Венеция… Несколькими часами раньше.

Они называли Венецию La Serenissima — Безмятежнейшая. Особенно спокойным этот город становился в зимние месяцы. Призрачный свет луны, звезды, лившие свое сияние на город в дымке, поднимавшейся над каналами. Даже голуби, что собираются обычно на площадях, сейчас улетели: холодный ночной воздух прогнал их оттуда, и они сидят на фасадах роскошных когда-то дворцов вместе с горгульями, взирающими на город.

Впрочем, до карнавала осталось совсем немного, и она чувствовала его приближение. Сердце города бьется чаще в ожидании праздника, будто кровь быстрее бежит по венам — аллеям, окутанным глубокими тенями нарастающей страсти, с ней даже холод справиться не в силах. Свет и шум вырываются из дверей бара, будто кто-то пытается разбудить город от зимней спячки. Однако по-настоящему он проснется лишь на несколько дней, когда начнется карнавал.

Александра Нуэва сидела верхом на позолоченной бронзовой лошади, одной из четырех, украшавших крышу базилики Святого Марка. Как и в день своей смерти, она была обнажена, и кожа ее сияла в призрачном свете. Александра смотрела на пару внизу, на площади Святого Марка. Они танцевали вальс в клубах струившегося тумана Ни оркестра, ни воплей радио не было слышно, лишь ритмичный шорох воды, облизывавшей камни, и гондол, стоявших у причала.

Алекс решила, что они танцевали именно под музыку воды, впрочем, вероятно, они и сами этого не сознавали. Они просто двигались под тот же мотив без слов, что вел ее собратьев сквозь ночь, указывал путь в темноте, и потому они ей понравились. Она закрыла глаза, прислушиваясь к тихой мелодии, прерываемой время от времени воплями веселящейся молодежи, но все равно поглощавшей все звуки, наделяя их ритмом и гармонией.

Она превратилась в туман и под звуки музыки поплыла вслед за молодой американской парой. Покинув площадь, они направились на север, и она потекла за ними, и ее, как морской туман, пронизывал свет. Она была всего лишь частью музыки. Александра любила базилику за историю, распутство и смерть, окутывавшие ее. Здесь в пятнадцатом веке священники подвергали людей страшному наказанию: заключали их в подвешенные над землей деревянные клетки и оставляли умирать от голода и непогоды, поддерживая их жизнь лишь для того, чтобы мучения продолжались несколько месяцев. Сейчас Александра без сожалений покинула базилику, оставив позади и ее, и лошадей, и дворец дожей, полный чудесных произведений искусства, созданных величайшими мастерами, оставив позади и подземелья, и пыточные камеры..

Красота, боль и жизнь, словно обоюдоострый меч, приведший Александру Нуэва к смерти и управлявший теперь ее не-жизнью, не отвлекали сейчас ее от сладостного ощущения полета.

Они остановились на мостике и смотрели на юг, туда, где за домами над узким каналом повис мост Вздохов. Они целовались. Поцелуй все длился к длился, и кровь застучала у них в сердцах, забурлила и наконец превратилась в желание…

И музыка теней прервалась, заглушенная новой мелодией, что пульсировала в жилах влюбленных… В глазах у них уже клубился тот же призрачный свет, что кружился над городом. Алекс по-прежнему была туманной дымкой, но вместе со стоявшими на мосту влюбленными она почувствовала плотское желание, пусть и не такое сильное, как у них.

Она и прошлой ночью смотрела на них, но ничего не произошло. Глядя на них сейчас, слыша и чувствуя их, она знала, что сегодня все будет иначе. Они миновали мост и вошли в отель «Атлантико». Алекс знала, где находится их комната: первый этаж, окно в шести футах над водой канала. Проплывавшие мимо гондольеры могли в него заглянуть и, громко распевая песни, отправиться дальше, чтобы, заслышав их, все знали об их приближении. Их фонари ритмично стучали в темноте.

В это время года гондольеров было мало, ведь если кто отваживался садиться в гондолу, ему приходилось одеваться потеплее. Никого не было сейчас вокруг, и никто не мог видеть, как Алекс, почувствовав желание, вновь обрела форму и устроилась на уступе под окном влюбленных. Стоя в тени, она наблюдала, как они…

Негромко смеясь, вошли в номер. Алекс их слышала. Они улыбались друг другу, в глазах читалась страсть, и веселье готово было вот-вот сорваться с их плотно сжатых губ. Потом стали слышны стоны, влюбленные упали на постель, неясные прикосновения и объятия не прекращались, пока каким-то чудесным образом одежда не оказалась на полу возле кровати. Окно было чуть приоткрыто, занавески раздвинуты, а включить свет они не поспешили. Их могла видеть половина Венеции, но они то ли ничего не заметили, то ли их это не волновало. Он наклонился, его голова была между ее ног, и она громко вскрикнула. Потом она встала на колени, а он — за ней. Алекс увидела, как молодой человек…

Вошел в девушку, медленно и ритмично двигался. Алекс чувствовала, как в безумном танце мчится по их жилам кровь, слышала, как бьются их сердца, слышала их тяжелое дыхание. Ей казалось, она ощущает аромат крови, пульсирующей в их чреслах. Она чувствовала, как кровь прилила и к ее чреслам, по ногам потекла влага, и, глядя на молодую пару, наслаждавшуюся друг другом, Алекс не удержалась и принялась ласкать себя рукой. Она вся горела и не замечала ни холода, ни того, что лунный свет отражается от ее темно-бордовых сосков. Раскачиваясь, влюбленные вскрикивали под музыку ночи, и Алекс была уже не в состоянии сдерживаться. Одной рукой она распахнула окно, другой быстро довела себя до оргазма и громко застонала вместе с женщиной. Все еще дрожа, она глубоко вздохнула и…

Вошла в комнату, точнее, поплыла к полу. Мужчина увидел ее первым и замер от изумления. Женщина открыла глаза и хотела было сказать что-то, но Алекс поднесла палец к губам.

— Ш-ш-ш-ш, — прошептала она.

Да и что они могли сказать прекрасной обнаженной африканке, появившейся перед ними из холодной итальянской ночи?

— Позвольте мне любить вас обоих, — тихо сказала она.

Они не ответили ей, понимая, что выбора у них нет.

В конце концов, они сами хотели этого.

Венеция похожа на многие европейские города. Туристы, приезжающие сюда, движимы жаждой исследования. И магазины, и история так же им интересны, но сильнее всего их тянет в этот город приключение.

В холодное время гостей в Венеции, в этом городе лабиринтов, значительно меньше. Лишь накануне карнавала туристы приезжают сюда, с нетерпением ожидая начала одного из самых великолепных праздников в мире. Он мог бы поспорить с великолепием Марди-Гра в Орлеане, с карнавалом в Рио и со многими другими по всему свету. Каждый год, с пятницы и до раннего утра Пепельной среды, горожане и приезжие веселятся, будто став частью традиции и легенды, они словно теряют на время сами себя, надевая маски и костюмы.

В этом году они были не одни. За масками и костюмами, за праздничным весельем, за традициями и легендами прятались и другие гости карнавала Одни из них были людьми, другие — нет. Люди выдавали себя за туристов, останавливались в гостиницах, ходили днем по магазинам, пока их хозяева спали в подвалах и подземельях, в затемненных гостиничных апартаментах или в роскошных частных долгах. Они приехали вовсе не на карнавал. Люди прибыли на другой праздник, спрятанный за венецианским фестивалем, на встречу своих темных хозяев — Непокорных.

Как часто бывает во время таких грандиозных событий, должен был состояться пир.

Однако, если бы все Непокорные, собравшиеся на этот праздник, принялись бы лакомиться людьми, результаты немедленно привлекли бы внимание международных средств информации, пролив тем самым на них неприятный, болезненный свет, погасить который невозможно даже при помощи политических интриг.

Чтобы избежать ненужного внимания, жители тени создали систему жесткого международного контроля и разработали план, в соответствии с которым они привозили с собой под видом туристов людей, принимавших участие в их встречах.

Эти люди добровольно следовали за своими хозяевами и богами, стремясь только к одному — служить им. Можете ли вы представить себе договор, заключенный совершенно сознательно между человеком и животным? Идея одновременно и нелепая, и возвышенная. Но такова природа добровольцев. Более преданные, чем последователи любого культа, они не доживали иногда и до конца года. А те счастливчики, кому удалось выжить, обращали в свою веру новых сторонников. И цикл начинался заново.

Казалось бы, скрыть это невозможно. Вернее, было бы невозможно, не будь одного «но»…

Люди никогда не видят того, чего видеть не хотят.

Коррупцию, заговоры, смерть.

Под прикрытием царящего на карнавале веселья, в тени, рожденной слишком ярким светом, пряталась смерть, на которую никто не обращал внимания. Горожане и гости чувствовали ее присутствие и были осторожны, как никогда в остальное время года Они не выходили на улицу по ночам, тем более в одиночку. Пытаясь быть выше той опасности, что поджидала их среди теней, они отворачивались или закрывали глаза, даже если тень вдруг освещал луч солнца. Они отказывались видеть. Венеция была в этом году. В году минувшем — Новый Орлеан. До этого — Милан, Рио и множество других городов.

Власти Венеции, как всякие другие власти, пережившие встречу Непокорных, были вынуждены подчиниться обстоятельствам и закрывали глаза на массовые исчезновения людей. Они с облегчением обнаруживали, что на эти исчезновения обращали внимание лишь владельцы отелей, чьи постояльцы так и не покинули номера Запросы от представителей правительств или членов семей приходили лишь в исключительных случаях.

Для добровольцев, мечтавших умереть в Венеции, карнавал стал религиозным событием, временем поклонения, своего рода паломничеством в Мекку. Ах, как это прекрасно стать избранным, войти в число немногих, кому выпала честь служить Непокорным… Впрочем, конечно, далеко не все из исчезнувших людей были добровольцами…

— Я проделал долгий путь в эту проклятую Италию вовсе не за тем, чтобы у меня под ногами путались вонючие косоглазые, — слишком громко заявил дородный мужчина.

В клубе было очень шумно, вопила европейская танцевальная музыка, американские блюзы, здесь была целая толпа молодых венецианцев и гостей со всех концов света. Было очень шумно.

Однако этот придурок говорил слишком громко, так что Ши-эр Жи-Шенг его все равно услышал.

— А я говорю тебе, Марко, — настаивал он, обращаясь к своему собеседнику, парню из местных, — разница есть. Сейчас столько самых разных видов. Таитяне всякие, вьетнамцы… еще из Камбоджи… корейцы, филиппинцы. Эскимосы. Или Гавайи — все, кто там живет, считаются американцами, представляешь? Ну еще есть настоящие японцы и китайцы. Короче, вонючие косоглазые. Вся эта ложь про экономический террор… их главная цель — уничтожение Америки. Господи, а я ведь думал когда-то, что хуже черный и латиноамериканцев нет никого. Штаты были бы райским уголком, если бы нам приходилось беспокоиться только из-за них! Так что забудь о том, чтобы перебраться в Америку, приятель. Знаешь, меня не удивит, если в конце концов вся твоя семья вернется обратно.

Поборник чистоты Америки замолчал, чтобы перевести дух, и посмотрел на Шенга, которому, собственно, и предназначалась эта речь.

— Ясное дело, если вы будете совершать те же ошибки, что и мы, скоро Италия будет кишеть желтыми ублюдками. Тогда нам всем будет некуда деваться.

Да. Ши-эр Жи-Шенг слышал каждое слово, произнесенное болваном по имени Ричи. Для Ричи это было огромной ошибкой. Вернее, самой серьезной ошибкой за всю его жизнь.

Ричи не нужна была даже фамилия: он был ростом больше шести футов (Шенг не был уверен, поскольку придурок сидел) и весил около двухсот семидесяти фунтов. Наверное, он когда-то занимался тяжелой атлетикой, и, хотя не был толстым, его мускулы сейчас могли только напугать, не более.

Шенг не мог похвастаться высоким ростом, всего около пяти футов пяти дюймов, и могучим телосложением, к тому же у него давно поседели виски. Однако сейчас ему с трудом удавалось усидеть на месте, так отчаянно хотелось подскочить и оторвать придурку голову.

Дело было не только в невежестве и нетерпимости Ричи: Шенгу было тяжело сейчас — недавно погиб его наставник и отец по крови. Так что сдерживали Шенга не люди, сидевшие в этом зале. Он понимал, что следует думать об остальных. Через несколько дней сюда приедут тысячи Непокорных, он не может и ну желает становиться причиной их гибели.

С другой стороны, Шенг не мог просто сидеть и ничего не делать. Ему нужно поесть. Услышав рассуждения американского быка, он решил, что Ричи станет его ужином сегодня. Ему не нужно было утолять голод, он сделает это ради удовольствия. Шенг решил сделать это, чтобы испытать радость, которую испытает, убив его.

Проклятье! Даже итальянцы видели фильмы с хромым Брюсом Ли в «Театре кун-фу», или как они там еще называют их. Или дурацкие телепрограммы Дэвида Каррадайна. Он мог получить массу удовольствия, а учитывая, что он «косоглазый», это никого не удивит. Пусть Александра скорбит по Карлу так, как ей хочется, Шенг придумал свой способ.

— Эй, приятель! — крикнул Шенг, без намека на акцент.

Ричи повернулся к нему, вылупив от удивления глаза, его поразило, что к нему обратился тот, над кем он только что издевался.

— Ричи, правильно? — спросил Шенг, глупо улыбаясь и протягивая руку.

Ричи пожал руку, он был слишком удивлен, чтобы что-нибудь ответить.

— Поскольку ты знаешь все, что полагается знать про нас, косоглазых… — он помолчал немного, — я позволю тебе покинуть это заведение в целости и сохранности.

Ричи еще не совсем пришел в себя, ухмыльнулся и ответ. Эта была отвратительная улыбка человека, получающего удовольствие от насилия.

— Ты должен с трех раз угадать, что я за «желтый ублюдок». Если не угадаешь… по правилам, с которыми ты прекрасно знаком, в этом я не сомневаюсь, я сделаю из тебя отбивную.

Танцевавшие рядом с ними пары замерли, вокруг начала собираться толпа Ричи не мог поверить, что хилый азиат бросил ему вызов. Он не любил начинать драк, но, если этот тощий ублюдок хочет умереть, он с удовольствием ему поможет. Он почувствовал, как закипел в крови адреналин в предчувствии насилия — мышцы на спине напряглись, он встал, выпрямившись в полный рост. Он весь дрожал от приятного предчувствия.

— Вонючий япошка, — тихо проговорил он.

На лице у него гуляла плотоядная улыбка.

Кулак Ричи пронесся по воздуху со скоростью молнии. Он уже не раз проделывал это и был уверен в успехе… Кулак угодил в… пивную кружку.

Она разбилась. Впрочем, если бы она не разбилась от этого, она разлетелась бы вдребезги от его дикого крика.

Его противник выставил кружку навстречу кулаку таким коротким движением, что Ричи не заметил этого. Он метал в лицо японцу, а тот очень быстро сделал шаг в сторону.

— Ошибочка, — тихо проговорил Шенг.

Вокруг собирались зрители.

Большинство из них не говорили по-английски, но жалобные стоны Ричи, принявшегося трясти окровавленной рукой, в перевода не нуждались.

— Я не япошка У тебя осталось две попытки.

И он улыбнулся. Именно его улыбка доконала Ричи.

— Китаёза! — завопил Ричи.

Пролетев несколько футов, отделявших его от жертвы, он рухнул на живот на деревянный пол клуба, задыхаясь от ярости.

— Нет, — ответил Шенг, спокойно усевшись на табуретку у стойки бара. — Я не китаёза Осталась одна попытка.

Ричи встал, пытаясь набрать побольше воздуха в легкие. Больше, чем скорость и реакция, его потрясло спокойствие и уверенность азиата Нужно быть очень смелым человеком, чтобы повернуться спиной к такому громиле, как он.

Это было унизительно. Не только то, что подонок с ним сделал, но и то, что он посмел повернуться к нему спиной! Такого, черт подери, просто не бывает. Это не могло случиться дома, потому что дома ни у кого нет такой выдержки.

Громко топая, он подошел к козявке сзади, ожидая, что тот обернется. Но он не пошевелился! Он все так же не обращал на Ричи никакого внимания, словно его там и не было. Словно он умер.

— Вьетнамский вонючий член! — выкрикнул Ричи.

Он потянулся к голове Шенга… только в следующее мгновение он понял, что его собственный лоб ритмично бодает деревянный пол.

Ричи распластался на полу и несколько минут лежал, не шевелясь. В глазах у него плясали черные точки, и он ничего не видел перед собой. Он оглядел толпу: красотки, танцоры, Эм-ти-ви на экранах, окутанных дымом, спиртное на столах. Над всем этим ему виделся, будто дурной сон, самый худший в его жизни, этот проклятый азиат, тот, кому не составило труда надрать ему задницу.

Ши-эр Жи-Шенг наклонился над лежащим на полу задирой и прошептал ему на ухо:

— Ты снова ошибся, дружок Ричард.

Длинным ногтем он провел по его щеке, оставив на ней глубокую царапину. Потекла кровь.

У Ричи снова все поплыло перед глазами, он видел только, как толпа расступилась перед Шенгом, как мужчины держались от него подальше. Парочки снова танцевали, и Ричи охватила дикая ненависть, но его враг исчез в толпе. Ему хотелось встать, позвать назад этого ублюдка и разорвать его на куски.

Конечно, он не осмелился.

Примерно через час кровь запеклась на голове у Ричи, толпа к тому времени разошлась. Ричи выпил последний, шестой по счету, стакан, как поднялся с пола Рассвет был не за горами, и единственный ночной клуб в Венеции закрывался. Этот клуб работал только одну неделю в году — во время праздников.

Ричи соскользнул с табурета, постоял несколько мгновений и, натягивая на ходу пальто, направился к двери.

На улице было холодно. Говорят, в Италии тепло всегда, но это все чушь собачья, ее придумали специально, чтобы привлекать туристов. Зимой в Венеции так же холодно, как в Нью-Йорке. Да еще и темно, хоть глаз выколи, а ведь скоро должно выйти солнце. Темно… как бы там ни было. Он ничего не видел, едва различал названия улочек, шел, с трудом переставляя ноги. На город опустился туман. Он клубился в темноте, окутывая редкие фонари, скрывая ближайшие углы и повороты.

— На самом-то деле это был не очень честный-честный поединок-поединок, — услышал он голос из тумана.

Казалось, он звучал ниоткуда и отовсюду одновременно.

— Разве мог болван вроде тебя-тебя отличить ян-линг-линг, который стоит между Тибет-бет и же-чуэн?

Ричи завертелся, глядя по сторонам, словно собака, гоняющаяся за своим хвостом. Он не прислушивался к словам, только к голосу. Особого ума у него никогда не было.

— Впрочем-впрочем, — послышался голос снова, — ты и не должен-жен был угадать-гадать правильно-льно.

И сырой туман заклубился около его головы.

Туман с зубами.

— В этом году здесь собрались все, — сказала Алекс.

В ее глазах Шенг заметил удивление.

— Дерьмо, я видела даже Генгиса, а он самый старый из всех, кого я встречала.

— Есть и постарше, — тихо проговорил Шенг, отворачиваясь от любовницы, чтобы она не заметила на его лице беспокойства.

— Я знаю, я же не ребенок.

— А я и не говорю, что ты ребенок. Я хотел только сказать, что здесь, в Венеции, сейчас есть и более старые представители нашего рода.

Шенг посмотрел на нее, он пытался скрыть свои чувства, но все равно она увидела, как сильно он обеспокоен.

Алекс подвинулась к нему поближе. Высокая, изящная обнаженная женщина с точеной фигурой успокаивала тощего стареющего азиата-коротышку — необычное зрелище. Впрочем, ни одному смертному не дано было увидеть то темное подземелье, в котором им было светло, как днем. Они лежали на мягком матрасе у каменной стены. За стеной нес свои воды канал. Им нечего было бояться сейчас, но близость воды заставляла их дрожать и мерзнуть сильнее, чем пронзительный ветер.

— Почему?.. — спросила Алекс в надежде, что у него есть ответ. — Почему в этом году приехали все?

— Из-за Карла.

— Карл был не настолько стар, они не могли все его знать!

— Нет, конечно, — сказал Шенг и наконец посмотрел на нее, высказав вслух то, что беспокоило обоих. — Они здесь, потому что они боятся, как и мы с тобой. Меня не удивит, если появится Аурелиус и, возможно, парочка — или даже полдюжины — тех, о ком мы никогда не слышали. Смерть фон Рейнмана, Барбаросса и Франко напугала всех.

— Ну, насчет Франко ясности нет, — возразила Алекс.

— Да, тут ты права.

Они снова замолчали, лежа рядом, они безмолвно оплакивали гибель своего отца, наставника и друга, Карла фон Рейнмана, чью смерть они видели мысленным взором, а убийц могли назвать без колебаний.

Наконец Шенг нарушил молчание.

— Какое сильное влияние оказал предатель Октавиан на Карла, это из-за него Карл думал, что сможет остаться в живых под прямыми лучами солнца.

— Но ведь он продержался некоторое время, — напомнила ему Алекс.

— Благодаря своей силе и возрасту, но ему следовало остаться в доме.

Шенг покачал головой.

— Оставшись, он бы просто погиб вместе с Уной, — печально сказала Александра — Какой смысл?

— Он все равно умер!

— Но хотя бы попытался спастись, — возразила Алекс.

— Чушь, — сердито заявил Шенг. — Он умер по глупости, потому что Октавиан заморочил ему голову болтовней про «моральный кодекс наших соплеменников» и прочей ерундой. Останься Карл в доме, у него, может’ быть, был бы шанс. Это Октавиан убедил его, что он сможет выжить на солнце. Проклятье! Нам следовало убить Питера еще тогда Прошло почти сто лет, а у нас все еще столько проблем по его милости.

— Питер тут ни при чем, и ты это прекрасно знаешь, — сказала Алекс раздраженно. — Свою ярость из-за смерти Карла ты переносишь на него. Если тебе так хочется обвинить кого-нибудь из наших, — заявила она, окончательно разозлившись, — вини Коди. Бьюсь об заклад, именно его предательство вновь привлекло к нам внимание Ватикана. Если бы не он, фон Рейнман был бы сегодня жив, и Барбаросса тоже.

Она заплакала. Шенг стер кроваво-красные слезы с ее щек, убрал волосы с лица и поцеловал в лоб. Алекс положила голову ему на грудь.

— Я впервые плачу с тех пор…

Она всхлипнула.

— С тех пор, как Карл дал мне эту жизнь. Не думала, что я могу плакать… не думала, что мы можем плакать.

— Я тоже, — задумчиво проговорил Шенг. — Слушай, я не знаю, жив ли еще Коди, но, если жив, поверь мне, мы его найдем и заставим ответить на парочку вопросов… и не только мы это сделаем. Однако сейчас нам нужно позаботиться о другом. Произошло уже несколько убийств. Не знаю, каким образом церковь находит нас. В эти дни нам надо постараться хорошенько развлечься, мы встретимся со старейшинами, посмотрим, кто сюда приехал Пусть все веселятся, развлекаются в свое удовольствие, а когда праздник Вторника подойдет к концу, соберем всех вместе. Нам нужно либо понадежнее спрятаться, либо начать войну. Впрочем, похоже, что прятаться бесполезно.

— Значит, война, — покачав головой, задумчиво произнесла Алекс. — Вот уж не думала, что доведется увидеть это. Трудно представить, что церковь готова пойти на такой риск. Знаешь, я вдруг поняла: мне хотелось бы, чтобы Питер был здесь. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь это скажу. Он был лучшим из нас. Он рожден принцем-воином. Кажется, он оставил прежнюю жизнь, но я сомневаюсь, что он в состоянии отказаться от своей крови и наследия так же легко, как отказался от клана.

— Ты права, — кивнул Шенг. — Несмотря на то что мне очень не хочется это признавать. Если Карл поверил ему не зря и в его словах есть хотя бы доля истины, он очень нужен нам.

— Он даже не связался с нами, когда умер Карл, — сказала Алекс.

— Ублюдок.