Павел Потоцкий так и не дождался Миколы Кмитича, находясь летом 1709 года в лагере шведской армии под стенами Полтавы. Приехал лишь истерзанный и поредевший обоз Левенгаупта. Вместо 11 000 солдат подкрепления из Курляндии к Полтаве притащилось чуть более 6000 уставших измученных людей — еще одну атаку царских войск Левенгаупт с трудом отбил уже в самом Пропойске. Семнадцатитысячная армия Карла получила не то подкрепление, которое ожидалось… Увы, эти дурные предзнаменования — потеря части обоза Левенгауптом, весьма трудный бой под Раевкой — не остановили Карла, он решил в очередной раз ввязаться в битву с Петром. Уже последнюю свою битву с русским царем.
На праздничном пиру, посвященном победе Петра под Полтавой, шведские офицеры — шведы, немцы, летгаллы и литвин Потоцкий — сидели, пусть им и вернули шпаги, пусть с ними и обращались со всей любезностью, явно невесело… Мало пили, почти ничего не ели… В голове Потоцкого кружилась одна-единственная мысль — как? Как лучшая в мире гвардия, пусть и уступавшая под Полтавой петровской численно аж в четыре раза, вдруг сломалась, побежала и почти полностью сдалась в плен? Потоцкий вел свой полк в атаку, опрокидывал раз за разом царских солдат, видел бегущих солдат Казанского, Псковского, Сибирского, Московского, Бутырского и Новгородского полков. Первый батальон Новгородского полка его солдаты лично постреляли и покололи штыками, гнали прочь из редута… Он в тот момент уже вспоминал блестящую победу под Головчином, видел, как лихо рубили казаков Петра казаки Ивана Мазепы, как московские пушкари в красных камзолах в панике разбегались от несущихся на них коней молдован и русин… И вдруг… Атака царского войска… Петр лично на коне в синем мундире размахивает шпагой… Атака, казалось бы, всеми силами на Земле… Солдаты «синей рати», растянувшись узкой полосой, попятились назад, бросились в панике казаки Мазепы, а вот уже и все бегут…
Сам Карл, раненный в ногу, с тысячным отрядом каролингов, уводимый Мазепой, ретировался в Молдавию. Адам Левенгаупт, желавший побыстрей покончить со всей этой бесперспективной бойней, от лица командования Швеции сдал в плен царю 16 947 человек от двадцатитрехтысячной королевской армии, армии, состоящей из шведов, финнов, немцев, латышей, эстонцев, молдаван, русин, литвин и поляков… Шесть тысяч девятьсот из них погибло… Петр впервые понес меньшие, чем шведский король, потери — около пяти тысяч, впрочем, по своей «хорошей» традиции, сократив на бумаге и эту цифру до 1345 убитых. Очень уж хотелось царю показать победу в битве, которая чуть было не обернулась для его воинства поражением, куда как более уверенной, чем она была на самом деле. Потери Карла Петр, естественно, вновь увеличил, для начала на полторы тысячи.
Несмотря на то, что многочисленные противники Петра в самой Московии считали, что немцы, голландцы да и прочие европейские заклятые друзья царя радуются вместе с их врагом, в этой самой Европе победу царя над Карлом восприняли с горечью, тревогой и настороженностью. Чего дальше ожидать от непредсказуемого «северного турка»? На кого теперь нацелит он свои освободившиеся пушки? Где еще решит рубить окно в Европу? Не захочет ли прорубать дверь, чердачное окно, а затем и галерею?..
В Дрездене плакала Аврора Кенигсмарк, а ненавистница Карла Констанция Козел лишь нахмурилась, услышав весть про поражение и бегство шведского короля в пределы Турецкой империи. Констанция более не чувствовала удовлетворения… Даже Фридрих Август задумчиво чесал толстый подбородок: «Хорошо ли это для меня и Лифляндии? Уйдет ли теперь из этой страны Петр? Ой, сомневаюсь!..»
Британский писатель Даниель Дефо, работая в Англии над своим «Робинзоном Крузо», узнав сию новость, с грустью объявил:
— Истерзанная армия ветеранов побита многочисленной чернью, толпой, просто ополчением… Армия наихрабрейших бойцов на свете побита подонками…
Многие, даже вчерашние приятели Петра в Европе разделяли такую нелестную для московского царя точку зрения, полагая, что совершилось очевидное торжество гуннов: победа нецивилизованного многочисленного восточного народа над лучшей военной машиной Европы, давшей осечку… Осечку… Европейские ружья стали часто давать осечки…
Потоцкий боялся, что царь узнает его и накажет за измену — со своими изменниками царь никогда не церемонился. Весть о казни убежавших с поля боя московитских солдат под Головчином Потоцкий также надолго запомнил…
— Давай попросимся на службу к царю? — предлагал Потоцкий шведскому штабс-капитану драгунского полка немецкому рижанину Краузе. — Тогда нас, возможно, и не сошлют в Сибирь, а дадут хорошую службу и жалованье. Шведов царь любит нанимать на службу.
— Я немец, — хмуро отвечал Краузе.
— Тем более! У него одни немцы в офицерах служат! Я сам когда-то служил!
Краузе смотрел на Потоцкого, думал, согласно кивал головой. В Сибирь ехать он также не хотел.
Петр узнал Потоцкого.
— Ба! Знакомые лица! А что же вас, пан Потоцкий, заставило поменять русский мундир на шведский? — подошел царь к Потоцкому, но явно в хорошем настроении. — Надеюсь не только хорошее качество сукна?
— Я офицер, Ваше величество, — слегка наклонил голову и немного побледнел подольский князь, — я служу там, где…
— Ладно-ладно! — засмеялся уже изрядно хмельной и веселый Петр, не дав Потоцкому договорить. — Я зла не держу! Вы все меня воевать научили! Все! Эй, Катенька, выпей с паном Потоцким за… Катенька?
Петр не без удивления обернулся на царицу Екатерину, которая о чем-то мило любезничала с Краузе, который, вдруг нахмурившись, опустил покрасневшее лицо.
— А ты что, Катенька, знакома с этим офицером? — удивленно поднял черные дуги бровей Петр.
— Так, — мило улыбнулась Екатерина, бросив на Петра взгляд своих очаровательных черных очей. Она стояла перед Краузе словно заигрывая, покачивая белыми соблазнительными плечиками.
— Ваше величество, — гордо поднял голову Краузе, — это… это моя жена.
Рот Петра приоткрылся, глаза округлились, ол чуть не выронил кубок вина из рук… Наконец-то улыбнулись шведские офицеры…
Потоцкого царь в самом деле простил… в Москве. На царскую службу пришлось записаться и Адаму Левенгаупту. Он, впрочем, успел исполнить просьбу Кмитича и передал-таки роковое письмо Карлу XII, который о нем тут же забыл. Ну а Краузе отправился-таки в Сибирь… На поиски новой жены.
В самой же Московии уже все бороды были сбриты, все длинные рукава оборваны и все закупленные немецкие платья надеты, но ожидаемого европейского процветания что-то не наступало. Население Москвы за годы войны сократилось на треть, как на треть сократилось и население Литвы — люди погибли, умерли от голода и болезней, бежали либо были угнаны в плен… Увы, война царя за величие и процветание не принесла новоиспеченной стране России ни величия, ни процветания, пусть и увеличив ее территорию за счет разоренных земель соседей. Московитяне так-таки и не дождались от «Петра Великого» молочных рек и кисельных берегов. Напротив. Изменения в связи с прорубленным «окном в Европу» ценою в два миллиона жизней своих граждан были лишь в худшую сторону. Как и не появился новый российский флот: корабли тонули порой от единственного попавшего в них ядра, ломались, шли на дно во время штормов или просто сами собой, и мало какие из понастроенных на скорую руку Петром судов протянули хотя бы год службы. Угробив двести тысяч солдат своей многострадальной страны, Петр лишь тешил себя мыслью, что победил непобедимого Карла. Не для России, конечно, и даже не для Европы (хотя так хотелось верить!), а так, для себя лично и кучки приближенных царедворцев.
Микола Кмитич, похоже, тоже простил Кароля Станислава. По крайней мере, приглашение на свадьбу Миколы Кмитича и его любимой Феклы Несвижский князь получил. Да вот, жаль, не приехал. Прислал лишь лист, извинялся да ссылался на срочные государственные дела, проблемы с Несвижским замком, где только-только начинались ремонтные работы… Впрочем, Микола на свадьбе даже не вспоминал Кароля и упомянул его лишь однажды, когда некий чересчур навязчивый незнакомый молодой шляхтич заявил, что они с паном Кмитичем якобы хорошие друзья, были когда-то представлены в доме у самого Кароля Станислава Радзивилла. Микола, усмехнувшись, ответил:
— Вполне вероятно, пан, не знаю, как вас по имени. Когда я, случалось, бывал в доме у Кароля Радзивилла, то и в самом деле порой заглядывал в комнату прислуги или же на кухню к поварам.
Все засмеялись, а молодой нахал густо покраснел и больше не выпячивался.
* * *
Ну а Карл ХII оказался прав: его так-таки и не отравили, но застрелили — из нарезного штуцера с близкого расстояния, ноябрьским холодным вечером 1718 года, когда Карл выглядывал из траншеи в сторону норвежской крепости Фридрихгалль, кою собирался штурмовать. Пуля попала прямо в висок короля, но
Карл, падая, успел даже положить руку на эфес шпаги, умерев как истинный викинг: с оружием в руках. Рядом стояли секретари Карла французы Сигюр и Мегре, невдалеке находился и командир траншеи граф Шверин… Со стены крепости в короля просто-напросто не могли попасть в темноте девяти часов вечера, как и не могли вообще что-либо рассмотреть. Стреляли с угла в 15 градусов, чуть сверху, совсем рядом. И никто ничего не видел! Ни Мегре, ни Сигюр, ни Шверин… Так умер последний солдатский король, последний король-викинг, тот, кто не посылал в атаку своих воинов, а сам вел их вперед.
— Финита ля комедия. Пошли ужинать, — все, что сказал Мегре, глядя на лежащего на дне траншеи сраженного короля… Расследование убийства Карла ХII все еще продолжается.
Конец