Кароль Радзивилл после встречи с друзьями был несколько обескуражен. Ему было грустно, что Микола Кмитич так-таки его и не понял, так-таки и не растопил свой лед по отношению к Фридриху, в принципе, как уже казалось Каролю Станиславу, вполне деловому человеку… Не знал Кароль, что Фридрих и не собирался ничего никому давать. Напротив, он мечтал об узурпации власти на манер англичанина Кромвеля… Неограниченная власть над Речью Посполитой, власть над Ригой — вот чего единственно жаждал саксонский авантюрист, которому судьба благоволила настолько, что, кажется, посади он дерево в декабрьском заледенелом пруду, и оно прорастет…

Радзивилловский городок Биржи, не избалованный в свое время вниманием даже собственного князя Богуслава Радзивилла, ныне принимал дорогих гостей: короля Речи Посполитой Фридриха Августа и московского царя Петра… И почти в то же время, когда литвинские князья обсуждали насущные дела в Несвиже, здесь, в Биржах, накануне Сочельника за богато уставленным закусками и спиртными напитками всяких сортов столом заседали два союзника, два нашедших друг друга в этом бушующем мире сумасброда, каковых стоит еще поискать. Правда, внешне между огромным и изысканно одетым Фридрихом и Петром, в его абсолютно ненадушенном темном длинном парике, в скромном сюртуке из толстого серого баракана, без галстука, манжет и кружев, кажется, общего совсем ничего не было…

— доносилась с улицы через окно замка веселая громкая песня ряженых или же просто хмельных молодых хлопцев.

— О! Литвины уже завыли свои паганские песни! — кивнул надушенной белой гривой парика на окно Фридрих Август. — Да уж, Рождество…

И он поцеловал в губы сидящую у него на коленях обворожительную девицу с почти обнаженной умопомрачительной выпуклой грудью. Петр завистливо сглотнул. Девушка рассмеялась, показывая ровный ряд белых зубов. У нее было идеальной формы овальное лицо, прямой тонкий носик, маленький рот и огромные черные блестящие лукавые глаза. Волосы у нее были также черные, руки и плечи — само совершенство, а цвет лица — натуральный, без. пудры.

— А у меня тоже литвинская фамилия — Козел, — сказала девушка, шутливо щелкнув Фридриха по носу.

— А вот это странно, милая моя Констанция, — улыбался Фридрих, глядя на девушку влюбленными глазами. — Твой же отец датчанин?

Но Констанция не ответила. Она соскочила с огромных колен Августа и подняла кубок вина.

— Господа! Давайте выпьем за Рождество! А то ваши разговоры о политике меня изрядно утомили. Возьму сейчас и пойду с литвинскими ряжаными!

И она кокетливо покружилась в своем изысканном платье со смелым декольте. Фигуру ее можно было сравнить с произведением великого скульптора. Красивая, хорошо сложенная очередная фаворитка Августа…

— Ну, давай, герр Питер, за Рождество! — и курфюрст поднял бокал вина. — Правда, я не постился ни черта! Но… на кой дьявол поститься, если все эти посты и даже многие праздники сочинили обычные людишки, сами священники! Вот пускай они и постятся да заставляют поститься тупоголовых плебеев, что распевают такие вон песни, — король вновь кивнул на окно, за которым уже, впрочем, никто не пел, — хамы, не умеющие ни читать, ни писать, ни думать самостоятельно! Им же надо хоть чем-то заниматься помимо траханья своих не менее тупых свинских жен! Ну а нам, королям, не до такой ерунды. Нам каждый день нужно о делах думать, так что у нас пост порой каждый день и происходит!

— Верно, — Петр поднял и свой бокал. Чокнулся с Констанцией Козел, чокнулся с Фридрихом. Девушка не умолкая смеялась. Петру нравилась Констанция. Он завидовал Фридриху. Знал, что стоила ему эта красавица целого мешка талеров, который он держал в одной руке, прийдя как-то к ней в гости.

— К чертям этих священников! — московский царь выпил, скривил губки маленького рта под кошачьими усиками. — Эх, доброе вино! Крепкое! Правду сказали, герр Фридрих! Я так же думаю! Особенно наших московских священников терпеть не могу. Дикий мракобесный народ. Они мне все реформы тормозят! Они тянут мою страну на дно первобытной ущербности. Им не нужны науки и современные достижения! Вот собрал бы всех их в одну повозку да вывез бы в дремучий лес без еды и одежды. И пускай соответствуют там окружающей среде своим диким первобытным видом, своими бородами дремучими запущенными, как у дикарей!

— Ох, не жалуете вы своих священников! Аккуратней надо! — усмехнулся Фридрих, утирая ладонью блестящий от вина подбородок и вспоминая, что «нарядом дикаря» как раз называли французы платье самого московского царя. Впрочем, дикарем Петра считал и сам Фридрих. «Оделся, ордынский турок дурной, в немецкое платье и думает: стал немцем!» — мыслил про царя Фридрих. С другой стороны, Петр был ему чем-то близок и приятен. Такой же веселый сумасброд, и так же хочет отхватить от Швеции кусок из Прибалтики. «Вдвоем у нас выйдет, — полагал Фридрих, — поодиночке — нет…»

— Ох, аккуратней надо с этими чертовыми святошами, герр Питер. Аккуратней! Послушайте моего совета! Я ведь все-таки на пару лет вас старше!

Петр в 1700 году

— Да, не люблю я священников! — и делая страшные глаза, переходя на полушепот, Петр добавил:

— Религию вообще не люблю!

— О! — весело оживился Фридрих. — Еще один Лыщинский! Слышали о таком поляке? Тоже Бога отрицал!

— Геройский человек! — кивнул Петр. — Вот таковых я уважаю! И за что мне нравится ваша страна, герр Фридрих: заступилась же шляхта за Лыщинского! Не дала спалить на костре мракобесам-священникам! Поймите, церковь тянет нас всех на дно! Науки — вот истинная вера и церковь!

— Это понимают только такие люди, как мы, избранные Богом, — кивнул Фридрих, — народ этого не поймет. Науки… — Фридрих усмехнулся, потянувшись за полным бокалом вина. — Это верно, герр Питер. Вот у меня в Дрездене есть один химик. Или алхимик, как угодно. Йохан Беттгер его зовут. Он мне обещал из серебра золото сделать. Во! Ни один священник, сколько вы его не просите, не даст ни гроша, да и сам Бог не даст, а ученый — пожалуйста. Поэтому вы, герр Питер, правы, но все же, поосторожней со священниками.

— А я их и не трогаю, — зло мелькнули большие темные глаза московского царя, — хотя так хочется взять нож да срезать эти их космы страшные и лохматые! Пинком вытолкать из их долбанных храмов! Вот вы сменили конфессию, так?

— Так, — кивнул, состроив кислую физиономию, Фридрих, — пришлось стать этим дурацким католиком!

Он бросил взгляд на Констанцию, подливающую себе и Петру вина в бокалы.

— Милая, милая Анна Констанция! — умоляюще сложил на груди руки курфюрст. — Не могла бы ты оставить нас с герром Питером на пару минут одних. Мне тут нужно об очень важных делах поговорить с царем с глазу на глаз.

— Ну и пожалуйста! — деланно обиделась Констанция, метнув в мужчин игривый взгляд своих очаровательных глаз. Прихватив бутылку вина со стола, она удалилась, шурша платьем и постукивая каблучками.

— Красивая, — покачал головой Петр, — везет вам, господин Фридрих, на красивых женщин! И где вы их только находите? А где же та ваша, блондинка? Мария… Как там ее звали?

— А! — махнул рукой Фридрих. — Родила ребенка! Мне сейчас не до нее. Констанция, похоже, умеет ревновать. Очень сложно под ее пристальным наблюдением предаваться утехам с другими женщинами. Я стал почти что подкаблучником этой милой особы! А ведь нельзя зацикливаться на одной женщине, герр Питер! И религия этого, кстати, не запрещает!

— А я вот тоже, украдкой в лютеранство в Голландии перешел, — понизив до шепота голос, наклонился к Фридриху Петр.

— Отлично! Браво! — тот хлопнул московского царя по плечу. — Лютеранство — хорошая религия! Никогда бы из нее не ушел, если бы не эти чертовы поляки-фанатики! А почему шепотом, герр Питер?

— Не хочу, чтобы кто-то знал из наших, — покосился на лакеев Петр, — народ у нас не менее фанатичный по части религии и куда как менее образованный и цивилизованный в отличие от поляков! Им это знать не нужно. Дикари, одним словом!

— Попробуйте всю страну крестить в протестантизм! — усмехнулся польский король. — Дикари и исчезнут!

— Не сейчас, — покачал головой царь, — не поймут, осудят, мерзавцы. Их вначале нужно перевоспитать, людьми сделать, как у вас, в Европе. Вот я вам скажу, какой нынче год в Московии эти мрачные попы отметили, так вы и не поверите! В сентябре пошел 7208-й год. Что за дикое летоисчисление?! Я Новый год решил отметить, как все — 1-го января! И будет с этой поры у нас 1700-й год, как везде в Европе! А для этого мне вообще нужно уехать из Москвы и построить новую столицу, в Европе, где-нибудь на берегу Балтийского моря, ближе к цивилизованным странам. И название Московия отменить! Новую страну с новой столицей и названием строить буду! Московия — запятнанная кровью и холуйской слюной ордынская страна, герр Фридрих! Даже мой отец платил хану Гирею дань! А я Россией страну назову! Да и люди в Новгородщине не такие дикие как в Москве, все же европейцы куда как больше, чем татары да мордва. Только вот шведы ходу мне туда не дают.

Пытался купить в Финском заливе землю под город — деньги им, мерзавцам, не нужны!

— Да уж, — покачал огромным париком Фридрих, — Карл юнец упертый! Хотя чем-то он мне даже нравится. Взял, и собственноручно надел на свою башку корону, присягу не дал! Ха-ха-ха! Вот же бесенок, мой кузен! Так давайте же, мой друг, нападем на этого зеленого и желторотого Чарльза и отвоюем те земли, что нам нужны! Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вы порты к морю в Ингерманландии возьмете, а я — Ригу и Лифляндию всю!

Фридрих весело смотрел на Петра, словно задумал славную вечеринку.

Петр нахмурился. Ригу он не любил. Губернатора Риги славного во всей Европе инженера фортификации Эрика Дальберга тоже… 31 марта 1697 года молодой двадцатипятилетний царь Московии впервые прибыл в Ригу, как и вообще в европейский город, по дороге в Голландию в составе Великого посольства. Петр, впрочем, скрыл, что он царь, взяв себе свой любимый псевдоним — Петр Михайлов, урядник Преображенского полка. И как следствие, Великое посольство разместили не по-царски, поселив не в самом городе, а на постоялом дворе Мермана, который не отличался удобством. С первых же дней Петр был жутко раздосадован, особенно тем, что отсутствовал фейерверк в честь посольства, и возмущался халатным с ним обращением. Проще говоря, на московитов, имеющих дурную репутацию во всей Прибалтике еще со времен Ивана Ужасного, мало кто обращал внимание (тем более, что там «не было царя»). Даже губернатор Дальберг отказался их принять, прикрывшись позже своим «неведением» относительно личности Петра, который, собственно, и сам скрывался под личиной «урядника». А когда длинная фигура Петра стала маячить у рижского рва, изучая городские укрепления, то какой-то стражник выстрелил поверх головы царя, немало того напугав. Петр выронил подзорную трубу и упал на колени, а стражник настоятельно приказал чужеземцу убираться вон. Петр не вытерпел такого обращения и 8 апреля в самый разгар ледохода самостоятельно переправился в лодке через реку, предоставив Францу Лефорту разбираться с его долгами за проживание. Лефорт безропотно уплатил затребованную сумму и отправился вместе с «великими послами» вслед за раздраженным негостеприимной Ригой государем…

— Дурное место. Гиблое место, — скрипнул зубами Петр, вспоминая унижения в Риге, — и нужно оно вам, господин Фридрих? Впрочем, то ваше дело! Берите! — махнул он рукой так, словно Рига была его собственностью.

— Воевать я свеев хочу, но… — Петр разом осушил бокал без тоста, без Фридриха. — Я ведь лишь только месяц тому назад отправил послов Швеции с клятвенным заверением в дружбе и любви. Хотя… Пошло оно к чертям собачьим! — Петр пьяно махнул рукой. — Я бы хоть завтра на них напал и забрал Нарву с Ивангородом, да у свейского короля армия не то что у меня. А я еще мир с турками не заключил. Там тоже тяжко пришлось. Жду вестей из Стамбула. Вот будет мир с Турцией подписан, тогда у меня и на севере руки развяжутся. Но опять-таки! Нет хороших воевод. Одни чурбаны!

— Я вам помогу с армией! Дам офицеров хороших, дам оружия нового немецкого! Питер! — Фридрих явно оживился. — Тут просто надо быстро действовать, пока этот Карл на охоте развлекается да с факелами голым по улицам бегает. Молодой датский король Фридрих уже на моей стороне. У него свои претензии к северной соседке имеются. Так что нас уже будет трое. Даже четверо! Саксония вся на моей стороне! За Данией Норвегия потянется, ибо датская это провинция. Создадим лигу! Ну, а вчетвером разве не одолеем этого молодого выскочку? К нам присоединяется и моя Констанция!

Август расхохотался.

— Она жуть как не любит этого Карла! Может, в ней говорит давнее соперничество датчан со шведами, но эта красавица меня здорово вдохновила на борьбу с моим шведским кузеном. Ведь что там за армия у Карла в Риге и в Ингерманландии?! Одни финляндцы, лифляндцы, эсты да ингры! Ведь эти финны не такие уж и хорошие солдаты! Они даже команд не всегда понимают, лопари дурные! Вот немцы и шведы — это да! Что вас так смущает, мой друг? Знаете, мой юный друг, как в рифмованной Саксонской летописи сказано, уж не помню по какому поводу…

Selhen, Liven, Letten lant

Waren in der Russen hant.

(Зелов, ливов, леттов земля

Была в русских руках — нем.)

— Вы московитянин, герр Питер, но вы же русский, так?

— Русский, — пьяно кивнул головой Петр, выпучивая блестящие от спиртного глаза, — самый что ни на есть, мой друг Фридрих! Хотя… кто такие русские? Русины польские, литвины — тоже русские! Новгородцы русские, но Москва с ними постоянно воевала!

— Значит, вам все эти земли в шведской Ингерманландии и принадлежат! Берите! Ха-ха-ха!

— И возьму! — Петр вдруг резко встал во весь свой почти трехаршинный рост. При этом хмельной царь шатался, и его худые руки и узкая грудь делали его похожим на раскачиваемое ветром тонкое высокое дерево. — Что мне тот Карл? Он еще совсем зеленый! Молоко на губах не обсохло! Воевать он скорее всего не умеет! Пока сообразит, мы уже Нарву возьмем! Народу у меня много! — и царь обратно сел.

— Лигу, говорите, создадим? — усмехнулся Петр, словно не одобряя решение, хотя еще раньше и сам предлагал такое. — Можно и лигу! Дело хорошее. Но я и один много чего могу! Во! — Петр, схватив блюдо, краснея и потея, так что жилы выступили на лбу, согнул эту оловянную тарелку почти пополам.

— Во! — Петр просиял и швырнул согнутое блюдо Фридриху на стол. — Во как я его! А вам слабо, герр?

— Хо! — усмехнулся Фридрих, схватил другую тарелку и почти без усилий повторил «подвиг» Петра.

— Вуаля! — и он всунул плод своих трудов в тонкие длинные пальцы царя.

— И это еще не все! — усмехнулся Фридрих и тут же крикнул в сторону: — А ну, подкову сюда!

Появился слуга с подковой в руке, словно бы специально заранее приготовленной.

— Глядите, герр Питер! — Фридрих напрягся и разогнул подкову. На этот раз на широком лбу немца выступил блестящий пот. Он тяжело выдохнул.

— А ну-ка дай мне! — Петр схватил подкову и затрясся от натуги, краснея, как вареный рак, согнул ее обратно.

— Браво! — крикнул Фридрих. — А как, мой друг, вам это?

И польский король, сграбастав руками золотой кубок, с силой сжал его обеими руками, скрипя от усилия зубами. Кубок смялся, словно картонный.

— Да уж, — только и произнес удивленный Петр, — да мы друг друга стоим, герр Фридрих!

Польско-литвинский король лишь улыбнулся в ответ, поднимая бокал навстречу царю.

«Стоим друг друга…» Тут царь Петр был полностью прав… Только вот если царь Московии собирался хотя бы официально объявить войну Швеции, то Фридрих даже этой «глупой формальности» не желал делать. «Еще чего! — думал курфюрст. — Нападу неожиданно, и все дела! Ну а Питер, если такой уж честный простак, то пусть объявляет войну да получает по роже шведским кулаком! Мне до этого дела нет никакого!»

— За нашу лигу, герр Питер!

— За нашу будущую побе…

Петр вдруг замер. Его пальцы разжались, и бокал полетел на пол, разбиваясь на мелкие кусочки. Но царь словно и не видел этого. Расширенными зрачками он смотрел в одну точку. Издав странный звук, Петр упал со стула на пол, его голова запрокинулась назад, лицо исказила страдальческая гримаса, длинное тело стянуло судорогой… Фридрих в изумлении смотрел, как дергается на полу царь, как выступает розовая пена на его губах… Словно с неба свалившись, в зал влетел Меньшиков. Он проехал на коленях по начищенному до блеска полу, подхватил голову царя, вставил ему в рот скрученный рулон платка, зафиксировав дрожащие челюсти… Но Петр уже очнулся. Он недоуменно оглядывался.

— Что, опять? — спросил царь, с ужасом глядя на Меньшикова…