Набок схілілося… После Гуканья вясны пришли-таки первые теплые дни. Грязь и слякоть прошедшей мокрой зимы уже изрядно подсушили солнечные лучи. В Несвиж вернулись с зимовки грачи, важно разгуливая, уткнувшись своими белыми клювами в прошлогоднюю траву в поисках завалявшихся семечек…

Долгое раздумывание Кароля привело к тому, что к его родному городу как к гнездовью вражеских сил подтянулась шведская армия под командованием подполковника Траутветтэра, майора Алекса Спэнса и еще одного немца — ротмистра Дрофеншульца. Они вначале отправились к Миру, где стоял обоз тысячи казаков Мазепы. Против них был выслан авангард, состоящий из молдаван, союзников Карла. В мохнатых шапках с соломенным пучком в знак отличия от прочих валахов, молдаване налетели на обоз казаков, и завязалась кровавая сеча. Нападение было, впрочем, столь неожиданным, что казаки так и не смогли организовать оборону, а шведские валахи, порубив неприятеля, удалились, уводя с собой десятерых пленных…

Траутветтэр приказал спешно идти на Несвиж, до которого от Мира по дороге было каких-нибудь три часа быстрого марша. Этот город великого канцлера, союзника Фридриха Августа, должен быть сожжен — так решил Карл… Окруженный валом и рвом Несвижский замок впечатлял шведов и своими размерами, и своей красотой… То были неприступные размеры и неприступная красота… Замок предстал перед северными воителями возведенной на полуострове мощной фортецией на правом берегу реки Уши, подпертой плотиной, которая образовала два пруда — Паненский и Пионерский. Окруженная широким водяным рвом, где уровень воды регулировался, Несвижская твердыня была фактически островной, с двумя водными рубежами. Архитектор Джованни Бернардони построил замок таким образом, что дворец защищали не только крепостные стены и башни. Благодаря сооруженным каналам и системам прудов замок был окружен водой со всех сторон. Позаботился Бернардони и о многочисленных подземных тайниках и тайных ходах, ведущих из дворца. Длинный деревянный мост, идущий через озеро, соединял замок с городом. Сей мост доходил до оборонительного рва с переброшенным через него подъемным мостом. Сам замок имел форму четырехугольника размером сто семьдесят шагов на сто двадцать, окруженного высоким земляным валом с бастионами по углам и башенками на них. В годы нападения Алексея Михайловича на ВКЛ князь Хованский дважды штурмовал эту твердыню, и дважды замок отбился. Отобьется ли сейчас?

В Несвиже самого Кароля Станислава не оказалось, а комендант замка Болиман не впустил в крепость казаков. Не впустил, ибо так велел ему сам хозяин замка.

— Пан Болиман, ни в коем разе не воюйте со шведами и не помогайте против них воевать московитам, — давал наказ Болиману Кароль Станислав, — близок день, когда мы все перейдем в лагерь шведского короля…

Таким образом, люди Ивана Мазепы — две тысячи казаков под командованием полковника Михаловича — оказались меж двух огней, а точнее, между огнем шведов и холодной закрытой стеной замка литвин…

Рано утром 14 марта Траутветтэр выстроил драгун и быстро атаковал одновременно ворота и городские валы. Отстреляв по первому заряду, казаки бросились к рынку, где уже лихорадочно готовились к обороне их товарищи. Трескотня мушкетов и пороховой дым запрудили рыночную площадь, но драгун это не остановило. Они атаковали стремительно, рубя палашами направо и налево. Между драгунами и казаками завязал с я бой, но бой короткий: оставив на земле до трех сотен порубленных и застреленных из драгунских мушкетов товарищей, казаки бросились в укрытия. Полковник Михалович, один из лучших воинов Ивана Мазепы, так и остался лежать на земле в луже крови… Пятьсот казаков укрылось в здании коллегиума. В замок вновь никого не пустили. Крепость угрюмо молчала, как гигантская рыба: ни выстрелов по шведам, ни помощи казакам…

Болиман, невысокий полный человек в песочном камзоле, испуганно притаился у окна, наблюдая, как солдаты в синих мундирах и на конях рубят у стен крепости несчастных казаков.

— Пан Болиман! Давайте поможем казакам! — подскочил к коменданту замка взволнованный хорунжий Хломада. Ему было невыносимо смотреть, как гибнут казаки.

— Нет-нет! — испуганно затряс круглым одутловатым лицом комендант. — Приказ пана Кароля Радзивилла — ни в коем разе не делать этого! Мы, по секрету только, пан хорунжий, собираемся переходить на сторону Карла!

— Так какого черта, пан Болиман! — вскипел Хломада, хватаясь за саблю. — Какого лешего мы этого им не объявим? Ведь сейчас и шведы по нам из пушек дадут!

— Нет приказа!..

Несчастных русин, пытавшихся укрыться на территории замка, прямо у рва без остатка порубали драгуны. Как однажды те же самые казаки безжалостно рубали жителей Несвижа в 1654 году… Правда, тех казаков, которые скрылись в домах мещан, шведский подполковник приказал не трогать. Однако казаки не воспользовались сей добротой и безрассудно вели из окон домов беспрестанную пальбу, сами подписывая себе приговор.

— Они сами хотят на тот свет! — разозлился тогда Траутветтэр и приказал поджечь дома. И вот укрытия несчастных людей Мазепы накрыли жадные языки рыжего пламени… По коллегиуму, где также сидели казаки, уже стреляли пушки… В пожаре погибло еще шесть сотен, а то и больше казаков. Сто восемьдесят человек добровольно сдались в плен. Также шведам достались четыре казацкие пушки, четыре знамени, две пары литавр… От отряда Михаловича вместе с ним самим почти ничего не осталось. Подполковник Траутветтэр отослал пленных и пятьдесят своих раненых солдат, а сам двинулся на Ляховичи, оставив без внимания молчаливый замок, один вид которого не вызывал желания его штурмовать.

Но через два месяца в Несвиж въехал уже сам король. Его внимательные глаза долго осматривали впечатляющую твердыню замка.

— Хорошая крепость. Не удивляюсь, что московиты ее ни разу не взяли, — усмехнулся Карл, — но только не я. Приказываю — взять его!

Гарнизон Болимана состоял из двух сотен человек, из которых лишь девяносто были солдатами, остальные же — горожане и крестьяне. Поэтому Болиман не надеялся, что ему удастся отбиться от самой мощной армии Европы… Траутветтэр и генерал-адъютант Расенштейн отправились под белым флагом к коменданту с предложением сдать крепость… Болиман на ватных ногах вышел к ним навстречу.

Два немецких офицера, высоких, со спокойными обветренными лицами, в грубых плащах, пахнущие табаком, с видом полноправных хозяев положения возвышались над несчастной фигуркой коменданта. Под черными низенькими треуголками, их уверенные светлые глаза излучали несгибаемость и легкое сочувствие к Болиману, смотрели на него как на человека, попавшего в плен. Радзивилловский комендант, ни секунды не колеблясь, вытащил свою шпагу и отдал ее со словами:

— Мы сдаемся на милость победителя. Обратите внимание, господа! Мы не помогали Михаловичу. Мы не стреляли в вас!

— Рад иметь дело с благоразумным человеком, — улыбнулся худощавым лицом Расенпггейн, принимая шпагу, — вы спасли жизни своих людей, герр комендант…

В металлическом голосе Расенштейна Болиману слышалось: «Иначе мы бы вас убили без всякого сожаления»…

«Боже! Это не люди, это абсолютные воины, порождение Валхаллы», — думал испуганный комендант крепости…

Карл и его солдаты вошли в замок. И как бы ни восхищался шведский король мощью и красотой фортеции, его вердикт был жесток:

— Сжечь все военное имущество, в том числе знамена, оружие и утопить пушки. Коменданта и весь гарнизон отпустить, а замок… а замок взорвать.

— Ваше величество, не надо взрывать замок! Дело в том, что пан Радзивилл уже ваш союзник… — лепетал Болиман, заискивающе заглядывая снизу вверх в лицо шведского короля.

— Да неужели? — деланно приподнял брови Карл. — А я и не знал! И сколько будет длиться переход пана Радзивилла на мою сторону? Год? Два? А может, все десять лет?

Болиман что-то бормотал, пытаясь отговорить короля от уничтожения замка, но решение уже было принято. Выгнав из крепости прятавшихся там евреев и крестьян, которым разрешили взять их скарб, замок обложили бочками с порохом, и погоревший город содрогнулся от мощного взрыва. Когда дым и пыль рассеялись, замок стоял на месте, лишь обвалились с крыш черепица да башенки, облетели шпили, лепнина с окон и прочие мелкие детали, повылетали все стекла, из некоторых окон валил клубами дым, но твердыня устояла. Устояли и все четыре основные башни.

— Значит, так желает Бог! — махнул рукой Карл. — Все, едем отсюда! Дома поджечь! Пусть Радзивилл знает, с кем воюет!

Мы с ним обойдемся, как его союзник Петр с нашими летгаллами и эстами поступил!..

— Это дух Барбары Радзивилл не дал разрушиться замку, — шептались жители Несвижа, — иначе эта здания не имела бы места, где жить…

Только когда до Кароля Радзивилла дошли вести, что Несвиж погорел, а замок пытались взорвать, он окончательно понял, какую ошибку совершил своим дипломатическим, щадящим Августа и Петра молчанием! В тот же месяц, в начале июня, Кароль громогласно заявил, что рвет все отношения с Августом, и отправился в Торговицы на встречу с Лещинским и Карлом.

И Карл, и особенно Лещинский были нескрываемо рады, когда в Торговицах на их светлые очи явился сам Кароль Станислав Радзивилл. Карл, впрочем, был уверен, что это именно его несвижский урок заставил Радзивилла быть куда сговорчивей… Многолетнее лавирование закончилось, нить, связывающая Радзивилла с Августом, была окончательно порвана. Кароль, жутко смущенный и пристыженный, преклонял колено перед новым королем Польши и Литвы, перед королем Швеции… Лещинский не скрывал своей радости — ведь Радзивилл являлся к тому же и великим канцлером литовским, владея такой важной государственной печатью! Без него любой указ, даже королевский, считался недействительным.

— Вы не должны все время извиняться! — дружески обнимал Кароля Лещинский. — У вас непростая должность, любый мой пан, не простая роль в нашем сложном государстве. Знаю, не голосовали вы за Августа. За то и дзякуй вам вяликий…

И уж подавно был рад Микола Кмитич. Он как раз находился в свите Лещинского.

— Ну, с возвращением тебя на круги своя! — обнял за плечи Радзивилла Кмитич. Кароль густо покраснел. Он несколько изменился: волосы остриг и зачесал назад — мода, что задал всем шведский король, — но, как Лещинский, отпустил небольшие усы. Лицо слегка осунулось. Синие глаза стали чуть бледнее, словно выцвели от тяжких дум.

— Ох, Микола, — покачал головой Кароль, — если бы знал, как все это трудно: думать сразу за всех, угождать сразу всем и никому одновременно.

— Верно, — улыбался Микола, — а я тебя предупреждал. Ты не твой отец! Но даже он не смог быть одновременно в двух лагерях…

— А у меня для тебя сюрприз, — загадочно улыбнулся Кароль и извлек из глубокого кармана своего голубого камзола письмо.

— От кого? — приподнял черные брови Микола. Его сердце отчего-то учащенно забилось.

— Можно сказать, что от московитской царицы, — вновь улыбнулся Кароль и деликатно отошел в сторону.

— От царицы?

Микола сорвал печать с двухглавым орлом, с любопытством прочел первые строки.

— Матка Воска! — он удивленно и счастливо взглянул на Кароля. — Это же от Марты! От Марты Василевской! Я ее спас от солдат в Мариенбурге! Нашлась родимая!..

Но чем дальше читал письмо Кмитич, тем больше становились от удивления его глаза…

«Моя судьба после того, как ты, любый мой Миколай, спас меня от разъяренной солдатни, более чем удивительно получилась, — писала Марта по-литвински с частыми ошибками. — Князь Александр Данилович Меньшиков вскоре забрал меня от этого старого козла Шереметева, у которого я прожила лишь пару месяцев. Расспросив, кто я такая и умею ли я готовить, князь сказал, что именно в такой женщине он сильно сейчас нуждается, ибо самого его теперь обслуживают очень плохо. И они из-за меня крепко разругались. Так я переехала к Меньшикову. Не могу, впрочем, сказать, что сей муж был лучше Шереметева. Осенью 1703 года, в один из своих регулярных приездов к Меньшикову в Петербург, царь Петр встретил меня и вскоре сделал своей любовницей. Сейчас я его жена.

Я помогла перебраться в Петербург брату и сестре Василевским. Даже двоюродным Скавронским помогла, которые сами объявились, узнав, что я стала женой царя, пока, правда, не венчаной. Меня должны сперва перекрестить в православие, но, правда, по московской схизме. Если желаешь, то могу тебе любой чин в Петербурге рекомендовать как тоже моему якобы кузену Скавронскому. Тогда будем пусть и не часто, но встречаться. Не смущайся. Мой так называемый муж тоже имеет постельный реестр из всех понравившихся ему дам…»

Кмитич не знал, смеяться ему или плакать.

— Эту милую девушку в этой жизни устраивает сам Бог! — сказал он Каролю. — Вот это карьера!

Кароль приблизился… Микола вкратце рассказал ему о знакомстве с Мартой, п поездке за ней в осажденный Мариенбург.

— Тебе обидно читать все это? — спросил сочувственно Кароль, понимая, что его друг был не на шутку влюблен в эту самую Марту, что ныне собирается стать царицей Московии. Кароль знал и то, что до этого Микола был влюблен лишь раз, давным-давно, в Аврору.

— Наверное, — улыбнулся Микола, — но… я рад за нее. А может, это и не везение вовсе, а крест тяжкий? Позже увидим. Теперь про нее можно будет узнавать из газет и светских новостей, если, конечно, ее не отвоюет сам Карл.

Кароль рассмеялся. Смех перешел в почти истерический.

— Прости, друг, за мой идиотский смех, — сказал, утирая слезы, Кароль, — но… обе твои девушки становятся любовницами или женами королей! Это же надо таких выбирать!

* * *

Некоторое время Кароль не расставался с Лещинским, следуя за ним то в Люблин, то в Божков… Ну а Фридрих Август II Сильный, у которого страх потерять наследственные имения в Саксонии переборол-таки страх потерять польскую корону, отрекся от престола 24 сентября 1706 года, заключив мир с Карлом в местечке Альтрандштадт. Невзирая на неожиданную победу московско-саксонской конницы под командованием Меньшикова и Фридриха под Калишем над войском Лещинского и шведского генерала Мардефельда, где двадцатипятитысячное войско Лещинского, потеряв до пяти тысяч человек, ретировалось под ударами драгун Меньшикова, пусть начало битвы было и за Мардерфельдом и Лещинским, тем не менее, после последовавшего разгрома под Лейпцигом, Август окончательно капитулировал-то, что он пытался сделать еще четыре года назад… Кароль Радзивилл, недавний друг и союзник, подписался под трактатом о лишении Августа всей власти и полномочий короля Речи Посполитой. Кажется, еще вчера разгневанный уходом Кароля Радзивилла Фридрих метал в его сторону молнии, лишал его должностей, привилегий и даже владений, собираясь передать О лыку предводителю Сандомирской конфедерации гетману коронному Адаму Сенявскому… А тут уже и сам лишен всего, уже на коленях, умоляет о пощаде, просит простить…

Итак, в Альтрандштадте был подписан мирный договор. Фридрих отрекался от короны в пользу Лещинского, соглашался выдать всех пленных и уплатить огромную контрибуцию за начало войны. От отказывался от союза с Петром и обязывался ограничить деятельность католической церкви в Саксонии. Обещал отозвать всех саксонских офицеров и солдат, сражавшихся на территории Польши и Литвы против Швеции. И наконец, выдал Карлу XII Иоганна Рейндольфа фон Паткуля, того самого летгалльского графа, из-за которого и вспыхнул весь этот гигантский пожар, охвативший всю южную Балтику от Украины и Польши до Финляндии. В руки своих врагов попал человек, от руки которого весь этот огонь войны испепелил шесть стран…

И вот закованного в кандалы Паткуля привели и поставили перед Карлом. Грузной поверженной скалой стоял перед королем Швеции под охраной двух солдат арестованный

Альтрандштадтский мир

лифляндский граф… Карл с любопытством и не без злорадства рассматривал этого человека, знакомого ему раньше лишь по одному-единственному портрету, с которого на Карла взирало хмурое мужественное лицо статного офицера в блестящей кирасе. Сейчас кирасы на Паткуле не было, как не было и пышного длинного парика на его коротко стриженной взлохмаченной голове. Но медальный профиль хранил все такое же хмурое непроницаемое выражение.

— Я тут познакомился с вашим личным делом, — не глядя на Паткуля, произнес Карл, перекладывая бумаги на столе, — пестрая биография. Ничего не скажешь! В тюрьме родились, в тюрьму стремились попасть всю жизнь, и вот, похоже, и похоронят вас в тюрьме.

Паткуль молчал.

— Вы, когда ввязывались в войну с моим королевством, то предполагали хотя бы на секунду, что вероятен и проигрыш? — спросил Карл. Его раздражало молчание Паткуля.

— Нет, Ваше величество, я был уверен в победе, — глухо ответил арестованный лифляндский граф.

— Ах да! — усмехнулся Карл. — Вы же думали, что все летгаллы постелят перед вами красную дорожку до самой Риги! И откуда такая наивная уверенность?

Паткуль молчал, лишь опустил свою большую тяжелую голову.

— Увести, — махнул рукой Карл. Этот человек более его не интересовал.

Теперь лифляндского авантюриста ждал суд и, скорее всего, казнь. Вопрос — какая? Карл, обычно благодушный к побежденным, дал понять, что жалеть Паткуля не собирается.

— Отвезите его в Альтранштадтскую крепость под надежной охраной, — сказал Карл, после того как дверь за арестованным закрыли, — этого великого комбинатора, думаю, ожидает колесование или четвертование…

Иоганн Паткуль был тут же отвезен в Альтранштадт, где проведет два месяца в цепях, а затем под прикрытием тридцати драгун его препроводят в местечко Казимеж, близ Познани. Там великого авантюриста примет под караул полковник фон Гьельмс. Карл XII на возвратном пути из Саксонии подпишет приговор военного суда, бывшего под председательством фельдмаршала Реншильда, присуждавшего Паткуля к смертной казни через колесование снизу вверх и затем через четвертование. Казнь будет приведена в исполнение в Казимеже… Умрет Паткуль, как и подоабает военному офицеру, мужественно… Август будет возмущаться жестокой расправой над бывшим товарищем по авантюрам и заговорам, заявляя, что такая казнь не красит честь Карла. Впрочем, чего ждал Фридрих? Что виновного в трагедии аж шести народов человека оштрафуют? Виноватыми в расправе над Паткулем были, есть и будут лишь два человека: сам Паткуль и Фридрих Август II по прозвищу Сильный.

* * *

Что касается войны, то даже Карл уже не мечтал о быстром ее окончании, о чем еще совсем недавно часто говорил. Несмотря на годовой «отдых» в Саксонии, войска продвигались медленно. В октябре 1707 года в Слупце, к северу от Калиша, король почти месяц дожидался подкреплений из Швеции и Финляндии, после чего его силы выросли до сорока с лишним тысяч человек. На целых четыре месяца Карл застрял к западу от Вислы: польский тыл надо было сделать безопасным. Чтобы подкрепить слабое войско Станислава Лещинского, пусть в нем и насчитывалось до восемнадцати тысяч ратников, ему оставили еще восемь тысяч солдат шведского войска.

Король-полководец полагал, что Лещинский управится с Коронным войском сандомирских конфедератов, поддерживаемых Московией, а великий литовский гетман Михал Вишневецкий также с восемью тысячами солдат вместе с Сапегами (четыре тысячи) разобьет хоругви польного литовского гетмана Огинского, все еще державшего сторону царя. Вялая гражданская война литвинской шляхты под девизом «шляхетская кровь должна не проливаться, а умножаться» гасила силы Великого Княжества. Ни сандомирские, ни варшавские конфедераты не горели желанием ввязываться в войну на востоке. Польско-литвинская сумятица и ожидание шведских пополнений подарили царской армии дополнительную передышку.

И все же восемь лет походной жизни и боев подточили дух «синей рати», как и строгую протестантскую мораль. Проповедник королевских драбантов Энеман все чаще упрекал солдат армии Карла в своеволии и распутной жизни среди лютеран в Саксонии, жаловался самому королю. Но Карл молчал и только хмурил брови. Война оказывалась не совсем такой, как ему казалось с самого начала.