«Ну давай же, принимай мой вызов!» Чайка, сидевшая на буйке, подмигнула Конни глазом-бусинкой.

— Но, Скарк, я не могу! — прошептала в ответ Конни, шаркая кроссовками по свернутому в кольцо на пристани канату. — Вдруг кто-нибудь увидит?

Скарк вскинул голову и раскрыл желтый клюв в беззвучной насмешке над ее трусостью. Конни украдкой глянула через плечо. Ей и в самом деле очень хотелось это сделать. На нее никто не смотрел. Она была просто еще одной маленькой девочкой, которая проводила каникулы, болтаясь на пристани. Никого не было поблизости, чтобы заметить, что она держится особняком и не похожа на других: своими разноцветными глазами — один зеленый, другой карий — и тем, что разговаривает с чайками. Группки туристов у автобусной стоянки высматривали только соломенные шляпы да сувениры из морских ракушек в магазинах подарков. Рыбаки, драившие свои палубы, были слишком заняты, чтобы заметить взъерошенную черноволосую девчонку в драных джинсах. Казалось, никого не волновало, что на расстоянии брошенного камня от них вот-вот произойдет нечто удивительное.

— Ну ладно, я это сделаю! — сказала Конни, уступая своему желанию. — Спорим, на этот раз я тебя обставлю.

Она достала из кармана сухарик и подбросила его в воздух, как бы для затравки. Скарк, захлопав крыльями, сорвался со своего места и с легкостью поймал его. Игра началась. Другие серебристые чайки, кружась, спустились с неба и жадными зрителями расселись в ряд на стене порта. Нетерпеливо вскинулись белые головы — в ожидании, когда же начнется настоящая потеха.

— Ну, начнем! — обратилась к ним Конни. — Я — против вас всех. Если хоть одна крошечка упадет на землю, я выиграла!

Чайки закричали в знак одобрения и, хлопая крыльями, взмыли в небо. Конни высоко подбросила пригоршню сухариков. Птицы стаей налетели на них со всех сторон, без усилий подхватывая сухарики на лету. Скарк издал оглушительный вопль.

— Что, вас так просто не подловишь? — расхохоталась Конни.

Она бросала хлеб все быстрее и быстрее, крутясь на пятках, чтобы сбить с толку своих противников. Проворные чайки стрелой носились то влево, то вправо, врезаясь в собственную стаю, поворачиваясь на крыле, ныряя, предугадывая каждый ложный выпад, каждую уловку, которую изобретала девушка, чтобы перехитрить их. Вокруг нее клубилось вздымающееся облако птиц, которые отзывались на каждое ее движение, как будто она была дирижером, а они — оркестром, ставшим продолжением ее настроения и музыки. Она окутывала себя ими, как гигантским покрывалом, купалась в их восторге от возможности показать силу и ловкость своих крыльев. Сила перетекала от нее к птицам: им казалось, что она вот-вот сбросит свое человеческое обличье и станет самим полетом, сердцем их стаи. Чайки радостно кричали и звали ее отправиться с ними в море, присоединиться к их шумным колониям на уступах утесов и скал. Вся масса птиц вытянулась в форме двух огромных крыльев, поднимающихся от кончиков ее пальцев. Она чувствовала, что еще чуть-чуть — и она тоже поднимется в воздух и взлетит, но ее ноги не могли до конца оторваться от земли. Схватив последний оставшийся сухарик, Конни запустила его высоко в небо.

— Лови! — крикнула она.

Чайки взмыли вверх, как истребители в воздушном бою, наперерез друг Другу в погоне за наградой. Скарк, ударив по воздуху широкими серыми крыльями, выхватил добычу прямо из-под клюва маленькой белой самки и с победоносным хохотом вернулся на свой буек.

— Эй, это не очень-то вежливо с твоей стороны, — ласково пожурила его Конни, — вот так стащить его у нее из-под носа! Разве этому я тебя учу?

Скарк негодующе вскинул голову, взмахом крыльев сказав ей, что простой птенец — а он относился к ней именно так — ничему не может его учить.

— Согласна, — сдалась Конни. Усевшись рядом с ним на гальку, она неожиданно почувствовала себя обескураженной. Другие чайки унеслись прочь вместе с бризом — искать новых развлечений у мусорных баков и рыбацких лодок. — Знаю, что мне самой еще учиться и учиться. Я только хотела бы, чтобы для этого не нужно было ходить в школу. Терпеть не могу школу. Я просто знаю, что все это плохо кончится.

Скарк скептически покачал головой.

— В других школах я не выдерживала больше семестра или двух. Всегда что-то случалось: меня начинали преследовать лисы или на класс совершали нашествие мыши, и вскоре становилось совершенно ясно, что это моя вина. Почему это в Гескомбе должно быть иначе? У меня нет шансов. В других школах я была единственной, кого люди считали странной; а в этом городе так же относятся и к моей тетушке.

Конни вяло швырнула камень в воду. Булькнув, он исчез в глубине, всколыхнув водоросли и мусор на поверхности воды у дамбы. Ее родители не так давно уехали жить за границу, сначала они собирались отправить Конни в пансион, но в конце концов решили, учитывая ее чудовищные школьные достижения, что будет безопаснее оставить ее под присмотром родственницы, даже если эта родственница Эвелина — странноватая сестрица мистера Лайонхарта. Слово «пансион» звучало мрачно, но теперь, когда Конни познакомилась со своей теткой, она задумалась: не было бы ей лучше отправиться туда? Кто еще может похвастаться тетушкой, которая замогильно завывает из окна своей спальни в пять утра и часами бегает по вересковым пустошам в длинном черном поношенном плаще? Как Конни сразу поняла, Эвелина была странной, если не жутковатой, особой, но, в отличие от племянницы, она не желала скрывать свою эксцентричность.

Прилив достиг пика. Разноцветные лодки нетерпеливо вздымались на своих стоянках, канаты бились о мачты, призывая своих владельцев отправляться в плавание. Конни встала и отряхнула джинсы, мокрые от скользкой гальки.

— Ладно, Скарк, пора идти. До завтра!

Чайка сделала широкий взмах крыльями и потрясла клювом в знак прощания. Конни с восхищением следила, как птица грациозно поднялась с буйка в воздух и устремилась в покрытое рябью волн море.

— Доброй рыбалки! — воскликнула она, и крик ее унесло ветром, как оторвавшийся от ветки осенний лист. Жаль, что она не может отправиться вместе с ним — подальше от этих людей, которые считают ее такой странной.

Только когда она отвела взгляд от моря, она заметила в десяти метрах от себя наполовину скрытого под навесом старика с длинными белыми волосами, чуть рыжеватыми на висках. Рядом с ним лежали мотоциклетный шлем, дорожный термос, бинокль, мятая газета и пара алых наушников, наподобие тех, что носят строители, работающие с пневматической дрелью, но не было видно никаких тяжелых инструментов, да и на работника стройки он вовсе не походил. Неужели он наблюдал за ней все это время? Конни горячей волной охватило смущение: она и думать не хотела о том, что кто-то видел, как она играла со своими друзьями. Это всегда влекло за собой неприятности. Люди в Гескомбе скоро начнут шептаться, что с ней что-то не так, как это уже было в Лондоне. Чувствуя себя униженной, Конни не потрудилась ответить на ласковую улыбку, которой незнакомец наградил ее, когда она поймала его взгляд. Она пустилась бежать, продралась через толпу туристов, садившихся в свой автобус, и понеслась так быстро, как только могла. Мчась по главной улице в сторону теткиного дома мимо пестрых лавок, вываливших на мостовую пластмассовые ведра, лопаты и карусели открыток, Конни налетела на группку людей, собравшихся у таверны «Якорь».

— Простите! — сказала она, отскакивая от пожилой дамы и тут же рикошетом врезаясь в крепкого мужчину в высоких сапогах.

Он подхватил Конни, чтобы она не упала, и поставил ее на ноги.

— Осторожнее, — сказал мужчина. — Так и ушибиться недолго, если будешь носиться сломя голову.

Конни пробормотала было извинения, но они застряли у нее в горле, когда она обнаружила, что буквально приросла к месту в окружении толпы людей. Они замолчали и смотрели на нее с вежливым участием. Конни была в замешательстве: она не могла и не хотела уходить. Она поймала среди них отголосок того самого эха, которое чувствовала, когда играла с чайками. Вот где ей следовало быть. Это место было ее по праву.

— Что-то стряслось? — нахмурившись, спросил мужчина.

— Нет-нет, извините, — сказала Конни, стряхивая с себя оцепенение.

Как глупо. Разумеется, она не может проторчать здесь весь день. Она не знает никого из этих людей, но она не хотела вот так прерывать их беседу. По выражению их лиц она поняла, что они не почувствовали ничего особенного — разве что смутные сомнения в ее психической нормальности. Она поспешно отступила. И все же, пробежав несколько шагов по улице, она не смогла удержаться и оглянулась назад, почувствовав, будто кто-то в этой толпе ее окликнул. Она ошибалась: никто на нее даже не смотрел, не говоря уже о том, чтобы звать назад. Все окружили пожилую даму, из хозяйственной сумки которой свисали алые наушники.

Конни повернулась и побежала не останавливаясь к своему новому дому, что стоял под номером пять на Шэйкер-роуд. Она страстно желала остаться наедине со своими мыслями о том, что только что произошло. Дом ее тетки был последним в ряду рыбацких домиков, лепившихся к подножию утеса в поисках защиты от океана, который нетерпеливо бился чуть ли не в нижние ступеньки крыльца. Дом номер пять будто пятился от волн, вытягиваясь и делаясь тоньше, чем его соседи, как последний, кто должен лезть в шкаф в игре в «сардинки». Дом, казалось, ждал, что волны вот-вот взломают дверцу шкафа и он, номер пять, окажется первым выпавшим оттуда.

Мадам Крессон, весьма высокомерная, апельсинового цвета теткина кошка, гордо шествовала по дорожке, важно задрав хвост. Она мяукнула, увидев Конни, которая остановилась повесить куртку и поздороваться с ней, перед тем как пройти на кухню. И тут Конни остановилась как вкопанная. На веретенообразной стойке для зонтиков у задней двери лежала пара алых наушников. Что происходит? Первой ее мыслью было снова бежать прочь отсюда и не останавливаться, пока все эти странные люди не останутся далеко позади, и особенно ее тетка. Потом она передумала. Разумеется, поскольку на самом деле у нее не было другого выбора, кроме как оставаться здесь, то не помешало бы узнать побольше об Эвелине Лайонхарт и ее странных повадках. Может, подсказка кроется в самих наушниках? Она оглянулась — убедиться, что она одна, и взяла комплект, чтобы изучить его поближе. На каждом из наушников была вытиснена серебряная птичка. Она приложила их к ушам для пробы, и они заглушили все звуки. Конни даже не услышала приближающихся шагов и опомнилась, только когда кто-то похлопал ее по плечу. Она в испуге сдернула их с ушей.

— Знаешь пословицу про любопытство и кошку? — спросил ее вкрадчивый, ровный голос — ровный, как тонкий лед, под которым бурлит вода.

Высокая, но проворная, одетая, как всегда, в черное, над ней стояла Эвелина Лайонхарт, с бледным, как у привидения, лицом, контрастирующим с каштановыми длинными волосами. Мадам Крессон мягко пролезла через кошачий лаз в двери и терлась о щиколотки Эвелины, приветствуя свою хозяйку.

— Э… нет… А что это за пословица? — неуклюже спросила Конни, сердце ее громко стучало.

— «Любопытство сгубило кошку», — весело сказала Эвелина, отбирая у нее наушники и вешая их обратно на стойку.

Мадам Крессон взвыла в знак протеста, оскорбленная тем, в каком тоне говорится о смерти, и переметнулась к Конни. Она выгибала спину дугой и терлась о ее джинсы, ища утешения у своей новой подруга.

Конни погладила кошку по голове.

— Извини. Я просто… Просто я сегодня в городе видела нескольких человек с такими штуками. Мне это показалось немножко странным, — неубедительно закончила она, думая, что должна хоть что-то сказать в свое оправдание.

— Правда? — Тетка хлестнула ее проницательным взглядом зеленых глаз, серебряные кольца в ее ушах блеснули в луче света, падавшего из маленького окошка в задней двери.

— Для чего они? — отважилась спросить Конни, моргая изо всех сил, чтобы стряхнуть завораживающее действие сверкающих колец.

— Это тебя не касается, — сказала Эвелина, все еще сверля взглядом племянницу. Конни почувствовала, как в сердце у нее закипает злость, но ее почти сразу же погасил укол страха, когда тетка добавила: — И забудь о том, что ты вообще их видела.

Эвелина была так переменчива: могла быть полна безудержного веселья и энтузиазма, а потом тут же давала почувствовать свой пугающе крутой нрав и пускала в ход угрозы. Конни не знала, что на самом деле думает Эвелина о том, что на нее взвалили заботу о племяннице. Та оказала ей такой прием, что девочка заподозрила, что тетка возмущена и раздражена и только чувство долга по отношению к семье заставило ее взять на себя этот труд. И все же тут было еще кое-что… нечто, что Конни никак не могла правильно понять. Эвелина, несмотря на то что они жили под одной крышей, запиралась от племянницы, сведя беседы с ней к минимуму, она не стремилась вызвать к себе доверие — от этого Конни не становилось легче. Отказ объяснить секрет наушников был частью все того же поведения, и Конни это начинало возмущать. Родители могли бы подыскать ей и более приятного опекуна, кого-то, кто хотя бы был рад видеть ее в своем доме.

Конни больше не посмела поднимать вопрос о наушниках. Обе сделали вид, что ничего не произошло, и в следующий раз, когда Конни проходила мимо стойки для зонтиков, наушников там уже не было.