Голос Рабина, заполнивший пространство зала, гремел как набат. Но сам оратор не двигался с места. Его необычайно эмоциональная речь не сопровождалась никакими движениями. Рабин стоял словно соляной столп, и каждая его мысль, каждое слово, слетавшее с его уст, ложились прямо в подсознание. — Сотни раз вы слышали о том, как римские язычники мучили христиан. «Конечно! — скажете вы. — Мы даже видели картины, где христиан травят дикими зверями в римских амфитеатрах!» Как же мы верим рисункам, сделанным спустя столетия! И вам даже в голову не приходит, что это не христиане терзаемы хищниками на потеху толпе в римских амфитеатрах, это евреи! Римляне мучили не христиан, а евреев.
Иудеи с их верой в единого, древнего и могущественного Бога — именно они были подлинными врагами языческого Рима. Веспасиан, Домициан, Траян, Тиберий — все эти римские императоры жаждали смерти потомков рода Давида. Они разыскивали их, желая уничтожить вечных заступников иудеев перед Богом. Римляне погубили государственность иудейского царства, а в 70 году они разрушили Храм Господень и прогнали иудеев с их исконных земель. Так иудеи оказались изгнанниками в Палестине и рабами в Риме!
Мне стало не по себе. Зачем я здесь? Как это связано со мной? Что это за страшный человек?!
— Вы сотни раз слышали о том, как фарисеи добивались казни Иисуса и как они желали уничтожить апостолов, — гулко продолжал Рабин. — «Конечно! — воскликнете вы. — Мы же читали Евангелия и знаем про заговор евреев против Христа. И помним, как римский прокуратор сказал иудеям: "Нет вины моей в смерти этого человека!" — и омыл руки». О, как же мы верим лжи, к которой привыкли. Как же мы верим текстам, созданным после смерти последнего очевидца событий! Евангелия датируются II и III веком. Никто из видевших Иисуса живым не дожил до появления этих «священных текстов»! А мы все еще верим в заговор евреев против Иисуса. Но есть правда!
Евангелие говорит — Иисус был арестован и приговорен синедрионом в ночь накануне Пасхи. Но синедрион не мог собираться ни накануне Пасхи, ни во время нее. Это всегда было категорически запрещено! Евангелие говорит — арест и суд над Иисусом свершились ночью, но еврейский закон запрещает синедриону собираться после захода солнца. Евангелие говорит: синедрион хотел вынести смертный приговор Иисусу, но не имел права, и поэтому повели Его к Пилату и просили для Него смерти. Но синедрион, Совет Старейшин, веками приговаривал преступников к смерти побиением камнями. Так что евреи, если бы желали они смерти Иисуса, не должны были бы испрашивать разрешения Пилата. Нет! Но кто помнит об этом, кто знает? Кто хочет говорить?!
Все ложь. Есть лишь один исторический документ, несущий в себе имя Иисуса Христа, — это коротенькая запись в «Анналах» Тацита: «Христа казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат». Вслушайтесь: «Христа казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат»! «Христа казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат»! Христа казнил Пилат! Христа казнил Пилат! Он омыл руки?! Он омыл руки в Его крови!
Слова как раскаты грома прокатывались по залу, ввергая присутствующих в настоящий транс. И все же кто-то выкрикнул с места:
— Но в иудейских молитвах есть слова о проклятии христиан! Как быть с этим?
— Кто в языческом Риме мог понять разницу между иудеями и христианами? Кто разбирался в этих «нюансах еврейских верований»?! Или вы думаете, что в первом веке в каждой трехзвездочной гостинице лежало по Новому Завету, а по религиозному телеканалу шли просветительские передачи?… Апостолы Христа страдали не как христиане, а как иудеи! И Христос был казнен римлянами не как «новый Бог», а как иудейский царь! Веротерпимый Рим, принимавший языческих богов всех завоеванных им народов, не принимал только одного — иудейского — Бога! Его одного!
Доктор Рабин подошел к краю сцены и воззрился на человека, задавшего вопрос.
— А молитвы, о которых вы говорите, были написаны с 70-го по 132-й годы, в палестинском изгнании. В те годы, когда иудеи, лишившиеся своей страны и своих Царей, решились записать текст синайского откровения, Устной Торы, в Талмуд. И там нет ни единого слова о христианах. «Покарай Господь врагов Израиля внутри и снаружи!» — вот что говорят эти молитвы. И если вы что-то смыслите в датах, то вам станет понятно, что внутри Израиля в эти годы — римляне и снаружи его — римляне. Римляне, а не христиане. Вот против кого обращены эти слова!
И все апокалипсические тексты, коих было великое множество, предвещали гибель не христианской церкви, а языческого Рима — «кровавого зверя, сидящего на семи холмах», Римской империи — «вавилонской блудницы», которой поклонились «цари земные, люди и народы, племена и языки». «Сколько славилась она и роскошествовала, — говорит Иоанн Богослов в Откровении, — столько воздайте ей мучений и горестей!» Это проклятие Риму! Вот почему ни один апокалипсис не вошел в Новый Завет императора Константина, а был присоединен тремя веками позже.
И вы все еще думаете, что иудеи были против Христа?! До четвертого века, то есть до того дня, когда Константин превратил Христа в инструмент своих политических игр, христиане молились в синагогах и никто не изгонял их оттуда. Но я спрашиваю себя, были ли они христианами? Почему, когда после Константина Юлиан Отступник отменит христианство в империи, он не станет говорить о Христе, он набросится со своей оголтелой критикой на ветхозаветного Бога, на Книгу Бытия? Почему Книга Бытия, а не Новый Завет?! Так были ли они христианами?!
Повисла пауза. Доктор Рабин, прищурив левый глаз, внимательно вглядывался в темноту зала. Кто-то нервно кашлянул — один, другой, третий. И снова тишина.
— Не были ли они иудеями, верными великой вере своих предков? — сказал он совсем тихо, но так, что вопрос этот отозвался в каждом. — Не почитали ли они Христа как семя Давидово? И разве не они называли его Царем Иудейским?!
* * *
Словно под гипнозом, перед моими глазами разворачивались ужасные картины. Израиль, захваченный римскими войсками. Христос, въезжающий в Иерусалим на белой ослице, символизирующий несгибаемую волю порабощенного народа. Люди, ликующие на площадях во славу своего Царя. Господь дал им надежду! Мессия! Мессия! Но вот римляне хватают Иисуса и гонят Его на голгофу. Крест на горе. Мир погружается во мрак. Я вижу распятие и надпись над головой умершего: «Царь Иудейский»…
— И я спрашиваю себя, — доносятся слова Рабина, они звучат словно откуда-то сверху, из другого мира, — кем был Христос для иудеев?… Кем был для них этот потомок Давида и сорока двух колен избранного народа? Кем был для них Он — умерший на кресте за свободу Израиля? Царем Иудейским! Ни один потомок Давида впредь не посмел именовать себя Царем, но только Князем, Князем Изгнания. Ибо Господь дал народу Своему Царя, но тот не сберег Его и был изгнан с земли обетованной, куда вернулся лишь спустя две тысячи лет.
Рабин вдруг развернулся и пошел за кулисы. Зал вздрогнул. Я не мог разглядеть этого с балкона, но почувствовал физически.
— Константин хотел убедить нас в том, что у Христа не было детей, — сказал Рабин, остановившись на полпути. — Прекрасный план! Своей фальсификацией Нового Завета Константин как бы сказал евреям: «Ваш Мессия — проклят! У Него даже не было детей! Он не Мессия!» Что ж, прекрасный план! Он превратил Христа в эфемерное существо без плоти, без крови, без жизни. Константин превратил Его в фикцию, в игрушку для христианской риторики, в зеркало, которое не имеет своего лица, лишь отражает падающие на него лучи. Но все-таки его план не удался — Константин хотел уничтожить потомков Христа, но не смог. Он искал их, но так и не нашел. Он перевернул империю с ног на голову и обратно — с головы на ноги, и снова, но все безуспешно. Стоит ли этому удивляться? Ироду не дано было уничтожить младенца Иисуса, а Константин не смог истребить Его семя.
— Так Бог приходил на землю? — воскликнула какая-то женщина. — Скажите, доктор Рабин!
— Вы понимаете смехотворность своего вопроса? — в глазах Рабина промелькнула искра негодования. — Скорее взрослый человек вернется в материнскую утробу, чем Господь придет на землю! Вы говорите о невозможном. Я же говорю вам о потомках великого рода, через который веками Бог говорил с человеком!
— Но вы же знаете, где они! — из зала послышался мужской голос. — Почему вы не говорите?!
— Слишком многие похвалялись этим знанием, — на бледных щеках Рабина появился странный румянец. — Слишком многие, чтобы можно было сказать «да».
Рабин замолчал. Стало понятно, что он закончил. Судя по всему, я успел только на заключительную часть лекции и основное ее содержание пропустил. Последовал еще один вопрос:
— Вы сами состоите в Приорате Сиона?
— По-моему, вы так и не поняли главного, — сказал Рабин, но вместо того чтобы покачать головой отрицательно, почему-то покачал утвердительно. — За род Давида идет борьба. Единая империя Сиона пала, нас ждет междоусобная война. Нет более единого руководства мировых религий! Теперь каждый сам за себя, а это значит — все против всех!
— Но вы не ответили на вопрос! — прозвучал тот же голос, что спрашивал о Приорате Сиона.
— Вы можете представить себе тайный орден, — зло усмехнулся Рабин, — в уставе которого записано: «Отрицание принадлежности к Сионской Общине, объявленное публично или письменно, без причины и опасности для личности, влечет за собой исключение из членов, которое будет объявлено конвентом»? Это статья двадцать вторая устава Приората Сиона. Вы спрашиваете меня? Я отвечаю — это даже не орден, это театральная труппа!
— Если вы знаете правду, зачем вы секретничаете?! — возбужденно крикнул кто-то еще. — Скажите!
— Да! — тут же поддержал его другой голос. — Мы стоим на пороге войны, а вы не хотите сказать, откуда исходит угроза! Что нам делать?!
Рабин отвернулся и быстрым шагом направился за кулисы.
— Молиться! — крикнул он, исчезая за занавесом, и этот ответ прозвучал издевкой.
Люди повскакивали с мест — взбудораженные, экзальтированные. Вероятно, они чувствовали примерно то же, что и я. А я чувствовал себя последним идиотом, которому показали что-то очень важное, но он, вследствие своей идиотии, не может понять, что это было.
Впрочем, у них ведь, у этих людей в зале, видимо, были приглашения, иначе бы их сюда не впустили. А если у них были приглашения, следовательно, они знали — куда шли и зачем шли. Ну а я? Я-то что здесь делаю?! Я-то ему зачем?! Зачем?! Зачем ему я?!
* * *
В зале творилось что-то невообразимое — крики, шум, толчея. Давка усиливалась с каждой секундой. Сейчас все устремятся к выходу, чтобы лично поговорить с Рабином. Но мне тоже нужно! Мне нужно больше всех остальных!
Я бросился прочь с балкона, вниз по лестнице к главному входу. Шум в зале нарастал. Выскочив в холл первого этажа, я понял, что случилось — они держали публику в зале за закрытыми дверьми, чтобы дать доктору Рабину беспрепятственно покинуть здание.
Рабин был уже совсем недалеко от выхода. Быстрым, пружинистым шагом он двигался по огромному, просторному, абсолютно пустому холлу кинотеатра, залитому дневным светом, льющимся сквозь высокие — во всю стену — окна. Его сопровождала целая группа охранников. По мере продвижения процессии к выходу эти коротко стриженные головорезы слаженно снимались с охраняемых позиций и присоединялись к группе, оглядываясь и переговариваясь по радиосвязи.
— Доктор Рабин! — выкрикнул я.
Он не обернулся и даже не снизил скорости шага. Только три ближайших ко мне охранника, словно роботы, повернули головы на мой голос и, смерив меня взглядами, продолжили движение, решив,видимо, что я не представляю угрозы.
— Доктор Рабин! — упрямо повторил я. — Доктор Рабин, подождите! Я хочу знать, зачем я вам нужен?!
Рабин замер, обернулся и внимательно посмотрел в мою сторону. Он словно пытался что-то вспомнить. Улучив эту секунду, я рванул от угла холла, куда выходила лестница, к центральному входу, к Рабину.
— Оставайтесь на месте! — скомандовал один из охранников. — Оставайтесь на месте!
Все замерли, ожидая реакции Рабина. Я остолбенел. Что происходит?!
— Кто вы? — слабым голосом нехотя крикнул Рабин.
— Вы прислали мне сегодня посылку с книгой, — ответил я.
— Посылку?… — мне показалось, что Рабин растерялся.
— Да, в желтом конверте! — обрадовался я, полагая, что сейчас он поймет, в чем дело, и все разъяснится. — На нем еще надписи почерком Леонардо и марка с его портретом!
Рабин вздрогнул, нервно повел плечами, дал какой-то знак охране и быстро вышел на улицу.
— Доктор Рабин! — заорал я и бросился за ним следом. Трое охранников Рабина выдвинулись мне навстречу.
Когда меня ударили по голове, я удивился. Да, это единственное, что я помню. Я удивился… Дальше темнота.