Победа под Нарвой опьянила Карла, и первое время, как и опасался Микола Кмитич, он намеревался закрепить ее, вторгнувшись в Московию, захватив саму Москву Кое-кто из советников короля также утверждал, что теперь можно без труда захватить Кремль, низложить Петра, посадить на царство Софью или сына Петра царевича Алексея и подписать новый мирный договор, по которому шведской балтийской империи отойдут новые территории финно-угров… Карл, кажется, загорелся этой идеей. Однако приближенный к Карлу генерал Магнус Стенбок такой шапкозакидательской стратегии не разделял. Он жаловался всем подряд, включая Миколу:
— Образумьте Его величество короля! Конечно, разгром армии Московии — дело нужное и полезное. Но… король же ни о чем больше не думает, как только о войне! Король уж больше не слушает чужих советов, он принимает такой вид, как будто сам Господь внушает ему, что он должен делать… Думаю, что если у него останется только 800 человек, то он и с ними вторгнется в Московию, а там много солдат, и царь Петр обучает их по европейской войсковой науке. Это надо учитывать!
Тем временем в ставке Петра было уже не до войны, уже не до новых завоеваний. Там царила паника. К Карлу приходили письма с предложениями о мире, с уступкой Дерпта и выплатой денежной компенсации за Нарву… Но Карл приказал возвращать все эти письма обратно нераспечатанными.
— Мир будет заключен только в поверженной Москве, — говорил юный король.
— Наверное, именно так молодой Александр Великий Македонский захватил весь мир, — говорил министру Пиперу Аксель Гердт, умиленно взирающий на Карла…
Несмотря на одержанную блестящую победу, холод и отсутствие провианта, Карл не спешил отпускать армию на зимние квартиры. Все готовились весело встретить Рождество — главный праздник в лютеранской Швеции. Днем 24-го декабря Кмитич еще собирался отпраздновать Каляды со знакомыми лявонами по-литвински, но подошел генерал Магнус Стенбок и дружески пригласил Миколу на Рождество к королю:
— Его величество лично вас приглашает на наш Юльбурд — это такой Рождественский шведский стол!
— Хорошо, я приду, — согласился Кмитич, полагая, что проведет достаточно скучные Каляды, где все запланировано, где кроме этого самого Юльбурда будут унылые молитвы и заздравные тосты за молчаливым столом… Но он ошибся. В старинном Нарвском замке, где остановился Карл, царила почти сельская атмосфера праздника с играющими веселую музыку музыкантами на галерее. Шведы готовили свой Юльбурд с небывалым южным темпераментом, споря и ругаясь из-за того, каким должен быть губброд — салат из яиц и анчоусов, каковым должен быть традиционный окорок, что подавать на стол из пива и водки, как правильно запекать рыбу… В просторном зале замка туда-сюда сновали повара и прислуга с подносами, хотя стол уже ломился яствами, а рядом с ним возвышалась необычно пышная, почти правильной пирамидальной формы, ярко-зеленая елка в рост человека, украшенная зажженными свечами и Вифлеемской звездой на макушке…
— Никлас! Душа моя! — с распростертыми объятиями к Миколе бросился Адам Левенгаупт, знакомый еще по Вене датский немец, с явно оправдывающим его фамилию — львиная голова — огромным рыжим париком. Вместе с этим бравым офицером, в 1683 году таким же молодым, как и Кмитич, вставшим под знамена Речи Посполитой с другими наемниками — шведами и немцами, Микола сражался против нашествия турок, а теперь вот и против московитов.
— Рад вас видеть, Адам! — обнял крепкие плечи худощавого Левенгаупта Микола. — И вы здесь?
— Только что приехал из Дерпта! Браво! Как лихо вы разделались с этими гуннами здесь, под Нарвой!
Перед глазами Миколы сразу же всплыл солдат с зажатой в руке листовкой. Гунны… То был простой русский человек, вероятно, новгородец, а может, и псковитянин… Ему не хотелось войны, он хотел сдаться, но не успел, ждал, когда же подпишут капитуляцию его немецкие командиры. Немецким офицерам Петра, наверное, казалось, что они честно исполняют свой долг, но на самом деле помогли московскому царю загубить тысячи и тысячи жизней… Сколько именно? Этого не знали ни они сами, не знал и царь, для которого люди — всего лишь шахматные пешки в собственной игре… Миколе стало плохо от этих мыслей, даже слезы навернулись на глаза — сколько людей не встретят это Рождество! И все из-за какого-то алчного Паткуля, ненасытного царя и жадного захватившего польский трон саксонского курфюрста, кому вдруг стало тесно в собственном государстве, захотелось хапнуть побольше да пожирней…
— Э! Да ты, брат, вижу, расстроен! — удивленно округлились глаза Левенгаупта. — Что случилось, мой добрый друг?
— Столько напрасных смертей, Адам… — сдавленно произнес Микола. — Какая нелепая человеческая мясорубка! Ради чего погибли эти русские и финские солдаты, там, у стен города? Чего добился царь?
— Ну-ну! — похлопал по плечу оршанца немец. — Это война, господин «чтобы всем было хорошо»! Ничего не поделаешь! И не мы ее начинали. Мы обороняемся и бьем захватчиков. Как под Веной. Но там отличились ваши гусары, а здесь, как я понял, гренадеры Карла…
Тут же был и Жигимонт Врангель. Он важно разгуливал меж снующих людей с подносами, осматривая стены с картинами батальных сцен и портретами шведских королей. Но подойти к Жигимонту Микола не успел. Он невольно залюбовался необычно пушистой и зеленой рождественской елкой. В памяти всплыли теплые домашние сочельники с отцом и матерью, с братом Янушем и сестрой Яниной, которая всегда любила и баловала младшего братца, присматривая за ним, как заботливая мать…
— Это кунгсгран…
Микола вздрогнул. Как-то незаметно подошел шведский король.
— Кунгсгран — это такая норвежская пихта, не обсыпается до трех недель и хорошо пахнет. Мне привезли ее специально из Норвегии, — похвастался Карл, словно мальчишка новой игрушкой. Его чуть конопатое лицо в этот момент и в самом деле было обычным лицом довольного рождественским подарком мальчишки… «Боже, он же в самом деле еще почти ребенок, а воюет, слушает не песни, а свист пуль, видит не раскрашенные книжки, а кровь на земле!» — подумал Микола, вспоминая, как месяц назад этот хлопчик с саблей в руке бесстрашно бросался на стреляющие вагенбурги московских гвардейцев…
Оршанский князь поклонился королю:
— Я и гляжу, Ваше величество, что елка чуть необычная, очень пышная, — улыбнулся он, — красивая ель, то есть пихта.
— У вас в Польше ставят елки на Рождество? — полюбопытствовал король, называя Польшей, похоже, всю Речь Посполитую.
— Не знаю, как именно в Польше, — ответил Микола, — а наши литвинские протестанты елки ставят уже давно. Ну а остальные — католики да православные — вначале все чаще просто украшали дома еловыми лапками, а теперь тоже начинают помаленьку перенимать нашу традицию. Впрочем, в разных городах по-разному. В Менске, например, все елки украшают, а вот в Полоцке далеко не все. Это ведь вы в Швеции все лютеране, а поляки в Польше — почти все католики. В Литве католиков, протестантов и православных примерно одинаково. В годы молодости моего отца протестантов было вдвое, а то и втрое больше католиков и православных, вот они и зародили традицию с елками. Но теперь иезуиты свое дело сделали, католический приход вновь увеличился…
— Хм, отчего же?
— Ну, после ухода из Польши вашего короля Карла Густава поляки отыгрались на наших протестантах. Ариан вообще изгнали из Польши. Так что елки ставят, но в разных местах по-разному. Мы — ставим каждый год.
— Да, — вполне довольно улыбнулся Карл, также явно любуясь огоньками свечей на норвежской пихте, — и за эту хорошую традицию спасибо нашему Мартину Лютеру. Ну… Прошу к столу, полковник!
— Я уже полковник? — удивился Микола.
— Уже да! — резко смутился Карл. — Я вопреки традиции выдал вам маленькую тайну заранее. Эту новость должен будет принести вам Томтене.
— Извините, Ваше величество, а это кто?
— У нас это такой старый гном, который разносит послушным детям подарки на Рождество, если они хорошо себя вели. В Литве и Польше нет такого?
— Не совсем. Мы говорим детям, что подарки приносит ночью Святой Николай. Мы калядуем. Ходят ряженые по домам, поют калядки, получают за это плату или угощение и выпивку… Весело…
И Микола негромко запел калядную песню:
— Хм, — усмехнулся Карл, явно ничего не поняв из незнакомого языка, — ну, у нас тоже есть свои ряженые, только на Пасху. А в кого одеваются ваши ряженые?
— В козу, в волка, в медведя или лошадь…
— Наши — в ведьм! — засмеялся Карл. — Видимо, мы еще не до конца расстались с язычеством, мой друг Миколай. Пасхальные ведьмы — это отголосок нашего мрачного поверья, когда ведьмы улетали на Блокулле — Синюю гору, чтобы встретиться с дьяволом. Сейчас, правда, они никуда не летят. Точно так же, как ваши ряженые, ходят по домам и за подачки поют и танцуют… Ну, — Карл оглянулся на галдящих у стола офицеров, — давайте все-таки присоединимся к Стенбоку и Реншильду, а то они там передерутся из-за еды…
За столом, в отсутствие короля, порядка и дисциплины, шведские офицеры и в самом деле уже разбились на два враждующих лагеря, готовых драться на саблях и шпагах. Одни, возможно, немцы, кричали, что традиционный окорок нужно обмазывать горчицей, другие, возможно, шведы, кричали, что обмазывать нужно хлебной крошкой, но не горчицей.
— Это не Рождественский сыр! — зло кричал на кого-то Стенбок, пробуя сыр.
— Такую сельдь не подают даже в наших деревенских тавернах! — кричал, перекрывая шум, один летгалльский офицер другому, вероятно, немецкому… Конец всему этому бедламу положил король.
— Господа! Прошу всех замолчать! — не особо громко сказал он, но все тут же смолкли.
— Ваше величество! Так какую же мазь выбрать для окорока? — спросил Реншильд, будто от этого решалась судьба всего Шведского королевства.
— Чтобы вы не спорили, используйте и горчицу, и хлебную крошку вместе! — посоветовал Карл.
Все взорвались от смеха. Конфликт был исчерпан.
Еды на Юльбурде было и в самом деле много, как на пиршестве викингов в легендарной Валхалле… Все много ели и пили. Карл лишь выпил полкварты темного пива, более к алкоголю он не притрагивался. Микола пил вино и ел вволю свиные колбасы, салат, окорок… Но более всего ему понравился Рождественский хлеб, чуть кисловатый и сладковатый. Хлеб напомнил ему тот самый домашний Рождественский хлеб, что пекли в доме его матери в Россиенах… Ощутив знакомый вкус хлеба, Микола сразу же захотел вернуться домой и встретить, как в былые годы, Сочельник вместе с семьей, с мамой, с сестрой Яниной и шумными игривыми племянниками… Оршанскому князю, среди всего этого необузданного веселья, стало грустно, а на глаза набежали слезы…
Карл куда-то пропал. Правда, на это уже мало кто обратил внимание, ибо появилось много местных девушек, одетых модно, по-городскому, но достаточно фривольно, с большим вырезом на груди, что, вроде бы, уже вышло из моды… Появился и Карл… Все рассмеялись. На молодом короле была бутафорская белая борода, на голове красный колпак, а в руках мешок.
— Томтене пришел! — смеялись шведы.
— Это же Кристкинд! — смеялись немцы, тыкая в короля пальцами…
— Вы мои дети, и в уходящем году вы хорошо себя зарекомендовали, — говорил Карл в роли рождественского гнома… Все давились от смеха.
— И за это я вам принес подарки, — говорил Карл-Томтене. Он залезал в мешок и доставал офицерские нагрудные бляхи и шарфы… В мешке также лежали приказы о награждениях и повышении в звании особо отличившихся. Получал бляху и офицерский шарф полковника Микола Кмитич.
— Теперь вам, мой друг, нужно пошить шведский мундир! — хлопал по плечу Кмитича Левенгаупт, смеясь. — Поздравляю!
Миколе было в самом деле приятно, но… «Значит, так просто мне уже от Карла не уйти? — думал он не без грусти. — Дзякуй, конечно, но можно было и без подарка…»
Про поход на Москву в уже новом 1701 году никто более не говорил. Эти планы были скорее мальчишескими шутками опьяненного первым большим успехом победителя. Вскоре Карл повернулся лицом к более насущным и реальным проблемам: голод и болезни. Ливония и Эстляндия были опустошены армией Московии, которая истребила все съестные припасы. До весны нельзя было ожидать поступления провианта из Швеции, и скоро шведские кавалерийские кони начали обгладывать кору с деревьев. Ослабленные голодом полки Карла стали редеть от лихорадки и дизентерии: умерло почти четыреста человек Вестманландского полка и более двухсот шестидесяти Далекарлийского. Микола Кмитич был в ужасе от таких не боевых потерь своих солдат. К весне под ружьем грозило остаться менее половины…
С явной неохотой Карл покорился необходимости и отправил войска на зимние квартиры. Сам же занял старинный замок неподалеку от Дерпта. Там король пробыл пять месяцев, занимая себя любительскими спектаклями, маскарадами, ужинами и нешуточными снежными баталиями. Магнус Стенбок организовал оркестр и услаждал слух короля музыкой собственного сочинения…
Ну а к весне 1701 года Карл уже вообще пресекал все разговоры о вторжении в Московию. Он ни во что не ставил московских солдат и считал, что мало чести сражаться с таким противником.
— Еще одна победа над Петром только потешит Европу, — говорил Карл, — иное дело обученные саксонские войска Августа. Победу над ним Европа оценит! К тому же было бы неразумно двигаться на страну царя Петра, позволив не разбитой саксонской армии угрожать нам с тыла и хозяйничать в нашей Лифляндии!