспешно. Стоит ли этому удивляться? Ироду не дано было уничтожить младенца Иисуса, а Константин не смог истребить Его семя.

— Так Бог приходил на землю? — воскликнула какая-то женщина. — Скажите, доктор Рабин!

— Вы понимаете смехотворность своего вопроса? — в глазах Рабина промелькнула искра негодования. — Скорее взрослый человек вернется в материнскую утробу, чем Господь придет на землю! Вы говорите о невозможном. Я же говорю вам о потомках великого рода, через который веками Бог говорил с человеком!

— Но вы же знаете, где они! — из зала послышался мужской голос. — Почему вы не говорите?!

— Слишком многие похвалялись этим знанием, — на бледных щеках Рабина появился странный румянец. — Слишком многие, чтобы можно было сказать «да».

Рабин замолчал. Стало понятно, что он закончил. Судя по всему, я успел только на заключительную часть лекции и основное ее содержание пропустил. Последовал еще один вопрос:

— Вы сами состоите в Приорате Сиона?

— По-моему, вы так и не поняли главного, — сказал Рабин, но вместо того чтобы покачать головой отрицательно, почему-то покачал утвердительно. — За род Давида идет борьба. Единая империя Сиона пала, нас ждет междоусобная война. Нет более единого руководства мировых религий! Теперь каждый сам за себя, а это значит — все против всех!

— Но вы не ответили на вопрос! — прозвучал тот же голос, что спрашивал о Приорате Сиона.

— Вы можете представить себе тайный орден, — зло усмехнулся Рабин, — в уставе которого записано: «Отрицание принадлежности к Сионской Общине, объявленное публично или письменно, без причины и опасности для личности, влечет за собой исключение из членов, которое будет объявлено конвентом»? Это статья двадцать вторая устава Приората Сиона. Вы спрашиваете меня? Я отвечаю — это даже не орден, это театральная труппа!

— Если вы знаете правду, зачем вы секретничаете?! — возбужденно крикнул кто-то еще. — Скажите!

— Да! — тут же поддержал его другой голос. — Мы стоим на пороге войны, а вы не хотите сказать, откуда исходит угроза! Что нам делать?!

Рабин отвернулся и быстрым шагом направился за кулисы.

— Молиться! — крикнул он, исчезая за занавесом, и этот ответ прозвучал издевкой.

Люди повскакивали с мест — взбудораженные, экзальтированные. Вероятно, они чувствовали примерно то же, что и я. А я чувствовал себя последним идиотом, которому показали что-то очень важное, но он, вследствие своей идиотии, не может понять, что это было.

Впрочем, у них ведь, у этих людей в зале, видимо, были приглашения, иначе бы их сюда не впустили. А если у них были приглашения, следовательно, они знали — куда шли и зачем шли. Ну а я? Я-то что здесь делаю?! Я-то ему зачем?! Зачем?! Зачем ему я?!

* * *

В зале творилось что-то невообразимое — крики, шум, толчея. Давка усиливалась с каждой секундой. Сейчас все устремятся к выходу, чтобы лично поговорить с Рабином. Но мне тоже нужно! Мне нужно больше всех остальных!

Я бросился прочь с балкона, вниз по лестнице к главному входу. Шум в зале нарастал. Выскочив в холл первого этажа, я понял, что случилось — они держали публику в зале за закрытыми дверьми, чтобы дать доктору Рабину беспрепятственно покинуть здание.

Рабин был уже совсем недалеко от выхода. Быстрым, пружинистым шагом он двигался по огромному, просторному, абсолютно пустому холлу кинотеатра, залитому дневным светом, льющимся сквозь высокие — во всю стену — окна. Его сопровождала целая группа охранников. По мере продвижения процессии к выходу эти коротко стриженные головорезы слаженно снимались с охраняемых позиций и присоединялись к группе, оглядываясь и переговариваясь по радиосвязи.

— Доктор Рабин! — выкрикнул я.

Он не обернулся и даже не снизил скорости шага. Только три ближайших ко мне охранника, словно роботы, повернули головы на мой голос и, смерив меня взглядами, продолжили движение, решив,видимо, что я не представляю угрозы.

— Доктор Рабин! — упрямо повторил я. — Доктор Рабин, подождите! Я хочу знать, зачем я вам нужен?!

Рабин замер, обернулся и внимательно посмотрел в мою сторону. Он словно пытался что-то вспомнить. Улучив эту секунду, я рванул от угла холла, куда выходила лестница, к центральному входу, к Рабину.

— Оставайтесь на месте! — скомандовал один из охранников. — Оставайтесь на месте!

Все замерли, ожидая реакции Рабина. Я остолбенел. Что происходит?!

— Кто вы? — слабым голосом нехотя крикнул Рабин.

— Вы прислали мне сегодня посылку с книгой, — ответил я.

— Посылку?… — мне показалось, что Рабин растерялся.

— Да, в желтом конверте! — обрадовался я, полагая, что сейчас он поймет, в чем дело, и все разъяснится. — На нем еще надписи почерком Леонардо и марка с его портретом!

Рабин вздрогнул, нервно повел плечами, дал какой-то знак охране и быстро вышел на улицу.

— Доктор Рабин! — заорал я и бросился за ним следом. Трое охранников Рабина выдвинулись мне навстречу.

Когда меня ударили по голове, я удивился. Да, это единственное, что я помню. Я удивился… Дальше темнота.

 

Глава XVI

БОГИНЯ

Все предшественники папы Александра VI Борджиа любили роскошь. В богатстве убранства с Ватиканом не мог сравниться ни один дворец мира. Однако Александр превзошел всех своих преемников. Его страсть к драгоценным камням и роскошным тканям изрядно обогатила восточных правителей. Весь срок своего папства Борджиа скупал редкие и крупные камни, шелк, парчу, жемчуг, изысканные благовония, слоновую кость, не считаясь с их ценой.

Во время самой первой встречи с его святейшеством Леонардо заметил, что на изумруде, вставленном в крест, которым папа благословлял народ, вырезана Венера Каллипига. «Прекраснозадая» — если переводить буквально. Когда в конце службы папа целовал крест, на самом деле он прикладывался губами к изображению языческой богини. А народ и хор торжественно, в едином порыве духа, произносили «Амен!» Тайно от всех, в самом сердце христианской веры, Александр VI возродил древний культ.

Кроме драгоценных дароносиц и прекрасных картин в период правления Александра Борджиа Ватикан приобрел и некоторые другие новшества. В частности, «уши тирана Дионисия».

Эти хитрые инженерные приспособления папа впервые увидел в одном из дворцов, руины которого нашли во время

прокладки водопровода. Жестяные трубки, которые позволяли сидеть в отдаленной потайной комнате и подслушивать, что делается в других помещениях. Александр VI, мнительный до сумасшествия, приказал сделать в Ватикане такие же. Их протянули в разные концы дворца. Места, где размещали «уши», указал лично папа. Своим звериным чутьем он угадывал, где могли бы прятаться и разговаривать его враги.

С первых дней изобретение оказалось весьма полезным. В одной из гостиных, рядом с маленькой столовой, где обычно сам папа встречался с глазу на глаз со своими доверенными лицами, произошел любопытный разговор. Борджиа, затаившийся в комнатке и приникший к трубке ухом, мгновенно узнал ясный, громкий, наставительный голос кардинала Ровенна и мягкий, чуть дрожащий, тихий говор кардинала Адриана де Корнето.

— Он развратник, вор, лжец и в довершение всего — еретик, — зло и отрывисто говорил Ровенна.

— Но большинство кардиналов — преданные ему люди, — возражал Адриан. — Французская церковь, иностранные епископы — все будут на его стороне. Но еще больше меня пугает Чезаре с его армией. Если бы добыть доказательства их сговора с Медичи. Тогда мы имели бы веский аргумент, дабы утверждать, что папа впал в ересь…

Голоса внезапно смолкли. Похоже, кто-то проходил по коридору и спугнул заговорщиков.

Руки Борджиа сжались в кулаки. Он давно подозревал, что против него составляется заговор. Теперь ему были известны двое его врагов. В том, что кардинал Ровенна среди них, Александр VI и не сомневался. Тот не скрывал своего раздражения действиями первосвященника. К тому же он никогда не ночевал в Ватикане, никогда не ел за одним столом с Борджиа, а по делам приезжал с такой охраной, что о нападении не могло быть и речи.

Но вот участие кардинала Адриана стало неожиданностью. Казалось, этот тихоня так боится Александра VI, что скорее удавится от страха, чем попытается против него выступить.

Внезапно лицо понтифика почти почернело от тревоги. Что, если дьявольский замысел Медичи состоял как раз в том, чтобы завлечь его, папу, в опасную ересь о существовании потомков Христа, а затем предать это огласке? Что, если инженер этой хитроумной интриги — не туповатый и прямолинейный Пьетро Медичи, а его брат — скрытный и не привлекающий к себе внимания кардинал Джованни? И почему Чезаре не написал ему ни слова о своей встрече с Медичи?

Борджиа сделал странное движение руками, будто пытался сорвать опутавшую его со всех сторон паутину.

* * *

Во время обеда папа был необычно молчалив. Французский посланник, сидевший по правую руку от первосвященника, кожей ощущал напряжение, висящее в воздухе. Он словно потяжелел, а изысканные блюда стали вдруг безвкусными. Папа переводил тяжелый взгляд с одного епископа на другого, будто пытался прочесть их мысли, узнать предателя.

Вечером, когда большая часть гостей разъехалась, Александр Борджиа вызвал к себе легата.

— Жюстино, — сказал он, — поезжай за кардиналом Адриано. Вели ему быть завтра. Скажи, я желаю, чтобы он помогал мне во время мессы.

Едва легат вышел, появился секретарь. Он поклонился и передал папе послание от его сына. Старый Борджиа недовольно нахмурился, взял письмо, сломал печать и прочел. Секретарь стоял рядом, ожидая возможных распоряжений.

— Распорядитесь приготовить все для моего любимого сына, — мрачно сказал папа. — Он прибудет завтра. Завтра… Завтра все решится.

* * *

Тревога усилилась, стала почти нестерпимой. Александр Борджиа сложил руки и начал горячо молиться своей заступнице, той, что получала все редкие камни и лучшие жемчужины. Он молился ей как языческой богине древности — страстно до исступления, презирая латинские слова, дозволенные для обращения к Пречистой Деве. Геральдическим зверем Борджиа был могучий солнечный бык — древний символ плодородия. Он появился до христианского креста и до Давидовой звезды, одновременно с самой Марией — Великой Матерью.

Из всех пап, что когда-либо правили в Ватикане, Александр Борджиа был самым страстным язычником. Он сам был сильным и уважал одну только силу, чем бы она ни питалась — хитростью, ложью, слезами. Нельзя сказать, что он был злым. Скорее беспощадным, как сама природа, которая не знает ни добра, ни зла, а только бесконечное стремление к жизни. Даже если для ее продолжения и роста требуются кровавые дымящиеся жертвы.

На домашнем алтаре Александра VI курился фимиам из крепких сладких восточных трав. В бликах от пламени десятков свечей он был похож на древнего жреца Кибелы. Восхваляя Пречистую Деву, он видел не ее чистый, аскетический лик, а полнокровное, излучающее жизненную силу женское тело.

В юности, в Испании, от своих крестьян он узнал о темных, языческих обрядах плодородия. Летней ночью в чистом зеленом лугу раскладывали большие костры. Приводили быка, украшенного цветными лентами. И женщины танцевали вокруг него, обнажив тела и распустив волосы. Их громкие грудные голоса поднимались к небу, а звон праздничных бубнов отдавался в сердце. Потом приводили красивую девушку — девственницу. Она ложилась на траву. И мужчины-пахари под ритмичный бой барабанов, испрашивая благословения у быка, по очереди подходили к ней, чтобы совершить древний обряд плодородия. Девственность приносили в жертву матери-земле. Если девушка зачинала в эту ночь дитя — оно считалось благословением и залогом милости природы.

Культ Великой Матери пришел на каталонские поля с юга, вместе с яркими мозаиками и золотой пшеницей. Он был древнее и глубже всего, что когда-либо прорастало в этой жирной черной земле.

Обряд поклонения ей произвел на Борджиа такое впечатление, что он несколько дней ходил словно в бреду. Образы быка, что был на гербе его рода, сливались с крестами. Потом ему приснился сон. Он видел Деву Марию в центре круга пляшущих женщин, он видел отблески огня на ее коже, потом он увидел младенца, что благословлял мир, сидя на руках у своей матери.

Именно тогда образ Пречистой навсегда соединился для него с Великой Матерью. А его собственная душа — с ритуальным быком. В этом единении он обрел силу, которая позволила ему дожить до семидесяти лет, сохранив телесную мощь и ясный разум.

Он стал одним из Пахарей Земли. Он стал жрецом Великой Матери прежде, чем надел сутану.

Теперь же, когда он узнал тайну Медичи, — смысл и предназначение его жизни стали так ясны и понятны. Путь, незримая Судьба, что определяет жизнь всех людей, привела их к нему. Везде они получили отказ, потому что так суждено. Потому что лишь для одних ушей была их тайна.

— Да свершится рок! Они считали, что моя сила идет от дьявола, — говорил он со своей богиней, — но это неправда. Моя сила дарована мне Тобой. О Великая Мать и Вечная Дева! Я служу тебе каждый день, каждый час и каждую минуту моей жизни. Теперь я прозрел! Грядет великое время, когда Ты вернешься в мир! А я должен готовить Тебе встречу! Ты всегда со мной и надо мной. О, Прекрасная! О, Великая Мать! Скоро мы будем вместе. Скоро мы явим миру подлинное чудо! Меня считают язычником, но я один — истинно верю. Я один постиг Твои тайны. Я один знаю, что Церковь Живая — есть Твое тело. Ему одному мне надлежит служить! Тебе одной всем нам надлежит поклоняться…

Молитвенный экстаз папы достиг апогея.

— Так даруй же мне еще раз свою защиту! Благослови расправиться с моими врагами. Я принесу Тебе жертву большую, чем принес Авраам! Я отдам тебе своего сына! Я предам его в жертву Тебе! Пусть кровь его и других падет на Твой алтарь! Я приду к Тебе… Я сольюсь с Тобой навсегда… Мы станем одним… Одним живым Богом…

 

Глава XVII

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Я очнулся только к вечеру. Больничная палата. Голова раскалывается. Не понимаю, что со мной. Слева — капельница, справа, прямо под рукой, небольшой пульт с красной кнопкой. Запястья фиксированы ремнями. Нажал на кнопку. Через минуту или две появилась медсестра — женщина лет сорока-сорока пяти.

— Очнулись? — равнодушно спросила она. — Что-нибудь хотите?

— Что со мной? — во рту пересохло. — Где я?

— Можно подумать, в первый раз! — ухмыльнулась медсестра.

— Что вы имеете в виду?

Медсестра уставилась на меня с плохо скрываемой неприязнью:

— Наркотики.

— Что — «наркотики»? — я попытался присесть на кровати, но не смог.

— Наркотики и нападение на человека, — она недовольно покачала головой, прошла к окну, оправила шторы, бросила взгляд на капельницу и направилась к выходу.

Мысли путались. Я помнил, что должен был сделать сегодня что-то важное. Но что?! Я был в офисе… Дана… Черт, я же сегодня должен был подтвердить свое участие в сделке с Дональдом Саксом! У меня залог внесен! Весь свободный капитал! А я сейчас тут — в больнице, привязан к кровати!

— Пожалуйста,— взмолился я, глядя на медсестру, понимая, что она последняя моя надежда, — объясните мне, в чем дело. Это какая-то ошибка, недоразумение. Мне здесь нельзя находиться. У меня встреча! Я не могу…

— Ваша ближайшая встреча завтра, со следователем, — сказала женщина и вышла.

— Со следователем?… — вопрос застыл у меня на губах.

Что произошло? Оставшись один, я попытался восстановить в памяти случившееся. Я поехал в кинотеатр «Cinema-Gold». Его адрес был указан на конверте, в котором мне прислали книгу Рабина. Но внутрь меня не пустили, я забрался через крышу и попал в зал — на балкон. Рабин рассказывал о потомках Христа и говорил, что христианство — это иудейская ересь. Какая-то ерунда, но звучало убедительно.

Потом, когда все закончилось, я помчался вниз. В холле было пусто — зрителей не выпускали из зала, видимо ждали, пока Рабин уйдет. Увидев его, я собирался потребовать объяснений — зачем он прислал мне свою книгу? Но Рабин сделал вид, что в первый раз об этом слышит. Потом охранники… Да, я вспомнил! Меня били! А теперь эта медсестра утверждает, что я был в наркотическом опьянении… Они накачали меня наркотиками?!

Я нажал на красную кнопку. Несколько раз. Но медсестра пришла только через десять или пятнадцать минут. На мои требования немедленно позвать лечащего врача и предоставить телефон, чтобы я мог связаться с адвокатом, она ответила: «Хорошо». Подошла к капельнице, повернула фиксатор и вышла. Дальше снова ничего не помню.

 

Глава XVIII

СГОВОР

Кардинал Адриано де Корнето прибыл утром в полном облачении для мессы. Александр Борджиа почти не слышал его затаенного, едва различимого дыхания. Зато чувствовал страх. Кардинал боялся. Боялся как никогда в жизни. Кислый запах его пота, какой бывает у страдающих желудочными коликами, вызывал у папы тошноту. Старый Борджиа любил все сладкое и цветущее.

— Больных и уродливых следовало бы гуманно умерщвлять из христианского милосердия к остальным живущим, — сказал он как-то, — дабы никто не тратил свои годы на пестование гнилого дерева.

Запах болезни, исходивший от кардинала, так раздражал папу, что месса показалась первосвященнику необыкновенно длинной и нудной. Он почти скороговоркой читал молитвы. Быстро, по-деловому, как расторопный приказчик в лавке показывает, куда складывать товар, крестил и благословлял паству.

Когда служба кончилась, Адриано удалился сменить свое облачение на обычную темно-красную рясу и немного отдохнуть. От волнения у него закружилась голова.

Папа также сменил пышную золоченую ризу на простую, из белого шелка. Когда он вернулся из собора во дворец, его нагнал легат и тихо сообщил, что прибыл Чезаре.

— Он ждет вас в библиотеке.

— Передайте, чтобы пока убирался, — раздраженно бросил первосвященник, — мне сейчас не до него. Пусть приезжает вечером во дворец кардинала де Корнето, — и добавил: — Он намерен устроить пир в его честь.

* * *

Узнав, что в его дворце вечером состоится пир в честь Чезаре, кардинал Адриано стал белее своего воротничка.

— Но… мы… я… я не готов совершенно…

— Пустяки, не волнуйтесь, мой друг, — ласково успокоил его папа, — все необходимое доставят из моих кладовых. Я пришлю музыкантов и позову гостей. Поезжайте к себе и ждите моего распорядителя.

В свой дворец де Корнето вернулся в полуобморочном состоянии. Как назло, кардинал Ровенна уехал к опальному, скрывающемуся в Испании делла Ровере, самому яростному врагу рода Борджиа. Кардинал Адриано уже ни на секунду не сомневался, что не доживет до завтрашнего утра. Оставалось только гадать, кто и каким способом его убьет.

«Бежать!» — забилась в виске отчаянная мысль.

В панике кардинал бросился вниз. В подвале дворца был тайник с драгоценностями и деньгами. Де Корнето буквально налетел на Тротео, папского распорядителя. За его спиной стояли двое гвардейцев.

Тротео поклонился.

— Куда-то спешите, ваше преосвященство? — спросил он тонким противным голосом евнуха.

— Н-нет, — заикнулся кардинал, забыв на секунду, что перед ним всего лишь слуга. Потом почти истерично закричал: — Да как ты смеешь?!

— Простите, — Тротео немедленно склонился почти до самой земли. — Простите мою наглость. Я прибыл по приказу его святейшества служить вашему преосвященству. Пусть кто-нибудь из ваших людей укажет мне место, где будет пир, и дорогу на кухню. Больше вас не побеспокоят.

Он опять сложился пополам, словно все его тело было на шарнирах.

Кардинал неловким жестом, будто пытался схватиться за воздух, подозвал своего камерария.

— Покажите… зал… зал Феличе и… кухню…

С последним словом он мягко, словно полупустой мешок соломы, упал на пол в глубоком обмороке.

* * *

Когда кардинал Адриано очнулся, то обнаружил, что его отнесли и положили на кушетку у входной двери, как подвыпившего старого лакея.

Мимо, не обращая никакого внимания на хозяина, сновали папские слуги. Дворец преобразился. Словно по волшебству, вокруг оказалось множество корзин с цветами. Старые стены дворца покрылись роскошными драпировками. Пол — великолепными коврами. В воздухе витал крепкий аромат сладких благовоний, столь любимых папой. Рядом с кардиналом стояла гвардейская стража. Он стал пленником в собственном доме. С трудом поднявшись, на дрожащих ногах он побрел в зал Феличе. Он так назывался из-за прекрасной картины Джотто, где живописец запечатлел любовницу кардинала Феличе Фарнезе в образе мадонны.

Большие стрельчатые двери с кусочками желтоватого кварцевого стекла были широко распахнуты в сад. Он тоже не остался без внимания. Деревья подстригли, расстелили дорожки, поставили диваны.

Дворец превратился в муравейник. Неожиданно кто-то тронул кардинала за рукав. Он обернулся и брезгливо убрал руку. Сзади стояла одна из тех, кого называют презрительным словом «маммола». Целая толпа их с визгом и смехом ввалилась в зал. В числе многих странностей Александра Борджиа была любовь к старым, опустившимся и утратившим всякий стыд проституткам. Куртизанкам, превратившимся в обычных уличных шлюх. На его пирах они ползали голыми по полу, а гости должны были швырять им объедки.

— Не узнаешь меня, Адриано? — грустно спросила она. — Я так постарела?

— Кристина? — изумленно прошептал кардинал.

Перед ним стояла одна из некогда блестящих венецианских куртизанок, называвшая себя Кристиной Руже. Когда-то она утверждала, что является незаконной дочерью герцога Анжуйского, держала роскошный дом в Венеции, где собиралась знать. Это было почти пятнадцать лет назад. Молодой де Корнето потерял голову от нее настолько, что даже хотел жениться на этой блистательной блуднице, отказавшись от сана. Но здравый смысл и страх позора победили его безрассудную страсть.

Теперь она стала похожа на собственное измятое платье с загрубевшими от стирки кружевами и масляными пятнами по истертому шелку. Ей должно быть около сорока. Вокруг черных, глубоких как омуты, неподвижных глаз легли глубокие тени. Под толстым слоем белил и румян были видны глубокие морщины. От великолепной куртизанки осталась только тень.

Кристина печально улыбнулась, сделала шаг вперед, к кардиналу, заговорила быстро и тихо:

— Я не хотела идти сюда, Адриано, но узнала кое-что и хочу предупредить тебя. Когда-то ты был ко мне добр…

Де Корнето позволил ей дотронуться до своей руки. Потом посмотрел на стражу, неподвижно застывшую в нескольких шагах от них, и нерешительно обнял проститутку за талию, нарочито громко воскликнув:

— Вот это встреча! Дай-ка посмотреть на тебя! Ты постарела и подурнела, но наверняка выучилась каким-нибудь новым штукам. Или, может, у тебя есть молоденькие ученицы?

Он грубо схватил Кристину за руку и потащил за собой. Добравшись до дверей своей спальни, он открыл их и гневно взглянул в сторону стражников:

— Вы и сюда пойдете вслед за мной, господа? Не бойтесь, бежать мне отсюда некуда. Вот, убедитесь, окна наглухо закрыты, а дверь только одна. Возможно, сегодня последний день моей жизни. Так что будьте милосердны, позвольте старику насладиться грехами плоти в последний раз.

Гвардейцы переглянулись между собой и замерли как изваяния возле спальни.

Закрыв за собой дверь, кардинал задрожал как осиновый лист. Неужели Бог сжалился над ним и послал спасительную соломинку?

— О чем ты пришла предупредить меня? — свистящим шепотом спросил он. — Говори же, Кристина!

— Я держу публичный дом на улице Перно, — отвечала та, — в последнее время ко мне часто наведывается Корнелио Иоджо, папский виночерпий. Сегодня днем он пришел и сказал, что папа собирается устроить оргию в честь своего сына Чезаре, и велел ему доставить во дворец кардинала Адриано сотню проституток. Человек двадцать молодых и свежих, а прочих — бесстыдных уличных, для потехи. Это хорошая возможность для меня, ведь папа много платит. Но когда я услышала о тебе, во мне все перевернулось. Я пришла бы сюда и бесплатно, лишь бы взглянуть на тебя, Адриано, хоть издали. Я не хотела, чтобы ты видел меня такой… Но потом Корнелио выболтал мне, что старый дьявол Борджиа дал ему отравленное вино. Корнелио уже многим наливал его, и папа ему доверяет. Иоджо велили отравить тебя! И… — Кристина понизила голос до едва различимого шепота: — И Кровавого герцога!

Кардинал пошатнулся. «Кровавым герцогом» в Риме звали Чезаре! Неужели папа решится на это?! Неужели его страх потерять престол так велик, что он хочет избавиться разом и от неугодных кардиналов, и от своего грозного сына?!

В голове Адриано помутилось. Трусливый и слабый, он никогда не мог противостоять силе. Он бежал или приспосабливался. От всего, чего нельзя было получить за деньги своей семьи, он отказывался. Ничего и никогда де Корнето не решал сам. Но сейчас — словно загнанный зверь, словно приговоренный к смерти — он внезапно обрел мужество, какого не имел никогда ранее. Впереди его ждала неминуемая смерть. И единственный шанс избежать ее был…

— Ты можешь привести ко мне этого Корнелио? — неожиданно ясным и твердым голосом спросил он.

Кристина кивнула.

— Думаю, да. А как же быть с твоей стражей?

— Я буду ждать его в… в уборной на этом этаже, через полчаса. Пусть приходит один. И… — он порывистым движением схватил ее за руку, — и я не забуду того, что ты сделала. Я… Клянусь, если переживу эту ночь, то найду тебя.

Де Корнето заглянул в широко распахнутые черные глаза Кристины, и в душе его что-то шевельнулось. Внезапно что-то словно толкнуло его изнутри. Он склонился и легко коснулся губами ее щеки.

* * *

Отец вел себя странно. Это обеспокоило Чезаре. Бывало, что Александр встречал сына площадной бранью и едва не набрасывался с кулаками, но с тех пор как герцог подчинил себе Романью, этого не случалось. Сегодня же Александр даже не пожелал увидеться с сына. Отослал его, но объявил о пире, который состоится в его честь. И почему-то во дворце кардинала Андриана де Корнето… Что бы это все могло значить?!

Гонзалес привез из Флоренции всего один пузырек с противоядием. Чевеллини поклялся, что ничего, кроме канта-реллы, Александр VI уже давно не заказывал.

Основной рецепт кантареллы изобрела мать Чезаре — Ваноцца Катанеи. Первую его порцию получил ее ненавистный муж. Он промучился полгода.

Потом Ваноцца подарила этот секрет своему любовнику — кардиналу Родриго Борджиа. Так до принятия понтификата звали Александра VI. Чевеллини же усовершенствовал рецепт, и теперь яд убивал жертву за несколько часов.

В основе кантареллы были ядовитые грибы и редкие травы. Чезаре знал, как готовился яд. В полые трубки из тростника собирали яд особого вида муравьев — их вставляли в муравейник на несколько часов, а затем вытаскивали полными смертоносной жидкости. Последним компонентом служили железы рогатой, похожей на камень рыбы, обитающей у берегов Египта. Их сушили, а затем растирали в порошок.

Действенного средства против кантареллы нет. Противоядие, что приготовил Чевеллини, может лишь ослабить ее действие.

— Может, не пойдете, господин? — спросил Гонзалес. За собачью преданность испанцу многое позволялось — например, давать советы герцогу. — Похоже, ваш отец не просто так распорядился устроить этот пир. Там повсюду его слуги и стража. Думаю, он хочет отравить вас, а потом обвинить в этом де Корнето. У кардинала есть причины ненавидеть вас?

— Кажется, Лучия, герцогиня Анконы, приходилась ему двоюродной сестрой. К тому же у нее был сын от де Корне-то, — безразличным тоном ответил Чезаре.

— Тот юноша и его мать, которых по вашему приказу под пытками заставили подписать передачу их земель вам, а потом задушили и сбросили тела в море? — уточнил Гонзалес.

Герцог спокойно кивнул.

— Я бы на вашем месте не ходил, — повторил свою рекомендацию испанец.

— Я должен выяснить, что известно отцу, — последовал короткий ответ.

Чезаре не знал что и думать. Если отец и правда хочет избавиться от него, то объяснение этому может быть только одно — Александр VI сошел с ума. Ведь Чезаре вместе с его армией — единственный реальный источник власти понтифика. Если, конечно, за его спиной не было принято решение о созыве церковного собора с целью узаконить нищенку, подобранную Пьетро Медичи в Турине…

 

Глава XIX

ДОПРОС

Я очнулся лишь утром следующего дня. Очнулся, чувствуя, что кто-то бередит меня за рукав больничной рубахи. Открыв глаза, я увидел молодого человека, который шепотом называл мое имя и спрашивал, могу ли я говорить.

— Кто вы? — спросил я, не понимая спросонья, что со мной происходит и где я нахожусь.

— Я к вам от… — начал он нараспев, но не успел договорить.

В дверь вошли несколько человек.

— Почему в палате посторонние?! — с ходу заорал солидный мужчина в белом халате. — Кто вы? А ну немедленно уходите отсюда!

— Я… Я просто… Пришел белье проверить, — молодой человек кокетливо пожал плечами, пытаясь всем видом продемонстрировать исключительную невинность своих действий.

— Может, заменить?

— Нет! Уходите! Не мешайте! И не появляйтесь здесь! — кричал начальник в белом халате.

— Извините, — юноша пожал плечами, бросил на меня какой-то странный — не то извиняющийся, не то сочувствующий — взгляд и тут же вышел.

* * *

— Так вы утверждаете, что не нападали на доктора Рабина? — спросил меня лысоватый человек в очках, представившийся следователем. — Но у нас есть свидетельские показания, в которых говорится, что вы напали на доктора Рабина и угрожали ему…

— Прекратите это! — заорал я. — Я вообще не понимаю, что происходит и по какому праву меня здесь держат! У меня сегодня важный день. Подписание контракта! Я не могу здесь находиться!

Мои нервы на пределе. Ощущение, что я все еще сплю. Причем давно. Сплю, и это мне снится — вчерашние бесчисленные совпадения, доктор Рабин, его лекция, охранники, эта больница, медсестра, известие о том, что я, оказывается, наркоман. Теперь этот отвратительный тип, уверяющий меня в том, что я якобы напал на доктора Рабина, обещал его убить и даже попытался это сделать.

— Вы больны, у вас травма и постельный режим, — ответил следователь. — А мы ведем дознание.

— В таком случае мне нужен адвокат! Я не нападал на Рабина! Это меня избили его охранники! И накололи наркотиками!

— То есть вы не отрицаете, что находились в состоянии наркотического опьянения? — глупо улыбнулся следователь.

— Я не буду разговаривать с вами без адвоката! — осатанел я. — Меня оговорили!

— И, может быть, это не вы взломали вентиляционный люк на крыше кинотеатра «Cinema-Gold»? — досадливо пожал плечами следователь. — И это не ваши отпечатки пальцев на куске арматуры, обнаруженном там же? Будет вам адвокат. Будет. Я одного не могу понять, зачем понадобилось влезать через вентиляционный люк? Это глупость какая-то…

— Меня не пустили внутрь! — выпалил я.

— Ну, скажете тоже! — расхохотался следователь. — Всех впустили, а вас не впустили! Просто заговор какой-то!

— Вот именно! — я абсолютно потерял контроль. — Это очень похоже на заговор!

Следователь смотрел на меня с искренним удовлетворением и улыбался.

— Что?! — не понял я.

— Вот и свидетели говорят, что вы, когда нападали на доктора Рабина, обвиняли его в каком-то заговоре, — ответил следователь. — Очень хорошо. Все сходится. Вы у психиатра никогда не лечились?…

— Черт! Пойдите вон! — сорвался я, он просто издевался надо мной. — Адвоката! Адвоката!

— Да, хорошо. Впрочем, я уже все выяснил. Спасибо, — сказал следователь и вышел.

У меня слезы выступили на глазах — от злости, от негодования, от бессилия. Это действительно заговор! Нет, это не может быть паранойей! Все просчитано. У меня нет телефона — он остался в машине и вдобавок выключен. Катрин не будет меня искать, мы с ней расстались. Дана не знает, куда я поехал. Все одно к одному. Я заложник!

— Да, кстати! — голова следователя снова появилась в дверях. — Не делайте глупостей. За вашу безопасность круглосуточно отвечает дежурный полицейский.

В проеме двери промелькнул человек в полицейской форме.

— Я этого так не оставлю! — закричал я.

— Разумеется, — улыбнулся следователь и исчез за дверью. Господи, разве такое может быть?! Почему они чувствуют такую безнаказанность?… Или они потом скажут, что я был в состоянии наркотического опьянения, опасен для себя и окружающих, а поэтому они были «вынуждены меня удерживать в моих же интересах»? Черт, я же потом ничего не смогу доказать! Меня охватило отчаяние.

Но зачем охранникам этого Рабина было меня избивать и пичкать наркотиками? О каких свидетелях говорил этот следователь? Откуда?! Там, в холле, никого не было, кроме самого Рабина и его охранников! Кто мог дать показания?

И главное — в чем меня обвиняют? Я угрожал Рабину? Хотел его убить? Нет, это бред! Это заговор!

Или ошибка? Может быть. Но так не вовремя! Уже, наверное, полдень, а в три часа встреча с… Сакс!!! Меня осенило. Сегодня в три часа дня должно было состояться подписание контракта! Это подстроил Сакс, чтобы обойтись без меня?! Не может быть… Но у кого еще есть резон держать меня здесь за душевнобольного?

Я нажал на кнопку вызова медсестры. Еще раз, и еще несколько раз. Никакого результата. Начал кричать, но мне не ответили. Я заплакал. Уже не помню, когда плакал последний раз. Еще два дня назад я боялся умереть и не хотел жить. А сегодня меня как будто вычеркнули из списков. И не умер, но и не живу…

 

Глава XX

ИЗВЕСТИЕ

— Джулиано, вставай! — в спальню влетел Пьетро Медичи.

Рядом с его младшим братом спали паж Джеромо и неизвестная девушка лет шестнадцати.

— Пошли вон! — грозно прикрикнул на них Пьетро.

Те испуганно вскочили и, не успев сообразить, что происходит, похватали свою одежду и скрылись за дверью.

Джулиано сел, протирая сонные мутные глаза. Рядом с кроватью, на полу, валялась черная мантия с красивейшим поясом из трех кожаных полосок — коричневой, красной и голубой. Они переплетались между собой замысловатым орнаментом.

Пьетро хотел было сообщить ту важную новость, что заставила его так кричать рано утром, но, заметив мантию, запнулся.

— Ты опять был в монастыре святого Франциска?

Джулиано кивнул.

Монастырь святого Франциска приютил у себя весьма оригинальное братство — орден Магдалитов. Они почитали Марию Магдалену. Причем довольно странным образом. Из месяца в месяц женская половина ордена усердно молилась и соблюдала ритуалы «пестования тела», готовясь к обряду единения, который проводился каждое полнолуние. Монахини отдавались своим братьям, чтобы поделиться с ними накопившейся в них святостью. В момент наивысшего блаженства на мужчин тоже сходило благословение.

Магдалиты особенно не таились. В день весеннего равноденствия они устраивали красочное шествие вокруг своего монастыря. А папа не только не обращал внимания на этот рассадник ереси, но и странным образом ему покровительствовал. Так, в частности, он передал монастырю святого Франциска земельный надел за пределами Рима. Там монахи трудолюбиво и осторожно раскапывали остатки древнего храма, якобы намереваясь заложить еще одну обитель на языческом фундаменте.

— Джулиано, ты лучшее доказательство того, что Бога не существует вовсе, — старший брат недовольно нахмурился, глядя на младшего. — Иначе Он давным-давно убил бы тебя молнией. Ты богохульник, еретик, и ко всему прочему мечтаешь овладеть колдовским искусством.

— Считаешь, если Бог сотворил тебя по своему подобию, Он так же примитивен? — разозлился Джулиано. — Тот бог, которого вы себе выдумали, не имеет ничего общего с истинным Создателем.

— Ладно, сейчас все это не имеет никакого значения, — оборвал его Пьетро. — Оба Борджиа отравлены сегодня ночью. И оба, как говорят, при смерти. Вот что я хотел сообщить тебе. Одевайся, надо ехать в Ватикан.

— Что?! — Джулиано подскочил. — Но как? Как это могло случиться? От кого ты узнал?!

— Я не для того потратил две тысячи флоринов, чтобы узнавать новости вместе со всеми, — сердито пробурчал Пьетро. — Меньше часа назад верный мне человек из папской свиты принес эти новости. Вчера старый Борджиа вынудил кардинала де Корнето устроить пир в честь Чезаре. Будто бы этот лизоблюд Адриано сам выдумал принять Чезаре по-королевски. Должно быть, его святейшество уже понял, что на его собственные пиры никто в здравом уме не пойдет. Однако своего виночерпия туда все же отправил. С ядом для Чезаре и де Корнето заодно. Дальше, Джулиано, произошло нечто такое, от чего можно и уверовать. Случилась необъяснимая путаница, и старый дьявол сам выпил свою отраву. Теперь лежит во дворце и подыхает точно так же, как все, кого он раньше сам угощал своим фамильным винцом. Змея по ошибке ужалила свой собственный хвост.

— А ты говоришь — «нет Бога», — задумчиво произнес Джулиано. — Только для нас эти события весьма неблагоприятны. Что же мы теперь будем делать, Пьетро?

— Я думаю! Думаю! Ты встанешь, наконец?! Или до полудня просидишь, мечтая?

— Пьетро, — тихо спросил младший брат, — мне кажется, мы должны отказаться от нашей затеи. Мы должны смириться и принять свою судьбу. Вчера я глядел на нее и думал — она такая чистая, такая светлая… Мы поступаем плохо, Пьетро. Нам следует отпустить ее. Ты ведь знаешь, я не верю, что она и в самом деле та, за кого ты пытаешься ее выдавать. Взгляни — все против нас. Мы терпим неудачу за неудачей. Я чувствую, я знаю — Высшая Сила мешает нам.

Мгновение Пьетро глядел на него так, будто не верил своим ушам.

— Что ты говоришь, Джулиано? Какая разница, веришь ты в нее или нет?! У нас есть доказательство! Даже я не сомневаюсь! Поднимайся же ты, в самом деле!

 

Глава XXI

ПОДКУП

Кардинал Адриан сидел в своем дворце и не верил, что встречает рассвет. Прошедшая ночь вставала перед глазами как адское видение. Когда к нему подошел папский виночерпий, нервы де Корнето истончились настолько, что он не запомнил ни лица Корнелио Иоджо, ни его фигуры. Помнил только голос — низкий и грубый.

— Я знаю, что тебя послали отравить меня, — сказал ему кардинал. — Сколько ты получаешь за свою работу? Я хочу выкупить у тебя свою жизнь и готов заплатить любую цену. Назови ее.

— Не стоит мне говорить с вами, ваше преосвященство, — буркнул в ответ Иоджо. — Все Кристина виновата, холера ее забери. Хитрее черта баба. Сам не пойму, как она из меня все выудила. Деньги-то я у вас, положим, возьму. Да только воспользоваться ими не успею. Его святейшество мне собственноручно кишки выпустит да на крест намотает.

— Двадцать тысяч флоринов, — медленно произнес кардинал.

Дыхание виночерпия сбилось. Кажется, даже сердце его на секунду перестало биться. На эти деньги можно купить целое поместье! За них во Франции можно стать бароном!

— То вино, что ты получил для меня, — Адриано держался за колонну, чтобы не упасть. В ушах у него шумело, а перед глазами стоял туман, — ты дашь его… дашь его обоим Борджиа. И к утру некому будет тебя казнить. Я дам тебе самую быструю лошадь из своей конюшни. Ты нальешь им и немедленно скроешься. Поднимется паника. Тебя не станут искать. Никто не узнает, что произошло. Все решат, что чаша терпения Господнего наконец переполнилась.

Молчание виночерпия показалось кардиналу вечностью. — Согласен, — наконец прохрипел слуга, словно кто-то душил его. — Как я получу деньги?

* * *

И вот теперь, утром, де Корнето сидел в кресле и не мог поверить. Он один, слабый душой и телом, свершил то, чего не смогли сделать все враги семьи Борджиа! Снова и снова перед глазами стояли папа и Чезаре, опрокидывающие отравленные кубки. Александр VI пошатнулся, потом захрипел и упал на колени. Чезаре схватился за стол, толкнув вазу с фруктами. Красные, как плоды Эдема, яблоки раскатились по каменному полу. Люди шарахнулись от них, будто от крови.

Старый Борджиа упал, у него начались судороги. Но его сын, «кровавый герцог», хоть и был смертельно бледен, стоял как каменное изваяние, с белой пеной, выступившей на губах. Глаза его метали молнии. То был не человек! Он выпил целый кубок кантареллы залпом. Этого было достаточно, чтобы убить десятерых! Но Чезаре стоял. Потом сделал шаг вперед и грохнул кулаком по столу. Он хотел что-то сказать, но не смог. Его подхватили под руки.

Поднялась паника. Обоих Борджиа хотели отвезти в Ватикан. Но Чезаре, превозмогая чудовищную боль, что раздирала его внутренности, приказал везти его в собственный дворец.

Адриано закрыл глаза. Свершилось. На всех углах в Риме уже кричали, что Борджиа хотели отравить кардинала де Корнето, но вмешался сам Господь Бог, и яд оказался в кубке нечестивого папы и его сына! Проклятье легло на род Борджиа!

В это самое время в Бельведере Чезаре метался в горячке. Он принял огромную дозу противоядия и послал к Чевеллини Гонзалеса, чтобы тот заставил аптекаря приготовить еще. Теперь оставалось только ждать и надеяться. Победить яд матери Чезаре могла лишь только его собственная воля.

Уже два дня на всех площадях Рима глашатаи объявляли, что слухи об отравлении папы есть ложь. Ее якобы распространяют гибеллины Орсини, сторонники императора Максимилиана, чтобы опорочить его святейшество. На самом деле Александр VI и его сын стали-де очередными жертвами свирепой римской лихорадки.

 

Глава XXII

КРАЖА

Прошло какое-то время. Мне казалось, что я сойду с ума. Я успел передумать обо всем — о том, как мне отсюда выбраться, кто может меня хватиться, что я скажу своему адвокату и, главное, как я буду это говорить. Они нарушили все мои права! Это захват человека в заложники — в общественном месте, среди белого дня! Я уже не говорю о черепно-мозговой травме, о наркотиках!

Мне пришло в голову, что в холле кинотеатра «Сгпета-Gold» должны были работать камеры видеонаблюдения. Эту запись нетрудно достать. А на ней будет четко видно, как все произошло, кто на меня напал, как меня избили. И тогда… Я уже представлял себе, как сделаю заявление для прессы, что расскажу об этом Рабине. А если все подтвердится, как я засажу Дональда Сакса…

Вдруг из коридора донесся какой-то шум. Грубый зычный голос командовал:

— Освободите проход! Немедленно освободите проход! Государственная служба по борьбе с наркотиками. Этот человек переводится в специальное учреждение!

— Но документы? Основание? — пролепетал кто-то за дверью моей палаты.

— Государственная служба по борьбе с наркотиками! — ответили ему и, судя по всему, просто оттеснили в сторону.

В палату ворвались пять человек в касках с прорезью для глаз и в черной как смоль форме. Ни такой формы, ни таких странных желтых шифронов я никогда еще прежде не видел. Это какая-то спецслужба…

— Что происходит? — прошептал я.

Но мне и не думали отвечать. Кровать сняли с фиксаторов, выкатили в коридор и почти бегом покатили к лифтам.

— Позвольте, куда вы его повезли? — спросил выглянувший из кабинета человек в белом халате. — Я начальник отделения. Э-э-э! Меня не предупреждали! Подождите! А медицинская карта?…

Моя кровать с грохотом вкатилась в лифт, двери закрылись. На экране побежали цифры — «6», «5», «4»…

Я хотел что-то спросить у этих людей, но даже не знал, о чем. Что делать?! Я привязан — руки и ноги фиксированы. Нужен какой-то план… Надо привлечь внимание людей. Кричать! Да, сейчас двери откроются, и я начну кричать! Там должны быть посетители, кто-то обратит внимание. Но что?! Придумать какую-то фразу — короткую, но чтобы она четко передала смысл. Какую?

На экране лифта — «3», «2»…

Назваться — имя, фамилия. Выкрикнуть, что я заложник. Просто попросить о помощи.

Лифт остановился на первом этаже, двери открылись, кровать оказалась в холле первого этажа больницы.

— Меня зовут… — крикнул я и, ничего не успев сказать, тут же задохнулся. — М-м-м…

Похититель, державший кровать у изголовья, вытащил из-под моей головы подушку и закрыл ею мое лицо. От внезапного удушья у меня началась паника. Кровать на огромной скорости выкатилась через уличные двери, ухнула и влетела в кузов микроавтобуса. Четверо человек заскочили внутрь, еще один подсел к водителю. Двигатель взревел, и машина рванула с места.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

В 1494 году Пьетро Медичи по прозвищу «Безмозглый», старший сын и наследник трона Лоренцо Великолепного во Флоренции, был свергнут. Вместе с младшим братом Джулиано он бежал из города и поселился при французском дворе. Средний сын Лоренцо — кардинал Джованни Медичи, был в это время на службе у папы Александра VI Борджиа. Летом 1502 года Джованни Медичи находился в Болонье в качестве легата (то есть главы папской гвардии).

В 1500 году Людовик XII захватил Милан, низложив Лодовико Моро, герцога Сфорца. Закрепившись в Милане, французы готовились к захвату Ломбардии и Тосканы. С этой целью французский вице-король Шарль Д'Амбуаз заключил военный союз с семьей Борджиа и финансово-политический — с семьей Медичи. Их банк выдал кредит на ведение военной кампании с условием, что после захвата Флоренции Пьетро Медичи будет возвращена верховная власть.

 

Глава XXIII

БЕГСТВО

Конклав, проводивший выборы папы, не расходился два дня. Чезаре, похожий на мертвеца, вставшего из могилы, и французские кардиналы настаивали на избрании папой среднего брата Медичи — Джованни. Но влияние кардинала делла Ровере, тут же вернувшегося из изгнания и поддерживаемого испанцами, оказалось столь сильным, что надежды на избрание профранцузского папы растаяли как дым.

Когда стало ясно, что кардинал Джованни Медичи не будет избран, Чезаре Борджиа мгновенно скрылся в неприступной крепости Кастелло Сан-Анжело, располагавшейся прямо перед Ватиканом. Он перебежал в замок по мосту-акведуку и забаррикадировался. У стен крепости Чезаре стояли отряды делла Ровере, готовые в любую минут схватить Борджиа и выдать его королю Испании — Фердинанду.

— Хотел бы я знать, зачем он ему понадобился… — проворчал кардинал Ровенна.

Но, так или иначе, выдача Чезаре Борджиа была одним из условий испанской поддержки делла Ровере на конклаве. Снова пошли слухи о тайном союзе Борджиа с испанцами. Впрочем, Чезаре так долго и так успешно играл на противостоянии Испании и Франции, что оба короля — и Людовик XII, и Фердинанд Арагонский — имели к нему большие претензии.

Все два дня, пока шел конклав, Пьетро Медичи провел в карете под стенами Ватикана, дожидаясь вестей от своих доверенных лиц. По правде сказать, он не рассчитывал на своего брата — кардинала Джованни. Было бы глупо полагаться на его слабый характер и гедонистический склад ума. С такими данными можно стать папой только благодаря другим лицам.

Но положение Чезаре было слишком шатким, поэтому оставалось надеяться лишь на удивительные способности Бернардо Биббиены. Секретарь Джованни, ведший все его дела и являвшийся по сути самим кардиналом, — Биббиена был выдающимся интриганом. Так что оставался шанс, что Биббиена сможет так распределить политические силы в конклаве, что его патрон все-таки будет избран.

Но на вторые сутки стало понятно, что даже талант Бернардо бессилен ввести Джованни на папский престол. Около полуночи Пьетро вернулся домой, в римскую резиденцию Медичи, почерневший от волнения и усталости.

— Они выбрали Пикколомини, — старший брат швырнул в угол бархатный берет.

— Забавно, — промолвил Джулиано. — Этот подагрик еле жив. И ведь он не кардинал даже…

— Делла Ровере боится, что его могут заподозрить в отравлении Александра VI, — Пьетро буквально скрежетал зубами. — Вот и выбрали немощного старика, который днями напролет читает себе отходные молитвы! Ровере надеется быть следующим. Черт возьми, нам не хватило всего двух голосов, чтобы избрать Джованни! Единственное радует — что делла Ровере не хватило столько же!

— А когда приедет наш брат-кардинал? — зевнув, спросил Джулиано.

Пьетро едва сдерживал раздражение. После смерти старого Борджиа Джулиано, казалось, окончательно потерял интерес к их семейному делу. Он каждый день бывал в монастыре святого Франциска, день ото дня становясь все бледнее и тоньше. Иногда Пьетро казалось, что в глазах брата появился лихорадочный блеск человека, обреченного на скорую смерть.

— Джулиано, ты сегодня хоть что-нибудь ел?

— Нет. Мне не хочется.

— Ты стал похож на привидение. Тебе надо есть, — озабоченно нахмурился Пьетро.

— Я же сказал, что мне не хочется!

Пьетро хотел что-то возразить, но после всех треволнений последних дней у него просто не осталось сил.

— Как она? — примирительно спросил он.

— Как всегда, чиста и мила как ангел, — последовал ответ. — Знаешь, сегодня мы с ней играли в слова. И она трижды подряд составляла из букв, что ей выпадали случайно, слово БОГ.

— Мне, кажется, тебе не следует проводить с ней столько времени, Джулиано, — проворчал Пьетро. — Все эти игры и прогулки… Добром это не кончится. Что мы будем делать, если она влюбится в тебя?

— Что в этом плохого? — неожиданно возразил брат. — Пусть она немного узнает любовь, прежде чем ты отдашь ее в лапы церковникам.

Руки Пьетро сжались в кулаки.

— Ты с ума сошел?! Черт тебя дери, Джулиано! Она — это все, что у нас есть! Это наш единственный шанс! Тебе мало пажей и камеристок?! Мало проституток в нижнем городе?!

— А тебе разве мало жизни обычного знатного вельможи? Мало одного дворца во Флоренции? Мало тех средств, что у нас есть?! — взорвался Джулиано. — Ты одержим властью, Пьетро! Ты всех нас погубишь! И она станет первой твоей невинной жертвой! Но я не хочу этого! Я много думал и понял…

Пьетро покраснел от гнева, так что казалось, кровь вот-вот брызнет из него во все стороны.

Однако ничего ни сказать, ни сделать он не успел. Снизу раздался ужасный грохот. Ворота ходили ходуном. Казалось, что кто-то пытается высадить створки, заставив целый табун лошадей бить в них копытами.

— Что это?!

Пьетро побледнел и схватился за оружие.

— Быстро! — прошипел он. — Бери Панчифику и уходи через черный ход! Только проверь, нет ли там кого!

* * *

Снизу раздался высокий голос, который впивался в уши, как плотницкое сверло:

— Пьетро! Джулиано! Это Джованни! Бросайте все и бегите к лошадям! Сюда скачут люди делла Ровере!

Пьетро убрал оружие в ножны. Джулиано метнулся к двери и бросился наверх.

— Седлать лошадей! — крикнул он на сонных телохранителей.

В просторной комнате верхнего этажа было две кровати. Одна большая, господская. И низкая, с соломенным тюфяком. Там спала пожилая женщина, мавританка, которую нанял Пьетро.

— Поднимайтесь, — заорал Джулиано, пнув ногой кровать служанки. — Берите только необходимые вещи! Тащите все вниз! Мы поедем верхом.

Панчифика, спавшая на господской кровати, проснулась и заулыбалась, увидев Джулиано.

— Сон, — протянула она, потом сладко потянулась и повторила: — Со-о-о-он!

Медичи подбежал к ней, схватил платье со стула, шкатулку с ее любимыми украшениями и изящный фламандский часослов, переплет которого в свое время по заказу Джулиано выполнил мессере Леонардо. Все это он узлом завязал в шерстяное одеяло.

— Придется ехать, быстро-быстро. Мы поскачем на Брего, почти полетим, — ласково сказал он девушке, стараясь не напугать.

Света в комнате не было. Угадывалась только маленькая и легкая фигурка Панчифики в белой рубашке.

Она испуганно обхватила Джулиано руками за шею:

— Боюсь! Не хочу!

— Надо идти, Конди, надо идти, — повторял Медичи, судорожно набрасывая на плечи Панчифики ее вышитую мантилью с капюшоном и густой кружевной вуалью. Убедившись, что ни лица, ни волос девушки не видно, Джулиано взял ее на руки, как ребенка. Она заплакала и стала сопротивляться. Служанка подхватила узел, собранный Джулиано, и еще какие-то пожитки в холщовом мешке.

Крики на улице усилились. Послышались странные хлопки. Раздалось противное звонкое лязганье клинков. Джулиано показалось, что он слышит голос Чезаре.

* * *

Спустившись во двор, Джулиано едва не задохнулся от едкого дыма. Внизу улицы, в месте, где она сужалась, а углы домов образовывали бутылочное горлышко, шел бой. Верные Чезаре солдаты удерживали отряд делла Ровере, значительно превосходящий их числом. Телохранители Борджиа запалили телеги, стоявшие у войлочной лавки, и перегородили ими проход. Дым служил им отличной маскировкой. Неприятель не мог догадаться о маневрах, происходящих перед его носом.

С другой стороны, где небольшой, узкий и кривой переулок выходил к дому Медичи, смертельно бледный, еще не оправившийся от яда Чезаре жестоко расправлялся с группой наемников, одетых в цвета «Железного кардинала». Пьетро защищал спину Борджиа. Джулиано заметил, что брат держит меч в левой руке, а правую, окровавленную, прижимает к телу, сдавливая пальцами длинный клинок с головой горгоны на рукоятке. В лезвии этого кинжала был тонкий полый стерженек, а в ручке — пузырек с ядом. Достаточно небольшого укола, чтобы убить сильного и крепкого мужчину.

Похоже, кардинал делла Ровере решил избавиться от всех своих врагов разом в течение одной ночи. Его солдаты все прибывали и прибывали, в чаду тут и там проглядывались яркие пятна наемников.

— Джулиано! — из темноты и дыма появился так и не ставший сегодня папой Джованни Медичи.

Он странно кренился в седле, зажимая локтем живот. Его шелковая красная кардинальская сутана была изодрана и обожжена с правого бока. Рядом с ним был его секретарь — Бернардо Биббиена. Одной рукой он держал свои поводья, а другой удерживал сразу двоих лошадей.

Джулиано усадил Панчифику в седло и тут же запрыгнул на другую лошадь.

— Ты ранен? — спросил он у брата.

— И не только я, — последовал ответ. — Скачи во весь дух, Джулиано! По Старой дороге к воротам Августа! Если вас настигнут — убей ee! Она не должна попасть в руки к делла Ровере! Ты понял?! Мы задержим их здесь, а потом рассеемся по городу! Хотя бы кто-то один сможет уйти и разыщет тебя!

В клубах дыма как курица заметалась служанка. Она бросила узлы на землю, вытащив лишь один часослов Панчифики. С диким нечеловеческим воплем она вцепилась в стремя лошади и сунула книгу в руку своей госпожи.

В руке Джулиано свистнула плеть. Девушка закричала и припала к гриве рванувшегося с места тонконогого арабского жеребца. Всадники промчались мимо форумов и уже свернули к Пантеону, когда внезапно из-за угла наперерез вылетел конный отряд. К счастью, Рим уже погрузился в густые сумерки, и охотники не сразу заметили свою добычу.

— Черт! — выругался Джулиано.

* * *

На всех всадниках были желто-бело-красные повязки — цвета делла Ровере. Рука Джулиано потянулась к кинжалу. Он обернулся. Панчифика попыталась улыбнуться ему, но в ее широко открытых глазах застыл ужас.

Неожиданно какой-то круглый предмет выкатился на площадь из переулка прямо под ноги всадников делла Ровере. Он остановился, мгновение был неподвижен, а затем начал бешено вертеться, исторгнув клубы вонючего желтого дыма и снопы искр. Джулиано закашлялся. Глаза слезились. На расстоянии вытянутой руки ничего не было видно.

Он услышал, как чихает и кричит от страха Панчифика.

Неожиданно кто-то взял под уздцы его лошадь. Джулиано выхватил кинжал.

— Тихо! — раздался знакомый голос.

Перед ним стоял мессере Леонардо. Он молча протянул Медичи мокрый платок и жестом показал, что его надо приложить к носу. Точно такой же платок он дал девушке.

Да Винчи сел на своего коня и махнул рукой, чтобы Джулиано следовал за ним.

Они свернули в узкий переулок.

— Лошадей придется оставить, — сказал мессере Леонардо. Глаза его были холодны как лед. — Сюда.

Они остановились у неприметного дома. Фундаментом ему служили стены какой-то античной постройки. Они вошли и постучали в первую дверь справа, им открыл лысый монах-францисканец. Он молча посмотрел на Леонардо, потом на Джулиано, наконец, на девушку и, не говоря ни слова, впустил их внутрь.

Посреди комнаты был открыт люк. Лестница вела вниз.

— Спускайтесь! — коротко приказал Леонардо.

Он улыбнулся испуганной Панчифике. Хоть лица ее ему никогда не показывали — она всегда была либо в кастильской мантилье, либо в арабской чадре, — мессере Леонардо умел чувствовать, в каком она настроении.

— Иди, не бойся, — сказал он. — Я покажу тебе подземный город.

Девушка радостно закивала. Ей нравился этот высокий, красивый мужчина. Он подарил ей занятную книжку со множеством картинок и секретов. Однажды Джулиано позволил ей пойти посмотреть его мастерскую. Там она увидела множество странных вещей.

Особенно ее поразили неоконченные картины и картоны с эскизами. Втайне она мечтала, чтобы однажды мэтр да Винчи написал и ее портрет тоже. Женщины на всех его рисунках выходили такими красивыми…

— Почему ты помогаешь нам? — спросил Джулиано.

— По приказу герцога, — лаконично ответил Леонардо и зажег факел. Пламя было необычно ярким и чуть красноватым.

Когда они спустились вниз, под ногами Джулиано, к его удивлению, оказалась мощеная дорога.

— Куда мы идем? — спросил он, боязливо оглядываясь по сторонам.

Он словно оказался в кошмарном сне. Леонардо вел их через подземный Рим! Очертаниями он повторял верхний город, так как большая часть его построек сделана на фундаментах и стенах тех самых зданий, что сейчас перед глазами Джулиано. Только вместо неба — корни деревьев, спускающиеся в это подземелье из темноты.

Да Винчи шел уверенно, словно часто пользовался этим путем.

— Откуда ты знаешь дорогу? — спросил Джулиано.

— Из Овидия, — спокойно ответил инженер.— У него есть строки, когда герой идет к своему возлюбленному. Он подробно описывает свой маршрут и рассказывает то, что он видит. Когда я в первый раз прочел этот текст, то сразу представил себе это место в Риме. Над нами рыбная лавка, поворот, фонтан, развалины храма Афродиты. Почему мне сразу припомнились эти улицы? Из-за особенностей строительства; планировка современного Рима осталась прежней, изменился лишь вид зданий. Но их расположение точно такое же, как и во времена Цезаря. Эта дорога выведет нас прямо к воротам Августа. Там вас ждет отряд кардинала Джованни. Они проводят вас до самого Милана.

 

Глава XXIV

«РОБОТЫ»

Когда мне освободили лицо, я едва смог отдышаться.

— Прости, не думал, что ты начнешь кричать…— сказал один из моих похитителей, снимая шлем. — Надо было догадаться. Ну как? Нормально? Дышишь?

— Дик?! — я не верил своим глазам. — Дик, это ты?! Ты с ними?…

Наверное, мои глаза стали похожи на две большие мишени для игры в дартс.

Я смотрел то на Дика, то — с не меньшим недоумением — на трех человек в шлемах и черной униформе с желтыми шифронами, сидящих справа и слева от меня.

— Имею честь представить, — улыбнулся Дик. — Артисты театра «Миллениум». У них очень кстати оказались костюмы из спектакля о вторжении роботов.

— О вторжении роботов… Артисты?…

Я перестал понимать, что происходит. Пригляделся к шифронам, на них действительно были изображены роботы. Трое ребят сняли тем временем свои шлемы и участливо со мной поздоровались. Добрые, открытые лица. Ни коротких стрижек, как у охранников Рабина, ни едких улыбок, как у приходившего ко мне следователя.

— Дик, так это все подстроено? Инсценировка?! Розыгрыш? Зачем?! Куда мы едем?!

— Тихо, тихо. Не кипятись, — попросил Дик. — Сейчас все расскажу… По порядку. Во-первых, я тебя украл.

— Украл? Ты рехнулся, Дик?! Какого черта?!

— А ты хочешь лежать в этой замечательной больнице? — пожал плечами Дик. — Если есть желание, можем вернуться.

Дик открыл заглушку на окне между салоном микроавтобуса и водительским местом.

— Э-э-э… — протянул он. — Мы сейчас поворачиваем.

— Стой! — заорал я.

— Нет, не поворачиваем. Все по плану. Прошу прощения, — ответил Дик и закрыл заглушку. — Так ты дашь мне договорить?

— Да. Да, конечно. Ну?

— Я тебя украл, — повторил Дик. — Это единственный достоверный факт.

«Достоверный факт» — любимое слово Дика. Дик боготворит книгу австрийского философа Людвига Витгенштейна «О достоверности».

— Еще есть вполне достоверная информация о том, как я тебя нашел, — продолжал Дик. — Но в остальном — одни догадки. Целый легион догадок. Хотелось бы и у тебя кое-что узнать. Так что сейчас мы, если ты не возражаешь, заедем в одно тихое местечко, где все и обсудим. А пока — на, одевайся. Надеюсь, я не слишком ошибся с размерами.

И Дик протянул мне комплект одежды.

— Но Дик, у меня сегодня одна важная встреча… И совершенно нет времени, я уже опаздываю. Я должен быть там. Я думаю, что все связано именно с этим.

— Не знаю, что с чем связано. Но все твои сегодняшние встречи, если о них знала Дана, еще вчера отменены. После того, как ты «кинул» Дональда Сакса…

— Это не я! Это он!

— Не знаю, — покачал головой Дик. — В любом случае, ни дома, ни в офисе тебе показываться нельзя.

 

Глава XXV

ОБМАН

Передав Джулиано и Панчифику охране Медичи, мессере Леонардо пешком пошел в сторону Авентинского холма. Возвращаться к Чезаре было бессмысленно и опасно. Герцог действительно поручил ему вывести из Рима Медичи и его пленницу. Но не к воротам Августа, где их ждали люди кардинала Джованни, а к переправе через Тибр. Там стоял отряд Борджиа.

Джулиано там ждала верная смерть, а Панчифику Чезаре хотел отвезти в Урбино как заложницу. С ее помощью он рассчитывал добиться от делла Ровере помилования. Тамплиерам довольно долго удавалось шантажировать Ватикан угрозой предать гласности существование потомков Христа. Так почему бы Борджиа, лишившемуся покровительства отца-понтифика, не воспользоваться этим же методом?

Однако надеждам герцога не суждено было сбыться.

Прорвавшись с боем к Тибру, где его ждали лодки, Чезаре не обнаружил ни Панчифики, ни своего инженера. Герцог был ранен, люди делла Ровере прибывали и прибывали.

— Мы должны отплыть сейчас! — крикнул Гонзалес.

Тибр, обычно узкий и мелкий, после дождей разлился, превратившись в полноводный бурный поток. Над водой вились тучи комаров. Именно они стали причиной новой вспышки римской лихорадки, якобы сгубившей Александра VI. В каждой из трех лодок, на носу и на корме, тлели сырые

можжевеловые опилки. У людей глаза краснели и слезились от дыма. Но это было лучше, чем получить сотню укусов зловредных насекомых, приносивших мучительную смерть. Даже несмотря на убийственных для них чад, они все равно роились над лодками так, что походили на черные сирийские смерчи.

Чезаре запрыгнул в лодку, а когда они оказались на середине реки, он разразился вдруг такими страшными проклятиями, что его едва удалось успокоить.

— Мы опрокинемся! — страшным голосом прикрикнул на него Гонзалес.

Герцог схватился за меч. Некоторое время он тяжело дышал, глядя на своего преданного наемника красными как у быка глазами. Потом смертельно побледнел и тяжело осел на дно лодки.

По счастью, им удалось добраться до переправы Цезаря раньше, чем там оказались всадники делла Ровере.

Небольшой конный отряд Чезаре помчался сквозь ночь к Имоле, а оттуда в Урбино.

* * *

Единственным местом, где Леонардо мог укрыться от гнева Борджиа, была Флоренция. Туда он велел ехать всем своим ученикам сразу, как только стало известно об отравлении Александра VI.

Только Салаино и Джакопо остались с Леонардо, невзирая на все уговоры и строгие приказы бежать как можно скорее. Они ждали его с лошадьми у подножия Авентинского холма.

Салаино был весел.

— Хорошо, что мы наконец вернемся во Флоренцию, — радостно шутил он, — признаться, я ужасно устал от этого Рима. Кругом толпы бродяг, а по ночам на улицу нельзя выйти без того, чтобы тебя не избили или не ограбили. Выбор же тканей так беден и они так дороги, что обновить гардероб невозможно.

Леонардо тихо засмеялся, поцеловал Андре в щеку и глубоко вздохнул. Два кошмарных года службы Чезаре Борджиа остались позади.

— Представляю, как разозлится герцог, узнав, что вы его одурачили, — сказал Джакопо, шмыгнув своим веснушчатым носом.

Он был полной противоположностью Салаино. Не красавец, огненно-рыжий, с яркой россыпью веснушек по лицу, угловатый, маленького роста, всегда в какой-то поношенной одежде, даже если одевался в новое.

— Простите, мои дорогие. Придется немного поосторожничать, — пожал плечами Леонардо.

— И все же, учитель, — Салаино чуть умерил свою радость, — вы не боитесь герцога? Джакопо прав. Чезаре будет страшно зол. Кажется, эта девушка была ему очень нужна.

— Я надеюсь, что теперь ему будет просто не до нас, — Леонардо едва заметно подмигнул Салаино, — слишком много людей хотят его смерти. Думаю, делла Ровере не успокоится, пока не расправится со всеми Борджиа.

— Так-то оно так, — подал голос Джакопо, — да только наверняка не скажешь.

 

Глава XXVI

РОЗЫСК

— Мы с тобой поговорили по поводу этого Рабина, но я решил кое-что переуточнить, — рассказывал Дик, когда мы оказались в номере небольшого скромного мотеля в пригороде. — Переуточнил, звоню тебе. Телефон занят. Звоню через десять минут — выключен. Жду, звоню опять — выключен. Звоню в офис, разговариваю с твоей Даной. Она в панике — у тебя важная встреча назначена, компаньон ждет, а ты пропал, до тебя не дозвониться, что делать — неизвестно. Спрашиваю — куда поехал? Она не знает. Ну, я и заволновался.

— И прилетел?… — я только сейчас понял, что сделал для меня Дик.

У меня защемило в груди. Я ведь его и не просил ни о чем. А он взял и вот так — бросил все, пересек океан, прилетел, начал меня разыскивать. Просто потому что «заволновался». Ко мне, когда помру, и на похороны-то, я думаю, никто не прилетит. Телеграмму в лучшем случае пришлют или позвонят с соболезнованиями: «Скорбим и помним».

— Ну а что? — пожал плечами Дик, словно речь шла о какой-то совершенной безделице, мелочи, ничего не значащей ерунде. — Несколько часов лета, и все. Сел на самолет, да и прилетел. А может, с тобой случилось что? И ведь случилось же!

— И прилетел… — повторил я, все еще не понимая, как это может быть, чтобы человек вот так о тебе заботился.

— Да, прилетаю я, — продолжает Дик. — Как тебя искать? Узнал у Даны номер твоего автомобиля и подал в розыск. Его нашли уже через пару часов. Я приезжаю на место. Осмотрелся. Поспрашивал. Оказывается, какое-то мероприятие проходило в кинотеатре неподалеку. Выясняю. Какое?

— Лекция доктора Рабина, — говорю я, удивляясь находчивости Дика.

— И там еще, оказывается, инцидент какой-то случился — полиция приезжала, врачи. Кто-то говорил, что даже на крышу полиция поднималась. Я тогда — в соседнее здание, с которого на крышу «Cinema-Gold» идет пожарная лестница, а там милая девушка администратор. Я у нее спрашиваю, не заходил ли сегодня мужчина — описываю тебя. Она вспомнила. Даже вспомнила, в какой офис. А офис этот на последнем этаже! Ну, в общем все сходилось. Попросил Дану обратиться в полицию, но ей никакой информации не дали.

— И как ты меня нашел?

— Я подумал, что, вероятно, они твой телефон попытаются включить, чтобы узнать, какие ты с него звонки делал. А если телефон включается, то его местонахождение можно определить. Знаешь?

— Нет, не знаю.

— Вышки операторов мобильной связи покрывают пространство, это как бы пеленг такой, — попытался объяснить Дик. — Если сигнал с твоего телефона ловят три вышки, то можно с точностью до полутора метров определить, где он находится. Есть специальная служба, которая это делает. Нужно только передать им все данные телефона, включая пинкод. Все это было у Даны. Так я узнал, где твой телефон.

— А дальше?

— Это еще не все, — рассмеялся Дик.

— Не все?

— Нет, не все, — он покачал головой. — Телефон был в полиции, а не в больнице. Но зато я теперь знал, что для полицейских — обвиняемый именно ты, а не кто-то другой. Иначе, зачем еще им твой телефон забирать? Кроме того, я знал, что к кинотеатру приезжали врачи. Тогда я попросил Дану, чтобы она связалась с твоей страховой компанией. Если тебя положили в больницу, значит, завели на тебя медицинскую карту, а если завели медицинскую карту, то об этом уже знают в страховой компании. Так я и узнал, где ты находишься.

— С ума сойти! — я знал, что Дик — гений, но сейчас я был просто потрясен. — Я бы никогда не догадался!

— Но понятно, что попасть к тебе нельзя, — спокойно рассказывал Дик. — Ты — подозреваемый, поэтому если к тебе заявиться, то дальше — все, окажешься под колпаком. Допросы — кто, что, зачем приходил, что знаешь? И так далее. Ну и что делать? Надо красть.

— Но как ты решился? Это же преступление!

— Преступление, — серьезно сказал Дик, — это если бы они мне сказали, что ты задержан, если бы они дело на тебя завели, оформили все как надо, если бы адвокат твой был в курсе. А я через Дану и адвокату твоему позвонил, и в полицию. Полиция пожимает плечами, адвокат первый раз слышит. А медбрат в больнице говорит, что ты прибыл с травмой и в наркотическом опьянении. При том, что понятно — ни время, ни место, ни обстоятельства к наркотическим экспериментам тебя не располагали. Да и зачем? У тебя же «сделка века» горит! Значит, кто-то намеренно тебя отравил. Причем выясняется, что ты уже приходил в сознание, но никому почему-то не позвонил и ни с кем не связался! Что-то не сходится… Значит, это они закон нарушают, а не ты.

— Так, постой, а медбрат-то? — не понял я.

— Что — медбрат? — Дик сделал вид, что не понимает, о чем речь.

— Его-то ты как нашел?

— Ну, как… — Дик почему-то смутился. — Пришел в числе посетителей.

— Ты же не собирался светиться?

— Так я и не светился.

— А как? — я развел руками.

— Ладно! — недовольно сказал Дик. — Просто нашел одного парня. Он студент, в больнице подрабатывает. И сказал ему, что мы с тобой… Что ты мой, там… Ну, в общем, сказал ему, что ты мой бойфренд, но мы, мол, с тобой поссорились. И что еще я боюсь, что твоя девушка придет. Ну, наплел всякой ерунды. Он и разузнал. Понимает же… Прости.

Мне почему-то стало смешно. Не смешно даже, а весело. Очень трогательно.

— Короче говоря, были у меня все основания думать, что красть тебя нужно, — Дик вернулся к своему прежнему рассказу и прежнему тону. — Я связался с приятелем одним. Он театральный критик. Он-то и подсказал мне, где есть бесшабашные актеры, которые на любую авантюру согласятся, — в театре «Миллениум». Очень хорошие. Это для них как перформанс. В общем, я их нанял, а дальше ты все знаешь.

— Ну ты даешь, Дик… — восхищенно протянул я. — Просто супер! Но что же мне делать-то теперь?

— Черт, стой! Я же самого главного не сказал!

 

Глава XXVII

ШТЕМПЕЛЬ

— Вот, — Дик вытащил из кармана желтый лист бумаги, сложенный вчетверо, и протянул его мне. — Это имеет отношение к делу?

Я развернул бумагу. Передо мной был обрывок конверта, в котором пришла книга Рабина.

— Да, конверте была книга Рабина. Но откуда он у тебя?

— Я, когда твою машину нашел, — ответил Дик, — увидел на переднем сиденье свою книжку с латинскими изречениями. Рядом был этот конверт. А могло быть и еще что-то, что бы пролило свет на твое исчезновение. В общем я вызвал эвакуатор, отогнал твой «Porsche» на станцию и попросил, чтобы мне его вскрыли, потому что якобы ключи потерял. Не волнуйся — сделали аккуратно, все работает.

— И?… — не понял я. — Тут адрес этого кинотеатра — «Cinema-Gold». Что еще?

— Штемпель, — Дик ткнул пальцем.

— Что штемпель?

— Штемпель, откуда письмо отправлено, — пояснил он.

— Ну?

— Милан! — лицо Дика озарилось.

— Милан?! — я не поверил своим ушам.

— Да! Я и удивился: адрес отправителя — нью-йоркский, а штемпель — чуть не с другого конца света! — воскликнул Дик.

Действительно, на конверте красовался коричневатый штамп почты Милана! Это Италия! А кинотеатр «Cinema-Gold», адрес которого был указан на конверте, находится, мягко говоря, не в Милане! Все это более чем странно!

— Послушай, Дик, а может, Рабин просто был в Милане? Послал мне свою книгу оттуда? Он же знал, наверно, где будет проходить его лекция в Нью-Йорке, вот он и написал соответствующий адрес на конверте. Это бы все объяснило. Ты не думаешь?

— Я думаю, надо проверить эту версию, — ответил Дик.

— Как?!

— Очень просто, — Дик даже улыбнулся. — Рабин колесит сейчас по всему миру с рекламой своей книги — выступает, читает лекции, встречается с читателями. Мы посмотрим на его сайте, где уже проходили рекламные акции Рабина, и узнаем, был ли он в Милане в нужный нам день. Дата на штемпеле у нас есть…

Дик открыл ноутбук и застучал по клавишам.

— Так, ищем в поисковике официальный сайт…

Я смотрел на Дика, воюющего с интернетом, и мне вдруг стало так уютно, так спокойно, так по-домашнему хорошо. Я не понимал и до сих пор не понимаю, за что мне так повезло — с ним, с этим открытым, заботливым человеком, которому я почему-то по-настоящему небезразличен. Он приехал спасать меня, едва заподозрив неладное, тогда как я в свое время без каких-либо объяснений порвал наши отношения. Больше двух лет назад. Просто взял и пропал — перестал звонить и не отвечал на звонки.

Я как-то спросил Лесли: «Не понимаю, что Дик так обо мне заботится?» Она рассмеялась: «Вот ты дурак! Он же тебя любит!» «Что?!» — я разозлился. Я не хотел об этом даже думать, но это действительно многое объясняло. И при первой возможности я задал Дику глупейший вопрос: «Я надеюсь, ты не рассматриваешь меня как сексуальный объект?» И, получив абсолютно честный ответ: «Стараюсь не рассматривать, иначе я просто с ума сойду…» — прервал с ним всякие отношения.

— На официальном сайте Рабина никакой информации нет, — сообщил Дик. — А у издательства, выпустившего его книгу, судя по всему, и вовсе нет сайта. Оказалось не очень просто. Что будем делать?

— Что будем делать? — думая совсем о другом, задумчиво повторил я.

— Рекламная или продюсерская компания! — воскликнул Дик. — Его тур организовывает какая-то рекламная или продюсерская компания, иначе — невозможно. Надо ее найти!

Дик снова принялся изучать интернет-ссылки и на сей раз достаточно быстро добился успеха. Ни одного итальянского города в плотном турне доктора Рабина на сайте компании «Image-Travel», зарегистрированной в Израиле, не значилось. Более того, в тот день, когда посылка была отправлена из Милана, Рабин находился в Сиднее, в Австралии.

— Очень странно… — прошептал Дик. — Кто же тогда послал тебе это письмо?…

* * *

— У меня к тебе вопрос, — хором сказали мы — я и Дик, обратившись друг к другу.

Вышло очень забавно. Несмотря на всю тягостность и неопределенность нашего с ним положения, мы расхохотались. Это позволило чуть-чуть расслабиться.

— Что ты хотел спросить? — сказал Дик, потирая от смеха глаза.

— Нет, давай сначала ты… — ответил я, понимая, что вопросы Дика сейчас куда важнее моих.

— Нет,— улыбнулся Дик, в нем говорила его извечная предупредительность. — Начал спрашивать, так заканчивай.

— Но и ты начал!

— А ты спрашивай, — ответил Дик.

Мне ничего не оставалось, как задать свой вопрос:

— Ты сказал, что после нашего телефонного разговора о книге Рабина ты решил что-то «переуточнить», так?

— Да. Одну вещь.

— И что?

— Я рассказал тебе о книге Рабина «Имя Бога», мы с тобой попрощались, и я вдруг задумался — а что в книге Рабина говорится об имени Бога?

— И что в ней говорится об имени Бога? — не понял я.

— Ничего, — спокойно ответил Дик.

— Как ничего?!

Ответ Дика выглядел как чистейшей воды надувательство.

— Вот так — ничего! — победоносно повторил Дик, мое замешательство явно доставило ему удовольствие. — Книга называется «Имя Бога», а в ней нет ничего — ни единого предложения, ни слова о Его имени. Эта тема даже не обыгрывается. И знаешь почему?

— Почему?… — я совершенно растерялся.

Трудно было понять, как такое вообще может быть? Ведь с равным успехом можно написать на книге: «Руководство для Майкрософт», а под обложкой спрятать самоучитель по стенографии. Но ведь так нельзя…

— Сам не догадываешься? — озаботился Дик.

Видимо, ему казалось, что, представив мне информацию в таком виде, я должен был немедленно все понять. Но я ничего не понял.

— Нет, не догадываюсь, — честно признался я.

— Нет? — еще с большим удивлением в голосе повторил Дик.

— Нет.

— КАББАЛА! — буквально прокричал Дик.

* * *

— Каббала? — я уставился на Дика как баран на новые ворота. — Это книга о Каббале?!

— Да нет же! — воскликнул Дик, разочарованный моей несообразительностью. — Все книги о Каббале — сплошная профанация. Истинные каббалисты никогда не будут писать никаких книг. Это немыслимо. У них тайное, секретное учение! Пишут мистификаторы и авантюристы, а настоящие каббалисты никогда ничего писать не будут!

Мне тут же вспомнились слова Рабина, сказанные им на лекции: «Вы можете представить себе тайный орден, в уставе которого записано: "Отрицание принадлежности к Сионской Общине, объявленное публично или письменно, без причины и опасности для личности, влечет за собой исключение из членов, которое будет объявлено конвентом"? Это статья двадцать вторая устава Приората Сиона. Вы спрашиваете меня? Я отвечаю — это даже не орден, это театральная труппа!»

— То есть ты хочешь сказать, что истинные последователи каббалы хранят свое знание в тайне и не станут его тиражировать? — уточнил я.

— Абсолютно верно! — подтвердил Дик и тут же продолжил: — Но они могут играть с нами в разные игры. Это обычное дело для каббалистов. И это у Рабина такая игра — он пишет книгу с названием «Имя Бога», а в ней ничего не говорит об имени Бога. Те, кто понимают, поймут, остальные останутся блуждать в потемках!

Тут мне показалось, что в размышления Дика закралась ошибка.

— Но почему ты решил, что Рабин каббалист, если он нигде об этом не говорит? Ведь не говорит же?

— Нет, не говорит.

— Ну и почему ты думаешь, что он — каббалист, а его книга — это одна из каббалистических игр? — спросил я с сомнением в голосе.

— Имя Бога! — чуть не крикнул Дик.

— Что — «имя Бога»?

— Это главная позиция каббализма. Опорный пункт! — Дик говорил все с большим и большим возбуждением. — Сейчас многие думают, что в иудаизме имя Бога засекречено. Но это полная чушь! В иудейской традиции у Бога вообще не было имени.

— Дик, да ты с ума сошел? — мне стало не по себе, Дик и впрямь слишком перегибает палку. — А Иегова? Последователи Иеговы же есть… Яхве еще, я слышал…

Но Дик, несмотря на мое возмущение, даже бровью не повел.

— А еще, вероятно, ты слышал — Элохим, Саваоф, Рафа, Адонаи, Элелион.

— Э-э-э… — я начал что-то понимать.

— Все это особенности перевода, — быстро принялся объяснять Дик. — Тексты Ветхого Завета писались на древнееврейском языке. Ко времени, когда они попали в руки греков, арабов, римлян, древнееврейский язык уже был утрачен, он стал мертвым. Его сами евреи не помнили. Потом эти тексты переводились, причем неоднократно — с одного языка на другой и обратно. Но главное не в этом, главное в том, что в одних переводах слово «Господь» переводилось, в других оставалось на древнееврейском.

— И что?…

— Слово «Господь» по-древнееврейски писалось четырьмя буквами.

Дик взял со стола листок бумаги и нарисовал на нем четыре загогулины:

— Эти четыре буквы, называемые тетраграмматоном, читаются в еврейском языке справа налево и могут быть переданы буквами — ЙГВГ или ЙХВХ. Еще тебе, наверное, нужно знать, что в древнееврейском языке не было гласных букв.

Дик замолчал и внимательно посмотрел на меня.

— Меня зовут — Дик, — сказал он через секунду. — Если бы в английском не было гласных букв, то «Дк» можно было бы прочесть — Дак, Дук, Дек и так далее. Но я бы откликнулся только на «Дика». Понимаешь?

Тут мне вдруг припомнился странный ответ доктора Рабина в его интервью на радио: «Оно говорит о том, как мой народ относится к Тому, Кто повелевает миром, к Тому, Кто вершит Рок, к Тому, Чье имя священная тайна». Я готов был побиться об заклад, что таким образом Рабин просто вышел из положения, не желая отвечать на неприятный для себя вопрос ведущего. Туманный ответ — самый удачный выбор в таких случаях.

До меня стало доходить.

— То есть «Иегова» — это просто «Господь», но только по-древнееврейски? Да?

— Да, — подтвердил Дик. — И «Яхве» то же самое — «Господь», только при другом прочтении этих четырех букв этого мертвого языка. Произношение же неизвестно. Все носители языка умерли.

— То есть это не личное имя? — уточнил я, пораженный этим фактом.

— А ты подумай сам, — Дик даже развел руками, — кто будет называть каким-то именем единого и единственного бога?! Имена нужны для того, чтобы отличать. Чтобы отличить, например, одного человека от другого. Людей много, а поэтому нужны имена. Но если вещь одна в своем роде, достаточно иметь название этой вещи — в данном случае это «Господь» или «Бог». Затея придумывать ей имя — лишена всякого смысла! Это все равно что паспорт Богу выписать! Кому Он будет его показывать? А страна у него какая? А дата рождения? Представляешь надпись: «Паспорт выдан гражданину Вселенной, божественной природы, в день сотворения мира, для представления самому себе»! Так?!

— Слушай, а все эти другие — Элохим, Саваоф, Рафа… Или как там?

— Это эпитеты. Просто уважительные и восторженные эпитеты. Элохим значит «Господь Творящий». Саваоф — «Господь Воинств». Рафа — «Господь Целитель». Адонаи — «Владыка Господи». Все в одном лице — Иегова, который и то, и другое, и третье. А Иисус Христос называл Бога — «Абба», что значит «Отец Мой». Во многих переводах, кстати, в ряде случаев написано не «Отец Мой», а просто «Абба».

— Послушай, Дик, а зачем тогда столько шума вокруг «имени Бога», если у него нет имени?

— Вот в этом и весь фокус! — обрадовался Дик. — Когда, ты думаешь, возникла Каббала?

— Не знаю, — я растерялся. — Давно. При Моисее, может быть?

— Нет, не при Моисее, — покачал головой Дик. — Скорее при Иисусе, чем при Моисее. Но сами каббалисты утверждают, конечно, что Каббала возникла еще до Святого Писания, а может быть еще и до сотворения мира. Но это легенда. Факты свидетельствуют о другом. Книга «Зогар» — основная часть Каббалы — была записана раввином Симеоном Иоахидом, в период разрушения иерусалимского храма в 70 году нашей эры. На то ему якобы было дано божественное указание, «чтобы сохранить учение, позабытое иудеями». Почему иудеи «позабыли» Каббалу к моменту рождества Христова, остается только догадываться. Впоследствии эта книга Иоахида была сильно дополнена, тоже вроде как по наущению самого Господа, и превратилась в учение Каббалы.

— И в чем фокус? — я все еще терялся в догадках.

— Каббалисты ухватились за два факта. Во-первых, они действительно забыли, как произносится имя Бога, точнее, как произносится тетраграмматон ЙГВГ. Как пишется, они знали, — Дик показал на бумажку со своими каракулями. — Во-вторых, они весьма странно истолковали фразу из Книги Исхода: «Не произноси имени Господа, Бога Твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно».

— А как они ее истолковали?

— Ну вообще эта фраза, как мне кажется, значит буквально следующее: не следует вскрикивать: «Боже правый!» — когда ты видишь очаровательную блондинку с длинными ногами. Или: «Господи, помоги!» — перед тем как извергнуть семя.

Я рассмеялся. В устах Дика с его веселой подтрунивающей интонацией эта фраза звучала поистине юмористически.

— В общем, не поминайте Господа всуе, это неуважительно, — улыбнулся Дик. — А основатели каббалистического учения истолковали смысл этой фразы, мягко говоря, по-другому. Они сказали: «Имя Господа произносить нелъзя! А то может случиться…»

Дик замолчал, а я ждал продолжения фразы.

— Что может случиться, если произнести имя Господа?

— А ты вообще в курсе Каббалы? — Дик странно посмотрел на меня.

— Ну, я что-то слышал… — сказал я и стал припоминать, что же, собственно, я о ней слышал.

— Про азбуку… — помог мне Дик.

— Да, про азбуку что-то было, — согласился я.

— Про сотворение мира… — помог мне Дик во второй раз.

— Да, про сотворение мира…

— Про правильное прочтение Святого Писания… — протянул Дик уже в третий раз.

— Да, про Писание…

— Да ты ничего не знаешь! — раскусил меня Дик, и я увидел, что он расстроился.

Полагаю, его смутило не то, что я не знаю каких-то подробностей о Каббале, а то, что я не сказал, что я не знаю. Раньше почему-то я совершенно не стеснялся быть перед Диком наивным невеждой, жаждущим знаний. Но сейчас, после двух лет этого странного расставания, мне вдруг захотелось выглядеть в его глазах состоятельным человеком, который всегда «в курсе дел». Так, наверное, более мужественно… Да и про Каббалу последнее время столько говорят, что вроде как-то и неприлично не знать. Но я не знаю. Слышал звон, да не знаю где он. И еще вру…

— О'кей! Не знаю. Что мне нужно знать? — пробурчал я.

Дик опустил голову. Наверное, он сейчас тоже подумал про эти два года.

Какое-то время мы молчали. Потом он поднял глаза. Я приготовился встретить его взгляд «бесстрастным взором».

Дик смотрел на меня с нежностью и пониманием. А мой «бесстрастный взор» ужалил меня самого.

— В общем, я думаю, — сказал Дик, — что эта книга — сигнал для всех истинных каббалистов. Когда в тридцатых годах в Европе — после прихода к власти нацистов — начались гонения на евреев и произошло очередное рассеяние «избранного народа», истинные последователи Каббалы оказались разъединены. Но они, разумеется, не исчезли. Они сами, их дети, единомышленники и ученики создали по всему миру тайные общества. Но связь между ними была утрачена, а глубокая секретность не позволяет им искать друг друга. И сейчас, с помощью этой книги, Рабин подает всем каббалистам мира знак. Он пишет на обложке своей книги — «Имя Бога», что звучит как пароль, а в ней самой не идет речи ни о Каббале, ни о каббалистах. Словно их нет, но для мистиков абсолютное присутствие и абсолютное отсутствие — это одно и то же. Поэтому, не говоря о Каббале, Рабин на самом деле говорит именно о ней. Он раскрывает в своей книге заблуждения иудаизма и христианства, видимо, дает еще какие-то тайные и непонятные непосвященному человеку отсылки, показывая тем самым, что час объединения истинных последователей Каббалы всего мира пробил.

Я молчал.

— Ну а о самой Каббале я расскажу тебе как-нибудь в другой раз. Ты и так уже устал от моей занудности.

— Нет, Дик! — мне стало совестно, как-то жутко, чуть не до слез совестно. Я не мог так обходиться с человеком, который только что рисковал собой ради меня. — Прости! И никакой занудности! Ты лучший рассказчик! Правда! Давай про Каббалу…

— Нет, про Каббалу сейчас не будем, — примирительно улыбнулся Дик. — Сейчас мой вопрос. Ты забыл?

— Ах да, ты хотел спросить! Спрашивай.

— Что на самом деле случилось в холле «Cinema-Gold»?

— В холле «Cinema-Gold»? — я даже как-то инстинктивно поежился. — Да в том-то и дело, что ничего!

— Ничего? — не поверил Дик.

— Ну да, ничего! — я стал оправдываться. — Я просто окликнул его — Рабина. Спросил, зачем я ему нужен…

— И что, тебя сразу избили и накачали наркотиками? — Дик посмотрел на меня с большим сомнением. — Ты что-нибудь еще говорил?

— Ну, я не помню, — я задумался. — Я сказал про посылку. Объяснил, какую — в желтом конверте с надписями почерком Леонардо да Винчи. Упомянул, что на нем была марка с портретом художника. И все. Они сразу на меня накинулись…

— Все? Только про Леонардо, и все?

Я еще раз задумался, вспомнил ту ситуацию в холле и уверенно ответил:

— Да. Все.

— Ты знаешь, что Каббалой увлекался Джулиано Медичи, друживший с Леонардо?

— Я даже не знаю, кто такой Джулиано Медичи, — признался я.

Дик встал и принялся медленно курсировать от стены до стены. Потом остановился и уставился в окно на дорогу.

— Слушай, а почему ты вообще решил, что письмо отправил тебе Рабин? — спросил он через минуту.

— А кто? Кому еще придет в голову посылать мне письмо с книгой Рабина и адресом, где проходит его лекция? Кому это еще может быть нужно?! Да, кстати, мне же еще по телефону звонили! — вспомнил я. — Девушка-компьютер оповестила, что, мол, надо мне побывать на этой лекции. Кто еще, если не Рабин? Наконец, они же избили меня и вот какую устроили антрепризу — наркотики, больница, полиция. Зачем им это нужно, если они ни при чем?

— Они-то причем… — тихо, словно разговаривая сам с собою, сказал Дик. — Только вот письмо это, посылку, не Рабин прислал. Тебя хотели о чем-то предупредить.

— Как не Рабин? — чуть не подпрыгнул я, даже не расслышав последних слов Дика. — А кто?!

— Это мы узнаем только в Милане.

— В Милане?!

 

Глава XXVIII

БЕГЛЕЦЫ

По дороге в Милан братья Медичи оставили Панчифику в монастыре святого Иоанна. Он находился на границе Сиены и Миланского герцогства в стороне от больших, оживленных дорог. По совести, эту старую, наполовину ушедшую в землю римскую фортецию, переделанную под монастырь, вообще трудно было принять за обитаемую. Внешний вид ее обветшалых стен и башен наводил уныние. Но это впечатление было обманчивым. Внутри старых стен из тесаного камня монахи устроили теплые деревянные жилища на деревенский манер. Получился как бы дом в доме.

Настоятелем там был дядя братьев — Джулио Медичи, коренастый, толстощекий, с глазами-бусинами.

— Помнишь, в детстве мы звали его домовой мышью? — веселился Джованни, пихая под бок мрачного как туча Пьетро.

Дядя Джулио и правда напоминал толстую старую мышь. Прежде всего своей суетливой домовитостью и пугливостью.

Он оказал беглецам радушный прием.

— Я так рад видеть тебя, Джованни, — улыбался он, лично наливая племяннику-кардиналу вино.

Однако при всем желании дяде Джулио не удалось скрыть страшной тревоги. Руки его тряслись, а пот то и дело выступал на лбу мелкими блестящими каплями. Ему до смерти хотелось знать причину, по которой о нем вдруг вспомнили.

Наконец Джованни изложил свою просьбу.

— Дядя, я хотел бы ненадолго укрыть здесь одну женщину и надеюсь на вашу помощь, — сказал ему Джованни. — Пожалуйста, следите строго, чтобы ее не видел никто из посторонних… нет, лучше, чтобы ее вообще никто не видел, кроме одного прислужника, которому вы всецело доверяете. Никому не позволяйте с ней говорить. Кстати, то, что она здесь находится, тоже лучше сохранить в секрете. Она — личный враг делла Ровере.

— Железного кардинала? — от ужаса дядя Джулио чуть не разбил державший в руке кувшин с вином.

Джованни этого будто и не заметил.

— Да. И еще. Конечно, это вряд ли случится, но все же… Если ее будут искать… Найди способ вывести ее за ворота и спрятать в деревне. Эту девушку мы должны обязательно сохранить — живой и невредимой.

— Хорошо, Джованни… ваше преосвященство.

Дядя Джулио согласился, хотя было видно, что все это ему не по нутру. Но он был многим обязан своему племяннику-кардиналу, поэтому не мог отказать. Особенно после того, как за Джованни проголосовала почти половина конклава и он неожиданно стал реальным претендентом на папский престол.

Выехав за ворота монастыря, Джованни обратился к Пьетро и Джулиано:

— На его родственную совесть я не очень-то надеюсь. Так что пусть лучше боится попасть в еще большую немилость к делла Ровере. Теперь, когда несчастный Пикколомини преставился, думаю, нашему ревнителю веры уже ничто не помешает занять папский престол. Вот было бы смеху, если бы старичок Пий протянул не двадцать дней, а лет восемь-десять!

Джованни затрясся от мелкого истеричного смеха, а у Пьетро сжались челюсти. Его брат, имевший после предыдущего конклава все шансы на папский престол, палец о палец не ударил, чтобы продолжить борьбу с делла Ровере. Одно успокаивало Пьетро — Панчифика, их последняя надежда на восстановление былого могущества Медичи, теперь, после помещения ее в монастыре святого Иоанна, была в относительной безопасности.

Оставив Панчифику, или, как он ее звал, — Конди, Джулиано был молчалив и, казалось, даже раздавлен.

* * *

Через двадцать дней после своего избрания «Компромиссный папа» Пий III тихо скончался, сидя в кресле во время мессы. Теперь уже ничто не мешало избранию делла Ровере. Кардинал Джованни Медичи бежал к французскому королю в Милан.

«Железный кардинал» стал «железным папой» Юлием II.

Чезаре узнал об этом, укрепляя Монтефельтро. Он предвидел такое развитие событий, но не ожидал, что развязка наступит так скоро.

— Ваша светлость, — подбежал паж и подал конверт, — срочное письмо. Из Милана от кардинала Джованни.

Чезаре так резко схватил письмо, что едва не разорвал его.

От Джованни Медичи пришли плохие новости. Папа готовится в поход против Чезаре и собирает армию. Поведет ее Паолино Колонна, один из злейший врагов Чезаре. В случае победы ему обещан титул герцога Урбинского. Скоро он будет готов выступить.

«Ты спас мне жизнь, Чезаре, и я твой должник, — писал Джованни, — поэтому прошу тебя — приезжай в Милан. Здесь ты под защитой французского короля. Делла Ровере не посмеет напасть на Людовика. Заклинаю тебя, Чезаре, прими нашу помощь. Пьетро встретит тебя у переправы Форли…»

Интуиция никогда не подводила Чезаре. Кардинал Джованни — разгильдяй и весельчак, в сущности не злой любитель скабрезных пьесок и стихов. Кроме того, он баловень судьбы, которому все сходит с рук. Зачем он вступается сейчас за Чезаре?

— Вы правда спасли его? — с усмешкой спросил Гонзалес, прочитав письмо, переданное ему хозяином.

Это он напрасно ждал Панчифику и Джулиано у переправы.

— Я не уверен, что он так думает, — загадочно ответил Чезаре. — Впрочем, его положение сейчас не назовешь отрадным. Биббиена собрал ему такое число сторонников на конклаве, что делла Ровере теперь просто не может не считать его своим врагом…

Когда на конклаве после смерти Александра VI огласили результаты голосования, «Железный кардинал» пришел в такое бешенство, что у него случился приступ печени. Он пожелтел и вспотел. Делла Ровере меньше всего ожидал, что у него будет соперник. А что этим соперником станет кардинал Медичи, даже представить себе не мог!

— Биббиена? — переспросил Гонзалес. — Кто это?

— Intimo secretary, — задумчиво протянул Чезаре, снова вернувшись к карте, — состоит при кардинале Медичи в качестве личного секретаря и казначея. Однако кроме сводничества, составления и переписывания бумаг… — он стал измерять расстояние от опушки леса до берега Ронко, -…занимается всем, чем вообще-то надлежало заниматься самому Джованни.

Сначала Борджиа удивлялся, как Джованни может спокойно отправлять на переговоры с королем Людовиком своего секретаря. Но вскоре понял, что от интриг, авантюр и прочих традиционно кардинальских занятий у Медичи начинается мигрень. Он скучает, начинает ныть и брюзжать, быстро устает и скорее бросит любое дело, чем доведет до конца. Биббиена, напротив, словно для этого родился. «Я нанял его быть кардиналом вместо себя», — сказал как-то Джованни. Единственным недостатком Биббиены, по мнению его патрона, была неуемная страсть к женщинам. Любовные похождения секретаря постоянно становились предметом скандалов — Джованни просто не мог этого терпеть.

Чезаре был свидетелем того, какую бурную деятельность развил Биббиена во время конклава. Он непостижимым образом успел обежать всех, кто мог быть так или иначе за интересован в избрании Медичи. В основном это были молодые кардиналы, купившие свои шапки у Александра VI и вполне обоснованно боявшиеся их потерять. Жадным Биббиена сулил доходные должности, осторожным — неприкосновенность, честолюбивым — высокие посты в папской армии и дипломатии.

Долги Людовика XII перед банковским домом Медичи также были умело использованы Биббиеной. Сведения о том, что Медичи фактически дают французам деньги на войну с их собственной страной, время от времени просачивались наружу. Путем множества прозрачных намеков секретарь Джованни фактически пообещал французским кардиналам доход с аббатств и монастырей, которые окажутся на территориях, захваченных их королем.

Даже совершенно «не папский» характер Джованни Биббиена сумел представить как достоинство. Все понимали, что в случае избрания делла Ровере войны с Францией не избежать. Поэтому секретарь неустанно повторял, что Джованни Медичи в силу своей природной доброты и тяги к прекрасному будет умеренным папой наподобие Николая V. Он вернет в Ватикан «золотой век», потому что придерживается принципа «наслаждайся жизнью сам и позволяй делать это другим».

В результате к моменту голосования мнение конклава разделилось ровно пополам. По сути, никто не собирался голосовать за кардинала Медичи — бездельника, откровенного содомита и сибарита. После Иннокентия VII, явившегося в Ватикан в сопровождении шестнадцати незаконнорожденных детей, и Александра VI Борджиа, устраивавшего оргии с участием сотни проституток, Церковь была по горло сыта развратными папами. Однако Биббиена сумел вложить в головы многих мысль, что они голосуют не столько за Джованни, сколько против делла Ровере.

По счастью, делла Ровере решил, что Биббиена всего лишь исполняет волю своего господина. Знай «Железный кардинал», что секретарь весьма успешно действовал на собственное усмотрение, он бы не задумываясь отдал приказ о его устранении. Без Биббиены Джованни стал бы совершенно безопасным. Возможно, даже полезным, учитывая его трусость и возможности банкирского дома Медичи.

Пока Чезаре внимательно изучал карту, принимая окончательное решение, Гонзалес почтительно молчал, ожидая, что господин прикажет ему отправляться в Форли:

— Вот так бездарные правители приходят к власти, — наконец сказал Чезаре. — Я имею в виду кардинала Джованни. Их выбирают, потому что они не опасны.

— Честно говоря, я даже представить себе не мог, что за него вообще подадут хотя бы один голос, — проворчал Гонзалес. Он терпеть не мог кардинала Медичи.

— Делла Ровере сделал большую ошибку, сказав, что будет искоренять симонию. Это многим не по душе, — ответил Чезаре. — Мой отец подложил ему изрядную свинью, продав почти все кардинальские должности.

В глазах Гонзалеса появилось вопросительное выражение.

— Что ты хочешь узнать? — сказал Чезаре, мельком глянув на своего помощника.

— Учитывая особенную любовь делла Ровере к вашему отцу, я все хотел спросить, как вам удалось выбраться из Ватикана живым и невредимым? — кашлянув, смущенно спросил Гонзалес.

— Из Кастелло Сан-Анжело есть много выходов. По счастью, делла Ровере знал не про все, — Чезаре подмигнул ему. — Надеюсь, мы не сильно потревожили императора Адриана. Джованни, узнав, через чью могилу мы спаслись, начал верещать как деревенская девка. Когда он начал хныкать, что у него в жизни никогда не было Антиноя, что пожертвовал бы жизнью ради любви и красоты, я, право, хотел сам его заколоть и выдать тело делла Ровере. Может, это смягчило бы его гнев.

— Для меня будут еще распоряжения? — спросил Гонзалес.

— Пожалуй… — Чезаре подошел к карте. — Переправа Форли. Это здесь. Между реками Монтоне и Ронко. Черт возьми, кругом один лес! Поезжай туда. Я извещу Джованни, что прибуду в Милан через неделю. Ты поскачешь к переправе сейчас же. Если там что-то не так, жди меня у Ронко, вот здесь. Хотя… Пожалуй, это слишком близко. Нет, возьми с собой почтового голубя. Если обстановка покажется тебе подозрительной — привяжешь к его лапе черную ленточку. Если нет, просто выпустишь без всяких знаков.

* * *

Шарль Д'Амбуаз, французский вице-король, управлявший Миланским герцогством от имени Людовика XII, охотно принял братьев Медичи у себя. Он отвел кардиналу Джованни и его неудачливым братьям несколько комнат в восточном крыле замка Сфорца.

— Тебе нездоровится? — с легким раздражением спросил Джованни у Пьетро за ужином.

Кардинал не любил вида страданий и мрачных лиц.

— Да, — угрюмо ответил Пьетро.

Исход конклава, собранного после смерти Александра VI, бегство из Рима и окончательная потеря надежды когда-либо в обозримом будущем вернуть себе Флоренцию окончательно подорвали его душевное здоровье. Он сгорбился, постарел и погрузился в черную меланхолию.

Баловень судьбы, брат-кардинал вызывал у него глухую непреодолимую зависть. Его раздражала поразительная способность Джованни наслаждаться жизнью вне зависимости от внешних обстоятельств. Более того, единственная причина его успеха состояла именно в этой способности.

Александр VI и Людовик XII были расположены к Джованни только потому, что тот труслив, ленив и лишен честолюбия. Его можно было совершенно не бояться. В то же время он был отличным собутыльником, способным заражать своей беспечностью окружающих.

— Между прочим, я здесь из-за вас, — сварливо сказал он Пьетро, — и благодаря Чезаре, холера его забери. Что это была за дурацкая идея выступить против делла Ровере на конклаве?! Ясно же было, что ничего не получится! Но заметь — не жалуюсь! А тут еще эта ваша Панчифика! Если бы не она, я бы сидел сейчас в Бельведере и мог бы ни о чем не думать. До всех этих ваших интриг мы с делла Ровере прекрасно ладили. Если вдуматься, у нас с ним много общего. Как подумаю об этом — аж аппетит пропадает!

Пьетро посмотрел на брата тусклыми пустыми глазами. На самом деле Джованни и «Железного кардинала» объединяла лишь страсть к сильным, крепко сложенным юношам. Во всем остальном они отличались друг от друга настолько, насколько это вообще было возможно. Беспечный, болтливый, пухлый и румяный Джованни и угрюмый, молчаливый, резкий вояка делла Ровере даже внешне являли абсолютную противоположность друг друга.

— Бернардо, — обратился кардинал к своему секретарю, — все-таки нехорошо мы поступаем с Чезаре. Как-никак он действительно спас мне жизнь…

— Не забывай, делла Ровере стал папой Юлием II! Так что другого выхода у нас просто нет, — Биббиена прожевал кусок ягнятины и недоуменно уставился на Джованни.

— Ладно, ладно… — недовольно пробурчал кардинал Джованни.

— Речь идет о твоей шкуре, которая сейчас в большей опасности, чем когда бы то ни было, — продолжил секретарь. — Делла Ровере будет трудно забыть то, что мы с тобой выкинули на конклаве. Благо сейчас он уже на священном престоле и, наверное, не так на тебя злится. Но ведь он же считал, что у него и вовсе нет соперников, а теперь всем понятно, что они у него есть. И он постарается от тебя избавиться. Во всяком случае, я бы на его месте поступил именно так.

Джулиано бросил в сторону Пьетро удивленный взгляд. Он не понял, о чем говорят Джованни с Биббиеной. Однако старший брат, полностью погруженный в свое уныние, никак не отреагировал. Впрочем, вряд ли ему что-то было известно.

 

Глава XXIX

КАББАЛА

Отец Дика — высокопоставленный дипломат Соединенного королевства. Какое-то время он работал в Штатах и имел хорошие личные связи в британском посольстве. Так что мы с Диком на случай, если полиция уже разыскивает меня официально, поднялись на борт «боинга», летящего в Милан, в сопровождении посольской службы.

— Дик, а что ты говорил о каббалистах? — спросил я, втайне надеясь, что мы не вернемся к нашему прежнему напряженному диалогу, связанному с нашими отношениями.

Я все еще не извинился перед Диком за то, что два года назад без объяснения причин прервал с ним всякие отношения. Думаю, ему это было неприятно, он этого не заслужил. В конце концов, он же не виноват в своих чувствах. Но что я могу ему сказать, что повел себя как круглый дурак? Боюсь, он и так это знает…

— О каббалистах, — задумчиво повторил Дик, глядя в окно иллюминатора. — О каббалистах. А что ты хотел узнать?

— Ну там… про азбуку… Ну, вообще.

— Не знаю, не знаю. Смотря что понимать под Каббалой, — уклончиво ответил Дик.

— Давай, рассказывай! — попросил я.

— Ты же читал «Код да Винчи» Дэна Брауна, — сказал Дик.

— Ну?

— Вот это Каббала, — спокойно ответил Дик тоном, словно после этого сказать ему уже больше нечего.

— Каббала? — я оторопел.

— Самая настоящая. Я бы даже сказал — практическое пособие по Каббале.

— Да ладно… — не поверил я. — Ты меня разыгрываешь, что ли?

— Нет, не разыгрываю. Так и есть. В этом романе все от начала до конца — Каббала. Двуполость божества, а потому и важность женского начала — это Каббала. Следующая отсюда интерпретация «звезды Давида» — двух перекрещенных треугольников, где один обозначает женщину, а другой — мужчину, — это тоже Каббала. Но главное — бесконечные шифры. Интрига держится на анаграммах. Помнишь?

— Помню.

— Это основной каббалистический принцип, — Дик перестал таращиться в иллюминатор и повернулся ко мне боком. — Помнишь, они использовали код этбаш? Одиннадцать букв алфавита справа налево, другие одиннадцать слева направо — помнишь? Это главный каббалистический код. Сначала в книге рассказывается, как он работает, на примере Вавилона — мол, ученые открыли, что «царь Шешач», упоминаемый в Библии, — это царь Вавилона, только «зашифрованный».

— Да, меня тогда поразило, сколько секретов таит в себе Библия.

Дик посмотрел на меня как на малого ребенка и снисходительно улыбнулся.

— Только это не «ученые выяснили», это каббалисты придумали. Когда из общей массы древних еврейских верований стало выделяться христианство, иудаизм переживал серьезный кризис. Именно тогда и возникли две главные книги иудаизма: Мишина — ее записали в двухсотых годах нашей эры и Талмуд — он возник чуть позже, примерно в середине первого тысячелетия. То, что до этого было устным знанием, теперь обрело письменную форму.

— Дик, ты хочешь сказать, что иудаизм оформился только после Христа? — уточнил я, не слишком понимая, как это возможно.

— Это не я хочу сказать, это исторические даты, зафиксированные в документах, говорят. И говорят они, кстати, сами за себя. Израиль не выдерживал римского давления с запада и арабского с востока. Все меньше и меньше евреев оставалось в обетованной земле, избранный народ рассеивался по миру. И нужно было как-то защитить знание. Тогда-то огромный массив еврейских Книг и был систематизирован. Какие-то позиции выпали, какие-то остались, но проблема была в другом…

— В чем же?

— Нужна была новая кровь, нужно было придать религиозной системе какой-то импульс, вдохнуть в нее жизнь. Тогда-то и появились каббалисты, которые сказали: «Вы читали Священные Книги? И вы поняли, что там написано? Сочувствуем. Вы ошиблись».

— Ничего не понимаю, — удивился я. — Так и сказали?

— Так или примерно так, — хитро улыбнулся Дик. — Основатели каббализма сделали ставку на главную человеческую слабость.

— Человеческую слабость?…

— Да, — подтвердил Дик. — Каждый человек в глубине души мечтает быть лучше другого, быть первым и исключительным: «Я — хороший, а те — нехорошие», или «Я думаю правильно, а они — заблуждается», или «Я заслужил счастье, а они не заслуживают» и так дальше. Преувеличиваю?

— С этим мало кто согласится, но не преувеличиваешь. Есть такой грешок.

— Ну так вот… — Дик приосанился. — Каббалисты объявили: «В Библии есть скрытый уровень смысла. Плебеи видят в ней только то, что лежит на поверхности. На самом деле, в ней — ТАЙНА! Но вы не узнаете этой тайны, если не будете знать, как правильно читать Библию». Разумеется, никто не хочет быть плебеем, и всем немедля захотелось знать, как читать Библию «правильно». Так к каббалистам выстроилась очередь. Впрочем, тот же трюк сделал, например, и Рон Хаббард со своей Дианетикой-Сайентологией.

— Хаббард?! Ты не шутишь?!

— Нет. А с чего мне шутить? — Дик недоуменно повел плечами. — Это одна из технологий манипуляции массовым сознанием. Разумеется, если секта успешна, то она использует такие технологии. Хаббард точно так же, как и каббалисты, объявил: «Я обладаю особенным знанием, доступ к которому лежит через множество ступеней».

— Через какие ступени? — я с ходу не сообразил, о чем идет речь.

— Ты знаешь, как там вербуют последователей?

— В общих чертах… По-моему, очень похоже на колледж — проходишь один курс, потом тебя допускают на второй и так далее.

— Вот именно. Первая ступень — купить и прочесть книгу Хаббарда, — начал перечисление Дик. — Вторая — вступить в ряды дианетиков. Третья — пройти первый курс обучения Дианетике. Четвертая — второй курс. Пятая — третий. И так далее. И только в самом конце, на пятнадцатом или семнадцатом «уровне обучения истине», ты имеешь шанс узнать «ВСЕ» — посвященным рассказывают «ИСТИНУ».

— И что это за «ИСТИНА» у Дианетики? — я почувствовал, как сильно заколотилось у меня в груди сердце. — Что узнают на последней ступени?

— Что узнают? — глаза Дика округлились. — Узнают, что мы произошли от инопланетян, которые контролируют каждый наш шаг.

— Чего?!!

— Произошли от инопланетян…

— Дик, ты это серьезно?! — мне показалось, что я схожу с ума. — Да кто же в это поверит?!

— Да шучу я, шучу! — рассмеялся Дик и замахал руками. — Кто знает, что там говорят на семнадцатой ступени обучения Дианетики?! Хаббард у них бог, а дошедшие до конца обучения — апостолы. Таких — единицы, простому смертному не попасть. Тома Круза да Траволту, может быть, и сразу в такие апостолы приняли, — в рекламных целях. А остальным попотеть надо, и то — без гарантии.

— Дик, черт! Можно без этих шуточек про инопланетян! — рассвирепел я. — Я весь на нервах! Уже ничего не соображаю, лечу зачем-то в этот чертов Милан, а ты про инопланетян рассказываешь! Ты вообще в своем уме?!

— Ну ладно, ладно! Шутки отменяются, — примирительно, как только он один умеет, сказал Дик. — Был не прав. Исправлюсь. Прощаешь?

— Прощаю, — буркнул я, продолжая наигрывать сердитость.

Сказать по правде, меня отпустило, я облегченно вздохнул. Если мое сумасшествие и близко, то оно все еще в дороге. Но как Дик умудряется сохранять такую легкость духа?! Удивительно!

— Можно продолжать?… — спросил Дик, заглядывая мне в глаза.

— Продолжай, — снова буркнул я, делая вид, что еще не простил его окончательно.

— И теперь представь человека, который столько сил потратил и до последней ступени дианетического образования добрался… Если у него это и получилось, то он уже в такого зомби превратится, что от теперь все за чистую монету примет, что ему ни скажи. Хоть про инопланетян. Это уже не имеет значения.

— А если не примет? — засомневался я.

— А если не примет и отнесется критически, — Дик развеселился, — то, вероятно, ему предоставят место в совете директоров этой корпорации. От такого места, тем более если на путь к нему лет полжизни потрачено, не отказываются, а заняв его, тайны, как ты понимаешь, не разглашают.

— Логично…

— Да и какая разница, что там говорят? — улыбнулся Дик. — Система-то работает! А желающих прикоснуться к ИСТИНЕ и не чувствовать себя плебеем во все времена было достаточно. Так вот, каббалисты сделали то же самое — объявили, что только они знают, как правильно читать Библию.

— Откуда? — удивился я.

— Из уст Господа Бога, — спокойно ответил Дик. — Он, якобы посредством своих ангелов, надиктовал Каббалу сперва Адаму, потом Симу, потом Исааку, Моисею и царю Давиду.

— И что надиктовал? Про инопланетян?…

Дик рассмеялся:

— Нет, не про инопланетян. Хотя и не исключено… Но суть не в этом, суть в этих бесконечных кодах, шифрах и анаграммах. Ты помнишь, как выглядит азбука?

Дик задал этот вопрос с такой неподкупной детской наивностью, что я немедля ощутил подвох и сильно засомневался — зачем он меня об этом спрашивает?

— Ну, помню… Кажется. А что?

— Там буква, а рядом с каждой буквой — картинка. Так?

— Так…

— Буква «А», и рядом нарисовано Яблоко. Буква «В», а рядом — Птичка. «С» и — Кошка. Так?

— Так…

— А помнишь, как начинается Евангелие от Иоанна? — словно между прочим спросил Дик.

— Ты издеваешься? — на сей раз я разозлился уже по-настоящему.

— Спокойно, не волнуйся, — Дик, кажется, понял, что на этом мое терпение закончилось, а способность воспринимать его «юмор» исчерпана окончательно. — «В начале было Слово, — говорит Иоанн, — и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков». Суть понятна?

Я попытался сосредоточиться.

— «В начале было Слово»?

— Именно! — подхватил Дик. — Каббалисты додумались до весьма забавной вещи — они постановили, что сначала существовал алфавит, а потом уже Господь по этому алфавиту создал Вселенную и все в ней. Есть даже легенда, что в момент сотворения мира двадцать две буквы еврейского алфавита, выгравированные огненным резцом на августейшей короне Господа, сошли со своих мест и встали перед Ним. Затем каждая буква сказала: «Сотвори мир через меня!» Отвергнув несколько букв, Бог согласился построить вселенную на букве бераша — «благословение». А букве алеф, которая, подобно прочим, буквам еврейского алфавита, была в то же время и числом, а именно — единицей, и скромно держалась вдали, Бог сказал: «Ты будешь представлять Меня, который Един».

— То есть сначала Господь создал буквы, а потом предметы?…

— Вот именно! — подтвердил Дик. — Я тебе даже научный анекдот по этому поводу расскажу. Некоторые ученые считают, и, кстати, не без основания, что Каббала возникла буквально следующим образом. Какие-то иудейские граждане раздобыли Азбуку — то ли у египтян, то ли у вавилонян. Увидели там буквы рядом с картинками и по своей наивности пришли в неописуемый восторг. Надо тебе сказать, между прочим, что Иудея тогда, по сравнению с Египтом и Вавилоном, была отсталой страной — с родоплеменным укладом. Это правда. Так вот, увидев Азбуку, они по наивности своей решили, что это не предметы поясняют буквы, а буквы порождают предметы! И немедленно состряпали собственную, еврейскую Азбуку, то есть Каббалу.

— Такое может быть?… — не поверил я.

— А то, что индейцы называли ружья — «огненными палками», тебя не смущает?

— То есть может быть… — деликатно уточнил я.

— Конечно, может. Хотя, на мой взгляд, очень смешно.

— Но, Дик, ведь алфавит, он же был и до…

— Ты не путай… Алфавит у евреев был, конечно. Но это не алфавит — это Азбука, — уточнил Дик.

— Послушай, — я вдруг засомневался. — А почему, если Египет и Вавилон стояли выше Израиля по уровню своего развития, они погибли, а он остался?

— Ну, во-первых, «остался» — это сильно сказано, а во-вторых, так всегда бывает. Величайшую культуру древних греков подмяли под себя куда более примитивные и вдобавок к тому необычайно воинственные римляне. Потом, когда римляне сами выросли в высокую культуру, их раздавили варвары. Это логика исторического процесса: чем сложнее ты организован, тем больше у тебя уязвимых мест. Но об этих уязвимых местах ты узнаешь аккурат в день собственной смерти…

— Убедительно, — промямлил я, подумав в эту секунду о том, до какой степени развития дошла наша цивилизация. — Ну а с Каббалой-то… Что дальше?

— А дальше пошли игры, — ответил Дик. — Один пример только расскажу. Помнишь, я писал тебе имя Бога?

— Да, помню. Закорючки какие-то.

— Это были не закорючки, — рассмеялся Дик, — а четыре согласные еврейского алфавита — йод, хе, вав и снова хе. Вместе — Иегова. Но это мы так произносим. А как правильно — неизвестно. По учению Каббалы, правильное произнесение этого слова открывает смертному ключ ко всем знаниям — и божественным, и человеческим. Различные комбинации этих букв будто бы дают семьдесят два смысла. И этими смыслами Бог общается со своими ангелами. Но знают их и посвященные каббалисты и могут, если захотят, сделать все что угодно, потому что имеют в руках ключ к зданию Вселенной…

— Бр-р-р, — я аж вздрогнул. — Как такое возможно-то?

— Это на примере ДНК можно объяснить, — увлеченно продолжал Дик. — ДНК — это самый настоящий генетический код человека. Можно сказать, что своеобразная инструкция, в соответствии с которой он «собирается» из химических элементов. Что в твоем ДНК записано — таким тебе и быть. До мельчайшей подробности. Если у тебя сейчас на пальце кожу срезать, то она отрастет заново и на ней будут те же изгибы, что и до травмы. Каждый изгиб закодирован! Это понятно?

— Понятно.

— А теперь подумай, что будет, если в строение твоей ДНК вмешаться? Переставить местами несколько нуклеотидов, составляющих шифр ДНК? — выражение лица Дика стало серьезным.

— Ну, полагаю, может произойти все что угодно… — от этой мысли мне стало не по себе.

— Вот! И для каббалистов их алфавит — это такое ДНК мира. Они уверяют, что знают, как внедриться в ДНК мира и изменить его по собственному усмотрению. Господь позволил рассеять свой народ, но он дал ему в руки мощное оружие…

— Слушай, Дик, — я перебил своего друга, — а какой ты пример хотел рассказать?

— Пример? — попытался припомнить Дик. — Я хотел рассказать… Ах да! Про четыре эти буквы! Эти четыре буквы, по каббалистическому преданию, именуют Бога, а в самом имени каббалисты видят шифрограмму.

— Какую шифрограмму?

— Буква йод якобы обозначает мужское начало, а хе — женское. Их соединение — буква вав — есть как бы символический половой акт. В результате которого рождается следующее поколение — второе хе. Такова тайна сотворения мира и тайна вечности в трактовке каббалистов. Которые по этой причине поклонялись культам Молоха и Астарты.

— Кто это такие? Что-то знакомое…

— Молох и Астарта? Это мужское и женское начало древнейшего еврейского божества, которому приносили в жертву своих детей…

Дик произнес эти слова спокойно, как если бы давал любую другую историческую справку. А мне стало жутко.

— Детей?!

— Да, детей. Их сжигали живьем. Это называлось всесожжением. Ты думаешь, почему Авраам ничуть не удивился, когда Господь наказал ему принести в жертву Исаака?

— Потому что это было в порядке вещей?

— Именно! — подтвердил Дик.

— Очень напоминает историю про распятие Иисуса Христа,— сказал я.

— Только с одним существенным отличием, — уточнил Дик. — Исаак не был убит, а Христа умертвили.

— Так, может быть, Христа просто в жертву принесли? На праздник, тем более на Пасху. Просили у Бога падения Рима…

— И получили то, о чем просили, хочешь сказать? — Дик внимательно посмотрел на меня. — Не искупление грехов человеческих, как христиане считают, а жертва жестокому Богу — Молоху и Астарте?!

Самолет вздрогнул и затрясся. Через секунду из динамиков раздался размеренный голос пилота, который сообщил о том, что мы проходим какую-то метеорологическую зону, что причин для волнения нет, но в целях безопасности лучше пристегнуть ремни.

 

Глава XXX

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Джованни, недовольный настроением и поведением Пьетро, отправил человека следить за ним.

— Следуй за ним как тень, куда бы он ни пошел. И не дай бог тебя заметят! Своими руками придушу. Слушай и запоминай, о чем он будет говорить и с кем встречаться. Еще… Если вдруг заметишь, что мой братец затеял какую-то свою игру, позови людей на помощь и свяжите его. Для общего блага. Мне кажется, он совершенно потерял голову.

У Пьетро действительно одна за другой появлялись безумные мысли о том, как переманить Биббиену к себе на службу. Возможно, если открыть ему правду, он поймет, какие это сулит перспективы…

После ужина Пьетро гулял в саду, ожидая, пока секретарь отправится на свою обычную ночную прогулку в публичный дом.

Увидев наконец, что Биббиена направляется к воротам. Пьетро окликнул его:

— Эй, Бернардо!

Секретарь остановился, чуть прищурился, пытаясь рассмотреть, кто его зовет. Пьетро вышел из тени, под свет тусклого фонаря, который слуга Биббиены нес на длинной палке.

— Да, мессере? — учтиво поклонился секретарь.

Несмотря на все свое влияние и огромные связи, он держался очень скромно.

Однако Пьетро сейчас был не в состоянии оценить это качество. Ему показалось, что за вежливостью тона Биббиены скрыта издевка.

— О чем это вы с Джованни говорили за столом? — довольно грубо спросил старший Медичи. — Я имею в виду Чезаре. Что вы такое задумали, что даже мой брат считает это «нехорошим»?

— Боюсь, вы просите меня выдать тайну, которая мне не принадлежит.

Секретарь сказал это с искренней печалью в голосе. Он постарался сделать вид, что хотел бы все рассказать, но не может. И ему крайне за это неловко.

— Я знаю, что вы задумали, — Пьетро сузил воспаленные глаза, — вы хотите выдать Чезаре людям делла Ровере! А если потребуется, то и нас с Джулиано! Как его пособников! Выставите все так, будто мы хотели добиться власти, использовав Панчифику! Шантажировать ею Ватикан! Вы с Джованни «раскроете» целый заговор против делла Ровере и Церкви. Таким образом, войдете в круг его доверенных лиц! Возможно, Джованни к этому и не рвется. Но тебя я давно раскусил. Ты ведь хочешь сам стать кардиналом? Не правда ли? И надеешься, что за твою «великую услугу» он сделает тебя своим непотом!

Биббиена покачал головой. Вид у него сделался совершенно несчастный.

— Мне больно слышать ваши слова, мессере Пьетро, — сказал он. — Ничего такого у нас и в мыслях не было. У вас расстроены нервы, вот вы и выдумываете бог знает что.

— Тогда что означает ваш разговор с Джованни? — Пьетро упрямо насупил брови.

Секретарь глубоко вздохнул.

— Хорошо. Я скажу вам. Хотя мне это грозит большими неприятностями. Я делаю это с одной-единственной целью, чтобы вы не изводили себя тревожными подозрениями. Поверьте, они совершенно беспочвенны. После того, что случилось на конклаве, только деньги могут гарантировать вашу безопасность. Однако из-за гигантской задолженности французской короны дела банка Медичи пошатнулись. Король Испании объявил награду за голову Чезаре Борджиа. И мы намерены ее получить.

— Но ведь… — Пьетро был обескуражен. — Ведь он знает все о христовой карте! О Панчифике! И вы хотите выдать его Фердинанду?! Вы с ума сошли!

— Сомневаюсь, что кто-то еще так серьезно относится к бедной мадонне Панчифике, как вы с Джулиано, — тактично заметил Биббиена. — Чезаре это понимал, иначе бы не упустил возможности воспользоваться ею.

* * *

Пьетро помолчал, взвешивая, стоит ли ему выдавать секретарю их секрет.

— У нас есть доказательство, что она происходит из рода Христа, — наконец сказал он. — Если бы я мог как-то использовать это! Положим, кардиналы, которые голосовали за Джованни, собрались бы на свой собор и признали это доказательство…

Биббиена промолчал. В глазах его появилось любопытство. Джованни строго-настрого наказал ему относиться к Пьетро бережно. «Ему так много пришлось страдать!» — закатывал глаза кардинал. Сентиментальная любовь патрона к своим незадачливым родственникам порой выводила секретаря из себя. Тем не менее он неукоснительно исполнял распоряжения Джованни относительно Джулиано и Пьетро.

— И что же это за доказательство? — спросил он после длительной паузы.

— Плащаница, — Пьетро уставился на Биббиену горящими глазами. — Саван Иисуса, в который его обернул Иосиф Аримафейский. Древний холст, впитавший божественное миро, которым умастили тело Господа.

Секретарь склонил голову чуть набок. Он всегда так делал, когда напряженно думал о чем-то. Разумеется, ему была знакома легенда об Иосифе Аримафейском из Евангелия Никодима. Церковь не признавала его.

Пьетро счел необходимым напомнить Биббиене легенду:

— Иосиф Аримафейский отдал каменную гробницу, которую подготовил для себя, чтобы похоронить Христа. Ночью он подошел к ней, чтобы выкупить тело Господа у римских солдат, которых поставили сторожить гробницу. Те соблазнились деньгами, но боялись наказания. Тогда Иосиф научил их, что сказать. На следующий день солдаты заявили, будто камень отвалился от пещеры, оттуда вышел живой Иисус и вознесся на небо. На самом деле Иосиф отвез тело к ученикам Христа, чтобы те смогли совершить над ним похоронные обряды в одной из пещер близ Иерусалима. Но как только все собрались — Иисус ожил и явился им во всем своем божественном величии. Плащаницу, что осталась после его вознесения, сохранили и передали его детям.

Секретарь недоверчиво наморщил лоб.

— Иосиф отдал покров Господа святому Петру. Затем Плащаница передавалась от ученика к ученику, — продолжал Пьетро. — Соблюдалась тайна ее существования. Плащаница была слишком большой святыней. До тех пор, пока епископ Сарагосский не обмолвился в своем письме к епископу Амвросию Едесскому о том, что святая Пульхерия, сестра императора Феодосия II, передала ее базилике Святой Марии, близ Константинополя.

Биббиена окончательно потерялся. Собственных знаний ему не хватало, чтобы составить хоть сколько-нибудь состоятельное мнение на этот счет. Поэтому он не знал, как относиться к словам Пьетро. Убежденность старшего Медичи подкупала. Похоже, сам он искренне верил в то, что говорил. Однако наличие веры у человека, носящего прозвище «Безмозглый», еще ни о чем не говорит.

— И как же Ризы Господни снова вернулись к нам? — спросил он, стараясь не показать своего сарказма.

— Ты слышал о седьмом Соборе в Никее? — глаза Пьетро стали почти безумными.

— Разумеется, — кивнул Биббиена.

— А тебе известно, зачем его собрали? Истинную причину?

— Возможно, истинной причины мне и не известно, — осторожно заметил секретарь. — Я знаю только то, что отцы церкви сообщают в своих книгах. Причиною послужило отступничество, в которое впала часть епископов и даже сам император Константин V, начав уничтожать все образы Спасителя.

— Не все, — с безумной улыбкой сказал Пьетро, — а только те, что соответствовали истине. То, что не удалось сделать императору Константину, пытались довершить его потомки. Уничтожить память о истинных потомках Бога! Они уничтожали изображения, документы и другие свидетельства. Тогда-то Плащаницу, как самую большую святыню, с великой опасностью вывезли из Византии.

— Но почему мы ничего не знаем об этих великих воинах Церкви, спасших святыню? — упрямо возразил Биббиена.

— Знаем, — Пьетро приблизился к секретарю настолько, что тот сделал решительный, большой шаг назад. Медичи качнуло так, словно он потерял опору. — Французские менестрели, немецкие миннезингеры, английские трубадуры, исландские барды поют об этих героях с того дня, когда они спасли Плащаницу и Святой Грааль.

Секретарь покачал головой:

— Что-то я не припомню…

— Король Артур и его рыцари!— выпалил Пьетро. — Сэр Персиваль и сэр Галахард! Двое из всех рыцарей, которым было дано дойти до Константинополя и узнать великую тайну.

«Он бредит», — с опаской подумал Биббиена и пожалел, что не расспросил старшего Медичи обо всем этом раньше. Тогда бы он смог отговорить Джованни ввязываться в это безумие.

— Король Артур привез в Британию не только Плащаницу, но и семью, которую он нашел в базилике Святой Марии. Семью, особенные черты лица которой он не мог не узнать. Они и есть тот самый — Святой Грааль, чаша святой крови, семя Давида!

— Одного не пойму — как он их узнал, — заметил как бы про себя секретарь.

— Перед этим Артур был в Царьградском храме, — раздраженно отмахнулся Пьетро. — Ему, как великому воину и защитнику веры, оказали великую честь. Позволили дотронутся до Мандиллиона.

— Нерукотворного божественного лика, запечатленного на плате, которым Господь утер лицо? — Биббиена едва сдерживался, чтобы не послать Пьетро к черту вместе со всеми его сказками. И ради этой выдумки из песенок бродячих актеров они рисковали жизнью?

Пьетро активно закивал.

— Дотронувшись до священного плана, Артур обрел великую силу и знание, которое в итоге привело его в базилику Святой Марии. Чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что Господь избрал Артура для спасения своих потомков… Кстати, это довольно интересно… — глаза Пьетро блестели от возбуждения. — Епископ Кентерберийский, с которым мне как-то довелось встретиться во время наших поисков, сказал, что Артур был на самом деле римлянином. Командиром римского гарнизона, сдерживавшего атаки кельтов на северные границы империи. После ухода римских солдат он остался в своей крепости, и кельты провозгласили его своим королем. Епископ показал мне древний манускрипт, который считается списком с могильной плиты короля Артура, сделанный Мэрлином II, последним летописцем Лонгрийского королевства. Там сказано, что Артур был родом из Иерусалима и поступил в римскую армию как вольнонаемник. Он прошел путь от простого солдата до центуриона. То есть имеются основания думать, что его константинопольский поход за Святым Граалем не был случайностью…

— Не понимаю, — нахмурился Биббиена.

— Артур тоже происходил из рода Давида, иначе его судьбу объяснить невозможно! — воскликнул Пьетро. — Артур привез Грааль в Британию. После его смерти сэр Ланселот, опасаясь за безопасность тайны Грааля, перепоручил его заботам короля франков Дагоберта I. Спустя некоторое время во франкском государстве широко распространились те самые слухи о потомках Христа, что Ватикан называет «воспалением арианской ереси». Тогда же о них узнали тамплиеры и много веков использовали эти сведения, чтобы выколачивать деньги и привилегии из официальной церкви. Сами же потомки бежали, потому что не осталось с ними никого, кому они могли бы доверять.

— Как же вы-то о них узнали?

Биббиена сложил руки на животе и нервно переступил с ноги на ногу. Если бы не Пьетро со своими бреднями, секретарь уже давно бы нежился в объятиях мавританки Капиты. Эта новенькая обладала неистовым темпераментом и жадностью кошки.

— Мой дед Козимо Медичи был кредитором многих европейских государей. В качестве залога он принимал не только купчие на земли и фамильные реликвии. Он также принимал и семейные тайны. То, что короли хотели бы сохранить в секрете. Репутация Козимо была безупречной, а флорины — полновесными и золотыми. Когда во Франции вспыхнула Прагерия, Карл VII был совершенно голым. Все его королевство принадлежало баронам, только так можно убедить их оставить его королем. И тогда, в качестве залога, он передал Козимо тайну. Во время столетней войны, когда англичане заняли Париж, к нему явилась странная девушка. Она сказала, что послана Богом помочь Карлу. Бедняжка была явно не в себе, но от нее исходила такая сила, что армия поверила, будто она истинно посланница Божья. Она сказала, что ее семья была против того, чтобы кто-то знал о том, кто она такая. Поэтому ей пришлось идти одной, не имея никаких доказательств своего происхождения. Но слов ее, потомка Господа, вполне достаточно. Карл был поражен. Он не поверил девушке, но не смог и окончательно убедить себя, что ее история — выдумка от начала и до конца, потому что на его глазах она творила настоящие чудеса. И она же короновала его в Реймсе. Вы можете себе представить, чтобы Карл Валуа позволил короновать себя простой крестьянке?

— Мне известна история Орлеанской девы, — нетерпеливо махнул рукой Биббиена. — Что это доказывает? Есть какое-нибудь материальное свидетельство того, что Жанна Д'Арк была из тех самых потомков, которых, как вы утверждаете, сэр Ланселот передал под покровительство Дагоберта I?

— Плащаница, — сказал Пьетро почти оскорбленно. — Повторяю.

— Разумеется, это довольно серьезное доказательство м… м… — протянул Биббиена с большим сомнением в голосе. — Однако Плащаница… Послушайте, мессере Пьетро, я буду с вами откровенен. Если даже та Плащаница, которой владеет мадонна Панчифика, и в самом деле — священный покров Господа, то почему о ней нет никаких свидетельств? Почему она передается тайно? Почему Никейский Собор не упоминает ее в ряду других доказательство божественного происхождения Иисуса?

— Вы уверены, что он о ней не упоминает? — Пьетро хитро прищурился. — В тех книгах, что признали епископы, о Плащанице действительно нет ни слова. Но в других — Евангелиях от Фомы, Иосифа Плотника, Марии, Никодима, Египтян — Плащаница упоминается. Да что Плащаница, когда сам факт существования детей Иисуса был отвергнут и отвергается до сих пор! Но когда я стал искать семью Жанны Д'Арк, все подтвердилось! Я нашел двух женщин, мать и дочь. Одна из них, Джованнина, была при смерти, когда я вошел в их дом в Турине.

— Это Джованнина?… — недоверчиво протянул Биббиена.

— Джованнина — мать Панчифики! — выпалил Пьетро. — Она умоляла меня спасти их от «страшного человека», что не дает им покоя всю жизнь, посылая наемных убийц по их следу. И только чудо до сих пор помогало им избегнуть полного уничтожения. Когда она умерла, я похоронил ее, забрал Плащаницу и небольшой ларец с документами. Свитками, письмами… Похоже, их было больше. Часть или утеряна, или у Джованинны были еще родственники, о которых она мне не сказала. Возможно, они хранят свою часть доказательств. Но сейчас Панчифика — единственная, чье происхождение возможно подтвердить!

— Мессере Пьетро, — утомленно вздохнул Биббиена. — Я не силен в теологии и схоластике. И об истории святой церкви имею самые общие познания. Кроме новейшего периода, разумеется. Так что в вопросе истинности притязаний мадонны Панчифики полагаюсь на ваши знания и мудрость. Однако с устройством мирской политики немного знаком. Примите совет от вашего скромного слуги — оставьте все это. Даже если вашему брату каким-то чудом удастся собрать кардиналов на собор, который будет рассматривать ваше доказательство… Нет, о чем мы говорим? Этого просто не может случиться! Ни при каких обстоятельствах. Знаете, откровенно говоря, на вашем месте я постарался бы избавиться от мадонны Панчифики. И как можно скорее. В теперешней ситуации она нас компрометирует.

Пьетро почувствовал себя глубоко уязвленным. Совсем недавно, когда звезда Чезаре была в зените, секретарь относился к затее с христовой картой вполне серьезно. Старший Медичи хорошо запомнил, как Биббиена с улыбкой сказал Джованни: «Я уверую в ее происхождение, если она сможет превратить герцога в императора, подобно тому как ее пращур превращал воду в вино».

Теперь стало ясно, что христова карта бита и вряд ли кто-то теперь решится о ней вспомнить. Кроме, пожалуй…

 

Глава XXXI

ФАТУМ

«Боинг» трясло. Дик смотрел в темное окно иллюминатора и словно рассуждал вслух:

— Но как ты можешь быть со всем этим связан? Тебя хотели вывести из игры. Нейтрализовать. Не убили, ничего не пытались выяснить. Просто привязали к постели и лишили связи с внешним миром, но позволили украсть. Кто же ты в этой партии? Что это за игра? Ты мне правда все сказал? Может быть, еще что-то есть?…

— Дик, честное слово! Больше ничего. Все, что есть!

— Так… — Дик снова погрузился в раздумья. — Кто-то прислал тебе книгу Рабина. Она была в конверте, одно упоминание о котором заставило доктора философии так с тобой обойтись. Что это значит? Кто-то пытался предупредить тебя этой посылкой? Но кто? О чем?… И почему тебя так легко отпустили? По крайней мере, мы обошлись без погони и стрельбы по колесам. С другой стороны, почему они официально не провели это дело в полиции? Или полиция — только прикрытие? Может быть, они рассчитывают, что ты их куда-нибудь выведешь? Ждали, что ты сбежишь? Но кто в таком случае — они? За нами следят, как ты думаешь?

— Знаешь, я вообще сейчас думаю, что это какой-то сон. Может, нелепые случайности? Мы просто принимаем их за какую-то закономерность, не существующую в действительности? Допустим, Рабин написал какую-то странную книгу,— я начал перечислять факты, последовательно загибая пальцы. — Ну и что? Я увидел рекламу этой книги. Ничего странного, на то она и реклама. Плюс кто-то ошибся телефонным номером. Разве такого не бывает? Бывает. Но я почему-то принял все это слишком близко к сердцу.

— Почему-то… — задумчиво повторил Дик.

— А если этот Рабин вообще сумасшедший и все придумал — про еврейский заговор, про этих Князей Изгнания, про Христа, про имя Бога. Или, например, его пытаются убить какие-нибудь фанатики. Кстати, велика вероятность! Вон Сальмана Ружди Хомейни приговорили же к смертной казни за его книгу, оскорбляющую Аллаха. Теперь британские спецслужбы прячут его пожизненно. И с Рабином может быть что-то подобное. Вот его охрана и «нейтрализует», как ты выразился, всех, кто к нему приближается.

— Ага, это ты все правильно говоришь. А книга? — Дик внимательно посмотрел мне в глаза. — Откуда в твоем офисе книга Рабина, тебе же и адресованная?

— Рассылка. Рекламная рассылка, — предположил я. — Может такое быть?

— А зачем тогда тебя «нейтрализовывать»?

— Это действительно странно…

— А почему штемпель Милана, а «обратный адрес» — нью-йоркский?

— Да, ты прав, это не укладывается.

— И наконец, — Дик прищурился, — если это рассылка самого Рабина или какой-то его службы, то почему на него так подействовало упоминание Леонардо?. Или Леонардо у них — кодовое слово? И вообще, ты понимаешь, книга меня эта смущает. Книга!

* * *

— В каком смысле тебя книга смущает? — спросил я.

— Ну, как-то странно она написана! — Дик пришел в возбуждение и даже ударил по подлокотнику кресла. — Может, действительно в этом загадка? В самой книге! Жаль, я забыл ее в самолете. Пока летел к тебе, всю ее по третьему разу перечитал справа налево и слева направо.

— А что странного-то? Что Рабин стравливает разные конфессии?

— Головоломка, — от бессилия, не зная как решить этот ребус, Дик уткнулся головой в спинку впереди стоящего сиденья, — она ведь еще и политкорректная, эта книга. До мельчайшей подробности! Автор напрямую никого не обвиняет. Только факты. Но что автор хочет сказать читателю своей книгой? В нет правых и виноватых. Но зато сила какая-то есть. Зло. Она как катализатор. Сама по себе нейтральна, но, соединяясь с другими, становится разрушительный.

— Не знаю, я ничего, кроме эпиграфа, не прочел, — признался я. — Но, может, ты все-таки что-то преувеличиваешь?

— Нет, не преувеличиваю, — Дик отрицательно покачал головой. — Она складно написана. Любо-дорого смотреть! Но у меня, когда я ее читал, какое-то внутреннее сопротивление возникло. Рабин как паутину плетет. Подробность за подробностью, деталька к детальке. Мелочи все какие-то — заговоры, сговоры, оговоры, подлоги, перевороты, мистификации. Вся история — один сплошной заговор. И люди — не люди вовсе, а какие-то демоны просто в человеческом обличье! Все им только бы что-то урвать, кому-то напакостить, кого-то свергнуть и свою власть упрочить.

— Гнусно, — сказал я.

— Да, именно — гнусно! Именно! — подхватил Дик. — Подходящее слово. И не то что мне не хочется в это верить. Я не могу, не получается. Нельзя в это поверить! Понимаешь? Потому что непонятно — зачем люди так поступают? Ради чего? Непонятно. И когда я к этому своему внутреннему сопротивлению прислушался, я вдруг все как-то совсем по-другому увидел.

— По-другому?

— Да, по-другому, — глаза Дика вспыхнули. — Я вдруг понял, что история — это не множество мелких заговоров, как Рабин говорит, а Рок! Понимаешь, один огромный гигантский Фатум! И не случайный, нет! Знаешь, говорят, — Адам согрешил, и все пошло наперекосяк. А тут не грех даже, тут какая-то фатальная ошибка! Словно бы какая-то небольшая неточность закралась в начальные исчисления. Какая-то мелочь, ерундовина… И дальше, шаг за шагом, эта «мелочь» приводит к катастрофическим последствиям!

Странным образом Дик словно бы озвучивал мои собственные мысли, облекал в слова мои чувства. Я и сам долгое время об этом думал, ощущал где-то внутри, понимал. Что такое история человечества? Бессмысленная, лишенная какой-либо внутренней логики, абсурдная игра случайностей? Люди, защищая свои частные интересы, творят безумие, которое мы потом высокопарно называем историей?

Что такое этот «человеческий фактор»? Сталкиваясь с разными неприятными жизненными ситуациями, я часто говорил себе: ну, чего ждать от этих политиков, чиновников, журналистов, священников, служащих и так далее — все же люди. И это звучало как-то уничижительно — «все же люди». Как Дик сейчас сказал: «Адам согрешил». Но разве не стоит за всем этим какая-то сила?

— Помнишь, сгорел шаттл «Колумбия»? Еще тогда шесть астронавтов погибли…

— Да, конечно, помню, — сказал я, и перед глазами промелькнули обошедшие весь мир кадры видеосъемки — небольшой кусок термообшивки отрывается от корпуса космического корабля, пробивает хвостовую часть, и несущийся в небе гигант, вдруг лопнув как петарда, превращается в груду металла. — В 2003 году, кажется…

— Вот-вот! Казалось бы, маленькая проблема — небольшой дефект обшивки. Но какие последствия! Куда попал этот отвалившийся кусок?! Огромная, умная машина, которая вроде бы должна служить человеку, помогать ему, за мгновение ока превратилась в безжалостную машину-убийцу. Фатум. А помнишь, «Конкорд» разбился? Из-за чего?

— Из-за чего? — я сразу и не сообразил, о чем речь.

— На полосе просто валялась какая-то железяка. Как она туда попала? Кто это знает? Но она попала, а на нее налетело колесо самолета. Вот он разгоняется, набирает скорость, сейчас уже оторвется от земли и взметнется в небо… И вдруг — колесо, эта железяка, рвется резина, огонь, две сотни погибших. Фатум.

«Боинг» затрясло с еще большей силой. Нервно, рывками замигало дежурное освещение. Стюардессы заметались по салону. За окном иллюминатора — темнота, мерцание сигнальных огней и яркие вспышки грозовых разрядов. Мне показалось, что трясущийся фюзеляж, вздрагивающие, натянутые от напряжения крылья самолета, ноющие двигатели стали частью меня самого, ощущались физически.

«Дамы и господа! — раздалось из динамиков. — Пожалуйста, оставайтесь на своих местах! Пристегните ремни! Закройте столики! Сохраняйте спокойствие! Спасибо!»

Самолет клюнул носом, нырнул. Взвыл, словно от адской боли, заскрежетал всеми своими тумблерами и форсунками. Люди инстинктивно вжались в кресла и обхватили одеревеневшими от страха пальцами подлокотники. Внутри салона воцарилась гробовая тишина. И только один детский плач. Плакал ребенок, совсем маленький — непонятно даже, девочка или мальчик:

— Мама! Мама! Я боюсь! Мама!

 

Глава XXXII

ПРЕДАТЕЛЬ

К переправе Форли Пьетро Медичи ехал в настроении мрачной решимости. С ним был небольшой отряд телохранителей Джованни.

— Мост через Ронко уничтожили, — напутствовал его брат-кардинал. — Ты должен сказать Чезаре, что его опоры были повреждены плотами, на которых сплавляли камень для строительства новой базилики Святого Петра в Риме. А для удобства нашего любимого герцога мы устроили паром.

Подъехав к реке, Пьетро увидел, что по обе ее стороны поставили большие вороты. Их приводили в движение быки. Толстые канаты, привязанные по обе стороны от плота наматывалась на ворот, приводя паром в движение. Так можно было бы относительно быстро перетаскивать его с одного берега на другой. Эти простые военные паромы, которые можно был быстро собирать и перевозить с места на место, придумал мессере Леонардо. Борджиа активно ими пользовался.

Старшего Медичи встретил капитан Гуэрра — темнокожий, коренастый, с широким сплюснутым носом. Похоже, некоторым маврам Фердинанд все же позволил остаться в своем королевстве.

— Подозрения не должны быть, — сказал Гуэрра на плохом французском. — Переправа, как делать Кровавый герцог.

— Как вы собираетесь схватить Борджиа? — спросил Пьетро. — Сомневаюсь, что он придет один.

— Военная хитрость, — прищурился Гуэрра. — Наша засада здесь и на другой берег. Отряд еще там, выше, — он показал на небольшую пойму у излучины, густо поросшую тростником. — Если герцог пойдет первым, мы рубить веревки. Герцог будет отрублен от своей армии. Если он пойдет последним, мы остановить паром на середине реки. А вы говорить ему, что заклинило ворот.

Пьетро понял, что в любом случае один из испанских отрядов должен был напасть на Борджиа, когда тот остался бы только со своей личной охраной.

— А если он переправится в середине? — с усмешкой спросил Медичи.

Гуэрра рассмеялся:

— Мы не дурак. Если же герцог в середине, когда на каждом из берегов оставаться по половине его армия, тогда мы атаковать его с воды. Вы так же говорить, что ворот заклинило. Он оставаться в середине реки, никуда не деться. Наши лодки выйдут на веслах и по течению. Схватят его и увезут дальше, где стоять еще один наш отряд. Мы знать хитрость Кровавый герцог. Мы многое предусмотреть и взять много солдат. Мы даже поймать шпиона герцог. Он сказать нам пароль. Мы пускать к герцог голубь. Он будет думать, что все хорошо.

— Как зовут этого шпиона? — Пьетро встревожился. Если он срочно чего-то не предпримет, его надеждам на Чезаре конец.

— Гонзалес — Гуэрра презрительно сплюнул. — Предатель.

* * *

Волнение старшего Медичи нарастало. Ближе к закату на другом берегу Ронко показался авангард герцога. Как и предполагал Пьетро, Борджиа прибыл во главе большого отряда.

Чезаре остановился у воды. Ему подали стрелу, он прикрепил к ней какую-то бумаги, вложил в арбалет и выстрелил.

Стрела вонзилась в землю на расстоянии десяти локтей от Медичи. Его паж подбежал к ней, снял бумагу и подал своему господину.

«Я хочу, чтобы ты переправился на этот берег, Пьетро, и оставался рядом со мной неотлучно, пока мы не прибудем в Милан», — значилось в записке.

Мысленно Медичи вознес хвалу осторожности Борджиа. Хорошо, что тот решил взять его в заложники.

Пьетро спешился. Он ощущал на своей спине тревожный взгляд Гуэрры, который затаился в подлеске вместе со своими солдатами.

Медичи решительно приблизился к плоту. Наконец-то ему повезло. Сейчас он доберется до другого берега и предупредит Чезаре о засаде. Потом расскажет ему все о Панчифике. Скажет, где спрятана Плащаница и ларец Джованнины.

В том, что Борджиа сможет отбить нападение одного испанского отряда, Пьетро не сомневался. Может быть, им удастся бежать под защиту императора Максимилиана? Тот давно ищет повода, чтобы объявить войну папскому престолу. Панчифика и ее документы могут стать таким поводом. Ведь если обнародовать ее тайну, получится, что главная ересь всегда была и остается в стенах Ватикана.

Рев быков вывел Пьетро из задумчивости. Он был уже на середине Ронко. Прямо перед ним, на другом берегу, где стоял Чезаре, возникла какая-то сумятица. Один из быков, словно охваченный приступом безумия, заметался и боднул рогами своего соседа. Мгновение, и разъяренные животные начали дико биться в своей упряжи. Раздался треск. Колесо ворота, не выдержав напряжения, разлетелось на куски. Канаты начали быстро разматываться. Плот, на котором стоял Пьетро, резко накренился. Медичи едва устоял на ногах. Солдаты Чезаре в испуге шарахались от взбесившихся быков.

— Канаты! Держи канаты! — раздался срывающийся голос Борджиа.

Несколько человек кинулись к стремительно разматывавшимся веревкам. Но как только один из наемников схватился за канат, над рекой раздался дикий крик боли. Веревки раскручивались с такой силой, что от трения кожаная перчатка была мгновенно прорвана, а кожа на ладони содрана чуть ли не до костей.

Плот с Пьетро развернуло. Бурное течение сносило его вниз, к остаткам опор поста. Медичи отчаянно закричал:

— Чезаре! Здесь засада!

Но его голос утонул в грохоте воды, ржании испуганных лошадей и реве дерущихся быков.

На другом берегу, там, где был отряд Джованни, погонщики хлестали животных, пытаясь вытащить плот с Пьетро. Ворот дрожал и скрипел от напряжения. На мордах быков выступила пена.

Еще через минуту раздался страшный треск. Второй ворот вывернуло из земли, колесо, к которому были привязаны быки, отлетело в сторону. В ту же секунду Пьетро от удара сбросило в воду. Ничем не сдерживаемый паром налетел на оставшиеся опоры моста и развалился.

Медичи отчаянно взмахнул руками, пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться. Оружие и кольчуга тянули на дно. Течение было таким сильным, что огромные бревна, оставшиеся от плота, вертело словно соломинки. Одно из них, разворачиваясь, с силой ударило Пьетро. Он тут же ушел под воду.

Отчаянно колотя руками и ногами, ему на секунду удалось вынырнуть, но он не успел ни за что схватиться.

— Господи прости… — последнее, что вырвалось из его уст.

* * *

Чезаре наблюдал за гибелью Пьетро молча. Он словно окаменел. Резкие крики и выстрелы пробудили его от забытья.

Из леса во фланг отряду Борджиа вылетели испанские солдаты. Они перегородили обратный путь. От излучины реки к ним спешили лодки, также наполненные солдатами. На другом берегу взвился испанский флаг. Какой-то человек выкатил вперед небольшую катапульту. Зарядил ее и выстрелил.

Раздался громкий свист, воздух качнуло, и рядом с ногами Чезаре грохнулась… голова Гонзалеса.

Борджиа все понял в мгновение ока. Он развернул коня и обнажил меч, надеясь, что ему удастся скрыться. Однако сбоку что-то снова свистнуло. Всадник в блестящей кирасе ловко метнул сеть. Двое копейщиков преградили путь лошади Чезаре. Борджиа вытащил кинжал и резким движением разрубил ячейки сети. Кто-то метнулся под ноги его лошади. Та забилась и упала на бок, издавая предсмертные хрипы.

Чезаре чудом успел перекинуть ногу через седло. Несколько человек в доспехах яростно навалилось на него.

— Держите его! Давайте сеть! — орал всадник в кирасе. — Мы схватили его! Кровавый герцог у нас!

Через несколько минут Борджиа лежал на земле, без оружия и крепко связанный.

— Заткните ему рот, — приказал кирасир. — Не давайте ему говорить. Он хитер как гиена.

Весть о пленении Чезаре быстро разлетелась по берегу. Его наемники перестали сопротивляться. Те из них, кто держался на ногах, теперь думали лишь о том, как спасти свою шкуру. Они беспорядочно разбегались. Испанцы и не думали их догонять.

Быки, из-за которых погиб Пьетро, совершенно успокоились. Они мирно щипали травку в сторонке, к огромной радости своих владельцев.

— Я уж думал, они взбесились. Слава Господу и Пречистой Деве, — крестился один из погонщиков.

— Бог против бесовских машин, — ответил ему второй. — Я слышал, как тут говорили, что эти колеса построил колдун да Винчи, прихвостень «кровавого герцога». Слава Создателю, что он избавил нас от обоих!

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

Максимилиан I Габсбург (1493-1519) — император Священной Римской империи.

«Священная Римская империя» — государство, основанное в 962 году саксонским королем Оттоном I путем захвата Северной и Средней Италии. В X-XIII веках в состав империи входила Германия, большая часть Италии, королевство Бургундия, в вассальной зависимости находилась Чехия. Но власть императора фактически распространялась на часть Германии, в Италии ему подчинялись лишь под давлением силы. Вражда с папами была постоянной. С 1338 года императорский титул получали германские короли уже без коронации в Риме, окончательно отмененной в 1508 году.

С 1438 года, когда императорской короной овладели Габсбурги, вне Германии титул императора все более терял власть и превращался в почетное звание, а «Священная Римская империя» — в эфемерное государственное образование, формальные и фактические территории которого постоянно сокращались.

Максимилиан I, женившись на Марии Бургундской, присоединил к своим владениям Нидерланды и значительную часть Бургундии. В 1493 году стал германо-римским императором. В1496 году его старший сын Филипп женился на единственной дочери испанских королей Филиппа II Арагонского и Изабеллы Кастильской.

Таким образом, в 1500 году кольцо владений Габсбургов почти полностью окружило Францию. Единственной возможностью не дать ему замкнуться было завоевание Италии и установление там своей гегемонии.

 

Глава XXXIII

ЖУРАВЛИ

Не меньше четверти часа самолет вертело как в центрифуге. Наш разговор с Диком прервался. Теперь я разговаривал сам с собой, один на один. Три дня назад, утром, я проснулся с чувством, что лежу мертвый. Четыре дня назад, утром, я проснулся с чувством, что лежу мертвый. Я просыпался с этим чувством и пять, и шесть дней назад — я просыпался с ужасом. А сейчас я чувствовал себя живым! Но в этом не было ни счастья, ни радости, ни ощущения восторга. В этом был ужас еще больший, еще более значительный и неизъяснимый.

Ужас от понимания того, что ты жив, но принадлежишь этому самолету, как принадлежишь этому миру, как принадлежишь этой жизни, в которой ты лишь песчинка, лишь слабая, никчемная букашка, отчаянно цепляющаяся за колеблющийся на ветру стебель. По сути тебя нет, потому что Фатум, огромный, великий, безграничный Фатум довлеет над твоей жизнью мрачной и молчаливой бездной. И ужас не в том, что ты когда-нибудь умрешь, как умирали все до тебя и будут умирать после; ужас в том, что ты жив, но не знаешь, во что тебе верить, кому поклоняться, у кого искать помощи. Ты — один.

Если бы только верить… Верить — значит не бояться. Если ты веришь, ты принадлежишь Вечности. Какая разница, где ты — в жизни или по ту ее сторону? Вечность абсолютна, она стирает границы и различия, в ней нет ни прошлого, ни будущего, а потому нет и страха. Но я не в вечности. Нет. Мой страх убивает мою жизнь и, заглядывая из прошлого в будущее, глодает кости настоящего. И сколько бы я ни силился, ни старался выскочить за пределы своего неверия, скептицизма — я принадлежу миру, а не вечности. А этот мир очень похож на этот «боинг». Верить…

Чудовищный грохот, свист. Самолет затрещал по всем швам, как натянутый ураганом ветер. Я слышу, как ноют на крыльях стальные заклепки. Звук, похожий на взрыв. И вдруг ощущение, словно бы кто-то огромной рукой схватил носовую часть самолета и резким движением выдернул его из фатальной турбулентности. Пассажиры все как один схватили ртом воздух. Несколько душераздирающих женских голосов…

Мгновение в состоянии невесомости. Самолет словно замирает в воздухе и плюхается на живот. Все стихает. Полет продолжается. Несколько секунд тишины. Один неуверенный хлопок. Два. Третий. И вот уже весь салон… Я никогда не слышал такой овации! Никогда! Это что-то невообразимое! Подлинная, спонтанная, льющаяся через край квинтэссенция счастья… Я присоединяюсь к общему хору и тоже начинаю хлопать.

Но вдруг где-то на краю моего сознания возникает недоумение. Еще не понимая причины, я поворачиваю голову на окоченевшей от напряжения шее и вижу, что Дик, сидящий со мной рядом, один во всем этом неистовстве не аплодирует мастерству пилота. Лицо Дика озарено загадочным внутренним светом. Чистое и спокойное лицо. И тут я понимаю, что этот свет, идущий из его глаз, никак не связан с нашим счастливым спасением.

На коленях у него моя книжица с латинскими высказываниями. Она открыта…

 Ibyci grues

— Ибици груэс? Дик, что это значит? — я с удивлением уставился на своего друга. — Никогда прежде его не видел…

— Я, кажется, начинаю понимать, — ответил Дик. Он произнес это еле слышно, продолжая смотреть перед собой и в то же время куда-то вдаль, сквозь предметы. — Легенда об Ивиковых журавлях…

— Что понимать, Дик?!

— Я это увидел. Как вспышка. Вся история человечества — необычная, не такая, какой я всегда себе ее представлял. Понимаешь, приход Христа на эту землю — это как космический Большой Взрыв. До Христа был совсем другой мир. После Него все изменилось. Началась другая, совсем другая история — с великими катаклизмами, падениями гигантских империй, религиозными войнами, фатальными конфликтами целых цивилизаций. Христианство, иудаизм как религиозная система, ислам — все это возникло после Христа. А до Него вообще не было религиозных войн, понимаешь?! Не было!

— Ну как же?… — поразился я. — Разве?

— Да! — воскликнул Дик. — Александр Македонский дошел до Индии, но не ради античных богов, а ради главного своего детища — великой империи. Римляне владели половиной мира, но они не насаждали свою веру другим народам, они воевали просто потому, что были сильнее — в нации кипела кровь, она физически не могла оставаться в прежних границах. Или ты думаешь, что древние египтяне бегали по миру с целью осчастливить «неверных» святым причастием от бога Ра?…

Я улыбнулся странной «английской» шутке Дика:

— Нет, не бегали.

— А теперь посмотри на историю человечества после Рождества Христова. Воинственные крестоносцы, сражавшиеся за абстрактные святыни и погубившие тысячи жизней. Инквизиторы, объявившие монополию на истину веры и уничтожавшие всякое свободомыслие. А Варфоломеевская ночь? Католики с гугенотами. А старообрядцы в православной Руси?… Они себя в церквах живьем сжигали. Правда! Сами! Целыми деревнями — с женами, детьми и стариками! Наконец, подумай о миролюбивых, на первый взгляд, миссионерах, которые погубили целые культуры, крестив аборигенов Африки, Америки и Австралии! И все эти злодеяния — из одного только религиозного рвения! Я уж не говорю об исламе и войнах с неверными!

— Но ислам-то, он же… — я засомневался, что и ислам может стоять в этом ряду.

Дик посмотрел на меня, как профессор на проснувшегося в конце лекции студента, поднял правую бровь, выдержал небольшую паузу и, как я понял, начал цитировать какой-то текст:

— «Творец небес и земли узаконил для вас в религии то, что завещал Ною, что открыли Мы тебе и что завещали Аврааму, и Моисею, и Иисусу: "Держите прямо веру и не разделяйтесь в ней!" Велико для многобожников то, к чему ты призываешь! Аллах избирает к Себе, кого пожелает, и ведет к Себе, кто обращается».

— Аллах?! Я не ослышался?

— Это сорок вторая сутра Корана, — ответил Дик. — Мухаммед не считал себя основателем новой религии. Он был уверен, что продолжает дело Ноя, Авраама, Моисея и Иисуса. Дело единобожия!

У меня похолодело внутри. Я как-то очень образно представил себе один и другой мир. Тот, что был прежде, до Христа, когда у каждого человека, рода, племени был свой, личный бог. Этот личный бог был частью жизни людей — они обращались к нему с просьбами или за советом, они оберегали его, дарили ему подарки. Во всем этом было что-то очень человеческое, трогательное. Можно представить, что эти древние люди воевали за своего бога, но не для того, чтобы заставить кого-то поверить в своего идола, а скорее напротив — чтобы защитить своего бога от чужаков, спасти его. И в этом большое отличие. Это не экспансия веры, это забота о ней…

— Понимаешь, из тезиса, что «Бог един», — говорил Дик, — можно сделать два прямо противоположных вывода. Первый: «Если Бог един, то не важно, какого человек выбрал себе бога. Все равно все поклоняются одному и тому же». Но если кто-то считает, что он обладает Божьим Откровением, в котором подробно рассказано — что правильно, а что неправильно, что делать можно, а чего нельзя, как думать можно, а как думать запрещается, — то в действие вступает второй вывод: «Если Бог един, то вы все должны поклоняться одному, "правильному" Богу!»…

— Слушай Дик, но получается… — я испугался собственной мысли! — Получается, что владеть этим Откровением — значит обладать исключительной властью. Так?

— Именно! — Дик тут же подтвердил мою догадку. — Дальше только вопрос доказательств. Чтобы верить, человеку надо пощупать…

— Так вот почему они ищут потомков Христа! — понял я. — А я-то думаю, зачем они нужны? А оказывается, вот в чем дело! Тот, кто их найдет и докажет подлинность их происхождения, будет утверждать, что владеет монополией на истину!

— Только это будет истина иудаизма, а не христианская, — уточнил Дик. — Для христианина немыслимо, чтобы у Христа были дети. Он же — Бог! Все христианство построено на Его трансцендентальности. И вот поэтому-то Рабин настаивает на том, что христианство — это язычество.

— Почему? — два этих факта не состыковались у меня в голове. — Я что-то не понимаю, объясни.

— Если он это докажет, — пожал плечами Дик, — то получится, что простые христиане — католики, протестанты, православные — все время верили в Иегову. А христианская церковь их только обманывала и тащила в язычество, подсовывая «священные реликвии» и утверждая их прямую связь с трансцендентным, потусторонним миром! Ты представляешь, какой подлог?! Это так можно в один день полмира перекрестить…

— Но как?… — удивился я. — Такое количество людей!

Дик улыбнулся — печально, не изменив серьезного выражения лица.

— Люди хотят верить, — сказал он. — Их не нужно просить или заставлять. Они хотят… В этом все дело. А тот, кто хочет, считай, уже верит. Дальше лишь вопрос выбора религиозного авторитета, оформления веры. Тендер на имя Бога выигрывает тот, у кого прочнее доказательная база. Впрочем, и это не главное. Раньше главным аргументом была сила, а теперь… Теперь информационный ресурс — радио, телевидение, газеты, журналы.

— Это странно, ведь все-таки вера… — усомнился я.

— А что меняется? Мы удивляемся, как император Константин смог обернуть дело таким образом, что еврейский монотеизм превратился в «христианский». Но что в этом странного? В древней Руси крещение языческого народа прошло всего за несколько дней. Причем по тем же политическим причинам, что и в Римской империи. Людей загоняли в воду и объявляли им, что теперь они «христиане». Идолы летели в огонь, а их место на прежних алтарях занимали новые — теперь уже христианские — иконы. А по сути ведь ничего не менялось, только обертка. Был Перун, а стал Господь Бог. Какая разница? Люди хотят верить и не хотят быть убитыми. То же самое и в Риме — храмы Юпитера стали храмами Иисуса Христа, Венеры — Пресвятой Девы Марии, Гефеста — Георгия Победоносца, бога-врача Асклепия — на святого врачевателя Пантелеймона, и так далее. Ничего не изменилось. Людям надо было куда-то ходить со своим желанием верить и со своими страхами. И они ходили теми же дорогами…

— Но для чего Рабину это может быть нужно? — оторопел я.

— А ты представь — христиан перекрестят, мусульман таким же примерно образом обработают… — сказал Дик и посмотрел на меня так, словно ответ мне уже известен.

— Что ж это получится?! — у меня аж дыхание перехватило. — Единая империя?!!

— Единая империя единого Бога, — уточнил Дик. — Это-то и хотел сделать император Константин, когда вводил в Римской империи христианство, но у него не получилось. Теперь, но только с другими героями — Иеговой и родом Давида, — это пытается сделать Рабин. Точнее — те, кто его нанял. А чтобы оградить себя от всяческих подозрений, Рабин обвиняет Константина, хотя следует его плану.

— Но, Дик, это же ужасно… — прошептал я.

— Нет, — так же тихо ответил Дик и показал на лежащую у него на коленях открытую книжку латинских изречений.

* * *

— Легенда об Ивиковых журавлях? — я удивленно уставился на Дика. — Что это значит?

— Ивик — странствующий древнегреческий поэт, — начал рассказывать Дик. — Он жил в VI веке до нашей эры и писал стихи о любви. Можно сказать, что он был античным прообразом средневековых менестрелей. А легенда об Ивиковых журавлях — это история его трагической смерти. Ивик шел в Коринф, он собирался участвовать в театральных — Истмийских — играх. Но по дороге на поэта напали разбойники. Вокруг не было ни души. В последний миг Ивик призвал в свидетели своей смерти пролетавших мимо журавлей. Эти же журавли появились через несколько дней в небе Коринфа, во время праздника. Один из зрителей поднял голову и сказал своему товарищу: «Смотри! Вот они, мстители за Ивика!» Эти слова услышали люди, находившиеся в амфитеатре. Так разбойники выдали себя и были уличены в преступлении. С тех пор, когда говорят о Ивиковых журавлях, подразумевают зло, открывающееся благодаря Божественному вмешательству. Даже если ни один человек не был свидетелем преступления, немые журавли, летящие над городом, расскажут людям правду. Не в результате заговора или подлога, нет. Просто в силу какого-то непостижимого высшего закона…

— Ты хочешь сказать, что тайна Рабина раскроется?

— Я не знаю, — ответил Дик. — Но эта книга никогда меня не подводила. И когда я совсем запутался, она напомнила мне об Ивиковых журавлях.

— Ну и что? — я непонимающе развел руками. — Что это значит?!

— Это значит, что помощь придет оттуда, откуда мы ее не ждем. Вот что это значит. Значит — не нужно загадывать. Нужно действовать…

Я подозвал стюардессу и попросил, чтобы она принесла мне коньяк.

— Знаешь, если бы не эта книжка, то я бы, скорее всего, не встретился с Рабином, — нехотя признался я и ощутил вдруг горечь, похожую на ностальгию, — этого всего можно было и избежать.

— А что тогда выпало?

— Цезарь перед Рубиконом.

— Понятно, — улыбнулся Дик.

— Что тебе понятно?! — я даже разозлился, глядя на его открытое, ясное и спокойное лицо. — Что тебе понятно, Дик?!

— Понятно, что тогда у тебя еще был обратный путь. На-ка, открой, — и он протянул мне книгу.

— Дик, ну зачем?! — чуть не взмолился я, мне вдруг стало страшно.

— Открывай! — призыв Дика прозвучал ободряюще.

Я взял книгу и перелистнул ее…

 Caesar citra Rubiconem

У меня затряслись руки.

— Не может быть, — прошептал я.

Как возможно, чтобы эта книжица — просто несколько листов желтой бумаги, зашитых в кожаный переплет — так с тобой разговаривала?

— Цезарь по ту сторону Рубикона, — перевел Дик. — Ну что? Ты ей все еще не веришь?

— Пути назад нет?

— Нет, — ответил Дик.

За окном темно. Мы летим в Милан. Но невидимый Рубикон уже перейден.

 

Глава XXXIV

ЗАДАНИЕ

Палач плеснул ведро холодной воды на окровавленное бесчувственное тело. На каменной скамье лежал Чезаре. — Я думаю, ему действительно больше нечего сказать, — кардинал Ровенна повернулся к Юлию II. — Его человек, Гонзалес, перед смертью под пытками признался капитану Гуэрра, что той ночью ждал Джулиано и эту ведьму у переправы через Тибр. Однако инженер да Винчи, которому было поручено вывести их из города, так и не явился. А позже ваши люди в Милане донесли, что еретичка все еще у Медичи. Правда, неизвестно, где именно они ее прячут. Мессере Леонардо бежал во Флоренцию. Сейчас он там. Если вы пожелаете, мы можем допросить и его.

Папа покачал головой. Его худое бледное лицо, покрытое глубокими морщинами, казалось высеченным из камня. Наконец он кивнул в сторону полумертвого герцога:

— Отправьте эту падаль к Фердинанду. Только подлечите сначала, чтобы не сдох по дороге.

Гвардейцы положили Борджиа на носилки и унесли.

— Полагаю, нам и в самом деле надлежит прояснить, какова роль инженера да Винчи во всей этой истории, — задумчиво произнес папа.

Кардинал Ровенна невольно оглянулся на пыточный застенок.

— Нет! — Юлий сердито одернул его. — Разумеется, другими средствами.

Ровенна недоуменно приподнял бровь.

Папа высоко ценил своего преданного сторонника, однако в глубине души продолжал считать солдафоном. Юлий был тщеславен до мозга костей. Он хотел стать самым великим понтификом при жизни и оставаться таковым после смерти. Поэтому, едва вступив на престол, сразу сделал заказ величайшему скульптору из всех живущих — Микеланджело. Папа заказал ему свою гробницу. Но это было не обычное помпезное надгробие, как у его предшественников. Это должен был быть отдельный ковчег, украшенный сорока статуями и гигантской фигурой Моисея в пять локтей высотой. Юлий искренне считал себя тем пастырем, что выведет заблудшую церковь на истинный путь, укрепит ее влияние и сокрушит врагов. Двадцать лет он ждал и делал все возможное, чтобы его мечты осуществились.

— Боже, Марчелло, — Юлий обернулся к кардиналу Ровенне, — неужели ты хочешь одним махом перечеркнуть все наши деяния? Ты видел трапезную в миланском монастыре Санта-Мария делла Грацие?

— Да, — непонимающе кивнул Ровенна. — Вы про «Тайную Вечерю»? Хорошая фреска…

— «Хорошая фреска»? Гениальная! Микеланджело и Рафаэлю никогда не сделать ничего подобного! Этот человек обессмертил себя в веках! — раздраженно крикнул папа. — И ты хочешь, чтобы я приказал арестовать его и подвергнуть пыткам?! Чтобы по прошествии веков обо мне говорили: «Юлий II, убийца и гонитель Леонардо да Винчи»?!

— Да Винчи предатель, — упрямо возразил Ровенна. — Он служил вашему врагу Борджиа и, прошу заметить, помог спастись туринской ведьме. Я полагаю, он тоже участвует в заговоре.

— Век спустя никто не будет помнить, кому он служил и в каких заговорах участвовал, — папа с досадой отмахнулся от кардинала. — Не вмешивайтесь в это дело. Я займусь им лично.

Кардинал Ровенна промолчал, но в глазах его ясно читалась обида.

— И что все в нем находят? — ворчал он себе под нос, пересекая внутренний двор Бельведера. Восхищения папы картинами и фресками Леонардо кардинал не разделял. — Маэстро Рафаэль рисует ничуть не хуже, не говоря уже о том, что гораздо быстрее, и человек притом довольно милый. На его фоне заносчивость да Винчи выглядит просто неуместно. Сын служанки и нотариуса, а ведет себя так, будто он Господь Бог…

* * *

Личные покои Юлия II в Бельведере еще не были готовы. Он не разделял пристрастия Александра VI к маленьким уютным кабинетам, набитым диванами, подушками и шелковыми драпировками. Новый папа желал видеть огромные мраморные залы, строгие и холодные, под стать его натуре.

Пока же он занял скромную келью кардинала Пикколомини, что побыл папой всего двадцать дней, и несколько прилегающих комнат, соединенных анфиладой. Первая из них была его личной приемной, вторая кабинетом, третья небольшой гостиной, а четвертая служила спальней.

Войдя, Юлий затворил за собой двери. Неожиданно справа мелькнула тень, и что-то черное с визгом прыгнуло папе на плечи.

Тот судорожным движением отшвырнул нечто в сторону, едва устояв на ногах от сердечной боли.

— Фу-у-х… — громко выдохнул он.

Это была кошка. Черная, гладкая, со злыми желтыми глазами. Настоящая маленькая пантера.

— Черт побери, Франческо, сколько раз я просил не приводить сюда это животное! — разозлился Юлий. — Оно меня до смерти напугало!

Папа прошел через длинный коридор. На его кровати вальяжно развалился черноволосый мужчина с удивительно красивым, правильным лицом. Он был высокого роста, но при этом гармонично сложен. Плотно облегающая темная одежда обрисовывала атлетическую фигуру. Если бы не глаза и мимика, об этом мужчине можно было бы сказать, что он — воплощенная красота.

Глаза у него были черные, большие и продолговатые, с густыми ресницами и тонкими, плавными бровями. Они блестели и лихорадочно перебегали с одного предмета на другой. Четко очерченные яркие губы постоянно кривились, причмокивали, жевали.

— Ты меня звал? — фамильярно спросил он папу, откидываясь назад на подушки и скрещивая вытянутые ноги.

На секунду лицо его перестало двигаться и застыло. Так оно казалось верхом совершенства, а проникновенный взгляд бездонных черных глаз завораживал.

— Тебе придется вернуться во Флоренцию, Франческо, — без долгих предисловий сказал Юлий. — Как скульптор ты здесь вряд ли понадобишься…

Молодой человек зашелся таким диким, истерическим смехом, что папе на секунду стало страшно.

— Для тебя есть задание, — насупив брови, сказал папа.

 

Глава XXXV

ТРАПЕЗНАЯ

— И куда мы теперь? — спросил я, когда мы с Диком вышли из здания миланского аэропорта.

— В трапезную, — ответил Дик.

— В трапезную? Ты проголодался?

Дик рассмеялся и жестом подозвал такси.

— Санта-Мария делла Грацие, — крикнул он.

— Santa Maria della Grazie! — весело отозвался водитель желтой «Alfa-Romeo». — Santa Maria della Grazie! Prego, signore! Prego!

Мы забрались на заднее сиденье машины.

— Дик, откуда ты знаешь, куда ехать? — удивленно спросил я.

— На марке — Леонардо, на штемпеле — Милан. Куда еще ехать, если не в Санта-Мария делла Грацие?

Я посмотрел на Дика с еще большим недоумением.

— «Тайная Вечеря»! Величайшая картина Леонардо! — рассмеялся он. — Она на стене монастырской трапезной Санта-Мария делла Грацие.

— Leonardo! Leonardo! Santa Maria della Grazie! — подхватил водитель и залопотал что-то на итальянском языке.

— Ты понимаешь, что он говорит? — шепотом спросил я у Дика.

— Он говорит, что мы правильно сделали — приехав в Милан, сразу направились в Санта-Мария делла Грацие.

— И почему же?

— Потому что фреска Леонардо святая и чудотворная, хотя Папа так и не считает, — продолжал переводить Дик, то и дело вставляя в монолог водителя слова «си», «грацие» и «даккордо». — Во время второй мировой войны англичане бомбили Милан. Здание трапезной было почти разрушено — рухнули три стены и крыша. Не пострадала только одна стена — с фреской Леонардо. Много еще чудес перечисляет разных…

— А почему папа не считает ее чудотворной, раз такое дело?

— Автор картины — слишком противоречивая фигура, — печально улыбнулся Дик.

— Из-за гомосексуализма? — этот вопрос вырвался у меня сам собой, и я почувствовал себя ужасно неловко.

— В Средние века считали, что у Леонардо сговор с Дьяволом, слишком он опередил свое время, — ответил Дик.— А потом выяснилось, что он якобы был магистром Приората Сиона, каббалистом… В общем, есть на него досье в Ватикане.

Мне вдруг стало холодно. Я запахнул полы куртки и сложил руки на груди. Дик продолжал говорить с таксистом. Под звуки их голосов, ловя краем глаза пейзажи пригородов Милана, я и задремал.

* * *

— Si puo' pagare in dollari? — расслышал я сквозь сон.

— Grazie, arrivederci!

— Просыпайся, приехали! — Дик потянул меня за рукав.

Я открыл глаза и, еще плохо соображая, выбрался из машины. Прямо перед нами высилась внушительная стена из красного кирпича.

— Пойдем! — позвал Дик. — Таксист сказал, что билеты надо предварительно заказывать, но попробуем что-нибудь придумать.

Мы пересекли небольшую площадь перед монастырем и зашли внутрь. Дик о чем-то долго разговаривал с девушкой за стеклянной перегородкой музейной кассы. Он активно жестикулировал, время от времени показывая в мою сторону. Они смеялись, потом лицо девушки стало серьезным…

— Вот! — Дик с удовольствием продемонстрировал два билета. — Сказал, что ты не можешь из Милана улететь — боишься в самолет садиться. Так что мы здесь не просто так, а за благословением.

— И она поверила?

В ответ Дик только повертел у меня перед носом билетами.

— Но придется подождать. Запускают по двадцать пять человек каждые десять минут.

Мы вышли на улицу и расположились на каменных скамейках, стоящих вокруг высоких цветочных клумб.

 

Глава XXXVI

ФРАНЦУЗЫ

После нелепой, трагической гибели Пьетро Медичи Джулиано еще глубже погрузился в свои мистические опыты. Отведенные ему покои он превратил в нечто среднее между алхимической лабораторией и языческим храмом.

Шарль Д'Амбуаз, французский вице-король, не обращал на это особенного внимания. Гораздо больше его беспокоили планы нового папы.

— Досадно, что вы потерпели поражение, ваше преосвященство, — сочувственно сказал он Джованни. — Признаться, ваше избрание было бы для нас очень желательным.

Кардинал Медичи улыбнулся. Похоже, он меньше всех был расстроен своим проигрышем. Биббиена настоятельно советовал ему не говорить хотя бы «я не думал, что за меня вообще кто-то будет голосовать».

— Что это за история с девушкой, которую ваш старший брат, мир его праху, и герцог Валентино якобы хотели сделать папой?— прищурился наместник.

При французском дворе Чезаре Борджиа называли согласно титулу, пожалованному Людовиком.

Джованни притворно беспечно рассмеялся и махнул рукой:

— О, мой бедный брат, упокой Господь его душу, был на грани помешательства, когда его изгнали из Флоренции. Неудивительно, что он попал под влияние Джулиано. А Джулиано… впрочем, вы и сами видите.

Д'Амбуаз понимающе покачал головой. По счастью, он не стал задавать вопросов. У него был свой, весьма надежный осведомитель…

 

Глава XXXVII

РУКОПИСИ

В Милане — зима. Не сказать что слишком холодно. Но когда видишь итальянок преклонного возраста, чинно разгуливающих в норковых шубах, становится зябко.

— Не расходитесь! — скомандовал долговязый, похожий на гнутую спицу, мужчина. — Быстро все сюда! Я хочу успеть рассказать об Атлантическом кодексе, пока у вас все из головы не выветрилось… Майк, тебе отдельное приглашение? Мы входим в музей уже через двадцать минут! Сэм, Брюс, я кому говорю?! Сара, Николь, а вы куда собрались?!

Группа студентов из Соединенных Штатов только что выгрузилась из туристического автобуса и уже готова была разбрестись по площади перед Санта-Мария делла Грацие, но властный голос преподавателя призывал измученную экскурсиями молодежь к интеллектуальной работе. Юноши и девушки — смеялись, шутили, дурачились, подначивали друг друга. Им было не до преподавателя и его «кодекса».

— Господи, как же давно это было! — прошептал я, засмотревшись на этих юных оболтусов. — А кажется, еще пару лет назад… И все чувствуешь себя молодым, даже в зеркало смотришь — не замечаешь. А вот так видишь их, понимаешь, что если им сейчас двадцать, двадцать с небольшим, то родились они в середине восьмидесятых, а значит, тебе… Даже лучше и не думать.

Дик с нежностью посмотрел на меня и дружески толкнул плечом — мол, ничего, не расстраивайся, рано еще себя со счетов списывать.

— Так, прекратили шуметь! — «погнутой спице» удалось собрать в кучу своих студентов. — Кто еще помнит, где мы только что были?

— В библиотеке, — выкрикнул коренастый юноша в синей бейсболке, считая, видимо, что одна его интонация может претендовать на то, чтобы считаться хорошей шуткой.

— Мы были в Библиотеке Амброзиана, а не в библиотеке, Дилан! — огрызнулся преподаватель. На вид ему было лет тридцать-тридцать пять.

— Да, сэр! — ухмыльнулся тот. — В Библиотеке Ам-брозиа-на!

— Вы видели Атлантический Кодекс Леонардо да Винчи, — преподаватель решил больше не диспутировать со студентами. — Это одно из самых крупных собраний рукописей Леонардо. Сколько, вы думаете, могут стоить эти бумаги?…

Гомон в толпе студентов стих. Они задумались. А мне оставалось только подивиться смекалке этого преподавателя. Он смог их заинтересовать!

— Не трудитесь, — улыбнулся преподаватель. — Все равно не ответите. Билл Гейтс готов платить по полмиллиона долларов за лист рукописей Леонардо. По крайней мере такие деньги он выложил в последний раз на аукционе «Кристи». А вы сейчас видели тысячу двести восемьдесят шесть листов, то есть смотрели на две трети миллиарда баксов. Впечатляет?

Толпа студентов воодушевленно загудела и закивала.

— Но ведь это странно, согласитесь… — преподаватель обвел глазами учеников. — Почему люди готовы платить такие деньги за кусок исписанной бумаги? Это ведь не картины, а просто записи.

— Может быть, в них какая-то тайна… — предположила одна из студенток.

— Логично, — согласился преподаватель. — Но какая тайна может стоить так дорого?

— Только тайна личной жизни! — пошутил кто-то из задних рядов.

— Хорошая версия! — подхватил учитель, но эти слова прозвучали с явным подвохом. — Рукописи Леонардо были завещаны другу и ученику художника — синьору Франческо Мельци. Впрочем, после смерти учителя Мелъци зачем-то инсценирует уничтожение рукописей…

— Зачем?! — спросил один из студентов. — Это же целое состояние!

— Брюс, ты спрашиваешь, для кого разыгрывался этот спектакль? Неизвестно, — преподаватель пожал плечами и продолжил: — Полвека о рукописях не было слышно ни слова, хотя их уже начали разыскивать. Зачем и кому они понадобились? Опять-таки неизвестно. Перед самой смертью Мельци объединяет несколько страниц из архива Леонардо и называет их «Трактатом о живописи». Остальные документы оказываются в руках Орацио — юноши, которого Мельци, не имея собственных детей, усыновил. Тот, смекнув, что бумаги «какого-то старика Леонардо» могут стоить неплохих денег, открыл бизнес. Так архив рассеялся. Но примечательно, что к этому времени он уже был изрядно отредактирован. Из многих листов были вырезаны целые фрагменты! Что заставило Мельци так поступить с бумагами учителя, которого он боготворил всю свою жизнь?

— Вы намекаете, что этот Мельци хотел что-то скрыть? — спросила одна из студенток.

— Хотел! — выкрикнул красавчик из заднего ряда, обнимавший за талию сразу двух девушек. — Они все были геями! Его даже судили за содомию! Понятно, что этот Мельци хотел скрыть!

— Майк, светлая идея! — поддержал учитель, но в его голосе проскользнула издевка. — Полагаю, ты в этом неплохо смыслишь!

Студенты рассмеялись. Дав им это мгновение, чтобы они перевели дух, учитель продолжил:

— Но вы зря смеетесь. То, о чем сказал Майк, это распространенная версия. Леонардо действительно был геем и, как шутили современники, набирал учеников в свою мастерскую не по признаку таланта, а за внешние данные. Известно также, что Леонардо вел дневник. И эти дневниковые записи перемежались в его рукописях с научными открытиями и философскими сентенциями. И нет ничего странного, что Мельци мог хотеть вымарать какие-то «скандальные» свидетельства из биографии своего нежно любимого учителя…

— Вот! — обиженно выкрикнул Майк. — А вы ржете! Дураки.

— Только есть проблема… — улыбнулся учитель и снисходительно посмотрел на Майка. — Гомосексуальность осуждалась лишь формально. Отец отдал Леонардо в школу художника Вероккьо, зная, что тот славится во Флоренции своей любовью к мальчикам. Кстати, геев называли в Европе именно «флорентийцами». Многие римские папы того времени открыто жили с юношами. А Юлий II и вовсе передал престол своему любовнику — Льву X. Оба эти папы были хорошо знакомы с Леонардо. Гомосексуалистами были и Боттичелли, и Микеланджело…

— Это его любовные сонеты посвящены юношам? — спросила одна из студенток.

— Совершенно верно, — улыбнулся «спица». — Кстати, нам еще предстоит увидеть в Ватикане Сикстинскую капеллу Микеланджело. Фреска Страшного Суда, занимающая всю алтарную часть капеллы, была написана художником в 1536-1541 годах, по поручению папы Павла III. Все фигуры были изображены обнаженными, включая Христа…

— Голыми? Совсем?! — раздалось из толпы.

— Совсем голыми, — подтвердил преподаватель. — Их «одели» только в 1565 году. Художника, выполнившего эту моральную обязанность по приказу папы Пия IV, Даниэле де Вольтера, прозвали за это «Брагеттоне», что значит исподнишник.

Студенты необычайно развеселились, представляя себе, как какой-то несчастный художник закрашивает причинное место Господа и святых.

— Ну тихо, тихо! — крикнул преподаватель. — В общем, Майк, должен тебе сказать, твоя версия не выдерживает критики.

— Но его ведь даже судили за содомию! — возразил Майк, который, как оказалось, был неплохо осведомлен о подробностях сексуальной жизни художника.

— Судили? — переспросил преподаватель. — Нет, не судили. Допрашивали. Закон против содомии во Флоренции был таким, что осудить за этот «грех» было почти невозможно. Требовалось два свидетеля. Понятно, что против себя никто показаний не даст, поэтому суд должен был отыскать случайных зевак, которые видели «акт» и готовы были бы это подтвердить. Но часто ли вы сами занимаетесь сексом в присутствии двух людей, которые никак в этом не участвуют, а только смотрят и составляют на вас протокол?

Студенты рассмеялись. Из чего можно было заключить, что они делали это нечасто.

* * *

— Дик, — я повернулся к своему другу, — а этот лектор, он все правильно говорит? Это странно.

— Что странно? — переспросил Дик.

— Ну, ведь грех…

Дик посмотрел на меня и улыбнулся:

— С религиозной точки зрения?

— Ну да…

— А ты знаешь, за что Бог сжег Содом и Гоморру? — спросил Дик.

— За разврат. Однополая любовь…

— Нет, ответ неверный, — Дик отрицательно покачал головой. — В Библии написано, что в город пришли два Ангела Божьих. Они просили помощи у горожан, а те вместо помощи решили подвергнуть Ангелов сексуальному насилию…

— Ах, ну да! Вспомнил!

— А ты в курсе, что у Ангелов Божьих нет пола?

Я тупо уставился на Дика. Действительно!

— Содом и Гоморру сожгли за похабное отношение к Божьим посланникам, а не за любовь к мужчинам. В этом «содомский грех» — в пренебрежении Богом. И Христос, кстати, ни разу в Евангелиях не осудил гомосексуальность.

— Да прямо… — не поверил я.

— Не веришь, так возьми и перечитай, — ответил Дик. — Текст «про это» есть только у апостола Павла, а апостол Павел…

— Христа ни разу не видел, — менторским тоном подхватил я, понимая, что Дик скажет дальше.

— Совершенно верно, — кивнул головой Дик, но он уже рассердился и дальше говорил с все возрастающим раздражением. — И вообще, царь Давид любил Ионафана, а Ионафан из любви отдал Давиду свой трон! А Соломон, сын Давида, написал «Песнь Песней» от женского имени: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих»! А Христос и вовсе называет себя «Женихом» и говорит ученикам своим: «Я приду к вам как Жених»! А Иоанн Богослов в ответ на это называет себя «любимейшим учеником» и постоянно лежит у Христа на груди! И вообще…

— Дик, тихо… — прошептал я. — Прости меня.

Я почувствовал себя неловко. Отвел глаза в сторону и случайно заметил Майка. Заметил и понял, что, к своему стыду, мало чем от него отличаюсь.

* * *

— Леонардо, — продолжал тем временем преподаватель, — на многие века опередил свое время. Его изобретения и открытия потрясают воображение, его полотна — подлинные шедевры живописи. Но его тайна остается неразгаданной, Франческо Мельци выполнил просьбу учителя и уничтожил ее. Возможно, что-то осталось в рукописях, именно поэтому их так ценят и разыскивают с таким рвением. Но даже если и найдут?… Что с того? Леонардо хорошо знал Каббалу и умел прятать знание. Глядя в будущее, он представлял себе, во что превратится мир, когда его открытия, его выдумки вроде танков, пушек или самолетов перестанут быть только его фантазией. Он смотрел на своего «Витрувианского человека» — распятого на кресте материи и колесованного духом — и понимал, во что человек превратит свое будущее. Все последние годы своей жизни Леонардо рисовал картины «Потопа», картины гибели человечества. И сейчас вы увидите фреску «Тайная Вечеря». Это главная картина Леонардо. В каком-то смысле это его Страшный Суд…

Преподаватель замолчал, какое-то время смотрел на затихших студентов, а потом показал на здание трапезной.

— Нам пора!

 

Глава XXXVIII

ДАВИД

Усилиями Макиавелли встреча Леонардо получилась пышной. Его чествовали в палаццо Веккьо и разместили за счет города в доме купца ди Барто Мартелли по соседству с площадью Сан-Джованни.

Пьетро Содерини, верховный гон-фалоньер флорентийской Синьории, вручил да Винчи грамоту.

— Отныне вы, мессере Леонардо, почетный гражданин Флорентийской республики, — сказал он с улыбкой, пожимая руку да Винчи своими мягкими пухлыми ладошками.

Улыбка гонфалоньера показалась тому странной. Вымученной, неискренней. Как, впрочем, и большинство других, искажавших физиономии остальных присутствующих. Инженер да Винчи слишком хорошо знал человеческие лица, чтобы отличить истинное восхищение от изображаемого. Пять лет назад, когда его чествовали по случаю завершения «Тайной Вечери», говорили и улыбались совсем по-другому.

Макиавелли не отрываясь следил за печальным лицом Леонардо. Когда городской совет наконец оставил его в покое и позволил сесть за стол, секретарь озабоченно спросил, наклонясь к самому уху мессере:

— Вы хорошо себя чувствуете, мессере да Винчи?

— Да-да… — тихо ответил тот, разламывая маленький ржаной хлебец.

— Что-то не так? — настаивал секретарь.

Леонардо попытался улыбнуться, но глаза его оставались печальными и даже несчастными. Уже три человека со скрытым злорадством и слащавой любезностью, спросили его, что он думает о новой статуе Микеланджело — огромном Давиде в семь локтей высотой. Статуя была монументальна. Леонардо физически ощущал ее тяжесть. Даже тень Давида казалась невыносимо тяжелой.

Последние несколько дней да Винчи не мог думать ни о чем другом, лишь об этом Давиде. И теперь, сидя на пиру в свою честь, он невольно ловил обрывки разговоров.

— Он изготовил его из цельного куска мрамора…

— Испорченного!

— Тот лежал на складах Мария дель Фьоре двадцать лет…

— Никто не мог использовать эту глыбу…

— Никто не мог…

— Микеланджело, вне всякого сомнения, величайший скульптор…

— Микеланджело величайший…

— Микеланджело…

Тонкий, вкрадчивый голос Пьетро Содерини вывел Леонардо из задумчивости.

— Мессере да Винчи, мы просим вас, как гения и великого знатока пропорций, принять участие завтра в совете. Вы, конечно, уже видели статую Давида, которую изваял Микеланджело? Дело в том, что она слишком велика для любого из дворцов и церквей Флоренции. Мы бы хотели поставить ее на улице. Возможно, на какой-нибудь площади. Ваше мнение было бы ценно для нас. Завтра, в два часа пополудни, вы окажете нам честь?

— Да-да… конечно, — кивнул Леонардо.

Тут Макиавелли понял, почему мессере да Винчи так тих и печален.

— Труд скульптора, — заметил Макиавелли как бы невзначай, — сродни работе поденщика. Он проводит целый день в грязи и мраморной крошке. И похож на пекаря или каменщика. В нем нет изящества. Его задача — просто отсечь от каменной глыбы все лишнее. Ему никто не постичь тонкой игры света и тени, мистики цвета, умения сделать плоское объемным.

— Да, — Леонардо вздохнул, — пожалуй, вы правы. Живописец работает в чистоте, тишине и уюте. В красивой одежде, среди прекрасных вещей…

Неожиданно за его спиной раздался резкий и громкий голос:

— Я не боюсь грязной работы, мессере Леонардо.

Да Винчи обернулся и встал.

— Приветствую вас, мессере Буонаротти.

— Приветствую.

Неожиданно Микеланджело протянул да Винчи руку.

Макиавелли с удивлением наблюдал за их пожатием. Похоже, Микеланджело намеренно сдавил ладонь Леонардо с такой силой, на какую только были способны его длинные узловатые пальцы, привыкшие к молотку и долоту. Однако встретил неожиданное сопротивление.

— Учитель может согнуть подкову двумя пальцами, — жеманно шепнул на ухо секретарю Салаино, разряженный как райская птица по случаю праздника. — Остановите их, мессере Макиавелли, они друг другу кости поломают.

— Синьоры, я полагаю, довольно, — мягко сказал секретарь.

Микеланджело сверкнул черными глазами и резко отдернул руку. Потом прошел дальше, задев Леонардо плечом.

— Он довольно уродлив, оттого злобен, — сказал Салаино, посмотрел на свои ногти. — Я слышал, что лекарь, помогая его матери разрешиться от бремени, тянул его за голову. От этого у него один глаз так и остался ниже другого. И горб. Думаю, в этом причина его необыкновенной силы. Горбуны обычно наделены ею сверх меры. Впрочем, он вряд ли способен одолеть вас, учитель, в рукопашном бою или на шпагах. Сила без достаточной ловкости…

— Хватит, Андре, — мягко остановил его Леонардо. — Он великий художник. Не смей так говорить о нем.

Салаино кокетливо пожал плечами и приложил к носу розу.

— Пожалуй, мне пора, — да Винчи вздохнул.

— Уже?! — почти одновременно воскликнули Бельтраффио и Салаино. — А как же танцы?

— Вы оставайтесь, совсем не обязательно вам лишать себя веселья из-за меня, старика. Я быстро утомляюсь от таких блестящих собраний, — Леонардо взял Андре за плечи и усадил его обратно.

Макиавелли открыл рот, чтобы попросить да Винчи остаться, но тот жестом остановил его.

* * *

Когда Леонардо вышел из палаццо Веккьо, на улице накрапывал мелкий дождик. Надев берет и завернувшись в плащ, да Винчи отказался садиться на коня и направился в сторону дома пешком.

Неожиданно кто-то тронул его за рукав.

— Я тоже решил прогуляться. Там стало довольно душно, — сказал Макиавелли, нагнав инженера.

Они шли молча, пока не оказались перед Борджелло, где стояла другая статуя Давида — бронзовая. Та, которую его учитель, Андреа Верроккьо, некогда отлил с самого Леонардо.

В Борджелло заседал Совет десяти. Кроме того, там был главный артиллерийский склад Флоренции.

— Мы можем туда войти? — неожиданно спросил Леонардо у секретаря.

— Конечно, — обрадованно кивнул тот.

— Я хочу увидеть Давида Верроккьо, — кашлянув в кулак сказал да Винчи.

— С удовольствием.

Охрана пропустила секретаря и его спутника внутрь.

Поднявшись по строгой каменной лестнице, они прошли в зал посольств. Давид стоял посередине.

Легкие, плавные черты, улыбка, густые кудри. Изящная поза. Совсем юный мальчик, больше похожий на бога Гермеса. Между ним и огромным каменным изваянием Микеланджело не было ничего общего.

Да Винчи смотрел на себя самого, свою молодость, навек застывшую в бронзе. Потом достал из кармана небольшое зеркало, которым пользовался, чтобы незаметно наблюдать за интересными лицами и делать наброски с них. Взглянул на себя.

— Вы все еще прекрасны, мэтр да Винчи, — тихо сказал Макиавелли, угадав направление мыслей Леонардо. — По-другому, но прекрасны. Однажды очарование юности уступает благородству мужественности…

Да Винчи жестом остановил его:

— Не надо. Я хочу уйти.

Макиавелли послушно сделал несколько шагов к выходу.

— Простите меня, мессере Никколо, — остановил его Леонардо, — но мне сейчас не хочется никого видеть и разговаривать.

Секретарь остановился, с тревогой глядя на своего друга.

— Прощайте, — сухо сказал тот и быстро ушел.

 

Глава XXXIX

ВИТРУВИАНСКИЙ ЧЕЛОВЕК

— Витрувианский человек» — это что-то знакомое. Или я путаю? — спросил я у Дика, глядя в след удаляющимся студентам.

— Нет, не путаешь. Это знаменитый рисунок Леонардо, посвященный принципу пропорции. Там один человек вписан в круг, а другой — в квадрат.

— Распятого на кресте материи и колесованного духом… — повторил я слова долговязого преподавателя, столь тщетно, столь благородно и, видимо, столь же безрезультатно стучащегося в души своих студентов. — И что мы будем делать в этой трапезной?…

— Не знаю, — ответил Дик. — Но ты ведь здесь не был?

— Нет, не был. Когда я был студентом, мы тоже ездили в Италию. Но «Тайная Вечеря», если мне не изменяет память, была закрыта на реставрацию.

— Очень может быть, — кивнул головой Дик.

— И все же, Дик, как эта экскурсия прольет свет на причины случившегося?

— Ибици груэс, — ответил Дик.

— Что — ибици груэс? — разозлился я.

— В какой-то момент появятся журавли, — Дик пожал плечами.

— Здесь?!

— Это неизвестно. Но где-то же они должны появиться. Почему не здесь?

— Ну, Дик, знаешь… — раздраженно выпалил я. — Если так рассуждать, то можно вообще не двигаться с места и рассчитывать на то, что журавли все равно рано или поздно покажутся в небе. Но ведь это же глупо! Меня, может быть, уже Интерпол с собаками разыскивает…

— Тогда тебе тем более нужно быть здесь, — Дик улыбнулся.

— Почему?!

— Ну кто, скажи на милость, догадается искать тебя в монастыре Санта-Мария в Милане?

— Дик, ты все шутишь! А я серьезно! Нужно же что-то делать! Я устал от неопределенности. Ты подумай сам — я не сделал ничего предосудительного, а со мной стали обходиться так, словно я закоренелый преступник, совершивший тяжкое преступление! У меня сорвалась сделка, которая бы обеспечила меня на всю жизнь! Я даже не могу появиться в собственном офисе! Я как беглый каторжник! А ты шутишь и рассуждаешь так, словно бы ничего, ровным счетом ничего не случилось.

— О'кей! У тебя есть другие предложения? — Дик посмотрел на меня спокойно и сдержанно.

— Нет, — сказал я, чуть помедлив.

— И чего тогда? — улыбнулся Дик. — Я понимаю, что ты волнуешься. Но что я могу поделать? У тебя есть конверт со штампом Милана, и все. Мы добрались до Милана. Никакой другой информации у нас нет. Каким должен быть наш следующий шаг? Оказаться в месте, которое более всего связано с Леонардо, потому что именно его автографы на конверте, именно его портрет на марке. Может быть, конечно, я и предлагаю какую-то глупость. Но это та глупость, которой я располагаю. Если у тебя появится какая-нибудь «сумасшедшая мысль», я с удовольствием ее выслушаю, приму к сведению и буду действовать соответствующим образом. Но ведь ее нет…

— Это как сон? Может, я сплю?

— Я стал подозрительно часто тебе сниться! — рассмеялся Дик.

— Да, это странно… — кисло улыбнулся я, хотя в душе оценил шутку Дика. — Пора, наверное, показаться своему психоаналитику.

— А ты ходил к психоаналитику? — Дик явно не ожидал от меня такого.

— Ну, ходил, — нехотя ответил я.

— Не могу поверить, — в словах Дика прозвучало и уважение к моему поступку, и сомнение. — Это тебе помогло?

— Помогло? — задумался я. — Наверное, помогло. Я понял, что всю жизнь вел себя как последний эгоист.

Дик как-то странно улыбнулся — с горечью, но доброжелательно и сочувственно. Кому-кому, а Дику мой эгоизм был знаком не понаслышке.

— Результат не ахти. Но тоже результат, — дипломатично заметил он. — Ну ладно, пойдем ко входу. Время нашей группы.

— Ибици груэс… — тихо прошептал я.

 

Глава XL

ПОРТРЕТ

Быстро дойдя до дома, Леонардо закрылся в своей спальне, открыл записную книжку и стал быстро покрывать ее страницы длинными колонками вычислений, пытаясь найти математическое выражение идеальных пропорций лица.

Потом, медленно водя рукой, словно она действовала сама, не подчиняясь его воле, медленно записал на полях: «Оглядываясь назад, не вижу ничего, кроме сожалений и разочарований. Потрачено столько сил, и почти ничего не сделано».

Леонардо снова взял зеркало и поднес к своему лицу. Потом стал искать в своем огромном архиве рисунок, сделанный им когда-то давно. Эскиз к голове ангела на картине Верроккьо «Крещение Христа». То был автопортрет тридцатилетней давности.

Потом он нашел еще один рисунок времен службы у герцога Сфорца. Неясный, быстрый набросок углем. Лицо вполоборота. Жесткое, с крепко сжатыми губами. Леонардо механически отметил определенное сходство с Буонаротти. Многого хотелось, все удавалось… Последняя встреча с матерью все изменила. Она стала водоразделом его жизни. С того дня он более не свободен. Он должен оберегать Панчифику…

Да Винчи опять взял зеркало. Уголки его рта и глаз опустились. От носа к подбородку бежали длинные глубокие морщины. Кожа лица утратила нежность и упругость. В бороде и волосах появилась проседь.

А теперь и его величие творца померкло, раздавленное тенью колосса Микеланджело. Время пролетело незаметно. Леонардо снова погрузился в математические расчеты. Как обычно поступал в минуты тоски или тревоги.

Около полуночи вошел Салаино. Он был в одной шелковой рубашке и бархатных штанах, сплошь покрытыми винными пятнами. Андре был сильно пьян.

Он развязно стянул с себя рубашку, обнял своего учителя сзади за плечи и прижался щекой к его уху:

— Три дня назад я взял у вас пятьдесят дукатов. Надеюсь, вы не сердитесь?

— Хорошо погуляли? — сухо спросил Леонардо.

— Хорошо. Хотите, завтра поедем кататься? У восточной границы Флоренции стоит бродячий цирк. Есть уроды. Вам понравятся.

— Нет, мне не хочется.

— Мне остаться?

— Нет.

— Позвать кого-нибудь другого?

— Нет.

Салаино пожал плечами и ушел спать.

 

Глава XLI

ГАЛЕРЕЯ

Перед тем как попасть внутрь трапезной, экскурсанты совершают своеобразный круг почета. К зданию пристроена стеклянная галерея, состоящая из отсеков, каждый из которых служит своего рода накопителем для групп посетителей, отделенным от соседней, такой же части галереи закрывающимися на ключ дверями. Насколько я понял, эта сложная система обеспечивает безопасность — просто так в трапезную не попадешь, а главное — это поддержание специального микроклимата, защищающего фреску от окончательного разрушения.

Мы оказались в группе пожилых финнов — с гидом их было только двадцать три человека. Медленно по стеклянной галерее, переходя из одного отсека в другой, мы продвигались ко входу в трапезную.

— Ты не удивляйся, сейчас от изображения осталось не более трети, — шепотом сказал Дик. — Леонардо воспользовался необычной техникой. Он рисовал «Тайную Вечерю» не в афреско, как это обычно делают, нанося фрески, а темперой. Считается, что Леонардо выбрал этот способ, чтобы иметь возможность вносить изменения в картину. В случае традиционной техники художник рисует прямо по грунту и должен это делать очень быстро, пока грунт не затвердел. Как только это произойдет, уже ничего изменить нельзя. Можно только закрашивать, заново класть грунт и рисовать повторно…

— Дик, ты понимаешь финский?

— С чего ты взял? — удивился Дик.

— Ты переводишь их экскурсовода…

— Да нет! — тихо рассмеялся Дик. — Это общеизвестные факты.

— А-а-а… понятно.

— В общем, Леонардо ошибся. Для того, чтобы темпера легла на стену, он придумал особенный грунт, состоящий из смолы и мастики. Леонардо хотел таким образом защитить картину от влаги, поскольку монастырь находился в низине и страдал от ливней и наводнений. Но оказалось, что такой грунт впитывает соли, вымываемые жидкостью из каменных стен, они-то и разъели картину. В результате первые реставрационные работы своей фрески производил сам Леонардо — после наводнения 1500 года. Потом здание еще неоднократно затапливалось. Некоторые «реставраторы» заменяли изображения Леонардо собственными рисунками, эти слои удалили только в середине XX века. А изначально краски были яркими, сочными. Сейчас ты увидишь Христа, он одет в одежду двух цветов — красного и синего.

— Это что-то символизирует? — спросил я.

— Да, это символ небесных стихий — огня и воды. Небо изливается на землю — или массами воды, во время Потопа, или огнем — так было с известными городами и будет в будущем, если верить Апокалипсису. Так вот, я к тому, что сейчас оба цвета выглядят бледными, но раньше, по воспоминаниям очевидцев, красный на Христе буквально горел, а синий, казалось, струился. Но утраченные краски — это не единственное несчастье картины. Какое-то время трапезная использовалась как конюшня…

— Как конюшня?! — мне стало жутко от такого варварского отношения к картине Леонардо.

— Да, — подтвердил Дик. — Кроме того, монахи прорубили в центре стены отверстие для дополнительного входа в трапезную. Так что теперь у Христа на изображении нет ног. Это мы знаем, что Леонардо был непревзойденным гением эпохи Возрождения. А тогда, в его время, — он был одним из множества художников. Ты можешь себе представить, что какой-нибудь современный муниципалитет закажет роспись для своего зала заседаний одновременно у Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонаротти?

— Нет, — уверенно ответил я. — Это бы разорило даже нью-йоркскую казну!

— Вот, — улыбнулся Дик. — А флорентийскую Синьорию это не остановило. Кстати, потом еще допекала Леонардо требованиями вернуть деньги за незаконченную фреску…

— Она сохранилась?

— Что? «Битва при Ангиари»? Нет, ее сбили. А стены спустя полвека разрисовал Вазари — художник и по совместительству — первый биограф Леонардо. Леонардо, кстати, он лично не знал, книгу написал спустя полвека и наделал в ней несусветное число ошибок, с которыми до сих пор ученые разбираются. «Евангелие о Леонардо» получилось фантастичным.

— Ты намекаешь на библейские Евангелия?

— Ну а ты думаешь! — развел руками Дик. — Их-то писали вообще спустя два столетия! Ни одного очевидца уже не было в живых, да и способы хранения информации явно были хуже…

— Странно все это…

— Это сейчас для нас Леонардо — это Леонардо. А для современников он был «неудобным исполнителем», срывающим сроки сдачи работ. В реальной истории все иначе, все по-другому, а не так, как нам кажется спустя столетия. Конюшня в помещении с фреской Леонардо для истории — обычное дело. Остается только удивляться, почему Леонардо завершил «Тайную Вечерю», ведь этот монастырь, конечно, не мог заплатить ему адекватный гонорар.

Я повернул голову и увидел на стене стенд, сам того не заметив, зачитался:

«Обвинить Леонардо в медлительности мог только человек, который совершенно ничего не смыслил в работе гения. Леонардо написал свое великое творение за три года, даже меньше. И весь этот срок картина не выходила у него из головы. Итальянский писатель Маттео Банделло, который в детстве посещал монастырскую школу и наблюдал Леонардо за работой, описывает его так: "Он часто приходил в монастырь на рассвете… Торопливо взобравшись на леса, он прилежно трудился до тех пор, пока наступившие сумерки не заставляли его остановиться; при этом он совершенно не думал о еде — так был поглощен работой. Иногда Леонардо оставался здесь дня на три-четыре, не притрагиваясь к картине, только заходил и по несколько часов стоял перед ней, скрестив руки и глядя на свои фигуры так, будто критиковал самого себя. В полдень, когда стоящее в зените солнце делало улицы Милана безлюдны, я видел, как он торопился из дворца, где он работал над своей колоссальной статуей, не ища тени, самой короткой дорогой, в монастырь, чтобы добавить мазок-другой своей картине, после чего немедленно возвращался"». — Пойдем! — позвал Дик.

Я посмотрел в его сторону и понял, что работник музея открывает последнюю дверь перед входом в трапезную. У меня почему-то вдруг отчаянно заколотилось сердце и сами собой обмякли ноги. Настоящая история… Я стою перед залом, в котором Леонардо да Винчи несколько лет рисовал «Тайную Вечерю».

 

Глава XLII

БРАТЬЯ

Пьетро Содерини — верховный гонфалоньер флорентийской Синьории — внешне очень мало походил на своего брата — Франческо. Того самого епископа, которого Леонардо спас под стенами Монтефельтро от наемников Борджиа.

Пьетро был тучным, белым, рыхлым, медлительным. Думал он подолгу и очень основательно. Любил повторять цитату из Екклесиаста, что «осторожность — высшая из добродетелей». К авантюрам своего неугомонного брата относился очень плохо. Однако обойтись без него не мог.

— Ты бы откупался от всех и вся, пока во Флоренции оставалось бы хоть сколько-нибудь золота! — ругал его Франческо.

И действительно, только бурная дипломатическая деятельность епископа спасала флорентийскую казну от полного опустошения.

— Кстати, раз уж ты заговорил об экономии, — желчно сказал Пьетро, — то объясни мне ради Христа, почему мы должны не только сделать заказ этому заносчивому ублюдку да Винчи, да еще выплатить ему такой огромный аванс за небольшую и, в сущности, несложную картину?

— Ты плохо разбираешься в живописи, мой дорогой брат, — глаза епископа Содерини стали злыми и холодными, — а еще хуже в политике. Не ты ли хотел выкупить у Чезаре ту бродяжку за сто тысяч золотых?

— Я, но ведь ты сказал… — начал оправдываться Пьетро.

— А ты знаешь, где она теперь? — епископ скривил рот.

— У Медичи, полагаю… — неуверенно развел руками верховный гонфалоньер.

— Ты уверен? А может, ее убили после конклава в Риме? А может, ее выдали папе? Может, Чезаре успел спрятать ее в Урбино? Может, она у французов! Может, подохла на полпути от римской лихорадки! Мы не знаем! А этот ублюдок, как ты его называешь, возможно, знает! И мы будем платить ему, давать заказы, причем новых можешь не выдумывать. «Битву при Ангари» он будет рисовать лет десять…

— Десять? — нахмурился Пьетро. — Послушай, допускаю, что это, конечно, и мелкий для тебя вопрос, но что мы повесим в ратуше? Ведь стена…

— А-а-а… — бессильно махнул рукой епископ. — Сделай заказ и Микеланджело тоже.

— Но он сейчас работает над заказом папы… — недоуменно приподнял брови Содерини-старший.

— Это не важно. Как только мессере Буонаротти услышит, что его соперник мессере Леонардо, то вцепится в этот заказ как клещ. Я не удивлюсь, если он за неделю напишет твою драгоценную «Битву».

Пьетро задумчиво потер подбородок.

— А сколько он возьмет? Это же двойной расход…

— Пьетро! — раздраженно закричал на него епископ. — Какой же ты болван! Уясни для себя, что мессере да Винчи ты платишь за другое. Ясно?

— Вообще-то за одно и то же, — обиделся верховный гонфалоньер.

Епископ издал неопределенный звук, похожий на мычание.

— Ты всегда говоришь загадками, Франческо! — начал оправдываться Пьетро. — Если бы ты объяснял понятнее…

— Если бы ты был хоть чуть-чуть умнее! — яростно выкрикнул епископ и треснул кулаком по столу.

— Ты не смеешь оскорблять меня в моем собственном доме!…

В детстве братья Содерини постоянно дрались — до крови и синяков. А теперь их слуги деликатно делали вид, будто не слышат той оглушительной площадной брани, которой глава совета и его преосвященство покрывают друг друга.

Когда разъяренный епископ оставил своего брата, тот крикнул ему вслед:

— И если твой хваленый да Винчи не выполнит работу в срок, я все равно потребую, чтобы он вернул городу деньги! Довольно с нас его выходок!

 

Глава XLIII

«ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ»

Благоговейный трепет — никогда не знал, что это такое. Несколько раз в жизни испытывал восхищение, знаю, что такое восторг и очарование, но сейчас это было что-то другое, нечто неизъяснимое.

Огромное полотно, во всю стену. Изображение как будто висит в пространстве, продолжаясь вдаль, словно и нет никакой стены, словно оно и не нарисовано вовсе, а отражается от гигантского небесного зеркала, замерло и мерцает в подвижном воздухе предрассветного утра.

Абсолютная тишина. Экскурсовод сделала паузу и, выждав, пока посетители придут в себя и переведут дух, представила женщину, стоящую у барьера перед картиной. Та стала рассказывать что-то по-итальянски, гид вторила ей по-фински. Но мне казалось, я ничего не слышу. Тишина.

— Что Он им только что сказал? — прошептал я.

— «Истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня», — шепотом ответил Дик.

— Но какая светлая… Какая поразительно светлая картина… Лицо Христа едва различимо. Но во всем внешнем облике Спасителя — Его позе, положении рук, наклоне головы — какое-то поразительное спокойствие. Идеальный, направленный вверх треугольник… Апостолы, напротив, напряжены, их жесты говорят о смятении, о душевной панике. Но Он — Христос — укутанный огнем и водой, абсолютно спокоен. Таким, наверное, должно быть счастье. Так оно должно выглядеть.

— Он не боится смерти, — прошептал я.

Я не сказал — кто, кого я имею в виду, но Дик понял и улыбнулся:

— Он же — Бог.

— Так, значит, не было жертвы… — эта мысль пронзила меня. — Он не мог умереть, Он не испытывал страданий…

— В V веке учение о божественной природе Христа, провозглашенное константинопольским архимандритом Евти-хием, получило название монофизитство, — прошептал мне на ухо Дик. — Евтихий утверждал, что все человеческое в Христе — только видимость, а следовательно, Бог не испытывал на Кресте боли и не умер на нем. Четвертый вселенский собор в Халкидоне осудил монофизитство, но…

— «Истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня», — повторил я. — Это они жертвы…

Я смотрел на картину Леонардо и не верил своим глазам. Спокойный, уверенный, хотя и едва различимый образ Христа… И Его голос, Его голос в моей голове!

«Вы хотели свободы воли? Вы хотели быть Царями Земными? Что ж, Я не прятал от Адама плоды Древа Познания, Я не буду прятать от вас и тело Иисуса. Делайте что хотите. И по делам вашим да будет вам»…

А вокруг Него люди — они повскакивали с мест, кто-то потянулся к Христу, кто-то — отпрянул. Они исполнены ужаса!

«Нет, Господи! — кричат они. — Как Ты мог такое подумать?! Это не мы! Мы не хотели, нет! Помилуй, Господи!»

«Истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня», — отвечает на это Бог.

— Это они жертвы… Ибици груэс…

 

Глава XLIV

ИСПАНЦЫ

Вечером в замке Медина-дель-Кампо собрался Королевский совет Испании.

Центральное тронное место занимала королева Изабелла Кастильская. Папы называли ее «Католической», мавры и евреи — «Кровавой». Простой народ прозвал пылающие по всей стране костры инквизиции «цветами Изабеллы».

Рядом с ней, по правую руку, сидел ее муж — Фердинанд Арагонский. Изабелла вышла за него, чтобы объединить враждующие династии — Кастильскую и Арагонскую, — ас ними и всю Испанию под своей властью. Только путем ожесточенного политического торга Фердинанду удалось добиться договора, в котором супруга признавала его королем, а не принцем-консортом.

Кроме того, Изабелла была кузиной Фердинанда, и на их брак требовалось разрешение папы, которое они попросту подделали. И только спустя десять лет силой, угрожая бросить свои войска на Сиену, вынудили Сикста VI признать поддельное разрешение подлинным.

Королева была маленького роста, с широкими плечами и жирной спиной, опустившейся грудью и чересчур толстыми руками. Ее белое оплывшее лицо с ноздреватыми порами выглядело усталым и сердитым. Редкие, похожие на подгнившую солому волосы. Только слезящиеся от усталости водянистые выпученные глаза были живыми и внимательными.

Говорил архиепископ Карильо, советник и доверенное лицо Фердинанда:

— Это крайне неосмотрительно — предоставлять нашему пленнику свободу, да еще ставить его во главе войска. Где гарантии, что в разгар боя он не перейдет на сторону французов?

— Только так мы можем проверить правдивость его слов, — возражал Фердинанд. — Слишком многое от этого зависит. Если он оставит войско, его место тут же займет капитан дель Кастальо. А мы будем знать: те невероятные сведения, что он сообщил нам о планах кардинала Медичи, — ложь. К тому же синьор Борджиа известен талантом полководца. Было бы неразумно не использовать его способности.

Королева еще больше сморщилась, откинулась назад в кресле и поманила рукой одну из своих фрейлин. Та немедленно поднесла ее величеству незаконченную вышивку. Изабелла взяла ее и бесцеремонно воткнула иголку в глаз святого Иеронима. Вышивание помогало ей сосредоточиться и унять беспокойство.

Кардинал Мендоса, организовавший избрание Юлия II и самый близкий советник королевы Изабеллы, взял слово.

— Мы спасли герцога от верной смерти, потребовав у кардинала делла Ровере его выдачи в обмен на поддержку на конклаве. Разумеется, мне известно, что Борджиа — великий обманщик и не задумываясь нарушит слово, если это в его интересах. Но сейчас быть нашим верным союзником и вассалом — лучший выход для Чезаре. Я полагаю, нет причин сомневаться в нем. Сведения, что он предоставил, весьма ценны. Со дня на день я жду вестей от своих агентов в Милане и Флоренции, чтобы удостовериться в правдивости Борджиа. И не забывайте, он знает о состоянии дел во французской армии больше, чем кто-либо другой.

Королева не сказала ничего, но иголка в ее руках замелькала быстрее.

Совет ожидал решения Изабеллы.

— Приведите узника, — наконец изрекла она, не поднимая головы от шитья. — Я желаю говорить с ним.

Капитан дель Кастальо мгновенно бросился исполнять приказ.

Кардинал Мендоса и архиепископ Карильо недоуменно переглянулись. По опыту они знали, что, когда королева хочет принять решение наперекор их советам, она всегда тянет время.

— Ваше величество, нет необходимости вам допрашивать его повторно… — начал было Мендоса.

Изабелла повернула голову и одарила кардинала таким взглядом, что тот тут же смешался и замолчал.

Примерно через двадцать минут в зал вернулся дель Кастальо. Он был бледен как полотно.

— Узник исчез, — с усилием выговорил он.

— Что?!! — кардинал и архиепископ одновременно вскочили со своих мест.

— Чезаре Борджиа бежал, — тихо, но отчетливо повторил капитан.

 

Глава XLV

ОБМОРОК

— Это обморок…

Я открыл глаза и увидел тревожное лицо склонившегося надо мной Дика. В глазах туман. Изображение плывет.

— Может быть, надо вызвать врача? — спросил женский голос с сильным акцентом.

— Что… Что со мной?…

— Он приходит в себя, — сказал Дик, его лицо озарилось. — Слава богу! Нет, я думаю, обойдется. Обойдется…

— Дик, где я?…

— У тебя был обморок, — прошептал Дик. — Мы вынесли тебя из трапезной. Не беспокойся. Все в порядке.

Я приподнялся на локтях. Вокруг несколько человек, стойки с открытками и сувенирами. Я лежу на небольшой кушетке.

— В каком отеле вы остановились? — спросил тот же женский голос.

Я чуть повернул голову и увидел девушку. Высокая, стройная, в элегантном обтягивающем платье. Потрясающе красивая — как ангел, словно изображение с античной камеи.

— Еще не успели, — ответил Дик. — Приехали сюда сразу из аэропорта. Но ничего, мы что-нибудь подыщем…

— Нет, ему сейчас нельзя двигаться. Он ударился головой, — возразила девушка. — Я живу всего в двух кварталах отсюда. Если вы не будете против, он может немного отлежаться у меня, а потом вы уже решите, что будете делать дальше.

— Это очень любезно с вашей стороны, но все-таки… — Дик смутился. — Не хотелось бы вас утруждать.

— Вы меня никак не стесните, — улыбнулась девушка и протянула Дику руку: — Франческа.

— Дик.

Они пожали друг другу руки.

— Вы тогда подождите минуту, я найду такси, — сказал Дик и выскочил на улицу.

Я медленно приходил в себя и еще не вполне отдавал себе отчет в том, что со мной происходит. Удивительная девушка Франческа… Она словно бы сделана из воздуха. Движения изящные и в то же время с какой-то удивительной внутренней силой. Я залюбовался, глядя на ее фигуру, будто вычерченную в проеме высокого окна.

— Вы сможете подняться? — спросила она, вернувшись ко мне.

Миндалевидные большие карие глаза на белом как мрамор лице. Тонкий нос, не пухлые, но необыкновенно чувственные губы. Длинные, вьющиеся, почти черные волосы.

— Я?…

Она только улыбнулась.

— Да, я смогу. Конечно! — сказал я и попытался встать с кушетки.

Меня тут же повело, и, едва оказавшись на ногах, я снова чуть не упал. Франческа подхватила меня и помогла сесть.

— Пожалуйста, не торопитесь… — попросила она. Тонкая бровь изогнулась — не то от удивления, не то от смущения. — Вы сейчас не в том состоянии, вы пережили шок. Вы ведь что-то увидели или услышали, да?…

— Такси ждет! — отрапортовал Дик, появившись в дверном проеме. — Давай, аккуратно…

Дик взял меня под руки и повел на улицу. Я обернулся. Франческа шла за нами следом. Сосредоточенное лицо и удивительный, провидческий взгляд — она словно увидела мое прошлое и вглядывается теперь в мое будущее.

 

Глава XLVI

БАЯРД

— Черт возьми, кто вы? Кто вас послал? — Борджиа остановил разгоряченную лошадь и уставился на своего спасителя. — Вы что, не могли дать мне веревку подлиннее? Та, которую ваши люди передали, оказалась, по меньшей мере, на пять локтей короче, чем надо! Мне пришлось прыгать! Кажется, я повредил ногу и сломал ребро.

— Простите, ваша светлость, — незнакомец самодовольно подкрутил ус. Он был в простых легких доспехах из плетеной кожи, без каких-либо опознавательных знаков. — Я Пьер Террай барон де Баярд. Меня прислал Шарль Д'Амбуаз, наместник его величества Людовика в Милане, по просьбе кардинала Джованни Медичи. Мне поручено проводить вас до Наварры, к вашей супруге. С нами мессере Паре, лекарь. Он осмотрит вас, если позволите, прежде чем мы поскачем дальше. Мои люди собьют со следа погоню. У нас есть в запасе пара часов, чтобы оторваться. Если успеем добраться до Порто-Боу быстрее королевского герольда, что уже небось скачет с приказом не выпускать ни единого судна, значит, вы действительно сбежали.

— Как вы умудрились подкупить стражу? — спросил Чезаре, спешившись.

— Это всего лишь вопрос цены, — Баярд улыбнулся во весь рот.

Борджиа сменил гнев на милость.

— Я очень много о вас слышал. И если честно, по-другому себе представлял, — буркнул Чезаре, окидывая своего спасителя оценивающим взглядом. — Это правда, что вы в одиночку удерживали переправу Олоне в течение трех часов против двухсот всадников?

— Не три, а три с половиной, черт возьми! — хвастливо ответил Баярд. — И мог бы оставаться там и дальше! Подмога пришла слишком быстро. Де Юрфе испугался, что вся слава, как обычно, достанется мне одному.

О капитане Баярде ходили легенды как о непобедимом великане и безрассудном храбреце. Обычно барона описывали как здоровенного детину с гигантскими кулаками и добродушным лицом. На деле же Борджиа увидел перед собой коренастого коротышку довольно задиристого вида, рыжие усы которого нахально топорщились в разные стороны. Таких хвастунов и бузотеров можно встретить в каждом трактире. Разве что глаза умные, цепкие и хитрые.

Капитан ненадолго оставил Чезаре наедине с лекарем. Тот наложил тугую повязку на грудь герцога, так что тот едва мог дышать. Правда, боль в боку сразу уменьшилась.

— Нога, к счастью, цела, — заключил мессере Паре, осмотрев конечность герцога. — Ушиб и небольшой вывих. Я наложу вам мазь, чтобы не так болело. Постарайтесь не нагружать ногу хотя бы какое-то время…

Снова оказавшись в седле, Чезаре с любопытством огляделся. С чего бы Джованни присылать за ним целый отряд? Да еще во главе с самим Баярдом? Уж не собирались ли Медичи в крестовый поход против Рима?

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

Джулиано делла Ровере (1443-1513) — кардинал Ости, племянник папы Сикста IV — вступил на папский престол в 1503 году под именем Юлия II.

Имя Юлий принял в честь Юлия Цезаря, в котором видел идеального монарха-тирана. Сразу после избрания на конклаве открыто заявил, что его главная цель — «восстановление могущества римского престола». Для ее достижения он намеревался создать независимое церковное государство и распространить его гегемонию на всю Италию. Осуществить эти планы можно было, лишь изгнав французов и немцев. Ради этой цели Юлий II продолжил создание регулярной папской армии, начатое Александром VI Борджиа.

22 сентября 1504 года, потерпев поражение в битве при Гарильяно, Людовик XII уступил Неаполитанское королевство Испании, что значительно усилило ее позиции в Италии. Опасаясь, что союз папы Юлия II и Фердинанда Арагонского приведет к полной утрате итальянских владений Франции, Людовик XII инспирировал несколько попыток переизбрания папы. Самые крупные: Собор кардиналов-схизматиков в Сиене и Пизанский конклав. С целью ослабления власти Юлия II французские агенты способствовали освобождению Чезаре Борджиа из испанского плена.

 

Глава XLVII

ПОСТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ

Мы поднялись на второй этаж старого миланского дома. Франческа повернула в замке ключ и отперла тяжелую деревянную дверь.

— Проходите, — сказала она. Едва мы вошли, из дальней комнаты выкатилось инвалидное кресло, в котором сидел пожилой мужчина — слегка сгорбленная спина, аккуратные усы и борода, крючковатый нос, большие, как у Франчески, глаза за круглыми стеклами очков. На коленях у него лежала книга.

— Папа, это мои американские друзья, — сказала Франческа, представляя нас своему отцу. — Извини, что не предупредила…

Дик не американец, а англичанин, но сам он не стал поправлять девушку, у меня же просто не было сил.

— Ничего страшного, — на безукоризненном английском языке ответил старик и поднял руку в латинском приветствии: — Рад вас приветствовать, господа!

Дик ответил учтивым поклоном:

— Boun giorno, signore!

Я заметил, что мой друг забеспокоился. Он не ожидал, что своим визитом мы доставим Франческе столько хлопот и вдобавок ко всему потревожим ее престарелого и больного отца. Но я, оглянувшись по сторонам, почему-то очень обрадовался. Все здесь дышало уютом настоящего дома и подлинной стариной. Было приятно думать, что Франческа живет в такой красоте.

— Моя дочь видит людей насквозь, — продолжал старик, приближаясь к нам на своем инвалидном кресле на электроаккумуляторах. — Поэтому, если она вас пригласила, это, поверьте, лучшая рекомендация. Синьор Вазари, — старик кивнул головой. — Располагайтесь.

— Синьор Вазари, — медленно повторил Дик. — Очень рад.

— Проходите, проходите! — старик поторопил застывшего на месте Дика.

Франческа провела нас в ближайшую от входной двери комнату и показала мне просторный кожаный диван.

— Вот, вам нужно прилечь, — сказала она, протягивая мне плед и подушку.

На стенах висели картины в тяжелых, потемневших от времени рамах. В углах комнаты расположились старинные книжные шкафы темного дерева, за стеклянными окнами которых виднелись корешки потертых переплетов.

Франческа подошла к отцу, наклонилась и что-то шепнула ему на ухо.

— С вашего позволения, мы вас оставим, — сказал синьор Вазари.

— Я сейчас принесу горячего чаю. Вы будете? — спросила Франческа, уже закрывая за собой дверь.

— Да, спасибо… — поблагодарил я.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Дик, когда мы остались одни.

— Голова ужасно кружится…

* * *

Я заснул мгновенно, едва моя голова коснулась подушки. Даже не заснул, а вновь лишился сознания. Лишь в последнюю секунду перед моими глазами пронесся образ Франчески — ее долгий, испытывающий взгляд, ее длинные, вьющиеся волосы, ее изящная фигура, вырезанная светом на фоне высокого, узкого средневекового окна, ее нежный и глубокий голос: «Вы ведь что-то увидели или услышали, да?»

Откуда она узнала?!.

 

Глава XLVIII

СКИТАЛЕЦ

Тревожась за сохранность своих тайн, Джованни почти поселился в монастыре святого Иоанна, у дяди Джулио. И что хуже всего — стал вести привычный для себя образ жизни. Дядя был в отчаянии. Теперь он боялся, что папа Юлий II лишит его сана за укрывательство мятежного племянника.

Кроме того, сам Джованни вел себя «просто ужасно». Поэтов и музыкантов в монастыре стало едва ли не больше, чем монахов. Интимные привычки кардинала также доставляли дяде Джулио большие неудобства.

Вообще-то «греческая любовь» была во Флоренции обычным явлением. В других местах этот грех даже прозвали флорентийским. И то, что кардинал Джованни активно и с удовольствием практиковал содомию, никого не шокировало. Собственно, даже неистовый делла Ровере, «Железный папа», предпочитал мужчин. Однако дядя Джулио требовал соблюдения хоть видимости приличий.

Прошлой ночью случилось нечто, что окончательно вывело дядю из терпения. Джованни был вынужден уехать из монастыря, вернувшись в Милан к Джулиано.

Хоть они и были родными братьями, они не были близки, даже достаточно хорошо знакомы. Джованни стал кардиналом в четырнадцать лет. Джулиано тогда было пять. Кардинал жил преимущественно в Риме. Потом, став легатом папских войск, проводил много времени в походах. Ничем особенным на военном поприще он не отличился. До того, как злосчастный Пьетро был изгнан из Флоренции, братья общались между собой очень мало. Участие Джованни в жизни Джулиано сводилось к ходатайствам, чтобы святая инквизиция не слишком пристально интересовалась занятиями младшего Медичи.

— Сколько ты еще собираешься держать Панчифику у него? — спросил Джулиано у Джованни.

Кардинал лежал на диване, положив под голову бархатную подушку. Пухлую белую руку Джованни держал на лбу. Время от времени он приподнимался, чтобы напиться холодной воды. Его мучило похмелье.

— О боже, Джулиано, не задавай мне этих вопросов, — простонал он своим высоким, чуть осипшим голосом.

— Так что же случилось? — чуть заметно улыбнувшись, спросил Джулиано.

Кардинал посмотрел на него с непередаваемой тоской и страданием.

— Мы играли «Вакха», — капризно сказал он, всем своим видом показывая, что любопытство Джулиано чрезвычайно раздражает его, — я был Вакхом. Чтобы пьеса вышла более достоверно, мы пили настоящее вино и были обнажены. В кульминационный момент, когда Ганимед должен был воздать мне хвалу, а я отблагодарить его за почтительность, — вошел дядя. Разумеется, он все не так понял! Ох! Ты ведь знаешь, он совершенно ничего не смыслит в искусстве.

Бедный кардинал снова схватился за голову и стал тихо стонать.

— У меня плохие новости, Джованни, — Джулиано взял со своего стола письмо и протянул брату.

— Что еще? — тот скривился так жалобно, что стал похож на обиженную мартышку. — Отдай Биббиене. Пусть он почитает. Почему ты даешь это мне, когда есть секретарь?

— Биббиене?…

— Ах, я забыл, — кардинал закрыл рукой глаза, — он же вчера уехал… м-м… В общем он уехал. Отложи письмо. Биббиена прочитает его, когда вернется. И не говори мне ни слова. Я все равно не знаю, как мне сейчас надлежит действовать. Только волноваться буду напрасно.

Джулиано раздраженно бросил лист бумаги на стол.

— Ладно, Джованни, не хочешь читать, передам тебе на словах. Чезаре сбежал от Фердинанда. Говорят, его уже нет в Испании. Никто не знает, куда именно он направился и кто его освободил. Юлий уже объявил награду за голову Борджиа. Двадцать тысяч дукатов.

Кардинал, в это момент жадно пивший воду, поперхнулся, подавился и забрызгал все вокруг, в том числе свою роскошную сутану.

— И ты молчал?!! — заорал он.

Джованни вскочил и забегал из стороны в сторону меж длинных столов, уставленных колбами, ретортами, горшочками снадобий, свечными огарками и листками бесполезных безумных формул.

— Боже мой, боже мой, — запричитал он. — Ну и кашу заварили вы с Пьетро! Я уверен, что Чезаре уже на полпути сюда. Может, он уже здесь! Мы должны избавиться от этой девицы! Слышишь, Джулиано, мы должны избавиться от нее немедленно! Увези ее! Нет, лучше убей! Боже мой, во что вы меня втянули, мои бедные придурки! Биббиена, а он очень, очень умный человек, говорит, что моя доброта к родственникам меня погубит. И зачем я только послушал вас? И зачем я только с вами связался?! Ты знаешь, что у меня были вполне нормальные отношения с делла Ровере, пока вы двое не затеяли эту грязную возню со своей нищенкой? Я бы мог стать легатом и его армии тоже, если бы не вы!

Юлий II, пробыв на папском престоле чуть более двух месяцев, сменил прозвище «Железный» на «Грозный». Он уже успел казнить большую часть своих врагов — тайных и явных. Джованни было о чем беспокоиться.

Джулиано нахмурился.

— Наверное, тебе следовало бы стать папой самому, а не думать, как найти покровительства делла Ровере, — сварливо сказал он. — И не смей плохо говорить о Пьетро!

Джованни тяжело и глубоко вздохнул, закрыв глаза ладонью.

— Прости, прости, — сказал он после длительной паузы. — Бедный Пьетро был тебе вместо отца все это время. Прости, Джулиано. Ничего. Не волнуйся. Дождемся Биббиену. Не будем пока принимать никаких решений.

 

Глава XLIX

ОТКРЫТКА

— Нет, папа, ты должен им сказать! — из коридора донесся голос Франчески. — Папа, ты же знаешь!

Я открыл глаза. За окном стемнело. В комнате полумрак. С трудом поднялся, чувствуя, как при малейшем изменении положения голова раскалывается на две равные части.

— Франческа, ты преувеличиваешь… — ответил ей другой голос, по всей видимости синьора Вазари, но только сейчас он звучал как-то по-другому, не так, как прежде, тяжело, сдавленно.

— Я знаю, что ты знаешь! Скажи! — настаивала Франческа.

— Это очень странная история, Франческа, — казалось, отец девушки пытался уйти от ответа. — Очень странная.

— Папа, а как ты думал это произойдет? — уговаривала его Франческа. — Разве это может случиться как-то нестранно?…

— Но они сами не знают, что они ищут… — возразил отец. Я встал и медленно, стараясь не оступиться и не потерять равновесие, направился к двери.

— А откуда они могут знать, папа? — настаивал Франческа.

— Ты не понимаешь, не понимаешь, — отчетливо, чуть не по слогам проговорил синьор Вазари, после чего раздался звук, издаваемый его коляской во время движения.

Я открыл дверь и чуть не столкнулся с отцом Франчески.

— Ой! — воскликнул от неожиданности синьор Вазари.

— Простите, простите! — залепетал я. — Я вас не задел дверью?

— Нет, все нормально. Все нормально, — синьор Вазари странно посмотрел на меня — пристально, напряженно, словно хотел превратить в рентгеновский снимок. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, уже лучше. Спасибо.

— Это хорошо, — подчеркнуто холодно отозвался отец Франчески, уже отъезжая от меня прочь в своем инвалидном кресле. — Очень рад за вас.

Меня снова удивил тон его голоса. Казалось, синьор Вазари был зол на меня. Но за что?! Я поднял голову — передо мной в дверном проеме напротив, чуть дальше по коридору, стояли Дик и Франческа. Они выглядели одновременно и возбужденными, и разочарованными. Что у них тут случилось?

— Тебе правда лучше? — негромко спросил Дик.

— Да, да. Лучше. Не волнуйся…

— Молодой человек! — синьор Вазари резко развернул свое кресло на сто восемьдесят градусов. — В этом загадочном конверте точно ничего не было, кроме книги?

— В каком конверте? — не понял я и автоматически посмотрел на Дика.

Тот показал рукой в сторону Франчески, и я увидел, что она держит тот обрывок конверта с маркой и штемпелем, в котором в мой офис пришла книга доктора Рабина.

— Пришлось рассказать, — тихо ответил Дик. — Тут у нас вышло…

— Ну, так было или не было?! — достаточно грубо прервал его синьор Вазари. — Отвечайте!

— Было или не было?… — повторил я, тщетно пытаясь сосредоточиться. — А что у вас здесь происходит? Я ничего не понимаю…

— Синьор Вазари спрашивает тебя об этом конверте, — Дик произнес фамилию «Вазари» с какой-то особенной интонацией, ударением, словно хотел на что-то намекнуть. Но фамилия ровным счетом ничего мне не говорила. — Он узнал от меня, что…

— Пусть он мне ответит! — прогромыхал отец Франчески, я даже не думал, что этот старик способен вести себя так властно.

— Так, сейчас я соберусь с мыслями, — попросил я и взялся двумя руками за голову. — Было или не было в этом конверте еще что-то кроме книги? Была книга… Я искал записку или письмо… Выпала какая-то дурацкая открытка…

— Открытка?! — удивился Дик. — Открытка?! А почему ты мне не сказал?…

— Стойте, стойте! — синьор Вазари тут же подкатился ко мне в своем электрокресле. — Какая открытка?

— Ну, какая-то… — недоуменно протянул я. — Глупость. Неправильная…

Франческа даже вскрикнула в эту секунду:

— Папа! Я же говорила!

— Подожди! — властно оборвал ее отец и обратился ко мне. — Говорите, что было неправильно?

— Ну, просто неправильная. Одна и та же картинка с двух сторон. Это разве открытка? — я посмотрел на Франческу, ее лицо погрустнело, словно она ожидала услышать что-то другое. — А что там должно было быть?…

— Не отвлекайтесь, — потребовал синьор Вазари. — Что было на картинке, не помните? Вспоминайте!

— На картинке… — я попытался напрячь память, но думалось трудно, голова шла кругом. — Какие-то две женщины, два младенца. Камни вокруг. Кажется, такая.

— Папа! Папа! — в голос закричала Франческа. — Да, да!

— Подожди, — попросил ее отец, но теперь его голос стал значительно мягче и спокойнее. — Идите за мной.

Синьор Вазари покатился на своем кресле в дальний конец коридора. Мы послушно проследовали за ним и очутились в просторном кабинете, обставленном с исключительным вкусом и изяществом. Высокие окна занавешены атласными гардинами, тяжелая бронзовая люстра под потолком, высоченные книжные шкафы, вдали камин, кожаные кресла и шкура огромного бурого медведя на полу. На широком дубовом письменном столе, уставленном мраморными статуэтками и бронзовыми фигурками, стопками громоздились старинные книги, рукописи и современные альбомы.

— Эта картина? — синьор Вазари протянул мне альбом.

Я пригляделся.

— Да.

— Папа, «Мадонна в скалах»! — воскликнула Франческа. — «Мадонна в скалах»!

— А на другой стороне открытки была эта картина? — строго спросил синьор Вазари, перевернув страницу.

— Две одинаковые картины в одном альбоме? — удивился я. — Интересно…

— Это не две одинаковые, это две разные картины, — выпалил Дик. — Леонардо нарисовал две похожие картины — одна хранится в Лувре, а другая в Национальной галерее в Лондоне! Так?

— Да, вы правы, молодой человек. Вы правы, — нехотя пробурчал старик и откатился в своем кресле к окну.

Воцарилась полная тишина. Все молчали, и только огромные тяжелые напольные часы с увесистыми латунными гирями на длинных цепях зычно отбивали секунды.

Мне показалось, что прошла вечность. Я с трудом стоял на ногах, но боялся пошевелиться.

Пока я спал, здесь произошли какие-то события, о которых я не имел ни малейшего представления. Но по всей видимости, все было очень и очень серьезно.

Время тянулось и тянулось. Синьор Вазари смотрел в окно и не шевелился.

— Папа, пожалуйста… — попросила Франческа. Она сказала это таким проникновенным голосом, что если бы эта просьба касалась меня, то я бы сделал для нее все что угодно. — Папа…

— Ты права, это меняет дело. Но я должен предложить господам шанс отказаться, — синьор Вазари повернулся на своем кресле. Его лицо стало бледным, но абсолютно спокойным и неподвижным, словно вылитым из бесцветного воска. — Вы все еще уверены, что хотите знать то, ради чего приехали в Милан?…

 

Глава L

СКУЛЬПТОР

Пьетро Содерини всегда неохотно принимал просителей. А из-за последних событий художников он и вовсе не хотел видеть. Когда ему доложили, что некий скульптор Франческо Рустичи настойчиво добивается встречи с ним, верховный гонфалоньер ответил отказом. Однако Рустичи не сдавался. Наконец Пьетро, измученный регулярными визитами и письмами скульптора, сдался.

Перед ним оказался весьма красивый мужчина средних лет. Высокого роста, с длинными черными волосами и удивительно белой кожей. Притом поразительно сложенный и с приятным голосом. Только глаза скульптора Пьетро не понравились. Он нашел их нездоровыми.

— Я желал бы украсить баптистерий Сан-Джованни за свой счет, — заявил Рустичи. — Изготовить бронзовые статуи пророков и особенно Иоанна Крестителя. Это был бы мой подарок горячо любимой мною республике.

— Бесплатно? — Пьетро недоверчиво прищелкнул языком. — С чего это вдруг? Что-то не припомню я, чтобы хоть один из вашей братии сделал для города хоть что-нибудь бесплатно. Все норовят наоборот — содрать побольше и за просто так…

Аванс, выданный мессере да Винчи, до сих пор не давал гонфалоньеру покоя.

— Вы очень проницательны, — ответил Рустичи с обезоруживающей улыбкой. — Видите ли, я хочу открыть здесь свою мастерскую. Но все заказы дают мессере Бенвенуто Челлини. Его «Персей» — верх совершенства, и каждый мечтает получить какое-нибудь из творений этого мастера. Я хочу, чтобы и мои работы были выставлены напоказ. Уверяю, они ничуть не хуже, чем скульптуры мессере Челлини. Сам папа был ими доволен. Вот, посмотрите.

Рустичи протянул Пьетро рекомендательную записку, специально подготовленную для него канцелярией Ватикана. «Сим подтверждаем, что мессере Джованни Франческо Рустичи является весьма искусным скульптором. Выполнял заказы и был удостоен похвалы Его Святейшества Папы Юлия II».

— Гм… гм… Что же вы сразу не сказали? — сердито спросил Пьетро, осторожно возвращая гостю записку. — Что ж… Я не могу ничего обещать. Городской совет принимает решение, где разместить дары скульпторов и живописцев…

— Не нужно, — тряхнул гривой черных блестящих волос Рустичи. — Скажите, где я могу найти мессере Леонардо да Винчи? Говорят, он весьма искусен в технических вопросах отливки бронзы. Кто бы мог меня ему представить?

Пьетро Содерини болезненно поморщился, словно скульптор подсунул ему несвежую рыбу.

— Попросите мессере Никколо Макиавелли, секретаря Совета десяти. Вы найдете его в Борджелло. Он бывает там каждый день.

— Могу ли я сказать, что его рекомендовали мне вы? — Рустичи нагнулся вперед, держа сложенные руки за спиной, и театрально поднял брови.

— Да, — отмахнулся Содерини. — Можете. А теперь извините, у меня еще много дел.

— Сердечно благодарю вас, — скульптор поклонился с преувеличенным почтением.

И хоть в словах и жестах его не было ничего грубого или хотя бы непочтительного, гонфалоньеру Флоренции показалось, что над ним полчаса изощренно издевались.

 

Глава LI

БЛИЗНЕЦЫ

— Сейчас этой церкви в Милане нет, она не сохранилась, — начал свой рассказ синьор Вазари. — Во времена Леонардо она носила название Сан-Франческо Гранде. В 1483 году для центральной части алтаря этой церкви Братство Непорочного Зачатия заказало Леонардо да Винчи картину. Сюжет необычен — младенец Христос встречается с младенцем Иоанном Крестителем. В центре — дева Мария, справа — ангел. Встреча происходит в гроте, поэтому большую часть фона занимают скалы. Отсюда и название — «Мадонна в скалах», или «Мадонна в гроте».

Франческа молча показала нам диван, и мы втроем, стараясь не мешать синьору Вазари, бесшумно на него уселись.

— Я не знаю, надо ли вам рассказывать, что символически обозначает грот? — синьор Вазари снова развернулся и уставился в темное окно.

— По Фрейду? — неловко пошутил я и тут же осекся.

— Молодой человек, — снисходительно заметил синьор Вазари. — Если вы думаете, что символы придумывает человек, вы глубоко заблуждаетесь. Если же вы думаете, что их придумывает какой-то конкретный человек, — вы заблуждаетесь вдвойне. Наконец, если вы думаете, что Фрейд открыл в символах что-то, чего не знали, например, древние греки или даже римляне, вы…

— Заблуждаюсь втройне. Извините, — поправился я.

— Но вы правы, если подумали, что речь идет о материнской утробе, — продолжил синьор Вазари прежним тоном рассказчика. — Альбом перед вами?

— Да, папа, — ответила Франческа.

— И что вы видите? — спросил синьор Вазари.

— Мадонну в гроте, — сказал я и недоуменно пожал плечами. — А что еще?

— Два младенца в одной утробе! — чуть не прокричал Дик. — Это два младенца в одной утробе! Знаменитая ересь о том, что у Христа был брат-близнец!

Я, наверно, как-то глупо улыбнулся, вспомнив двух близнецов, учившихся со мной вместе в университете. При абсолютной внешней схожести — отличить одного от другого почти никогда не удавалось, они были совершенно разными. «Старший» — Мэтт — бесшабашный авантюрист и постоянный зачинщик самых разных беспорядков. «Младший» — Сэм — напротив, спокойный, усидчивый и трудолюбивый парень. И хотя Мэтт бесконечно прогуливал контрольные, экзамены и тесты, учился он без задолженностей. Сэм как проклятый сдавал их по два раза.

— Чему вы улыбаетесь? — синьор Вазари обжег меня взглядом.

— Нет-нет, ничего, — попытался откреститься я.

— Ваш друг абсолютно прав, — сказал отец Франчески, и по тону его голоса стало понятно, что хотя бы одного из нас он не считает безнадежным тупицей. — Вы видите двух младенцев в материнской утробе.

— Это апостол Фома?! — Дик глянул на синьора Вазари исподлобья.

Я недоуменно уставился на Дика — при чем здесь апостол Фома?!

— Слухи о том, что апостол Фома — брат-близнец Иисуса, распространились еще во втором веке, — обратилась ко мне Франческа. — Фома внешне очень походил на Иисуса. Кроме того, он был особенно фамильярен в отношениях с Христом и оставил одно из самых загадочных, самых мистических Евангелий.

— Так Фома был близнецом Иисуса?… — я все еще не мог в это поверить.

— Нет, — ответил синьор Вазари. — Тут произошла ошибка. Просто «Фома» в переводе с арамейского языка значит не что иное, как «близнец». И поэтому в какой-то момент была допущена банальная ошибка. Близнеца стали называть Фомой, а Фому — близнецом. Но брат-близнец у Иисуса действительно был.

— Что значит — «действительно был»?! — прошептал я. — Вы это серьезно говорите?

— Да, — односложно ответил синьор Вазари.

— Но откуда это известно? — меня поразила та уверенность, с которой старик произнес это свое «да».

— Вы слишком забегаете вперед, — предостерег меня синьор Вазари. — Сейчас мы говорим о картине Леонардо. И ваш друг, который, насколько я могу судить, не американец, а англичанин, правильно заметил — мы видим двух младенцев в материнской утробе.

По всей видимости, синьор Вазари не слишком жалует американцев…

— Постойте, постойте! Но ведь здесь на картине Иисус Христос и Иоанн Креститель… — усомнился я. — Они же не были братьями!

— Вы хотите отправить Леонардо да Винчи на костер? — невозмутимо осведомился синьор Вазари.

— На костер? — не понял я.

— Просто если бы Леонардо публично заявил о том, что верит, будто бы у Иисуса Христа был брат-близнец, то художника бы моментально сожгли на костре, — еле слышно пояснил Дик. — Без всяких разбирательств.

— Абсолютно верно, — подтвердил синьор Вазари. — Если же вы все-таки думаете, что второй младенец на этой картине — Иоанн Креститель, сравните этих младенцев с теми, что нарисованы на другом варианте этой же картины.

Франческа перевернула страницу, и мы с Диком принялись искать различия.

— Оба мальчика сидят в одинаковых позах, — сказал я и пригляделся внимательнее. — А вот, заметил! В первом варианте ни у одного из мальчиков нет в руке креста, а во втором один из мальчиков держит крест.

— Крестом на картинах, посвященных библейским сюжетам, символически обозначают Иоанна Крестителя, — пояснил Дик.

— Иными словами, — резюмировал наше «расследование» синьор Вазари, — в первом варианте этой картины ни один из мальчиков не является Иоанном Крестителем…

— Послушайте, неужели вы хотите сказать, что Леонардо нарисовал под видом Иоанна Крестителя брата-близнеца Иисуса и намеревался разместить это изображение в алтарной части собора?! — я не верил своим ушам.

— Абсолютно верно, — подтвердил синьор Вазари. — Но верно и другое — «намеревался»! Ему так и не дали этого сделать. Вышел конфликт с заказчиком, и картина так никогда и не заняла предназначенное ей место.

— А причина конфликта? — вставил Дик.

— Неизвестна, — ответил синьор Вазари. — В том-то все и дело. Возможно, это связано с буллой Иннокентия VIII — «Summis desiderantes», она появилась как раз в 1484 году.

— «С величайшим рвением», — перевел Дик. — Когда церковь благословила преследование ведьм?

— Совершенно верно, — ответил синьор Вазари. — Начался очередной период религиозных гонений и репрессий. А теперь сравните ангелов на двух картинах.

— Ангелы — это вот эти женщины справа? — уточнил я.

— Да, разумеется, — ответил синьор Вазари и, не будучи в силах сдержать свое умиление моей дремучестью, улыбнулся: — Только они не женщины. Они — ангелы.

— На первой картине ангел смотрит прямо на зрителя! — понял я. — А на второй уже нет, куда-то в сторону.

— И палец, — добавил синьор Вазари.

— Да, и палец! — заметил я. — На первой картине он показывает на Иоанна Крестителя, а на второй — нет. Что это может значить?… Остальные жесты у всех персонажей абсолютно идентичны на обоих полотнах!

— Это не Иоанн Креститель, — в очередной раз уже упавшим голосом поправил меня синьор Вазари.

— Боже правый! — воскликнул Дик, который все это время сосредоточенно пожирал глазами обе картины, взяв со стола еще один альбом, где обе «Мадонны в скалах» были представлены на одном развороте. — Боже правый!

— Что, Дик?! Что?! — испугался я.

* * *

— Вот, смотри! — выпалил Дик и положил альбом прямо передо мной. — Кто эта женщина в центре?

— Мадонна… Богородица… — я испуганно посмотрел на Дика. — А что в этом такого, что надо так кричать?

— То есть мать Христа, — Дик словно не заметил моей ремарки. — Правильно?

— Правильно.

— А теперь посмотри, что она делает, — попросил Дик.

— Одной рукой она обнимает мальчика… Подожди, не может быть! Она должна своего ребенка обнимать! А она обнимает Иоанна Крестителя! То есть нет, — я украдкой взглянул на синьора Вазари. — Это не Иоанн Креститель… В общем, она обнимает мальчика, у которого молитвенно сложены руки. А другой рукой она… Отстраняет?! Дик!

— Да!

— Она отстраняет мальчика, который осеняет первого крестным знамением?! — я не верил своим глазам.

Действительно, богородица как бы прячет одного ребенка от другого в полах своего плаща.

— Да! Да! — воскликнул Дик. — Причем она отстраняет ребенка, которого обнимает ангел! А ангел одет в одежды красного и синего цвета! Помнишь, я тебе говорил — это стихии неба, стихии гнева Господнего?! Эти цвета символизируют Иисуса Христа!

— Ну и что, что это значит?! — все еще не понимал я. — Она отстраняет младенца Христа?…

— Да!

— Богородица отстраняет Христа?!

— Да!

— И как бы защищает другого младенца, накрывая его плащом?…

— Да! — не унимался Дик. — Богоматерь обнимает человеческого ребенка! А напротив него сидит другой младенец, которого обнимает ангел, то есть он не земной, а небесный ребенок! И земной склонился перед небесным в молитвенном жесте, а ангел показывает на земного, смотрит на нас и как бы говорит: «Вот тот!»

— Что — «вот тот»?! — не понял я.

— Я не знаю… — Дик растерянно посмотрел сначала на меня, потом перевел глаза на синьора Вазари. — Что значит этот жест, синьор Вазари?

Я тоже поднял глаза на синьора Вазари. Он был бледен, глаза широко открыты, правая щека подергивалась.

* * *

— Я бы хотел обратить ваше внимание, господа, — сказал синьор Вазари каким-то странным, сдавленным голосом, — что Леонардо не только нарисовал две картины на один сюжет, но и закончил обе картины.

— И что с того? — не понял я.

— Леонардо практически никогда не заканчивал своих картин, — отчетливо проговаривая каждую букву, стараясь не запнуться, продолжал синьор Вазари. — Вы видели сегодня «Тайную Вечерю», и хотя она считается законченной картиной Леонардо, это не так. Лик Христа никогда так и не был дорисован художником. Даже знаменитая Джоконда — и та не завершена полностью. Леонардо продолжал править ее до конца жизни. И теперь задумайтесь — художник, страдающий «диссертационным неврозом», если так можно выразиться…

— Каким неврозом?! — я даже заикнулся.

— Диссертационный невроз — это название невроза, когда человек не может закончить начатую работу, — пояснил Дик, не выходя из состояния глубокой задумчивости.

— Спасибо, — поблагодарил его синьор Вазари и продолжил: — Художник, страдающий «диссертационным неврозом», рисует две картины на один и тот же сюжет, причем обе доводит до конца. И главное, неизвестно — почему?

— Что значит — «неизвестно почему»? Разве нужно какое-то объяснение? Закончил — и все.

— Во-первых, непонятно, кто или что заставило Леонардо закончить картину, — синьор Вазари подъехал к нам на своем кресле. — Какую бы картину художника мы ни взяли, мы всегда можем сказать, какие именно обстоятельства заставили его преодолеть самого себя и завершить ту или иную работу. Здесь — нет. Во-вторых, непонятно, почему он нарисовал две картины…

— Да, зачем он это сделал? — спросил я, даже не представляя, насколько наивно звучит сейчас этот вопрос.

Синьор Вазари сделал над собой усилие и улыбнулся:

— В этом-то и вопрос. Нет ни одного исследователя творчества Леонардо, который бы вам на него ответил.

— А в рукописях Леонардо? — предположил я. — Что-то же должно быть про это… про брата-близнеца? Может быть, поэтому их так и разыскивают?

Синьор Вазари посмотрел на меня, секунду раздумывал и вдруг сказал словно в никуда:

— Рукописи давно превратились в книги, молодой человек.

— Спрятать! — воскликнул Дик и вышел из своего оцепенения, его как осенило. — Леонардо хотел подменить одну картину другой и спрятать первую, еретическую картину, подменив ее новой — похожей, но без «ереси». Правильно?!

— Что ж, я должен отдать вам должное, — ответил синьор Вазари. — Не случайно, видимо, именно вас решили предупредить.

— Решили предупредить? — переспросил я. — Что вы имеете в виду? О чем?… Кто?!

 

Глава LII

СРАЖЕНИЕ

На краю порта появилось густое облако белой пыли — отряд французов во главе с капитаном Баярдом и освобожденным из плена герцогом Чезаре Борджиа домчал до Порто-Боу.

Пьяные матросы, бесцельно болтавшиеся на берегу, плотно усеянном притонами, слишком поздно заметили мчащийся во весь опор конный отряд.

— Берегись!!! — только и успел крикнуть из них, прыгнув и откатившись в сторону.

В следующую секунду воздух наполнился отчаянными криками. Обезумевшие от порки и шпор кони промчались прямо по людям.

— Поднимайте паруса! Рубите канаты! — громоподобный голос Баярда отдавал команды.

Вслед французам уже раздались выстрелы. Это погоня. На краю порта показались преследователи — испанский отряд, командир которого под страхом смерти должен был вернуть Чезаре к королевскому двору. Живым или мертвым.

Первый залп фальконетов не достал «Санта-Катерины» — небольшого быстроходного судна, которое должно было увезти Борджиа из испанского плена. Чезаре, сильно хромая, спешил подняться на борт. Как только он ступил на палубу, Баярд тут же одним махом обрубил канаты, поддерживавшие трап, оставив внизу часть своих людей.

«Санта-Катарина» удивительно быстро стала разворачиваться, отплывая от берега.

Чезаре удивился. Паруса еще не успели расправить полностью, а если бы даже и успели — на море был полный штиль. Но корабль двигался!

— Правый борт, залп! — голос Баярда раздавался с капитанского мостика. — Корма, приготовиться!

Несколько легких лафитов выстрелили одновременно, скосив передний фланг отряда преследователей. Отряд резко взял вправо. Испанцы прыгали с коней и пересаживались на корабли. На одной из каравелл поднялись паруса с гербами королевы Изабеллы, но ветер не спешил их наполнить.

— По левому борту — галеон «Немезида». Ниже ватерлинии — огонь!

Огромный испанский галеон, стоявший на рейде и закрывавший вход в гавань, вздрогнул, когда ядра пробили его борт. Артиллерия крошечной и юркой «Санта-Катарины» обладала чудовищной силой! Испанская «Немезида» накренилась и быстро начала тонуть. Груз на борту галеона пополз на левый борт. Моряки с дикими криками прыгали в воду. «Санта-Катарина» проскользнула мимо гибнущего гиганта и вышла в открытое море. Спустя всего несколько минут «Немезида» неуклюже завалилась набок, и ее заросшее днище показалось над водой. Королевская посудина, служащая испанской короне для выкачивания золота из Нового Света, встала в узком выходе из гавани, как пробка в бутылке.

— Теперь ни один большой корабль не выйдет из этой гавани, даже если погода изменится, — довольно заявил капитан Баярд, глядя на результаты своего хитрого маневра, и фамильярно хлопнул Борджиа по плечу. — Ну, поздравляю, ваша светлость! Вы снова на свободе!

* * *

— Кто оснастил этот корабль? — спросил Чезаре, оглядывая «Санта-Катарину».

— О! Он великий военный инженер и стратег! Это гениальный человек, — вполне серьезно сказал капитан. — Леонардо да Винчи.

Борджиа вспомнил, где он последний раз видел такие снаряды, какими был потоплен галеон! Мессере да Винчи показывал ему свое новое изобретение! Тогда их было всего три. Первое же в щепки разнесло телегу с камнями, по которой стреляли для пробы. Ядро, попав в цель, разорвалось на тысячу кусков. Смесь внутри него обладала необыкновенной силой.

— Здесь внизу настоящее чудо! Идемте, ваша светлость, — капитан сделал несколько шагов к трюму.

Спустившись вниз по лестнице, Чезаре увидел загадочную и потрясающую воображение машину. Она занимала почти половину трюма и состояла из огромного числа шестерней и рычагов. Все детали, хитроумно переплетаясь друг с другом, подходили к двум большим колесам. Каждое из них вертели четыре человека. Они быстро ходили по кругу, толкая отполированные до блеска ручки.

— А теперь идите сюда!

Баярд с кошачьей ловкостью полез обратно наверх. Быстро пробежал по палубе. Хромающий Борджиа едва поспевал за ним. На капитанский мостик ему удалось забраться с большим трудом.

— Глядите! И как только человек может до такого додуматься?

Капитан показывал куда-то вниз, перегнувшись через перила.

Чезаре посмотрел. Внизу, под водой, из днища корабля торчали два огромных винта с большими лопастями, которые довольно быстро вращались, толкая легкое судно вперед.

— Его гений спас вам жизнь, — сказал капитан, восхищенно любуясь работой механизма.

Чезаре промолчал. Теперь, когда испанский плен остался позади, его уязвленная гордость взыграла с новой силой. Он не забыл предательства Леонардо.

— Инженер да Винчи служил мне, — сказал Чезаре, — и я бы хотел повидаться с ним. Это возможно?

— Думаю, да, — капитан улыбнулся во весь рот, — они с его светлостью Д'Амбуазом большие друзья.

Примерно через полчаса поднялся сильный попутный ветер. Скошенные паруса «Санта-Катарины» туго натянулись. Матросы подсоединили к колесам какие-то ремни, и теперь те вертелись без помощи ветра.

У Чезаре даже дух захватило, с такой скоростью мчалось судно.

— Если ветер не переменится, мы будем в Марселе уже послезавтра, — Баярд смотрел в подзорную трубу. — Сомневаюсь, что у королевы-белошвейки найдется каравелла, способная нас догнать.

— Вы доставите меня в Наварру? — спросил Борджиа, сцепив руки за спиной.

— Если вы пожелаете, мне приказано проводить вас туда. Мсье кардинал считает, что там вам будет безопаснее всего. Однако вы не под конвоем. Мне приказано после высадки в Неаполе следовать вашим указаниям и препроводить туда, куда вы пожелаете, — почтительно сказал Баярд.

— Где сейчас сам кардинал Джованни?

— Он в бегах. Мечется между Миланом и Флоренцией в надежде, что так папе будет труднее его сцапать. Надо признать, ему удалось всыпать вояке делла Ровере перца под хвост на конклаве, — капитан засмеялся.

Чезаре промолчал. У него были основания думать, что Юлий охотится не за кардиналом Медичи.

— Я могу остаться в Неаполе? Под вашей протекцией?

Баярд тяжело вздохнул и мотнул головой.

— Ваша светлость, я глубоко преклоняюсь перед вашим военным талантом и сделал бы для вас что угодно, но увы. Его высочество вице-король дал особое распоряжение, чтобы наше участие в вашем освобождении оставалось в тайне. Он задумал даже пустить слух, что вас освободила ваша сестра, герцогиня Феррарская.

Чезаре понимающе кивнул.

— Пожалуй, я поеду в Наварру, — криво улыбнулся он. — Пора бы мне уже увидеться с женой. Признаться, даже лица ее не помню. В церкви, где мы встретились первый раз, дабы небеса освятили наш союз, было довольно темно. Надеюсь, ее любовник не заколет меня где-нибудь в темном углу того сарая, который мой венценосный шурин называет королевским дворцом.

 

Глава LIII

ЗНАКИ

Синьор Вазари откатился от нашего дивана, выехал на середину комнаты, чуть развернул кресло и стал медленно толкать его вперед-назад. Проезжал метр, другой вперед, затем назад. Туда-сюда. Слово раскачивался на качелях.

Я удивленно посмотрел на Дика. Он выглядел сосредоточенным и едва заметно покачивал головой, вторя движениям синьора Вазари. Вперед-назад. Вперед-назад. А Франческа замерла. Ее безупречно белая кожа стала почти матовой.

— Вы верите в Бога? — спросил вдруг синьор Вазари.

— Я… м-м-м… э-э-э… — промычали мы с Диком.

— Все очень странно, — ответил на это синьор Вазари и продолжил свои раскачивания. — Все очень странно.

— Папа, пожалуйста… — попросила Франческа, она буквально молила его. — Скажи…

Синьор Вазари подъехал к своему столу, открыл сначала один ящик, затем другой, что-то поискал в них, затем достал два конверта — один большой, другой маленький — и положил их на столешницу.

— Подойдите, пожалуйста, — попросил он.

На столе лежал большой желтый конверт с факсимильным изображением рукописи Леонардо — точь-в-точь как тот, в котором мне прислали книгу Рабина. Маленький конверт был белым. Из него синьор Вазари достал несколько марок.

— Узнаете? — спросил он, приставив марку с портретом Леонардо на большой желтый конверт.

— Вы хотите сказать, что это вы прислали мне книгу доктора Рабина?! — я был в шоке, все во мне закипело.

Зачем этот старик морочит нам голову, если все это дело — его собственных рук?!

— Франческа, подай конверт наших гостей, — просил синьор Вазари, сохраняя полную невозмутимость.

Франческа положила рядом обрывок конверта, доставленного мне в офис.

— Посмотрите внимательно. Ничего не смущает? — спросил синьор Вазари.

— Что нас должно смущать?! — раздраженно воскликнул я. — Вся моя жизнь пошла кувырком из-за этой чертовой посылки! На меня напали охранники Рабина, я вынужден скрываться! У меня сорвалась огромная сделка! И вы спрашиваете — ничего ли нас не смущает?! Вы вообще в своем уме?! Зачем вы все это затеяли?!

— Посмотрите внимательно, — попросил синьор Вазари. — Это единственное, о чем я вас прошу.

— Не может быть… — прошептал Дик. Он взял оба конверта и стал пристально их разглядывать. — Зеркальное отображение!

— Именно! — подтвердил синьор Вазари. — Ни такой марки, ни такого конверта не может быть в принципе! Но даже если мы допустим, что где-то, в какой-то типографии и могла случиться подобная ошибка, то невозможно, чтобы она коснулась и конверта, и марки на этом конверте! И более того, такая марка с типографской ошибкой непременно стала бы раритетом, филателистической редкостью! И поверьте, я бы знал о ее существовании!

— Господи, какая ошибка?! — взмолился я. — О чем вы все вообще тут говорите?! Кто-нибудь может мне объяснить?

— Вот, видишь, — Дик положил оба конверта на стол и показывал попеременно то на один, то на другой. — Это тот конверт, который синьор Вазари достал сейчас из своего стола. В нем нет ничего необычного. Я думаю, его можно приобрести даже в том сувенирном магазинчике, где ты сегодня приходил в себя.

— Он там и приобретен, — добавила Франческа. — Я в нем работаю.

— А вот посмотри на тот конверт, который пришел к тебе в офис, — продолжил Дик.

— И что?! — я все еще был в замешательстве, оба конверта казались мне абсолютно идентичными.

— А то, что на обычном конверте сохранена оригинальная форма записи, — сказал Дик. — Леонардо пользовался этой техникой — текст можно прочесть, если приставить к нему зеркало. Франческа, можно вас попросить дать мне зеркало?

— Да, конечно, — ответила Франческа, вышла в коридор и уже через секунду вернулась обратно, держа в руках небольшое зеркальце. — Вот, пожалуйста.

— Спасибо большое, — ответил Дик, приложил зеркало к конверту синьора Вазари и обратился ко мне: — Видишь?

Я пригляделся. Действительно, в зеркале можно было прочесть то, что написано на конверте. По крайней мере, были понятны латинские буквы. До этого записи скорее напоминали узор, чем текст.

— А теперь смотри сюда, — Дик придвинул конверт, доставленный в мой офис.

— Ничего себе! — только и смог выговорить я.

На конверте, в котором мне пришла книга Рабина, текст был идентичен зеркальному отражению, а не изображению на самом конверте!

— Я тоже этого не заметил, — сказал Дик. — На это обратил внимание синьор Вазари. Но и это еще не все… Вот марка.

Я уставился на марку, принадлежащую синьору Вазари, и на марку своего конверта. Сначала мне показалось, что это одна и та же марка, но теперь я понял, что Леонардо на этих «одинаковых» марках смотрит в разные стороны!

— Он смотрит в разные стороны?!

— Именно, — подтвердил синьор Вазари. — И на обычной марке, которую я вам представил, дано каноническое изображение. Голова Леонардо повернута вправо. Если со стороны зрителя, — уточнил он. — А на вашей марке, точнее, на марке с вашего конверта, он смотрит влево! И как я вам уже сказал, это не может быть типографской ошибкой. Сейчас я вам покажу…

Синьор Вазари придвинул к себе компьютерную клавиатуру, поерзал мышкой по коврику со знаменитым изображением «Человека» Леонардо, затем набрал в поисковике «Leonardo da Vinci» и запросил «картинки».

На экране тут же появились десятки изображений Леонардо — знаменитого автопортрета, выполненного красным карандашом, и десятки портретов, сделанных другими художниками.

— Леонардо не рисовал себя, — сказал синьор Вазари, пролистывая интернет-страницы и демонстрируя нам портреты художника. — И запрещал это делать кому-либо другому. Только перед самой смертью, уже уехав во Францию под покровительство Франциска I, он сделает этот автопортрет. Поэтому художники, рисовавшие Леонардо после, брали за образец этот рисунок. Наиболее известен портрет, выполненный Чарльзом Тоунлем, — синьор Вазари еще щелкнул мышкой, и на экране монитора появился портрет Леонардо, изображенный на марке. — Художник перенес на полотно автопортрет Леонардо и дорисовал — надел на голову берет, омолодил художника, а в остальном — можно сказать, раскрасил.

— Послушайте, — сказал Дик, — но если Леонардо нарисовал себя, смотрящим влево (для зрителя — вправо), в этом был какой-то смысл. Леонардо ничего не делал просто так. Тем более — автопортрет… Это должно что-то значить.

— Вы абсолютно правы, юноша! — воскликнул синьор Вазари и тут же продолжил: — Я сейчас вам покажу. Давайте пройдем в коридор, там стоит большое зеркало.

Мы послушно двинулись за коляской синьора Вазари.

— Представьте себе, что вы пишете автопортрет, — сказал синьор Вазари, когда мы все вместе добрались до высокого, потемневшего от времени зеркала, освещенного диковинными настенными лампами с какими-то божествами на бело-желтых плафонах.

Мы все трое — я, Дик и Франческа — автоматически встали боком к зеркалу и примерились рукой, чтобы водить воображаемой кистью по воображаемому мольберту.

— Каким получится изображение? — с подвохом спросил синьор Вазари.

— Как на автопортрете Леонардо, — понял я. — Для себя мы смотрим вправо, а для зрителя — влево.

— Да, но только Леонардо был левшой! — воскликнул Дик. — Это вы имели в виду, синьор Вазари?

— Именно, — ответил тот. — Представьте, что вы бы рисовали свой автопортрет левой рукой…

Мы послушно повернулись правым боком к зеркалу, чтобы «рисовать» свои автопортреты левой рукой.

— Чтобы добиться того же ракурса, как и на автопортрете Леонардо, вам бы пришлось постоянно отворачивать голову от своей картины к зеркалу на сто восемьдесят градусов. Понимаете?

— Да, действительно, — согласился я. — Неудобно. Но это странно. Зачем он так усложнил себе задачу? Тем более что это просто рисунок, следовательно, это никак не может быть связано с композицией…

— Но этот рисунок — единственный автопортрет художника! — уточнил синьор Вазари.

— Что же это может значить?… — сосредоточенно проговорил Дик. — Право и лево… Право и лево… Каббала?!

Дик буквально прокричал это слово.

* * *

Синьор Вазари внимательно посмотрел на Дика. Что было в этом взгляде — уважение или страх? Я не мог понять.

— Что ты имеешь в виду? — я уставился на Дика с недоумением.

— Левая рука у каббалистов означает свободу и добро, то есть божественное начало в человеке, — объяснил Дик. — А правая — необходимость и зло, то есть дьявольское начало. Леонардо рисует себя левой рукой, но так, словно бы делает это правой, — закончив объяснение Дик замолчал и через секунду добавил: — «Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла»…

— Что-то знакомое… — я попытался припомнить, где слышал эти слова.

— Это Мефистофель. Из «Фауста» Гёте, — шепнула мне на ухо Франческа.

— В любом случае я подтверждаю, что такой марки и такого конверта не могло быть в принципе, — синьор Вазари покатился на своем кресле обратно в кабинет, словно не желал больше продолжать эту тему. — Равно и открытки…

Дик тут же последовал за ним в кабинет, а мы с Франческой задержались в коридоре. Мы были наедине одно лишь мгновение — я и она. Совершенно случайно, без умысла. Но в этой секунде была такая интимность, такая глубина, что мы оба закраснелись.

— Но синьор Вазари, — раздался из кабинета встревоженный голос Дика, — что это значит? Кто мог послать такое письмо? Это какая-то дьявольская игра! Рукописи Леонардо — прямыми буквами, а не в зеркальном отражении. Лицо на портрете, смотрящее в левую сторону, то есть туда, куда и должно было бы смотреть, если бы мессере Леонардо так не любил свои фокусы. Наконец, открытка с двумя картинами, где одна объясняет другую.

— Да, — добавил я, входя в кабинет синьора Вазари, — и причем тут Мефистофель?

— Господа, — старик повернулся к нам и приосанился, словно собирался сказать что-то важное, — я дал вам всю информацию, на которую вы имели право. Больше того. Поэтому на этом закончим расспросы. Я признаюсь вам честно — я не понимаю, почему вас привели ко мне. Если бы я думал, что возможна ошибка, то решил бы, что произошла ошибка. Но в любом случае я, со своей стороны, не получал никаких указаний, поэтому вынужден вас переадресовать. Вы вспомнили Гёте… Так вот, вам надо к ним, а не ко мне.

Синьор Вазари говорил строго, четко, ясно, но я не понял ни одного слова — о чем речь?!

— К кому?!. — осатанел я. — К Гёте?!

— К магистру Приората Сиона, — на лице синьора Вазари не дрогнул ни один мускул.

— К магистру Приората Сиона?! — и тут я потерял дар речи, уставившись как дурак на Франческу и на Дика — может быть, они что-нибудь понимают?

— Вы сказали, что нас привели… — Дик словно и не услышал про Приорат Сиона, его беспокоило совсем другое. — Кто привел? Кто, синьор Вазари?!

— Вы умеете читать знаки, молодой человек, — с укором сказал синьор Вазари. — Не спрашивайте о том, что вы и так бы заметили, если бы захотели. А сейчас я вынужден попросить вас меня оставить, мне надо кое с кем переговорить…

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

Осенью 1504 года испанский десант внезапно обрушился на Неаполь, сметя береговую оборону французов. В это же время пришло известие о невероятном побеге Чезаре Борджиа из испанского замка Медина-дель-Кампо, куда он был заточен по приказу Фердинанда II Арагонского. Поразительно быстро он снова оказался в Италии.

Отступив в глубь страны, французская армия встретила испанскую у реки Гарильяно, но была разбита. 13 декабря 1504 года в Блуа был подписан договор, по которому Неаполитанское королевство перешло к Испании.

 

Глава LIV

ВСТРЕЧА

Джакопо робко постучался к учителю. Тот уже несколько дней почти не выходил. Забросил свои обычные пешие прогулки и упражнения с гирями, перестал следить за бородой и одеждой. Охватившая его меланхолия была такой глубокой и черной, что казалось, весь дом изнывает под ее тяжестью. Даже Марию, служанку, Леонардо не пускал к себе.

Ответа не последовало. Собравшись с духом и перекрестившись, Джакопо приоткрыл дверь. Пол спальни был усеян набросками чертежей, мелкими зарисовками, листками формул.

— Мессере Леонардо, к вам пришел человек, — сказал ученик.

— Я никого не жду и не хочу видеть, — не оборачиваясь, резко ответил Леонардо.

Однако неожиданно Джакопо стал настаивать.

— Его привел мессере Макиавелли, — упрямо сказал он. — Может, все же примете?

Да Винчи нахмурился и собрался попросить ученика оставить его в покое, но что-то во взгляде и тоне Джакопо заставило его передумать.

— Что за человека привел Никколло? — отрывисто спросил Леонрадо

— Скульптора, Джованни Франческо Рустичи. Он пришел выказать вам свое восхищение и преклонение.

Он склонил голову чуть набок, ожидая окончательного решения учителя.

— Ладно… — Леонардо дотронулся до полы своего роскошного бархатного халата, который был усеян пятнами, крошками и каплями свечного воска. — Пусть подождут немного. Мне нужно переодеться.

Джакопо явно обрадовался. Даже возбужденно подпрыгнул на месте и помчался вниз.

— Учитель выйдет! — донесся его радостный голос.

Леонардо небрежно стянул со спинки кровати измятый камзол, что был на нем в тот самый день, когда он ходил в Борджелло. Снял со стула шелковые чулки и надел, хотя знал, что на одном спущена петля.

Даже не взглянув в зеркало, чтобы пригладить волосы или отряхнуть с бороды остатки пищи, Леонардо вышел из спальни. Поступь его была тяжелой, а плечи сгорбленными, он шаркал домашними туфлями и потирал спину, затекшую от длительного сидения за столом.

Спустившись вниз, Леонардо первым увидел Макиавелли. Но почти сразу забыл о нем. Рядом с ним стоял человек необыкновенной, дьявольской, загадочной красоты. И этот человек смотрел на Леонардо так, будто увидел вместо золотого дуката дешевую подделку. По лицу его пробежала странная дрожь. Потом глаза его стали необыкновенно злыми. Он низко поклонился, а когда поднял голову — уже выглядел скучающе-дружелюбным.

Секретарь Совета десяти тоже удивился такому странному виду хозяина, но не подал виду.

— Добрый день, мессере Леонардо, — он широко улыбнулся и обнял да Винчи, — простите за вторжение. Вот, привел восторженного почитателя вашего таланта. Он утверждает, что с тех пор как увидел вашу «Тайную Вечерю», не может найти себе места. Тысяча извинений за беспокойство, но он меня совершенно замучил! Знакомьтесь…

Макиавелли говорил быстро, рассказывая, кто такой Рустичи, и пересыпая сведения о нем бесконечными извинениями за беспокойство, что они причиняют да Винчи.

Рустичи подошел ближе и еще раз поклонился Леонардо. Тот ответил едва заметным кивком и сказал неожиданно грубо:

— Ну что ж, я вижу, вы поглядели местную диковинку, старого маляра, что расписывает стены монастырских едален. Полагаю, что жестоко разочаровал вас, но мне до этого нет совершенно никакого дела. Так что прощайте, Джованфранческо.

С этими словами он повернулся к посетителям спиной и быстро пошел наверх. Пожалуй, даже чересчур быстро. Словно торопился спастись в сумраке плохо освещенных верхних комнат.

* * *

Макиавелли растерянно повернулся к Рустичи и развел руками:

— Ничего не понимаю! Должно быть, мы оторвали его от чего-то важного.

Скульптор покачивался взад-вперед, держа руки за спиной, и пристально оглядывал комнату. Его взор чуть задержался на Салаино, который увлеченно рассматривал образцы тканей, разложенные на столике у окна.

— Нет, это вы меня простите, я действительно был чересчур назойлив, — проговорил Рустичи, чуть затягивая гласные. — Жа-аль…

— Хотите, я покажу вам его мастерскую? — неожиданно подал голос Салаино, продолжая перебирать и прикладывать друг к другу кусочки бархата и тафты. — Там очень… очень интересно.

— А вдруг учитель захочет поработать? — сердито одернул его Джакопо.

Из кресла у камина разделся низкий, грубый хохот Чезаре да Сесто, самого старшего и мрачного из всех учеников Леонардо.

— Вот уж чего точно можно не бояться! — воскликнул он со злостью.

Рустичи натянуто улыбнулся Макиавелли.

— Пожалуй, мне лучше уйти. Благодарю вас за услугу и впредь не стану беспокоить, — быстро проговорил он и, не дав секретарю возможность ответить, стремительно пошел к выходу.

Когда за ним захлопнулась входная дверь, секретарь вздохнул и с надеждой посмотрел на Джакопо.

— Что с ним? — спросил он, показывая глазами наверх.

Тут неожиданно заговорил Чезаре да Сесто:

— Что с ним? Да то же, что и всегда! Вы разве не заметили? А вы подумайте, что он сделал за последнее время? Ничего! Ни-че-го! Изрисовал горы бумаги никчемными чертежами! Возвел несколько стен и усовершенствовал кулеврину! Да, еще, пожалуй, разрисовал часослов для мадонны Панчифики! Чтобы порадовать бедняжку! Как же это она сидит целями днями взаперти! Надо ей хоть книжку с картинками! Между тем работа могла бы хоть спасти его от хандры!

Смуглое лицо Чезаре покраснело от гнева. Он схватил берет и помчался прочь из дома.

* * *

Леонардо стоял в своей спальне, прислонившись спиной к двери. Он слышал все до последнего слова и ненавидел Чезаре. Ненавидел прежде всего за то, что тот говорил правду.

Да Винчи сел за стол и быстро записал в своем дневнике:

«Я больше не буду писать картин, во всяком случае тех, что от меня ждут. Мне хочется оставить свое ремесло и посвятить всего себя науке».

— Это позволит мне вырваться, — прошептал Леонардо, — стать свободным. И я больше не буду думать о ней.

Он взял серебряный карандаш и провел тонкую линию на листе бумаги, стараясь повторить контур мантильи мадонны Панчифики из черного плотного шелка. Потом схематически обозначил ее фигуру. Потом встал и набросил на статую Аполлона в углу комнаты шелковое покрывало. Оно легло небрежными, прихотливыми складками. Остаток дня мессере Леонардо провел за тщательной прорисовкой этих складок.

Остановился он только тогда, когда изображение стало совершенным. Оно казалось объемным и даже колеблющимся от ветра и едва заметных движений их хозяйки, чьи контуры, впрочем, только угадывались.

С удовлетворением поглядев на свою работу, Леонардо небрежно бросил лист поверх кучи бумаги к реалистично прорисованным желудям, кружке, где была видна каждая прожилка на дереве, рисунку птичьей лапы с любовно запечатленной крошечной мозолью, подробной зарисовки развернутого крыла канарейки…

* * *

Вечером мессере да Винчи собрал своих учеников. Он был в простой черной одежде, без всяких украшений. Они сидели за длинным, скромно накрытым столом.

— Ожившая «Тайная Вечеря», — сказал Салаино, поправляя бант на плече. — Я — апостол Филипп, если кто не помнит. Мне кажется, он лучше других получился.

Учитель подождал, пока Андре оставит в покое свое роскошное одеяние.

— Я знаю, что многие из вас недовольны, что я мало пишу, — наконец сказал он, — и у вас нет возможности чему-то учиться. Что ж… это действительно так. И вряд ли будет иначе. Я больше не хочу заниматься живописью. Это занятие меня иссушает. Отныне я намерен работать исключительно как инженер и ученый. Вы можете найти себе других наставников, если пожелаете. Я бы этого хотел.

Леонардо умолк, и на лице его замерло выражение трагической скорби и напряженного ожидания.

На некоторое время воцарилась тягостная тишина. По улице проехала повозка, на столе чуть слышно задребезжали ложки.

* * *

Салаино лениво потянулся и провел руками по своим роскошным светлым кудрям. Чезаре да Сесто ядовито усмехнулся.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Леонардо, хмуря брови.

— Думаю, надолго ли вас хватит, — Чезаре отпил из кубка. — Помню, вы уже говорили, что больше никогда не возьмете в руки кисть. Раза два, если я не ошибаюсь. И забывали об этом, к большому счастью для всех.

Да Винчи медленно встал из-за стола.

— Это все, что я хотел сказать.

— Учитель, пожалуйста, останьтесь, — серьезно попросил Салаино.

— Вы совсем замкнулись, мы не знаем что и думать, — вторил ему Джованни Бельтраффио.

— Да, ну побудьте с нами хоть немного, — влился в общий хор Джакопо.

— Я уже несколько дней жду случая, чтобы спросить, какое количество черной краски надо добавить в зеленый цвет, чтобы получить легкую лесную дымку, — добавил Чезаре.

Леонардо остановился. Потом обернулся. Лицо его посветлело, он грустно улыбнулся одними уголками глаз.

Ученики вскочили со своих мест и, окружив да Винчи со всех сторон, галдя хором, усадили его на место. Салаино налил вина, Бельтраффио взял лютню, Джакопо бубенцы.

Праздник затянулся до глубокой ночи.

Случайно Леонардо заметил свое отражение в маленьком зеркале, висевшем на стене.

«Жаль, что он меня сейчас не видит», — подумалось неожиданно, само собой.

Когда опутавшая его тоска рассеялась, да Винчи с удивлением обнаружил, что все мысли его только о том скульпторе, что приходил сегодня утром. О Джованни Франческо Рустичи.

 

Глава LV

«ЛЕДА»

Франческа провела нас в гостиную.

— Вы, наверное, голодны, — сказала она. — Не откажетесь от сэндвичей с горячим молоком?

— Право, мне так неловко, — Дик развел руками. — Уже поздно, а я до сих пор не нашел нам гостиницы. Вы не дадите мне телефонный справочник? Я бы забронировал номер. А перекусим мы где-нибудь по дороге…

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — ответила Франческа. — Я буду рада, если вы сможете переночевать у нас. Места достаточно, и вы никого не обремените.

— Но…

— И потом… — тихо добавила Франческа, опустив глаза к полу. — Отец разговаривает сейчас о вас. Это может занять какое-то время. А пока он не завершит разговор, вам вряд ли стоит куда-то ехать. В общем, — ее голос снова стал звонким и чистым, — соглашайтесь на бутерброды с молоком.

— Послушайте! — сказал я, чувствуя, что мое терпение уже на исходе. — Вы мне можете объяснить, что здесь происходит? Ну правда… Такое ощущение, что вы все знаете какую-то тайну, а мне не говорите. Что вы знаете?!

— Я знаю не больше тебя, — оборвал меня Дик. — И Франческа, думаю, знает не намного больше нас. Но мы пытаемся понять, а ты хочешь сразу получить готовый результат. Подожди.

Я остолбенел. Дик произнес эти несколько фраз так строго, что мне и самому показалось, что я веду себя как капризный ребенок.

— Но я… — я смутился, чувствуя себя неудобно, но едва я поднял глаза на Франческу, как вдруг внутри меня что-то перевернулось.

В ее глазах было столько сочувствия и понимания…

— Пожалуйста, не отказывайтесь от моей помощи, — сказала она с искренностью, которую я не ожидал встретить у женщины. — Я боюсь оставить вас одних… Прошу вас, доверяйте мне. Я смогу вам помочь, правда.

Она просила о разрешении помогать нам! У меня обмякли ноги. Что происходит?! Еще вчера, когда я лежал в больнице, привязанный к кровати ремнями, мне казалось, что я сплю и мне снится страшный сон. Но теперь у меня другое ощущение — я умер. Причем одной своей частью оказался в раю: смотрю на Франческу и понимаю — я влюблен, влюблен так, как никогда прежде. Но я и в аду — я преследуемый заложник чьей-то странной и непонятной мне игры.

— Я принесу вам поесть, — сказала Франческа и вышла.

* * *

— Она очень хорошая… — тихо сказал Дик, глядя за закрывшуюся за Франческой дверь. — Влюбился, гляжу, — он перевел на меня глаза и грустно улыбнулся. — Только помни: то, что для тебя — увлечение, для нее — жизнь. Так что, пожалуйста, сначала подумай, а потом…

Дик замолчал. Как он догадался? Я это сам вот только что понял…

* * *

— Нехорошо подслушивать… как ты думаешь? — Дик показал мне взглядом на дверь, тон его голоса изменился.

— Я думаю, нехорошо, — подхватил я, и на лице моем, надо полагать, было написано: «Но лучше с этим не медлить».

Дик на цыпочках подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор.

На удивление, голос синьора Вазари был слышан на всю квартиру.

— Не думал, что секретные переговоры с Приоратом Сиона способны наделать столько шума, — пошутил я. — Ты понимаешь, что он говорит? Это, по-моему, французский…

Дика прислушался и тут его лицо вытянулось, а глаза округлились.

— Он говорит про какие-то «цветочки», — прошептал Дик.

— Цветочки?!

— Называет какие-то сорта, мне кажется… Что-то рассказывает про селекцию… Про опыление…

— Господи, а более серьезных тем для разговора у них не нашлось?…

В коридоре раздался звук шагов. Дик аккуратно прикрыл дверь и быстро уселся рядом со мной на диван.

* * *

Франческа вошла в гостиную с черным подносом в руках.

— Вот, — сказала она, выставляя на круглый стол молочник, кружки и тарелки с сэндвичами. — Я думаю, вам должно понравиться.

Я смотрел на ее руки… Дивные, тонкие руки. Мелочь, но она приготовила нам именно те сэндвичи, которые я больше всего люблю и которые делаю себе сам, — с тонким сыром, копченостями и маринованными овощами, зажаренные в специальном тостере для сэндвичей с рифленой термоповерхностью.

— Нам понравится, — ответил Дик, надкусив сэндвич. — Это его любимые…

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Правда? — обрадовалась Франческа.

— Да, — едва смог вымолвить я. — Спасибо большое!

— Я очень рада! — ответила Франческа, пододвинула к столу большой стул-кресло и села напротив нас. — Папа не очень любезен. Но в его возрасте…

— Нет, что вы! — дружелюбно запротестовал Дик. — Мы буквально вломились в его дом, пытаем его. Синьор Вазари очень любезен! Честное слово!

— Он сам не принадлежит ни к Приорату Сиона, ни к другим тайным обществам, насколько я знаю, — Франческа говорила тихо, отпивая молоко из большой белой кружки маленькими глотками. — Но они постоянно пытаются поддерживать с ним контакт. Я не знаю почему. Возможно, этот как-то связано с фамилией. Но он действительно лучший эксперт по XV и XVI векам. И по XVII, — добавила Франческа, подумав. — Он вообще особенный человек.

— С фамилией? — легкомысленно спросил я.

— Франческа принадлежит к роду Вазари, — Дик посмотрел на меня говорящими глазами, и взгляд этот значил: «Сейчас попадешь впросак! Читай по губам!»

— К роду Вазари… — я попытался произнести это как можно более осмысленно и уверенно, но у меня не слишком получилось.

— Ты знаешь, — натужно рассмеялся Дик. — Просто трудно поверить, что разговариваешь с праправнучкой самого Джорджо Вазари!

— Да, конечно… Трудно.

По выражению моего лица Дик понял, что даже несмотря на все эти уточнения, я пока ничего не понял.

— Все-таки великий художник XVI века и первый биограф Леонардо да Винчи! — из уст Дика прозвучала последняя из возможных подсказок.

— А-а-а… — протянул я, судорожно припоминая, что же Дик говорил мне про этого Вазари, и, вспомнив, как дурак воскликнул: — Да, точно! — и тут же осекся: — Не может быть! — и тут же проявил «образованность»: — И еще потрясающая картина во флорентийской Синьории!

Дик коснулся своего лица, протер глаза, моргнул и уставился куда-то в пол, словно ему резко стали жать ботинки. На семинарах по психологии бизнеса нас учили, как интерпретировать произвольные жесты людей, — так называемому «языку тела». И если верить Алану Пизу, автору этих семинаров, сейчас Дик, сам того не желая, сказал мне своими жестами: «Черт возьми! Что ж он несет?! Глаз б мои такого позора не видели!»

— Да, «Битву при Ангиари» нашей фамилии никогда не забудут, — грустно улыбнулась Франческа. — Но папа уверен, что Джорджо Вазари даже не видел эту фреску. Ее сбили еще при Леонардо — когда началась тяжба с Синьорией, и за художника вступился французский король. Скупой Флоренции пришлось в таких обстоятельствах простить Леонардо все долги. Но видеть в здании собраний напоминание об этом проигрыше никто не хотел. Вот и вся история… А прапрадед потом действительно сделал свою фреску на этом месте. Это правда.

— О-о-о, — промычал я. — Я совсем не имел этого в виду, просто хорошая картина…

— Ничего страшного, — улыбнулась Франческа и слегка пожала плечами.

— У вас столько старинных книг! — Дик дипломатично перевел разговор в иное русло. — Это впечатляет!

— Да, моя семья всегда коллекционировала книги, — Франческа обрадовалась. — Знаете, они как живые — старинные книги.

— И я смотрю, потрясающая сохранность… — Дик продолжал радовать Франческу, аккуратно и педантично стирая следы возникшей по моей вине дурацкой неловкости.

— Да, отец занимается их реставрацией, — Франческа посмотрела на меня и улыбнулась уголками губ, удивительно светло и нежно. — У нас в квартире, там, в конце коридора, — она показала рукой, — оборудована специальная мастерская. Есть и переплетный станок, и даже станки для печати с гранок и для резки бумаги. Все старинные, ручной работы…

— Удивительно! — Дик сказал это абсолютно искренне, он обожал книги.

Но я-то понимал, чему на самом деле он так обрадовался. Он заметил, как Франческа мне улыбнулась.

* * *

— Вам еще добавить молока? — спросила Франческа. — Оно, правда, уже остыло…

— Ничего, в самый раз, — сказал Дик и подставил свою кружку под носик молочника. — Спасибо! А что ваш отец говорил об этой легенде про братьев-близнецов?

— Папа ничего мне не рассказывал. Только какие-то отдельные вещи говорил, — ответила Франческа. — Но я знаю, что этот сюжет повторялся у Леонардо постоянно.

— Постоянно? — удивился Дик. — Не может быть!

— Нет-нет, правда. Особенно после службы у Борджиа, — сказала Франческа. — Я узнала об этом, когда, еще маленькой девочкой, папа водил меня в галерею Боргезе.

— Это в Риме? — уточнил я.

— Да, в Риме, — улыбнулась Франческа, и я поймал на себе ее взгляд — нежный, чувственный и какой-то очень взрослый. — Я спросила у папы, что это за прекрасная женщина и почему она обнимает лебедя, и папа рассказал мне, что это женщина — Леда, что она дочь царя Этолии — Фестия и жена царя Спарты — Тиндарея. «Но что это за лебедь? — спросила я. — И чьи это малыши рядом с царицей?» Тогда я еще не знала мифа о рождении Прекрасной Елены и Полидевка…

— Я и сейчас не знаю, — я пожал плечами и виновато улыбнулся.

— Черт возьми! — воскликнул Дик. — Как же я сразу не догадался?!

— О чем? — я удивленно посмотрел на своего друга.

— Зевс, плененный красотой Леды, явился к ней в образе лебедя, когда она купалась в реке Эврот! — затараторил Дик. — От этого союза у Леды родилось четверо детей, точнее, двое…

— Так четверо или двое? — не понял я.

Франческа пришла мне на помощь:

— Леда одновременно родила двух смертных детей и двух бессмертных. Смертных — от своего мужа, царя Тиндарея. А бессмертных от главного бога Олимпа — Зевса. То есть они все — Полидевк и Елена, Кастор и Клитемнестра — были братьями и сестрами, но кто-то только по матери, а кто-то и по матери, и по отцу.

— Ничего не понял, — я даже встряхнул головой. — Одновременно четырех детей, при этом два ребенка — божественного происхождения, а двое других — человеческого? Так?

— Так, — подтвердила Франческа и тут же продолжила, чтобы как-то меня утешить в моем дремучем неведении: — Вы, наверное, слышали о братьях Диоскурах… Это братья близнецы — Полидевк и Кастор. Когда Кастора убили, бессмертный Полидевк из любви к брату отдал ему часть своего бессмертия. И теперь они оба попеременно в виде утренней и вечерней звезды в созвездии Близнецов являются на небе. Вы же слышали о созвездии Близнецов?

— Да, конечно, — смутился я. — Уж это-то я знаю. Слава богу…

— И про Елену с Клитемнестрой ты тоже слышал, — добавил Дик. — Кстати, яблоко раздора!

Дик весь словно загорелся от этой мысли.

— Что — яблоко раздора? — спросил я, понимая, что за галопом его мыслей и догадок мне не угнаться.

Но Франческа снова пришла мне на помощь и помогла сориентироваться:

— Три великие богини — Гера, Афина и Афродита — поспорили из-за золотого яблока, на котором богиня раздора Эрида написала: «прекраснейшей». Кому отдать это яблоко, по приказу Зевса, должен был решить Парис — сын царя Трои. Гера пообещала Парису власть и богатство, Афина — мудрость и воинскую славу, а Афродита — отдать в жены самую красивую из женщин. Парис вручил яблоко Афродите, а та, исполняя свое обещание, помогла Парису похитить самую красивую из женщин мира — Елену, жену царя Минелая. Так началась Троянская война.

— А Клитемнестра? — на всякий случай уточнил я.

— Ты знаешь про комплекс Электры? — спросил Дик.

— Да, — вспомнил я. — Это то же самое, что эдипов комплекс, но только у женщин. Электра хотела смерти своей матери — из-за своего отца.

— Вот! — обрадовался Дик. — Клитемнестра — жена Агамемнона. Когда он был на войне с Троей, она сошлась с Эгистом. Муж вернулся с войны живым и невредимым, и Клитемнестра подговорила своего любовника убить Агамемнона. Обо всем этом узнала Электра — дочь Клитемнестры, и в свою очередь подговорила Ореста, своего брата, убить мать и ее любовника. Орест выполнил просьбу сестры, за что на него напали Гарпии…

— Стоп-стоп-стоп! — взмолился я. — Хороша семейка! Но, Дик, какое отношение это имеет к брату-близнецу Иисуса Христа?

Дик посмотрел на меня, потом на Франческу. Судя по всему, друг друга они уже поняли.

— А ты отвлекись на секунду от конкретных имен… — предложил Дик. — Женщина и бог в образе лебедя. Но ведь бога можно представить и в образе голубя… — Дик выдержал паузу. — Она зачинает от Него и рождает младенца, но не одного, а двух — смертного и бессмертного. Смертного — от своего мужа, а бессмертного — от Святого Духа. Братья-близнецы — один божественный, другой — человеческий. Теперь понятно, почему Леонардо берется за эту картину?

— Да, и «Леда» — это ведь его единственная картина на мифологический сюжет! — добавила Франческа. — Появление этого сюжета не может быть случайным!

— Ну, если не считать «Вакха»… — поправил ее Дик.

— Но «Вакха» Леонардо начал рисовать как Ионна Крестителя, — теперь Франческа поправила Дика.

Дик согласно кивнул головой:

— И до сих пор никто не знает, что заставило Леонардо превратить Ионна Крестителя, символизирующего собой новую веру, в языческого бога. Причем такого…

— И Иоанна Крестителя он потом таки нарисовал, — добавила Франческа.

— Один момент, — я оторопел. — Вы что, и правда думаете, будто бы Леонардо взял сюжет Леды, чтобы рассказать нам о том, что у Христа был брат-близнец?! А яблоко раздора символизирует яблоко, доставшееся Еве?!

— Дик прав, — ответила мне Франческа. — Именно это я и узнала тогда в галереи Боргезе. Дело в том, что картина Леонардо не сохранилась…

— И неизвестно почему… — добавил Дик многозначительно. — Никто не знает.

— Да, — Франческа качнула головой в знак согласия. — Возможно даже, что ее уничтожил сам Леонардо. Но остались копии, сделанные еще при жизни художника. Главной долгое время считалась картина Чезаре да Сесто, она хранится в собрании графа Пемброка в английском Солсбери. На ней четыре младенца. Сейчас я вам покажу…

Франческа встала из-за стола и подошла к огромному книжному шкафу. Она достала несколько тяжелых альбомов и перенесла их на стол. Дик быстро отодвинул столовые приборы, освободив место для этих потрясающих книг.

— Вот она, видите, — Франческа показала нам на копию «Леды», выполненную Чезаре да Сесто. — Четыре младенца. А вот другая копия, — Франческа перевернула несколько страниц. — Эту копию, сделанную неизвестным мастером и хранящуюся в галерее Боргезе, в расчет не принимали. Я как-то спросила у папы, почему на картине в Боргезе только двое младенцев…

Действительно на этой картине было уже двое младенцев. Причем казалось, что оба они взяты с другой картины…

— Видите? — спросила Франческа.

— Да.

— И папа мне ответил: «Салаино никогда не умел держать секреты». И все, больше ничего не сказал.

— Салаино — это один из учеников Леонардо? — спросил Дик.

— Да, именно, — подтвердила Франческа. — И тогда я сама решила кое-что узнать… И узнала.

— И что же?! — хором спросили мы.

— Картина из галереи Боргезе — это копия картины Леонардо, сделанная в его же мастерской. Младенцев на ней было изначально четыре, но они закрашены. А поверх, рукой Салаино, нарисованы два мальчика! Видите, они совсем другие! После смерти учителя Салаино вывез эту картину из Франции, и так она оказалась в Риме. Он словно хотел рассказать нам правду о замысле своего учителя! Выдать его тайну!

Меня будто током ударило:

— Но почему это тайна Леонардо?!

Из коридора вдруг донесся страшный шум.

 

Глава LVI

АНАТОМИЯ

— Боже мой, боже мой! — кардинал Джованни бегал по комнате, заламывая руки и царапая себе щеки. — Ты хотя бы представляешь, что теперь будет? Ты хоть можешь себе вообразить, каков будет гнев Юлия, когда он обо всем узнает? А он узнает, я уверен! Он всегда все узнает! Боже мой! Биббиена, ты убийца! Ты мой убийца! Ты уволен! Нет, я прикажу тебя сжечь! Как еретика! Я отдам тебя кардиналу делла Кроче!

Секретарь привычно-спокойно сносил угрозы и оскорбления, ожидая, пока ужас его патрона сменится благоразумием.

— Ты можешь хотя бы объяснить мне — зачем?! Зачем ты его вызволил? Что мы теперь будем делать? Или у тебя мало работы?

— Я полагаю, герцогу безопаснее здесь, где у него нет сторонников, чем в испанском плену, — невозмутимо ответил Биббиена. — Или вы думаете, Фердинанд потребовал его выдачи просто так? Взгляните вот на это.

Секретарь протянул кардиналу небольшой свиток.

Джованни развернул его и брезгливо поморщился.

— Это анатомический рисунок, сделанный мессером да Винчи. Он подготовил его по заказу герцога, — пояснил Биббиена. — Он показывает, в каком положении должна быть вот эта полость внутри женского тела, чтобы верным образом зачать.

— Не тяни, объясни все сразу, — недовольно нахмурился кардинал. — С чего это наш герцог вдруг озаботился этими проблемами? И при чем здесь Фердинанд?

— Вы помните нашу встречу с Александром VI, который сейчас небось так горит в аду, что подумать страшно? Помните, что он сказал? «Мы явим живого Бога». Не Панчифику же он имел в виду! Ее-то мы никому явить не можем по известным вам причинам.

— Да… — тяжело вздохнул Джованни. — Должен тебе сказать, что часто думаю над этой подлостью судьбы. Иметь в руках такой козырь и быть не в состоянии им воспользоваться. Это сводит меня с ума!

— А сколько лет было старому Борджиа? — приподнял бровь Биббиена. — Как по-вашему, он мог еще иметь детей?

— Семьдесят с лишним, — пожал плечами Джованни. — Но это ему нисколько не мешало. Всем известно, что недавно у него родилась дочь от Лауры Боргезе. Да к чему все это?! Какое это имеет отношение к Панчифике?

Биббиена удивленно посмотрел на кардинала.

— И только не надо этих взглядов! Не надо! — кардинал покраснел от гнева, голос его сорвался на истерический визг. — Говори, черт бы тебя взял! Хотя подожди… Неужели… Ты думаешь?… Но почему тогда Чезаре заказал этот рисунок? Зачем ему это понадобилось?!

— Вот это я и хочу узнать, — секретарь многозначительно поднял вверх палец. — А чтобы Чезаре рассказал, он должен мне доверять. То есть я хотел сказать — вам, ваше высокопреосвященство. Поэтому благословите меня и пожелайте удачи. Путь в Неаполь не близкий. И еще. Думаю, лучше сохранить цель и направление моей поездки в тайне.

— Я с ума сойду от всех твоих тайн, — капризно надул губы кардинал Медичи. — Боже, Биббиена, как ты можешь беспрестанно ввязываться в какие-то интриги! Это же такая скука! Хочешь, я прочту тебе что-нибудь из Вергилия?

— Благодарю вас, ваше высокопреосвященство, — поклонился секретарь. — Но не сегодня. К тому же у меня нет вашего таланта к искусствам. Вряд ли я смогу по достоинству оценить этого поэта.

 

Глава LVII

ГЕРБАРИЙ

— Я не буду уничтожать гербарий! — из коридора раздался крик синьора Вазари. — Даже не думайте! И мне плевать и на угрозы, и на эти новые технологии идентификации соцветий! Не для того мы хранили его пятьсот лет! Не для того!

Послышался грохот. Франческа вскочила со своего места и бросилась в коридор. Мы с Диком последовали за ней.

Синьор Вазари сидел в своем кресле посередине коридора. Голова упала на грудь, руки повисли как две безжизненные плети.

— Папа! — закричала Франческа и подбежала к отцу.

Дик поднял с пола разбившийся телефон.

— Все в порядке, Франческа. Все в порядке, — тихо прошептал синьор Вазари и поднял отяжелевшую голову. — Вас уже ждут, господа, не медлите, — сказал он, глядя на нас с Диком, затем снова опустил голову и прохрипел: — Теперь я понимаю, почему выбрали именно вас. На Приорат более не рассчитывают…

 

Глава LVIII

ПЕРЕЕЗД

— Как твое настроение, Конди? — с улыбкой спросил Джулиано, погладив Панчифику по голове.

Девушка отложила часослов, искусно разрисованный Леонардо. В нем было несколько миниатюрных копий его собственных картин. Особенно Панчифике нравилась «Тайная Вечеря». Она могла подолгу ее рассматривать.

— Грустно, — Панчифика взяла руку Джулиано и приложилась к ней губами.

Он присел рядом.

— Гляди, что я тебе принес.

Он высыпал из мешочка кучу мелких, гладко отполированных, круглых стеклянных камешков. Красных, зеленых, синих, желтых.

Панчифика обрадовалась и хлопнула в ладоши. Потом стала перебирать стекляшки, восторженно любуясь причудливой игрой света.

— Отчего тебе грустно? — Джулиано заботливо поправил шерстяную накидку на плечах девушки. В ее келье было прохладно.

Ответа не последовало. Панчифика увлеклась игрой.

Сзади чуть слышно скрипнула дверь. Вошел настоятель — дядя Джулио. Он хмурился.

— Можно поговорить с тобой? — сказал он племяннику.

Джулиано еще раз погладил по голову пленницу и встал

навстречу дяде.

Они вышли на длинную открытую галерею.

— Я хотел увидеть Джованни, но он не приехал. Поэтому говорю это тебе. Ты должен забрать ее.

— Но… — Джулиано попытался возражать.

— Сегодня же! Только что я узнал, что сюда едет папский легат, мой причетник случайно встретил его в Форно. Он скакал всю ночь, чтобы предупредить меня. Я не желаю оказаться втянутым в ваши игры! — дядя сложил руки за спиной и пошел прочь.

Это означало, что решение его окончательное.

 

Глава LIX

ПРИБЫТИЕ

На исходе третьего дня «Санта-Катарина» благополучно прибыла в Неаполь.

Баярд сошел на берег и радостно потер руки.

— По-моему, мы с вами, ваша светлость, заслужили хороший отдых. Здесь неподалеку есть одно интересное заведение, с хозяйкой которого я довольно близко знаком…

Он не успел договорить. Прямо на них неслась черная карета, запряженная четверкой.

Возница успел довольно ловко развернуть ее. Дверца открылась, и Борджиа увидел миловидную женщину, блондинку с пухлыми, чувственными губами.

— Шарлот! — обрадовался Баярд. — Вот так встреча! Значит ли это, что его светлость…

Женщина тут же поднесла палец к губам, призывая к молчанию.

Борджиа подумал, что это, должно быть, Шарлот Жюстин маркиза Д'Обиньи — любовница вице-кроля Д'Амбуаза.

При вице-короле, который больше всего на свете любил спокойную сельскую жизнь и охоту на зайцев, маркиза Д'Обиньи выполняла примерно те же функции, что Биббиена при Джованни Медичи. Ходили даже слухи, что между ними — Шарлот и Биббиеной — бурный роман. Однако мало кто этим слухам верил. Шарлот Жюстин была известна своей практичностью и расчетливостью. Вряд ли она бы стала рисковать расположением Д'Амбуаза ради бедного и незнатного секретаря.

— Садитесь, господа, — сказала она по-французски. — Зная вас, капитан, я уверена, у вас были другие планы, но мне придется их нарушить.

Когда Чезаре и Баярд забрались внутрь кареты, Шарлот подала им небольшую плетеную корзинку, от которой исходил аппетитнейший запах.

— Должно быть, вы проголодались. По прибытии во дворец нас ждет обед, а это — чтобы вы могли немного закусить. Я так рада личной встрече с вами, герцог Валентине Я ваша большая поклонница! Вы получили мой подарок в честь вашего объявления герцогом Урбинским?

Борджиа кивнул.

— Прекрасная венецианская маска, — ответил герцог. — Жаль, что я не воспользовался вашим советом, маркиза.

— Да, мы пытались дать вам понять, что союз с Венецией против Флоренции может быть выгоден для вас. Жаль, теперь ваши дела отнюдь не так хороши, как прежде.

Она мило улыбнулась и кокетливо пожала плечиком.

Борджиа молча проглотил издевку. Баярд протянул ему кусок нежнейшей ветчины и серебряную флягу с вином.

— Отличная еда, Шарлот, — сказал он. — М-м! Надеюсь, там, куда ты нас везешь, кормят не хуже.

Чезаре отметил про себя, что едут они не в королевский дворец.

 

Глава LX

ПРИОРАТ

Сначала Франческа хотела просить отца, чтобы он отпустил ее вместе с нами. Но после приступа, который с ним случился, решила, что не может отлучаться. Однако синьор Вазари, как это ни странно, сам настоял на ее отъезде.

«Это очень важно. Ты должна ехать», — сказал он Франческе.

И она с тяжелым сердцем отправилась с нами на вокзал. По словам синьора Вазари, нас «ждали» в одном из парижских пригородов, так что мы сели на поезд Милан-Париж, рассчитывая, что путь в восемьсот километров пролетит быстро. Ожидалось, что мы будем в Париже уже утром.

Вагон был полупустым. Большие удобные кресла. Дик пошел купить перекусить, а Франческа села к окну и, чуть поезд тронулся, задремала. Я накрыл ее легким одеялом и смотрел на ее профиль, высвеченный на фоне темного окна, где один за другим вспыхивали огни фонарей, и думал…

Хлопнула дверь тамбура, и в проеме показался Дик. Он вернулся с тремя пакетами чипсов, цукатами, соками в коробках и пластиковой бутылкой кока-колы.

— Спит? — улыбаясь, Дик кивнул в сторону Франчески.

— Спит, — прошептал я и тоже улыбнулся, смущенно и радостно.

Дик уселся напротив и открыл пакет с цукатами. Я присоединился к трапезе.

— Дик, а что ты знаешь о Приорате Сиона? — спросил я спустя какое-то время.

— Ничего, — ответил Дик.

— Как ничего?… Шутишь?

— Все, что известно о Приорате Сиона, — это домыслы. Сам Приорат ничего толком о себе и своей деятельности не рассказывает. А домыслы, ты же знаешь, это домыслы, — пожал плечами Дик.

— А какие домыслы?…

— Ух… — выдохнул Дик и нехотя принялся рассказывать. — Много разных версий. Считается, что Приорат Сиона ставит перед собой цель восстановить правление династии Меровингов…

— Какой династии? — не понял я.

— Меровингов, — буднично ответил Дик, словно речь шла о какой-нибудь хорошо известной мне современной торговой марке — «Майкрософт» или «ВМW». — С V по VII век они были королями большей части Европы — и нынешняя Франция, и Германия… А период расцвета династии совпадает с эпохой короля Артура.

— То есть это как-то связано со Святым Граалем?

— Ну да, — ответил Дик. — Точнее, с кровью Христа, его наследниками. То, что Дэн Браун сделал в своей книге «священной тайной», уже несколько веков — «общее место». Ты же читал «Код да Винчи»?

— Да, конечно!

— Да уж, кто его не читал… — сказал Дик и усмехнулся. — Ну так вот, по преданию, Христос не умер на кресте.

— Не умер?! — я даже поежился. — Ерунда какая…

— Ерунда, — согласился Дик. — Якобы есть факты, что он жил и в 45 году, и даже позже. Да не смотри ты на меня так! Это же не я придумал. Все это подробно описано в книге «Священная загадка» о Приорате Сиона. Ее написали Байджент, Лей и Линкольн…

— Господи, но как это?! Может, Христос и на распятии не был? Может, он и не Христос вовсе?!

— Считается, что распятие — это одна большая инсценировка, — Дик кивнул головой, словно бы одобряя мою злую иронию. — Так быстро, как умер Христос, на кресте люди никогда не умирали. И укус Ему дали не в то время, когда должны были, — рано, а потому, значит, это был и не уксус вовсе…

— А что?!

— Я не помню, как точно они все это объясняют… — Дик насупил брови и задумчиво посмотрел в окно. — Но суть в общем в том, что якобы это было какое-то наркотическое вещество — смесь опиума и белладонны, кажется. Распространенное на Ближнем Востоке снадобье, что-то вроде снотворного и своеобразного наркоза. Христос, если верить Библии, тут же потерял сознание — после уксуса Он, напротив, должен был почувствовать себя лучше, — и Его немедля сняли с креста. Мол, Он умер, и делу конец…

— А как же римляне это допустили? — удивился я.

— Понтий Пилат, как рассказывают, и это уже самые разные источники подтверждают, был закоренелым взяточником и казнокрадом. Подкупить его не составляло никакой проблемы. А поскольку и сам Христос, вопреки утверждениям, в бедняках не числился…

— Так Христа что, просто выкупили?!

— Понимаешь, тут разные противоречия, и на них играют, — сказал на это Дик. — Согласно римским законам, тело распятого не имело права на погребение. Обычно вокруг крестов ставилась стража, чтобы помешать родственникам или друзьям похоронить умершего. Жертву оставляли на кресте на милость стихии и на съедение хищным птицам. Но Пилат, сознательно нарушая закон, позволил Иосифу из Аримафеи снять тело. Это есть в Евангелиях, там же говорится, что этот Иосиф был богачом. Значит что? Выкупили? А если выкупили покойника и с этим никто не спорит, то почему было не выкупить живого?… Такая логика.

— И что эти, как ты их назвал, — Меро…

— Меровинги, — помог мне Дик. — Этот род происходит от легендарного короля Меровея, который, как говорят, был наделен сверхъестественными способностями. Меровинги исцеляли наложением рук, носили некое волшебное ожерелье и знали тайное заклинание, защищавшее их. Еще Меровингов называли «длинноволосыми королями», потому что, подобно Самсону из «Книги Судей», они никогда не стригли волос. В них будто бы заключалась их сила. Но потом, в 754 году, короля Хильдерика III свергли с престола и насильно постригли в монахи. Тем дело и кончилось… В общем точь-в-точь история Самсона.

— Так они, эти Меровинги, что — потомки Христа?! — я вдруг понял, что мне пытается объяснить Дик.

— Говорят… — неопределенно ответил он. — Считается, что это вообще был династический брак — Христа, царя Иудейского из рода Иуды, то есть потомка Давида, и Марии Магдалянки, которая не была никакой проституткой, а напротив — серьезной дамой и представляла уже другой род — Вениамина. То есть это был брак, объединяющий Израиль и Иудею.

— Так все-таки это не просто так его называли «Царем Иудейским»?! — я вспомнил, как об этом рассказывал Рабин на своей лекции.

— Ну, если верить в эту систему объяснений и доказательств, то да — не просто так, — улыбнулся Дик. — Помнишь, когда Пилат спрашивает у Иисуса: «Так ты Царь Иудейский?» На что тот ему отвечает: «Ты говоришь».

— Да, помню.

— Если произнести эту фразу на греческом языке, то такой ответ покажется отговоркой. Что значит — «ты говоришь»? Но в иврите и в арамейском языках это словосочетание имеет другой смысл.

— Какое?…

— «Ты сам это знаешь», — ответил Дик.

— То есть ты хочешь сказать, что Пилат знал, что казнит не бедного философа, а Царя?!

— Говорят… — двусмысленно ответил Дик. — Кстати, ты знаешь, что «Христос» — это греческая калька еврейского слова «машиах», что значит — «помазанник»?

— У меня сейчас крыша поедет…

 

Глава LXI

ВИЗИТ

Рустичи не услышал мягких шагов Леонардо. Скульптор увлеченно вырезал из камня небольшую фигурку лошади — копию гораздо большего макета из глины, стоявшего посреди студии. Он был одет в длинный турецкий халат из цветного шелка.

— Это мой Колосс? — изумленно спросил да Винчи.

Франческо вздрогнул и замер. Потом медленно повернул голову. На лице его заиграла странная улыбка. Он отвернулся.

— Я им болен. Несколько лет ушло, чтобы сделать его маленькую копию из глины. Но я не знаю, как его отлить. Поэтому вырезаю вот этих лошадок, — наконец ответил Рустичи.

Снизу раздалось странное похрюкивание. Да Винчи опустил глаза. На него двигалась огромная подушка из иголок. Что-то похожее на большого ежа.

— Это Суджи, дикобраз, — пояснил хозяин, не поворачиваясь к гостю и не прерывая своего занятия.

Леонардо пригнулся, чтобы получше рассмотреть диковинное животное. Потом огляделся. Кое-что в углу мастерской заинтересовало его больше.

На деревянном верстаке лежала глиняная копия раскрытого трупа. Очень реалистичная и искусно раскрашенная. Леонардо согнулся над ней. Было видно, что руки его слегка подрагивают от волнения.

— Удивительно точно… все удивительно точно… — повторял он.

Однако кое-что поразило его еще больше. Разрез! Глиняная кожа была сняла аккуратным лоскутом, обнажив грудную клетку и брюшную полость.

— Я едва не умер от тошноты, пока делал слепки с какого-то бродяги. Он гнил быстрее, чем я успевал готовить глину, — насмешливый голос Рустичи раздался возле самого уха Леонардо.

— Где вы научились этому? — Леонардо провел рукой по сердцу, где аккуратно были раскрашены сосуды.

— Я сам себя научил, — последовал ответ.

Да Винчи обернулся и замер. Рустичи стоял рядом с ним обнаженный. Он сбросил свой халат, подставив совершенное, пропорциональное тело солнечным лучам.

— Я всегда принимаю солнечные ванны, на востоке это считают полезным, — спокойно заявил он. — Не смущайтесь, мессере да Винчи. Я сразу понял, почему и зачем вы пришли. Что отвлеклись на моих лошадок и прочие игрушки — так это просто потому, что не ожидали. Я прав?

В глаза его горел черный, демонический, безумный огонь.

Рустичи подошел совсем близко. Настолько, что Леонардо мог чувствовать жар его тела. Он хотел уйти, но помимо своей воли стоял на месте, словно врос в землю. Он не мог пошевелиться и в то время чувствовал себя так, будто падает в пропасть. Ни тело, ни разум не слушались его, а воля была парализовала полунасмешливым взглядом Франческо.

Их глаза встретились.

 

Глава LXII

МЕРОВИНГИ

— Так я не договорил-то главного! — спохватился вдруг Дик. — Род Меровингов, низложенный в VIII веке, не исчез. Он продолжался по прямой линии — были там Дагоберты всякие, Сигизберты и еще бог знает кто. А все кончилось крестоносцем Годфруа Бульонским, который в знаменательном 1099 году захватил Иерусалим и основал в Палестине Иерусалимское Королевство. Тогда-то на горе Сион в святом городе и возник монастырь, что и значит — «Приорат Сиона», то есть «монастырь Сиона». Королевство просуществовало до 1291 года. Крестоносцев разбил сначала Салалх-ад-дин, а потом добили египетские войска Акры. Приорат Сиона бежал в Европу. С тех пор он, как говорят, и пытается вернуть Меровингов на престол Европы.

— Чушь какая! — разозлился я.

— Ну чушь, конечно, — согласился Дик. — Но когда в 1958 году потребовалось вернуть генерала де Голля в Елисейский дворец, этим занимался месье Плантар, по совместительству магистр Приората Сиона. Это он создал тогда «Комитеты национального спасения»…

— Так они что, реально действуют?! И Меровинги живы? Сколько же их было?…

— Это уж и вовсе загадка, — пожал плечами Дик. — В 1653 году в Арденне нашли гробницу короля Хильдерика I, в ней, кроме оружия, было золотое изображение бычьей головы, какой-то хрустальный шар и 300 миниатюрных золотых пчел из золота. Когда же в 1804 году короновали Наполеона, он отдал распоряжение, чтобы к его коронационной мантии прикрепили золотых пчел Хильдерика. Вот и думай теперь, сколько их было…

У меня жутко разболелась голова.

— Ничего не понимаю… И Наполеон Бонапарт?! Дик, а Рабин? Он то же самое пишет?

— Нет, — замотал головой Дик. — Ты когда-нибудь слышал про протоколы сионских мудрецов?

— Ну, что-то… — я действительно что-то слышал про эти протоколы. — Но они же, кажется, поддельные.

— Они-то поддельные, — возразил Дик, — но ряд исследователей считают, что основаны они на реальных документах.

— А о чем там речь?

— Это что-то вроде манифеста, — объяснил Дик. — Или даже нет… Скорее программа приведения еврейства к мировому господству.

— А цель?

— Цель? — переспросил Дик и посмотрел на меня с некоторым недоумением. — Передать власть потомкам Давида. Мировое еврейское господство?… Не слышал?

— Мировое еврейское господство… — пробормотал я.

— Да, — закачал головой Дик. — Сначала проникнуть в наиважнейшие сферы жизни общества по всему миру — в политику, финансы, образование, права человека там и так далее. А потом основать мировую Церковь во главе с еврейским папой, который будет одновременно и духовным отцом, и властителем мира — Царем Иудейским из рода Давида.

— Понятно…

Я вспомнил, как Рабин давал интервью на радио, и там журналист цитировал письмо Князей Изгнания.

— Да, так вот, Рабин хочет вроде бы того же самого, — продолжил Дик. — Но он как бы заходит с другой стороны. Если авторы протокола сионских мудрецов безапелляционно провозглашают величие еврейства, называя все прочие народы пренебрежительно — гоями, то Рабин идет окольным путем. Он говорит — еврейский народ, конечно, избранный, но и только. Мы, мол, ни на что не претендуем, ни на какое мировое господство и так далее. А проблема в другом…

— И в чем проблема по Рабину?

— Проблема в том… — повторил Дик, потом замолчал и задумался. — Помнишь, я начал рассказывать тебе про манихеев?

— Про манихеев, — обрадовался я, услышав знакомое слово. — Да, что-то ты говорил…

— Манихейство возникло в Вавилонии, — Дик откинулся на спинку сиденья и продолжал говорить с закрытыми глазами. — Со времен, когда Навуходоносор увел в плен иудеев, Вавилония считается их второй родиной. Именно здесь находят приют иудейское правительство изгнания, его патриарх и Князья Изгнания. И именно здесь, в самые тяжелейшие для избранного народа времена, ему открывается истина манихейства — подлинно Божественное, как утверждает Рабин, мистическое Откровение. Народы сменяли друг друга, говорит Рабин, государства и целые империи возникали и уходили в небытие, мир менялся, но манихейство, охраняемое невидимой заботливой рукой, всякий раз возрождалось, словно феникс из пепла. Тайные общества богомилов, альбигойцев, тамплиеров, баптистов, масонов, мартинистов, оккультистов, теософов и многие, многие другие — все манихеи.

— И в чем же «истина» этих манихеев?

 

Глава LXIII

МАГДАЛИТЫ

Шарлот вела своих спутников вниз. Чезаре казалось, что эта длинная спиральная лестница не кончится никогда.

— Уж не в преисподнюю ли ты ведешь нас? — шутил Баярд.

— О, туда вы попадете без моей помощи и не сегодня, — отвечала Шарлот.

Наконец они оказались на круглой площадке, от которой расходилось три коридора. Шарлот уверенно пошла в средний.

Борджиа с любопытством разглядывал стены.

— Эти катакомбы были когда-то убежищем для ордена Магдалитов. Кажется, так они называются. И как они могли здесь жить? — весело болтала маркиза. — Ни света, ни свежего воздуха! Представляете, они и сейчас здесь собираются. В определенный день, весной. У них довольно забавные обряды. Вам, капитан, точно бы понравилось. Ума не приложу, почему Шарль назначил вам встречу здесь. Должно быть, это как-то связано с нашим прекрасным герцогом Валентино. Герцог, может, вы удовлетворите мое любопытство?

Борджиа натянуто улыбнулся:

— Увы, маркиза. Я, признаться, в большой растерянности.

Наконец они вышли к пещере. Посреди бил горячий источник, от которого поднимался пар. Вода бурлила в каменной чаше, выложенной черным вулканическим обсидианом.

Вокруг источника стояло несколько человек в длинных черных мантиях с замысловатыми кожаными поясами и большими капюшонами. Каждый держал в руках по красной розе. Двое, стоявшие чуть поодаль, держали что-то, накрытое шелковой черной тканью, похожее на небольшой портрет.

— Кто это? — Чезаре тронул рукоятку меча.

Один из странных монахов откинул капюшон. Это был Шарль Д'Амбуаз. Французский вице-король!

— Вижу, вы удивлены, герцог, — сказал он. — Что ж, это понятно. Вы когда-нибудь слышали об ордене Магдалитов?

— Только скабрезные шутки, — Чезаре поискал глазами Шарлот, но она успела бесшумно исчезнуть. Нехорошее предчувствие, грызшее герцога все это время, многократно усилилось. — Кажется, мой отец покровительствовал вам…

— К сожалению, в Италии мы вынуждены скрываться. Даже заступничество вашего отца было тайным, хоть он и был главой нашего ордена в Италии.

— Вот как? — лицо герцога ничего не выразило, но он сильно удивился.

— Да, и я здесь, чтобы исполнить его волю. В случае своей смерти он завещал мне посвятить вас в эту тайну, — Д'Амбуаз подошел к Чезаре. — Позвольте, я расскажу вам кое-что. Может быть, это развеет ваши опасения. Орден Магдалитов основал Иосиф Аримафейский, тот, что упоминается в Евангелии от Никодима, — одном из двух, что мы считаем истинными. Иосиф Аримафеский отдал для похорон Иисуса свою гробницу, а затем выкупил его тело у стражников. Он же передал апостолу Петру Священные Погребальные Ризы Господни. Он же заботился и оберегал семью Господа, что завещал делать и нам.

— Семью? — приподнял бровь Чезаре, но особенного удивления не выказал.

— Полагаю, существование христовых потомков для вас не тайна, — вице-король сложил руки за спиной. — Вопрос, собственно, в другом. Кого из них считать настоящими. Многие века главы нашего ордена передают друг другу исторический свиток, куда тщательно вносились все сведения о перемещении Священного Грааля, Чаши Крови Христовой — его потомков. Согласно этому свитку, первым Хранителем Грааля был сам Иосиф Аримафейский. Он передал священное семейство по покровительство апостола Петра. Затем хранителем стал святой Захарий, один из учеников первого апостола. Когда в Риме начались гонения на христиан, именно он принял решение перевезти Грааль в Византию, под покровительство епископа Евсиана. Его правнук, святой Амвросий, был наставником юного сына Констанция Хлора, будущего императора Константина Великого. Он обратил мальчика в христианство и открыл ему тайну Святого Грааля. Император Константин приблизил к себе священную семью.

— И что же дальше? — недовольно буркнул Чезаре, все это ему не нравилось.

— На этом наш свиток обрывается, а вместе с ним и сакральное знание. Он восстанавливается вновь только в 639 году, когда король Артур привез Святой Грааль в Британию. Здесь, собственно, возникает вопрос — почему часть свитка, относящаяся к правлению Константина и двум векам после него, исчезла? И можем ли мы доверять его продолжению? Дело в том, что за это время большая часть тех, кто несет в себе частицы священной крови, рассеялась. Мы не знаем, кто они и где. Артур нашел только одну семью в базилике святой Марии, но истинность этой находки так же подлежит сомнению.

— Вы до сих пор охраняете этих потомков? — спросил Чезаре.

— Увы, последний представитель священного рода скончался около пятидесяти лет назад в Англии.

— Неужели вы не позаботились, чтобы он оставил наследников? — усмехнулся Борджиа. — Ведь нельзя же было допустить, чтобы Христов род пресекся.

— Тем не менее это произошло, — Д'Амбуаз тяжело вздохнул. — Епископ Кентский был тому свидетелем. Дело в том, что на протяжении многих веков, стараясь сохранить чистоту крови, допускались только близкородственные браки. Увы, за последние сто лет рождение детей в них было большой редкостью. Поэтому когда ваш отец узнал, что Пьетро Медичи нашел девушку детородного возраста, которая, возможно, относится к Христову роду, он был согласен на все, только бы восстановить Святой Грааль. Причем он желал восстановить его именно своей кровью.

Чезаре недоверчиво прищурился:

— Почему мой отец хотел сделать это сам, я могу представить. Это дало бы ему такое могущество, какого не имел ни один папа до него. Но мне трудно понять, почему вы передаете мне отцовскую волю. Разве его величество, король Людовик, не более достойный кандидат?

— Разгадка в вашем гербе, — вице-король подвел Чезаре к высокой каменной тумбе, где лежала книга. — Это части нашего исторического свитка, собранные воедино. Посмотрите вот сюда.

Д'Амбуаз открыл книгу в самом начале. Небольшая картинка изображала юную деву.

— Это необъяснимая игра судьбы, Чезаре. История рода Борджиа весьма древняя. По-испански, как вы знаете, ваша фамилия произносится как «Борхи», что в переводе означает «бык». Однако в старых грамотах, где изображалось ваше генеалогическое древо, если вы помните, ваши предки звались «Солеано-Борхи» — «солнечный бык». Когда-то он считался богом и творцом всего сущего.

— К чему вы клоните, ваша светлость? — Чезаре прищурился.

— Вы когда-нибудь слышали о каталонских обрядах плодородия? — спросил вице-король.

— Когда девственность молодой женщины приносится в жертву матери-земле? — уточнил Чезаре. — Да, слышал. И что с того?…

— Дитя, которое рождается у этой женщины, — это залог благодати между великим Творцом всего сущего и людьми. Этот культ древнее всех когда-либо существовавших ритуалов. Христианство с его «непорочным зачатием» от «Святого Духа» — лишь его вариация, извращенное объяснение в рамках иудейской веры. Когда император Константин понял это, он усмотрел опасность в такой вере. Ему была нужна новая религия, которая помогала бы править и держать народы в повиновении. Поэтому он посвятил жизнь тому, чтобы найти и уничтожить Святой Грааль и Истинное Евангелие, а также все, что могло бы передать их тайну следующим поколениям. Ваш отец знал эту тайну, и она привела его к нам. Повторю — не мы нашли вашего отца, а он пришел к нам, движимый самой судьбой.

Борджиа некоторое время молчал, задумчиво глядя на Д'Амбуаза. Ему казалось, что все происходящее вокруг него просто дурной сон.

* * *

— Какое отношение ко всему этому имеет Джованни? — спросил он наконец.

— О, почти что никакого! Вы можете не волноваться. Кардинал Медичи понятия не имеет, во что он случайно, по воле своего несчастного брата, ввязался. Просто я попросил Баярда сослаться на Джованни, чтобы вызвать у вас доверие. Ведь вы с ним теперь связаны. Юлий считает, что на конклаве вы выступали заодно. Мы с вами не первый год знакомы, дорогой герцог. И если бы барон де Баярд сказал, что это я прислал его освобождать вас, вы бы заподозрили какой-то подвох и, скорее всего, нашли бы возможность сбежать. Поэтому пришлось сослаться на кардинала Медичи. С разрешения его секретаря, разумеется.

— Биббиены?

— Да.

— Значит, это правда, что всеми делами Джованни заправляет его секретарь? — усмехнулся Чезаре.

— Он умнейший человек, — Д'Амбуаз закрыл книгу, — со стороны кардинала Медичи было очень рассудительно отойти от дел самому и передать их Биббиене. Тот справляется с тонкостями политических интриг не в пример лучше. У него настоящий талант.

Борджиа нахмурился:

— Так что вы хотите от меня?

— Скажите, видели ли вы мадонну Панчифику? Медичи прячут ее ото всех, а от нас строже, чем от кого-либо.

— Да, — кивнул Чезаре.

— Видите ли, все потомки Христа имеют схожую внешность. Черты Господа передаются сквозь века довольно точно. Это нельзя объяснить или понять человеческим разумом. Сейчас я покажу вам портрет того мужчины, что умер в Кентском аббатстве пятьдесят лет назад. Скажите, видите ли вы сходство между ним и Панчификой?

Они подошли к тем двоим, что держали портрет. Д'Амбуаз отдернул ткань.

Чезаре шумно вздохнул, не удержав волнения. Мужчина действительно имел большое сходство с мадонной Панчификой. Можно было даже предположить, что это ее отец или брат. Однако больше Борджиа поразило другое. Неизвестный, что смотрел на него с небольшого, довольно посредственного портрета, был еще больше похож на…

— Возможно, вы правы, — пробормотал герцог. — Но я видел мадонну Панчифику лишь мельком, когда Джулиано оправлял ее мантилью.

Чезаре напряженно посмотрел на вице-короля, думая, стоит ли сообщать ему о своей догадке. Потом все же решил повременить. В конце концов, это только догадка. В любом случае, этот козырь в рукаве может ему еще пригодиться. Хотя бы в том случае, если вице-король захочет умертвить его, как только услышит желанный ответ.

— И что вы думаете? — занервничал вице-король. — Говорите — есть ли сходство?!

— Да, некоторое сходство есть, — медленно проговорил Чезаре.

— Вы уверены? — лицо Д'Амбуаза покраснело от волнения.

— Нет, но они очень похожи.

Д'Амбуаз дал знак, чтобы его люди закрыли картину тканью, и молча уставился в темноту пещеры.

— Вы сможете выкрасть ее у Медичи? — спросил вице-король через какое-то время. — Кардинал вам доверяет. Вы знаете мадонну Панчифику в лицо. Вам сам черт не страшен. Так что нам больше некого послать, кроме вас. Вы сможете?

Д'Амбуаз едва сдерживал порывистое дыхание.

— Я бы хотел рассчитывать на помощь капитана, — Борджиа кивнул в сторону Баярда.

Неожиданно за их спиной раздался гулкий звук быстрых шагов, словно кто-то, задыхаясь и спотыкаясь, бежал к ним.

В пещеру влетела Шарлот. Она была растрепана и страшно взволнована.

— Испанцы! Испанцы напали на нас! Весь порт в огне! Оборона прорвана! Мы должны немедленно бежать! Они будут над нами самое большее через полчаса! Ваша армия отступает к Гарильяно!

— Быстрее, герцог! — сказал Д'Амбуаз. — Мой человек проводит вас в Милан. Простите, но я не могу послать с вами барона Баярда. Он необходим мне здесь. Торопитесь. Я надеюсь, вы успеете скрыться. Подземный ход выведет вас к Везувию! Скорее!

 

Глава LXIV

МАНИХЕИ

Дик какое-то время молчал, потом открыл глаза и, собравшись с силами, ответил на мой вопрос о манихеях.

— Суть манихейства, — сказал Дик, — всего в двух предложениях. Мир есть движение божественных сущностей Добра и Зла, — Дик поднял одну руку вверх, а другой указал вниз. — «Бог Добра» — властелин в царстве Духа и Света, а «Бог Зла» — в царстве Материи и Тьмы. Человек есть частица Духа, заключенная в оковах Материи. Свет в нем борется с Тьмою, то есть по сути — дух ищет смерти материи.

— Что-то вроде группового суицида? — у меня аж мурашки по коже побежали.

— Ну это если рассматривать буквально, как, кстати, некоторые иногда и делают, — ответил Дик. — Но вообще смерть материи в манихействе понимается образно. С приходом за землю Христа, как считает доктор Рабин, ожесточенность борьбы двух божественных сущностей достигла предела…

— Ты хочешь сказать, что Христос, проповедовавший полный отказ от Зла, на самом деле боролся против Материи?

— «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, — Дик качнул головой в знак согласия, — обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою, и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся». Христос проповедовал Царствие Небесное, в противовес языческим культам, обожествлявшим Материю, и с которыми, как известно, иудейский Бог боролся с начала времен.

— Так значит, Рабин за христианство ратует?!

— Да, в сущности, — неуверенно сказал Дик. — Но при этом он отрицает христианскую церковь. Он рассказывает о том, как император Константин, понимая, что его империя, стоящая на стороне «Бога Материи», гибнет, предпринимает отчаянный и дерзкий шаг: он номинально устраняет язычество, принимает иудейского Христа и, однако же, сохраняет всю языческую подоплеку господствующих на территории его империи верований. Культ, обряды и государственное устройство христианской церкви — лучшее тому доказательство. Да, Константин «крестил» Западный мир, говорит Рабин, но молятся в западной церкви не Господу Богу, а изображениям — иконам и святым ликам, по сути — идолам, причащаются кровью и плотью, а не Духом Святым, исповедаются не в сердце своем, а служителям культа, ищут спасения не в соблюдении Законов Божьих, а в мощах и святых предметах.

— То есть, — понял я, — он хочет сказать, что римляне украли у евреев Бога, а христиан эти же римляне обманули, рассказав им о Боге, которого не было. И теперь, если найти потомков Христа, то можно всем вернуть единого Бога и настанет всеобщее благоденствие…

— Именно так, — подтвердил Дик.

— А Приорат Сиона хочет вернуть на трон единой Европы Меровингов, неких абстрактных потомков Христа. Так?

— Совершенно верно, — подтвердил Дик. — Только, как я тебе уже сказал, все это домыслы. Сплошные цветочки славного мессере святого Франциска…

Дик потянулся и, зевая, потер слипающиеся ото сна глаза. — Дик, какие, ты сказал, цветочки?

— Ну, в смысле — россказни. Литературный жанр такой был в эпоху средневековья, — продолжал зевать Дик. — Во времена Данте. Любили итальянцы рассказывать друг другу сказки про монахов и какие с ними чудеса случаются. Она из первых таких сказок — «Цветочки святого Франциска», вот и стали эти цветочки нарицательными для целого жанра…

— Дик, какие цветочки?! — чуть не заорал я.

— Святого Франциска, — повторил он и посмотрел на меня с испугом.

— Что это за цветочки, Дик?!!

— Стигматы… — Дик уставился на меня испуганными глазами. — Раны на руках и на стопах. Как алые цветы… А что?

— Но, Дик, цветочки… Синьор Вазари…

— Гербарий?! — дошло наконец до Дика. — Стигматы? Ты это имеешь в виду?!

— Кровь Христа…

Поезд резко затормозил.

 

Глава LXV

СВЯЗЬ

Три недели Леонардо не расставался с Рустичи ни на минуту. По настроению они проводили день то во дворике дома да Винчи, специально оборудованном для работы над портретами, то в мастерской Франческо, где они вместе готовили форму для отливки статуи Иоанна Крестителя.

По дворику, хрюкая и фыркая, бродил дикобраз Саджи. Здесь же был кот Рустичи, тот самый, что до смерти напугал Юлия. В углу, прижавшись друг к другу, спали собака и ручной поросенок. Рустичи сидел в тени полога и бросал дикобразу дольки яблока. Он был почти обнажен. Не считая шали из тончайшей шерсти, наброшенной на колени.

Салаино бросил недовольный взгляд в окно, что выходило во двор.

— Обязательно приводить сюда весь свой зверинец?

— Учитель настаивает на этом. Чтобы Франческо не скучал во время позирования, — Джакопо выполнял урок по смешиванию черной краски с синей и зеленой, для получения оттенков вечерних сумерек.

— Брось, — махнул рукой Салаино, указывая на мерные ложки и колбы. — Ты хоть раз видел, чтобы он сам так делал? Взгляни в окно! Он глаз не сводит со своего нового любимца. Никакими мерками, линейками, наперстками, угломерами и прочей чушью, в отличие от нас, учитель не пользуется.

— Угу, — кивнул Джакопо, продолжая выравнивать сухую краску специальным ножом. — Только я вообще не помню, когда ты последний раз что-нибудь делал. Шляешься целыми днями по городу да снабжаешь заказами портных. И еще я вчера видел, как ты взял из кошелька учителя несколько золотых.

Салаино лег, закрыв глаза рукой, и проворчал:

— Хоть какая-то польза от него…

* * *

— Ты знаешь, что они собираются голосовать, чью картину вывешивать в своей ратуше? — спросил Рустичи, отрывая несколько ягод от виноградной грозди. — Что ты будешь делать? По-моему, лучше всего тебе сказать, что не потерпишь такого оскорбления, и отказаться. Твой картон даже не начат, а у мессере Микеланджело уже готов.

— Мне все равно, — Леонардо сосредоточенно пытался перенести едва заметную тень от листьев акации, трепетавшую на плече Франческо, на картон.

— Тебе будет больно, — предупредил скульптор.

— Нет, — улыбнулся Леонардо.

— Мне надоело сидеть, — Рустичи лениво потянулся и поднял с пола свой халат. — Я хочу пройтись. Сегодня на площади будет представление. Канатоходцы и гимнасты. У них обычно хорошо развиты мускулы ног. Ты сможешь сделать хорошие этюды.

Франческо встал, легкая шаль упала к его ногам.

Салаино приподнялся с дивана и внимательно посмотрел в окно.

— Ф-ф… — презрительно фыркнул он. — Я то думал…

— Андре! — укоризненно одернул его вошедший Бельтраффио.

— Он просто ревнует, — подал голос Джакопо, пробуя на листе получившие оттенки. — Все равно не выходит… В чем же секрет?

— Ревнует? Это что-то новое!

Из кухни появился Чезаре да Сесто с целой корзиной угля для очага. Вечера становились все длиннее и прохладнее.

— Раньше его интересовали только деньги, — Чезаре вывалил уголь в ящик и собрался за новой порцией.

— Дурак, — огрызнулся Салаино, встал с кушетки, поправил волосы и направился к двери.

Выйдя во двор, он подошел к Леонардо и преданно заглянул ему в глаза.

— Вы куда-то собираетесь, учитель? Возьмите меня. Я схожу с ума от скуки в этой Флоренции.

— Не сегодня, Андре, — учитель отвернулся, очищая кисти и укладывая их в коробку. — Тебе нужны деньги?

— Нет, — сухо ответил тот. — У меня есть.

— Если нужно, возьми из кошелька сколько хочешь.

— Нет! — отрезал Салаино и, резко развернувшись, ушел.

Рустичи посмотрел ему вслед и перевел взгляд на Леонардо:

— Ты должен быть внимательнее к нему. Он страдает.

— Я веду себя с ним точно так же, как и всегда, — ответил да Винчи.

— Он молод, хорош собой и любит тебя. А ты уже стар и ничему его не учишь. Подумай об этом. Кто-то же должен остаться с тобой, когда я уеду, — Рустичи выгнул одну бровь. На лице его заиграла нехорошая, жестокая улыбка.

Леонардо замер на секунду, потом закрыл коробку с кистями и убрал ее в ящик для принадлежностей.

— Представление, наверное, скоро начнется, — сказал он, порывисто вдохнув.

* * *

Во время конной прогулки Рустичи снова сделался весел и зол.

— А правда, что любовница Джулиано так уродлива, что он прячет ее за восточным покрывалом? — спросил он, когда они с Леонардо проезжали мимо палаццо Медичи.

Сердце Леонардо вопреки его желанию подпрыгнуло от радости. Последнее время Рустичи редко бывал в хорошем расположении духа. Леонардо приглашал певцов, музыкантов, циркачей, чтобы те забавляли скульптора во время позирования, — все было напрасно.

Лишь в разговорах о жизни самого Леонардо Рустичи немного оживлялся. Это доставляло инженеру необыкновенную радость. И в то же время в глубине души шевелилось странное, нехорошее предчувствие, которое он гнал прочь, старался не замечать.

— Она не любовница ему, — тут же подхватил разговор Леонардо.

— А кто же?

Черные, блестящие глаза Рустичи замерли. Он глядел на да Винчи, не моргая.

Леонардо лишь покачал головой.

— Я не могу… — сказал он чуть слышно.

Скульптор усмехнулся.

— Ты мне не доверяешь? Что ж… Я доверил тебе все свои тайны.

Рустичи пришпорил коня, поскакал вперед.

Леонардо нагнал его, остановил.

— Я доверяю тебе, Франческо, — сказал он.

Тот покачал головой.

— Мне даже не была нужна эта тайна, — фыркнул он, — я спросил просто так. Потому что многие в Ватикане спорят о какой-то «бродяжке Медичи»! Если ты не хочешь говорить о ней — мне тоже все равно! Мне вообще все равно — и ты, и твои картины, и твои тайны! Оставь все себе!

— Это не ты говоришь, а твоя гордыня, — тихо ответил Леонардо, словно пытаясь убедить самого себя. — Пойми же! Все, кто знает об этом, — в опасности! А я не хочу…

— Добрый пастырь, — язвительно проговорил Рустичи, скорчив обезьянью физиономию, — признайся себе хоть раз, что тебе приятно держать меня в неведении! Напускать тумана каждый раз, когда я о чем-то спрашиваю! Но я тебе не красивая игрушка вроде Салаино! Хочу — достану и буду баюкать, а хочу — брошу в сундук и захлопну крышку! Старик! Грязный честолюбивый старик! Который хочет, чтобы все перед ним преклонялись, будто он бог и ему одному все ведомо!

Леонардо тяжело вздохнул и почти крикнул, останавливая поток изливающейся на него злобы:

— Когда я служил Чезаре Борджиа, Медичи привезли ту девушку, которая так волнует Ватикан, в Монтефельтро! Я ни разу не видел ее лица! Они скрывают ее ото всех. После того, как умер Александр VI, Чезаре бежал из Рима. Перед этим он приказал мне помочь Джулиано Медичи спасти ту девушку. За ними гнались люди делла Ровере. Я вывел их из Рима подземной дорогой и больше не видел. Вот и все. Я всего лишь инженер, Франческо, а не кардинал.

Лицо Рустичи чуть смягчилось.

— Но почему ты помог им? Если это было так опасно? Зачем тебе это?

Леонардо пожал плечами. Он не сказал всей правды, но и не подверг Франческо опасности.

— Тогда я об этом не думал, — ответил Леонардо. — Просто выполнял приказ того, кто платил мне. Пойми же, я не вмешиваюсь в политику. И ничего не знаю об интригах Медичи, Борджиа или кого бы то ни было еще.

Он чуть помолчал и добавил:

— Моя самая сокровенная тайна — это любовь к тебе, Франческо. Разве этого мало?

 

Глава LXVI

МАДОННЫ

От резкого торможения поезда Франческа проснулась.

— Что с вами? — спросила она.

Мы с Диком смотрели друг на друга, словно играли в гляделки. Мы не могли поверить в собственную догадку.

— Мадонна с цветком… — прошептал Дик.

— Мадонна с цветком? — переспросил я.

— Что с вами? — она поджала под себя ноги и потянула край одеяла.

— Что за гербарий собирает твой отец? — спросил Дик.

— Гербарий? — Франческа непонимающе уставилась на моего друга. — Он не собирает гербария…

— Но он же говорил, что не будет уничтожать гербарий, — удивился я. — Помнишь, когда говорил по телефону?

— А, это… — протянула Франческа. — Это их язык.

— Язык? — не понял я. — Кодовые слова, что ли?

— Ну да.

— А что это значит, — Дик наклонился в сторону Франчески, — цветочки, гербарий?…

— Я не знаю, отец мне никогда не рассказывал. А Мадонна с цветком — вот она, — Франческа сняла с себя небольшой серебряный, судя по всему, антикварный медальон на тонкой цепочке, щелкнула замочком и протянула нам с Диком. — Тут даже две Мадонны. Одна называется «Мадонна с цветком», а вторая — «Мадонна с гвоздикой».

— Это картины Леонардо?! — догадался я, разглядывая крохотное изображение.

— Да, — подтвердила Франческа. — У Леонардо, правда, еще есть две Мадонны — «Мадонна с веретеном» и «Мадонна Литта». Но их он не закончил. Мы даже не знаем, какими он хотел видеть этих Мадонн. Исследования показали, что кисти Леонардо принадлежат только пейзажи за фигурами…

— А обе подлинные Мадонны Леонардо были изображены с цветками? — прошептал я, понимая, что наша с Диком догадка находит свое подтверждение.

— Да, — улыбнулась Франческа. — Это подарок папы.

— Папы, — повторил за ней Дик, и я мог поклясться, что он подумал сейчас о том же, о чем и я.

— Вот видите, — продолжала Франческа, и не догадываясь о мыслях, которые роятся в наших с Диком головах. — Слева — это «Мадонна с цветком». Еще ее называют «Мадонной Бенуа», потому что эта картина долгое время принадлежала одному знатному роду из России. Она находится в Эрмитаже, в Санкт-Петербурге. Здесь не очень хорошо видно, — Франческа приблизила медальон к глазам, изучая изображение, — но у Мадонны в руках два маленьких цветка.

— Два цветка… — эхом повторил Дик.

«Братья-близнецы!» — пронеслось у меня в голове.

— Да, — невозмутимо сказала Франческа. — Лепестки цветков оптически образуют крест. Младенец тянется к этому символическому кресту и, кажется, вот-вот оборвет один из цветков.

— Оборвет один из цветков, — снова повторил Дик.

«Один из них гибнет на кресте!» — снова слышу я внутри головы.

— Да, — сказала Франческа и показала на вторую створку медальона. — А на второй створке «Мадонна с гвоздикой». Здесь Мадонна держит в руках ярко-алую гвоздику. К ней тянется младенец…

— Ярко-алую, — повторил я, думая про стигматы, «цветочки святого Франциска».

— Да, — Франческа подняла на меня глаза и улыбнулась.

— Ярко-алую гвоздику, она символизирует кровавую рану на теле Христа. Эту картину, правда, еще иногда называют «Мадонной с вазой».

— «Мадонной с вазой»? — это название показалось мне странным.

— Да, с вазой, — Франческа снова улыбнулась и слегка наклонила голову. — Тут на столе изображена ваза. На медальоне почти не видно… Она была нарисована Леонардо так искусно, что Вероккьо, увидев ее, почувствовал трепет. На стекле было видно отпотевание! Она была как настоящая…

— А в вазе тоже гвоздики? — спросил я.

— Нет, нет! В вазе гвоздик нет. Какие-то лили, фиалки, еще другие цветы…

— Гербарий, — обобщил Дик.

— Да, можно сказать, — улыбнулась Франческа. — А Мадонна выбрала из всех цветов только гвоздику и подает ее… Гербарий?!

У Франчески поднялись брови. Она поняла.

— Вы хотите сказать?… — прошептала Франческа. — Отец хранит сведения о потомках Христа?… Но откуда они у него?!

И только Дик попытался что-то сказать, как двери в тамбур распахнулись, и вагон стал стремительно наполняться головорезами наподобие тех, что скрутили меня в холле «Cinema-Gold».

 

Глава LXVII

ЗЕРКАЛО

— Как ты мог привезти ее сюда?! — кардинал Джованни побелел от страха. — Куда угодно, только не сюда! Я столько времени скрывал ее от Д'Амбуаза, а ты привез ее прямо к нему во дворец!

— Куда мне было еще ехать? — Джулиано осторожно отрезал кусочек жаркого и положил на тарелку Панчифики. — Не кричи, ты пугаешь ее.

— Куда угодно, только не сюда, — повторил кардинал громким шепотом. — Боже мой, где же Биббиена? Я с ума схожу. Так… мне нужно… мне нужно…

Джованни глубоко вздохнул и провел руками по своему животу.

— Ладно, Джулиано. Только смотри, чтобы ее никто не видел! Закрой ее в комнате и не выпускай. И даже закрытая, пусть всегда носит покрывало!

Джулиано хмуро кивнул. Когда брат ушел, он подмигнул Панчифике.

— Не бойся, Конди, я не буду заставлять тебя целый день ходить в этой тряпке. Мы просто спрячемся.

Девушка тихонько рассмеялась. Потом осторожно протянула руку и погладила Джулиано по щеке.

— Красивый, — грустно сказала она.

— Ешь.

Медичи осторожно отвел ее руку, но Панчифика упрямо вернула ее обратно и снова дотронулась пальцами до лица Джулиано.

— Ты, — она показала пальцем на него, а потом куда-то в глубь комнаты. — Ты. А это? Это?…

Она показала на себя, потом снова туда же — в глубь комнаты.

Джулиано обернулся.

— Черт! — вырвалось у него.

Зеркало! Как он мог забыть, что оно там висит!

— Панчифика, нет! Стой! — крикнул он.

Но было уже поздно. С неестественной для себя скоростью, боковыми прыжками, дергаясь вперед всем телом, девушка бросилась к зеркалу.

— Я! Я! Я! — заревела она.

Ее голос перешел в надрывный вой, похожий скорее на вопль животного, чем человека. Она начала колотить в зеркало руками с такой силой, что оно почти мгновенно рассыпалось на сотни кусков.

* * *

Джулиано схватил ее поперек тела и поднял вверх, потом перенес в спальню, бросил на кровать и придавил всем телом.

— Тихо! Не кричи! Конди, не кричи!

Он зажал ей рот рукой и навалился плечом. Другой рукой гладил по волосам.

— Тихо, Конди. Это не ты. Это дьявольское наваждение. Это Дьявол путает тебя. Ты, должно быть, прочла сегодня мало молитв, или не читала свой любимый часослов. Мессере Леонардо подарил его тебе, чтобы защититься от Дьявола, помнишь? Ты должна читать его каждый день. Ты должна повторять молитвы. Это все Дьявол, Конди. Дьявол смущает и пугает тебя…

Наконец Панчифика затихла и обняла Джулиано.

— Горячо, — сказала она, — горячо.

— Где? Ты порезалась?

Медичи приподнялся, чтобы осмотреть ладони и ступни Панчифики.

— Здесь, — девушка взяла его руки и положила на низ своего живота.

Джулиано отдернул руку.

— Это ничего, — поспешно сказал он. — Ты должна помолиться. Это Дьявол искушает тебя. Ты должна прогнать Дьявола. Начинай читать.

Но девушка молчала и странно смотрела на него. Ее глаза стали почти нормальными. Джулиано вдруг увидел, что вот так, при таком повороте головы, она почти красива. Если бы не…

— Читай, Конди, иначе я рассержусь, — строго сказал Медичи.

* * *

Панчифика послушно забормотала латинскую молитву. Единственную, которой ее удалось научить.

Джулиано посмотрел ее ладони и стопы. По счастью, на них не оказалось ни единого пореза.

— Надо показать это Джованни, — усмехнулся младший брат.

Кардинала до истерики пугала невероятная способность Панчифики всегда оставаться живой и невредимой. Однажды она упала с лошади и не получила ни единого синяка. Другой раз сунула руку между грызущимися собаками, и снова ни единой царапины. Да что говорить о таких мелочах! Пьетро вез ее из Турина, забросив на луку седла, со связанными руками и ногами, с мешком на голове. Когда все это сняли и смыли с дрожащей девушки дорожную грязь — ее кожа была белой и чистой. Ни следов от веревок, ни кровоподтеков — ничего.

За все годы, что Джулиано был рядом с Панчификой, он ни разу не видел, чтобы она болела. Даже обычные женские хвори, проклятие Евы, были у нее совсем короткими и безболезненными. В то время как большая часть любовниц Джулиано не могла переносить их на ногах. День или два им приходилось оставаться в постели из-за ужасных болей внизу живота. Он слышал, что у некоторых женщин кровотечения могут затягиваться и становятся причиной необыкновенной слабости. Его жена, например, рассказывала, что ее кузину во время этих хворей начало лихорадить так сильно, что она почти месяц вся горела, а потом умерла.

Панчифика не знала ничего этого. Она всегда оставалась почти чистой. Служанка-мавританка давно доложила Джулиано об этой странности.

— Это знак Божьей благодати, ваша светлость, — сказала она. — Мона Панчифика святая.

 

Глава LXVIII

МАГИСТР

Глядя на то, как стремительно наш пустой вагон наполняется неизвестными людьми, я испытал шок. Что сейчас будет?! Я заново переживал случившееся со мною несколько дней назад — ужас от бессилия что-либо предпринять или изменить.

— Франческа! — сквозь толпу головорезов протиснулся пожилой мужчина благородного вида в элегантном шерстяном пальто, на глазах у него были слезы. — Франческа!

— Синьор Петьёф?! — у Франчески задрожали губы. — Это вы?…

— Да, дорогая. Да! — ответил синьор Петьёф.

— Что происходит? — Франческа встала и поспешила к нему навстречу. — Что-то случилось?

— Франческа, не спрашивай меня ни о чем, — попросил синьор Петьёф. — Сейчас нужно покинуть поезд. У нас всего пара минут.

— Но я не могу… Мы едем на одну встречу… — Франческа инстинктивно подалась назад.

— Вы едете на встречу со мной, Франческа, — ответил синьор Петьёф. — Это те господа, которые сегодня приехали в Милан?

— Вы магистр Приората Сиона? — не веря себе, прошептала Франческа. — Дядя Петьёф…

— Дорогая, — синьор Петьёф выглядел несколько смущенно. — Я все объясню. Я все объясню. Чуть позже. Пожалуйста, доверься мне. Господа, — обратился он к нам с Диком, — отключите свои телефоны и выходите из вагона.

— Телефоны? — не понял я.

— Да, — коротко ответил синьор Петьёф. — У вас есть еще какие-то электронные приборы?

— Ноутбук, — тут же ответил Дик.

— Передайте его, моим людям, — синьор Петьёф показал рукой на одного из сопровождавших.

— Но зачем? — все еще не понимал я. — Это…

— Чтобы нас не могли найти, — оборвал меня Дик.

Он уже доставал свой ноутбук и потянулся за телефоном. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру. Франческа сделала то же самое.

— Франческа, господа, быстро выходим из вагона, — приказал синьор Петьёф.

 

Глава LXIX

ОПЫТЫ

Папa Юлий II сидел за столом, читая агентские донесения. Новости были одна хуже другой. Неделя, начавшаяся с побега Чезаре Борджиа, грозила закончиться еще большими неприятностями. Турецкий султан, Сулейман Великолепный, будто бы заявил, что, если ему не вернут долг Александра VI, он потребует передачи ему Порто-Чезантико. Долг был колоссальным! На индийские рубины и драгоценный жемчуг старый Борджиа истратил целое состояние.

Камерарий оторвал папу от неприятного чтения.

— К вам Томаш Бакоц, венгерский кардинал, — сказал он. — По очень важному делу.

— Бакоц? — брови Юлия удивленно поползли вверх. — Да как он посмел?!

Борьба Юлия с непотами Александра VI Борджиа была беспощадной. Венгерский кардинал получил свой сан от Борджиа в обмен на весьма доходные земли с серебряными рудниками. И Бакоца Юлий II планировал отлучить одним из первых.

— Примите его, Ваше Святейшество, — Ровенна многозначительно посмотрел на папу, — он раскаялся и хочет доказать вам верность, выдав участников тайного заговора, составленного против вас.

— Против меня уже составили заговор? — наигранно беспечно ответил Юлий. — Что-то они долго тянули. Ладно, пусть войдет. Но предупреди, у него не больше десяти минут.

Томаш Бакоц быстрыми мелкими шагами вошел в кабинет и низко поклонился понтифику. Тот не протянул ему руки и не дал коснуться края одежды. Вместо этого сурово указал на самый дальний стул.

Венгерский кардинал чуть переменился в лице, но нашел в себе достаточно смирения, чтобы унять гнев.

— Ваше Святейшество, — сказал он присев, — я приехал, как только получил вот это.

Кардинал Бакоц достал из рукава свиток и положил его на поднос подошедшего секретаря. Тот передал письмо папе.

— Я получил это позавчера, от известного вам Бернардо Биббиены.

Юлий развернул свиток, быстро пробежал глазами и вскочил из-за стола в ужасном гневе:

— Да как они смеют?!!

Он раздраженно швырнул бумагу на стол.

Бакоц сложил руки на животе и сказал:

— Пользуясь поддержкой французов, кардинал Джованни Медичи хочет собрать конклав в Сиене, чтобы отлучить вас и провозгласить себя папой. Я уверен в этом. Однако только французских кардиналов для этого недостаточно. Поэтому Медичи срочно ищут и других сторонников. Я, как верный слуга вашего преосвященства, отправился в путь, чтобы предупредить вас, как только получил эту бумагу.

Он кивнул на свиток.

Известие об альтернативном, по сути раскольническом Сиенском конклаве повергло Юлия в страшную ярость. Испанцы с французами заигрались, все кончится тем, что и те и другие обзаведутся собственным папой! Плохие новости и впрямь сыпались на голову понтифика как из чертова рога.

— Вы должны отлучить их и уничтожить, как еретиков и врагов истинной веры, — предложил Ровенна.

Юлий с тоской поглядел на своего камерария:

— Отлучить? Благодарю за верный способ нажить себе сразу двести тридцать врагов, которые пойдут до конца.

— Уж не собираетесь ли вы проявить христианское смирение? — желчно спросил Ровенна.

— Христианское смирение сейчас наше единственное оружие, — ответил папа. — Пожалуй, мне придется простить кардинала Джованни. Возможно, даже сделать его своим легатом. Есть новости от Рустичи?

— Да, сегодня утром пришло письмо. Вот оно, — Ровенна подал папе бумагу.

Юлий пробежал глазами неровные, узкие строчки.

— Хм… Так вот оно что… — он потер рукой подбородок. — Значит, мессере да Винчи вернулся к своим греховным опытам. Что ж… Это хорошо.

* * *

Узнав, что испанцы взяли Неаполь, а Биббиена от его имени собирает кардиналов на конклав в Сиене, кардинал Джованни Медичи упал в обморок. Когда он очнулся, то не мог говорить. У него тряслись все части тела. Он был не в силах произнести ни единого слова. На этот раз его секретарь зашел слишком далеко.

Когда кардинал наконец пришел в себя, то заорал:

— Я его повешу! Я выпущу ему кишки и заставлю их сожрать!

* * *

Джулиано Медичи только что увез Панчифику в монастырь святой Аннуциаты, во Флоренцию.

— Тамошний настоятель — отец Бартоломео, мой давнишний интимный друг, — сказал ему Джованни. — Он не откажет тебе в приюте на некоторое время.

В разговоре с братом кардинал кое о чем умолчал. Несколько дней назад он послал письмо мессере да Винчи. От его ответа зависела жизнь Панчифики. Девушка становилась все более и более «неудобной». Кардинал часто думал, что следовало бы совсем от нее избавиться.

Интрига, что затеял Пьетро, совсем вышла из-под контроля. Джованни уже не понимал, кто посвящен в тайну, а кто нет, кто какую игру ведет и чего хочет. Более того, кардинал начал понимать, какую страшную ошибку совершил, позволив Биббиене действовать свободно и бесконтрольно.

«От моего имени и с моего согласия…» — так было сказано в доверенном письме, что Джованни выдал своему секретарю.

* * *

Вошел слуга.

— Прибыл епископ Содерини, — сказал он. — Просит о встрече с вами. Говорит, что это срочно…

Кардинал не успел ответить. Франческо быстро вошел в кабинет.

— Джованни, ради всего святого, объясни, что происходит! — воскликнул Содерини, изображая сильнейшее волнение. — Я скоро умру от тряски! Я живу в карете! Я ношусь как проклятый туда-сюда между Неаполем, Флоренцией и Миланом, пытаясь хоть что-нибудь понять! Это касается той девушки?! Да?! Ты хочешь предъявить ее кардиналам?

Кардинал Медичи развел руками. Глупость его положения была отчаянной. Еще раз поклявшись про себя убить Биббиену самым жестоким образом, какой только сможет изобрести, он поднялся из кресла навстречу епископу.

— О какой девушке ты говоришь, Франческо? — спросил он, весьма натурально изображая удивление. — Что с тобой, мой драгоценный епископ?

— Брось, Джованни, — сердито отмахнулся тот, — я был в Монтефельтро, когда твой брат, мир его праху, привозил ее к Чезаре Борджиа. Мне все известно.

— Что ж, тогда ты более осведомлен, чем я, — с прискорбием всплеснул руками кардинал. — Видишь ли, мой бедный брат жил в плену ужасных фантазий. Не знаю, где он всего этого набрался. Должно быть, от Джулиано. Ты когда-нибудь слышал об ордене Магдалитов? Скорее всего, Пьетро попал под его влияние. Думаю, да. Увы, увы… Я знаю, что он верил, будто какая-то девушка является далеким потомком Иисуса и Марии Магдалины. Он помешался после их с Джулиано бегства из Флоренции. Помешался, это совершенно точно. Кстати, позволь заметить тебе, Франческо, что, хоть ты и поддержал меня при дворе Людовика, по отношению к моим братьям ты был беспощаден.

Содерини был слегка сбит с толку. Кардинал лгал легко и естественно. Его слова больше походили на правду, чем собственные мысли епископа о том, что является правдой на самом деле.

— Я прибыл в надежде на твою помощь, Джованни, — сказал он наконец. — Я был тебе другом и союзником все это время. И намерен помогать тебе и впредь. Последний раз прошу тебя — скажи, что стало с той девушкой? Кому ты намерен отдать ее? У тебя есть доказательства ее происхождения? Скажи мне, Джованни. Сейчас я должен принять решение, от которого, возможно, зависит моя жизнь.

Кардинал взял епископа за руку и усадил на диван.

— Франческо, — проникновенно сказал он. — Пойми, я такой же заложник обстоятельств, как и ты.

— Что это значит? — упавшим голосом спросил епископ. Он уже понял, что ничего не добьется от Джованни, что тот ведет какую-то свою игру и не намерен посвящать в ее хитросплетения даже своих союзников.

— Сегодня я устраиваю парад античных масок, — перевел тему кардинал. — Будь моим гостем, Франческо! Не зря же ты проделал такой огромный путь…

Когда за епископом закрылась дверь, Джованни прислонился к ней спиной и возвел глаза к потолку:

— Господи, я никогда в Тебя не верил, но если Ты есть, то самое время явить чудо, — бормотал он. — Ибо теперь только чудо способно меня спасти. Мне надо было выгнать этого проходимца раньше… Чертов Биббиена! Как он мог втравить меня в такое! Я же ничего, ровным счетом ничего не сделал!…

* * *

Панфичика так устала от долгой дороги, что уснула прямо на руках у Джулиано, пока он нес ее в «потайную келью». Вход в эти комнаты находился в покоях настоятеля, и почти никто из монахов не знал о существовании этих помещений.

— Мы здесь долго не задержимся, — уверил Джулиано настоятеля, когда тот ознакомился с письмом Джованни.

— О! В этом я не сомневаюсь! — последовал загадочный ответ.

Узкий коридор с семью дверьми показался Медичи ужасно длинным. Было холодно, и стоял странный, ни на что не похожий запах.

Отец Бартоломео открыл одну из дверей и впустил Джулиано с Панчификой внутрь.

— Что здесь? — спросил Джулиано, оборачиваясь и показывая на остальные шесть наглухо запертых дверей.

— Вам лучше этого не знать, — ответил отец Бартоломео. — И не позволяйте вашей даме гулять по коридору, когда услышите, что в этих комнатах что-то происходит. Так будет лучше для ее нервов.

Джулиано и так было не по себе, но после этих слов настоятеля стало совсем тревожно.

— Кому построили эти комнаты? Кому они принадлежат? Почему вы держите их в тайне?

— Эти комнаты принадлежат мессере Леонардо да Винчи, — последовал ответ. — Больше я ничего не могу вас сказать. Простите.

 

Глава LXX

БОЛЬШОЙ БРАТ

Нас привезли в небольшой, очень старый дом, расположенный далеко в горах. Господин, встретивший нас, видимо хозяин этого дома, представился синьором Винченца. Трудно поверить, что в Европе еще сохранились такие места — кажется, что вокруг на много километров ни единой души.

— Что за секретность? — спросил я, как только мы оказались в комнате-кабинете.

— Присаживайтесь, — попросил синьор Винченца.

Синьор Петьёф сел за стол, мы — я, Дик и Франческа — расположились в креслах напротив. Хозяин дома разместился в дальнем, самом темном углу комнаты.

— Вот, посмотрите сюда, пожалуйста, — синьор Петьёф выложил на стол несколько листов, испещренных столбцами цифр.

Дик потянулся к бумагам.

— Мы должны знать, что это такое? — спросил он, проглядев листы и возвращая их обратно на стол.

— Я думаю, не знаете, — ответил синьор Петьёф и расположил бумаги так, чтобы мы могли их видеть. — Но зато они знают вас. Нас. Всех. Вот это ваш личный номер, господин МакГроу, — он показал Дику на какую-то цифру в крайнем левом столбце, а затем посмотрел на меня: — А это ваш. Этот — Франчески, а этот — мой.

Рука синьора Петьёфа скользила по листу.

— Синьора Винченца в этой распечатке нет, — Петьёф посмотрел в сторону хозяина дома. — Но и у него есть свой личный номер.

— Личный номер? — переспросил я, желая убедиться в том, что не ослышался. — В каком смысле?

— В прямом, — ответил синьор Петьёф и продолжил рассказывать о цифрах в этой странной таблице: — В этой колонке — номера наших кредитных карт. Это штрих-коды приобретенных вами товаров. Далее — номера телефонов, с которыми мы связывались, и код оператора связи. Это IP-адреса ваших компьютеров, это адреса сайтов интернет, которыми вы пользовались…

— Подождите, но я никогда не звонил по этому телефону, — прервал его Дик, рассмотрев цифру напротив своего «личного номера».

— Программа осуществляет кодировку оригинальных данных, — невозмутимо пояснил синьор Петьёф. — Это на случай утечки информации. Никто не сможет доказать, что он находится под колпаком.

Дик закашлялся.

— В этой колонке, — продолжал синьор Петьёф, — номера камер видеонаблюдения, которые фиксировали вас в магазинах, ресторанах, общественном транспорте, на вокзалах, просто на улицах, в домах, где установлены системы слежения…

— Вы за нами следили?… И так спокойно об этом рассказываете? Но это противозаконно! — меня затрясло от гнева. — По какому праву?! Это вторжение в личную жизнь!

— Видите, что здесь написано? — наш собеседник даже бровью не повел.

— Что здесь написано?! — заорал я и вскочил со своего места. — Какого черта?!

— Здесь написано — «BBS», — сказал он.

— И что?! Какая разница, что здесь написано?! — не унимался я. — Вы за нами следили!!!

— «Big Brother System», — чуть не по слогам произнес синьор Петьёф. — Господин МакГроу… — он обратился к Дику, словно ища у него помощи.

— Это не они. Сядь, — еле слышно, но четко и даже, мне показалось, грозно сказал Дик.

— Дик, я не понял? — я уставился на него. — Ты что, с ними?! С ними заодно?!!

Дик поднял на меня глаза. Это были глаза человека, который со стоическим спокойствием переживает момент катастрофы.

— Сядь, пожалуйста, — попросил Дик. — Это не они.

— А кто, Дик?!

— Транснациональные корпорации, — сказал синьор Петьёф тоном, который обычно используется для объявления ответа на загадку, которая, несмотря на свою простоту и незатейливость, так и не была разгадана.

— Транснациональные корпорации… — повторил я. — Вы шутите?… Как это возможно?

— Двадцать лет назад они назвали этот проект «Big Brother System», — синьор Петьёф встал и подошел к окну, скрестив на груди руки. — Это система тотального слежения. И как издевка — они запустили на канале Би-Би-Си реалити-шоу «Большой Брат».

— Вы хотите сказать, что «Большой Брат» — это реальность? — не поверил я. — Постойте, вы имеете в виду телевизионный проект «Большой Брат»? Это когда несколько человек живут в закрытом помещении и каждый их шаг снимают десятками видеокамер?

— Да, вы абсолютно правы, — с горькой усмешкой ответил синьор Петьёф. — Только реальный «Большой Брат» контролирует всех, а не только участников телешоу, и наше «закрытое помещение» — не комната, а планета.

— Но технически? — усомнился я. — Разве это возможно технически?

— Все просто, — изрек синьор Петьёф. — Сколько вы знаете фирм, выпускающих мобильные телефоны?

— Ну, пять-шесть, наверное, — задумался я. — А что?

— А сколько форматов передачи сообщений?

— Их немного…

— Всего один чип, ассоциированный с программой поддержки формата, — и вы в едином поле. Один чип, установленный во всех телефонах мира… — синьор Петьёф посмотрел мне в глаза так, словно бы открыл в эту секунду какой-то гигантский секрет. — Теперь понимаете?

— Если честно, нет.

— Хорошо, — продолжил синьор Петьёф. — Как вы думаете, много ли фирм в мире выпускают камеры видеонаблюдения? Приблизительно…

— Можно по пальцам пересчитать? — предположил я.

— Абсолютно верно, — подтвердил синьор Петьёф. — И теперь представьте себе: всего один чип, но установленный во всех камерах, стоящих на каждом углу этой инфантильной цивилизации. Теперь понимаете?

— Нет, — сказал я и почувствовал, что у меня задрожали коленки, потому что картина происходящего стала вырисовываться сама собой.

— Хорошо, — синьор Петьёф разочарованно покачал головой. — Как вы думаете, система кредитных карт функционирует бесконтрольно? Самотеком? И нет никому до нее никакого дела… Или например, единая система кодификации товаров? Вы полагаете, что эта информация никого не интересует и никак не систематизируется? Но может быть, вы думаете, что она ничего не стоит?… Наконец, неужели вы наивно полагаете, что, выходя в интернет, вы не оставляете следов в виртуальном пространстве? Или вы готовы предположить, что копания InterNIC, заведующая мировой раздачей электронных адресов, не знает, сколько стоит ее «конфиденциальная» информация — с паролями, адресами и так далее? Очнитесь!

— Дик, — я повернулся к своему другу. — Ты думаешь, он это серьезно говорит?

— Я думаю, да, — ответил Дик. — Это ужасно, но я думаю — да.

— Кто это — они, синьор Петьёф? — прошептал я, буравя его взглядом.

— Транснациональные корпорации, — устало ответил он.

— Как вы с ними связаны? — спросил я, силясь понять — врет ли наш собеседник или говорит правду.

— Никак, — ответил синьор Петьёф.

— Вы сами себе противоречите, — чуть не закричал я и ткнул пальцем в бумаги, лежавшие на столе.

— Вы никогда не слышали такое словосочетание — двойной агент? — ответил на это Петьёф.

— Двойной агент? — не понял я.

— Это война, мой друг, — жестко проговорил синьор Петьёф и по его лицу пробежала тень. — Это война.

— Вы хотите сказать, что это ваши «разведданные»? — спросил я, понимая, что уже верю этому странному господину и в то же самое время не хочу ему верить.

— Синьор Винченца рисковал своей жизнью, чтобы сегодня на этом столе лежали доказательства, способные убедить вас, — сказала синьор Петьёф. — Пожалуйста, поймите это.

— Но зачем вам убеждать нас? — удивился я. — Какое мы имеем к этому отношение?

— Скоро нам предстоит узнать ответ на этот вопрос…

 

Глава LXXI

ПОДАРОК

Cтатуя Иоанна Крестителя была почти готова к отливке. И картон с «Вакхом» тоже был практически готов.

— Надо же,— сказал вполголоса Чезаре да Сесто. — Наш учитель выполнил всю работу за этого павлина. Он теперь всю жизнь будет выполнять его заказы?!

Сходство между картиной и статуей было очевидно. Особенно когда ее глиняная копия появилась в мастерской Леонардо, рядом с картоном. Один и тот же жест, одно и то же лицо — лицо Рустичи.

— Он так собой любуется, что, похоже, вот-вот бросится целовать, — сварливо прошипел Салаино.

* * *

Леонардо провел рукой по статуе.

— Ты собираешься ехать в Рим? — спросил он Франческо.

— Да, — ответил тот.

В последние дни Рустичи сильно переменился. От его жестокой веселости не осталось и следа. Он скучал, где-то подолгу пропадал.

— Ты меня избегаешь? — спросил его Леонардо. — Нет нужды делать это тайно. Если ты хочешь вернуться в Рим, почему просто не сказать об этом?

— Я хочу вернуться в Рим, — сухо сказал Рустичи, не глядя на Леонардо.

* * *

Через два дня формы остыли. Их пора было снимать.

Скульптор удовлетворенно взглянул на статую Иоанна Крестителя и громко произнес:

— Я передаю эту статую в дар Флоренции, для украшения баптистерия Сан-Джованни.

Отцы города вручили ему благодарность за подарок. Франческо принял ее и быстро ушел. Он уезжал в Рим.

Леонардо проводил Рустичи до кареты.

— Что же тебе было нужно? — спросил он. — Ведь не эта статуя, верно?

— Нет, — скульптор посмотрел Леонардо в глаза. — Я приезжал за другим. И я это получил.

 

Глава LXXII

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

— Но, синьор Петьёф, какой смысл устанавливать чипы в камерах видеонаблюдения? — спросил Дик. — Неужели кто-то в постоянном режиме отсматривает весь материал? Это же огромный объем!

— Вы правы, господин МакГроу, — ответил синьор Петьёф. — Но вы знаете, как спецслужбы прослушивают телефоны в целях предотвращения терактов?

— Выявление «опасных» звонков по сотне-другой кодовых слов? — уточнил Дик.

— Совершенно верно, — сказал на это синьор Петьёф. — Если человек произносит в своем телефонном разговоре слова «теракт», «бомба», «взрывчатка» и еще что-то из списка, его разговор анализируется. Таким образом, количество звонков, которые необходимо изучать подробно, не так уж велико. Система решает задачу, оперируя лишь одной-двумя сотнями элементов. Примитивная задачка, не требующая никаких сверхсложных устройств.

— Но это же совсем другое, — возразил Дик. — Вот допустим, в коридоре отеля или в лифте установлена камера слежения… Они там обычно стоят. Как идентифицировать людей, попавших в объектив?

— Леонардо да Винчи, — сказал вдруг синьор Петьёф.

— Что — Леонардо да Винчи? — у меня даже глаза округлились.

— Леонардо да Винчи, — повторил синьор Петьёф.

— Система кодификации лиц?! — воскликнул Дик и отпрянул назад, так что стул под ним вздрогнул, едва удержавшись на месте.

— Абсолютно верно, — ответил синьор Петьёф, с уважением глядя на Дика. — Чуть более сотни показателей, но комбинаций — неисчислимое множество, каждая из которых и есть «личный код». И все посчитаны. Элементарная система, но уникальные возможности. Гений Леонардо…

— Ничего не понял, — сказал я. — Дик, ты мне можешь это объяснить?

— «Тайная Вечеря», — прошептал Дик, погруженный в тягостные раздумья.

— Именно, — подтвердил синьор Петьёф. — Именно!

— Что — «Тайная Вечеря», Дик?! Я сейчас с ума сойду!

— Когда Леонардо писал «Тайную Вечерю», он искал лица для своих апостолов, — тихо начал рассказывать Дик. — Тогда-то он и придумал систему кодификации лиц. О том, что это была за система, известно немного. В литературе даются лишь самые общие указания, но здесь главное принцип…

— И в чем принцип? — мне казалось, что сейчас от напряжения меня просто разорвет на части.

— Ну, например, Леонардо взял за аксиому, что носы у людей бывают трех видов — или прямые, или с горбинкой, или с выемкой. Горбинка или выемка могут находиться вверху, посередине или внизу носа. Нос может быть длинным, средним, коротким, с тупым, острым или закругленным концом.

Я автоматически пригляделся к носу Дика. Он небольшой, то есть средний, острый, с горбинкой в верхней трети…

— И так далее — по каждой части человеческого лица, — продолжал Дик, и не подозревая, что сейчас я проводил его «кодофикацию». — Все эти данные Леонардо заносил в специальную таблицу, и получался некий индивидуальный код. Лица всех людей отличаются друг от друга, но у всех у нас есть лоб, нос, глаза, рот, скулы, подбородок. Всего получается тридцать три цифры, если я правильно помню…

— Абсолютно верно — тридцать три цифры, двух- и трехзначные, — подтвердил синьор Петьёф и продолжил: — И вот вы подходите к банкомату, вводите данные своей кредитной карты, обнаруживая тем самым все сведения о себе (их предварительно добросовестно собрал ваш банк), а вас тем временем снимает видеокамера. И дело сделано — ваше лицо идентифицировано, вы получаете свой личный номер. Теперь любая видеокамера, установленная в любой части света, узнает вас. BBS будет иметь точнейшую информацию о том, где вы находитесь, с кем встречаетесь, что едите, как проводите свободное время. Все! Впрочем, камера банкомата — это только один из вариантов. Существуют еще десятки способов внести человека в базу. Последнее изобретение — мобильные телефоны с фотокамерой. Люди самолично представляют BBS подробные отчеты о себе и о своей жизни.

* * *

— Эта система — «Big Brother System» — следит только за золотым миллиардом? — уточнил Дик.

— За всем миром, — синьор Петьёф отрицательно покачал головой. — В странах, где нет банкоматов и мобильных телефонов, данные покупаются прямо у правительств. Для транснациональных корпораций такого рода сделка не составляет никакой проблемы. Правительства стран третьего мира отдают любую информацию за одно лишь обещание разместить на их территории какой-нибудь заводик или…

— Но зачем разным компаниям объединять свои усилия? — усомнился я. — А как же конкуренция?

— Вы рассуждаете в архаичной экономической парадигме, — ухмыльнулся синьор Петьёф. — Главы транснациональных корпораций уже давно думают по-другому. Они думают о мире, а не о своих компаниях.

— Тем более что разница теперь уже и не так велика, — пошутил Дик.

— Вы правы,— синьор Петьёф кивнул в сторону Дика. — Планета одна, и она не может вынести такой человеческой массы.

— Дефицит ресурсов? Вы это имеете в виду? — спросил я.

— В частности — да, — подтвердил синьор Петьёф. — Транснациональные корпорации уже давно не заботятся об успешности своих товаров на рынке. Рынок принадлежит брендам, и им просто нечего бояться. Собор святого Петра когда-нибудь да рассыплется на части, а кока-кола будет жить вечно. Так что эти люди думают не о конкуренции, а о будущем. И Мальтуса вновь воскресили…

— В каком смысле? — не понял я. — Вы хотите сказать, что они воскресили Томаса Мальтуса? Клонированием?…

Я вспомнил, как в университете нам преподавали теорию этого полоумного экономиста. Он жил во времена Чарльза Дарвина и считал, что увеличение населения приведет к росту бедности и недостатку продуктов питания, а проще говоря — к голоду, как это происходит в животном мире. Поэтому Мальтус ратовал за уменьшение рождаемости и считал, что война — это благо. История показала, что Мальтус ошибался. Мир тяготится не нехваткой, а перепроизводством продуктов питания. Предложение настолько превышает спрос, что сельское хозяйство приходится датировать, чтобы фермеры не разорились.

— Нет, — улыбнулся моей наивности синьор Петьёф. — Разумеется, прах Мальтуса не тронут. Воскресили его идеологию, но с одним существенным отличием. Если Мальтус учил, что увеличение народонаселения вызовет голод, современные последователи его идеологии уверены в том, что это приведет к оглуплению людей, а в конечном счете — и к вырождению человеческого вида.

— Что это за теория? — не поверил я. — Какой-то бред…

— Понимаешь, — начал объяснять Дик, — согласно этой теории, чем больше людей, тем меньше личностей, индивидуальностей. Когда ученых или писателей миллион, среди них просто физически невозможно разглядеть гения. Гений теряется в безграничной массе посредственностей. Кроме того, масса диктует вкусы — все в современной культуре определяет рейтинг, а это тоже никак не стимулирует гениев, которые создают сложные для восприятия произведения и всегда смотрят вперед. Наконец, умным людям в современном обществе невыгодно реализовывать свой талант, поскольку для них всегда есть другие, более экономически выгодные занятия.

— И они хотят войны?… — понял я, испугавшись своей собственной догадки.

— Я бы не сказал, что они ее хотят… — в голосе синьора Петьёф прозвучало сомнение. — Но она их не пугает, что на самом деле значительно опаснее. А хотят они одного…

— Чего? — растерялся я.

— Христа.

— Христа?! — я даже вздрогнул. — Зачем?!

— Зачем? — удивился синьор Петьёф. — Хотя они и владеют этим миром, они — обычные люди, они нуждаются… в благословении.

— В благословении?!

— Да, — уверенно сказал синьор Петьёф. — Транснациональным корпорациям не нужны ни государственные границы, ни национальные правительства. Все это им только мешает. Они знают, как управлять экономикой, лучше любого президента или премьер-министра. Но единственный способ кардинально изменить современное мироустройство — это религиозная война. И поэтому, чтобы решиться на такой отчаянный шаг… Представьте себя на их месте. Нужно что-то… что-то…

Синьор Петьёф не мог подобрать подходящего слова, но это уже и не требовалось. Чтобы решиться на переустройство всего мира, чтобы решиться на установления нового мирового порядка, этим людям, облеченным по сути абсолютной властью, нужно моральное покровительство Неба. Им нужен Бог!

 

Глава LXXIII

РАЗБОЙ

В ярких шелковых одеждах с золотым шитьем Чезаре и его провожатый — граф Сюлли — были похожи на райских птиц. Солнечный свет то и дело вспыхивал на многочисленных украшениях. Отряд охраны и пара телег с ящиками служили неплохой маскировкой. На границе Неаполитанского королевства и Папской области с путешественников взяли пошлину. Ни у кого из сторожевых служак не возникло ни капли сомнения в том, что перед ними обычные торговцы.

Весь путь герцог был молчалив. Он напряженно обдумывал свое открытие. Ведь то, что он узнал, пока не известно больше никому. Как распорядиться этой тайной? Открыть правду Юлию? Потребовать взамен признания его герцогом Урбинским и возвращения земель в Романье? Что-то подсказывало Чезаре, что папе придется согласиться с его условиями. Но как заставить его держать слово? У Борджиа не было уверенности, что, открыв Юлию правду, он сможет выйти из Ватикана живым.

Отправиться к Джованни Медичи? Но вряд ли кардинал захочет усложнять свое шаткое положение союзом с Борджиа.

Чем дольше Чезаре думал, тем больше укреплялся в мысли, что без собственной армии ему не разыграть христовой карты. Ни той, о которой известно всем, ни другой… Собрать армию он мог только с помощью своей жены.

— Далеко ли отсюда до Наварры? — спросил он проводника.

— Около двух недель пути, — спокойно ответил граф Сюлли. — Но я думаю, вам сейчас не стоит показываться в Наварре. Все ваши враги будут ждать вас там. Ваше бегство, герцог, уже перестало быть тайной.

Внезапно сбоку раздался легкий свист. Чезаре инстинктивно отклонился назад. Сюлли взглянул на него огромными, расширенными глазами, потом медленно опустил взгляд… Из его груди торчала стрела с черным оперением.

* * *

В следующую секунду из кустов справа и слева от дороги выскочили люди в кожаных куртках и красных платках, с огромными тесаками и топорами. Всего их было человек пятьдесят — высокого роста, со светлыми глазами и белыми волосами. Жители северных швейцарских кантонов!

Борджиа едва мог поверить своим глазам. Неужели это все, что осталось от его огромной армии? Разумеется! Иначе и быть не могло! Солдаты разбежались в тот день, когда погиб Пьетро, после захвата Борджиа испанцами на берегу Ринко. Часть из них, должно быть, вернулась домой или нашла себе другое место службы. Остальные же сбились в вооруженные банды и занялись грабежом.

У Чезаре мелькнула надежда, что кто-то из солдат помнит его в лицо. Он схватился за меч. Но огромные, со множеством складок рукава помешали ему быстро вытащить клинок из ножен.

— Я герцог Валентино! — закричал он.

Но его голос утонул в предсмертных криках французской стражи и хрипении лошадей.

Чья-то рука сдернула Чезаре вниз.

— Борджиа! — крикнул он изо всех сил.

И сильнейший удар в челюсть тут же почти лишил герцога чувств. Кто-то с силой оторвал кошель, висевший на его поясе.

* * *

Блеск металла на солнце на миг ослепил Чезаре. Алебарда со свистом описала круг.

«Неужели все?…» — Борджиа не мог поверить, что вот-вот умрет. Это было просто невероятно. Этого не могло быть!

Но случилось. Острое лезвие опустилось на шею. Свет рассыпался тысячами осколков и погас. Алебардир стащил с мертвой руки Чезаре перстень с изумрудом.

Главарь шайки подошел к телегам и стал сбивать замок с одного из ящиков. Разбойники добивали раненых французов и снимали с них ценные вещи. Из леса высыпали проститутки, около десяти человек, сопровождавшие разбойничью шайку. Они с визгом принялись стаскивать с мертвых дорогую одежду, сапоги, тонкое белье. Из-за роскошных, покрытых шитьем нарядов Борджиа и Сюлли началась драка.

— Что за черт! — неожиданно рявкнул командир.

Ящики были пустыми! Все до одного! Перевернув обе телеги, разбойники пришли в ярость. Они потеряли четырех человек ради двух кошельков и кучи окровавленного тряпья!

— Странно все это как-то, — подошел к нему копейщик с длинной окровавленной пикой, — это были французы. Они кричали по-французски, а одеты как флорентийцы. Никакого товара, никаких денег…

Главарь шайки сплюнул себе под ноги.

— Оттащите тела в лес, подальше от дороги.

 

Глава LXXIV

СЦЕНАРИЙ

— Но все-таки это странно, странно… — я не понимал, что именно, но что-то в этой последовательности фактов меня смущало. — Но каков сценарий? Должен же быть какой-то сценарий. Как это будет происходить? Вы знаете?

— Есть, разумеется, и конкретные планы, — сказал синьор Петьёф, и все внутри у меня сжалось. — Сначала они находят воплощение Бога, Его плоть и кровь, заручаются Его благословением и инициируют религиозную войну. Первым делом нужно будет вбить кол между иудаизмом и христианством. Эту задачу с успехом выполнит небезызвестный вам доктор Рабин. Как только это произойдет, мусульманский мир выступит против Израиля.

— Как ты мне и говорил, — я кивнул в сторону Дика.

— Ну, это очевидно из поведения Рабина, — сказал Дик.

— Эриэль Шорон, — продолжал Петьёф, — готовится к этой ситуации уже сейчас.

— В каком смысле? — не понял я.

— В прямом, — пожал плечами синьоре Петьёф. — Вы думаете, зачем он выводит сейчас еврейские поселения из сектора Газа? А зачем он закрывает границу с Палестиной бетонной стеной?

— Зачем? — удивился я.

— Если на территории Газы не будет еврейских поселений, то Палестина превратится в настоящего заложника, — ответил Петьёф. — Если на Израиль нападут, он сможет в течение суток стереть ее с лица земли ковровыми бомбардировками. И Ярафата убрали именно потому — старый лис хорошо чувствовал, чем кончится вся эта заваруха с «дорожной картой». Он каждый раз срывал переговоры и…

— Убрали? — прошептал я. — Я не ослышался? Ярафата убили?

— А вы как думали?! Забудьте, ради Христа, о том, что говорят средства массовой информации! — раздраженно пробурчал Петьёф. — Эти «средства» не имеют к «информации» ровным счетом никакого отношения! Их содержат транснациональные корпорации, и те послушно играют роль их идеологического рупора. Конечно, Ярафата убили! Конечно!

— Тогда, может быть, и папа римский — агент транснациональных корпораций? — глупо пошутил я и кисло улыбнулся.

— В этом все и дело, — совершенно серьезно сказал на это синьор Петьёф. — Понтифик не покидает престол, хотя давно бы уже это сделал, учитывая состояние своего здоровья…

— У этого есть причина? — растерялся я.

— А как вы думаете? Конечно! Папа Иоанн Пий II прекрасно понимает, что следующим папой будет ставленник транснациональных корпораций, который поддержит любую их инициативу. Вот понтифик и не уходит, несмотря на состояние своего здоровья и прогрессирующую болезнь Паркинсона.

Я зримо представил себе, как новый понтифик объявляет своей пастве, что Бог явил чудо, что потомки Христа живы, что отныне Он — Живой Бог — будет с нами. И по всем телевизионным каналам демонстрируют вселенское богослужение, во время которого папа водружает на голову потомка Христа корону Царя Земли.

— Подождите, подождите! — прервал нас Дик. — Вы отвлеклись, синьор Петьёф. План! Пожалуйста, план!

— Ах да! — спохватился Петьёф. — Они вбивают клин между Израилем и христианским миром, мусульмане нападают на Израиль, Запад, разумеется, вступается за Израиль — НАТО, Совет безопасности ООН и так далее. Начинается настоящая война на Ближнем Востоке. И уже речи не идет ни о каких «точечных ударах». Охваченный паникой Запад, примется стирать Ближний Восток с лица земли. Атомного оружия там нет, поэтому успех гарантирован…

— Господи! Господи! Господи! — шептала Франческа, сложив перед собой руки в молитвенном жесте.

— И тут происходит явление Господа, — продолжал Петьёф. — Объявляется Апокалипсис, и является Господь Бог. В панике и ужасе его примут все — христиане, евреи и даже оставшиеся в живых мусульмане. Это их общий Бог.

— Ужас, — прошептал я.

— Транснациональные корпорации создают Совет Спасения, — продолжал Петьёф, — который в дальнейшем станется Правительством Мира — советом директоров единой холдинг-компании по имени Земля. Гигантская империя, подчиненная единым и жестким экономическим законам! Величайшая империя из всех когда-либо существовавших на зем-ле! И в центре нее — Бог! Новый Христос будет произведен в Цари. Он станет формальным лидером Новой Империи. Ему уготована роль английской королевы — он будет царствовать, но не править.

— Но как же Китай, Япония, Корея? — спросил Дик.

— В этих странах довлеет инстинкт подчинения сильному, — сказал Петьёф, и по тону его голоса стало понятно, что по поводу этих государств беспокоиться не следует. — Японцы поклоняются Америке, боготворят ее, вспомните эстетику японских мультфильмов — каждый японский ребенок мечтает быть светловолосым, с большими голубыми глазами, а ведь это именно Соединенные Штаты уничтожили их мирные города — Хиросиму и Нагасаки — атомными боезарядами. Восток подчинится. Это страны с жестким иерархическим укладом. Они присягнут и Богу, и Дьяволу, если будут знать, что Он — един, Он — сильнее. Они присягнут тем, кто будет обладать Богом. А так и будет, поверьте мне…

— Но постойте! А кто ж им позволит? — возразил я. — Почему хозяева транснациональных корпораций так уверены, что Совет Спасения будет создан из них, а не из правительств?

— Видите ли, — грустно улыбнулся Петьёф, — человеку всегда, вне зависимости от политического строя и идеологии, нужно есть, пить, смотреть телевизор и звонить по телефону. От этого никуда не деться. Но эти блага людям предоставляют не правительства, а транснациональные корпорации. В возникшей панике транснациональные корпорации будут единственным островом стабильности, который, кроме прочего, предложит людям и план спасения…

— А вы охраняете потомков Христа… — сказал я, вглядываясь в белое как полотно лицо Петьёфа.

Тот улыбнулся и не промолвил ни слова.

— Чему вы улыбаетесь? — мне стало страшно.

 

Глава LXXV

КОМНАТЫ

В потайные комнаты монастыря святой Аннуциаты можно было попасть через маленькую часовню. Вход в нее был с улицы, а выходов несколько, причем один наверху, в задней части нефа. Лестница к нему начиналась у исповедальной комнаты.

Через этот выход Леонардо попадал в верхнюю галерею, оттуда в покои настоятеля. Там, за бархатной шторой, скрывалась неприметная дверь.

Много раз он проделывал это путь, когда один из двух подкупленных им смотрителей «холодных погребов» за солидное вознаграждение отдавал для опытов тела умерших. Тех, кого некому или не на что было хоронить. Обычно это были бродяги, нищие или разбойники, чьи трупы находили на дорогах или городских перекрестках. Их привозили в монастырь ночью и с большой осторожностью, избегая попадаться на глаза кому-либо, относили в потайные комнаты. Леонардо специально оборудовал их таким образом, чтобы там в любое время года было значительно холоднее, чем на улице.

После вскрытия Леонардо зашивал тела и хоронил на городском кладбище за свои собственные средства.

* * *

Сегодня да Винчи спешил закончить работу над рисунком ножных мышц. Ночью в монастырь доставили тело рабочего, умершего при падении с лесов.

Неожиданно кто-то остановил Леонардо, тронув его за рукав.

Он обернулся. Перед ним стояла монахиня со строгим бледным лицом. Она знаком попросила его следовать за ней.

Леонардо был удивлен и недоволен. Ему не терпелось закончить работу. Даже в холодных комнатах тела не могли храниться долго. Однако все же последовал за святой сестрой, решив, что у той какое-то поручение к нему.

Рядом с одной из колонн часовни стояла девушка. Монахиня подвела к ней Леонардо и отступила назад, скрывшись за колонной.

Девушка смотрела на да Винчи огромными, серыми, полными слез глазами. Ему показалось, что где-то он ее уже видел.

— Чем могу служить? — спросил он сухо, с легким раздражением. — Кто вы?

— Неужели вы до сих пор не запомнили ни моего имени, ни моего лица? — прошептала девушка порывисто и едва слышно. — Уже несколько лет я хожу только в эту часовню каждый день в надежде увидеть вас… Я всегда стою недалеко от входа, жду, что вы коснетесь моей одежды, взглянете на меня. Я несколько раз посылала к вам…

Леонардо чуть поморщился. Теперь он вспомнил, но не имя и не лицо, а то неприятное ощущение, которое возникало у него каждый раз, когда он видел у входа в часовню эту женщину. Да, он действительно встречал ее почти всегда, когда шел в «холодные комнаты», но никогда не обращал на нее внимания. В какой-то момент ему даже начало казаться, что это сама смерть приходит взглянуть на того, кто посягает на ее добычу.

— Вы не в себе, — сухо остановил ее Леонардо. — Простите, я спешу.

Она порывисто встала на колени и схватила его за полы костюма.

— Что вы делаете?! Встаньте! — зашипел Леонардо.

— Меня зовут Лиза Герардини дель Джоконда! Мой муж много раз приходил к вам, чтобы заказать мой портрет, но вы каждый раз отказывали ему! Отчего вы так жестоки?! Неужели правда все, что о вас говорят?! Что мертвые вам милее живых?

— Лиза Герардини? — да Винчи вспомнил сухого желчного старика, купца дель Джокондо, который действительно несколько раз заходил в его мастерскую.

Кажется, в последний раз мессере дель Джокондо предложил весьма значительную сумму за портрет своей жены. Должно быть, та совершенно его измучила и он был готов на любые жертвы, лишь бы успокоить супругу.

— Я больше не принимаю заказов, — лицо Леонардо стало почти злым. — Вам придется найти себе другое средство от скуки. Пожалуйста, оставьте меня. И не присылайте больше своего супруга. Это бесполезно.

— Боже, боже! Как вы жестоки! — мона Лиза зашлась рыданиями. — За что вы казните меня? Неужели моя любовь вам так противна?! Не уходите! Ответьте мне!

Она схватила его за локоть судорожным и злым движением гарпии, которая не намерена упускать свою жертву.

— Я думаю, вы не вправе требовать от меня взаимности. Ибо даже Бог уважает человеческую волю, — возразил ей да Винчи.

Он мягко высвободил свой локоть и быстрыми шагами пошел прочь.

* * *

Поднявшись к настоятелю, Леонардо трижды постучал в дверь.

Отец Бартоломео открыл ему. Его вид показался да Винчи странным. Руки монаха чуть заметно подрагивали, а глаза бегали из стороны в сторону.

— Мессере Леонардо! — преувеличенно радушно развел он руки. — Здравствуйте.

— Что-то произошло? — нахмурился инженер.

— Нет-нет, ничего серьезного! — настоятель захрустел пальцами. — Не желаете попробовать малинового вина? Я только вчера получил из одного отдаленного прихода… Пожалуйста, присядьте. Поговорите со мной немного. Я становлюсь старым… Хоть я и не намного старше вас, а здоровье совсем не то. Ох, всегда я таким восхищением смотрю на вас, мессере да Винчи! Какая в вас стать, сила! А уж гений!

Леонардо сел и вопросительно посмотрел на отца Бартоломео Тот суетился, разливая вино по кружкам и выставляя из ларя тарелки с фруктами и козьим сыром.

— Я решил по вашему примеру отказаться от мяса, и знаете, кажется, мне это пошло на пользу, — стрекотал он.

Наконец старик сел, выпил немного, вытер рукавом рясы свою блестящую лысину и сказал:

— Видите ли, в чем дело, мессере да Винчи… Я понимаю, что вы обладаете исключительными правами на эти комнаты и они в некотором роде ваша собственность, но все же меня беспокоит то, как вы их используете. О! Подождите. Я глубоко уважаю ваши опыты и знаю, что вы делаете все это лишь во имя науки, но все же… Монастырь — это дом Божий! А то, чем вы занимаетесь, никак нельзя назвать богоугодным занятием, мессере да Винчи!

Леонардо прищурился. Первый раз за пять лет Бартоломео вдруг заговорил о «богоугодности» его занятий.

— Что случилось? — спросил он, чуть подавшись вперед.

Настоятель глубоко вздохнул и выпил еще вина.

— Кардинал Джованни Медичи мой старый друг, — сказал он. — Я многим ему обязан, а если он станет папой, то надеюсь стать обязанным еще больше, — Бартоломео подмигнул Леонардо. — Уж никак не меньше епископата!

Да Винчи нахмурился. Настоятель сцепил руки и снова принялся хрустеть костяшками пальцев.

— Вчера я был вынужден принять Джулиано Медичи с его спутницей. Это какая-то тайна, и я не мог поместить их в монастыре, поэтому… Поэтому отдал две из ваших комнат. О, нет! Разумеется, не те, где вы работаете! Две пустующие, в самом конце коридора. Вы ведь даже в качестве кладовой их не используете. Вот я и подумал… Им строго-настрого запрещено заглядывать в другие помещения! Джулиано уехал сегодня утром, ему, как вы знаете, запрещено находиться во Флоренции. Он остановился в таверне у трех дорог, а сюда приезжает тайно…

* * *

Настоятель говорил еще что-то, но Леонардо уже его не слышал. Он словно оказался на большой глубине. Когда он нашел в себе силы покинуть ее, не думать о ней, не знать, — судьба снова, безжалостно и неумолимо свела их!

— …Остались только девушка и ее служанка. Они вам не помешают! Вот ключ, видите?

— Ее держат взаперти? — на лице Леонардо отразилось негодование.

— Для блага! — горячо возразил Бартоломео. — Вы можете себе представить, что будет с девушкой, если она случайно, убереги Господь, увидит, вашу… вашу… вашу комнату для препарирования!

Сердце да Винчи забилось часто-часто. Наконец-то у него появилось возможность увидеть лицо Панчифики! От девушки его отделяло несколько шагов… Он может увидеть ее лицо.

— Ничего, пусть они будут там, — сказал он чуть слышно. — Я не возражаю.

— Правда? — обрадовался настоятель. — Благослови вас Бог, мессере Леонардо!

* * *

Из комнаты в конце коридора доносился мерный, чуть хрипловатый голос служанки. Она читала Псалтырь.

Леонардо показалось, что сердце его колотится так, что он слышит эхо. Ноги стали почти деревянными, он с трудом мог идти. Словно какая-то неведомая сила не желала его встречи с Панчификой.

Он был вынужден остановиться, схватившись рукой за стену.

— Мессере да Винчи? — раздался за его спиной знакомый голос.

Леонардо обернулся и увидел Джулиано. В руках Медичи держал корзинку с едой. Сверху был букетик прекрасных поздних фиалок всех оттенков — от нежно-розового до глубокого сиреневого.

Джулиано будто смутился. Он невольно попытался прикрыть цветы ладонью. Его лицо стало злым.

— Вы не должны ее видеть, — резко сказал он. — Я же говорил вам еще тогда, в Урбино! Никто не должен ее видеть!

— Что с вами, Джулиано? — спросил Леонардо. — Вы бледны.

Инженер заметил черные тени вокруг глаз Медичи и странную, болезненную нервность, какая бывает у людей, долгое время испытывающих недостаток сна.

— Мне нужно увезти ее отсюда, — пробормотал Джулиано. — Я должен защитить ее. Не смейте мешать мне, кто бы вы ни были!

Леонардо отступил назад. Его словно отбросило волной, внезапно вышедшей из груди тонкого, измученного каким-то внутренним беспощадным огнем Джулиано.

Медичи прошел мимо него. Остановился у комнаты Панчифики и оглянулся.

Да Винчи, смутившись, отпер свою дверь и вошел внутрь. Его обдало могильным холодом.

* * *

Откинув холстину, закрывавшую тело, Леонардо надел фартук и взял в руки инструменты со столика. Он сделал их сам, по собственным чертежам.

Стараясь не думать о случившемся, да Винчи приступил к работе. Пальцы деревенели от холода. Надо было торопиться, чтобы успеть сегодня же сделать все рисунки и записи.

К обеду он совершенно забыл о странной утренней встрече в часовне. Мысль о Джулиано тоже отступила, оставив только ноющее, неприятное чувство. Он старался гнать его прочь.

Зарисовав сочленения основных мышц и положение связок, да Винчи торопился дополнительно описать все увиденное как можно точнее и подробнее.

Как можно подробнее и точнее, подробнее и точнее, чтобы не думать о Рустичи, не помнить о Панчифике, чтобы уйти, спрятаться, скрыться, забыть обо всем, что творится вокруг, словно бы нет этого!

Нет!

 

Глава LXXVI

ПОТОМКИ

Синьор Петьёф сел обратно к столу, облокотился на локти и закрыл лицо руками.

— Вы охраняете потомков Христа? — я повторил свой вопрос. — Ответьте.

— Старая легенда… — протянул Петьёф, замолчал и через паузу произнес: — Бог охраняет потомков Христа, господа. Бог.

— Но в чем тогда смысл вашего ордена? — недоверчиво спросил Дик.

— Потомки Христа живут инкогнито, — сдавленным голосом продолжал Петьёф. — Никто не знает — где они, кто они. Всякий раз, когда их личность и место пребывания становились известны, люди сходили с ума. Не в прямом смысле слова, конечно. Но фактически. Это знание могло вскружить голову кому угодно. Люди, обладавшие информацией о потомках Христа, начинали чувствовать себя необыкновенно могущественными, неуязвимыми. Величайшие авантюры в истории, заговоры, планы мирового господства — все это задумывалось и рождалось людьми, которые открывали для себя тайну потомков Христа. Это знание словно проклятье — оно окрыляет людей, и оно же становится причиной их скорой, чаще всего страшной смерти.

— Вы не ответили на вопрос, — сказал Дик. — Каковы истинные цели Приората Сиона?

— Высший смысл и цель существования нашего ордена — сокрытие тайны, — ответил Петьёф. — Потомков Христа защищает Бог, мы же защищаем людей от тайны о потомках Христа.

— Подождите, — вставил я. — А Меровинги? Приорат Сиона хотел добиться возвращения к власти в Европе династии Меровингов. Разве не так?… Но если Меровинги, как утверждается, потомки Христа, то сейчас вы нам просто лжете! Вы не хотите скрыть тайну, вы хотите ею воспользоваться!

— Вы и правы, и не правы одновременно, — ответил Петьёф. — Господин Пьер Палантар действительно хотел объявить о том, что потомки Христа живы, принадлежат к династии Меровингов и что готовы к престолонаследию.

— А Палантар?… — я с трудом припоминал это имя.

— Пьер Палантар до 1984 года был магистром Приората Сиона, — ответил Петьёф. — В 2000 году он умер.

— А разве должность магистра не пожизненная? — удивился Дик.

— Пожизненная, — спокойно ответил Петьёф.

— Ну, тогда как?… — Дик недоуменно уставился на Петьёфа.

— Как сместили? — невозмутимо переспросил Петьёф и тут же ответил: — За это и сместили. Одни, слушая Палантара, приходили к выводу, что он сошел с ума. Другие, поскольку он предлагал на место наследника Меровингского трона собственную кандидатуру, — потенциальным диктатором. Видите ли, в начале восьмидесятых никто и подумать не мог, что дело примет такой оборот — что у системы «Большой Брат» появятся такие возможности, что транснациональные корпорации обретут такую силу, что национальные и государственные интересы перестанут существовать. Но Палантар как чувствовал.

— Он что, разработал контрзаговор? — догадался Дик и чуть не подпрыгнул на месте.

— Что-то в этом роде… — качнул головой Петьёф. — Когда СССР начал рушиться, а вслед за этим произошел новый глобальный передел мира, это стало понятно. Палантар задумал упреждающий удар. Не совсем честный, но, допускаю, единственно возможный. Он действительно хотел провозгласить монархию Меровингского рода, выдав их за потомков Христа.

— Но они не потомки? — понял я. — И тогда лжепотомки скрыли бы существование истинных потомков!

— Да. Разумеется, — ответил Петьёф.

— Но мы-то как со всем этим связаны? — я смотрел на Петьёфа и не мог понять, к чему он клонит. — Что это за странные посылки? Марки, открытки? Зачем мы вообще приехали в Италию?

— Бог действует через людей, — сдержанно, но в то же время многозначительно ответил Петьёф. — Он приводит к нам тех, кто выполнит Его волю. Наша задача — помочь им. Вот и все.

— Вы хотите сказать… — прошептал Дик, но не смог договорить до конца, ком встал у него в горле.

— Может быть, вас интересует, почему он привел вас не к нам, а к синьору Вазари? Это удивительно, у меня нет ответа… — продолжал говорить Петьёф, не слушая Дика. — Синьор Вазари всегда был противником легенды о потомках Христа. И надо признать, это меня удивляло. Ведь его знаменитый предок встречался с Франческо Мельци, наследником архива Леонардо. А Леонардо да Винчи — был последним из магистров Приората Сиона, лично знавших потомков Христа…

— Что?! — я вздрогнул. — Леонардо да Винчи лично знал потомков Христа?! Вы это серьезно?!

— По крайней мере одного, — спокойно ответил синьор Петьёф. — Точнее — одну.

— Пресвятая Богородица… — еле слышно прошептал Дик.

 

Глава LXXVII

НОВЫЙ СВЕТ

— Она ничего не ела со вчерашнего вечера, — сказала Джулиано служанка. — Ждала вас, ваша светлость.

Медичи показалось, что в тоне мавританки прозвучал укор.

— Говори, — приказал он.

— Она все время вспоминает вас, — служанка стала нарезать ветчину и хлеб.

— Вы один добры к ней, как ангел. Но уж лучше бы вам уехать совсем, ваша светлость. Вы наняли меня ходить за моной Панчификой, когда она была еще совсем девочкой. Бог вложил в нее особую благодать, ваша светлость. Она стала мне больше чем госпожой. Видит Бог, я отношусь к ней как к дочери, которой у меня никогда не было. И сейчас я чувствую, как она страдает. Ее любовь к вам — чистая, как цветы, что вы принесли, ваша светлость. Мона Панчифика ведь не может понять, что никогда… никогда… понимаете? Она умрет, если будет надеяться, ваша светлость. Лучше вам с ней не видеться. Даст Бог, все забудется. Она еще совсем юная. Лучше ей не знать этой любви и целиком остаться в Божьей благодати. Простите, что говорю все это, но вы ведь приказали.

— Я тоже забочусь о ней уже несколько лет, — тихо сказал Джулиано. — Для меня она не просто… Она… — Медичи смешался. — Не давай ей вина. Только молоко или воду. Вино для тебя.

— Джулиано! Джулиано! — раздался голос Панчифики.

* * *

Она села на кровати и хлопала в ладоши.

Медичи подошел к Панчифике и сел рядом. Девушка погладила его по щеке, продолжая улыбаться. Потом обняла его, положила голову ему на плечо и стала играть кружевом воротника.

Джулиано ощущал исходящее от нее тепло и счастье. Она тихо запела какую-то песенку, продолжая перебирать пальцами складки его платья и поглаживая длинные пряди темных волос.

Служанка поставила перед Панчификой обед. Джулиано старался не встречаться с мавританкой глазами.

— Давай есть, Конди.

Он стал, как обычно, кормить девушку из своих рук.

Та поела, потом достала камешки, что Медичи подарил ей, и стала играть. Играла ими и тихонько смеялась. Она была счастлива.

— Я тебя никогда не оставлю. Я не позволю причинить тебе вред, — Джулиано легко коснулся губами ее лба и почувствовал, что слезы вот-вот потекут у него по щекам. — Мы связаны. Навсегда.

Потом он встал, отошел к маленькому окошку под самым потолком и позвал служанку.

— Послушай меня, Кроче, и запомни все хорошенько. Вот здесь деньги, — он вложил в руку служанки увесистый кошелек. — Если завтра утром до полудня я не приду, тогда бери Панчифику и бегите из города. Вот еще.

Джулиано дал служанке письмо.

— С этой бумагой ты можешь прийти к мессере Геллиани, нотариусу из Милана. Он даст тебе тысячу золотых дукатов. Присоединитесь к какой-нибудь процессии паломников. Отправляйтесь во Францию, а оттуда еще дальше. В Новый Свет. Да, Кроче, даже в Новый Свет. На край земли. Потому что здесь, хоть в Испании, хоть в Италии, — Панчифике будет грозить опасность.

Мавританка охнула, приложив ладонь ко рту. Потом покорно кивнула головой.

— Я сделаю, как вы прикажете, ваша светлость.

 

Глава LXXVIII

СМИРЕНИЕ

На конклав в Сиене из двухсот тридцати приглашенных приехало всего сорок. Всех их приютил монастырь святой Анны.

Выборщики нервно ожидали прибытия кардинала Джованни Медичи.

Биббиену трясло как в лихорадке. У него сильно потели ладони, он постоянно вытирал их о свою грудь. Теперь, когда конклав начался, секретарь не мог понять, как он вообще на это решился. Интрига захватила его настолько, что он совершенно потерял голову. Теперь уже было невозможно вспомнить, с чего все это началось. Кажется, кардинал Шарни еще тогда, в Риме, бросил раздраженно: «Я все равно не признаю делла Ровере папой!» Биббиена подошел к нему и тихо сказал: «Многие последуют вашему примеру».

Когда они приехали в Милан, Шарни пригласил Биббиену к себе. Там же присутствовали епископ Льежский и архиепископ Бретанский.

— Избрание делла Ровере крайне нежелательно для французской церкви, — сказал кардинал Шарни. — Это грозит нам потерей множества привилегий…

Кажется, потом он говорил, что французские кардиналы поддержат Джованни, если Биббиена сможет собрать хотя бы пять голосов среди итальянских. У секретаря помутилось в голове. Он еще мог сделать Джованни папой!

После этого Биббиена словно одержимый бросился к кардиналу Марчелло, от него к кардиналу Дентоне и далее, далее, далее. Всем он говорил одно и то же: французские кардиналы готовят конклав, они поддержат Джованни Медичи, который имеет некие секретные документы против Ватикана, и потребуют признать его папой, если вы хотите, то еще можете заручиться его поддержкой…

Его напор и убежденность поколебали почти всех. Однако когда настал момент собирать конклав, большинство струсило. В монастыре святой Анны собралось сорок перепуганных до смерти иерархов церкви, каждый из которых думал только об одном: как бы побыстрее унести отсюда ноги и пережить гнев папы.

— Ух и всыплет же тебе Джованни, — злорадно сказал Биббиене епископ Содерини. — Я бы на его месте просто голову тебе оторвал!

* * *

Кардинал Медичи прибыл ближе к вечеру. Новость о его приезде быстро облетела кельи. Кардиналы и епископы поспешили собраться в трапезной.

Джованни появился вскоре, он даже не успел снять плаща. Был очень бледен, но спокоен. Когда Биббиена сделал шаг к нему, кардинал прошел мимо, будто не видит своего секретаря вовсе. Секретарю показалось, что его обдало ледяным холодом. Еще он отметил, что Джованни сильно похудел и осунулся.

Он поднялся на возвышение, откуда обычно монахам читалось Святое Писание во время трапезы. В руках кардинал держал свиток.

Он развернул его.

От передних рядов к задним прокатился вздох:

— Папская булла!

Джованни медленно и пронзительно громко прочел:

— Милостью своей папа Юлий II прощает вас, бунтовщиков и изменщиков, врагов веры. Всем вам будет сохранена жизнь. Каждый из вас обязан уплатить в казну святой церкви по тридцать тысяч золотых дукатов в качестве штрафа. Те, кто откажется уплатить штраф, будут отлучены от церкви, лишены сана и всех бенефиций, имущества и свободы. Если лицо, отказавшееся уплатить штраф, так или иначе попадет на территорию Папской области — будет задержано и публично бито плетьми.

Сзади раздался грохот. Кардиналу Шарни стало плохо.

Однако никто не обратил на это внимания, потому что в зал с двух сторон вошли ватиканские гвардейцы с алебардами наперевес.

— Сим удостоверяю, что эта булла подлинная, — Джованни распахнул плащ. На его сутане была тяжелая золотая цепь с изображением серафима. — Я, кардинал ди Медичи, пожизненный легат Его Святейшества.

 

Глава LXXIX

КОД ХРИСТА

Я готов поклясться, что все мы, присутствующие сейчас в этой комнате, испытали в эту секунду священный трепет.

— Согласно легенде, передаваемой в ордене от магистра к магистру, — продолжал Петьёф, — Леонардо создал некий Код…

— Постойте! — прервал его я. — Правда, вы не шутите?! Леонардо знал потомка Христа?

— Нет, я не шучу, — уверенно сказал Петьёф. — И этот Код действительно существовал.

— Но в чем смысл этого Кода? — спросил я.

— Он позволяет найти потомков Христа, — ответил Петьёф. — И мы абсолютно уверены, что его хранит синьор Вазари. Разумеется, он отрицает это. Ну что ж… Если синьор Вазари связан священными обязательствами, которые не позволяют ему открывать Код мессере Леонардо кому бы то ни было, то так тому и быть. Род Вазари наследует его из поколения в поколение. Следующим хранителем будет Франческа…

Я посмотрел на Франческу — она была ни жива ни мертва. Сама о том не догадываясь, она оказалась главным действующим лицом гигантской и опасной игры. Внутреннее ощущение, что я должен, просто обязан ее защитить, придало мне силы. Я сосредоточился и стал напряженно вслушиваться в объяснения Петьёфа.

— Такое положение вещей до сего момента нас вполне устраивало, — продолжал Петьёф. — И хотя мы считаем, что, поскольку Леонардо да Винчи был магистром Приората Сиона, Приорат имеет право знать этот Код, мы никогда не просили синьора Вазари предоставить эту информацию в наше распоряжение. Как я вам уже сказал, мы не помышляем о том, чтобы защищать потомков Христа, мы считаем нужным оградить людей от этого знания…

— Постойте! — воскликнул Дик. — Этот Код, как вы говорите, он как-то связан с системой кодификации лиц, которую разработал Леонардо?!

— Именно, молодой человек! — Петьёф буквально взорвался этим восклицанием. — Именно!

— То есть вы считаете, что есть некие уникальные антропометрические данные, которые наследуют все потомки Христа? — уточнил Дик, и лицо его исказила судорога.

— Да, это так! — ответил Петьёф.

— Но если это правда, то что же будет, если этот Код попадет в руки транснациональных корпораций, которые имеют полную базу данных лиц всех жителей планеты?! — брови Дика поднялись вверх и замерли.

— Теперь, наконец, вы начали понимать! — закричал Петьёф.

— Ситуация меняется от часа к часу. Когда доктор Рабин появился со своей злосчастной книгой, мы поняли, в чем смысл этой сложнейшей системы тотального наблюдения и как она может быть использована с целью выявления потомков Христа. Мы поделились своими опасениями с синьором Вазари и предложили ему уничтожить Код. Но получили категорический отказ…

«Я не буду уничтожать гербарий! — вспомнил я крик синьора Вазари, говорившего с кем-то по телефону. — Даже не думайте! И мне плевать и на угрозы, и на эти новые технологии идентификации соцветий! Не для того мы хранили его пятьсот лет! Не для того!»

— Мы просили. Но мы не стали настаивать… — закончил Петьёф.

Воцарилась тишина.

— Но ваше появление в доме синьора Вазари, — Петьёф посмотрел сначала на меня, потом на Дика, — это катастрофа. Очевидно, что Рабин следит за вами, а значит, инкогнито синьора Вазари раскрыто. Теперь мы уже потребовали от синьора Вазари уничтожения Кода, но он и сейчас отказался. Он сказал, что это не его дело, что он и пальцем не пошевелит и что если «кого-то прислали», то пусть мы с ними и разбираемся. И вот вы здесь…

— Но как же… — удивился я и посмотрел на Дика. — Ведь синьор Вазари сам нам рассказывал…

— О чем?! — Петьёф внимательно посмотрел на нас с Диком.

— О брате-близнеце Иисуса Христа…

— Что?! — губы синьора Петьёфа задрожали. — О брате-близнеце?! Но это же чушь! Чушь! Чушь! Зачем он пытается водить вас за нос?! Скажу вам честно — в другой ситуации Приорат бы вас… — Петьёф замялся, а Дик нервно повел шеей. — Вас бы не стали водить за нос, вас бы просто ликвидировали, господа. Но сейчас даже это не имеет никакого смысла, потому что вы и так уже вывели Рабина на синьора Вазари и Код да Винчи!

— Это не чушь, — вдруг строго сказала Франческа. — Это не чушь!

— Милочка дорогая, — лилейно пропел Петьёф, отчего у меня в жилах застыла и тут же сразу вспенилась кровь. — Я думаю, вы еще просто не в курсе. Просто не в курсе…

— Да как вы смеете?! — я вскочил и сделал шаг в сторону Петьёфа. — Вы не смеете разговаривать с ней в таком тоне!

— Простите, простите, — начал извиняться Петьёф. — Я, право, не хотел. Но обстоятельства… Вы же понимаете…

— Может быть, я и не в курсе, — сказал Франческа, словно и не заметила этого оскорбительного тона. — Но папа всегда говорил мне, что тот, кому нужна истина, узнает ее, прочитав картины Леонардо. А перед самым отъездом он рассказал нам о значении «Мадонны в гроте». Речь действительно идет о брате-близнеце Христа, а не о Его потомках.

— Нет! Ерунда! Не может быть! — прошипел Петьёф. — Но почему, почему вас привели к нему, а не к нам?… Братья-близнецы?!

Вдруг дверь в комнату распахнулось, и на пороге появился человек, держащий в руках голубя.

— Почта, синьор Петьёф, — тихо сказал он.

— Почта? — не понял я.

— Извините, я вынужден вас оставить, — скороговоркой выпалил Петьёф и скрылся за дверью.

 

Глава LXXX

УРБИНО

На следующее утро Джулиано узнал, что Юлий II своей буллой даровал ему прощение и герцогство Урбинское, ранее принадлежавшее Чезаре Борджиа. Весть об этом принес гонец от Джованни. От Сиены до Флоренции он добрался за ночь.

Джулиано понял, что его брат предал своих французских сторонников и перешел на сторону папы. Оставаться близ Флоренции, находившейся под протекторатом французов, стало опасно. Джулиано осторожно нес Панчифику к карете.

— Не хочу! Будет трясти! Не хочу ехать! — тихонько жаловалась она ему на ухо.

— Тебе больше не придется сидеть взаперти, — успокаивал ее Джулиано. — У тебя будет свой садик. Я куплю тебе кошку. Турецкую, белую, с разными глазами, один голубой, другой зеленый, и ручную лань…

* * *

Чезаре да Сесто вернулся из городской ратуши Флоренции.

— Они выбрали Микеланджело, — сказал он, едва переступив порог. В его тоне странным образом смешались горечь и злорадство. — Синьория с ума сошла. Председатель Содерини объявил, что учитель обязан вернуть городу аванс и оплатить долг за свое проживание.

Сверху послышались шаги.

Появился Леонардо. Он был в своей обычной черной одежде, новой, аккуратной, с белоснежным кружевом.

— Собирайтесь, — сказал он холодно. — Мы едем в Урбино. По приглашению кардинала Джованни Медичи.

* * *

Пару недель после возвращения Биббиены из папской тюрьмы Джованни едко над ним издевался.

— Присядь, — говорил он, указывая секретарю на кресло в зале Ангелов замка Монтефельтро в Урбино.

Несчастный Биббиена каждый раз был вынужден отказываться. Папа Юлий приказал «как следует выпороть мерзавца». Получив пятьдесят плетей, Биббиена был отпущен к своему патрону, чтобы «тот наказал его за самоуправство по своему усмотрению». Однако гнев кардинала Медичи улегся сразу после примирения с папой и получения должности легата. Джованни снова мог спокойно устраивать свои представления и наслаждаться доходами с аббатства Санта-Мария дель Фиоре, возвращенного Юлием.

Наконец кардиналу надоело издеваться над Биббиеной.

— Должен же кто-то заниматься моими делами, — сказал он и простил секретарю «помрачение рассудка», наложив «духовную искупительную епитимью». Биббиене было запрещено в течение трех месяцев приближаться к женщинам.

* * *

Панчифику поселили в самой дальней башне замка, там, где апельсиновая роща подходила почти вплотную к стенам. Часть его отгородили глухим деревянным забором. Теперь ее покои примыкали прямо небольшому, живописному садику.

Джулиано приобрел для нее у венецианских торговцев ангорскую кошку, как и обещал. Пушистую, белую, с разными глазами. Еще купил множество цветных лент, отрезы тканей, чтобы девушка могла перебирать их.

— Когда приедет мессере Леонардо? — спросил он Джованни.

Кардинал как раз нарядился Афродитой, готовясь сыграть в вечерней пьесе.

— Не знаю, этот несносный старик всегда опаздывает, — капризно ответил Джованни. — И зачем я только захотел венок из живых роз! Надо было изготовить бархатные! Мне так ужасно колет голову, что я забыл все слова!

 

Глава LXXXI

ВОЗВРАЩЕНИЕ

— Он рисует его целыми днями. Картина давным-давно готова, но оставить ее у него, похоже, сил нет, — тяжело вздохнул Бельтраффио, растирая краски.

В дороге они постоянно останавливались. После отъезда Рустичи Леонардо целыми днями работал над «Вакхом».

В одной из придорожных гостиниц картина до смерти напугала служанку. Та вошла убрать комнату, думая, что там никого нет, «и увидела Дьявола, сидящего в кресле и ухмыляющегося».

— Воображает себя Пигмалионом, — шипел Салаино. — Может, он надеется, что его ненаглядный Вакх оживет?

* * *

Наконец они добрались до Ваприо. Джерардо Мельци, владелец виноградников, с которым мессере Леонардо познакомился еще на службе у Борджиа, принял их радушно.

После ужина инженер вышел в сад. Небольшая беседка с креслами и столом, где в жаркие дни обедали, была пуста. Полная луна ярко осветила долину. Виноградные лозы тянулись длинными рядами насколько хватало глаз.

— Мессере Леонардо, — раздался за спиной нежный мягкий голос с бархатными нотками.

Да Винчи обернулся. Юноша стоял в тени, лица его не было видно.

— Вы забыли меня? — спросил он с лукавством. — А ведь обещали, что никогда не забудете и возьмете к себе в ученики, когда придет время. Я Франческо Мельци. Теперь вспоминаете?

Он ступил в круг лунного света.

Леонардо невольно сделал шаг назад, покачнулся и оперся рукой о высокую спинку деревянного кресла.

— Вам плохо? — Франческо бросился к нему.

Леонардо осторожно провел рукой по щеке юноши. Ему хотелось удостовериться, что это не видение.

— Ты… Ты… — повторял он.

Сын Джерардо был как две капли воды похож на Рустичи. И по удивительной воле судьбы их обоих звали Франческо! Разница лишь в том, что скульптор был отмечен печатью дьявола, а этот юноша — ангела. Те же черты, но спокойные, чистые, светлые! Глаза без насмешки, лучистые и ясные.

Леонардо осторожно взял руками голову Франческо, вглядываясь в каждую черточку.

— Я нарисую с тебя Иоанна Крестителя, — сказал он наконец, и слезы полились по его морщинистым щекам.

С того дня да Винчи больше не возвращался к «Вакху». Никогда.

* * *

Сборы Франческо Мельци в дорогу были недолгими. Леонардо с учениками выехал из Ваприо. Но едва путники оказались на дороге в Урбино, как вдруг он пожелал остановиться в дубовой роще, чтобы получше изучить строение желудей.

— Такое впечатление, что он специально выискивает, на что отвлечься, — ворчал да Сесто. — Что мы еще пропустили?

Вон, вдали мельница виднеется. Полагаю, нашему учителю непременно захочется ее усовершенствовать. Что угодно, лишь бы оттянуть поступление на службу! Не дай бог его преосвященство попросит портрет написать или еще что-то в этом роде…

 

Глава LXXXII

ПОДДЕЛКА

— Неужели синьор Вазари никогда не говорил им о брате-близнеце? — спросил я у Франчески, воспользовавшись тем, что мы остались одни. — Ты сама знала?

— Нет, — ответила она. — Я знаю только, что папа всегда с иронией говорил о тех, кто верит в потомков Христа.

— С иронией? — я удивился, ведь все, что рассказывал нам синьор Петьёф, выглядело очень достоверно.

— Да, он говорил, что это верование можно было назвать величайшей ересью, если бы оно не было величайшей глупостью, — пожала плечами Франческа.

— Кхе-кхе, — как-то странно кашлянул Дик.

Мы с Франческой посмотрели в его сторону и увидели, что он взглядом показывает в дальний угол комнаты. Мы и забыли, что все это время там сидел синьор Винченце!

— Ваш многоуважаемый отец может говорить все что угодно, — подал голос синьоре Винченце, который, как оказалось, пристально следил за нами. — Но трудно спорить с фактами.

Длинный, сутулый, с впалой грудью, синьор Винченце поднялся из своего кресла и подошел к стене.

— Что он делает? — прошептал я.

Синьор Винченце снял со стены небольшую картину, пересек комнату и показал ее нам. Дик вздрогнул, Франческа вскрикнула, я схватил ртом воздух и потерял дар речи. Перед нами была «Джоконда» Леонардо да Винчи.

— Это копия… — сказал Дик, пытаясь превратить свой вопрос в утверждение.

— Держать икону в музее — это богохульство, — даже с какой-то гордостью ответил синьор Винченце.

Голова моя закружилась, а эта комната вмиг показалась огромной, летящей с бешеной скоростью каруселью. Величайшая загадка мира — сила Джоконды. Никто не может объяснить — в чем она, как эта некрасивая женщина сводит людей с ума, чему она улыбается и почему ее странной улыбке нельзя противостоять. Она потомок…

— Это не копия? — сглотнув слюну, прошептал Дик.

— Нет, — коротко и четко проговорил синьор Винченце.

— Тысяча девятьсот четвертый или девятьсот одиннадцатый? — Дик посмотрел синьору Винченце в глаза.

— Тысяча девятьсот одиннадцатый, — ответил тот, но посмотрел на Дика с почтением.

— Вы тут что, в числа играете?! — я уставился на Дика.

— Тысяча девятьсот одиннадцатый?… — глаза Дика округлились.

— Дик! — чуть не заорал я. — Объясни мне, что тут, черт возьми, происходит?!

Дик повернулся к нам с Франческой и, словно сновидец, глядя сквозь нас, медленно и тихо стал рассказывать:

— В 1911 году из Лувра наглым образом, практически среди бела дня, похитили «Джоконду» Леонардо да Винчи. Расследованием занимался инспектор Дорне, но два года ушли в никуда, пока наконец в его кабинете не появился некий господин…

— Известный итальянский коллекционер — Альфредо Гери, — дополнил рассказ Дика синьор Винченце.

— Да, спасибо, — Дик посмотрел на синьора Винценце, словно только что его увидел. — Так вот, — Дик снова повернулся в нашу сторону, — этот Альфредо Гери сказал Дорне, что некий «Леонардо» предлагает ему купить «Джоконду». Разумеется, никто в это не поверил, но Дорне все-таки решил проверить информацию. Захват грабителя Лувра произошел в небольшой миланской гостинице, где горе-похититель назначил коллекционеру встречу.

Дик посмотрел на синьора Винценце пустыми глазами.

— Винченцо Перуджия, — сказал тот, словно отвечая на немой вопрос Дика.

— Спасибо, — ответил ему Дик и снова повернулся к нам. — На допросах вор — Винченцо Перуджия — признался, что хотел вернуть картину на родину, в Италию. Он был уверен, что в свое время Наполеон выкрал «Джоконду», и он пережил шок, когда случайно узнал, что Леонардо сам продал картину французскому королю Франциску I. Это повергло Перуджию в тяжелую депрессию. Но к этому времени дело уже было сделано — он успел устроиться на работу в Лувр и выкрасть картину. Теперь же, узнав правду, незадачливый патриот Италии решил расстаться с трофеем.

— Но… — протянул синьор Винченце.

— Но оказалось, что это подделка, — даже не пошевелив головой, словно в забытьи, продолжил Дик. — Причем не просто подделка, а луврская подделка. На обратной стороне картины стоял подлинный штамп Лувра, а в раме были латунные крючки, которые ставили на все картины Лувра как раз за пару лет до кражи «Джоконды». Оказалось, что Винченца украл копию, а подлинная «Джоконда» была украдена из Лувра еще до этого.

— Ничего не понимаю, — прошептал я.

— Теперь у инспектора Дорне и вовсе не было никаких зацепок, — не моргнув глазом продолжил Дик. — И дальше — игра случая. Однажды Дорне прогуливался по Монпарнасу вдоль прилавков с картинами и случайно увидел на одном из них «Святую Анну». Дорне был в шоке — картина была искуснейшей копией шедевра Леонардо. Найти художника не удалось. Мальчик-продавец не знал, кто поставил ему этот товар. Начались долгие и мучительные поиски, которые увенчались счастливым обретением «Джоконды».

— Рассказывают идиотскую легенду, — вступил вдруг синьоре Венченце. — Что, мол, сумасшедший парижский нотариус Жорж Буле, считавший себя воскресшим Леонардо и тайно занимавший копированием его полотен, был найден инспектором Дорне в своей квартире. Обнаженный, обессиленный, но продолжавший истово молиться, он лежал перед алтарем, в центре которого была установлена настоящая «Джоконда». Бред.

— Бред, — согласился я.

— Но это официальная версия, — возразил Дик, но слабо, словно лишаясь последних сил. — Это описано в десятке монографий…

— Бред, — повторил синьор Винченце и строго посмотрел на Дика. — Разумеется, Перуджия никогда бы не вернул Лувру подлинной картины. Но он должен был вернуть что-то, в противном случае «Джоконду» продолжили бы искать.

— Копию? — прошептал я.

— И «Джоконда» вернулась в Лувр, — продолжал синьор Винченца. — Конечно, обнаружили, что она не настоящая. Но что было делать? И вот придумали эту историю про безумного нотариуса, который якобы выкрал картину из Лувра еще до Перуджии. Но несчастный Жорж Буле просто не мог создать копии, способной ввести в заблуждение служителей Лувра. И если бы это была копия, разве бы этого не заметили, перебивая крючки на картине? И, в отличие от Перуджии, он не работал в Лувре. Так что он не мог поставить на него печать Лувра. В общем, все это чистой воды выдумка. Французам нужна «Джоконда», и она у них есть. А Приорат Сиона не может не иметь подлинника своего магистра и портрета женщины, бывшей последней из известных нам потомков Христа.

— Это была единственная причина? — спросил Дик, и в его вопросе прозвучало недоверие к словам синьора Винченце.

Винченце занервничал и хотел уже взять картину, чтобы повесить ее обратно на стену. Но Дик остановил его:

— Что с ее улыбкой? Постойте! Не уносите. Что с ее улыбкой?! Ответьте!

 

Глава LXXXIII

ЗАКАЗ

Для встречи с мессере да Винчи Джованни желал непременно надеть полное кардинальское облачение. Обычно же он предпочитал более удобное длинное платье на турецкий манер — халаты и просторные шаровары из шелка и драгоценного хлопка.

И вот он появился в зале, где его ожидал Леонардо с учениками. Тут же сидел Джулиано и показывал мессере да Винчи карты таро, купленные им у какого-то арабского купца.

Джованни церемонно протянул инженеру руку для поцелуя. Тот лишь слегка ее пожал.

Кардинал Медичи нахмурился, прошел вперед и сел в кресло, специально оставленное для него.

— Я уже говорил вам, как восхищаюсь вашим гением, мессере Леонардо, — начал он. — И готов повторять это снова и снова. Я был бы счастлив стать обладателем вашего полотна…

— Живопись меня интересует мало, — последовал ответ.

— Боже, как это возможно?! — с ужасом в глазах воскликнул Джованни. — Из всех ныне живущих и, пожалуй, почивших — вы, без сомнения, величайший!

— Наука интересует меня в больше степени, чем пустое ремесло, — да Винчи холодно посмотрел на кардинала.

— Что ж, — тот развел руками, — пожалуй, это даже хорошо. Я пригласил вас, мессере да Винчи, не как живописца или инженера, — сказал он тонким, жеманным голосом, — а как ученого. Вам будут предложены прекрасные условия…

Около получаса Джованни описывал качество комнат, достоинства кухни и прочие блага, которые он намерен предоставить в полное распоряжение Леонардо и его учеников. Время от времени он поглядывал на Салаино и Мельци, а потом одобрительно кивал да Винчи.

— Могу ли узнать, каких именно услуг вы от меня ждете? — спросил Леонардо, когда Джованни наконец замолчал.

Кардинал постучал пальцами по ручке кресла. Потом улыбнулся:

— Мы должны остаться наедине. Ваших учеников ждет отменный ужин внизу, так что я думаю, они покинут нас без сожаления.

Леонардо посмотрел на Джакопо и Бельтраффио, сидевших к нему ближе всего.

Те молча поднялись со своих мест, за ними встали и остальные.

* * *

Когда ученики ушли, а в зале остались только Леонардо и два брата Медичи, кардинал продолжил:

— Я… я хотел бы получить от вас… э-э… совет, — кардинал с трудом подобрал нужное слово. — Относительно детородной функции у женщин. Знаю, что одно время вы этим интересовались. Кажется, для герцога вы даже сделали анатомические рисунки. Он мне об этом писал.

Леонардо почувствовал тот же самый холод в груди, что и при встрече с Джулиано, тогда — в монастыре святой Аннуциаты.

— Я не очень сведущ в этих вопросах, — сказал он, — у меня не было возможности изучить их в такой мере, в какой необходимо.

— О, насчет этого не беспокойтесь. Вам будут доставлять… — Джованни замялся. — Доставлять тела умерших женщин. Я позабочусь об этом. И еще мы бы хотели узнать ваше мнение относительно детородных способностей одной женщины. Вы о ней уже слышали и даже встречали ее. Но мы никогда не показывали вам ее лицо. Что ж… Пришло время посвятить вас в тайну моны Панчифики. Учтите, вы должны сберечь эту тайну, чего бы это вам ни стоило.

Сердце Леонардо забилось быстро и часто.

— Увидеть мону Панчифику? — спросил он. — Вы хотите открыть мне тайну, которую скрыли от папы и короля Людовика?

Его голубые, холодные глаза, встретились с кардинальским взглядом. Обратного пути не было. Вопрос уже повис в воздухе.

— Сможем ли мы, после того как я выполню ваше поручение, уехать отсюда? — спросил Леонардо, не сводя глаз с Джованни.

— Ну разумеется! — воскликнул кардинал. — Боже, мессере Леонардо! Как вы могли подумать, что я… Как вам в голову могло прийти такое! Да я скорее позволю четвертовать себя самого, чем причиню вред вам — великому служителю искусства! Гению!

Леонардо сцепил руки. Увидеть ее лицо. Увидеть и, возможно, узнать правду, убедиться… Стоит ли это жизни? Если бы речь шла только о его собственной, он бы не задумываясь согласился. Но Франческо? Андре? Джакопо? Даже Чезаре? Имеет ли он право подвергать их такому риску? Можно ли доверять кардиналу Медичи?

— Я согласен, — медленно сказал инженер.

— Что ж, тогда приготовьтесь, — Джованни переглянулся с Джулиано и глубоко вздохнул. — Возможно, вы будете… м-м… слегка удивлены. Идемте.

 

Глава LXXXIV

СИНДРОМ

— А что с ее улыбкой? — не понял я.

— Да, — ужаснулась Франческа. — А я и не заметила… Действительно!

— А что? Что? — я запаниковал как человек, понимающий, что у него на глазах происходит нечто значительное, а он не видит этого и вот-вот пропустит.

— Она улыбается по-другому, не так, как на всех репродукциях, — уверенно проговорил Дик. — Значительно сильнее. Значительно!

Синьор Винченце задрожал как осиновый лист. Я взглянул на Джоконду и отчетливо увидел, что ее улыбка действительно значительно больше, чем та, к которой я привык.

— Кто вы такие? — прошептал он, глядя на нас не то с удивлением, не то с ужасом. — Кто вы такие?…

— Ответьте, — настаивал Дик.

— Тайна в картинах Леонардо, вы слышали об этом и, наверное, не один раз, — тихо прошептал Винченце. — Вот эта тайна.

И странный синьор показал нам на улыбку.

— Она меняется со временем? — спросил Дик, пристально глядя в глаза синьору Винченце. — Это вы хотите сказать? Приорат выкрал картину, чтобы никто не заметил, что Джоконда начала улыбаться? Так?! Ну, отвечайте же! Что это значит, что значит эта улыбка?!

— Кто же ведет вас, что вы видите все? — шептал потрясенный Винценце. — Действительно, Леонардо применил специальную технику, особенный состав грунта под губами Джоконды, со временем он пришел в движение и изменил положение слоев краски. Она начала улыбаться на рубеже XX века, как раз когда все пророчества Леонардо стали сбываться, а его чудо-машины стали явью. Приорат решил спрятать оригинал.

— Но почему такая улыбка? Почему такая?! — не унимался Дик. — Она… Она… Она дурашливая!

Синьор Винченце побледнел.

— Вы знаете, к чему приводят близкородственные браки? — спросил он, и казалось, что он задает этот вопрос словно бы в последний раз, экзаменуя Дика.

— В этом случае велика вероятность генных мутаций, — ответил Дик. — От таких браков достоверно чаще рождаются гении и больные, например люди с синдромами Дауна, Клайнфелтера, Тернера. Но чаще всего трисомия по двадцать первой паре хромосом — синдром Дауна. — Дик замолчал и вдруг понял, что сказал. — Синдром Дауна?!

— Ее называют Моной Лизой, — спокойно и теперь уже абсолютно уверенно говорил синьор Винченце. — Муж которой — мессере Франческо дель Джокондо — действительно хотел заказать художнику портрет своей супруги. Но нет никаких данных о том, что Леонардо принялся за работу. И главное — мессере Франческо ни разу не изъявил желание получить этот портрет, но если бы заказ был и Леонардо получил аванс за работу, то о претензиях заказчика было бы известно. Франциску I картина была продана как «портрет флорентийской дамы», а не Моны Лизы.

— Но как в таком случае Леонардо решился ее продать? — не поверил я. — Если все так, как вы рассказываете…

— Это только формально была продажа, — ответил синьор Винченце. — На самом деле, Франциск I просто выплачивал Леонардо пансион. Картина оставалась у великого магистра до самой смерти, никакой «передачи» Джоконды не было.

— То есть вы хотите сказать, что Леонардо не рисовал Мону Лизу, он рисовал Джоконду, — сказал Дик.

— Ничего не понимаю, — мне показалось, я ослышался. — Дик, так рисовал или нет?!

— Любовница одного из Медичи. Играющая… — сказал Дик, переводя взгляд с картины на синьора Винченце. — У этой женщины был синдром Дауна. На ее лице всегда была улыбка, как у всех, кто страдает этой болезнью.

— Господи, безумие какое-то, — разозлился я. Дик словно не в себе!

— Это итальянский, — шепнула мне Франческа. — Играющая — от итальянского «giocare».

— Может быть, тебе будет понятнее, если я скажу: «Джокер»? — спросил Дик.

И тут только я наконец все понял. Джоконда — это не фамилия, это прозвище. Играющая!

— Я теперь понимаю, почему папа так был рассержен на Лео Вала, когда тот сделал свое предположение, — сказала Франческа.

— Какое предположение? — удивился я.

— Этот фотограф разработал систему, позволяющую преобразовывать изображение анфас на изображение в профиль, — сказал Дик. — И это он выдвинул гипотезу, о том, что Джоконда страдала болезнью Дауна. Но ведь… — Дик задумался. — Синьор Винченца, но ведь пытались сделать и трехмерное изображение Джоконды, но не получилось. Антропометрические точки не совпали. Почему?!

— Разумеется, не совпали, — пожал плечами синьор Винченца. — Когда мой прадед вернул ордену эту картину, он заменил ее настоящей подделкой, а не стопроцентной копией.

— Ваш прадед?… — я уставился на синьора Винченца как на явившегося с того света.

— А вы думаете, что все совершается на небесах? — ответил он, улыбнувшись кончиками губ. — Нет, дела делают люди. Это ведет их — Бог, а делают — люди.

Дверь распахнулась, и на пороге кабинета показался синьор Петьёф.

— Плохие новости, — сказал Петьёф. — Синьор Вазари в больнице. Квартира разгромлена. Я боюсь, что у них уже есть Код да Винчи…

— Что с папой?! — закричала Франческа и лишилась чувств.

 

Глава LXXXV

УЛЫБКА

Они шли через длинную анфиладу замковых комнат, спустились вниз, пересекли галерею, миновали башню, снова спустились вниз и, пройдя еще чуть-чуть по темному коридору, оказались перед толстой дубовой дверью.

— Главное, запомните, — наставлял его Джованни, — ни при каких обстоятельствах вы не должны показать удивления, испуга или отвращения, как бы ужасно ни было то, что вы увидите.

Джулиано постучал как-то по особенному. Леонардо уловил ритм, но не запомнил длительность пауз между ударами колотушки.

Дверь открыла та же мавританка — Кроче, что да Винчи видел при моне Панчифике и раньше. Она недоверчиво на него поглядела.

Джулиано остановил брата.

— Я должен подготовить ее.

Джованни и Леонардо остались ждать его в небольшой гостиной. Здесь был мягкий диван, ковры, подушки. Впечатление было странное. Казалось, здесь живет ребенок. В глазах рябило от обилия красок.

Персидский красный ковер, многочисленные атласные подушки ярких цветов, перепутанные гирлянды шелковых лент, куски тафты, причудливо связанные между собой и подвешенные наподобие драпировок, вычурные шнуровки по ним. Да Винчи заметил посреди комнаты целую россыпь разноцветных стеклянных камешков.

Наконец появился Джулиано. Он вел Панчифику. Она была, как обычно, в своей накидке.

Леонардо впервые видел, как девушка идет сама. До этого она всегда сидела неподвижно в кресле или на кровати. Один раз в Монтефельтро инженер видел, как Джулиано несет ее на руках.

Походка Панчифики была странной. Она с трудом переставляла ноги, заваливаясь при каждом шаге, будто конечности ее не прямые, а сильно искривлены вовнутрь. Делая движение, она напряженно вскидывала руки. Под накидкой то и дело выступали странно растопыренные пальцы. Все они были вытянуты и напряжены. Большой, указательный и средний близко друг к другу, а безымянный и мизинец чуть отставлены.

— Это мессере Леонардо, ты помнишь его? — ласково спросил девушку Джулиано, усаживая ее на диван.

Та кивнула.

— Ты можешь не бояться его, он не причинит тебе вреда, — сказал Джованни, улыбаясь. — Сними покрывало.

— Мессере Леонардо умеет преодолевать козни Дьявола. Он не испугается и не обидит тебя, — сказал странную фразу Джулиано. — Он увидит твое лицо таким, какое оно есть на самом деле. Дьявол не смутит его.

— Он даже может нарисовать твой портрет, чтобы ты могла увидеть себя без козней нечистого, — вторил ему Джованни. — Не бойся, откинь покрывало. Видишь, я надел свое красное платье. Дьявол не посмеет сунуться, когда рядом настоящий кардинал. Я живо припечатаю его крестным знамением. Получше некоторых отцов-экзорцистов.

Панчифика посмотрела на Джулиано. Тот еще шире улыбнулся и кивнул:

— Не бойся.

Девушка медленно стала поднимать вверх руки. Джулиано взялся за верхний край накидки и осторожно помог стянуть ее.

Леонардо чуть покачнулся. Ему понадобилась вся его воля, чтобы не измениться в лице. Он ожидал чего угодно, только не этого!

* * *

Теперь все встало на свои места. Вот откуда эта таинственность! Вот почему никто так и не решился разыграть христову карту — ни Медичи, ни Борджиа! Вот почему ее скрывают от всех власть имущих — и королей, и пап. Христова карта имеет большую силу, если ее прятать.

Леонардо запретил себе смотреть на Панчифику глазами человека, хоть вся душа его залилась нежностью от жалости. Он разглядывал девушку холодным беспристрастным взглядом ученого.

Разумеется, он видел такое и раньше. Но тогда уродство не было выражено так сильно. Те двое, что ему встречались, были почти детьми. Первый, мальчик, почти нормально ходил. Черты его лица не были до такой степени искажены. Другого он подробно зарисовал. Тот юноша тоже мог самостоятельно передвигаться и совершать элементарные действия. Должно быть, поэтому они выжили. Панчифика же без тщательного ухода и заботы Медичи, скорее всего, давным-давно бы умерла.

Огромные водянисто-серые, сильно косящие глаза навыкате. Искривленный нос и деформированная верхняя челюсть, отчего ее рот закрывался, только если она улыбалась. Из него постоянно текла слюна. Непропорционально большой лоб. Шея постоянно выворачивается, словно она пытается вылезти из тесного воротника. Маленькие короткие руки, постоянно дрожащие от напряжения.

Панчифика заулыбалась и начала раскачиваться. Потом повернулась к Джулиано.

— Хочу играть!

Голос ее был низким, хриплым и грубым.

Медичи осторожно поднял ее и помог подняться. Она неуклюже заковыляла к своим камушкам. Джулиано помог ей сесть на пол.

Панчифика собрала в руку горсть камушков и стала их высыпать, любуясь игрой света в стекляшках. Снова набрала, снова высыпала. На третий раз она повернулась к Леонардо, смеясь, высыпала камушки снова.

— Конди, тебе нравится мессере Леонардо? — спросил ее Джулиано.

Панчифика склонила голову набок и продолжала смеяться.

— Она все время играет, — пояснил Джованни. — Поэтому мы прозвали ее Джокондой. На свое собственное имя она уже не отзывается. Уменьшительно Джулиано зовет ее Конди.

 

Глава LXXXVI

ИНФАРКТ

Информации было совсем немного. Мы знали только, что у синьора Вазари случился сердечный приступ, возможно инфаркт, после чего он был доставлен в больницу. Мне, правда, сначала подумалось, что этот «инфаркт» примерно такого же свойства, как «наркотическое опьянение», с которым меня уложили в больницу. Но когда Петьёф рассказал нам о том, что в квартире синьора Вазари был обыск, в течение которого отцу Франчески устроили настоящий допрос, стало понятно, что его состояние действительно требует медицинской помощи.

Я беспокоился о старике, но еще больше — о его дочери. Как утешить Франческу? Я смотрел на нее заплаканное лицо, отстраненный взгляд, дрожащие руки, и мое сердце заходилось от боли. Никогда я не думал, что мне может быть так больно за другого человека, что мне может быть так дорог другой человек. А мы ведь провели вместе всего меньше суток, но сейчас мне кажется, что я знаком с ней всю жизнь, что я знал ее с самого рождения. Я счастлив, и я полон страдания. Какая странная… странная боль.

Мы выехали в Милан на четырех машинах — Петьёф и Винченци на одной, мы втроем — на другой, еще две — машины-сопровождение. К нам, кроме водителя, посадили головореза-охранника, но с этими «мерами предосторожности» глупо было бы спорить. Синьор Петьёф так спокойно сообщил нам, что «в иной ситуации» нас бы «просто ликвидировали», что высказывать какие-либо ультиматумы было бы просто глупо. Нам оставалось только ждать и надеяться на синьора Вазари.

Дорога сначала петляла в горах, потом спустилась в долину. Франческа, измученная ожиданием и долгим путешествием, уснула, положив голову на мое плечо.

 

Глава LXXXVII

СФУМАТО

— Интересно, что они ему такого показали, что он вернулся мрачнее тучи и уже несколько часов не выходит? — спросил Бельтраффио, разглядывая примитивную инкрустацию на камине.

— Сдается мне, что лучше нам об этом не думать, — Джакопо положил себе в тарелку еще ломоть баранины. — Давно так вкусно не ел!

Мельци сидел в стороне и тревожно поглядывал в сторону двери, ведущей в комнату учителя.

Неожиданно та отворилась. Леонардо выглядел бледным и осунувшимся.

— Франческо, — позвал он, — я хочу, чтобы ты мне позировал. Джакопо, принеси голубую бумагу и серебряные карандаши.

Салаино удивленно приподнял брови, потом недовольно надул губы.

Под мастерскую Леонардо отвели небольшой зал с длинным рядом окон. Он остался недоволен освещением.

— Здесь будет ряд зеркал, — он показал на стену напротив окон, — а рамы надо затянуть промасленной бумагой или дымчатым полотном. Свет должен быть рассеянным. Садись. Сними куртку и рубашку.

Леонардо вынул из своего ящика два странных предмета. Насыпал в каждый из них ароматных стружек, чуть-чуть пропитал их водой и маслом. Оба поставил между собой и креслом Мельци. Затем поджег. Помещение довольно быстро заволокло легкой полупрозрачной дымкой, похожей на серый предрассветный туман.

— Эта техника называется сфумато, — пояснил учитель, — мои успехи в ней пока скромны, но я думаю добиться большего. С твоей помощью, Франческо. Подними руку, вот так.

Леонардо сделал первый эскиз. Он работал удивительно быстро для себя и осторожно, стараясь не «спугнуть» восторженное, светлое, чуть лукавое выражение Мельци. Такое, какого никогда не было у Салаино. С Андре хорошо рисовать ангелов. Виду него всегда самодовольно-скучающий, отстраненный, холодный и бесстрастный.

— Вы чего-то боитесь? — неожиданно спросил Франческо. — Вы так напряжены и нахмурены.

Учитель вздрогнул.

Сомнения, которые он преступил, взглянув в лицо Панчифике, взметнулись с новой силой. Да, он боится. Боится, что, невольно открыв тайну христовой карты, подверг тех, кого любит, смертельной опасности.

 

Глава LXXXVIII

НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ

Прошло около трех недель.

Леонардо сделал множество рисунков женской утробы. Он работал с утра и до поздней ночи, тщательно скрывая суть своих исследований, а тем более их цель от учеников. Чтобы чем-то их занять, он поручил им расписать несколько комнат для кардинала Медичи. Тот пожелал быть окруженным сюжетами из греческих мифов.

Леонардо быстро написал картоны, отдал их Чезаре да Сесто и поручил начать работу.

Первая фреска была почти готова. Она стала источником отчаяния да Винчи. Он смотрел на бездушное, угловатое изображение Ганимеда и еще более чудовищную фигуру Зевсова орла. Перспектива была идеальной, и пропорции красок ученики соблюли идеально. Но фреска все равно вышла настолько бездарной, что Леонардо едва удержался от решения ее сбить.

Да Сесто погрузился в такую черную и злобную меланхолию, что учитель старался лишний раз с ним не встречаться.

— За столько лет он так ничему нас и не научил! — крикнул как-то да Сесто за ужином.

Так громко, что Леонардо, работавший в своей мастерской над Иоанном Крестителем, услышал его. Мельци, как обычно позировавший ему, вздрогнул. Лицо его исказилось, будто от боли. Он хотел что-то сказать, но учитель не позволил.

— Он прав, Франческо, — спокойно сказал Леонардо. — Я не смог научить его и вряд ли смогу чему-нибудь научить тебя.

Мельци продолжал улыбаться. Да Винчи понял, что Франческо совсем не слушает его и ему не важно, что говорит учитель. Важно только смотреть на него, важно дышать с ним одним воздухом. Поэтому он тоже никогда ничему не сможет научиться.

Леонардо тяжело вздохнул.

— Я приношу несчастье, — грустно сказал он.

А Франческо все смотрел на него и смотрел, не слыша ни единого слова.

* * *

Леонардо продолжал работать без устали. Около полуночи вошел сонный Джакопо с новыми свечами. Он заменил огарки вокруг учителя и ушел спать.

Да Винчи посмотрел на Франческо. Тело ученика обмякло, он положил голову с длинными, роскошными, в точности как у Рустичи кудрями на руку и дремал.

Леонардо перешел к другому мольберту, где был закреплен чистый лист, и торопливыми движениями стал рисовать спящего ангела со сложенными крыльями.

Внезапно с улицы раздался дикий женский крик:

— На помощь!

Следом донесся грохот, будто кто-то ломал ворота.

Франческо вздрогнул и проснулся. Леонардо бросился к окну. С той стороны, где был садик Панчифики, разлилось море огней. Забор, отделявший садик от остальной рощи был сметен. Целый конный отряд столпился у двери. Похоже, она оказался значительно крепче, чем они ожидали. Несколько мужчин били в нее плечами.

Истошно кричала служанка:

— Помогите!

Казалось, весь замок мгновенно поднялся на ноги. Со всех сторон доносились лязг оружия, топот и громкая брань.

Прошло всего несколько минут, а внизу закипел настоящий бой. Папские гвардейцы, находившиеся под командованием Джованни, набросились на неизвестных.

— Брать живых! — донесся надсадно громкий голос кардинала.

Те, кто был на лошадях, стали быстро отступать в глубь рощицы. Битва продолжалась совсем недолго. Непрошеных гостей связали и поволокли к замок. Перед дверью, что вела в покои Панчифики, остался целый отряд для охраны.

Ученики проснулись. Леонардо, выскочив из мастерской, увидел, что Джакопо и Чезаре спешно натягивают одежду.

— Оставайтесь здесь! — крикнул он им.

— Но… — да Сесто хотел возразить.

— Ради вашей жизни, оставайтесь здесь! — повторил учитель.

Голос его прозвучал как иерихонская труба. Чезаре покорно отступил.

Да Винчи быстро спустился вниз. В галерее он увидел кардинала Джованни. Тот быстро направлялся к выходу, словно Немезида в своей развевающейся красной сутане. Следом за ним солдаты волокли пленников.

— Мессере Леонардо, прошу вас следовать за мной, — приказал кардинал. Лицо его было бледным, а губы плотно сжатыми. Внезапно он заорал: — Где этот чертов Биббиена?!! Опять на какой-нибудь девке?! Строци! Найди этого ублюдка! Если он пошел к шлюхам, я с него шкуру сдеру!

К своему приказу кардинал Медичи присоединил такое длинное и витиеватое ругательство, каких да Винчи доселе не слышал.

* * *

Пленников привели в старый винный погреб, служивший теперь оружейным казематом. Всего удалось захватить семерых. Они были в одинаковых черных камзолах. Поверх них только легкие нагрудники из прочной кожи. Черные плащи и шляпы. Были еще маски, но их сорвали сразу. Все неизвестные оказались разного возраста и, похоже, сословия. Что могло собрать их вместе, Леонардо не мог даже предположить.

Пленников усадили на длинную скамью. Кардинал Джованни сел напротив.

— Итак, господа, предлагаю вам воспользоваться моей добротой и несказанным простодушием! И немедленно рассказать мне все! Кто вы такие?! Назвать мне имя человека, который вас послал! Что именно он вам поручил?!

Высокий и громкий голос кардинала врезался в уши, вызывая головную боль.

— Подумайте, за что вам погибать во цвете лет! — крикнул Джованни.

У Леонардо зазвенело в ушах.

Пленники молчали. Ни один из них не удостоил кардинала даже взглядом.

— Разденьте их! — приказал Джованни.

Да Винчи подошел к нему близко и тихо спросил, стараясь ничем не выдать своего отвращения:

— Если в моем присутствии нет необходимости, могу ли я уйти, ваше высокопреосвященство?

— Нет! — рявкнул в ответ кардинал. — И где мой братец — Джулиано? Хотя не важно… Должно быть, утешает свою зверюшку.

Солдаты попытались выполнить приказ. Возникла небольшая потасовка. Наконец все пленники остались голыми.

— Я последний раз требую, чтобы вы сказали, кто послал вас и зачем, — повторил кардинал.

Дверь каземата скрипнула. Вниз по лестнице из белого камня медленно спускался Джулиано.

— Отпусти этих людей, Джованни, — негромко сказал он, — они здесь из-за меня.

Кардинал на секунду стал краснее своей сутаны.

Он сделал шаг навстречу брату и замер как вкопанный, сжимая кулаки. Потом выдохнул и быстро пошел навстречу Джулиано.

— Следите за ними, капитан Строци, потеряете хоть одного, я вас повешу, — сказал он. — Мессере да Винчи, идите спать! Похоже, завтра у вас будет много работы! Вам поступит целых семь тел для изучения анатомии!

 

Глава LXXXIX

АГНЕЦ

— Нужно понять, что такое этот Код да Винчи… — прошептал Дик, хмуря брови. — Нужно понять, что это за Код…

— Дик, но ведь понятно, — я посмотрел на него с недоумением. — Это код, который фиксирует какие-то специфические черты лица потомков Христа.

— Сомневаюсь…

— Сомневаешься?!

— Да, — Дик покачал головой из стороны в сторону, словно китайский болванчик. — Я не верю, что Рабин не знает о Джоконде и об истинных целях Приората Сиона. Знает, конечно.

— Ну и что? — не понял я.

— А если он знает, — сказал Дик, — значит, они могли бы уже и сами создать эту формулу. Лицо-то известно…

— Точно! — я оторопел. — Тогда что же они ищут?

— Очевидно — то, что скрывает синьор Вазари, — ответил Дик.

— А Вазари скрывает тайну Леонардо, — продолжил я.

— Да, тайну близнецов… — задумчиво произнес Дик. — Знаешь, я думаю, они ее боятся. Если бы им нужны были только потомки, то они бы пошли на подлог. Если же они что-то ищут, и так настойчиво…

— То это им угрожает, — сказал я и спохватился. — Им угрожает тайна Леонардо?

— Но ответ где-то на поверхности, — прошептал Дик и повторил слова, сказанные ему синьором Вазари: «Не спрашивайте о том, что вы и так бы заметили, если бы захотели».

— «Тот, кому нужна истина, узнает ее, прочитав картины Леонардо», — повторил я слова, сказанные Франческе ее отцом. — Но это не о Джоконде?

— Видимо, нет, — ответил Дик.

— О «Мадонне в гроте»? — предположил я. — Тебе не показалось, что синьор Вазари как-то странно выглядел, когда ты стал объяснять мне положение персонажей на полотне?

— Да, и он увел нас от темы… — добавил Дик.

— И отослал к Петьёфу…

* * *

Картина действительно вырисовывалась странная. Если дело в братьях-близнецах, то почему синьор Вазари ничего не рассказал нам о них, а свернул разговор и отослал к магистру Приората Сиона, который считает это ересью? С другой стороны, почему он должен был нам что-то рассказывать? Может быть, он и на самом деле связан какими-то обязательствами и должен хранить тайну. Неужели груз этой тайны ляжет на плечи Франчески? Франчески Вазари… Можно ли освободить ее от этой ноши? Как?!

— Но есть у Леонардо и еще одна картина с младенцем Иисусом, — оживился Дик.

— Ты имеешь в виду мадонн?

— Нет, у него есть еще знаменитая картина — «Святая Анна с Марией и младенцем Христом», — ответил Дик. — Она выставлена в Лувре.

— И что там?

— Ну что? — задумался Дик. — Ничего. Святая Анна с Марией и младенцем Христом.

— И все? — не поверил я.

— И все, — ответил Дик. — Нет, впрочем. Там еще есть ягненок — агнец, символизирующий, как пишут в разных аннотациях и искусствоведческих работах, жертвенную роль Христа. Младенец Иисус схватил его за шею и тянет на себя. Прямо, можно сказать, выворачивает ему голову. А Богородица как бы отнимает его от агнца…

— А кто такая эта святая Анна?

— У Леонардо это красивая молодая женщина, — улыбнулся Дик. — А так — незначительный библейский персонаж. Когда родился Иисус, ей было аж восемьдесят четыре года! Она видела Иисуса во младенчестве, и в этом, собственно, вся ее заслуга. После она вроде как обрела дар пророчества. А так мало что известно…

Я задумался. Странная картина. Если Леонардо что-то рассказывал своими картинами, то зачем он нарисовал эту святую Анну — по сути, случайного героя Евангелий?

— Но почему Анна? И почему молодая? Дик, как думаешь?

— Не знаю, — Дик пожал плечами. — Аллегория. Да, кстати! «Святая Анна» хранится в Лувре, а ведь еще есть эскиз — картон. Он в Британии, его называют «Картон Бурлингтонского дома».

— И что за картон?

— Ну там, жесты другие, композиция, — начал перечислять Дик. — Анна на картоне указывает рукой вверх, чего нет на картине. Еще на картине персонажи образуют треугольник, направленный вверх, как Христос на «Тайной Вечере», на картоне — композиция квадратная…

Дик вдруг уставился на меня застывшими глазами. Как приклеился взглядом. Я повел голову чуть в сторону, но Дик не шелохнулся.

— Дик, что с тобой?

— Там, на эскизе… На этом картоне… нет агнца… — проговорил он.

— Как нет? — не поверил я.

— Там два мальчика…

 

Глава ХС

УСТАЛОСТЬ

На следующий день да Винчи позвали к кардиналу Медичи.

Джованни был страшно бледен. Казалось, что за ночь он похудел вполовину.

— Моему брату пришлось срочно уехать, мессере Леонардо, — сказал он. — Я поручаю вам, вместе с вашими учениками, развлекать мону Панчифику. Разумеется, при этом вы не должны прерывать свои научные эксперименты.

— Чем прикажете ее развлекать? — сухо спросил да Винчи. — У меня ни малейшего представления относительно обычных занятий моны Панчифики.

— Я не знаю, — раздраженно бросил кардинал. — Кажется, Джулиано говорил, что ей понравились портреты женщин, что она видела в вашей мастерской в Милане. Напишите и ее портрет тоже. Не настоящий, разумеется. Приукрасьте как-нибудь. Нарисуйте так, как она могла бы выглядеть, не имея недуга. Скажите, что вот такое лицо у нее на самом деле. Когда Дьявол не строит свои козни.

Леонардо поклонился кардиналу и собрался уйти, но Джованни задержал его.

— И еще… Когда вы будете готовы просветить меня относительно таинства зачатия и рождения?

— Еще немного терпения, ваше высокопреосвященство. Через две-три недели я буду готов.

— Две-три недели?!! — заорал Джованни. — Но я уже и так жду больше четырех! А прибыли вы на целых три месяца позже, чем мы рассчитывали! Послезавтра! Слышите меня? Послезавтра!

— У меня не будет всех сведений, они пока что не полные, — спокойно ответил да Винчи.

Кардинал сник.

— Тогда расскажете что есть, — сказал он, тяжело опускаясь в кресло. Голос его смягчился. Джованни вдруг стал старым, обрюзгшим, он выглядел очень уставшим. — Извините, я был груб с вами. Мой брат… Впрочем, это не важно.

Леонардо чуть помедлил, потом спросил, глядя кардиналу в глаза:

— Могу я узнать, что вы намерены делать с девушкой?

Джованни устало потер лоб.

— Я уже так устал от всего этого, что и сам не знаю, — ответил он с капризным раздражением. — Биббиена советует отвезти ее в Рим. Пусть Юлий думает, что с ней делать. Я умываю руки.

 

Глава XCI

ПОГРЕБ

Леонардо спустился вниз. В холодном погребе, где от зимы до зимы хранили огромные глыбы речного льда, ему устроили комнату для препарирования. Он открыл дверь и судорожно схватился рукой за косяк. На длинных столах близко друг к другу лежали семь тел. Как и обещал Джованни.

— Мой брат приказал удушить их, чтобы не наносить больших повреждений. Он хотел сберечь их для вас, — раздался за спиной хриплый, почти потусторонний голос.

Да Винчи резко обернулся. Перед ним стоял Джулиано. Бледный до синевы. Вокруг его глаз легли глубокие черные тени.

— Однажды и она окажется на вашем столе, — его улыбка стала безумной. — Должно быть, вам не терпится покопаться в ее внутренностях. Не каждому дано узнать, что внутри у Бога. Правда ли, что человек создал по Его образу и подобию. Или же и это выдумка, как и все прочее.

Леонардо взял Медичи за плечи и слегка встряхнул.

— Вы не в себе! Я никогда…

Он хотел сказать «не сделаю этого с Панчификой», но слова застряли у него в горле. Все его существо содрогнулось от ужаса. Неужели он и правда хотел бы?… Леонардо отпустил Джулиано и оступил назад, привалившись спиной к двери.

— Это наваждение, — прошептал Леонардо, вытирая испарину со лба. — Никогда! Слышите? Никогда!

Медичи тяжело сполз вниз, присев на ступеньку.

* * *

— Как вы вернулись в замок? — спросил да Винчи.

— Я тяну с отъездом, — усмехнулся Джулиано. — Джованни считает, что меня уже нет здесь. По счастью, он слишком устал, чтобы лично проследить за моим отбытием, и поручил это капитану папской гвардии. А за двадцать золотых дукатов тот согласился подождать, когда я буду готов.

— А как же она? — спросил Леонардо. Собственный голос казался ему чужим. — Он хочет выдать ее папе.

— Я не знаю! Не знаю! — Джулиано закрыл голову руками. — Мне постоянно снится один и тот же сон. Будто я один в горах, несу на руках агнца. Спускается ночь, и я вижу зеленые волчьи глаза. Она рычат и вот-вот нападут. Я понимаю, что им нужен только агнец. Стоит положить его, и волки набросятся, забыв обо мне. Я изо всех сил прижимаю его к себе. Но волков так много!… Я уже не знаю, что мне делать! Может, Джованни прав, и я должен уехать как можно дальше! Забыть обо всем этом! Но что-то меня не отпускает! Я ложусь с мыслью о ней и просыпаюсь с мыслью о ней! Она стала мне дороже любого из моих собственных детей!

Леонардо не сразу понял, о чем речь. Потом вспомнил, что перед смертью Лоренцо Медичи соединил Пьетро и Джулиано узами брака с дочерьми самых богатых флорентийских семей. Это была чисто деловая формальность. Гарантия их вложений в банк Медичи. Так что у обоих братьев были жены, с которыми они не виделись годами. Каждый из них имел по двое детей.

— Сохраните ее, сколько сможете, мессере да Винчи! — попросил Джулиано. — Я не могу больше здесь оставаться.

— Кто были эти люди? — спросил Леонардо, кивнув на тела, сложенные в подвале.

— Все они из ордена Магдалитов, — последовал ответ. — Великий магистр Шарль Д'Амбуаз прислал их, чтобы вывезли Панчифику во Францию. Там, под защитой ордена, она была бы в безопасности.

— Шарль Д'Амбуаз верховный магистр ордена Магдалитов? — переспросил да Винчи. Впрочем, большого удивления в его голосе не было.

— Он открыл мне таинства ордена, — Джулиано вынул из-под воротника серебряную цепь с необычным крестом. В центре его была изображена роза. — Пьетро обо всем знал, но никогда не верил в Истинное Евангелие. Когда я рассказал великому магистру о Панчифике, он очень заинтересовался ею, но Джованни его боялся и скрывал девушку. Магистр хочет спасти ее. Он поселит ее на юге Франции, в одном из монастырей нашего ордена. Там ее никто не найдет и больше никогда не сможет использовать. Вот его письмо. Он передал его вместе с Брео.

Джулиано указал на труп высокого седого мужчины со множеством шрамов на груди.

* * *

Леонардо пробежал глазами записку вице-короля.

«Пребывание в испанском плену немного затянулось. Хоть время упущено, мы должны попытаться. Я пошлю отряд верных людей, которым, надеюсь, удастся вызволить Святой Грааль из рук вашего брата. Да поможет им святой Артур…»

Далее следовали подробные указания, что надлежит сделать Джулиано, чтобы организовать похищение.

— Если он считает, что там ей безопаснее, почему этой попытки не предприняли раньше? — да Винчи нахмурился. — Когда вы прятали ее в монастыре святой Аннуциаты, она была в гораздо большей опасности. Так почему же именно сейчас французский вице-король вдруг пожелал взять Панчифику под свою защиту?

Джулиано обхватил голову руками и начал раскачиваться вперед-назад.

— Франция обескровлена войной с испанцами и англичанами, — бесстрастно сказал Леонардо. — Сулейман Великолепный собирает корабли, чтобы выступить против Венеции, союзницы Людовика и его щита с востока. Я мало понимаю в политике, ваша светлость, но живое знамя сейчас нужно Франции как никогда. Испанские агенты распускают слухи среди солдат, что неудачи преследуют короля за то, что новый папа не дал ему своего благословения. Воскресить их боевой дух может только чудо.

Джулиано устало посмотрел на да Винчи.

— Если Джованни не смог стать папой, им нужен кто-то вместо него, — упавшим голосом сказал он. — Тот, благодаря кому Людовик снова станет «наихристианнейшим». За кем пойдет простой народ. Д'Амбуаз все просчитал!

* * *

Широко раскрытые слова Джулиано заволокло слезами. Он все понял. И от нахлынувшего чувства безысходности ему захотелось умереть.

— Нигде на этом свете ей не будет покоя… — едва слышно прошептал он. — Почему господь не защитит ее? Почему он позволил умереть ее матери? Почему сделал ее такой?!

Леонардо присел рядом и обнял Медичи.

— Если даже Бог существует, — тихо сказал он в самое ухо Джулиано, — то Ему нет до нас никакого дела. Иди. Я присмотрю за ней. Доверяй мне.

— Я поеду в Рим, — лицо Медичи стало спокойным. — Я буду умолять отпустить ее. Мне известно многое о планах Д'Амбуаза, а значит, и Людовика тоже. Возможно, Юлий захочет выслушать меня. Я добьюсь аудиенции с ним, чего бы это ни стоило.

 

Глава XCII

ЭГОИСТ

Какое-то время мы просидели молча, пытаясь понять, что бы это могло значить — на эскизе картины «Святая Анна» изображены два мальчика, а на картине — мальчик, держащий агнца?

— Дик, а вообще известно что-нибудь о детстве Христа?

— О детстве? — откликнулся Дик.

— Да, о детстве. Должно же существовать какое-то упоминание о его брате?

— Упоминание о братьях Иисуса есть, — задумался Дик. — В Евангелии от Матфея сказано про Богородицу — «родила Сына своего первенца», то есть у Марии после Иисуса были дети. Считается, что их было даже четверо — Иаков, Иосий, Симон и Иуда. Иакова называют в Деяниях — «брат Господень», он стал первым пресвитером Иерусалимской общины. Брат Христа Иуда оставил Послание, считающееся каноническим. О двух других братьях известно совсем мало.

— Странно…

— Что странно?

— Ну странно, — задумался я. — Я всегда считал, что Иосиф был старым и не мог иметь детей. Это как-то объясняло зачатие от Святого Духа. Но если после Иисуса у него от Марии были дети… В общем… Слушай, а о детстве самого Христа что-то известно? Потому что я помню только про Вифлеемскую звезду, ясли, волхвов и про избиение младенцев Иродом.

— Есть апокрифические Евангелии, которые рассказывают о детстве Христа, — пожал плечами Дик.

— А почему их отвергли? — удивился я. — Они же никак не могли повлиять на общую доктрину Церкви? Могли бы и включить.

— Ну там, понимаешь, — замялся Дик, — дан очень странный психологический портрет Христа. Поэтому, наверное, и исключили.

— Странный психологический портрет? — переспросил я. — Ты что имеешь в виду?

— Ну, Он там ведет себя как настоящий… — Дик попытался найти подходящее сравнение, задумался и вдруг выпалил: — Как настоящий Иегова!

— Иегова?! — мне показалось, что я ослышался.

— Ну да, — уверенно произнес Дик. — Такой, знаешь, холодный Бог. Очень властный, жестокий по общечеловеческим меркам. В апокрифических Евангелиях детства рассказывается, как маленький Иисус убивал своих сверстников…

— Убивал?!

— Да, если они Ему перечили, — подтвердил Дик и закачал головой. — Да, да. А еще, если кто про Него злословил, Он тех или ослеплял, или еще что-нибудь в этом роде. Кого-то потом воскрешал, но в общем вел себя достаточно странно. Жутковатые истории. Не похож Он на Христа в привычном для нас образе.

— И не говори! — воскликнул я. — И об этом прямо говорят апокрифические Евангелия?!

— Да, и в Евангелии Младенчества есть такие сведения, — подтвердил Дик. — И в Евангелиях Никодима, Иосифа Плотника… Если верить этим текстам, то ребенок-Иисус творил множество чудес — оживлял глиняные фигурки животных и птиц. И те ели, летали, ходили и повиновались ему. Играя с детьми, он требовал, чтобы они расстилали перед ним свои одежды, плели ему венки из роз и поклонялись как царю, а тех, кто отказывался, — Он умерщвлял. Он забавлялся, устраивая запруды на ручьях и делая водяные колеса. Если кто-то ломал их, то мгновенно падал замертво. Те же, кто поклонялся Иисусу и признавал Его Богом Израиля, сошедшим на землю, получали от Него великие милости. Тех, кто поклонялся Ему, Он исцелял от болезней и воскрешал их умерших близких.

— Да, не случайно эти тексты уничтожались Церковью, — согласился я. — Но почему ты говоришь, что он вел себя «как настоящий Иегова»?…

— Ну, потому что… — начал Дик, еще не зная, как мне это объяснить. — Иегова требует абсолютного подчинения. В иудаизме кругом закон и регламентация. Так называемых «повелений» двести сорок восемь, а «запретов» — и вовсе триста шестьдесят пять, почти как дней в году. В субботу не работай, то делай так, это — эдак. И Иегова ведь наказывает не за «зло», а за неисполнение Его воли. Если сказано Господом: «Уничтожь город и всех жителей его!» — то надо уничтожать, и именно всех — жен, детей, стариков. Давид как-то пожалел детей, так ему потом… И с Исааком тем же!

— А что с Исааком? — не понял я.

— Ты подумай сам… Господь дал старику-Аврааму сына, и жене его, девяностолетней Сарре, — первенца. Сам приходил! В человеческом образе пришел к Аврааму!

— В человеческом?! — не поверил я.

Трудно представить себе, что Бог может прийти вот так на землю под видом человека.

— Именно! — подтвердил Дик. — Редкий случай для Библии. Пришел и смотрел, как тот Его примет. Но Авраам принял Его с почетом, понял, что перед ним не странник, а Бог. И Бог дал ему сына, а потом сказал счастливому отцу: «Пойди и убей его!» Нормально?! Ты можешь себе представить таким Христа? Что Он так проверяет веру человека?! В этом и отличие, главное — иудаизм взывает к порядку, к подчинению, а христианство — к совести. Не знаю, что лучше, но факт остается фактом. Вот и младенец Иисус в апокрифических Евангелиях такой. Иегова. С христианской точки зрения — деспот, тиран и эгоист, — Дик задумался. — Да, суровый, властный, жестокий эгоист.

Меня вдруг словно кольнуло в сердце. «Эгоист. Суровый, властный, жестокий эгоист». Дик сказал об этом без всякого умысла, конечно, он не думал обо мне, когда это говорил. Но я… Я увидел перед глазами фразу, написанную помадой на зеркале: «Удали мой номер из своего телефона. Ты думаешь только о себе. Прощай!» И еще — как я поступил с Диком? Пользовался им, а потом взял и ретировался. Я посмотрел на него и ощутил настоящий стыд. Некрасиво поступил, неправильно, не по-человечески.

Дик вдруг положил руку на область сердца.

 

Глава XCIII

ЗАБОТА

Панчифика не переставала звать Джулиано и отказывалась есть. Она плакала безутешно — так, что даже Кроче никак не могла ее успокоить. Наконец измученная девушка уснула.

На следующий день Леонардо принес во дворик, рядом с покоями Панчифики, мольберт и свои инструменты. Джакопо и Чезаре затянули двор легким, полупрозрачным покрывалом, которое рассеивало свет.

Панчифика проявила вялый интерес ко всем эти приготовлениям, а потом снова расплакалась. Она опять отказалась есть.

* * *

После обеда, когда полуденное солнце скрылось за облаками, Леонардо пришел в наспех сооруженную мастерскую.

— Здравствуй, Конди, — приветливо сказал он, — я хочу написать твой портрет. Джулиано попросил меня. Он будет брать его в поездки. Ты знаешь, что он уехал по делам, совсем ненадолго.

Панчифика только жалобно моргала своими огромными косящими глазами, из которых ручьем лились слезы.

— Джулиано скоро вернется, — Леонардо улыбнулся и протянул девушке ломтик дыни.

Та отвернулась.

Леонардо несколькими быстрыми росчерками нарисовал на листе бумаги лицо Джулиано. По памяти. И протянул Панчифике.

Девушка сначала не хотела брать, потом все же взглянула. Глаза ее расширились от удивления. Потом она тихонько засмеялась и стала гладить рисунок и разговаривать с ним.

Леонардо сделал знак Бельтраффио. Тот взял лютню и тихо заиграл приятную венецианскую мелодию. Панчифика все рассматривала рисунок. Потом повернулась к да Винчи и первый раз за все время слегка улыбнулась.

Джакопо заметил, что в этот момент учитель переменился в лице и судорожно схватился за карандаш. Он начал рисовать быстро, отточенными плавными движениями, как делал, когда хотел запечатлеть в памяти какое-нибудь интересное лицо из толпы.

Через некоторое время Джакопо, осторожно поднося учителю новый очиненный карандаш, заглянул в его работу и остановился, вытянув шею.

Леонардо случайно поймал единственный ракурс и единственный момент, когда лицо Панчифики выглядело почти нормальным. Странным, загадочным, но нормальным! И даже красивым! Он словно заранее знал это положение ее лица.

Да Винчи показал рисунок девушке.

— Это ты, — сказал он, — это будет твой портрет. Для Джулиано.

Панчифика недоуменно поглядела на рисунок.

— Я? — наконец удивленно спросила она, ткнув себя пальцем в грудь.

— Да, — кивнул да Винчи.

— Красивая… — протянула девушка и любовно погладила лист бумаги. Потом приложила к нему картинку с Джулиано. — Почти, как он. Я… Джулиано… Я…

Продолжая повторять это снова и снова, она взяла набросок и наотрез отказалась его отдавать.

* * *

После этого Леонардо каждый день приходил во дворик. Чтобы развлечь Панчифику, он рисовал ей все новые и новые картинки с Джулиано. Изображал его то едущим верхом, то молящимся в церкви. Бельтраффио играл. Салаино и Джакопо танцевали. Да Сесто читал стихи. Утром кто-то из учеников обязательно собирал для девушки букет свежих цветов.

Все эти ухищрения помогали. На несколько часов Джоконда успокаивалась. Однако потом снова начинала звать Джулиано и плакать. Она по-прежнему ничего не ела. Лицо ее осунулось и побледнело.

Леонардо едва держался на ногах от усталости. Он вставал еще до восхода солнца и спешил вниз, в холодный погреб. Там он проводил все утро до двух часов. Потом шел к Панчифике, чтобы писать ее портрет и отвлекать от грустных мыслей. Он не терял надежды, что, привыкнув, она, может быть, станет есть из его рук.

* * *

— Смотри, что я принес тебе, Конди, — сказал он, доставая из бархатного мешка три лакированных прозрачных бараньих пузыря.

Внутрь каждого он положил по раскрашенной глиняной фигурке и насыпал цветного кварцевого песка. Одна из фигурок изображала лошадь, другая — шута с бубенчиками, третья — птичку. Леонардо осторожно покатил пузырь с шутом по полу. Фигурка внутри, закрепленная каким-то удивительным образом, стала вращаться в обратную сторону.

Джоконда радостно захлопала в ладоши и резко дернулась вперед, чтобы поймать игрушку. Никто не успел подхватить ее. Слабые, изуродованные болезнью ноги подкосились, и она сильно ударилась о каменный пол, задев лбом край кованого мавританского сундука, служившего низким столиком.

Да Винчи бросился поднимать ее. К его изумлению, на лбу девушки не было ни ссадины, ни шишки.

— Странно, — он провел пальцами по белоснежной коже.

Любой другой от такого удара потерял бы сознание. Но Панчифика даже не заплакала. Похоже, ей совсем не было больно.

— Бог бережет ее, — спокойно сказала служанка, поставив на сундук поднос с едой. — Все время, что я хожу за ней, — ни синяка, ни царапины. Никогда. Только отощала совсем. Уж не задумала ли она уморить себя голодом? Ох, я молюсь ночами напролет, мессере Леонардо, чтобы его светлость вернулся!

Кроче смахнула слезу и быстро ушла.

 

Глава XCIV

БУКВЫ

— Тебе нехорошо? — забеспокоился я, и по-настоящему, как-то странно и необычно для себя.

— Да, что-то неважно, — сказал Дик. — Холод внутри. Но ничего, ничего. Пройдет. Не обращай внимания. Я вот все думаю, может быть, Код да Винчи все-таки каббалистический? Дружил же Леонардо с Джулиано Медичи, а тот считался настоящим каббалистом.

— Думаешь?… — протянул я.

— Помнишь, я про ДНК рассказывал?

— Что буквы в еврейской азбуке — это некое ДНК мира?

— Да, — подхватил Дик. — И тут странные совпадения… ДНК человека — это комбинация всего лишь четырех нуклеотидов — Аденин, Гуанин, Цитозин и Тимин. А Каббала учит, что первая буква еврейского алфавита — алеф — означает Бога, как я тебе уже говорил. И состоит она из четырех других букв — йод, вав и два хе. Но еще каббалисты говорят, что если эти буквы расположить крестообразно, то получится символ Адама — первого человека.

— Крест — это жертва, — прошептал я и почувствовал, как по моему телу пробегает дрожь. — Символ Адама, первого человека. Агнец…

— Вот, — Дик и не расслышал моих слов, он уже достал из кармана куртки блокнот и принялся чертить схему. — Йод -

мужское начало, вав — женское, два хе, обозначающих продолжение рода, — в блокноте Дика появился крест, составленный из четырех букв. — А можно и звезду Давида нарисовать…

И Дик нарисовал два перекрещенных треугольника — мужской, смотрящий вверх, с буквой йод на вершине, и женский — смотрящий вниз, увенчанный буквой вав.

— А можно прочесть и как у манихеев принято, — задумчиво сказал Дик. — Треугольник, направленный вверх, — божество, направленный вниз — материя.

— Буквы хе, обозначающие продолжение рода, получились по бокам, — сказал Дик, глядя на плоды своего труда. — Как два брата-близнеца… Правое и левое, свобода и необходимость.

— Дик, треугольник, направленный вверх…

— Да. Это Божественное, — подтвердил Дик.

— Дик, треугольник, направленный вверх!

— Что?…

— Иисус Христос на Тайной Вечере! — я был потрясен этой мыслью. — Треугольник, направленный вверх! Божественное…

Мне казалось, я начал читать тайное послание картин Леонардо. Он словно бы говорил нам — у Христа Божественная сущность. Не человеческая, но Божественная!

— А брат, Дик?! — прошептал я. — Брат-близнец — человек?

— Ну да, наверное, — пожал плечами Дик. — Витрувиан-ский человек.

Я вспомнил вдруг слова долговязого преподавателя, взывавшего к своим студентам перед Санта-Мария делла Грацие: «Леонардо смотрел на своего "Витрувианского человека" — распятого на кресте материи и колесованного духом — и понимал, во что человек превратит свое будущее. Все последние годы своей жизни Леонардо рисовал картины Потопа, картины гибели человечества. И сейчас вы увидите фреску "Тайная Вечеря". Это главная картина Леонардо. В каком-то смысле это его Страшный Суд…»

— Что, витрувианский человек? — переспросил я.

— Их двое, — пояснил Дик. — Один символизирует материю — он в квадрате, стоит ровно, раскинув руки, как распятый. А другой — в круге, он Божественное символизирует. Круг — это символ Вселенной, Бога.

— Дик, ты услышал, что ты сказал?… — у меня потемнело перед глазами.

— Услышал, но ты посмотри сюда, — не унимался Дик, сам увлекшийся своим рассказом. Теперь он принялся рисовать таблицу. — Это еще не все! Вот этот код этбаш — одиннадцать букв слева направо, и вторые одиннадцать — справа налево. В книге Дэна Брауна был английский алфавит, но должен быть иврит. Вот как это выглядит…

— Видишь? — спросил Дик, заговорщицки показывая мне на первый столбец.

— Что?…

— А-а! — спохватился Дик. — Забыл сказать! Буква тау — двадцать вторая, обозначает крест. Первая — алеф — Бога, а последняя, то есть стоящая в таблице этбаш прямо под ней, — крест. И теперь добавь сюда, что алеф — это крест, состоящий из йод, вав и двух хе, обозначающих человека, и ты получишь сумасшедшую конструкцию! Во как!

— Дик, ты понимаешь, что ты сказал?… — у меня перехватило дыхание.

Получалось, что алеф и тау — парные буквы. Близнецы! Но одна обозначает Бога в человеческом образе, а другая — распятого человека!

— А что? — испугался Дик и уставился в собственную таблицу. — Ничего особенного. Они так играют буквами. Постоянно. В этом вся Каббала и есть — двигаешь буквы с одного места на другое, с одного на другое… А что?

— Дик… — прохрипел я, превозмогая глоточный спазм.

— А что? — Дик растерянно смотрел на меня, искренне не понимая причин моего состояния, и продолжал оправдываться: — Я тебе рассказывал только про апокрифические Евангелия детства. Так там, например, есть история про то, как Иисус, еще мальчиком, учил раввинов, как правильно читать букву алеф и каков ее смысл…

— Учил букве алеф?! — я закашлялся.

— Да. А что?… — недоуменно кивал Дик. — Это в так называемом «Евангелии детства от Фомы». А что?

— Евангелие от кого?! — прошептал я, чувствуя, как теряю сознание.

Перед моими глазами, словно это происходило прямо сейчас, пронеслось воспоминание — синьор Вазари обращается к Дику, принявшему апостола Фому за близнеца Иисуса: «"Фома", в переводе с арамейского языка, значит не что иное, как "близнец". Но произошла банальная ошибка — близнеца стали называть Фомой, а Фому — близнецом».

— От Фомы… — Дик схватил меня за плечи, потому что тело мое поехало вниз. — А что?!

— От близ-не-ца! — мне казалось, что сейчас от этого спазма, от этого удушья у меня глаза вылезут из орбит.

— Господи! — Дик в ужасе уставился на свою таблицу. — И правда, апостол Фома не мог написать «Евангелие детства». Откуда ему было знать детство Иисуса? Это ошибка, это Евангелие не от Фомы, это Евангелие от близнеца!

— Кого распяли, Дик?… Кого распяли?! Бога не могли распять…

— Что?! — пробормотала проснувшаяся из-за возникшей суматохи Франческа.

— Анна — это не Анна, — хрипел я, — она не женщина, Анна — ангел. Все то же, что «В скалах». Все то же… Богородица защищает сына. Брат-близнец — агнец… Человек — агнец… Его распяли…

«Вы хотели свободы воли? — я снова услышал внутри своей головы голос. Тот самый, что звучал во мне, когда я стоял завороженный перед "Тайной Вечерей". — Вы хотели быть Царями Земными? Что ж, Я не прятал от Адама плоды Древа Познания, Я не буду прятать от вас и тело Иисуса. Делайте что хотите. И по делам вашим да будет вам»…

— Это они жертвы…— прошептал я. — Ибици груэс…

 

Глава XCV

СОБАКА

По истечении трех недель Джованни потребовал от Леонардо каких-то результатов его работы как анатома.

Да Винчи собрал свои рисунки, записные книжки и поднялся в кабинет кардинала.

Хоть работа еще и не была закончена, ее результаты все равно впечатлили Медичи.

— В теле женщины имеется особая камера, полый мускульный мешок. После соития с мужчиной она может зачать и вынашивать плод. Беременность длится около восьми месяцев, — Леонардо показал рисунок. — Плод располагается вот так. Он сжат со всех сторон и соединен с матерью общим сосудом, пуповиной, которую во время родов перерезают.

— Почему же одни женщины зачинают, а другие нет? — спросил кардинал, морщась.

— Я не могу с точностью судить об этом, но полагаю, это происходит из-за несовершенства их утробы, — да Винчи показал другой рисунок. — Я много раз обращал внимание на то, что у здоровых, пропорционально сложенных, красивых людей и внутренние органы расположены со строгой симметрией и изяществом. Они так же пропорциональны и хорошо развиты, как и все тело внешне. Если же у человека имелось какое-то уродство, горб, к примеру, то и внутренние органы его были сдавлены, деформированы и оттого слабы.

— Я слышал, горбуны отличаются большой силой, — заметил кардинал.

— Но не здоровьем, — покачал головой Леонардо. — Их кости искривлены, а грудная клетка вдавлена. От этого сердце зажато. Они с трудом переводят дух и могут умереть от усталости, если нагружать их физической работой слишком долго. Я доказал это на примере одного каменотеса. Он был горбат и внезапно умер. Причиной тому стало его слабое сердце. Вероятно, женщины, которые не могут зачать, имеют слабую утробу, не способную выносить ребенка.

— Хм… — Джованни встал и начал ходить из угла в угол. — То есть вы хотите сказать, мессере да Винчи, что мона Панчифика не способна произвести потомство?

— Скорее всего, — кивнул Леонардо. — Этого нельзя утверждать, потому что процесс зачатия остается божественной тайной. Я так и не нашел ответа, как внутри женской утробы происходит превращение мужского семени в плод.

— Это Божественное чудо, — разъяснил ему кардинал.

— Благодарю вас, ваше высокопреосвященство, — поклонился да Винчи. — Это все объясняет.

— Что еще? — недовольно шикнул Джованни.

— Я также выявил определенную закономерность между частотой и интенсивностью обычных женских хворей и детородными способностями, — продолжил Леонардо. — На протяжении жизни я обращал внимание, что женщины, что произвели на свет нескольких здоровых детей, страдают сильными и короткими кровотечениями, которые начинаются в строгом соответствии с фазами Луны. Обычно их начало совпадает с новолунием. Точность — до нескольких дней. Но Луна всегда ущербна…

— Господи, какая гадость! — недовольно поморщился Джованни. — Как вы можете обо всем этом думать, мессере Леонардо?

— Тогда, — невозмутимо продолжал да Винчи, — я обратился к женщинам, не имеющим детей либо не способным выносить или произвести на свет живого ребенка. Я говорил с двадцатью такими несчастными здесь в Урбино и окрестных деревнях. Оказалось, что у всех них начало женских хворей не совпадает с лунным календарем либо они проявляются нерегулярно и выражены слабо. Из разговора с Кроче, служанкой Панчифики, я выяснил, что ее женский недуг почти миновал. Она уверена, что это знак Божьей благодати, потому что девушка чиста душой и телом. Однако я склонен думать, что дело в другом. Недавно я анатомировал тело молодой женщины, которая покончила с собой…

Кардинал перекрестился.

— Прошу без подробностей, — сказал он.

— Причиной совершения ею этого тяжкого греха стало бесплодие, — спокойно продолжил Леонардо.— Я обнаружил, что ее утробная полость была совсем неразвитой. Вот, смотрите. Боковые отростки, что вы видите по обе стороны мускульного мешка, совсем не похожи на те, что были у женщин, произведших на свет здоровых детей. От себя хочу добавить, что телосложение той женщины так же было весьма инфантильным для ее возраста. Ее груди и бедра не сформировались. Что-то помешало ее телу в целом, как внешне, так и внутренним органам, достигнуть зрелости.

Джованни надул губы и постучал пальцами по спинке кресла.

— Значит, мессере Леонардо, вы утверждаете, что, скорее всего, мона Панчифика не способна иметь детей?

— Я не знаю, хорошо это для вас или плохо, ваше высокопреосвященство, но, скорее всего, это так.

* * *

— Благодарю вас, мессере да Винчи, — кивнул Джованни. — Пока не уезжайте. У меня нет для вас работы, но вы можете наслаждаться моим гостеприимством. Знаете, я обеспокоен тем, что мона Панчифика упорно отказывается от еды. Ведь если так пойдет дальше… Я видел ее вчера — она похожа на обтянутый кожей скелет! Что вы думаете об этом? Возможно ли, чтобы такая, как она… — он помолчал секунду и выпалил: — Чтобы идиотка с такой силой полюбила? Почему она отказывается принимать пищу?

Леонардо задумчиво потер подбородок.

— Знаете, ваше высокопреосвященство, я думаю, все это именно от того, что ее ум слишком несовершенен. Когда я только начал исследовать человеческое тело, то сразу обратил внимание на его совершенное внутреннее сходство с животными. Практически во всем. Те же органы, в том же количестве. Даже вес их одинаков, если, конечно, сравнивать человека с животными сходного размера. Все одинаково, кроме одного — мозга. Поскольку мозг Панчифики несовершенен, она сейчас ведет себя как преданное животное, утратившее любимого хозяина.

Да Винчи нервно сглотнул.

— Когда-то, — с трудом сказал он, — у меня была собака. Когда мой отец увез меня во Флоренцию, чтобы начать учебу в мастерской Верроккьо, я оставил ее в Винчи. А потом узнал, что она умерла от тоски. Она не ела, не пила, лежала у ворот и ждала моего возвращения, пока не околела от голода и холода. Я много думал, почему ее животная сущность позволила ей расстаться с жизнью. Ведь все живое цепляется за нее отчаянно, из последних сил.

— И что же вы надумали? — у кардинала поднялась одна бровь.

— Животное, научившись раз какому-нибудь способу жизни, уже не может начать жить иначе. Когда начинается пожар, птицы и зайцы, вместо того чтобы бежать, прячутся в своих гнездах и норах, хоть это верная гибель. Им не дана способность понимать и приспосабливаться к переменам. Это может лишь человек. Однако Панчифика по причине своего несовершенства такой способностью не обладает.

— Вы думаете, что она уморит себя голодом? Как собака? — удивленно приподнял брови Джованни. — Но мы можем кормить ее насильно?

— Кроче уже пыталась, ничего не вышло. Джоконда крепко сжимает челюсти и прячет лицо.

Кардинал нахмурился.

— Сколько, по-вашему, она может продержаться без пищи? — спросил он.

— Возможно, еще месяц, — по лицу да Винчи пробежала легкая судорога. — Верните Джулиано, ваше высокопреосвященство. Позвольте ему быть вместе с ней. Иначе она умрет.

— Это невозможно, — кардинал глубоко вздохнул. — Не смотрите же на меня так, мессере Леонардо. Вы думаете, мне не жаль несчастную мону Панчифику? У меня сердце кровью обливается, когда я вижу ее страдания! Но мой брат… Он так глубоко поверил во всю эту магдалитскую ересь, что, похоже, помешался! Ему нельзя быть здесь! И я не могу допустить, чтобы мона Панчифика попала в руки Д'Амбуаза! Поймите же, в каком я положении! Юлий только ждет удобного случая, чтобы снова лишить меня всего. А во Франции, как вы знаете, у меня больше нет друзей! Чтобы они снова появились, мне придется стать папой, черт подери!

* * *

— Неужели вы позволите ей умереть?— спросил Леонардо.

В голосе его не было горечи, не было боли, негодования, страха. Он ни секунды не сомневался, что ради своей выгоды любой — Борджиа, Медичи, Людовик, Д'Амбуаз, король Фердинанд — не задумываясь пожертвовал бы жизнью Панчифики, как только она перестала бы сулить им политические выгоды.

«Нигде на земле ей не будет покоя», — вспомнились слова Джулиано.

Теперь, даже если кардинал Джованни каким-то чудом согласится отпустить девушку, без Джулиано она все равно погибнет.

В голове Леонардо одна за другой появлялись безумные мысли. Увезти Панчифику, найти Джулиано, помочь им обоим скрыться во Франции. Все это было невыполнимо. Да Винчи понимал, что у него не хватит ни сил, ни денег, ни связей, чтобы спасти девушку. Слишком многие захотят найти ее снова и держать у себя как заложницу.

«Я ничего не могу! Невозможно!» — от отчаяния и бессилия на глазах Леонардо наворачивались слезы.

В дверь поскреблись. Биббиена сунул в кабинет свою голову с неестественно длинной шеей.

— Ваше высокопреосвященство, мессере Леонардо, простите, что тревожу вас, но дело не терпит отлагательства. Мона Панчифика… Она сошла с ума!

ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ…

Понтификат Юлия II был последовательно антифранцузским. В эти годы Ватикан воевал и строился. К Папской области были присоединены Перуджа, Болонья и Романья. Началось возведение Собора святого Петра, Микеланджело и Рафаэль расписали Сикстинскую капеллу и папские покои.

 

Глава XCVI

ДОМ

— Так, осторожнее, — раздался голос Дика.

Звук шел словно сквозь толщу воды. Я открыл глаза и понял, что меня вынимают из машины.

— Так-так, хорошо,— Дик поддерживал мою голову и руководил действиям водителя и охранника Приората.

Мы приехали? Где мы? Я оглянулся и увидел Франческу, узнал дом Вазари. Но мой взгляд автоматически зафиксировался на небольшом устройстве, находящемся на уровне второго этажа. Камера видеонаблюдения… Обычная, каких много на улицах городов.

— Дик, — еле слышно позвал я.

— Да! Франческа, он приходит в себя! — обрадовался Дик. — Господи, дружище, как ты?…

— Дик, — снова повторил я и показал взглядом на камеру, смотрящую прямо на нас.

— Что? — не понял Дик.

— Наверху, — прошептал я, понимая, что ни одна часть моего тела не хочет двигаться.

Дик поднял глаза.

— Черт! — лицо Дика дернулось. — Франческа!

Франческа тоже посмотрела наверх.

— У нас мало времени! Понесли! — скомандовал Дик. — Торопитесь!

Совсем рядом раздался резкий скрип тормозов. Из машины, остановившейся на противоположной стороне улицы, показались Петьёф и Винченце.

— Что с ним? — крикнул Петьёф, показывая на меня.

— Зачем вы приехали сюда?! — возмутился Винченце. — Почему не в больницу? Кто разрешил?!

— Я разрешил, — отчеканил Дик, помогая вносить мое бесчувственное тело в дом.

— Какого черта?! — Винченце с негодованием всплеснул руками.

— Вам нужен Код или нет?! — рассвирепел Дик.

— Код?! — удивился Петьёф. — Вы знаете?!

— Нужен или нет?! — крикнула Франческа.

— Конечно… — недоуменно проговорил Петьёф.

— Тогда быстро, наверх! Мы должны попасть в квартиру! — крикнул Дик. — Организуйте своих людей! Там может быть охрана. Быстро! Быстро!

Петьёф и Винченце переглянулись.

— Наверх! — крикнул Винченце людям, выскочившим из машин сопровождения.

Двери квартиры действительно было опечатаны, а желтые ленточки охранял одинокий полицейский.

— Кто вы? Куда?! — испуганно спросил он, увидев целую толпу людей, бегом поднимающихся в охраняемую им квартиру. — Туда нельзя! Это место происшествия…

Люди Приората буквально смели охранника и открыли двери квартиры.

— Дик, вы правда знаете? — прошептал я, когда меня поднимали по лестнице.

— Правда, — ответил Дик.

— Но что это — Код да Винчи?!

— Евангелие, — Дик улыбнулся.

В этой суматохе, в этом безумии, в этом ужасе — он улыбнулся. Он улыбнулся мне.

— О человеке?— вымолвил я.

— Да.

 

Глава XCVII

БЕЗУМИЕ

Еще в галерее Леонардо услышал душераздирающий крик Панчифики, переходящий в настоящий вой:

— Умер! Умер! Не вернется! Не вернется!

Навстречу им выбежал Мельци. Он был сильно напуган.

— Мессере Леонардо, — заговорил он, не обращая внимания на кардинала и едва поспевая за широкими шагами учителя. — Там… мы не поняли, что случилось… мы говорили ей, что его светлость Джулиано скоро вернется. Тогда она вдруг стала звать свою мать… потом завыла. Она каким-то образом соединила эти два события…

— О чем ты говоришь? — прервал его бессвязную речь Леонардо.

— О ее матери! Кажется, ей тоже сначала говорили, что ее мать уехала и однажды вернется. Но потом сказали, что та умерла. Теперь она думает, что его светлость тоже умер, а ей не говорят! Ну, это я так полагаю, — запнулся Франческо. — Из ее криков ничего толком не разобрать.

Леонардо метнул гневный взгляд на кардинала. Тот покраснел и начал было оправдываться:

— Видит Бог, я не хотел…

* * *

Комната походила на изодранный ветром и картечью штандарт. Все, что можно было сбросить, разорвать и разбить, обратилось в обрывки и осколки. Панчифика забилась в угол, прижимая к себе рисунки Леонардо. Она сидела тихо и смотрела в одну точку.

Ученики бросились к да Винчи.

— Успокоилась только что!

— Мы боялись, она убьется!

— Она меня укусила!

Но Леонардо даже не взглянул на них. Глаза его наполнились такой болью и печалью, что у Мельци сжалось сердце. Он силился понять, что связывает эту несчастную дурочку, невольную заложницу политических игр, и гениального, божественного Леонардо да Винчи.

Этот же вопрос ясно прочитывался и в глазах кардинала. Джованни по-особенному прищурился. Интуиция — то, чему он доверял больше всего, — подсказывала, что у мессере Леонардо есть какая-то своя тайна. И она тоже связана с Панчификой.

Да Винчи почувствовал напряжение, повисшее в воздухе. Он обернулся, обвел взглядом своих учеников и остановился на озадаченном лице Джованни.

— Вы должны разрешить своему брату вернуться, — сказал он так, будто имел право приказывать кардиналу.

Тот не ответил. Сложил руки за спиной, медленно повернулся и пошел прочь.

— Принеси бумагу и карандаши, — попросил да Винчи Джакопо.

Тот бросился во двор и через минуту вернулся, держа в руках коробку с карандашами и несколько листов. Леонардо разложил один из них на сундуке. Потом осторожно подхватил на руки Панчифику. У нее не было сил сопротивляться. Голод и нервное истощение уже давали о себе знать.

Усадив ее на диван, он сел рядом, обнял ее одной рукой, вложил ей в руку синий карандаш и, крепко сжав своими пальцами, стал водить по бумаге.

— Смотри, — сказал он. — Это птица.

Девушка безучастно глядела на появляющиеся из-под ее руки линии. Она не сопротивлялась, впав в оцепенение. Потом голова ее стала клониться набок. Леонардо подхватил ее на руки и понес к кровати.

Осторожно уложив Джоконду на подушки, он укрыл ее одеялом. Она крепко спала.

* * *

Несколько дней кардинал Медичи избегал встреч с Леонардо. Под предлогом нездоровья он отказывался его принимать.

А тем временем из замка один за другим выезжали гонцы. Джованни истерично, с необыкновенной частотой слал кому-то письма.

Леонардо оставался в замке по одной-единственной причине — он не мог бросить здесь Панчифику. Ее состояние ухудшалось с каждым днем. Она медленно угасала, почти не вставала с постели. Когда просыпалась, садилась, тупо глядя перед собой. И могла так просидеть весь день.

Чтобы хоть сколько-нибудь оживить ее, Леонардо поднимал девушку, водил по саду, усаживал в кресло, чтобы торопливо добавить несколько штрихов к ее портрету. Основную прорисовку он уже успел сделать раньше.

Потом да Винчи садился рядом с Панчификой и, держа ее руку с карандашом, подолгу рисовал животных и птиц. Это ей нравилось больше всего. Через несколько дней она стала внимательно рассматривать получавшиеся рисунки, но все равно оставалась печальной и безучастной.

«Они решают, жить ей или нет»,— билось в висках Леонардо.

 

Глава XCVIII

33

Этой ночью в квартире синьора Вазари случился настоящий погром. Вещи в беспорядке валялись на полу — книги, бумаги, картины, одежда, стулья. Шкафы были отодвинуты от стен, частью разломаны. Меня положили на разрезанный и выпотрошенный диван посередине бывшего кабинета синьора Вазари. На тот самый, на котором мы сидели еще вчера вечером, слушая рассказ о «Мадоннах в скалах».

— Искали тайник, — сказал Петьёф, оглядывая «место преступления». — Но что именно они хотели найти?

— То, что из поколения в поколения в семействе Вазари переходит от отца к сыну или от отца… — Дик посмотрел на Франческу, — к дочери.

— Франческа, ты знаешь Код?… — Петьёф не поверил своим ушам.

— Пока нет, — ответила Франческа. — Но сейчас узнаю.

— Господа, у нас нет времени для выяснения подробностей, — остановил их Дик. — Мы должны всего за несколько минут найти во всем этом беспорядке тридцать три книги с клеймом личной библиотеки Франческо Мельци. Пожалуйста, принимайтесь за дело! И вот вы, господа, стоящие в коридоре! — Дик позвал охранников Приората. — Да, вы тоже!

— Все найденные книги переносим в дальнюю по коридору комнату, — добавила Франческа.

Она уже сидела на корточках и быстро перебирала валявшиеся на полу фолианты.

— Вот как выглядит это клеймо! — Франческа показала его всем. — Первая книга найдена! Осталось тридцать две!

— Ничего не понимаю, — прошептал Винченце и присоединился к остальным.

Книги обнаруживались одна за другой. Время от времени кто-то вскрикивал: «Еще одна!» — а Франческа называла номер: «Третья!», «Пятая!», «Седьмая!», «Четырнадцатая!» Дик взял первую партию найденных книг Франческо Медьци и ушел с ней в дальнюю по коридору комнату. Оттуда стали раздаваться странные звуки, будто бы заработала небольшая гильотина.

Я понял, что уже могу сесть, — мое физическое состояние постепенно приходило в норму.

— Что он там делает? — шепнул я на ухо Франческе, когда она оказалась рядом с диваном. — Что это за звук?

Она посмотрела на меня — спокойным, уверенным и, мне показалось, любящим взором:

— Он все делает правильно. Он все делает правильно, — ее карие глаза блеснули прекрасным светом.

— А как же твой отец?… Тебе же надо к нему.

— Он хотел, чтобы я была с вами, — прошептала Франческа, сдерживая вмиг подступившие к глазам слезы. — Он знал, что это случится — здесь, сегодня, и отослал меня. И еще… Это очень важно — то, что мы делаем. Для него, для меня, для нас. Я должна быть здесь.

— Но что вы задумали, Франческа? — сердце забилось в моей груди сильно-сильно.

— Сейчас все закончится. Все закончится, — пробормотала она, перевернула обложку очередной книги и громко объявила: — Тридцать третья! Все, господа!

— Господи, какого черта?! — раздался из дальней комнаты истошный крик синьора Винченце. — Зачем вы режете книги?!

 

Глава XCIX

ГРОЗНЫЙ

— Ваше святейшество! — камерарий Ровенна торопливо вошел в ризницу, где понтифик готовился к мессе. — Королева Изабелла умерла!

Юлий на мгновение замер. Смерть Изабеллы значила полную смену испанской политики. Шпионы при дворе Фердинанда Арагонского, ее мужа, доносили, что испанский король не хочет продолжения войны с Францией и ищет союза. Это значит, что вместо одного врага — Людовика Святого — у папы может появиться два.

Кардинал Мендоса, духовник Изабеллы, был близким другом делла Ровере. Он много способствовал его избранию на папский престол. Именно Мендоса настаивал при испанском дворе на изгнании французов из Италии. Теперь же, скорее всего, Ватикану придется иметь дело с испанским кардиналом Арриго — двоюродным племянником Людовика и сторонником союза с Францией.

Вчерашняя встреча с Шарлем Д'Амбуазом, секретно прибывшим в Ватикан, теперь представлялась Юлию совершенно в другом свете.

— Мы согласны заключить мир и даже вступить в Кембрийскую лигу, чтобы выступить против ваших врагов в Венеции, — сказал тот. — Мы также готовы отказаться от притязаний на Феррару и Сиену. Взамен от вас требуется только одно. Выдайте нам Туринскую ведьму и все доказательства ее якобы Божественного происхождения.

* * *

— Жаль, что мне не удалось избавиться от нее раньше, — сказал Юлий, потирая морщинистый желтый лоб. — Кто бы ни получил ее, он станет вечной угрозой для нас.

— Пришло письмо от кардинала Джованни, уже третье, — Ровенна склонил голову набок. — Вы прочли его?

— Да, — Юлий нахмурился, — он пишет, что Туринская ведьма при смерти. Его брат выдал ее местонахождение магдалитам, и те пытались ее похитить. Я уверен, что это дело рук Д'Амбуаза! Похищение сорвалось, и он решил пойти другим путем. Если она умрет сейчас, это даст им еще один повод нас шантажировать. На каждом углу будут кричать, что это я отдал приказ удавить ее, чтобы не выдавать Франции! С другой стороны… — папа постучал пальцем по губам.

Ровере весь обратился в слух. Но Юлий оставил свои мысли при себе.

— Я должен подумать, — сказал он.

Отслужив мессу, он вернулся в Бельведер. Специально для него там сделали небольшую оранжерею, где было сыро и жарко. Юлий постоянно зяб.

Гвардейцы его охраны, как обычно, остались снаружи. Им надлежало охранять покой и одиночество понтифика, дабы никто случайно не потревожил его во время размышлений.

Папа неторопливо прогуливался по узким песчаным дорожкам оранжереи в полном одиночестве.

Решение было на поверхности. Если Туринская ведьма умрет своей смертью, то можно выдать Д'Амбуазу ее тело вместе с доказательством. Тело нужно для того, чтобы французы могли лично убедиться, что смерть была ненасильственной. Тогда договор будет соблюден, но никакого преимущества Людовик не получит. Угроза, что «наихристианнейший король» учредит во Франции второй престол, исчезнет.

Но для этого Туринская ведьма должна умереть. Сама.

Юлий решил немедленно написать кардиналу Медичи письмо.

В груди папы что-то кольнуло. Стало больно дышать. Слева, чуть пониже плеча, будто что-то лопнуло. Юлий упал на одно колено. Боль стала нестерпимой. Перед глазами рассыпался сноп зеленых искр. На шею будто накинули удавку и быстро ее стягивали. Лицо понтифика покраснело. Казалось, кожа вот-вот лопнет от притока крови. Холодный пот покрыл все тело. Юлий пытался кричать, но из его горла выходил лишь сиплый, едва слышный хрип. Журчание искусственного водопада, устроенного в центре оранжереи, звучало гораздо громче.

Самый могущественный человек на свете упал, скрючившись, и судорожно скреб ногтями землю.

Неожиданно снаружи раздался голос Джулиано Медичи:

— Пропустите меня! Я должен увидеть его! Я должен!

Юлий собрал последние силы и попытался позвать на помощь. Но все было тщетно. Он слышал глухие звуки борьбы. Капитан Гаррос неукоснительно исполнял распоряжение «не беспокоить».

Очаг боли в груди разорвался словно пушечное ядро. Свет померк. По телу понтифика пробежала сильная предсмертная судорога.

В этот момент двое гвардейцев наконец совладали с обезумевшим от отчаяния Джулиано и поволокли его прочь, удивляясь, откуда в таком тонком легком теле столько силы.

Юлий II Грозный умер.

 

Глава C

БИБЛИОТЕКА

Франческа помогла мне добраться до той дальней комнаты, в которую Дик переносил найденные книги. С порога открывалась поразительная картина. Библиотека Мельци превратилась в кучу отдельных листов — большой старинный полиграфический резак сделал свое дело.

Дик выудил листок из стопки бумаг, которая совсем недавно могла называться «тридцать третьей» книгой, а сейчас напоминала небольшую гору макулатуры, приложил его к тридцати двум другим листкам, полученным таким же варварским образом, и протянул получившуюся пачку бумаг Петьёфу.

— Вот то, что вы искали. Теперь вы можете распустить орден, — сказал Дик, глядя в глаза магистру Приората Сиона. — Но сначала доведите содержание этих листов до всеобщего сведения. Если, конечно, вы действительно хотите остановить доктора Рабина, а не играете в свою собственную игру.

— Черт возьми, господин МакГроу! — закричал Петьёф. — Потрудитесь объясниться! Мы позволили вам все это самоуправство, мы даже стали помогать вам! А теперь вы суете мне эти листы, обвиняете меня бог знает в чем и сообщаете о необходимости распустить Приорат Сиона. Вы в своем уме?! Вы можете объяснить, в чем дело?! Что это за листы?!

— Это Евангелие от Леонардо, — спокойным голосом ответил Дик, во время этой бурной речи он и глазом не повел.

— Что?! — вскрикнул Винченце и покачнулся, словно бы вот-вот потеряет сознание.

— Объяснитесь! — повторил Петьёф. — Что за шутки?!

— Никаких шуток, — ответил Дик и внимательно посмотрел в глаза магистру Приората Сиона: — Вы знали, что синьор Вазари хранит тайну?

— Нет, — сдержанно ответил тот. — Но мы догадывались.

— Догадывались, потому что предки синьора Вазари встречались с Франческо Мельци — наследником архива Леонардо, не так ли?

— Да, вы правы, — сказал Петьёф.

— Но вы не могли понять, что это за тайна, — продолжил Дик. — Вас смущал тот факт, что у синьора Вазари не было никаких документов или автографов Леонардо. И он всегда открыто говорил об этом.

— Да. Верно. Вы догадливы, молодой человек, — нехотя согласился Петьёф.

— И вы понимали, что синьор Вазари просто не может врать. И если он так говорит, рукописей Леонардо у него действительно нет.

— Да, разумеется, — слегка сконфузился Петьёф. — Он не стал бы отрицать этого так безапелляционно, имей он соответствующие документы на руках. Но к чему вы об этом говорите?

— А слышали ли вы когда-нибудь присказку синьора Вазари — «Все рукописи давно превратились в книги»? — как ни в чем не бывало продолжал спрашивать Дик.

— Да, он часто говорил это. Вы правы, — согласился Петьёф. — Ну и что?

— А знаете ли вы, что на протяжении пяти веков семейство Вазари собирает старинные книги? В частности, книги, бывшие некогда в библиотеке Франческо Мельци.

— Да, коллекция книг синьора Вазари хорошо известна, — Петьёф посмотрел на Дика с недоумением, словно бы спрашивая у него, к чему он клонит.

— Я сейчас отвечу, — заверил его Дик. — Не беспокойтесь.

— Что бы вы ни сказали, господин МакГроу, то, что вы здесь устроили, — Петьёф показал на листы, по сути выдранные из старинных фолиантов, — это чистейшей воды вандализм. Зачем вы отрезали корешки у этих книг?! Это непростительно!

Дик не обратил внимания на эти обвинения.

— А знаете ли вы, что сталось с библиотекой самого Леонардо? — снова спросил он.

— Она утрачена, — Петьёф вздрогнул. — Видимо, разошлась по рукам.

— А сколько в ней было книг, не припомните? — на лице Дика появилась улыбка.

— Это общеизвестный факт. Тридцать три…

— Да?… — наигранно-удивленно протянул Дик. — А сколько, простите, цифр в формуле Леонардо, кодирующей лицо?

— Тридцать три…

— Еще добавьте — «двух— и трехзначные», — уточнил Дик. — Прямо номера страниц! Хорошо придумано, правда? Ну согласитесь… Так что не отказывайтесь, вот тридцать три страницы от мессере Леонардо — получите, пожалуйста.

 

Глава CI

КРИК

Гонцы с вестью о смерти Юлия опередили в Урбино Джулиано. Для доставки срочных вестей из Ватикана имелись специальные гонцы. При монастырях на дороге имелись конюшни, где всегда стояли оседланные свежие лошади. Гонец выезжал из Рима, скакал до аббатства Римио, передавал письмо другому и так далее, далее, далее. Бумага была в пути непрерывно, передаваясь по эстафете.

Поэтому письмо от кардинала де Шарни прибыло к кардиналу Джованни раньше, чем Джулиано.

Младший Медичи не встретил, вопреки своим ожиданиям, никакого сопротивления.

— Ах, мой бедный брат, прости меня, прости! — все, что сказал ему Джованни при встрече.

Конклав должен был собраться через две с небольшим недели, и кардинал с утра до ночи читал письма, которые составлял Биббиена для отправки их сторонникам. После «Сиенского инцидента» кардинал перестал слепо доверять своему секретарю.

— Что случилось? — Джулиано настороженно огляделся. Вокруг было как в пчелином улье.

— Как? Ты разве не знаешь? — изумился Джованни. — Юлий умер! Теперь Панчифика будет в безопасности. Правда… Не знаю, как сказать тебе… Она так плоха…

— Мессере Леонардо еще здесь? — тревожно спросил Джулиано.

— Да, только он… он очень занят… — кардинал скосил глаза в сторону.

Джулиано не стал больше расспрашивать его и бросился вниз.

— Конди! — он громко постучал в дверь. — Кроче, отопри! Это я!

Дверь распахнулась. Заплаканная, осунувшаяся мавританка разразилась рыданиями.

— О боже! Ваша светлость! Мы уже не надеялись, что вы вернетесь!

* * *

Джулиано отодвинул ее в сторону и бросился внутрь.

— Конди! — крикнул он, влетая в комнату.

Увидел Панчифику, он не смог удержаться от слез.

Она едва дышала и походила на высохший цветок.

— Конди, очнись! — Джулиано схватил ее за плечи, но, испугавшись, что сильный толчок убьет девушку, мягко разжал пальцы.

— Она не ела и все время плакала, — слезы лились из глаз Кроче ручьем. — Мессере Леонардо и его ученики все делали, чтобы унять ее печаль. Но потом она решила, что вы умерли, ваша светлость, как ее мать, и она сошла с ума от горя. Она отходит, ваша светлость, сделать уже ничего нельзя…

Джулиано тяжело рухнул на колени, рядом с изголовьем девушки:

— Прости меня! Прости!

Неожиданно ее бледные веки дрогнули. Глаза открылись. Она взглянула на Джулиано, и легкая улыбка коснулась ее губ.

Джулиано обхватил ее лицо ладонями и приблизился к нему:

— Это я, Конди! Это я!

Глаза его расшились от ужаса. Дрожащей рукой он взял со столика рядом зеркало и, с трудом удерживая его в омертвевших пальцах, поднес к губам Панчифики. Поверхность осталось гладкой. Дыхания не было.

* * *

Крик Джулиано докатился до самых отдаленных уголков замка. Его услышал и Леонардо, спешно исполнявший новый тайный заказ кардинала.

— Она умерла, — сказал он и схватился рукой за стол, потому что ноги внезапно отказались ему служить.

Франческо бросился за табуретом и усадил учителя.

Тот не мог говорить. Слезы лились по его щекам прямо на кусок древнего холста. Того самого доказательства, что когда-то лишило Панчифику права на собственную жизнь.

— К-как же так? — заикнувшись, спросил Мельци. — Он ведь обещал, что отпустит Панчифику, передаст под вашу опеку, если вы сделаете для него эту плащаницу! Господи, что же это?…

Франческо схватился за голову.

Леонардо поднялся, взял дрожащей рукой губку, обмакнул ее в тигль с кипящим, дурно пахнущим веществом, и приложил к холсту. Выверенными движениями он специальным раствором покрывал холст, на который таким же способом уже был нанесен силуэт человеческого тела.

— Неужели… неужели вы продолжите? — едва слышно спросил Мельци.

Леонардо не ответил.

И тут Франческо заметил, что рисунок, который учитель наносит на холст, отличается от эскиза, лежавшего рядом.

 

Глава CII

КОД ДА ВИНЧИ

Петьёф схватился за сердце, застонал, не удержался на ногах и стал заваливаться на бок, на кучу разбросанных по полу листов.

— Винченце, — от охватившего его бессилия Петьёф еле говорил и мог только шептать, — ты понял?…

— Нет, — ответил тот и недоуменно уставился на магистра.

— «Все рукописи давно превратились в книги», — повторил он слова синьора Вазари. — Старый хитрец… Секретные тексты Леонардо были вшиты в книги его библиотеки, а номера этих ложных, добавленных страниц и составляли Код да Винчи — тридцать три цифры, двух— и трехзначные.

— Но ведь библиотека Леонардо пропала… — усомнился Винченце.

— Так же, как и Джоконда, — почти что съехидничал Петьёф. — Ничего она не пропала, Винченце! Ее объявили пропавшей, а на самом деле — только переименовали в библиотеку Франческо Мельци. Господи! — он хватил себя за голову. — Господи, как же глупо! Как глупо!

— Но, синьор Петьёф, — понял наконец Винченце. — Ведь остались обрезанные корешки, можно восстановить места вклейки.

— Уже нельзя, — сказала Франческа, входя в комнату.

Все были настолько увлечены происходящим, что никто даже не заметил, как она отлучалась. Дик специально тянул этот спектакль сколько мог.

— Нельзя? — Петьёф поднял на нее глаза.

— Нет, — ответила Франческа. — Они немного согрели кабинет отца.

— Она сожгла их! — в приступе отчаяния закричал Винченце и бросился в кабинет синьора Вазари. — Ничего не осталось! Одни угольки! — раздалось уже оттуда.

— Как мы и думали, — сказал Дик, с удовлетворением глядя на Франческу.

— Как мы и думали, — подтвердила она.

— Да что вы думали?! — я просто оторопел от всего происходящего. — Что тут происходит?

Дик подошел ко мне и дружески обнял. Впервые за все время. За все время нашего знакомства. Он ни разу не прикасался ко мне, ни разу. Только рукопожатие.

— В каждом тайном ордене… — весело сказал Дик. — В каждом! Есть что-то от каббалистов. Все хотят обладать ТАЙНОЙ, потому что ТАЙНА конвертируется в слово ВЛАСТЬ. Все хотят обладать ТАЙНОЙ, даже если утверждают, что изо всех сил пытаются придать ее забвению. А мы — ты, я и Франческа — ее уничтожили. На самом деле… Синьор Вазари, я думаю, тоже бы уничтожил, но он дал обет быть ее хранителем. Но «тот, кому нужна истина, узнает ее, прочитав картины Леонардо».

* * *

— Так вы что, нас обманывали? — я с негодованием уставился на Петьёфа. — Вы тоже искали этот Код? Вам тоже был нужен Код да Винчи? И вы вовсе не собирались его уничтожать?! Но, Дик, как вы это узнали?

— Парные картины, — односложно ответил Дик.

— Парные картины? — не понял я. — Что ты имеешь в виду?

— Эти господа с таким упоением рассказывали нам о божественной личности Джоконды-Панчифики, — сказал Дик, глядя на сидящего Петьёфа сверху вниз. — Но почему-то отчаянно открещивались от верований ее брата. Это, синьор Петьёф, не могло не вызвать подозрений, вы уж извините…

— Брата?! — у меня волосы встали дыбом. — Дик, ты о чем?!

— О том, что главные антропометрические черты лица Джоконды и автопортрета Леонардо, — пожал плечами Дик, — идентичны. Об этом, я полагаю, знают теперь даже более или менее образованные школьники.

В дверях появился абсолютно потерянный, раздавленный Винченце.

— А близкородственные связи, как вы изволили заметить, — сказал Дик, обращаясь к вошедшему, — приводят с равным успехом к появлению в роду как генетических болезней, так и гениев. Так что если Леонардо и не был братом «играющей» Панчифики, то был, по крайней мере, ее дядей, папой или кузеном. Что, впрочем, не играет роли. Он был таким же «потомком Христа», как и она. Я прав, синьор Петьёф?

— Будьте вы прокляты, господин МакГроу! — крикнул тот. — Вы уничтожили надежду человечества на чудо! Это чудовищно! Это жестоко!

— Да?… — Дик улыбнулся, но было в той улыбке что-то зловещее, что-то от загадочных улыбок персонажей картин Леонардо. — Но я же не солгал вам, синьор Петьёф, и вы знаете это. Я предлагаю вам то, что вы искали, — Код да Винчи. Вот он, он есть, и он не уничтожен, — Дик помахал пачкой листов, вынутых из книг, прямо перед носом Петьёфа. — Вам ведь на самом деле не так, то уж и нужны были эти цифры. Вы, если бы решились, могли обойтись и без них… Мало ли в истории было подлогов?… Если были лжецари, почему не явить миру и лже-Христа или лжепотомка Христа?! В конце концов, лже-Джоконду вы уже сделали, и удачно. Но нет, вы не решитесь. Не можете. Потому что, чтобы решиться, надо быть уверенным, что правда не будет узнана, что подлог не раскроется.

Петьёф схватился за горло и захрипел.

— Нет, синьор Петьёф, Код да Винчи — это не цифры, — Дик почти навис над магистром. — Тайна — вот она, в этих бумагах. И боитесь вы этого текста, а не Рабина и не транснациональных корпораций. Вы жаждете и боитесь его — этого текста, этих бумажек! Вот он — Код да Винчи, он у меня в руках! И вы сидите сейчас, смотрите на эти листы и думаете, думаете судорожно и мучительно, — что в них?! Что в них говорится?! Чьи потомки Панчифика и Леонардо, их единокровные братья и сестры?! Чьи — Христа, Господа Бога, или человека, умершего за Него на кресте?!

— Поганый мальчишка! — заорал Петьёф. — Поганый умник! Хочешь правды?! Докопался?! Да?! Да, это Код да Винчи! Да! В этом ТАЙНА! Да!

Петьёф вырвал у Дика листы бумаги.

— Этому миру нужен Бог, поганый мальчишка! — продолжал кричать Петьёф. — Ему нужно Единое Начало, а не мелкий человечек с его подвигами! И какая разница — потомки или не потомки, чьи потомки?! Какая разница?! Главное, чтобы не было компромата, способного взорвать здание Единой Церкви, которую мы воздвигнем. Главное, чтобы никто не мог сказать — это не Бог умер на кресте, а человек! И теперь не будет! Мы дадим этому миру Бога! Мы, а не кто-то другой! Потому что у нас будет эта бомба, у нас будет ПРАВДА, которая никому не нужна! У нас! И никто, слышите вы, мистер МакГроу?! Никто не решится более говорить от имени Бога, кроме нас! У нас будет ТАЙНА! У нас будет ВЛАСТЬ! И ни у кого больше! Ни у кого! Мы не позволим! Мы!

* * *

Петьёф орал и брызгал слюной. Он был отвратителен — покрасневший, взмокший, дрожащий, как водная гладь во время дождя. Магистр нервно комкал листы бумаги и засовывал их во внутренний карман.

— Да как вы смеете?! Отдайте! — заорал я, понимая, что сейчас произойдет — они унесут и спрячут истинное Евангелие. — Отдайте!

Я бросился к Петьёфу, но не успел сделать и шага, как меня повалил на пол удар охранника магистра Приората Сиона.

— Дурак, ничто тебя не учит! — цыкнул магистр в мою сторону и поднял глаза на Дика с Франческой. — Я бы распорядился вас ликвидировать, но я слишком благодарен вам за вашу работу. Вы нашли то, что я ищу уже почти пятьдесят лет. Скоро вашим словам все равно никто не поверит, потому что у мира наконец будет Бог. Мой Бог. Так что говорите. Говорите. Может быть, вас примут за умалишенных и пожалеют. Ну ладно… Я и так потратил на вас слишком много времени. Еще раз — спасибо! Прощайте!

Петьёф развернулся и зашагал в сторону выхода.

«Нельзя сдаваться!» — подумал я и вскочил с пола.

Мы должны хотя бы попытаться их остановить. Разве можно допустить, чтобы этот текст исчез?! И только я хотел броситься следом за Петьёфом и его свитой, как Дик вдруг одернул меня.

Зачем?!

 

Глава CIII

ПАПСТВО

После похорон Панчифики Джулиано потерял счет времени. Он бродил по замку словно привидение. Ни с кем не разговаривал, почти не ел, только пил до тех пор, пока тяжелое забытье не начинало валить его с ног.

Апельсиновый садик Джоконды был окружен папской гвардией. В центре, на каменной плите, под палящими лучами солнца лежала плащаница. Специальная краска, которой обработал ее Леонардо, должна была высохнуть и выгореть на солнце.

Биббиена довольно потер руки.

— Так гораздо лучше! — сказал он, глядя из окна на очередную мистификацию да Винчи. — Сам Господь послал его нам! Никто бы не поверил, ваше высокопреосвященство, что плащаница подлинная, если бы на ней не проступил священный лик, как на Мандильоне. Ведь если даже плат, которым Господь утер лицо, сохранил Его изображение, то погребальные ризы само собой должны были.

Секретарь противно хихикнул. Джованни тяжело вздохнул.

— Прекрати, Биббиена, — сказал он. — Бедный Джулиано! Когда я думаю, что ему пришлось пережить, у меня сердце кровью обливается.

— О! — секретарь махнул рукой. — Если конклав под впечатлением от этой вещицы, — он показал вниз, во двор, — изберет вас папой, уверяю, печаль вашего брата тут же пройдет. В конце концов, у вас не было другого выбора и вы не убивали мону Панчифику. Она сама пожелала расстаться с жизнью. И если бы ваш брат не затеял ту глупую ночную заварушку, вообще ничего этого бы не случилось. Его драгоценная дурочка была бы жива и здорова. Так что прекратите казнить себя.

— Не по душе мне все это… — Джованни раскрыл томик Данте. — Как думаешь, чем эти ризы так ценны для Д'Амбуаза, что он обещал за них поддержку французских кардиналов?

— Чудо никогда не помешает, ваше высокопреосвященство, — улыбнулся во весь рот Биббиена.

Вернувшись к своим обожаемым интригам, секретарь снова расцвел. Джованни по-прежнему не понимал, зачем им эта чудесная плащаница, что Леонардо сотворил из того самого куска старой холстины, который якобы является погребальным саваном Христа, передававшимся из рук в руки от одного его потомка к другому. Пьетро считал эту тряпку главным доказательством «божественного» происхождения Панчифики. Это было так смехотворно, что Джованни предпочел никому это доказательство не предъявлять. Конечно, теперь, с нерукотворным ликом и отпечатком Христова тела, полотно выглядит гораздо убедительнее, но все же…

— Я бы ни за что не поверил, — сказал кардинал, выглянув в окно.

* * *

К удивлению всех своих учеников, Леонардо не только закончил работу над плащаницей, но и дождался, пока она высохнет. Он тщательно проверил результат. Никто не мог объяснить его поведения. Ведь каждый видел и чувствовал, как тяжело их учитель пережил смерть Панчифики. От горя он превратился в изможденного старика.

Через две недели, когда Джованни надо было ехать в Рим, ткань совершенно высохла и заветрилась. Мистификация Леонардо была совершенной. Разрозненные пятна, если долго смотреть на них, складывались в человеческий силуэт. Они словно выступали из волокон полотна. Их нельзя было смыть или растворить.

Священные Ризы аккуратно сложили в большую шкатулку, богато украшенную драгоценными камнями и эмалью.

— Я благодарю вас, мессере Леонардо, за вашу службу. Надеюсь, эта награда будет достаточной, — Джованни обнял да Винчи.

Тот холодно взял кошель и передал Франческо.

— Надеюсь, мы с вами больше никогда не увидимся, ваше высокопреосвященство, — не поклонившись кардиналу, Леонардо повернулся и пошел прочь.

— Каков наглец, — бросил ему вслед Биббиена. — Надеюсь, став папой, вы не будете давать ему заказов? — спросил он кардинала.

— Ох, прекрати! У меня и так все поджилки дрожат! — разозлился тот. — Будем надеяться, что твое чудо сработает. Иначе меня уже никогда не выберут.

* * *

Через две недели в Риме кардинал Джованни ди Медичи принял понтификат под именем Льва X. Шарль Д'Амбуаз сдержал обещание. Джованни получил голоса французских кардиналов, даже тех, кто пострадал от его предательства в Сиене.

После триумфальных торжеств новый папа должен был отслужить мессу в базилике Святого Петра. В золоченых ризах и тиаре, он выглядел по-детски счастливым. Суетливо взбираясь вверх, к своему трону, он на мгновение задержался, положил руку на плечо Джулиано, стоявшего рядом со ступенями, и сказал:

— Папство дается нам раз в жизни, мой дорогой брат. Так будем же наслаждаться им, несмотря ни на что!

 

Глава CIV

КОНКУРЕНЦИЯ

— Но, Дик?! — воскликнул я, не понимая, почему он держит меня за рукав и не позволяет догнать Петьёфа, уходящего прочь с Кодом да Винчи.

— К окну! — скомандовал Дик.

И они с Франческой бросились к окну. Я абсолютно растерялся, но инстинктивно двинулся за ними.

— Сейчас все решится, — прошептал Дик.

— Они прослушивали? — спросила Франческа, нет, даже не спросила, а сказала. Сказала, словно бы просто желая удостовериться в том, что Дик думает так же.

Я был потрясен их спокойствием и уверенностью.

— Разумеется! — ответил он ей.

— Вы это о чем?! — я абсолютно растерялся. — Что происходит?!

— Не происходит, а произойдет, — сказал Дик и ткнул пальцем в окно. — Смотри!

На улице прямо перед домом синьора Вазари появилось несколько машин-фургонов, из них выскочили люди — целый отряд коротко стриженных головорезов. И Рабин! И доктор философии Рабин!

Этот отряд бросился к дверям дома. И тут же Петьёф со своей свитой вышел им навстречу. Первый выстрел прозвучал уже через пару секунд. За ним последовал второй, третий… Крики, паника, суета. Настоящий бой.

— На пол! — скомандовал Дик.

И мы трое тут же упали вниз, спасаясь от шальных пуль.

— Рабин?… — не веря в происходящее, прошептал я.

— А ты думал! — ответил Дик. — Конечно!

— Но, Дик, как ты мог отдать ему эти бумаги?! — почти закричал я, чтобы мой голос был слышан в этом адском шуме.

Дик ничего не ответил. Он чуть приподнялся, сделал несколько шагов, не разгибая спины, и достал из небольшого ящика, расположенного в столешнице резака, пачку бумаг и протянул ее мне.

— Вот, читай, — улыбнулся он.

— Ты дал ему другие страницы?! — не поверил я.

— Конечно, — пожал плечами Дик. — А ты что думал, я отдам этим бесам Евангелие?…

Наши голоса тонули в гуле уличной канонады.

 

Глава CV

ПРИСТАНИЩЕ

— Шарль Д'Амбуаз приехал в Урбино через два дня после ее смерти, — Леонардо сидел в глубоком кресле перед мольбертом со своим автопортретом, смотрел в высокое окно французской усадьбы Сен-Клу и двигал лежавшие на небольшом столике с красками и карандашами гладкие камушки из цветного стекла. Молодой французский король Франциск I, вывезший старика из Италии два года назад, устроился рядом на простом деревянном стуле с прямой спинкой.

— Он засвидетельствовал, что смерть Панчифики была естественной, — продолжил да Винчи, — и поставил кардиналу Медичи условие, что все существующие доказательства ее происхождения должны быть переданы ему. В обмен на это Д'Амбуаз обещал Джованни поддержку французских кардиналов на конклаве. Медичи соврал Д'Амбуазу, сказав, что доказательство только одно и что оно спрятано в укромном месте. Кардинал пообещал передать его вице-королю в Риме, перед началом конклава. На самом деле плащаница все время была в Урбино. Медичи возил ее с собой и не показывал никому лишь по одной-единственной причине. Никто в целом мире не мог поручиться, что это действительно погребальный саван Иисуса. Им нужно было чудо. Доказательство вроде Мандилиона, а не просто кусок старого полотна.

— Но ведь к тому моменту, когда Д'Амбуаз прибыл в Урбино, вы уже работали над плащаницей, — заметил король.

— Да, поэтому он и не мог ее предъявить, — Леонардо провел рукой по длинной седой бороде, — его секретарь Биббиена посчитал, что на полотне должен проступить лик Господа, только тогда будет надежда, что его признают священной реликвией. Тогда я еще питал надежду спасти Панчифику и поставил Джованни условие: я выполню работу, но Джулиано должно быть позволено вернуться к девушке. Кардинал согласился.

Франциск I озадаченно нахмурился. Потом закусил губу, раздумывая над чем-то:

— Мессере Леонардо, вы сказали, что Медичи соврал, сказав, что есть лишь одно доказательство. Или мне послышалось?

* * *

Леонардо задумчиво посмотрел на Франциска. Молодой король спас его от нищеты и бесславия, в обществе которых он встретил старость. С ним остались только верный и преданный Мельци да, к большому удивлению учителя, Салаино.

— Я думал, ты первым откажешься от меня, — сказал он Салаино, когда стало ясно, что все остальные, кроме Мельци, уже покинули его.

Салаино пожал плечами и ответил просто:

— Разве? А вот я никогда не сомневался, что буду с вами всегда.

Они жили втроем в Милане, ютясь в темных сырых комнатах монастыря святого Иеронима. Именно там, не имея ни подходящих условий, ни заказов, Леонардо вдруг начал работать.

— У меня осталось мало времени, — постоянно повторял он.

К удивлению Салаино, учитель вдруг написал копию своей старой картины «Мадонна в скалах».

— Память вас подводит, — сказал он, — руки у ангела располагались по-другому.

— Вот так новость! — притворно сварливо ответил Леонардо. — С каких пор ты стал помнить мои картины лучше меня?

— Не у вас же затекала кисть, которую надо держать в одном положении по два часа!

— Я ничего не забыл, Андре, — мягко сказал да Винчи. — Просто это другая картина.

Кроме того, Леонардо написал картину «Святая Анна с Марией и младенцем Христом», закончил «Иоанна Крестителя».

После этого много лет, изо дня в день, он работал только над одной картиной — Джокондой.

Скудные средства, что Леонардо получал от виноградников, некогда дарованных ему герцогом Моро, полностью уходили на бумагу, карандаши и краски. Содержал же всех Франческо Мельци. Но его денег тоже не хватало. Несколько месяцев они прожили впроголодь.

Салаино продолжал удивлять их. Однажды он отнес все свои роскошные наряды к старьевщику и переоделся в простые полотняные рубашки, практичный темный камзол и самый обычный черный берет. На вырученные деньги можно было протянуть еще несколько недель.

Именно в таком положении и застал Леонардо только что восшедший на французский престол Франциск I. Когда он взял Милан, то практически сразу пожелал принять на службу мессере да Винчи, перед чьим гением преклонялся. Но тот неожиданно ответил ему отказом:

— Я уже стар и слаб, — сказал он, — и больше не пишу картин.

Через два месяца войска Священной лиги снова осадили город. И французы были вынуждены отступить. Король вернулся во Францию и увез с собой Леонардо.

— Мне нужны некоторые инженерные советы по ирригации, — сказал Франциск. — Вы будете жить в моем охотничьем имении и неспешно, как сможете, составлять карту. Я назначаю вас… — король наморщил лоб, — придворным мудрецом. Вы будете давать мне военные и политические советы.

Леонардо улыбнулся.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал он. — Если бы я был один, то наверняка отклонил бы ваше щедрое предложение, но те, кто выбрал разделить со мной последние дни, достойны лучшей жизни.

* * *

Так потянулись бесконечные дни в Сен-Клу. Король выкупил все картины Леонардо, заплатив за них неслыханную сумму. Он также много расспрашивал да Винчи о Сфорца, Борджиа, Медичи, Александре VI, Юлии II. А однажды попросил рассказать ему историю христовой карты.

— Вы устали? — участливый голос Франциска вывел Леонардо из задумчивости.

— Простите, ваше величество, — ответил тот. — Я стал совсем старым. Воспоминания затягивают меня как трясина. Я не устал. Что вы еще хотите узнать?

— Я спросил, были ли еще доказательства происхождения несчастной моны Панчифики? — повторил свой вопрос король. — Кроме Плащаницы…

— Было ли доказательство, — задумчиво повторил Леонардо.

— Да, доказательство, — голос Франциска дрогнул.

— Истинное Евангелие… — Леонардо поднял на Франциска глаза. — Истинное Евангелие.

 

Глава CVI

ЧАСОСЛОВ

— Но я ничего не понимаю, — я тупо уставился в эти листы, протянутые мне Диком.

Тридцать три страницы, напоминающие рукописную книгу.

— Я помогу, — сказала Франческа. Она побежала глазами по страницам, потом взяла одну из них и принялась читать, переводя текст со староитальянского на английский.

— «Здесь, в тридцати трех книгах учителя моего Леонардо да Винчи, — читала Франческа, — я, Франческо Мельци, сокрыл тайну священного рода, что передавалась из уст в уста и что была записана учителем моим Леонардо да Винчи тайнописью в часослове моны Панчифики».

— Так это что, страницы какой-то другой книги? — не понял я.

— Видимо, была книга, тайно написанная Леонардо, — предположил Дик. — А Мельци разгадал ее текст и записал его на отдельных листах, стилизуясь каждый раз под шрифт одной из тридцати трех книг библиотеки Леонардо…

— Франческо Мельци — это наследник архива Леонардо! — вспомнил я. — Он хранил рукописи Леонардо в тайне до самой своей смерти, а потом его приемный сын Орацио распродал их отдельными частями.

— Именно так, — подтвердил Дик.

— Это Евангелие от Богородицы… — прошептала Франческа. — «То, что рассказала блаженная Мать Святая Мария детям сына своего земного Иешуа, что родился в день и час один с Господом Иисусом Христом».

— Значит, потомки все-таки были, — сказал я.

— Да, но не Христа, а обычного человека…

* * *

Уже через три минуты все было кончено. На улице появились полицейские машины и кареты «Скорой помощи». Полицейские поднялись и в квартиру синьера Вазари. Франческа что-то оживленно объясняла им по-итальянски, активно жестикулировала. Не понимая ни единого слова, я догадался, какую историю она им рассказывает. Она говорила, что на нас напали, ворвались в дом и так далее, далее, далее.

Только сейчас я начал понимать, что произошло. Дик с Франческой фактически разыграли Петьёфа и Винченце. Они каким-то образом пришли к мысли, что искомая тайна Леонардо содержится в книгах так называемой «библиотеки Франческо Мельци», хранившейся в семье Вазари в течение пятисот лет.

В общей суете, пока никто еще ничего не понял, Дик и Франческа сорвали с книг обложки и срезали на станке синьора Вазари корешки книг. Вмиг книги превратились из фолиантов в груду отдельных страниц, и в каких именно местах были вклеены листы Леонардо, теперь уже было не понять. Код да Винчи перестал существовать.

Но Дику и Франческе нужно было убедиться, что Петьёф не преследует тех же целей, что и Рабин: получить рукописи Леонардо, раскрывающие тайну христианской жертвы. И мои друзья устроили этот спектакль. Их расчет был верен, а план удался на все сто процентов, даже больше.

Охота богатейших людей мира за рукописями Леонардо — это отнюдь не случайность. Если две тысячи лет назад на кресте умер не Бог, а обычный человек, то план создания единой «божественной» империи, руководимой транснациональными корпорациями, теряет всякий смысл. И одни ищут это Евангелие, чтобы уничтожить правду, а другие, чтобы шантажировать ее. Христова карта в игре…

Рабин, разумеется, все это время находился где-то поблизости и прослушивал то, что происходит в квартире. Он понял, что Код да Винчи, который он безуспешно пытался найти в квартире синьора Вазари прошлой ночью, потерян и теперь уже навсегда, но он услышал и признание Петьёфа, который напрямую рассказал Дику о своих планах.

Рабину, так же как и Петьёфу, нужны были эти страницы. Владеющий ими может не беспокоиться — его подложного «потомка Христа» без этих бумаг не изобличат. Вот Рабин и пошел в лобовую атаку, надеясь отобрать у Петьёфа рукописи Леонардо. В результате все люди, обладавшие достаточной информацией, погибли.

* * *

— Дик, но я одного не понимаю… — сказал я. — Как вы догадались, что тексты Леонардо находятся внутри книг его библиотеки? И что книги Мельци — это и есть утерянная, как рассказывают, библиотека Леонардо?

— Очень просто, — ответил Дик и достал из кармана книгу с латинскими изречениями.

— Дик, ты это серьезно? — я чуть не расхохотался.

Ответ моего друга выглядел, по меньшей мере, комичным. Как об этом могла рассказать книжица с латинскими изречениями?

— Серьезно, — невозмутимо ответил Дик.

— Да ладно… — обиделся я. — Будет уже меня разыгрывать.

— Я не разыгрываю, — убежденно ответил Дик.

— Но как, Дик?! Как эта книга может сказать, где спрятана тайна Леонардо?!

— Жизнь разговаривает с человеком знаками, — ответил Дик. — А ты ждешь от нее конкретных инструкций. У жизни нет инструкций: ни для тебя, ни для кого другого. Она лишь дает повод подумать. Все как с картинами Леонардо.

— О'кей, убедил, — нехотя согласился я, продолжая сомневаться в главном — что ответ подсказала эта странная книжка. — И что же это был за повод на этот раз? Какое изречение?

— Ты когда-нибудь видел в ней пустые страницы?

— Пустые страницы? — удивился я. — Без текста?

— Да.

— Нет, не видел.

— А я спросил у нее, как нам быть, — сказал Дик. — Открыл ее и увидел пустую страницу. Пустую страницу…

— Пустую страницу? — я все еще не понимал, что привело Дика к правильному ответу.

— Да, именно, — закачал головой Дик. — Страницу, которой не должно быть в книге.

— Ну, а дальше?! Дик, дальше?

— «Все рукописи давно превратились в книги», — Дик процитировал синьора Вазари и улыбнулся.

— И что?…

— И что за странная вещь! — чуть не воскликнул Дик. — Ты ведь все можешь понять. До всего можешь дойти сам! Но почему ты ленишься?! Это же глупо! Глупо!

Дик развел руками, словно показывая вокруг себя. Я оглянулся. Мы стояли в разгромленной комнате-мастерской синьора Вазари, где он любовно реставрировал и даже печатал книги.

— «Все рукописи давно превратились в книги»! — заорал я. — Господи, не может быть! Рукописи — в книги. Точно! Дик… — я был потрясен.

Действительно, синьор Вазари дал нам всю информацию — все ищут рукописи, а их нет, они спрятаны в книгах, лишние, подшитые страницы, страницы, которых не должно было быть в этих книгах. Все сходилось.

— Но, Дик, но как вы с Франческой… Как вы сговорились? Там же были люди Приората…

— Мы просто поговорили о цветах, — услышал я со спины голос Франчески.

— О цветах?

Я обернулся и увидел ее — Франческу, стоящую в дверном проеме. Уставшую, но такую красивую, такую удивительно красивую.

— Думай, — еле слышно прошипел Дик.

И тут я понял, почему Дик только что кричал на меня: «Это же глупо! Глупо!» Я выгляжу глупо. Я перед ней выгляжу глупо. А почему я ленюсь? Потому что я эгоист. Я хочу, чтобы решили, сделали и придумали за меня. И ведь это же мне пришла эта посылка, это было мое задание. Но его выполнили они — Дик и Франческа. И мне вдруг стало стыдно, невыразимо, дико, чудовищно стыдно. Но если раньше, испытывая стыд, я бы или запаниковал и попытался немедленно ретироваться или, того хуже, пошел бы в лобовую атаку, то теперь…

— О цветах, — улыбнулся я, и покачал головой в знак согласия. — О гербарии.

Наши глаза встретились.

— Именно, — улыбнулась Франческа и сделала шаг мне навстречу. — Нас уже отпустили. Я еду в больницу, к папе.

— Мы едем, — ответил я.

— Бумаги я беру с собой, — предупредил нас Дик, загадочно улыбнулся и проскользнул в коридор. Чтобы не помешать, чтобы не спугнуть, не нарушать…

А мы стояли друг против друга. Друг против друга.

 

Глава CVII

СУД

— Истинное Евангелие? Не может быть… — молодой король не верил своим ушам. — Но в чем его отличие?

— Это жизнеописание человека, спасшего всех нас полторы тысячи лет назад, — ответил Леонардо, не глядя на короля.

— Человека? — удивленно приподнял брови Франциск.

— Еще в юности от веры меня отвращало отсутствие логики, — уголки губ Леонардо слегка дрогнули. — Мы знаем, каков Бог Израиля. Он требует лишь одного — повиновения и поклонения. По Его воле цари Израиля предавали смерти целые города, вместе с женщинами и детьми. И вина этих жертв была лишь в одном — они не признавали Бога Израиля. Другой не было. И вдруг этот Бог посылает Своего Сына, чтобы искупить грехи людей перед Ним? Нет, это человек должен был принести себя в жертву, чтобы искупить свои грехи перед Богом.

Леонардо замолчал и долго смотрел куда-то перед собой.

— Люди были слепы и остаются слепыми, — сказал он наконец. — И когда Бог среди них, они не видят этого. И когда Его нет с ними, они не понимают, что остались одни — один на один с мирозданием.

— Но что же говорится в этом Истинном Евангелии? — Франциск ощутил, как по его телу побежали обжигающие волны мышечной судороги.

— Мария родила двух мальчиков, похожих друг на друга как две капли воды. Один творил чудеса — убивал и воскрешал и был Сыном Божьим. Другой — тихий и богобоязненный, был ее сыном от Иосифа Плотника.

— Близнецы… — прошептал Франциск.

— Во дни Всемирного Потопа Бог уже предупреждал людей, — продолжал Леонардо, — чтобы избавились они от греха. Но коротка человеческая память. И Он пришел, чтобы поймать человека за руку. Он дал приговорить Себя к смерти, и час Страшного Суда пробил. Не Христа судили фарисеи и римляне, а самих себя…

— Пророчество Амоса о дне Господне, о приходе Спасителя?! — понял Франциск.

Леонардо посмотрел на Франциска из-под густых бровей и на память процитировал несколько строф Ветхого Завета:

— «Видел я Господа стоящим над жертвенником, и Он сказал: ударь в притолоку над воротами, чтобы потряслись косяки, и обрушь их на головы всех их. Остальных же Я поражу мечом: не убежит никто бегущий и не спасется никто, желающий спастись. И во всех виноградниках будет плач, ибо Я пройду среди тебя, говорит Господь. Горе желающим дня Господня! Для чего вам этот день Господень? Он — тьма, а не свет».

— «Ибо не мир Я принес вам, но меч»… — в ужасе прошептал Франциск, вспоминая слова Иисуса.

— Но когда фарисеи и римляне осудили Христа, единоутробный брат Его, рожденный человеком, сказал Ему: «Господи, дозволь мне принять крест Твой вместо Тебя, ибо не ведают они, что творят». И тогда Иисус предстал перед братом Своим в истинном обличии — как Бог и говорил: «Не постигнет род людской участь Содома и Гоморры, ибо Сын Человеческий в назначенный час по воле своей явился, чтобы принять чашу ему назначенную».

— То есть на кресте умер человек?! — изумленно воскликнул король.

 

Глава CVIII

ГЕФСИМАНИЯ

Мы с Франческой и Диком сидели во внутреннем дворике больницы Сан-Рафаэля. Лечащий врач синьора Вазари заверил Франческу, что состояние здоровья ее отца, хотя и тяжелое, не вызывает серьезных опасений.

— Он поправится, дорогая! — убеждал ее доктор. — Обязательно поправится. Вот увидишь! А пока подожди. К нему сейчас нельзя. Когда он проснется, я тебя позову.

* * *

Франческа читала нам с Диком страницы рукописей:

«И были они в глубине сада Гефсиманского, на горе Елион, и были с Ним Петр, Иаков и Иоанн. И сказал им Господь: Душа Моя скорбит и тоскует. Будьте здесь и бодрствуйте!

И отошед немного, говорил так: Знаю, знаю, идут сюда воины и служители иудейские от первосвященников, чтобы брать Меня и предать смерти. Но не Меня погубят они, а себя. Кто ж сделал их слепыми?

Возвращается Он и находит учеников Своих спящими, и говорит Петру: Симон! Ты спишь? Не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь. Истинно, истинно говорю вам: плоть слаба, дух бодр.

И опять отошед, говорил Господь: Я открыл человекам имя Свое, но ничтожна вера их! Явлены им великие чудеса — мертвые воскресали, а расслабленные исцелялись; реки меняли русла и всякое зверье становилось послушным. Но что ж нужно им, чтоб уверовали?

И возвратившись, снова застал учеников Своих спящими; веки их отяжелели, и не знали они, что отвечать Ему.

И отошед третий раз, Он скорбел горше прежнего. И находился в борении, и был пот его что капли крови, падающие на землю.

И сказал: Пробил час! Ибо злобны, маловерны и слабы духом! Ибо темен их разум и глухо сердце! Ибо не спасения вечного, но чудес и удивления ищут!

Да отверзнутся небеса, и да падет с них дождь из огня и серы! Да поднимутся вслед за ним моря и поглотят города их и земли!

И будут искать тогда милость и Слово Божие. И не найдут! Потому что был Господь среди них; и явил Он могущество Свое Словом и Делом. Но не увидели они и не услышали! Да будет так!

И думал так Господь и так говорил, когда ощутил Он, вдруг, что есть в саду один бодрствующий. И вышед к Нему брат Его единоутробный — Иешуа, Сын Человеческий.

И говорит Иешуа такие слова к Господу: О, Иисус! Справедлив Гнев Твой и заслужена для грешников кара. Идут сюда человеки, чтобы взять Тебя и вести на суд как разбойника, хоть и явил Ты им великие чудеса. И заслуживают они смерти — за неверие и за веру ложную. Но милосерден Отец Твой и возлюбил род людской выше ангелов. Вспомни, ради одного праведника пощадил бы он Содом и Гоморру, будь же и Ты милосерден к человекам, как и Отец Твой!

И отвечал ему Иисус: Где же один праведник, что защитит род людской от истребления на веки вечные? Где праведник, что примет чашу сию вместо Меня и не убоится смертной муки во имя Мое?

И сказал ему Иешуа: Благослови мне, Господи, принять чашу сию вместо Тебя. И да простятся людям прегрешения их, ибо не ведают они, что творят. Час сей пробил не для Тебя. Час сей для меня. Вот воля Отца Твоего. Ибо сказано: пробьет час для Сына Человеческого.

И сошед сей же миг Ангел Божий на землю, осенив Сына Божьего Иисуса.

И явился Тот в истинном обличии Своем, с десницей огненной. И коснулся Он ею чела брата Своего и укрепил силы его, говоря: Кончено. Пришел час; вот предается Сын Человеческий в руки грешников. О чем скорбишь ты, брат мой? Возрадуйся. Через тебя обретет род людской спасение свое.

И отвечал Иешуа, восплакав от великой тоски: Доныне ничего не просил Тебя, Господи. Но в сей час прошу: не оставь род мой, жену мою и детей моих Своей милостью и даруй им защиту Свою во все дни, Господи! Ибо останутся они одни, и не смогу я защитить их.

И Иисус отвечал брату своему, Сыну Человеческому: Вот наступает час, и настал уже, что рассеются они по миру, и каждый в свою сторону. И обретут Меня в мире до скончания времен. И будут иметь в мире скорбь; но Я укреплю их, ибо ты просил.

Пришел час твой, Иешуа. Вот идут брать тебя, чтобы вести на смерть. И будут думать, что взяли Меня, и воздадут тебе муку смертную, что предназначена Мне. Ответь же сейчас: по силам ли тебе она? Не дрогнет ли дух твой?

И явил Иисус брату своему то, что будет. И увидел тот крест свой и поношение и ощутил, как разрывается плоть его железными гвоздями.

И возрыдал он тогда и восплакал от великого ужаса и скорби.

И снова спрашивал его Иисус: По силам тебе чаша сия?

И призвав веру свою, снова отвечал Иешуа: Да, Господи.

Тогда явил ему Иисус Ад разверзшийся и такие муки, что ждут брата Его единоутробного, каких никому доселе не довелось терпеть. За все грехи рода людского, за всю злобу, суету и безверие.

И третий раз спрашивал его Иисус: По-прежнему желаешь ты чаши сей?

И третий раз отвечал Иешуа: Да, Господи.

И тогда сказал Иисус: Если до смерти не отречешься от воли своей и не отодвинешь чашу сию — спасется мир людской; и отложу Я Суд Свой до конца времен. Если же скажешь только: Господи, велика власть Твоя, пронеси чашу сию мимо меня, ибо слаб я; мука твоя прекратится, а с нею и род людской. Ибо нет в нем больше праведника и нет Слова Божьего.

И в миг этот дух Иешуа укрепился и душа его обрела мир.

Теперь стоял он один в саду Гефсиманском, и была на нем одежда брата его, Сына Божьего.

Вышед он к ученикам Его. И приняли те Иешуа — Сына Человеческого, за Иисуса и не распознали подмены.

Иуда же, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием.

Иешуа же зная все, что будет с ним, вышел и сказал им: Кого ищете, братья человеческие?

И отвечали ему: Иисуса из Назарета.

Иешуа говорит им: Это я.

Тогда обступили его ученики.

Но снова просил Иешуа воинов и служителей: Кого ищете?

И снова отвечали они: Иисуса из Назарета.

И сказал Иешуа: Это я, и если меня ищите, оставьте тех, кто со мной, пусть идут. И да сбудется реченное Им — чаша сия для меня одного.

Тогда воины и служители иудейские взяли Иешуа и связали его; ибо не имели сомнения, что он — Иисус из Назарета».

Голос Франчески дрожал. Она закончила чтение.

* * *

Я протер глаза, стыдясь своих чувств, утирая набежавшие слезы. И только сейчас, подняв глаза, увидел перед собой огромную фреску, потрясающую копию, занимающую собой целую стену внутреннего двора.

— «Тайная Вечеря», — прошептал я. — Дик…

Я не верил своим глазам. Один из апостолов держал руку в том самом положении, которое постоянно повторяется в картинах, — устремленный вверх, указующий в небеса палец.

— Что? — Дик посмотрел на меня, словно проснувшись от тяжелого сна.

— Кто этот апостол, показывающий вверх?

— Это апостол Фома. А что? — машинально ответил Дик и тут же спохватился: — Фома! И тут этот знак?! Господи, но о чем же он говорит?… «Мадонна в гроте», «Святая Анна», последняя картина — «Иоанн Креститель». В самых главных картинах… О чем?…

— Он всегда как-то связан с Иоанном Крестителем, — задумчиво сказала Франческа.

— А Иоанн Креститель у Леонардо — это «спрятанный» брат Христа, — продолжил я.

— И Фома — это тоже символ брата, из-за перевода, — подхватил Дик. — Ну, и каков вердикт? О чем предупреждает этот знак?

Мы втроем замерли.

Франческа просмотрела рукописные листы, лежащие у нее на коленях, вынула один из них и прочла:

«И говорит Иешуа такие слова к Господу: О, Иисус! Справедлив Гнев Твой и заслужена для грешников кара. Идут сюда человеки, чтобы взять Тебя и вести на суд как разбойника, хоть и явил Ты им великие чудеса. И заслуживают они смерти — за неверие и за веру ложную. Но милосерден Отец Твой и возлюбил род людской выше ангелов. Вспомни, ради одного праведника пощадил бы он Содом и Гоморру, будь же и Ты милосерден к человекам, как и Отец Твой!

И отвечал ему Иисус: Где же один праведник, что защитит род людской от истребления на веки вечные? Где праведник, что примет чашу сию вместо Меня и не убоится смертной муки во имя Мое?

И сказал ему Иешуа: Благослови мне, Господи, принять чашу сию вместо Тебя. И да простятся людям прегрешения их, ибо не ведают они, что творят. Час сей пробил не для Тебя. Час сей для меня. Вот воля Отца Твоего. Ибо сказано: пробьет час для Сына Человеческого».

— И?… — удивленно спросил Дик, когда Франческа закончила читать этот отрывок.

— Один праведник… — прошептал я.

— Это не перст, указующий в небеса, это один! — понял Дик.

— Один праведник ради одного праведника, — шептала Франческа. — Всего ради одного. Один.

— Алеф, — произнес я, чувствуя, что круг загадок замкнулся. — Единица. Бог и распятый человек.

— Витрувианский.

 

Глава CIX

АВТОПОРТРЕТ

Франциск молчал. Он просто не мог говорить. Так невероятно было то, что он услышал из уст своего придворного мудреца.

— Правильно ли я понял вас… — сказал наконец король, решившись задать художнику свой главный вопрос. — Мона Панчифика принадлежит к великому роду единоутробного, умершего на кресте брата Иисуса Христа?

— Так говорят…

— Но я не понимаю другого, — торопливо продолжил молодой король. — Медичи, Борджиа, флорентийская Синьория, епископы, кардиналы, герцоги, императоры, Ватикан… Все они разыгрывали христову карту в своих политических интересах. Но вы… вы, мессере Леонардо? Вы всегда были чужды политике. Зачем вы неотступно следовали за девушкой со дня ее появления в Италии? Зачем вы нанимались на службу ко всем, кто решал ее судьбу? Зачем же вам было ввязываться в такую опасную игру?…

Леонардо провел ладонью по истершимся стекляшкам, взял в руки красный карандаш и коснулся им своего автопортрета.

— Верите ли вы, что вся жизнь может измениться в один миг? — спросил он у Франциска, добавляя штрихи к своему картону. — Что все, во что вы верили и считали истинным, оказывается ложью. А правда столь невероятна, что поверить в нее невозможно.

Франциск промолчал.

— Давно, больше двадцати лет назад, в Милане, в больнице Оспедале ди Маджоре я встретил одну женщину. Она умирала. Звали ее… Катарина. Девочкой она жила в Англии, в уединенном поместье, с матерью и старшей сестрой. Однажды на пороге их дома появился странный человек, который представился графом де Креди, другом их покойного отца, и сказал, что семье Катарины угрожает опасность. Так начались их скитания. Какое-то время они прятались во Франции, но в Блуа на них напали, а граф де Креди, их защитник, погиб. Они бежали в Италию. Там Катарина тяжело заболела, и матери пришлось оставить девочку в одной горной деревне. Мать обещала вернуться, но ни ее, ни свою сестру за многие годы жизни Катарина больше не видела.

— Но к чему, мессере Леонардо, вы рассказываете мне эту историю? — спросил король.

Леонардо поднял на Франциска глаза и долго смотрел на его красивое, молодое лицо.

— Катарина открыла мне тайну Святого Грааля, — ответил Леонардо. — Так называют тех, в ком течет кровь истинного Спасителя, — чашей искупления, которую Человек принял от Бога. И теперь Бог охраняет Святой Грааль. Дети истинного Спасителя и дети его детей не знали чумы, не умирали от диких животных, и всякий, кто задумывал против них злое, падал мертвым. Ни зверь, ни человек не мог причинить им вреда. Они подвластны только внутренним болезням, исходящим от них самих.

— Но откуда Катарина знала об этом? — не в силах сдержать внутреннее напряжение, король стал медленно раскачиваться из стороны в сторону.

Леонардо улыбнулся — едва заметно, лишь уголками глаз.

— Святой Грааль знает о том, кто он, — ответил художник.

— Эта женщина была… — голос короля дрогнул и оборвался.

— Да, — ответил Леонардо. — И она просила меня разыскать ее сестру или детей ее сестры, если они есть у нее. Разыскать, чтобы защитить.

— Вы оберегали Святой Грааль… — теперь в голове Франциска все сложилось. — Но как вы узнали, что это мона Панчифика?… Из-за Плащаницы? Но ведь она была совсем девочкой, когда Пьетро Медичи нашел ее в Турине, разве она могла быть сестрой той женщины?

— Панчифика была ее племянницей, — Леонардо снова взял карандаш и коснулся своего автопортрета. — Это ее мать, что умерла в Турине на руках у Пьетро, была сестрой Катарины.

— И все-таки, как вы узнали, что это именно она?. — король повернул голову и не отрываясь смотрел на Джоконду, самое совершенное из творений Леонардо.

— Особенные внешние черты, которые наследуют все потомки человека, спасшего на кресте этот грешный мир, — Леонардо бросил последний взгляд в зеркало, взглянул на свой автопортрет и отложил карандаш. — Я видел Катарину, я знаю… — на секунду его голос пропал, будто художник проглотил слово. — И узнал Панчифику. Это вся история, ваше величество.

* * *

Несколько дней после этого разговора Франциск был подавлен и задумчив. Кардинал Шарни, его ближайший советник, записал в своем дневнике: «Дружба с да Винчи вредна его величеству. Король становится мечтательным. Не говоря уже о том, что тратит слишком много золота на содержание этого странного человека. За портрет какой-то неизвестной флорентийки король заплатил двадцать тысяч дукатов. Немыслимо!»

 

Глава CХ

ПРОЩАНИЕ

Лечащий врач синьора Вазари спустился в больничный двор и жестом позвал к себе Франческу.

— Он пришел в сознание?! — воскликнула она.

Врач утвердительно покачал головой и улыбнулся.

Слезы выступили у нее на глазах, и она побежала ко входу. Я собрался пойти вместе с Франческой, но врач остановил меня.

— Пока еще рано, синьор Вазари еще очень слаб, — сказал он извиняющимся тоном.— Лучше, молодой человек, если вы навестите его завтра. А сейчас только Франческа. Пойдем, дорогая, — доктор отечески обнял ее за плечи и повел в глубь больничного коридора.

* * *

Я вернулся во двор, к Дику.

— Ну что, я поехал, — деловито сказал Дик и встал со скамейки. — Я больше не нужен.

— Поедешь? — я растерялся. — Куда, Дик? А я?

— А ты останешься с ней, — Дик улыбнулся и удивленно пожал плечами, словно другого и быть не может. — Синьора Франческа Вазари нуждается в защите. В твоей защите.

— Но… — я не понял, что Дик имеет в виду, так странно прозвучали его слова.

— Конечно, тебя же привели в ее дом. Ты забыл? Там… — рука Дика сама собой потянулась к небу, он улыбнулся, а его голова склонилась чуть набок. — Там не совершают ошибок.

Я смотрел на него, идущего прочь, к больничным воротам. Я смотрел на его легкую, свободную походку, и каждый его шаг — уверенный и спокойный — отдавался в моем сердце странной, не известной мне прежде болью. У меня оставался еще один вопрос… еще один важный вопрос.

— Дик! — закричал я, когда он был уже на выходе. — Дик, подожди!

Он повернулся, я бросился к нему бегом, словно желая поспеть на уходящий поезд.

— Дик, я хотел тебя спросить… — сказал я, добежав до него и едва переводя сбившееся дыхание.

— Да, — Дик смотрел на меня своими светлыми, лучащимися глазами. — Что?

— А-а-а… картины Леонардо… м-м-м… — блеял я, не зная толком, что хочу спросить и как это надо спрашивать. — Мы все прочли? Ну, в смысле, все разгадали? Я имею в виду, что больше… картины… тайны…

Дик рассмеялся — весело, счастливо.

— Остались еще две парные картины, — ответил он, не дожидаясь, пока я наконец соберусь с мыслями.

— Какие?…

— «Вакх» и «Иоанн Креститель», — сказал Дик.

— И что?

— Считается, что на них один человек, — загадочно улыбнулся Дик, — только один Вакх, а другой — Иоанн Креститель.

— Но что это может значить?

Дик не спешил с ответом, он посмотрел куда-то вдаль и в небо, а потом сказал:

— Леонардо вернул миру античность. Он вернул миру правду. Есть в человеке вакхическое начало, а есть начало аполлоническое. И есть две любви. И каждое сердце способно на то и на другое. Дальше — лишь вопрос выбора. Я сделал его однажды, на берегу средиземного моря. Вот. А остальное, если захочешь, найдешь в книгах. Ты забыл?… Все рукописи давно превратились в книги.

 

Глава CXI

СМЕРТЬ

— Франческо! — слабым голосом позвал Леонардо.

— Я здесь, мессере! — Франческо уже стоял на пороге его кабинета.

Он бросился к двери сразу, как только услышал звук упавшего на пол тяжелого предмета. У мастера совсем недавно был удар, а потому любой резкий звук, доносившийся из кабинета мессере Леонардо, до смерти пугал обитателей усадьбы Сен-Клу.

Франческо окинул помещение взглядом и застыл с выражением немого укора на красивом, благородном лице.

— Да… — наигранно повинился Леонардо, и грустная ироничная улыбка тронула его губы. Впрочем, получилась не улыбка, а усмешка — одна половина лица мастера после удара превратилась в обездвиженную маску. — Я снова рисовал «Потоп». Не смотри на меня так. Вот, собери карандаши.

На полу рядом с креслом Леонардо лежала большая инкрустированная коробка из-под серебряных карандашей. Именно она только что вывались из рук Леонардо и так напугала Франческо.

— Мессере, зачем только вы рисуете этот Потоп? — обреченно сетовал ученик, опустившись на пол, чтобы сложить карандаши обратно в коробку. — У вас от этого портится настроение, и вы хуже себя чувствуете.

— Я всю жизнь рисовал только то, что видел, — ответил Леонардо, недовольно отодвигая от себя планшет с еще одним, может быть, уже сотым эскизом картины Апокалипсиса.

— Вот я и удивляюсь! — весело рассмеялся Франческо и полез под стол, куда закатилось несколько серебряных цилиндров. — Погода хорошая. Потопа нет. Зачем его рисовать?

— Я рисую то, что вижу, — повторил Леонардо, и тень пробежала по его лицу. — Я вижу то, что будет.

Но Франческо слишком далеко залез под стол и не расслышал слов своего учителя.

— Мессере Леонардо, мы же все переживаем за вас… — продолжал он тем же веселым, добродушным тоном.

— Не все, а ты! — перебил его Леонардо, нахмурился и отвернулся, покачнувшись в кресле, как огромная неваляшка.

Франческо вздрогнул, оторвался от своего занятия, поднял голову и недоуменно уставился на широкую спину Леонардо. Его темный силуэт в эту секунду был словно прорисован на фоне высокого окна.

— Что-то не так? — насторожился Франческо.

— Ты неточен. Это ты переживаешь за меня. Все прочие переживают за себя, — ответил Леонардо и подтянул правую безжизненную руку к животу. — Не обобщай. Ты знаешь, как я этого не люблю.

Франческо мысленно улыбнулся, положил последний карандаш в коробку и поднялся с пола. Более для тревог причин не было — все разъяснилось: просто мессере Леонардо в дурном настроении. А теперь, впрочем, другого и не бывает.

— Вы слишком строги, мессере Леонардо, — примирительно сказал Франческо.

— Не строг, — буркнул Леонардо. — Говорю как есть. Франческо обошел кресло, чтобы видеть лицо учителя.

— Мессере Леонардо, вы, как составили завещание, постоянно думаете о смерти. Вы словно боитесь ее, — Франческо с нежностью и состраданием глядел своими большими небесно-голубыми глазами на скованного недугом исполина. — Но что есть смерть, если не избавление от тягот земной жизни? Я более всего не хочу, чтобы вы умирали. И все же я думаю, что смерть освободит вашу душу. Не мучьте себя этими думами. Пока жизнь продолжается — она продолжается. Вы всегда умели восхищаться и радоваться жизни. В этом вы всегда были моим учителем.

Леонардо поднял на Франческо глаза и долго смотрел на него из под косматых, густых бровей. Что было в этом взгляде? Ученик не знал, но слова застыли у него на языке, он замолчал.

* * *

— Хотите, я выкачу ваше кресло в сад? — робко спросил Франческо через минуту. — Он весь расцвел. Он великолепен…

— Ты радуешься весне, — тихо прошептал Леонардо, — ждешь нового лета, новых месяцев, новых годов… Ты понимаешь, что ждешь своего разрушения? Ты, такой молодой и такой прекрасный, весь в ожидании смерти. «Скорее, скорее к свободе!» — это говорит в тебе дух элементов. Он заперт душою и стремится вернуться из человеческого тела к своему повелителю — в царство праха. Нет, Франческо, смерть не означает освобождения души. Не будет ее возвращения на родину. Не будет Царствия Небесного. Это мы вернемся на свою родину — мы вышли из праха, и мы же в прах обратимся. Когда душа перестает связывать элементы, они избавляются от муки жизни и возвращаются на родину праха.

Леонардо говорил это так, словно давал своему ученику последнее наставление. Франческо замер, ком подкатил к горлу, слезы душили. Он упал перед учителем на колени, прижался к его рукам и заплакал.

— Франческо, у нас сегодня много дел,— Леонардо освободил левую руку и погладил любимца по шелковым, золотистым, вьющимся крупными кудрями волосам. — Мне нужна твоя помощь. Надо уничтожить архив.

— Нет, учитель! Нет! — взмолился Франческо. — Вы не можете этого сделать! Почему?! Зачем вы так решили?

— Ты думаешь обо мне, а я думаю о тебе, — ответил Леонардо.

— Вечно ваши загадки, мессере! — воскликнул Франческо. — Вы завещали мне все бумаги, а теперь говорите, что их нужно уничтожить, потому что думаете обо мне? Я ничего не понимаю. Не понимаю.

— Франческо, не сердись. Когда я составлял завещание, я надеялся разобрать бумаги. Но мне не дали. А это значит, что нужно уничтожить все бумаги. Все.

— Вы так говорите, словно есть какая-то сила…

— Тс-с-с! — шикнул Леонардо, и гримаса негодования исказила половину его лица. — Мы просто уничтожим бумаги, — сухо сказал он, закашлялся и схватился рукой за висок.

— Учитель…

— Пойми же, Франческо, — прохрипел Леонардо, пытаясь не выдать ученику свою слабость. — Я хочу защитить тебя. Передать тебе эти записи — все равно… — боль в виске стала нестерпимой, хотелось вырвать ее оттуда, вместе с куском черепной коробки. — Все равно, что приговорить к смерти! Пока архив существует, люди будут охотится за… за ее тайной!

— Ее? — Мельци не сразу понял, о ком говорит учитель.

Леонардо только показал глазами на Джоконду.

— Я никогда вас ни о чем не просил, — тихо сказал Франческо, не глядя на учителя. — Но ваши бумаги — это единственное, что останется мне после… Когда вас не станет. А вы — это все, что дорого мне в жизни. И даже если обладание вашими бумагами грозит мне какими-то несчастьями, меня это не страшит. Может быть, вы правы, и тайный дух, скрытый в нас, стремится к смерти. Может быть. Пусть так. Считайте, что так я стремлюсь к смерти. Не приказывайте мне уничтожать последнюю крупицу моего счастья. Если вы думаете обо мне, оставьте свои бумаги нетронутыми. Я сохраню их до своей смерти и даю вам слово, ни один человек более к ним не притронется.

Франческо встал с колен и, словно бы не желая слышать ответ, направился к двери.

— Дурной знак, Франческо, — прошептал Леонардо. — Дурной знак.

* * *

Через полчаса из кабинета Леонардо снова донесся звук упавшего на пол предмета. Франческо решил, что Леонардо опять взялся за свой «Потоп» и в очередной раз уронил коробку с карандашами. Не находя в себе сил снова появится перед Леонардо, Франческо послал наверх к учителю служанку Матурину.

Страшный крик старухи, раздавшийся из кабинета через несколько секунд, собрал всех обитателей усадьбы.

Леонардо лежал на полу совершенно ослабевший, с потухшим взором. Судорога сковала правую половину его тела. Случился еще один удар, последний. Ночью Леонардо пришел в себя, пытался что-то сказать, но речь была неразборчивой.

— Все должны думать, Франческо… — шептал он, хватая ртом воздух. — Все должны думать, что… все кончено.

Сразу после рассвета 2 марта 1519 года Леонардо да Винчи тихо скончался в своей постели.

Крики и плач раздавались в усадьбе Сен-Клу весь день. Франческо Мельци, напротив, был спокоен и собран. Он сразу занялся организацией похорон, с тем, чтобы они прошли в полном соответствии с пожеланиями Леонардо. Вечером этого же дня несколько человек стали свидетелями чудовищной сцены.

Франческо Мельци исполнил последнюю волю своего учителя. Смертельно бледный, с безумно горящим взглядом, он выносил во двор одну за другой стопки бумаг и книг. Свалив их все в одну огромную кучу, он взял факел и медленно, словно палач святой инквизиции, опустил его вниз.

Фолианты и бумаги вспыхнули в один миг. Поднявшийся ветер взметнул вверх клочья белого пепла.

Франческо стоял у самого костра, и пепел падал на его волосы как снег. Он закрыл глаза и, словно в бреду, сделал шаг вперед.

Внезапно из дверей дома вылетел Салаино. Он схватил Мельци за камзол и с силой дернул назад, повалив на землю, сам рухнув рядом. Когда Салаино заговорил, его тон и его голос были не похожи на те, что Франческо слышал раньше.

— Ты должен быть сильным, — сказал Андре, крепко сжав голову Мельци, и добавил чуть слышно: — Для тебя испытание только начинается. То, что ты задумал, требует мужества. Спрячь свое горе поглубже, Франческо. Ты больше себе не принадлежишь. Тебе придется стать сильным. Очень сильным! Ради него! Ради будущего.

 

ЭПИЛОГ

Когда ординатор Кларк попросил предоставить ему небольшой отпуск, руководство университета отнеслось к этому с пониманием.

— Разумеется. Вы можете отдохнуть. Дней через десять будете совершенно свободны, — сказал ему проректор. — Принимая во внимание все обстоятельства, мне… м-м… очень неловко вас задерживать, но все же я вынужден. На меня оказывается определенное… м… м… давление.

Тут проректор покраснел, смешался. Потом снял очки, уронил голову на руку, тяжело выдохнул и продолжил:

— Я не должен был вам этого говорить. В общем, обстоятельства в настоящий момент таковы, что весь архив профессора Освальда, представляющий, как вы понимаете, значительную научную ценность, должен быть как можно скорее — и как можно более полно — перенесен на цифровые носители. Полагаю, вы справитесь с этим лучше других, поскольку имели к его исследованиям непосредственное отношение и знаете, над чем он работал, как классифицировал и где хранил информацию. У вас десять дней.

Кларк понял, что ни возражений, ни встречных предложений проректор не примет. Он задумался о другом — кто может оказывать давление на университет? Ответ приходил в голову только один — попечительский совет. Представители крупных компаний, на чьи деньги и по чьему заказу в этих роскошных стенах творится высокая наука. Интересно, чем их заинтересовал сошедший с ума профессор психиатрии?

— Я постараюсь, — кивнул ординатор. — Единственное что… Архив профессора слишком велик. Может… может мне следует сначала обработать какую-то его часть?

Проректор уставился на Кларка долгим немигающим взглядом слезящихся покрасневших глаз. Несколько лопнувших сосудов вокруг водянисто-голубых зрачков на выкаченных белках делали проректора похожим на персонаж фильма ужасов.

— Начните с конца. Объедините в группу все исследования, что он проводил в последнее время. Те, что… что связаны с паранойей, которая стала причиной его гибели. Постарайтесь ничего не упустить. Все связанное с этой темой должно быть собрано вместе не позже чем через неделю. Потом займетесь всем остальным.

— Хорошо.

* * *

Понурый и озадаченный, ординатор поехал домой. У него было две новости для жены, ни одну из которых он не мог назвать хорошей. Во-первых, ему придется работать с утра до поздней ночи, чтобы уложиться в поставленный срок. Во-вторых, их отпуск откладывается.

— Бедный, — почти сочувственно сказала юная миссис Кларк, услышав о предстоящих мужу сверхурочных. — Но я надеюсь, они оплатят это дополнительно?

— Разумеется, — буркнул ординатор.

— Тогда все в порядке, — улыбнулась жена. — Это твой шанс показать себя.

— Но мы не сможем уехать, как собирались. Придется подождать, — Кларк хмуро посмотрел на жену.

— Тем лучше, — пожала плечами та. — Знаешь, эта идея внезапного отъезда, по правде говоря, сразу была мне не по душе. Гораздо лучше ехать, твердо зная, что тебя ждет, где ты остановишься, чем тебя будут кормить и куда водить. Ты ведь знаешь, я люблю определенность.

Кларк молча чмокнул жену в щеку.

* * *

Ординатор пришел домой поздно.

Жена сидела за компьютером.

— Взгляни, милый, — она показала ему на монитор. — Разве не чудесное место?

Кларк удивленно посмотрел на экран. Веб-камера в режиме реального времени показывала шумную улицу какого-то азиатского города.

— Это что? — не понял Кларк.

— Пекин, — невозмутимо ответила супруга. — Разве не здорово? Смотри.

Она несколько раз щелкнула мышкой, и открылась другая картинка. Лодочный рынок. Огромное количество азиатских плоскодонок с разнообразным товаром.

— А это Бангкок. Просто сказка! Я случайно нашла этот сайт, подыскивая нам какое-нибудь райское местечко, где можно забыть обо всем на свете. И представляешь, обнаружила, что многие турагентства предлагают увидеть отели, куда мы можем отправиться в режиме реального времени. Там установлены веб-камеры, которые круглосуточно передают картинку в интернет. Еще эти камеры есть на сайтах погоды. Можно своими глазами увидеть, что сейчас творится на любом побережье и в любом городе. Вот, смотри, — она снова начала щелкать, открывая разные «окна». — Вот! Гляди это Бруклин! Там идет дождь! Представляешь, я позвонила сестре и спросила, правда ли у них сейчас дождь, и она ответила: да. Удивилась, откуда я знаю. И так же точно можно увидеть погоду в любой части света…

Ординатор некоторое время смотрел на экран. Потом медленно, словно преодолевая сопротивление собственной руки, взял у жены мышку и щелкнул по главному меню.

Загрузился короткий список: Антарктида, Европа, Южная Америка, Северная Америка, Австралия. Еще несколько щелчков — континент, страна, населенный пункт.

Кларк из любопытства выбрал «Великобританию», потом «Уилкшир»… На экране возник длинный список улиц их города. Ординатор с замиранием сердца нашел среди них свою и кликнул по ней.

Появилась надпись: «Веб-камера установлена над входом в уютный семейный ресторан. Данные обновляются каждые пять секунд».

— Ой! — воскликнула жена. — Это же наша улица! Смотри, смотри! Наше окно!

Кларк как в бреду нажал кнопку увеличения картинки. Немигающим взглядом он буравил изображение, потом медленно, словно зомби, отошел от компьютера. У окна повернулся к семейному ресторану Хаксли, которому уже сто пятьдесят лет, и тупо, медленно помахал рукой.

Потом вернулся к компьютеру и щелкнул по кнопке «Обновить картинку». Та медленно, разворачиваясь, как рулонная штора, поползла сверху вниз по экрану.

Его собственное изображение, расплывчатое и дрожащее с поднятой вверх рукой.

Оно было маленьким и нечетким. Но было. Дрожа и мерцая в углу экрана.

THE END

 

ИСТОРИЯ И ФАКТЫ

Тело Леонардо упокоилось на кладбище Амбруаза, среди принцев и государственных советников. Спустя годы, во время гугенотских войн и революций, кладбище пришло в запустение. Местные жители использовали надгробные плиты как строительный материал. Крышки с гробов были сняты, кости умерших перемешались.

Только через четыреста лет Арсен Оссей проведет раскопки общей погребальной ямы, выберет из кучи костей те, которые, по его мнению, могли принадлежать Леонардо, и захоронит их в маленькой часовне, рядом с замком Амбруаз. Теперь эта могила официально считается могилой Леонардо, хотя чьи в ней останки, доподлинно не известно.

Франциск I — французский король, постоянный гость Леонардо и его последний покровитель — находился во время его смерти в резиденции Сен-Жермен-ан-Лейе под Парижем и на похоронах художника не присутствовал. Вернувшись в Амбруаз, он встретился с Франческо Мельци, желая приобрести у него архив Леонардо. Мельци ответил, что все бумаги, в соответствии с последней волей умершего, были уничтожены.

Франциску I достались лишь картины Леонардо, которые он купил у художника еще задолго до его смерти и хранил у самого Леонардо. В числе этих полотен была и «Джоконда», с которой Франциск не расставался до своей смерти, как до этого с ней не расставался и сам Леонардо.

После смерти учителя Франческо Мельци вернулся домой — в Ваприо д'Адда близ Милана. Самый близкий друг и верный ученик Леонардо не оставил о нем ни строчки воспоминаний, жил тихо и уединенно, проводя время в размышлениях и за чтением книг. Франческо никогда не сходился с женщинами и не имел детей. Но у него был приемный сын — Орацио.

Перед смертью, наступившей в 1570 году, Франческо завещал Орацио некие бумаги, ожидая, что юноша будет хранить их так же бережно, как это делал он сам. Но… Тайна манускриптов Леонардо открылась, и они рассеялись по всему миру отдельными частями, став предметом бесконечного торга, который не прекращается и по сей день.

Что-то хотят в них найти…

 

ПРИЛОЖЕНИЕ