Фа трясла его:

— Они уходят.

Руки, но не руки Фа, стискивали ему голову, причиняя жгучую боль. Он застонал и покатился по земле, чтоб вырваться из этих рук, но они не разжимались, давили все сильней, покуда не вогнали боль глубоко внутрь головы.

— Новые люди уходят. Они тащат свои долбленые бревна вверх по склону на уступ.

Лок открыл глаза и взвизгнул от палящей боли, ему показалось, что он глядит прямо на солнце. Вода хлынула у него из глаз и ослепительно засверкала меж веками. Фа затрясла его опять. Он нащупал землю руками и ногами, понемногу приподнялся. Желудок свела судорога, и вдруг его стошнило. Желудок жил сам по себе; он собрался в тугой узел, не хотел терпеть это зловещее медовое зелье и исторгнул его вон. Фа взяла Лока за плечо.

— Мой живот тоже болел.

Лок опять перевернулся и с трудом сел, не открывая глаз. На одной щеке он чувствовал палящие лучи солнца.

— Они уходят. Мы должны забрать нового.

Лок мучительным усилием разомкнул глаза, осторожно поглядел сквозь слипающиеся веки, желая увидать, что же творится в мире. Теперь там было светлей. Земля и деревья состояли из ничего, имея только цвет, и так сильно раскачивались, что Лок опять закрыл глаза.

— Мне плохо.

Фа промолчала в ответ. А Лок обнаружил, что руки, которые стискивали его голову, теперь давят изнутри с такой силой, что кровь разрывает мозг. Он открыл глаза, моргнул, и мир сделался чуть устойчивей. Ослепительные цвета все еще оставались, но они уже не колыхались больше. Прямо перед его глазами земля была жирного коричневого и алого цвета, деревья стали серебристыми и зелеными, а ветки полыхали зеленым пламенем. Лок сидел, моргая, чувствуя, как по его лицу растекается нежность, а Фа все говорила:

— Мне было плохо, и я не могла тебя разбудить. Тогда я пошла поглядеть на новых людей. Их долбленые бревна поднялись уже высоко по склону. Новые люди боялись. Они стояли и двигались так, как это делают люди, которые боятся. Они волокли, и потели, и все время оглядывались на лес. Но в лесу нету никакой опасности. Они просто боятся воздуха, а в воздухе нету ничего. Теперь мы должны отнять нового.

Лок с обоих боков уперся руками в землю. Небо сверкало голубизной, и весь мир сиял ослепительно яркими красками, но все же оставался тем самым миром, который он всегда знал.

— Мы должны отнять Лику.

Фа вскочила на ноги и обежала прогалину. Потом вернулась и поглядела на Лока. Он опасливо встал.

— Фа говорит — сделай так!

Лок покорно ждал. Мал ушел из его головы.

— Я вижу так. Лок подымается по тропе за утесом, где новые люди не могут его увидать. Фа идет кружным путем и взбирается на гору выше новых людей. Они станут догонять. Мужчины станут догонять. Тогда Лок отнимет нового у сытой женщины и убежит с ним.

Она крепко стиснула плечи Лока и с мольбой поглядела ему прямо в лицо.

— А потом опять будет огонь. И у меня будут дети.

И Лок увидал все это внутри головы.

— Я сделаю так, — сказал он с твердостью, — а когда увижу Лику, отниму ее тоже.

На лице Фа, уже не в первый раз, мелькнуло что-то такое, чего он никак не мог понять.

Они разошлись в разные стороны у подножья горы, там, где кустарник еще скрывал их от новых людей. Лок подался вправо, а Фа пробежала по лесной опушке, чтоб обогнуть склон кружным путем. Лок оглянулся и увидал, что она, как рыжая белка, бежит почти все время на четвереньках под прикрытием деревьев. Потом он стал взбираться вверх, прислушиваясь к голосам. Он добрался до тропы над рекой, и водопад ревел уже впереди. Водопад теперь был многоводен, как никогда. Грохот, который доносился снизу, из ущелья, звучал особенно гулко, и дымная пелена широко раскинулась над островом. Гривы падающей воды разметывались на пряди млечного цвета, обволакивались пенным налетом, едва отличимым от скачущей струи и тумана, который подымался ей вперекор. На острове, у дальнего берега, Лок видел большие деревья во всем великолепии весенней листвы. Они то как бы ныряли в струю, то опять вздымались над нею, трепеща и клонясь к реке под напором течения, и колыхались, будто великанья рука сотрясала их комли. Но на этом берегу острова деревьев не было совсем: только неиссякаемое изобилие сверкающей воды, да еще будто жирное молоко низвергалось в грохот и в белый, наплывающий дым.

Потом сквозь этот оглушительный грохот воды Лок заслышал голоса новых людей. Они были справа, скрытые отрогом, за которым была падь, где висела ледяная женщина. Лок остановился и услыхал, как новые люди визгливо перекликаются.

Здесь, где все было так знакомо, где средь скал еще хранилось живое прошлое его людей, он с новой силой испытал приступ отчаянья. Мед не убил это отчаянье, а лишь усыпил на время, а теперь оно пробудилось и стало еще пронзительней. Лок застонал, терзаемый пустотой, и почувствовал огромную нежность к Фа, пробиравшейся по другой стороне склона. А где-то средь новых людей была Лику, и у него возникла настоятельная потребность, чтоб обе были рядом или хотя бы одна их них. Он стал взбираться к пади, где висела ледяная женщина, и голоса новых людей приблизились, зазвучали громче. Вскоре он уже залег на краю утеса, глядя поверх полоски земли шириной с ладонь, где росла чахлая трава да кое-где низкорослый кустарник.

Новые люди еще раз показали ему свои удивительные штуки. Они совершали какие-то бессмысленные действия над бревнами. Некоторые были заклинены меж скал, на них поперек лежали другие. Разрытая полоса земли на склоне вела прямиком к уступу, и Лок понял, что одно долбленое бревно уже на отлоге. А то, с которым новые люди возились теперь, было направлено вверх по склону меж заклиненными бревнами. От него тянулись полосы толстой и скрученной кожи. Под задним концом долбленого бревна на каменном выступе лежал ствол, заклиненный поперек, причем ближний конец гнулся под тяжестью валуна, который норовил скатиться вниз. Едва Лок успел все это оглядеть, он увидал, как старик рванул кожаную полосу и освободил валун. Валун сорвался со ствола, который дернулся и покатился со склона, а долбленое бревно скользнуло в противоположную сторону, наверх. Валун сделал свое дело и теперь с грохотом спешил укрыться в лесу. Туами поспешно втиснул камень под задний конец долбленого бревна, а люди кричали. Наверху, меж бревном и уступом, не было больше валунов, и теперь вместо них пришлось поработать самим людям. Они подхватили и приподняли бревно. Старик стоял рядом, и с его правой руки свисала дохлая змея. Он закричал: «Э-эх!» — и люди дружно налегли на бревно, а лица их исказились от тяжкого усилия. Старик замахнулся змеей и хлестнул ею по дрожащим спинам. Бревно поползло вверх.

Немного погодя Лок увидал и всех остальных людей. Сытая женщина не волокла бревно. Она стояла поодаль, меж Локом и этим бревном, держа на руках нового человечка. Теперь Лок понял, что значили слова Фа о боязни новых людей, потому что сытая женщина все время озиралась и лицо ее было даже бледней, чем тогда, на прогалине. Танакиль стояла тут же, у нее под защитой, и поэтому была видна не вся. Лок вдруг будто прозрел и ясно увидал, как страх подстегивает и направляет неистовые усилия, с которыми люди подымали бревно. Они покорялись дохлой змее, и она как бы извлекала из их тел, и без того тощих, силу, неподвластную им самим. В напряженных движениях Туами и визгливых криках старика была исступленная торопливость. Они, пятясь, отступали вверх по склону, будто их преследовали большие коты, ощерившие свои смертоносные клыки, будто сама река хлынула в гору и грозила их поглотить. Но река оставалась в своем ложе, и на склоне не было ни единой живой твари, кроме новых людей.

— Они боятся воздуха.

Хвощ завопил, отпрянул, и мгновенно Туами привалил большой камень к заднему концу бревна. Люди сгрудились вокруг Хвоща и загомонили, а старик размахивал змеей. Туами указывал вверх, на крутой бок горы. Вдруг он пригнулся, и камень со стуком ударил в долбленое бревно. Гомон перешел в пронзительный визг. Туами, напрягая все силы, один удерживал бревно кожаной полосой, не давая ему опрокинуться на бок. Он обмотал полосу вокруг скалы, и тогда люди, стоя в ряд, разом повернулись к горе. Высоко над ними на каменистом откосе металась Фа. Лок увидал, как она размахнулась, и еще один камень просвистел меж стоящими в ряд людьми. Мужчины сгибали свои палки и вдруг отпускали, давая им разогнуться. Лок видел, как прутья полетели вверх, на гору, но замедлили полет, не досягнув Фа, и вернулись назад. Еще камень ударил в скалу подле бревна, и сытая женщина побежала к утесу, на котором затаился Лок. Потом она остановилась и обернулась назад, но Танакиль уже подбежала к самому краю утеса. Она увидала Лока и завизжала. Лок вскочил и успел схватить ее, прежде чем сытая женщина повернулась к нему опять. Стиснув тонкую руку Танакиль, он торопливо заговорил с нею:

— Где Лику? Скажи, где Лику?

Услыхав имя Лику, Танакиль стала вырываться и визжать, будто провалилась в глубокую воду. Сытая женщина тоже визжала, а новый человечек вскарабкался к ней на плечо. Старик уже подбегал вдоль края утеса. Хвощ тоже мчался от бревен. Он ринулся прямо на Лока, ощерив зубы. Визги и оскал зубов вселили в Лока невыносимый ужас. Он отпустил Танакиль так внезапно, что она упала. Падая, она задела ногой колено Хвоща в тот самый миг, когда он прыгнул на Лока. С глухим рычанием он перелетел в воздухе мимо Лока через утес. Потом скользнул над скатом, не касаясь поверхности, и исчез, не успев даже вскрикнуть. Старик метнул в Лока длинную палку, но Лок заметил на конце острый камешек и успел уклониться. Потом он бегом промчался меж сытой женщиной, широко разинувшей рот, и Танакиль, распластанной на спине. Мужчины, которые только что посылали прутья в Фа, разом повернулись и не спускали с Лока глаз. А он уже во весь дух несся поперек склона. Добежав до кожаной полосы, которая удерживала бревно, он ринулся прямо через нее и сильно ободрал голень, зато кожаная полоса лопнула. Бревно заскользило назад, вниз. Теперь люди следили уже не за Локом, а за бревном, и он на бегу повернул голову, чтоб увидать, на что они смотрят. Оно взяло разгон на двух катках, и теперь не нуждалось в них больше. Потом оторвалось от склона на крутизне и полетело в воздухе. Конец его врезался в острую верхушку скалы, и оно раскололось на две половины по всей длине. Обе половины полетели дальше порознь, беспрерывно вращаясь, и вломились в лесную чащу. Лок скатился в падь, и новые люди стали уже не видны.

Фа прыгала наверху, над падью, и он рванулся к ней из последних сил. Мужчины приближались, петляя меж скал и держа наготове гнутые палки, но ему удалось их опередить. Он и Фа хотели уже лезть дальше, но мужчины вдруг остановились — потому что старик закричал на них. Хоть и не понимая слов, Лок угадал смысл его движений. Мужчины побежали вниз и вскоре исчезли из виду.

Фа щерила зубы. Она пошла прямо на Лока, угрожающе размахивая руками и все еще сжимая в кулаке острый камень.

— Почему ты не схватил нового?

Лок, защищаясь, выставил перед собой ладони.

— Я спрашивал про Лику. Спрашивал у Танакиль.

Руки Фа медленно опустились.

— Пойдем!

Солнце склонялось к закату, и над долиной стремительно мельтешили золотые и алые блики — Фа вела Лока на утес, который возвышался над отлогом, и оба они видели, как новые люди торопливо снуют по уступу. Они уже доволокли долбленое бревно до той оконечности уступа, которая была выше по реке, и теперь пытались проволочить его через завал из древесных стволов, который возник в том месте, где Фа и Лок перебирались на остров. Новые люди заставили долбленое бревно сползти с уступа, и оно лежало на воде средь других бревен. Мужчины ворочали древесные стволы, силясь оттащить их к другому краю скалы, где они окажутся во власти водопада. Фа бегала по каменистому склону.

— Они возьмут с собой нашего нового.

Она быстро спустилась по крутизне, как солнце спускалось в долину. Горы теперь сплошь залило красное зарево, и ледяные женщины воспылали ярким огнем. Вдруг Лок закричал, и Фа остановилась, глядя вниз, на воду. К завалу подплывало целое дерево, не какой-нибудь тонкий ствол или расщепленный обломок, а огромное дерево из дальнего, невидимого отсюда леса. Оно плыло вдоль берега по эту сторону долины, огромное скопище веток и побегов с распускающимися почками, неохватный, погруженный до половины ствол и простертые над водой корни, на которые налипло столько земли, что из нее можно было бы сделать очаг для всех людей в мире. Когда оно показалось, старик стал вопить и приплясывать. Женщины подняли головы от мешков, которые они с осторожностью спускали в долбленое бревно, а мужчины полезли назад через завал. Корни долбанули по завалу, и разломанные бревна взлетели в воздух или медленно встали торчком. Они запутались средь корней и повисли на них. Дерево остановилось, потом стало разворачиваться, покуда не прилегло боком возле утеса над уступом. Теперь меж долбленым бревном и чистой водой беспорядочно и густо перепутались бревна, будто чащоба, образованная кустами терновника. Завал превратился в неодолимую преграду.

Старик перестал кричать. Он подбежал к одному из мешков и принялся торопливо его развязывать. Он что-то крикнул Туами, который бегом тащил за руку Танакиль. Они стремительно приближались вдоль уступа.

— Скорей!

Фа помчалась вниз по склону туда, где был проход на уступ и на отлог. Она крикнула Локу на бегу:

— Мы возьмем Танакиль! Тогда они отдадут нового!

Все вокруг изменилось. Цвета, насыщавшие мир, когда Лок очнулся от сна, в который впал под действием меда, стали еще ярче, еще сочней. Казалось, Лок мчался и прыгал сквозь целое море багрового воздуха, а тени от скал были розовые и лиловые.

Он спрыгнул на склон.

Оба остановились у прохода перед уступом и присели на корточки. Река катила алую воду, и на поверхности сверкали золотые блики. Горы за рекой обволокла темнота, до того плотная, что Локу пришлось очень внимательно присмотреться, только тогда он разглядел, что темнота эта отливает синевой. Завал, и дерево, и усердно работающие люди казались совсем черными. Но уступ и отлог все еще были залиты ярким багровым светом. Олень опять выплясывал, теперь уже по земляному откосу, который вел на отлог, оборотясь к правой впадине в утесе, подле которой умер Мал. Он тоже казался черным в огненном зареве заходящего солнца и, двигаясь, разметывал длинные лучи, которые слепили глаза. Туами орудовал на отлоге, раскрашивая что-то стоящее подле утеса, меж двух впадин. Рядом была Танакиль, маленькая, худенькая, черная, она сидела на корточках там, где прежде был костер.

С другого конца уступа донеслись размеренные удары — тук! тук! Двое мужчин рубили бревно, которое Лок сбросил в прибрежную воду. Солнце нырнуло за облако, багрянец разлился по небесной выси, а горы были окутаны темнотой.

Олень затрубил. Туами проворно спустился с отлога, он спешил к завалу, где надрывались мужчины, и Танакиль начала визжать. Облака роились, скрывая солнце, и багрянец стал тяжким, он будто потоком изливался в долину, вроде воды, только был еще текучей. Олень скачками удалялся к завалу, а мужчины хлопотали над бревном, как жуки суетливо ползают по мертвой птице.

Лок ринулся вперед, и на визг Танакиль откликнулись визги Лику, которые донеслись из-за реки и были такими отчаянными, что напугали Лока. Он остановился перед отлогом, приговаривая:

— Где Лику? Что ты сделала с Лику?

Тело Танакиль распрямилось, потом упруго выгнулось, и она завела глаза. Перестав визжать, она лежала теперь на спине, и меж ее оскаленных зубов проступила кровь. Фа и Лок присели на корточки рядом с нею.

Отлог теперь изменился, как и все в мире. Туами изготовил изображение для старика, оно стояло возле утеса и глазело злобно. Они сразу увидали, как поспешно и яростно трудился он над этим изображением, потому, что оно получилось расплывчатым и не таким завершенным, как те, которые они видели на прогалине. Это было грубое подобие мужчины. Руки и ноги напряженно согнулись, будто в прыжке, а сам он был весь красный, как недавно вода в реке. Голову покрывали встопорщенные волосы, как они топорщились у старика, когда тот свирепел или пугался. Вместо лица был глиняный ком, но скатанные камушки были на месте и глядели слепым взглядом. Когда работа была кончена, старик снял с шеи связку зубов, воткнул их в лицо этого нелепого подобия и присовокупил еще два больших кошачьих клыка, которые носил в ушах. В трещину на груди глиняного подобия была вогнана палка, а к палке привязана кожаная полоса; к другому концу полосы была привязана Танакиль.

Фа стала издавать звуки. То не были ни слова, ни взвизгивания. Она схватила палку и хотела ее выдернуть, но не могла, потому что тот конец, который Туами глубоко всадил в глину, был обернут мехом. Лок оттеснил Фа и рванул, но палка не поддавалась. Багровый свет соскальзывал с воды, а отлог был испещрен тенями, средь которых глиняное подобие таращило глаза и грозно щерило зубы.

— Вытаскивай!

Лок повис на палке всей тяжестью и почувствовал, что она гнется. Тогда он уперся обеими ногами в брюхо глиняного подобия и тянул, покуда мышцы не заболели от усилий. Сама гора будто сдвинулась с места, а подобие накренилось, так что руки его, казалось, сейчас схватят Лока. Потом палка выскочила из трещины и Лок, крепко сжимая ее, покатился по земле.

— Хватай!

Лок, пошатываясь, встал, поднял Танакиль на руки и вслед за Фа побежал по уступу. Тени подле долбленого бревна взвизгнули, а у завала раздался оглушительный грохот. Дерево сдвинулось с места, и бревна стали шагать, как великаньи ноги. У долбленого бревна женщина со сморщенным лицом отчаянно рвалась из рук Туами; наконец она высвободилась и побежала Локу наперерез. Все вокруг стремительно двигалось и визжало, всюду творилось что-то зловещее и непонятное; старик приближался по рушившимся бревнам. Он чем-то запустил в Фа. Охотники удерживали долбленое бревно под уступом, а огромная крона приплывшего дерева всей тяжестью веток и мокрой листвы пыталась уволочь их вслед за собой. Сытая женщина лежала в долбленом бревне, там же была и сморщенная женщина вместе с Танакиль. Старик кое-как взобрался на задний конец бревна. Ветки затрещали и проволоклись по скале с нестерпимым скрежетом. Фа сидела у воды, обхватив голову руками. И вдруг ветки коснулись и подхватили ее. Теперь она уплывала, плененная ими, все дальше и дальше, а долбленое бревно отделилось от уступа и устремилось прочь. Дерево развернулось по течению, а Фа понуро сидела средь веток. Лок опять залопотал. Он бегал взад и вперед по уступу. Но дерево не внимало ни мольбам, ни увещаниям. Оно неотвратимо плыло к водопаду и поворачивалось, покуда не очутилось на перекате. Вода уже перехлестывала через ствол, усиливала натиск, и вот уж корни перевалили за перекат. На миг дерево повисло в пустоте, подставив крону бурному течению. Комель вместе с корнями медленно опустился, а крона вздыбилась. Потом она беззвучно скользнула вперед и сгинула в водопаде.

Рыжая тварь стояла на краю уступа в бездействии. Долбленое бревно казалось теперь темным пятнышком в той стороне, где село солнце. Воздух в долине был прозрачный, синий и недвижный. Вокруг не слышалось никаких звуков, кроме рева водопада, потому что наступило полное безветрие и небо было чистое и зеленое. Рыжая тварь повернулась вправо и мелкой рысцой затрусила к дальней оконечности уступа. За уступом вода потоками скатывалась с гор и перехлестывала через скалы, потому что на вершинах таял лед. Река высоко поднялась и затопила край уступа. Там, где течение проволокло крону огромного дерева, на земле и на каменной осыпи остались длинные борозды. Рыжая тварь все такой же мелкой рысцой побежала назад, к темной выемке под боком утеса, где еще сохранились признаки обитания. Она поглядела на подобие другого существа, теперь уже совсем темное, которое ухмылялось в глубине с высоты своего роста. Потом тварь повернулась и побежала через узкий проход, который вел с уступа на горный склон. Она помедлила, поглядела вниз, на борозды, на брошенные катки и оборванные канаты. Потом опять повернулась, осторожно обогнула отрог, остановилась на едва приметной тропе, которая пролегала по голым камням. Все так же осторожно двинулась по тропе на четвереньках, опираясь на длинные руки почти так же твердо, как на ноги, шаря и ощупывая землю. При этом тварь пристально глядела вниз, куда с громовым ревом низвергались водные потоки, но там не было видно ничего, кроме отвесных полос туманной пелены с отблесками, дрожавшими над огромной водомоиной, образовавшейся в подножье горы. Потом тварь побежала гораздо проворней, перешла на странный неровный скок, так что голова ее моталась вверх и вниз, а предплечья выдвигались вперед попеременно, как лошадиные ноги. Тварь остановилась в конце тропы и поглядела вниз, на длинные и узкие скопища водорослей, которые колыхались то взад, то вперед над речным дном. Она подняла руку и поскребла завитки подо ртом, где не было подбородка. Вдалеке, на поблескивающей шири реки, виднелось дерево с распускающейся листвой, течение вертело его в воде и несло к морю. Рыжая тварь, которая теперь, в сумерках, казалась серой с голубоватым отливом, проскакала вниз по склону и нырнула в лес. Она бежала по тропе, широкой и развороченной, будто здесь проложили колеи большие колеса бесчисленных повозок, покуда не добралась до прогалины вокруг мертвого дерева у реки. Там она побродила около воды, потом залезла на дерево и сквозь листья вьюнка пристально поглядела вслед уплывающему дереву. Немного погодя она спустилась вниз, побежала по тропе, проторенной через приречный кустарник, и достигла поперечной протоки, которая размыла тропу. Здесь тварь помедлила, потом забегала взад и вперед вдоль воды. Ухватив длинную свисающую ветку бука, тварь стала раскачивать ее то в одну, то в другую сторону, покуда не перехватило дыхание и грудь не начала натужно вздыматься и опадать. Тогда тварь вернулась назад на прогалину, обежала ее множество раз, петляя меж кустов терновника, которые были кучами навалены кругом. При этом тварь не издавала ни единого звука. Небосвод уже прокалывали острые лучи звезд, и теперь он не был зеленый, а окутался густой синевою. Белая сова парящим полетом проплыла над прогалиной и улетела к своему гнезду в чаще деревьев на острове близ другого берега реки. Рыжая тварь остановилась и стала разглядывать пятна на земле там, где недавно горел костер.

Теперь, когда солнечный свет совсем угас, не освещая небо даже косыми лучами, во всю ширь окоема над землей воссияла луна. Тени становились все резче, они падали от каждого дерева и сплетались позади кустов. Рыжая тварь стала обнюхивать землю вокруг кострища. Она уперлась в землю костяшками пальцев и опустила нос почти до самой земли. Водяная крыса, которая спешила вернуться в реку, увидав четвероногое существо, шмыгнула в сторону под куст и залегла, выжидая, что будет дальше. Рыжая тварь замерла меж густо усеянным золою кострищем и лесной чащобой. Она зажмурила глаза и жадно хватала ртом воздух. Потом она стала рыть землю, чутко улавливая носом запахи. И вот в развороченной земле показалась тонкая белая кость.

Рыжая тварь медленно выпрямилась и встала на ноги, глядя не на кость, а на что-то невидимое вдали. Это было странное существо, невысокого роста, с туловищем, наклоненным вперед. Голени и ляжки были искривлены, ноги и руки с наружной стороны густо покрывали рыжие завитки шерсти. Спина горбилась и тоже густо поросла завитками. Ступни и кисти были широкие и плоские, а большие пальцы на ногах были противопоставлены остальным, чтоб ловчей хватать. Размашистые руки свисали ниже колен. Голова чуть клонилась вперед на мускулистой шее, которая как бы прямо уходила в чащобу рыжих завитков под нижней губой. Рот был большой и широкогубый, а над завитками на верхней губе крупные ноздри трепетали, как птичьи крыла. Плавного перехода к носу не было, и конец его торчал прямо из-под нависающих надбровий. Самые глубокие тени густились в глазницах, где совсем не было видно глаз. Прямую линию надбровий очерчивала полоска густых волос; выше не было уже ничего.

Рыжая тварь стояла недвижно, и на теле ее играли лунные блики. Глазницы разглядывали не кость, а что-то незримое в стороне реки. Потом правая нога сдвинулась с места. Нога эта будто собрала и сосредоточила в себе все внимание твари, и ступня стала шарить по земле, как рука. Большой палец рыл и подносил, а остальные захватывали то, что было почти бесследно погребено под развороченной землей. Нога поднялась, согнувшись в колене, вложила что-то в опущенную книзу ладонь. Голова слегка наклонилась, взгляд соскользнул с далекой незримой точки и оглядел то, что лежало на ладони. Это был корень, старый и прогнивший, источенный с обоих концов, но сохранивший смутные очертания женского тела.

Рыжая тварь опять поглядела в сторону воды. Обе ее руки были полны, надбровья поблескивали при лунном свете над глубокими впадинами, в которых прятались глаза. По скулам и широким губам тоже скользили блики света, и в каждый завиток шкуры, как проседь, вплетались бледные лучи. Но глазные впадины зияли темнотой, будто голова была уже мертвым черепом.

Водяная крыса сообразила по неподвижности твари, что бояться нечего. Она проворно выскочила из-под куста и стала пересекать открытое пространство, а вскоре совсем забыла про молчаливую тварь и принялась искать добычу.

Теперь в обеих глазницах замерцал свет, два огонька, слабые, как звездочки, что отражались в гранитных кристалликах на гранях утеса. Потом огоньки вспыхнули, обрели четкость, просветлели, заискрились и опустились на нижний край впадины. Но вот вдруг в полной тишине огоньки превратились в тонкие полумесяцы, излились из глазниц и на морщинистых скулах задрожали узкие блики. Огоньки опять вспыхнули, просвечивая сквозь серебристые завитки бороды. Они повисли, длинно вытянулись книзу, закапали, скатываясь по бороде с завитка на завиток, и скопились на нижнем конце. Отблески на скулах дрожали, когда по ним стекали капли, а потом все эти капли слились воедино на конце бороды и канули в струю серебристых блесток, звонко застучавших по жухлому листу. Водяная крыса обратилась в бегство.

Лунный свет исподволь оттеснял синие тени. Рыжая тварь вывязила правую ногу из грязи и неуверенно шагнула вперед. Пошатываясь, она описала полукруг и добралась до бреши в сплошных грудах терновых кустов, откуда начинался широкий развороченный след. Тварь пошла по следу, и при лунном свете она казалась серой и голубоватой. Теперь она бежала из последних сил, и голова ее безвольно моталась то вверх, то вниз. Ко всему тварь еще и хромала. Когда она добралась до склона, который вел к водопаду, она уже двигалась только на четвереньках.

На уступе тварь заторопилась. Она добежала до дальней его оконечности, где талая вода с обледенелых горных вершин перехлестывала через скалы. Потом вернулась назад и спустилась туда, где стояло некое чуждое существо. Здесь она вступила в безнадежную борьбу с обломком скалы, который был навален на земляной холмик, но сдвинуть этот обломок у нее не достало сил. Наконец тварь оставила тщетные попытки и ползком добралась до разоренного кострища. Она приблизилась вплотную к толстому слою золы и легла на бок. Она согнула ноги и подтянула колени к груди. Потом подложила сложенные ладони под щеку и замерла в неподвижности. Перекрученный и тщательно вылощенный корень лежал у самого лица. Тварь не издавала ни звука и как бы врастала в землю, приникнув к ней мягкой плотью так тесно, что биение крови и дыхание прекратились.

Глаза, как зеленые огоньки, горели вокруг, и серые псы с осторожностью подкрадывались все ближе, скрываясь средь лунных теней. Они спустились на уступ и бесшумно подступили к отлогу. Любопытствуя, но соблюдая все же крайнюю осторожность, они обнюхали землю, но еще ближе подойти не осмелились. Звезды тихою вереницей ускользнули вниз, за громаду горы, и ночь уже шла на убыль. Над уступом медленно забрезжил серый рассвет, и легкий предутренний ветерок потянул через долину в межгорье. Зола на кострище зашуршала, взвилась в воздух, переворачиваясь на лету, и опала, усеяв вразброс недвижное тело. Гиены присели на землю, вывалив языки и часто дыша.

А вдали, над морем, небо уже алело и вскоре начало золотиться. В земной мир вернулись свет и привычные оттенки. При тускловатом еще утреннем свете стали отчетливо видны два существа, одно свирепо взирало от утеса на другое, каштановое, рыжее и желтое, как песок. Вода с ледяных вершин все прибывала, изливаясь искристой струей в виде длинного, выгнутого каскада. Гиены оторвали зады от земли, разошлись в стороны и с двух концов спустились к кострищу. Обледенелые горные пики стыли в ослепительном сверкании. Они радостно приветствовали солнце. Вдруг раздался звук, подобный громовому раскату, и гиены, трусливо дрожа, попятились назад, к утесу. Звук этот перекрыл шум воды, прокатился в горах, перелетел с утеса на утес и поплыл с многогласными отголосками над лесами, уже залитыми солнцем, и все дальше, дальше, к самому морю.