До прибытия «Битлз» в августе 1960 года клуб «Индра» был самым известным стриптиз-баром Гамбурга, в котором выступала знаменитая Кончита, пользовавшаяся широкой популярностью у публики. Она выходила на сцену в красно-черном костюме фламенко с собранными на затылке волосами, с гребнем и мантильей, и начинала танцевать. Выгнув спину и вращаясь под звуки гитар и кастаньет, повторяя гибкие движения цыганки, она раздевалась, постепенно открывая свои длинные красивые ноги, округлый зад и груди в плотно облегающем бюстгальтере. Затем, под овации немецких простофиль и звуки последнего аккорда оркестра, она расстегивала застежку на спине и... оказывалась мужчиной! Свет гас, и следующим номером на сцену выходили «Битлз».

Проблемы начались с первых же нот. Металлический звук электрогитар и гулкий стук большого барабана глохли. «Нам казалось, будто мы играем под пуховым одеялом», – вспоминает Пит Бест, который очень быстро догадался, в чем дело: тяжелая обивка, украшавшая стены зала, поглощала резонанс. К этому добавлялось безразличие публики, пришедшей поглазеть на голую задницу, а не слушать рок. И в дополнение ко всему в антракте Бруно Кошмайдер объявил ливерпульским ребятам, что старуха из квартиры сверху пожаловалась в полицию на шум, который они устроили. А в «горячем» квартале Гамбурга никому не улыбалось иметь дело с легавыми.

Во втором отделении «Битлз» постарались играть потише, но и это не удовлетворило Кошмайдера. Он стал делать им знаки, размахивая руками. «Mach Schau! Mach Schau!» – кричал он без остановки. Он требовал от них шоу, настоящего представления, подобного тем, которые устраивали в его клубах другие английские рокеры – белый Тони Шеридан или чернокожий Дерри Уилки, – выкрутасы в стиле Элвиса, акробатические фортели а ля Литтл Ричард или клоунаду Билла Хейли, в то время как «Битлз» горделиво сохраняли на сцене спокойствие и даже некоторую отстраненность. Сам Леннон позже объяснил это так: «До „Битлз“ все остальные подражали либо Элвису и его группе, либо Клиффу Ричарду и „Шэдоуз“ (которые всей группой использовали на своих концертах настоящие хореографические па). Лидеры групп неизменно одевались в одинаковые розовые пиджаки, черные рубашки и белые галстуки и всегда корячились на авансцене впереди остального оркестра. Мы же делали все совершенно наоборот. Вели себя очень спокойно, почти не двигались. Но публике была нужна не музыка, а представление!»

Джону Леннону дали двадцать четыре часа, чтобы придумать, как удовлетворить клиентов Кошмайдера. И здесь он мог рассчитывать только на себя. «Всякий раз, когда надо было срочно решить какую-нибудь проблему, расхлебывать приходилось мне одному. Все остальные обычно заявляли: „Да ладно, Джон, все в порядке, ты – наш лидер“. А стоило делам поправиться, и об этом уже не могло быть и речи. Но в Гамбурге все было плохо. И тогда я придумал шоу».

Следующим вечером Леннон отставил в сторону гитару и вышел на сцену, хромая, будто старый пират, так что «увечье» еще больше подчеркивало его мужественность. На мгновение он молча замер, затем вдруг взмахнул левой ногой над микрофоном и присел, повернувшись к залу спиной. Когда Джон начал подниматься, он снес стойку с микрофоном, но подхватил его у самого пола, сложившись пополам, точно горбун Квазимодо, поднес микрофон к губам и чуть слышно и очень медленно запел своим чувственным .голосом: «Би-боп-а-лу-ла...» Гамбург был покорен.

Однако ежевечернее подражание Джину Винсенту не решало всех проблем, стоявших перед Ленноном. Сумев завладеть вниманием публики, требовалось научиться удерживать его в течение нескольких часов подряд. Подразумевалось, что «Битлз» должны играть с семи вечера и до полуночи почти без перерыва. В субботу они начинали даже в шесть. А как только стали пользоваться успехом, то зачастую задерживались на сцене до двух ночи, то есть играли по семь-восемь часов кряду. Ребята привыкли к часовым выступлениям, во время которых они повторяли одни и те же вещи, а потому оказались совсем не готовы к тому, что их ожидало. Но и это было еще не все, сладковато-тошнотворные медленные композиции, столь любимые Полом, как, например, «Red Sails in the Sunset», не понравились немцам. «Битлз» пришлось пополнить репертуар новыми песнями и научиться играть каждую вещь как можно дольше.

В первый раз, когда они растянули песню Рэя Чарлза «What I Say» на двадцать минут, то сделали открытие: многократный повтор музыкальных фраз производил на публику невероятный эффект. Мало-помалу они научились воспроизводить завораживающую атмосферу ритм-энд-блюза. И вскоре завсегдатаи «Индры» увлеклись этой «негритянской музыкой».

Теперь Джон Леннон знал, чего желала публика, и он решил дать ей насладиться за свои денежки сполна. Вдвоем с Полом они делали вид, что дерутся прямо на сцене, нападали на Джорджа и Стью, сталкивая их в публику, или кидались туда сами, заставляя зрителей подниматься со своих мест и танцевать вместе с ними.

В подвыпившем состоянии Леннон принимался насмехаться над немцами. Нацепив на голову фуражку Африканского военного корпуса, он начинал маршировать гусиным шагом, потом замирал в боевом приветствии с криком «Хайль Гитлер!», сопровождая его потоком вызывающих ругательств. Однако вместо того чтобы злиться, уже нагрузившиеся к тому времени зрители только покатывались со смеху от грубых шуток этих beknackte Peetles – чокнутых «Битлз».

Спустя полтора месяца после прибытия «Битлз» Бруно Кошмайдер был вынужден закрыть «Индру»: соседи жаловались на шум. Но поскольку они пользовались успехом, он предложил «ливерпульским мальчикам» перебраться в «Кайзеркеллер», где им предстояло играть попеременно с группой «Рори Сторм энд Харрикейнз». Это заведение, созданное специально как молодежный клуб, размещалось в подвальном этаже «Лидо Данс Пале», где посетителям предлагали пиво и шнапс, смешанный с кока-колой. Здесь была оборудована танцплощадка, а приглушенная атмосфера располагала к свободе общения и флирту. В десять вечера лица младше восемнадцати покидали помещение, так как после этого часа в клуб могла нагрянуть полиция с проверкой документов.

Заведение пользовалось дурной славой. Через год после открытия клуб сделался вотчиной «шлягеров» – банды мотоциклистов, наводивших ужас на посетителей. При первых же признаках драки на забияк набрасывалась целая армия вышибал, нещадно избивала их, а затем выбрасывала на улицу, словно мешки с грязным бельем. Словом, тихоням здесь делать было нечего.

И тем не менее именно здесь «Битлз» познакомились с тремя «экзисами», которые стали впоследствии самыми преданными поклонниками группы в Гамбурге. Эти юные немецкие буржуа, которые черпали вдохновение в трудах французских экзистенциалистов, исповедовали стиль небрежной элегантности: бархатные куртки, водолазки, шарфы и ботинки с закругленными носами, набриолиненная челка, спадающая на лоб. Один их вид был способен вывести из себя самого захудалого рокера, так что когда «экзису» попадалась на пути банда «шлягеров», он предпочитал дать деру.

Все трое – Клаус Фурман, Астрид Киршерр и Юрген Фоллмер – были выходцами из добропорядочных семей среднего достатка. Отец Клауса был известным в Берлине врачом-терапевтом, покойный отец Астрид занимал в свое время довольно высокий пост в западногерманском представительстве компании «Форд Моторз», а отец Юргена был армейским офицером, погибшим на Восточном фронте вскоре после рождения сына. К моменту знакомства с «Битлз» Клаус и Астрид, которым было по двадцать два года, уже оставили учебу в Гамбургском институте моды, где еще продолжал учиться семнадцатилетний Юрген. Из всей троицы наиболее яркой внешностью и сильной личностью обладала Астрид.

Прическа каре, кожаная одежда и бесстрастное выражение лица Астрид никого не оставляли равнодушным. Они с Клаусом были вместе в течение многих лет, но в октябре 1960-го, когда ребята познакомились с «Битлз», их союз уже дал трещину. Кстати, именно после очередной ссоры с Астрид Клаус и открыл «ливерпульских мальчиков».

Бесцельно шатаясь по кварталу, где располагались ночные заведения, и пытаясь забыть о своих проблемах, Клаус был привлечен звуками громкой музыки, доносившимися из одного из подвалов. Он вошел, осторожно протиснулся к столику, находившемуся поближе к сцене, и присел рядом с группой рокеров, которые через некоторое время вышли на сцену: это были «Битлз».

Необычное поведение и музыка англичан заинтриговали Клауса, который, как и большинство студентов в то время, увлекался джазом. Во время перерыва он заговорил с ними, показав конверты для пластинок собственного изготовления. (Много лет спустя он станет автором конверта пластинки «Revolver».) Джон резко переадресовал его к Стью, которого отрекомендовал, как «художника команды», а сам стал строить за спиной у Клауса гримасы. Но Стью отнесся к нему по-дружески и пригласил Клауса приходить еще, что тот и сделал, приведя в следующий раз полных скепсиса – и испуганных – Юргена и Астрид.

В «Кайзеркеллере» «Битлз» играли уже не так, как в «Индре». Поскольку их выходы чередовались с номерами Рори Сторма, который был настоящим зверем на сцене, способным сломать себе ногу, прыгая с балкона в зрительный зал, ребята почувствовали, что могут позволить себе опять вернуться к спокойной манере исполнения. Юрген Фоллмер, который был в то время без ума от Джона Леннона и который не пропустил ни одного концерта «Битлз» в Гамбурге, вспоминает, что если Пол оживлялся, когда пел, то Джон «не делал ни единого лишнего жеста, играя на гитаре. Он ограничивался тем, что слегка подавался всем телом вперед под ритм музыки. Это была угрожающая сдержанность в стиле Марлона Брандо».

Именно эту сдержанную жесткость попытался уловить Юрген, фотографируя Леннона следующей весной, когда «Битлз» вернулись в Гамбург. В отличие от Астрид Киршерр, чьи фотографии станут знаменитыми, так как она выбирала, в соответствии с тогдашней модой, искусственные карнавальные декорации, Юрген снимал «Битлз» в естественном окружении и потому смог выразить нечто гораздо более глубокое. "Юрген Фоллмер был первым фотографом, которому удалось передать красоту души «Битлз», – скажет Джон Леннон. И если слово «красота» с трудом сочетается с образом Джона Леннона, именно оно приходит на ум при взгляде на фотографию, на которой Джон, одетый в джинсы и черную кожаную куртку, прислонился плечом к кирпичной стене, засунув другую руку в карман и поставив одну ногу на носок пяткой внутрь. Уличный мальчишка, чья мечтательная и спокойная поза и такое же выражение на полном, почти женском лице, передают одновременно мужественное напряжение, смесь нежности и жестокости, которые и в самом деле напоминают Брандо времен фильма «Дикарь».

Трое юных немцев были в восторге и от Стью Сатклиффа. У них он ассоциировался с другим киногероем: Джеймсом Дином. Юрген прозвал его ."Тайной за стеклами темных очков". Эта тайна покорила Астрид, которая разглядела у Стью чувствительную и ранимую душу и влюбилась в него. Несмотря на полное незнание английского языка, что заставляло ее обращаться за помощью к Клаусу и Юргену, когда ей было нужно выразить свои пожелания, она явилась инициатором сближения со Стью и в конце концов организовала их совместную жизнь. Когда весной 1961 года «Битлз» опять приехали в Гамбург, чтобы работать в клубе «Топ Тен» у Петера Экхорна, Стью оказался под влиянием Астрид, отрастил по ее просьбе челку и стал одеваться в женственные наряды, которые она обожала. На одной из фотографий, где изображены они оба, Стью одет в рубашку, завязанную узлом чуть выше пупка и с огромным цветком в разрезе.

Остальные «Битлз» находили смешным то, как Стью стлался перед Астрид. Пол увидел в этом возможность отделаться от басиста, которому явно не суждено научиться играть, как следует. Однажды вечером, когда они находились на сцене, Пол бросил в адрес Астрид какое-то оскорбительное замечание. Сдержанный Стью в бешенстве сорвал с себя гитару, перепрыгнул через площадку и кинулся на Пола, сбив его с табурета ударом в лицо. И пока они катались по полу в отчаянной драке, восторженная публика устроила им бурную овацию.

Вскоре после этого Стью покинул «Битлз». Пол перешел на бас, и группа наконец обрела твердую музыкальную базу. Спустя шесть месяцев Стью и Астрид объявили о своей помолвке, и молодой человек вернулся к изучению живописи под руководством Эдуарде Паолоцци, художника шотландского происхождения, который считал своего нового ученика гением.

Стью был не единственным Битлом, которого в Гамбурге интересовали женщины. Но сексуальная жизнь его приятелей вылилась в одну непрекращающуюся оргию. «Битлз» поселили в двух темных комнатах позади вшивенького кинотеатра «Бамби», и они быстро пристрастились каждый вечер развлекаться с девочками. Когда в два или три часа утра они возвращались к себе, их встречал запах дешевых духов и хихиканье девушек, прятавшихся в полумраке. Нередко любовные игры начинались еще до того, как ребята успевали разглядеть девиц. "Обычно мы имели в своем распоряжении пять или шесть девчонок, – вспоминает Пит Бест. – Через какое-то время Джон или Джордж кричали нам из своей комнаты, обращаясь к Полу или ко мне: «Ну, скоро ты там? Как насчет поменяться?» или «Ну как вы там, ребята? Мне бы хотелось попробовать какую-нибудь из ваших!» Как-то ночью они побили рекорд: восемь девушек, по которым каждый прошелся по два раза! И это были те самые парни, которые вскоре прославились своей песенкой «I Want to Hold Your Hand».

Переспать с «Битлз» было модным в гамбургском квартале красных фонарей. Их бесплатно приглашали в бордели, импульсивные молодые проститутки в «Кайзеркеллере» встречали их насмешливыми жестами и криками: «Gazunka!», а шлюхи с усталыми лицами устраивались возле сцены и призывно стреляли в их сторону глазами. Джон подхватил триппер, но, по его собственному выражению, это не доставило ему особых хлопот: «Один укольчик в задницу, и ты об этом больше не вспоминаешь».

В то время рок и секс были неотделимы от выпивки, которая ручьем текла по всему кварталу. На авансцену выставлялись ящики с пивом и сектом – сладким немецким шампанским, чтобы музыканты могли выпить вместе с посетителями. Когда умерла мать Джона, он чуть не утонул в пьянстве. В Гамбурге он, случалось, неделями пил не трезвея. Он научился выполнять в пьяном виде все, что ему было необходимо: питаться, заниматься любовью, менять струны на гитаре. Однажды, надравшись до предела, он так загремел на лестнице, что у него на всю жизнь остался шрам. Тем не менее во время первого вояжа «Битлз» в Гамбург наркотиков в их жизни еще не было. По словам Пита Беста, они впервые познакомились с таблетками «Преллиз» (прелудин из группы амфетаминов), только вернувшись сюда в 1961 году.

С наступлением холодов, когда на Гамбург обрушилось ледяное дыхание ветра, прилетевшего с Северного моря, жизнь «ливерпульских мальчиков» сделалась более трудной. Нужно было купить теплую одежду и как следует питаться, а денег не хватало. Джон Леннон, издавна подверженный преступным фантазиям, быстро нашел выход из положения. Он и раньше замечал, как официанты обчищали карманы упившихся матросов. Почему бы «Битлз» не заняться тем же?

В один из вечеров какой-то немецкий моряк, который угощал их выпивкой во время выступления, пригласил ребят поужинать вместе. Он был крепким на вид, а его кошелек казался пухлым. «Битлз» решили его ограбить. Правда, выйдя на улицу, Джордж и Пол сделали ноги, так что остались только Джон и Пит.

Дойдя до автостоянки, они напали на немца. Джон ударил его в лицо, и оглушенный моряк упал на колени. Однако пока Пит обыскивал его, моряк пришел в себя и сбил Джона с ног. Затем сунул руку в карман и вытащил револьвер. По внешнему виду нельзя было определить, чем он заряжен, пулями или слезоточивым газом, поэтому парни в панике бросились на моряка, который попытался выстрелить поверх их голов, и принялись дубасить его, пока он не потерял сознание. И они убежали, вытирая слезы, лившиеся из обожженных газом глаз.

Задыхаясь, они добрались к себе в «Бамби», где их поджидали Пол и Джордж. «Ну, сколько надыбали?» – спросил Джордж, не вставая с кровати. «Ни копья!» – рявкнул в ответ Джон. Убегая, они потеряли кошелек. Пол и Джордж покатились со смеху. Но даже избежав непосредственной опасности, новоявленные грабители не могли избавиться от страха.

А что если немец захочет отомстить? Однако прошла неделя, но моряк не объявился. Ребята никогда больше и не слышали о нем и не имели никаких проблем с полицией до того момента, пока их не депортировали из Гамбурга: Кошмайдер, который пришел в бешенство, узнав, что они работали в клубе у его конкурента, обвинил ребят в намеренном поджоге, которого не было. Но если верить все тому же Питу Бесту, дел они там все же натворили.

В 1974 году, беседуя со своим любимым гитаристом и другом Джесси Эдом Дэвисом, Леннон признался, что та история с немецким моряком была отнюдь не единственным случаем, а явилась одним из эпизодов целой серии подобных приключений. Чтобы свалить вину за свои преступления на немцев, он стал выбирать себе в жертвы английских матросов. Так продолжалось до того дня, пока он не отделал одного из них так сильно, что испугался, не убил ли он того парня. «Одному Богу известно, поднялся он или нет», – сказал Джон.

Несмотря на то, что Джон так и не узнал, что случилось с тем парнем – в прессе также не появилось ни единого намека на то, что его жертва погибла, – всю свою жизнь он считал, что на его совести лежит вина за убийство. К тому времени, когда он открылся Джесси Эду Дэвису, Леннон уже нашел объяснение этому чувству, придя к убеждению, что его ожидает наказание: он полагал, что умрет от насильственной смерти. «Это моя карма», – сказал он Дэвису.