Однажды мартовским утром 1962 года к дверям мастерской, где жила Йоко, подошли два человека в темных костюмах. Это были сотрудники «Бэнк оф Джапан», приехавшие, чтобы сопроводить ее до аэропорта Кеннеди, откуда они получили указание не уезжать до тех пор, пока не увидят своими глазами, как молодая женщина села в самолет, вылетающий в Токио.

Ее отъезд был организован родителями Йоко под предлогом помолвки ее брата. На самом деле семейство Оно твердо решило восстановить брак Йоко. До них докатились слухи о недостойном поведении дочери в Нью-Йорке, и они испугались, что их доброе имя может быть запятнано. По прибытии в Токио ее поселили в квартире, принадлежавшей семье Оно, в которой уже жил Тоси, готовый все забыть.

Поначалу казалось, что официальное примирение принесло свои плоды. Тоси рассказал Йоко о перформансах авангардистов, проводимых в Соджетсу-холле, небольшом элегантном зале, ставшем главной японской сценой для экспериментальных искусств. Не теряя ни секунды, она принялась за постановку в этом зале спектакля под названием «Труды Йоко Оно», проведение которого было запланировано на 24 мая.

За основу этого шоу была взята программа представления «Грейпфрут в мире Парка», которое Йоко давала в ноябре прошлого года в Карнеги-холле. Для постановки спектакля требовалось большое число актеров, чьи поиски были поручены Тоси, в то время как Йоко занялась рекламой перформанса. Она убедила руководство одного из местных телеканалов заснять на пленку все пять с половиной часов эксцентрического действа и бездействия. Несмотря на ее усилия, оценка критиков была резко отрицательной, да и какой еще она могла быть, когда одно из отделений заключалось, например, в том, что Йоко выходила на сцену, долго неподвижно сидела перед роялем, затем в течение пяти минут молотила по клавишам, выкуривала до фильтра сигарету и покидала сцену?!

Негативные отзывы критиков дошли до Йоко как раз в тот момент, когда она была на грани очередной депрессии. Семья дала ей понять, что она плохая жена и даже пропащая женщина, а теперь еще и коллеги говорят ей, что она дискредитирует своим поведением тот самый авангард, частью которого себя считала. Куда бы она ни отправилась, всюду у нее возникало ощущение, что к ней относятся как к парии. И тогда Йоко замкнулась в себе. Она стала в одиночестве ходить в театры и кино, в одиночестве гулять по улицам. Она была настолько подавлена, что вновь начала подумывать о самоубийстве.

«В то время, – расскажет она позже, – я жила вместе с г-ном И. на одиннадцатом этаже жилого дома. В полночь я просыпалась и, точно в бреду, подползала к окну. Я пыталась выпрыгнуть из окна. Всякий раз г-н И. оттаскивал меня, но так продолжалось почти каждую ночь. Через какое-то время он посоветовал мне обратиться к врачу. Я тоже пришла к такому выводу. Я очень эмоциональная женщина. Я стараюсь поступать логично. Но не могу получить удовлетворение, если это идет вразрез с моими чувствами... Какая-то часть моего разума очень сильна, а другая – слишком слаба... Я довела себя до крайности. Я принимала лекарства, но все равно хотела умереть. Неожиданно я обнаружила, что нахожусь в психиатрической лечебнице».

Тоси и семья Оно решили положить Йоко в больницу. Несколько недель она провела взаперти в обитой мягкой тканью палате, где ее пичкали сильными транквилизаторами. Тоси ежедневно навещал ее, пытаясь смягчить отчаяние жены. Именно с этой целью он как-то привел с собой молодого человека по имени Тони Кокс, который приехал из Нью-Йорка, где был вхож в окружение Ла Монте Янга. Йоко отказалась принять американца, она никого не хотела видеть. Она даже не захотела оставить у себя в палате принесенные им цветы. «В конце концов, – рассказывает Йоко, – ему удалось добиться симпатии одной из медсестер, которая стала упрашивать меня познакомиться с ним. И я уступила, поскольку была слишком слаба, чтобы сопротивляться... У моего врача Тони узнал о симптомах моего заболевания и о том, чем меня лечили. Он был знаком с медициной и посоветовал мне снизить дозы транквилизаторов. Еще он сказал мне, что мои нью-йоркские работы произвели на него большое впечатление и что он продал все, что имел, чтобы купить билет на корабль и отправиться разыскивать меня в Японию. Наконец-то у меня появился поклонник!»

Если бы Йоко не поспешила принять предложенную Тони Коксом помощь, она могла бы, позвонив кое-куда в Нью-Йорк, навести справки и узнать, кем он был на самом деле. Скорее всего, это положило бы конец их отношениям еще до того, как они начались, и изменило бы тем самым всю ее последующую жизнь.

Родители Тони, появившегося на свет в 1937 году, были художниками. Они познакомились в Нью-Йорке во времена Великой депрессии, когда оба посещали Лигу студентов художественных училищ. Несмотря на то, что среди его родственников был некий преподаватель этики, известный своим воинствующим антисемитизмом, Джордж Кокс без колебаний взял в жены еврейку. Что до самой Миллисент Гуткин, то она прилагала все усилия для того, чтобы забыть о своем происхождении, и даже дважды делала пластические операции, объясняя, что в то время было небезопасно носить имя «миссис Кокс» и выставлять напоказ такой еврейский нос. Тони вырос в период наибольшего разгула антисемитизма в современной Америке, и его юные годы прошли в Беллморе на Лонг-Айленде, где не было евреев, но зато было много американцев немецкого происхождения. Чтобы ничем не отличаться от любого местного мальчишки, ему приходилось скрывать свое еврейское происхождение, и не исключено, что именно это оказало определенное влияние на формирование неординарной личности молодого человека.

Тетка Тони вспоминала, что он был очень красивым ребенком, «способным от кого угодно добиться чего угодно». Его беда заключалась в том, что еще в юные годы он стал свидетелем ужасных страданий матери. Ему исполнилось шестнадцать лет, когда она умерла от рака, и после этого он сразу убежал из дома. Это был первый из побегов, которые в конечном счете привели его на путь сначала подростковой, а затем и вполне сознательной преступности.

В семнадцать лет он украл соседский катер, был арестован и провел несколько дней в тюрьме. Будучи отчисленным из двух частных школ, он каким-то образом умудрился записаться на художественный факультет университета в Буффало, но вскоре бросил учебу. Затем, осенью 1958 года; он вдруг объявился в качестве студента нью-йоркского художественного училища «Купер Юнион», которое располагалось в двух шагах от Нижнего Ист-Сайда, где проживали многие известнейшие художники.

Познакомившись с окружением Джона Кейджа и Ла Монте Янга, Тони быстро сумел завоевать всеобщее расположение. Красота, скромная элегантность и уважительное восхищение, которое молодой человек в роговых очках демонстрировал в присутствии тех, кого называл «мэтрами», не могли остаться незамеченными у тех, кто окружал Джона Кейджа, а среди них было немало гомосексуалистов. Однако художники очень скоро поняли, как они в нем ошиблись. Как-то Тони угнал автомобиль Джона Кейджа и даже поменял на нем номера; и хотя вор был пойман, композитор не стал выдвигать против него обвинение. А Кокс тем временем продолжал превращаться из обаятельного студента-художника в бесчестного и опасного типа.

Развитие Тони достигло решающего момента, когда он начал заниматься наркотиками, торгуя не только травкой и гашишем, но и недавно появившимися, мало известными психоделическими средствами, которые в то время еще не были запрещены, такими, как мескалин, поступавший с фармацевтических предприятий в Нью-Джерси, почки эхинокактуса Вильямса из Аризоны, а также экзотические гармалин и айбогейн, производившиеся компанией «Лайт энд Компани». Тогда же Кокс познакомился с Джонни Эпплсидом, который занимался психоактивными средствами, с Чаком Биком, потомком ста двух поколений раввинов, которого Тони познакомил с еще одним из своих друзей, Джоном Бересфордом, английским педиатром, работавшим в больничной лаборатории. Это знакомство имело историческое значение, поскольку именно тогда вспыхнула первая искра, из которой разгорелось пожарище ЛСД, охватившее собой все шестидесятые годы нашего столетия.

По совету Чака Бика Бересфорд написал на бланке своей больницы письмо, адресованное швейцарской фирме «Сандоз», и вскоре получил по почте целый грамм чистого ЛСД-25 – такого количества «кислоты» хватило бы для того, чтобы заставить заторчать целый город. Маленький пузырек с белым порошком, разбавленным обычным сахаром, завел весь хипповый андеграунд Нью-Йорк-сити, включая Тимоти Лири, ставшего апостолом психоделической революции.

С наступлением лета 1961 года Тони настолько глубоко увяз в преступном мире, что у него возникли серьезные проблемы с мафией, которая его заказала, и это заставило Тони уйти в глубокое подполье. Но вскоре выяснилось, что его разыскивали не только гангстеры: летом 1962 года у него на хвосте сидели и агенты ФБР. Ему удалось смыться, угнав автомобиль, принадлежавший Алану Марлоу, мужу поэтессы Дайен Деприма, украв кредитную карточку еще у одной жертвы и стащив все деньги, которые Ла Монте Янг собрал для издания своей «Антологии», основополагающего труда по концептуальному искусству. Тони встретился при въезде в Портленд со своим приятелем Элом Вундерлихом, который помог ему перекрасить белый «форд» 1957 года выпуска в другой цвет. На следующий день Кокс отправился в Лос-Анджелес проведать тетю Бланш. А примерно 1 августа он сел на корабль, взявший курс на восток.

В интервью, опубликованном на страницах журнала «Рэдикс», Тони рассказал, что идея отправиться в Японию на поиски Иоко Оно пришла ему в голову после того, как Ла Монте Янг поведал ему о молодой и красивой японской артистке, которая не так давно внезапно исчезла. Поговаривали, что она вернулась в Японию. Наравне с известностью Тони привлекал в ней тот факт, что она дочь президента банка.

Еще на корабле кто-то из пассажиров сказал ему, что знаком с артисткой по имени Йоко Оно, недавно вернувшейся из Штатов. Тони удалось разыскать эту женщину, но он быстро убедился, что это была не та Йоко Оно – фамилия Оно встречается в Японии не так уж редко. Вместе с тем эта женщина помогла ему отыскать ту самую Йоко Оно. Однако удача обернулась двойным разочарованием: он узнал, что она, во-первых, замужем, и во-вторых, что ее поместили в лечебницу.

Когда Тони пробрался-таки в палату к Йоко, он обнаружил, что она находится под действием сильных успокоительных препаратов. Волей случая выяснилось, что эти лекарства ему знакомы. Тоси попросил Тони помочь вытащить Иоко из больницы. Кокс пошел на прием к главному врачу. Он представился журналистом из Нью-Йорка, пишущим об искусстве, уточнив, что готовит статью о том, как известную артистку насильно удерживают и пичкают наркотиками. Неужели дирекция больницы заинтересована в такого рода рекламе? Пациентка была немедленно выписана.

Но и после выхода из больницы Иоко никак не удавалось преодолеть депрессию. «Я слишком скучала по Нью-Йорку, – напишет она через несколько лет. – Мы часто встречались с Тони в кондитерской на Синдзуку (токийский Таймс-сквер) и подолгу разговаривали. Он тоже был очень одинок. В Токио у него не было знакомых. Весь наш разговор вертелся вокруг Нью-Йорка. Мы чуть не плакали от одиночества и меланхолии».

Спасение от недуга пришло к Йоко неожиданно: директор Соджетсу-холла объявил о том, что пригласил Джона Кейджа и Дэвида Тьюдора выступить в Токио и совершить турне по Японии. Это означало, что Тоси будет выступать с ними в качестве вспомогательного артиста, а Йоко сможет быть переводчиком и сопровождающим труппы. Иоко и Тоси рассказали о предстоящем турне Тони и пригласили его составить им компанию. А Йоко, воспользовавшись ситуацией, объявила, что на этом ее брак с Тоси можно считать расторгнутым.

Для выступления в Соджетсу-холле, которое состоялось в октябре, Кейдж и Тьюдор пригласили много японских музыкантов, а также Иоко, которая висела над сценой, сидя на стуле, подвешенном на театральных колосниках, а затем ложилась на рояль, откинув голову таким образом, что ее длинные черные волосы спускались до самого пола. В промежутках между концертами американцы совершали туристические поездки в обществе Пегги Гуггенхайм, которая напишет в своих мемуарах: «Я разрешила Тони переночевать в спальне, которую делила с Йоко. В результате получился очаровательный ребенок, наполовину американец, наполовину японец».

После турне Йоко поселилась в гостинице вместе с Тони, который настаивал на том, чтобы они как можно скорее поженились. Но такого скандала семейство допустить не могло. И в очередной раз сопротивление родителей подтолкнуло Йоко поступить против их воли. 28 ноября 1962 года, еще не разведись с Тоси Ичиянаги, она сочеталась браком с Тони Коксом. Церемония состоялась в американском посольстве в Токио.

Через некоторое время адвокат нашел способ узаконить этот незаконный акт. 1 марта 1963 года Иоко развелась с Тони, а следом за ним – с Тоси, который через три дня снова женился – на Сумико Ватанабе. Затем, 6 июня Иоко повторно вышла замуж за Тони. К этому времени любовники уже переехали из города в небольшой коттедж, построенный в английском стиле и расположенный на берегу озера, где Иоко могла наслаждаться покоем и одиночеством. Благодаря связям родителей Йоко, Тони устроился в школу преподавателем английского языка. Но вместо того чтобы тратить заработанные деньги на еду или другие жизненно необходимые вещи. Тони вкладывал их в искусство. Однажды, например, он украсил комнату огромным количеством воздушных змеев, на которых были напечатаны стихотворения, написанные Иоко.

Иоко в очередной раз решила сделать аборт. Ее подруга, писательница-феминистка и скульпторша Кейт Миллетт, вышедшая замуж за японского скульптора, вспоминает, что Иоко часами могла говорить об этом аборте. Однако и врачи, и Тони посоветовали ей оставить ребенка. «Они напугали меня, – рассказывала Иоко. – Они сказали, что еще один аборт может быть очень опасным. И тогда я решила родить Киоко. А еще я подумала, что, может быть, почувствую себя лучше, когда у меня будет ребенок, поскольку у нас считалось, что все женщины обожают рожать детей». На самом деле вряд ли аборт был более рискованной операцией, чем тот способ, которым Иоко задумала родить своего ребенка.

Джон Натан, работавший в одной школе с Тони, рассказал, что в то утро, 3 августа 1963 года. Тони появился на работе в возбужденном состоянии и пробормотал что-то вроде: «Ну все, мы сделали эту штуку с ребенком прямо у нас дома!» Когда Натан поинтересовался, что он имеет в виду, Тони рассказал, что принял роды самостоятельно. Перепуганный Натан вскочил в машину и помчался к Коксам домой. Он обнаружил Иоко, лежащей на полу; рядом никого не было, кто мог бы о ней позаботиться. Натан срочно отвез мать и дочь в больницу. Подруга Коксов миссис Ричи рассказала, что «Тони вбил себе в голову мысль, что будет просто замечательно, если он сам примет роды у жены». А когда миссис Ричи отправилась в больницу проведать Иоко, та объяснила: «Я и не думала, что это так трудно».

Если с ребенком все было в порядке, то молодая мама долго не могла прийти в себя. Выйдя из больницы, она переехала вместе с Тони и Киоко в крошечную квартирку, расположенную на тридцать пятом этаже нового жилого дома в квартале Сибуя – токийском аналоге нью-йоркского района Гринвич-вилледж. Миссис Оно, помирившаяся с дочерью после рождения ребенка, оплачивала аренду квартиры и услуги няни, взятой в помощь Иоко. В единственной комнате нового жилища, отделенной от кухни японской ширмой, постоянно царил беспорядок: повсюду валялись горы немытой посуды и грязного белья, по полу свободно ползали раки-отшельники, поскольку Тони взялся сделать о них фоторепортаж. Сам он говорил, что Иоко напоминала ему в то время умственно отсталую девочку – героиню одной давно прочитанной книжки. А Иоко резюмировала свою тогдашнюю жизнь одним словом – «колодцы».

Рождение Киоко отнюдь не наладило семейную жизнь ее родителей. Иоко удвоила нападки на Тони. Еще одна подруга, Барбара Энн Коупли-Смит рассказала, что как-то Тони в отчаянии позвонил ей и сообщил, что сидит в ванной комнате, залитой кровью и усыпанной осколками стекла, и не может отыскать свои очки. Когда Барбара примчалась к ним домой, она обнаружила, что Иоко специально раздавила очки Кокса, который без них был все равно что слепой. Тони рассказал, что жена продержала его в ванной три четверти часа, приставив к горлу отбитое горлышко бутылки. Подобные сцены стали повторяться. У Эла Вундерлиха, который вновь встретился с Тони, приехав в Японию в 1964 году, создалось впечатление, что Тони и Иоко «стремились убить друг друга. Стоило переступить порог их дома, – добавляет он, – как вы сразу оказывались в самом центре тайфуна».

В промежутках между попытками вцепиться друг другу в глотку они напряженно работали, стараясь раскрутить артистическую деятельность Иоко. К этому моменту Иоко была звездой, а Тони – менеджером: такая схема будет неизменно повторяться со всеми мужчинами, которые придут на смену Коксу. А в тот период они занимались изданием «Грейпфрута» – главной претензии Иоко на славу. Это был небольшой сборник текстов от одной до шестнадцати строк, отпечатанных на маленьких квадратных страничках. Несмотря на то, что внешне эти сочинения напоминали стихи, они, скорее, являлись прозаическим описанием действий, которые необходимо совершить. В течение последующих десяти лет Иоко использовала большую часть этих «сценариев» в своих фильмах, сценических перформансах или при изготовлении художественных артефактов. Даже самые простейшие из этих текстов всегда предполагали определенное действие. «Зажги спичку и смотри, как она догорает» – этот текст стал сценарием самого известного фильма Иоко, где с использованием сверхскоростной кинокамеры показано, как сгорает спичка. В текстах «Грейпфрута» присутствовала некая единая тональность, отражавшая, благодаря своей искусственности, одну из сторон личности автора, которой Майкл Румейкер дал следующее восторженное определение: обреченный маленький восточный денди, оторванный от внешнего мира и погруженный в мир собственных очаровательных капризов.

Иоко мечтала о том, чтобы отделаться от Тони и Киоко и вернуться в Нью-Йорк. Теперь, получив благодаря замужеству американское гражданство, она могла окончательно переехать в Соединенные Штаты. Перед отъездом она организовала с Тони и Джеффом Перкинсом, молодым сотрудником медицинского корпуса военно-воздушных сил, свой последний спектакль в Соджетсу, который назвала «Прощальный перформанс Йоко Оно». Джефф вспоминал, что они с Тони играли сцену, в которой были привязаны друг к другу спина к спине, а к ним на тонких нитях были прицеплены консервные банки и бутылки из-под молока. В полной темноте они передвигались из одного конца сцены в другой, стараясь как можно меньше шуметь. В это время Йоко объявила, что выпустила в зал двух змей, и добавила, что каждый зритель имеет право зажечь только одну спичку, чтобы обнаружить рептилий.

В единственной за весь вечер по-настоящему интересной сцене, называвшейся «Отрезанный кусок», Йоко появилась на сцене в черном одеянии с огромными ножницами в руках. Опустившись на колени, она бесстрастно посмотрела на зрителей и предложила им по очереди подойти к ней и отрезать от ее одежды любой понравившийся кусок. Созданный ею в этот момент образ неизбежно напоминал древнейший японский обряд сеппуку или харакири. По мере того как зрители робко отрезали крошечные кусочки ткани, напряжение возрастало. Сейчас никто уже не помнит, насколько далеко зашло разрезание одежд в тот вечер, но когда позже ей доводилось повторять этот перформанс, она нередко оставалась абсолютно обнаженной, а иногда утрачивала даже часть своей великолепной шевелюры.

Йоко покинула Японию 23 сентября 1964 года на самолете авиакомпании «Пан Америкэн», вылетавшем в Сан-Франциско. Свой отъезд она объяснила тем, что якобы возвращается в Нью-Йорк, чтобы завершить образование. Тони остался на родине жены с дочерью Киоко.