14 августа на окраинах Каменца появились первые турецкие отряды. Об этом стало известно, когда в город в течение дня прибыли две потрепанные в боях с передовыми частями турок посполитых хоругви. Они и рассказали Потоцкому, что после переправы через Днестр турецкая армия пошла на Каменец-Подольский широким фронтом в пятнадцать верст, сначала от Руды до Ходоровец, далее, обходя Каменец с запада, на Орынин, не давая возможности новым подразделениям прийти на помощь городу. Так, султан стал под Каменцем в то время, когда в город еще не успели доставить закупленные Собесским боеприпасы… Кольцо блокады сомкнулось. Теперь Каменец и его защитники могли рассчитывать только на самих себя и тех, кто успел проскользнуть в город.

И почти сразу, как только за последними прибывшими хоругвиями подняли мост и захлопнули ворота, у стен появилась пестрая турецкая конница числом в тысячу расфуфыренных смуглых всадников в ослепительно белых чалмах. Защитники припали к зубцам стен Старого замка, рассматривая это блистающее серебром и золотом доспехов и пестрых одежд улюлюкающее войско — египетскую султанскую гвардию мамлюков. Всадники ярко разукрашенным табуном скакали вдоль берега серебристой Смотричи, поднимая облака пыли, потрясая в воздухе своими дротиками, выкрикивая по-арабски всяческую хулу на христианские святыни.

— А ну, огня! — скомандовал Потоцкий, и канониры запалили фитили, рявкнули пушки. Ядра долетели до краев этой пестрой кавалерии, и несколько всадников срубило чугунными снарядами. Вся орда резко качнулась в сторону от стен города. Теперь ядра ложились уже не так точно.

Рядом с Потоцким, перегнувшись через стену, стояли Кмитич, Володыевский и лучник Мушальский с неизменным луком через плечо. Мушальский понимал турецкий язык и даже чуть-чуть арабский — несколько лет провел в султанской неволе.

— Вот же басурманская холера! Нашу Божью Матерь и Христа ругают своими погаными языками! — процедил Мушальский.

— Может, вылазку сделать да вдарить по ним гусарами да драгунами? Тут же делать особо нечего! — повернулся Кмитич к бурым усам Потоцкого. Лицо старосты покраснело от злости. Он едва сдерживался, чтобы самому с саблей в руке не прыгнуть вниз со стены и ринуться на этих наглецов.

— Разрешаю! Кто охотник? — резко развернулся Потоцкий.

Вызвались все, кто стоял на стене.

Кмитич даже не успел облачиться в гусарские латы, впрыгнул в седло как был — в шведском мундире, в последний момент лишь надев на голову гусарский шлем. Мушальский с двадцатью драгунами выскочил по опущенному мосту первым. Пушки, до сих пор не дававшие египетской гвардии приблизиться к стенам, враз смолкли, чтобы не задеть своих.

Египтяне нестройной лавой рысью не спеша пошли навстречу. Драгуны скакали линией, сохраняя строй. Вслед выскочили гусары. Кмитич сидел в седле и молодецки свистел, подбадривая кавалеристов:

— Давай, хлопцы! Покажем этим нехристям, что есть лучшая христианская конница!

Драгуны притормозили, дали рваный залп из пистолетов. Султанские всадники первого ряда начали вываливаться из седел, кто-то падал вместе с не менее нарядным, чем седок, конем… Второй залп — и драгуны расступились, давая гусарам место для атаки. В цветастом табуне египтян поднялся страшный гомон: не то переполошились, не то подбадривали друг друга криками. Кмитич скакал первым. Он мастерски увернулся от брошенного дротика, свесившись с горячего коня на правый бок. В этом висячем положении, удерживаясь лишь левой рукой и ногой, полоснул карабелой египтянина в бордовой куфье и блестящих на солнце доспехах. На фоне белоснежной чалмы лицо араба казалось почти черным. Удар пришелся прямо в незащищенный бок мамлюка. Тот коротко вскрикнул и, взмахнув в воздухе руками, упал с коня. Нога в ярком зеленом сапоге с острым носком застряла в стремени, волоча поверженного всадника по пыльной подольской земле. Этот мини-поединок воодушевил гусар. Они громкими голосами приветствовали успех полковника. Со стены также раздались радостные возгласы. А Кмитич уже сел в седло, оглянулся по сторонам, направил коня к очередному мамлюку и срубил его первым же ударом. Как сноп, египтянин рухнул с коня на землю… С пиками наперевес панцирные кавалеристы обрушились на египетскую гвардию, которая уже частично разворачивалась для бегства. Крики людей и ржанье коней затопили всю долину, все вокруг затянуло пылью из-под сотен копыт…

Бой оказался коротким. Видя, что враг уходит, гусары выхватывали седельные пистолеты и стреляли вослед. Мушальский напоследок достал кого-то стрелой, улыбаясь и говоря:

— Уже второй!

— Убирайтесь! Передайте султану, чтобы намаз побыстрее совершал да тикал отсюда! — кричал невесть как оказавшийся здесь Вяселка. Сабля в руке этого лихача была обагрена вражеской кровью…

— А канонир швед наш каков! — завистливо говорили те, кто не знал, что Свенссон вовсе и не Свенссон. — Не всякий шляхтич так сможет!

Вяселка лишь захохотал, закрутив головой, мол, эх, если бы вы знали!.. Однако пуще всех отличился в вылазке все же Юрий Володыевский. Этот доблестный подольский русин срубил троих арабов, причем срубил легко, на всем скаку, играючи. Одному мамелюку маленький рыцарь снес голову, и та, обмотанная белой чалмой, словно кочан капусты, покатилась по траве…

Впрочем, и у русин были потери: одного драгуна поразили дротиком в грудь, кому-то из гусар отрубило саблей руку, а третий, тоже гусар, сам упал с оступившегося коня и был затоптан арабскими копытами. Но у египтян потери были куда как ощутимей: человек полсотни, не меньше, было порублено и застрелено. Еще троих приволокли за шиворот в плен. Также вели под уздцы несколько арабских скакунов с позолоченной сбруей и пестрыми седлами. Но Потоцкий, в отличие от Мушальского и Кмитича с Володыевским, не выглядел счастливым.

— Это все обезьяны размалеванные! — махнул он рукой. — Скоро настоящие турки подтянутся.

Под вечер все военачальники собрались в католическом соборе, чтобы помолиться перед предстоящим боем. Атмосфера в соборе потрясла Кмитича и Михала и торжественностью, и воодушевлением, и трагизмом одновременно. Женщины плакали, стоя на коленях у скамьи, а пан Потоцкий, припав на колено перед алтарем, молился громким и четким голосом:

— Даю обет, клянусь перед Богом и присягаю: как Отец наш, Матерь Божья и Сын Божий Иисус помогали мне, так и я до последнего вздоха крест Святой защищать буду. Превращу Каменец в сторожевую башню всего христианского мира в борьбе с басурманскими захватчиками. Поскольку командование крепостью мне вверено, я, доколе жив буду, силу антихристов в город не впущу. Помоги мне в том Бог и Матерь Божья. Аминь!

— Клянемся положить свои головы рядом с твоей, пан староста, но город защитить! Аминь! — вторил Потоцкому

Юрий Володыевский, выхватывая саблю и поднимая ее над головой.

— Клянемся! — хором произносили шляхтичи, с шумом обнажая свои клинки, и Кмитич — вместе со всеми.

Ксендз подходил к каждому и опускал дароносицу, давая приложиться к ней сперва Потоцкому, а после и остальным.

— Все клянемся! Не сдадим крепость! Разобьем турок! — шумели офицеры… Рядом с Кмитичем полушепотом то по-латински, то по-польски молилась Мальгожата, сцепив пальцы под гладким розовым подбородком, то и дело осеняя себя крестом… Кмитич оглянулся. Низко склонив голову и сцепив руки на груди, молился на коленях о чем-то своем, не присоединяясь к хору голосов, знакомый австрийский канонир в поношенном плаще. Шляпа канонира лежала у его правого ботфорта… «Спаси его и сохрани, Матерь Божья» — подумал, глядя на австрийца Кмитич, не понимая, почему же так защемило его сердце при виде этого незнакомого наемника…

Ночью в городе объявился перебежчик, некий словак, сбежавший от турок.

— Более всего турки боятся подкрепления от Собесского в виде Радзивилла и полковника Кмитича, — рассказал перебежчик.

Потоцкий подозвал к себе Михала и сказал серьезно:

— Теперь только не проболтайтесь, пан Михал, что вы уже здесь. Кноринг — и баста! Свенссон — и все дела!

— Все ясно, пан староста. Нет нужды повторять, — кивал Михал.