Долгий и непростой путь до Константинополя изрядно утомил Алесю — переезды, ночевки в незнакомых местах, разные люди из разных стран, гостеприимные и подозрительно косящиеся хмурыми взглядами, плавания на речных судах, вновь сухопутные переезды и морской путь на английском торговом судне… Но то, что она едет к любимому мужу, попавшему в беду, придавало пани Кмитич сил и решительности. Вот только сомнения терзали душу…

В Стамбуле Михал и Алеся оказались впервые. Город поразил их своей величиной и пестротой.

— Матка Боска! — удивлялась Алеся. — Тут людей, как в муравейнике!

Казалось, в Стамбуле проживало не менее миллиона человек разнообразных национальностей — словно рухнула Вавилонская башня и все ее строители скопились на улицах легендарного Царьграда. В городе обосновалось много ремесленников-сербов, а покорение османами Сирии и Египта привело к появлению здесь сирийских и египетских торговцев и мастеров. Дальнейший рост населения бывшей византийской столицы Константинополя был предопределен не только разрастающейся империей султанов, которые, похоже, уравнялись в размахах своего царства с империей Александра Македонского.

Сербы и валахи, грузины и абхазцы, персы и цыгане, евреи и албанцы… Здесь можно было встретить представителей практически всех народов Средиземноморья и Ближнего Востока. Еще более пестрой картину турецкой столицы делала колония европейцев: итальянцев, французов, голландцев и англичан, занимавшихся главным образом торговлей, врачебной или аптекарской практикой. В Стамбуле их обычно именовали «франками», объединяя под этим названием выходцев из разных стран Западной Европы.

Быстрый темп развития ремесел и торговли, а также активное строительство, требовавшее множества рабочих рук, привели к тому, что уже к середине XVI века в Стамбуле насчитывалось до полумиллиона жителей.

Большую часть населения составляли, конечно же, турки, чьи красные фески и разноцветные чалмы и колпаки мелькали повсюду. Но в Стамбуле появились и кварталы, заселенные выходцами из городов Малой Азии и даже названные по именам этих городов — Аксарай, Караман, Чаршамба. В короткий срок в столице Турции сложились и значительные группы православного населения, преимущественно греки и армяне. По приказу султана новым жителям предоставлялись дома, опустевшие после гибели или увода в рабство их прежних жителей. Новоселам предоставлялись различные льготы с целью поощрения занятий ремеслом или торговлей.

Греки составляли, пожалуй, самую многочисленную после турок диаспору столицы, что и не удивительно — Константинополь и был исконно греческим городом, пока сюда не нагрянули захватчики сельджуки.

Проезжая в открытой повозке греческий квартал, Михал и Алеся с приятным удивлением смотрели на знакомые маковки греческих православных храмов, что так непривычно смотрелось на фоне многочисленных минаретов и синагог. Поскольку православных церквей было около трех десятков и они были разбросаны по всему городу, кварталы с компактным греческим населением возникли постепенно в разных районах Стамбула и в его пригородах. Стамбульские греки, похоже, играли важную роль в торговле, рыболовстве и мореходстве, занимали прочные позиции в ремесленном производстве. Именно поэтому султан строго запрещал своим морским капитанам нападать на греческие корабли и хватать в рабство греков.

Третье место по нетурецкому населению Стамбула после армян принадлежало евреям. Вначале «сыны Давида» занимали десяток кварталов у морского Золотого Рога, а затем стали селиться и в ряде других районов старого города. Появились еврейские кварталы и на северном берегу Золотого Рога. Как и в Речи Посполитой, сыны израилевы играли здесь важную роль в торговле и в банковском деле…

— Что-то мне дурно, — слегка наклонилась к Ми-халу Алеся. Ее голова шла кругом от шумного и многоголосого города… Михал велел вознице остановиться напротив кофейни… Узнав, что они литвины, хозяин-грек жутко обрадовался и засуетился. На столе перед Михалом и Алесей тут же появились чашки ароматного кофе и стаканы чистой воды, виноградное вино и фрукты.

— Я такого столпотворения и смешения культур еще никогда не видела, — качала Алеся головой, потирая пальцами виски. Ее не привыкшие к такому многолюдию уши были сверх меры переполнены шумом, голосами сотен людей, криками верблюдов и ослов, громкими звуками дудок и барабанов, завываниями мулл…

— Да уж, турки не в пример царю веротерпимы, — отвечал Михал, вспоминая, как ему было трудно на переговорах с московитскими послами о чем-либо договориться, — будем надеяться, что султан такой же веротерпимый и уступчивый… Давай сходим в соседнюю церковь и помолимся перед визитом к султану?

Алеся согласно кивнула головой… Греческая церквушка напомнила ей ту маленькую униатскую церковь, в которой они с Кмитичем обвенчались уже в далеком 1656 году. Только здесь, в стамбульской греческой церкви, как и в костеле, стояли лавки, и прихожане, когда хотели, молились сидя.

— Очень кстати, — шепнула Алеся Михалу. Ее немного мутило…

В иное время визит такого знатного магната как Михал Радзивилл обрадовал бы султана. Но только не сейчас. Что ему сказать? Ведь Радзивилл явно приехал разузнать о судьбе Кмитича… И что мог ему ответить Мехмед?

Да, султан несколько раз предлагал Кмитичу почетную должность: заменить на посту Дорошенко, быть гетманом Подольской Руси. Но этот дерзновенный литвин всякий раз отказывался!

— Его нельзя заставить сделать это силой, — советовала султану Кютюр, — уговори. Только сам Кмитич может принять это решение, не под чьим-либо давлением…

Но как можно ему, великому и могучему султану, правителю огромной империи, унижаться перед каким-то русским князьком?! Как может он, великий султан, повторять более чем два раза свои предложения, которых с трепетом ожидают тысячи чиновников?!

— Ты, видно, сошел с ума! — гневно говорил султан Кмитичу в последний раз. — Тебе, наверное, в самом деле отбило мозги взрывом пороха! Ты разве не представляешь, кто тебе предлагает? Ты разве не представляешь, в какой стране ты находишься и с кем имеешь честь говорить?!

Кмитич кивнул, опустив голову, потом вновь посмотрел на султана, как-то с сожалением, и произнес:

— У нас был знаменитый новогрудский каштелян Василий Копоть, который сказал как-то, что существуют народы, поклоняющиеся верховной власти, как Богу, где граждане живут, тем не менее, подобно скотам и где напрасно было бы искать свободных людей и со свечкою в руке… Он говорил это в первую очередь о Московии, но, надо полагать, и об Османской Порте. Чем вы кичитесь, светлый султан? Тем, что наплодили рабов, которые лишь ждут момента, чтобы сплясать на вашем трупе, когда ваша империя рухнет точно так же, как рушатся все империи, как рухнули Рим и Византия, которую вы и разрушили, построив на обломках свою империю.

Мехмед лишь скрипнул зубами. Он решил твердо: «Сам приползет на брюхе и будет просить меня о том же, что я ему предлагал. Приползет! Я его заставлю! Или сгною в темнице!»

Мехмед решил бросить упрямого литвина в яму к осужденным на казнь узникам. Часто такой метод с непослушными чиновниками из покоренных народов срабатывал. «Сработает и сейчас», — думал султан.

— Кмитич видел жизнь при моем дворце, пусть сравнит ее с другой и скажет, что ему ближе! — усмехаясь, отвечал Кютюр Мехмед на замечание жены, что так поступать с человеком, который якобы в гостях, негоже. Султан не слушал никого, когда был зол, а Кмитич его здорово разозлил… «Или он будет служить мне, или вообще никому не будет служить», — думал Мехмед и на том решил стоять.

— Пойми, этот человек скорее примет смерть, чем решит изменить своей рыцарской чести, своему государству! — говорила Кютюр султану. — Не стоит его запугивать, он не испугается, лишь ожесточится. Уговорить нужно было…

Поздно. Терпение султана иссякло, и он просто швырнул Кмитича к смертникам.

— Пусть одумается…

* * *

В вонючей, темной и сырой яме смертников помимо Кмитича, которого, к удивлению оршанского князя, даже не заковали в колодки, сидели еще пять человек — все, кроме одного, русские: три казака, сбежавших с галеры во второй уже раз, молодой литвин Янка и его эфиопский друг Мустафа — тоже молодой парень с худым темно-лиловым телом. По-русски он не говорил и общался на турецком языке лишь с одним Янкой.

Янка и Мустафа также пробовали бежать дважды, за что их и решили предать в конце концов казни вместе с не единожды бежавшими казаками, старшим из которых был запорожец Самойло. Кажется, в обычной жизни лицом этого казака можно было пугать детей: крючковатый нос, шрам через левый глаз, злой взгляд из-под мохнатых бровей, щербатый рот, на рваном ухе большое кольцо, длинные темные усы и чуб, вечно ниспадавший на правый глаз… Ну, вылитая Баба Яга или Кощей! Впрочем, лицо Самойло вполне соответствовало окружающей обстановке и ни у кого не вызывало ровным счетом никакой неприязни. Даже наоборот, ибо этот с лицом убийцы русин был большой весельчак и вовсе не злобный, даже очень внимательный к посторонним людям человек. Он без умолку болтал, стараясь хоть как-то приободрить закованных в деревянные колодки сокамерников, если яму с отвесными каменными стенами можно было назвать камерой. Правда, веселыми были далеко не все истории Самойло. Рассказав что-то смешное и сам же над этим посмеявшись, Самойло принялся расписывать их будущую казнь.

— Нас казнят, конечно, позорно, — рассказывал Самойло так, словно речь шла о завтрашнем обеде, — будут по городу в бочке с нечистотами возить. И вот ты в такой бочке должен сидеть и стараться не показывать головы, ибо ее тут же срежет острым ятаганом палач. И в конце концов, браты мои любые, ты либо захлебываешься дерьмом, либо тебе сносят башку. Др-р! Неприятно, правда?

— А может, и не так казнят? — спрашивал его Кмитич. — Почем знаешь, что именно так?

— А вас, пан, похоже, вообще не казнят, — отвечал Кмитичу Самойло.

— Это почему же?

— Так видно, что человек вы благородный и важный. Вон, колодок на вас нет! Вас для, так сказать, страху одного сюда, видимо, посадили. А вот зачем это сделали, то, может, вы нам сами расскажете?

Кмитич вздохнул, не видя смысла что-то скрывать от этих обреченных людей.

— Отказался я служить султану, — сказал Кмитич, — хотел он меня каким-то начальником сделать в Руси, в той части, что завоевал. Я отказался. Не затем кровь проливал.

— Вы дурак, пан мой ясновельможный, — подытожил Самойло, усмехнувшись своим щербатым ртом, — согласились бы, а потом на пяту и ищи-свищи!

— Соглашаться? — переспросил Кмитич, абсолютно не обижаясь. — Это есть позор для шляхтича. Надо мной в Литве даже куры бы смеялись: пошел служкой к султану!

— Но вы бы утекли! — гнул свою линию Самойло.

— Черт его знает! — сплюнул в сердцах Кмитич. — Может ты, Самойло, и прав, но сказать «да» султану — это все равно что оскорбление снести при всех.

— Ваше глупое благородство погубит вас, — учил уму-разуму Кмитича Самойло, — нужно быть умней и изворотливей.

— Что же ты, Самойло, сам под меч палача голову подсунул, если такой умный? — заступился за Кмитича Янка.

— Не повезло, — хрипло рассмеялся запорожец, — не получилось, холера меня подери! Ну да ничего! Я и из бочки выскочу и утеку!

Все засмеялись. Один казак при том закашлялся… В яме было сыро… Кормили раз в день какой-то невкусной баландой, видимо, только затем, чтобы заключенные дотянули до дня назначенной казни.

* * *

Разговор Михала и Алеси с султаном затягивался. Начиналось, впрочем, все достаточно благоприятно: султан с утра тепло принял гостей, Михал вручил ему дары: декоративное оружие, вазы из серебра, нарядные слуцкие пояса уникальной вышивки… Султан угощал дорогих гостей турецкими сладостями, поил чаем и вином, одарил кафтанами из парчи и шелка… Но постоянно уходил от разговора про Кмитича. Разговор и не начинался вовсе. Не мог начаться, ибо султан тут же предложил гостям осмотреть его гордость — Голубую мечеть. Сам он туда, впрочем, не пошел, поэтому Михалу и Алесе ничего не оставалось как только осматривать эту в самом деле удивительную достопримечательность, прокручивая будущий разговор лишь в уме.

Мечеть была выполнена в двух стилях: классическом османском и византийском. Как рассказывал переводчик, ее строили семь лет. Материалами для строительства служили камень и мрамор. В качестве украшений использовали множество белых и голубых керамических изразцов ручной работы, поэтому мечеть и получила название Голубой. Узоры, которыми была украшена мечеть, изображали лилии, тюльпаны, розы и гвоздики.

— Обрати внимание, людей им запрещено изображать, — сказал Михал Алесе. Та завороженно смотрела вокруг.

— Неужели они все это построили? — спрашивала удивленная красотой женщина. — Ведь на такое способна лишь богатая и очень талантливая культура! Так неужели нынешний султан с его армией, нападающий на наши земли, и есть часть этой удивительной богатой культуры, а, Михал?

Радзивилл лишь пожал плечами:

— Может, так, а может, и не так. Поймите, пани, одни люди строят такие вот великолепные храмы, пишут книги, сочиняют поэмы, открывают ранее неведомые земли, строят новые корабли, а другие люди воюют. И те, кто воюет, как волк, вкусивший крови, будут и дальше воевать. Порой даже без всякого смысла.

— Но вот тебе, вкусившему крови на войне, разве хочется воевать и дальше? — два темно-карих глаза смотрели на Михала почти с ужасом. — Разве хочется воевать Самулю?!

— Мы не вкусили крови, любая моя Алеся, — улыбнулся Михал, — мы травились ею, мы ничего не захватывали, мы лишь глотали порох, защищая свою страну. А это — защищаться и нападать — все же разные войны…

Михала и Алесю более всего поразила молитвенная ниша Голубой мечети — михраб, — вырезанная из мрамора. На мрамор был помещен черный камень, который привезли аж из Мексики. Вблизи михраба располагался минбар — место, где имам читал проповеди. Был в мечети и особенный вход, расположенный в западной части строения. Над этим входом висела цепь.

— Вход предназначается только для султана, который въезжает на лошади во двор мечети, — объяснял гостям турок.

— Но цепь висит низковато для всадника, — обратил внимание Михал.

— Так, — улыбался турок, — султан вынужден наклоняться. Это действие означает ничтожность султана перед Аллахом.

— Ну, хорошо, хоть в чем-то он свою ничтожность ощущает, — усмехнулся Михал, тихо сказав это на ухо Алесе…

Вернувшись во дворец, Несвижский князь убедительно попросил султана начать переговоры по поводу плененного князя Кмитича. Из-за того, что турки делали вид, будто никакого Кмитича у них нет, Михал начал уже нервничать. Переговоры перенесли на следующее утро…

Утром, едва встретившись с султаном, Михал уже спросил напрямую:

— Светлый султан, мы приехали ради моего родственника и мужа панны Александры, приехали за полковником Кмитичем, который у вас вроде как не то в гостях, не то в плену…

— Кмитич не в плену, — отвечал султан.

— Так значит, мы сможем с ним поговорить? Увидеть его? — напряженно смотрел на Мехмеда Михал, понимая, что султан что-то хитрит.

— Поймите, — стал перебирать в руках четки Мехмед, с явно озадаченным видом, но уже знавший, как лучше обмануть этих литвинов, — я не ограничиваю в передвижениях пана Кмитича. Согласившись сотрудничать со мной, пан Кмитич уже получил от меня кое-какие задания по государственной службе и сейчас отбыл в Измир. Когда приедет, я затрудняюсь в точности сказать. Может, через пять-шесть дней, а может, и через две недели. Может, и через месяц. Один Аллах ведает! Все зависит от дороги, от дел, от быстроты их исполнения и воли Аллаха…

В это время двери открылись и в зал зашла женщина в чадре и в желтых шароварах до колен. В руках она несла поднос с двумя пиалами. Женщина что-то по-турецки быстро сказала султану.

— Моя жена Кютюр хочет угостить вас своим шербетом, — улыбнулся султан, — она, должен вам сказать, искусно готовит. Угощайтесь.

Женщина присела, поставив перед гостями поднос с пиалами. Алеся взглянула в лицо женщины. На Алесю смотрела пара голубых глаз. «На нашу похожа», — подумала пани Биллевич-Кмитич и тут же услышала:

— Отведайте, кали ласка!

«Да она по-нашему говорит!» — удивилась Алеся. При всем ей показалось, что жена султана не просто предлагала испить ее шербета, но приказывала. И, словно подчиняясь этому приказу, Алеся тут же осушила пиалу. Напиток был приятным, слегка сладким, освежающим… Алеся поставила было пустую пиалу обратно, но ее взгляд упал на странную вещь: на дне пиалы белыми буквами была выцарапана на литовско-русском языке ясная фраза: «Кмiцiч уцек».

Алеся хотела вновь посмотреть на женщину, но той в комнате уже не было. Алеся оглянулась на Михала. Наверное, ее лицо выражало целую бурю страстей, ибо Михал удивленно взглянул на нее, не допив, поставив свою пиалу обратно на поднос.

— С тобой все в порядке? — спросил Михал.

— Так, — кивнула Алеся. Она часто заморгала, но тут же мило улыбнулась султану. Тот улыбнулся ей в ответ, думая: «А красивая жена у этого подлеца Кмитича! Глаза как маслины, волосы как кофе! Кожа бела, как фарфор… Ну почти турчанка, только красивее…»

— Ваше величество, — слегка дрожащим голосом проговорила Алеся, обращаясь к Мехмеду, — так если мой муж уехал, то стоит ли нам сидеть здесь и ждать его неизвестно сколько? Может быть, мы вернемся домой, ведь у меня дети остались одни. А потом, когда мой муж вернется, скажите, чтобы он все подробно изложил в письме и объяснил, что мне делать дальше.

Султан жутко обрадовался. Он и сам не знал, как бы сделать так, чтобы эти нежданные и ненужные ему гости побыстрей исчезли, а тут они сами засобирались в обратную дорогу! Такой поворот событий явно его устраивал. Султан даже подобрел от неожиданной и счастливой для себя развязки:

— Конечно! Так будет лучше! — его лицо засветилось лучезарной улыбкой. — Но вы погостите хотя бы два-три дня! Осмотрите наше чудо, Голубую мечеть, еще раз! Посмотрите и другие творения наших мастеров. Думаю, что за такой короткий срок Кмитич, конечно же, не вернется, но вдруг! На все воля Аллаха!..

Михал был в шоке, но решил не перечить Алесе. Когда они уже покинули хоромы султана, он лишь спросил:

— Пани Алеся, да вы, верно, с ума сошли! Вот так просто с пустыми руками уезжать?! Ни о чем не договорившись?

— Кмитича в самом деле нет в Стамбуле, — шепотом сказала Алеся, а потом добавила на латыни:

— Он сбежал, и я это знаю…

* * *

Пока во дворце султана ночевали Михал и Алеся, странный сон приснился Кмитичу, сидящему в зловонной яме. Во сне он вновь шел в знакомом черном лесу в поисках папарать-кветки, но… из-за дерева вдруг вышла его Алеся, улыбаясь ему.

— Ты откуда? — радостно спрашивал Кмитич. — Ты же в Россиенах! Далеко!

— Нет, я рядом, стоит только руку протянуть, — улыбалась Алеся, но тут из-за другого дерева появлялась… Елена. Елена Белова. Она также улыбалась, держа в руке страшный нож с пилообразным лезвием.

— Лена, и ты здесь? — удивленно поворачивался к ней Кмитич.

— Так, и я еще ближе, чем она, — усмехнулась Багрова-Белова..

Кмитич проснулся в холодном поту.

— Во же черт! — он перекрестился. И что за сон?

— Эй, Янка, ты спишь? — позвал Кмитич земляка.

— Ну, чего? — отозвался Янка из темноты.

— Сегодня случайно не пятница?

— А который час?

— А Бог его ведает. Ночь.

— Значит, уже пятница. Не все ли равно?

— Нет, не все, — вздохнул Кмитич и вновь перекрестился.

И вдруг сверху, у крышки, накрывающей яму, кто-то закопошился. Похоже, открывали замок. Вот крышка загрохотала, задвигалась и открылась. Сверху в яму упал свет от горящего факела.

— Что-то рановато? — проворчал Самойло, просыпаясь.

Кмитич смотрел вверх. Там, на краю ямы, с факелом в руках сидела на корточках женщина.

— Вот же чудно! — усмехнулся Самойло. — Лица закрывают, а ноги нет!

Рыжее пламя факела освещало и чадру, закрывавшую лицо женщины, и ее голые до колен ноги.

— Здесь ли пан Кмитич? — спросила женщина на русском. Почти без акцента.

— Так! Тут ваш пан! — ответил за Кмитича Самойло. Тут же вниз упала веревка, с завязанными в узлы палками — почти веревочная лестница.

— Поднимайтесь, пан Кмитич! Быстро! — женщина говорила чисто на литвинском диалекте русского языка, но все-таки с едва заметным турецким акцентом. Все это показалось Кмитичу более чем странным и удивительным. Да и голос показался ему знакомым… Что, султан передумал? Нет, тут что-то было не так.

— Куда? — спросил Кмитич, не вставая с земли.

— Быстрее, пан Кмитич. Вам надо бежать из города этой же ночью! — женщина явно волновалась.

— Вы предлагаете мне бежать?

— Так, пан, а то ваше дело плохо. Или служба султану, или голову долой! — голос звучал явно знакомо. Хотя как он мог раньше слышать этот голос турчанки, пусть и хорошо говорившей на литвинско-русинском языке?

— А баба-то, похоже, наша! — прошептал кто-то из казаков.

— Но я один никуда не пойду, — возразил Кмитич, — если и бежать, то вместе с моими товарищами. Это решено!

Голова и голени женщины на мгновение исчезли. Затем она вновь появилась, и вниз полетел клинок с пиловидным лезвием. Кмитич схватил этот не то кухонный для раздела мяса, не то боевой тесак, с секунду с удивлением смотрел, вспоминая сон, и тут же принялся быстро разрубать и резать колодки своих сокамерников. Колодки поддавались быстро — дерево отсырело и было мягким. Казаки и Янка с Мустафой, явно пораженные неожиданной развязкой, тем не менее, лишних вопросов не задавали. Даже болтливый Самойло умолк, но быстро освобождался от колодок и помогал освободиться другим… Все быстро, без лишних слов стали подниматься вверх по веревке. Ослабшего Мустафу Кмитич тащил на своем плече — несчастный парень так ослаб, что едва мог держаться за веревку. Его тощее тело показалось Кмитичу легким как пух… Они выбрались из ямы. Здесь наверху находилась женщина и какой-то молодой мужчина, судя по женственной внешности — евнух. Никакой охраны, вообще никого! Кмитича сие немало удивило.

— Вы кто? — спросил он женщину. — Я вас раньше знал? Кажется, знал!

— Так, Самуль, знал, — женщина скинула чадру… Кмитич вздрогнул… Это была Елена! Ее не просто было узнать, но Кмитич узнал бы ее из миллиона лиц! Она явно изменилась, стала вроде бы и красивей, и даже, кажется, моложе, и какой-то вообще немножко другой, более холодной, с другим взглядом, с иными жестами…

— Боже, — Кмитич схватил ее за плечи, — я же искал тебя не один год! И нашел… Здесь! Как так? Ты в турецком плену?

— Я не в плену, Самуль, — грустно улыбнулась Елена, — уже не в плену. Я… я любимая жена нашего султана, мать будущего султана Порты.

Кмитич не мог в эти слова поверить. Он пожирал глазами знакомое, но уже далекое лицо любимой некогда Елены.

— Но как? Как, Елена?

— Меня раненой без сознания и с полной потерей памяти захватили татары в какой-то деревне. Память не возвращалась ко мне долго. Я даже не помнила своего имени. Помнила лишь твое, Самуль. Цепляясь за тебя и за воспоминания о тебе, я постепенно кусок за куском восстановила всю память…

Елена тревожно оглянулась.

— Вам надо бежать немедля, — приказным тоном сказала она, — тебя, если не согласишься на предложение султана, точно убьют. А ты ведь не согласишься. Сейчас предоставляется единственный шанс сбежать. Мне с трудом, но удалось отослать охрану и нанять лодку. Вас хватятся только к пяти или шести часам утра. К этому времени вы должны быть уже далеко, в Мраморном море. Лодка внизу у канала. Саид вас проведет. Быстро! Да сохранит тебя… — Елена хотела сказать «Аллах», но произнесла:

— Господь…

Кмитич поцеловал ее в губы, поцеловал в последний и в первый раз после почти десяти лет разлуки. Он даже ощутил, как ее тело в его ладонях ослабло, словно растаяв, словно Елена собиралась отдаться его телу всецело. По ее плечам — и Кмитич это почувствовал своими пальцами — пробежала легкая дрожь… Елена вздохнула, закрыв глаза, припав лицом к его плечу. Сейчас это была та же самая Елена, та же самая, что и тогда, в 1662-м, когда они среди ржи и васильков любили друг друга прямо посреди поля, посреди лета, посреди войны, посреди всей вселенной… Та же самая, что и летом 1654-го, когда они вот точно так же стояли, испуганно прижавшись друг к другу во время солнечного затмения в Смоленске… Смоленск… Первые ощущения от прикосновения Елены к его телу… Кмитич словно вновь оказался там, на мурах древнего города, обнимая крепкими руками семнадцатилетнюю девушку, жрицу любви, будущую командира отряда повстанцев, будущую жену турецкого султана…

— Все! — Елена тут же оттолкнулась от Кмитича руками. — Время, Самуль, время. Беги!..

Саид вел беглецов какими-то узкими переходами, лестницами, то вверх, то вниз, словно в лабиринте. Наконец-то они выскочили к причалу. В свете луны на воде качалась длинная лодка с двумя веслами. Они впрыгнули в нее, поблагодарили Саида и оттолкнулись от берега… Странно, но охрана, иногда мелькавшая у воды, почему-то никак не реагировала на беглецов, либо принимая их за своих, либо… «Елены работа. Может, заворожила нас?» — думал Кмитич, вспоминая, как ведьмой называли Елену литвинские партизаны… В голове оршанского полковника стоял вихрь от неожиданной встречи. Елена… Главная жена султана… Что-то невероятное и невообразимое… Может, это все показалось?..

При выходе из бухты их ожидала неприятность — бухта была перегорожена цепью, из-за которой даже лодка не смогла бы проплыть дальше. Видимо, и Елена не учла этот нюанс.

— Холера! — выругался Самойло. — Давайте дальше вплавь!

— Нет, — тут же сообразил Кмитич, — перебегайте все на корму!

Повторять два раза не пришлось. Как раз в это время появилась лодка, полная вооруженных турок. Они что-то кричали и размахивали поблескивающими в лунном свете ятаганами.

— Хутко! Хутенько, хлопцы! — стал торопить Кмитич. Казаки перебрались на корму, лодка встала на дыбы, словно встревоженный конь, и нависла над цепью.

— Мустафа, греби! — приказал Кмитич, — А все быстро на нос!

Беглецы перебрались в голову лодки, и вот она уже уткнулась носом в воду, поднимая корму. Таким простым, пусть и хитрым способом лодка «перепрыгнула» через цепь.

Кмитич и самый здоровенный рыжий казак схватили весла и стали бешено грести. Лодка словно на крыльях заскользила по воде Босфора. Ночь была тиха, и лишь крики преследовавших турок нарушали ее покой. Однако турки в спешке не то забыли про цепь, не то вообще не знали про нее, и их лодка, налетев на заграждение, перевернулась, а сами османы вместе со своими острыми ятаганами посыпались в воду…