Уже в самолете на пути в Англию Джон впервые за несколько недель снова напился. Под действием алкоголя накопившаяся в душе ярость прорвалась наружу. Без каких-либо видимых причин он вдруг начал рассказывать Синтии о женщинах, с которыми ему довелось переспать за восемь лет семейной жизни. Он не особенно акцентировал внимание на сотнях девушек, с которыми проводил ночи в гастрольных поездках. По свидетельству Питера Брауна, ему доставляло удовольствие говорить о тех, кого Синтия знала хотя бы по имени. Затем он перешел к тем женщинам, с которыми Синтия была хорошо знакома, и объяснил, что если такая-то однажды без предупреждения заявилась в Кенвуд, а другая повела себя странно за ужином в ресторане, то это потому, что за спиной у Синтии он крутил с ними романы. Своими признаниями Джон, должно быть, стремился разрушить окончательно то немногое, что оставалось еще от их брака, но его попытка закончилась неудачей: он ужасно обидел жену, но ни на йоту не приблизился к разводу.

Потерпев неудачу в своем порыве вырваться на свободу, Джон сразу по возвращении вновь стал искать забвения в наркотиках. Он сосал «кислоту» и обкуривался травкой. Пригоршнями глотал амфетамины и упивался виски. Забивал ноздри кокаином и кололся героином. Уяснив, что его вера оказалась тем же наркотиком, он почувствовал, что отныне имеет полное право убрать ногу с тормозов. Через месяц он был уже в таком состоянии, что походил на собственную тень.

Как это бывало всегда в периоды обострений, Джону требовалось одиночество, так что через две недели после возвращения из Индии Синтия была вынуждена уехать за границу в обществе Мэджик Алекса и Дженни Бойд (младшей сестры Патти), которые увезли ее в Грецию. Джон выписал к себе Пита Шоттона, заставив его бросить семью и переехать в Кенвуд. Обменяв таким образом жену на друга детства, Джон снова вернулся к «кислотным» играм, в которые играл прошлым летом с Джоном Данбаром.

Несмотря на то, что Джон только что публично объявил себя бабником, он уделял женщинам очень мало внимания, проводя все время в обществе приятеля детства. Доказательством тому послужила его долгожданная встреча с Брижит Бардо.

«Клллассно!» – воскликнул Джон, когда пресс-атташе компании «Эппл» Дерек Тэйлор сообщил ему, что Б. Б. в Лондоне и сгорает от нетерпения познакомиться с «Битлз». И не переводя дыхания спросил: «А где остальные?» Узнав, что никого из других участников «Битлз» нет в городе, он запаниковал. Ему было явно не по себе, он боялся встречаться с Бардо в одиночку. Дерек Тэйлор предложил пойти вместе с ним, но этого Джону было мало. «А не вмазать ли нам по „кислоте“, совсем по чуть-чуть, чтобы в мозгах просветлело?» – завелся он. Это решение стало для них фатальным, так как к тому моменту, когда они подъехали к гостинице «Мэйфэйр», оба были никакие.

Предварительно Тэйлор позвонил секретарше Бардо и объяснил, что Леннон только что вернулся после паломничества в Индию, где припадал к ногам махариши Махеш Йоги, и что он чувствовал бы себя более свободно в обстановке, которая напоминала бы ему об этой стране. Когда Леннон появился в гостиной у Брижит Бардо, он очутился в настоящем индийском павильоне: повсюду были разбросаны подушки, комната была наполнена цветами и музыкой в исполнении Рави Шанкара.

Но даже знакомая обстановка не помогла Джону преодолеть напряжения и выйти из состояния ступора. Не говоря ни слова, он уселся в позе лотоса и закрыл глаза, будто погрузился в медитацию. Прошло полчаса, а он так и не произнес ни слова. Брижит Бардо была явно не в восторге от такого поведения. Ожидая, что к ней придут все четверо «Битлз», она пригласила несколько симпатичных девушек и планировала свозить всю компанию на ужин в какой-нибудь шикарный ресторан. Теперь же перед ней сидел только один Битл, да и тот явно пребывал в другом измерении. Когда же она попыталась заговорить с Тэйлором, то убедилась, что тот не только не знает ни слова по-французски, но даже и по-английски изъясняется с трудом. В отчаянии она повысила голос и обратилась к зомби, медитировавшему на ковре: «Похоже, что Индия произвела на вас большое впечатление».

«Никаких вопросов! – рявкнул Джон. – Почувствуй вибрацию!»

Бардо подняла руки вверх и вернулась к беседе с подругами по-французски. Через два часа Бардо предприняла еще одну попытку вывести Леннона из транса и предложила всем отправиться в новомодный лондонский ресторан «Парке». Леннон и Тэйлор пришли в ужас от этого предложения, поскольку «Парке» был крошечным по размерам заведением, которым владели выходцы из Ливерпуля. Если их угораздит появиться там в обществе Брижит Бардо и целой стаи красивых девиц, эта новость появится во всех завтрашних газетах, что будет означать нежелательную рекламу для Леннона и домашнюю сцену для Тэйлор. Поэтому Джон сказал, что не должен выходить из своего душевного состояния, которое может привести его к откровению, и посоветовал Бардо отправиться ужинать со своими друзьями. «Когда вы вернетесь, – пообещал Джон, – я напишу для вас новую песню». Делать было нечего, и Бардо отправилась на ужин в женском обществе.

Когда поздно вечером Бардо вернулась в гостиницу, еще не доходя до своего номера, она услышала индийскую музыку. На пороге актриса в изумлении остановилась: в центре комнаты, распластавшись на подушках, точно бродяга на тротуаре, лежал великий Джон Леннон в окружении груды пустых пивных бутылок. А когда она вошла к себе в спальню и увидела валяющегося поперек кровати Дерека Тэйлора, то на какое-то время вообще потеряла дар речи. Сделав над собой усилие, молодая женщина вернулась в салон и принялась что есть силы трясти Леннона. Он с трудом принял вертикальное положение и попытался что-то спеть. Но после нескольких тактов его голова упала на грудь, и он уснул.

Рано утром Лес Энтони доставил Джона в Кенвуд, где Пит Шоттон уже приплясывал от нетерпения услышать рассказ о ночном приключении. «Ну как это было? Как?» – накинулся он с расспросами.

Джон внимательно посмотрел на старого приятеля и рявкнул: «Да ни хрена там не было! Что за хреновый вечер, – простонал он. – Даже хуже, чем когда мы встречались с Элвисом».

То, как повел себя Леннон во время встречи с Брижит Бардо, было поведением человека, доведенного наркотиками до безумия. Еще через два дня они с Питом опять приняли «кислоты» и поднялись к Джону на чердак, где стали записывать на установленных здесь аппаратах Брунелла звуковой фон, который позже был использован в композиции «Revolution 9». Когда хозяину дома надоело работать, он сел на пол и поведал Питу о глубоком разочаровании, постигшем его в Индии, а потом погрузился в молчание. Пит уставился на большую фотографию Брижит Бардо и стал воображать, что он сделал бы, если бы ему представилась такая же возможность, как та, что недавно обломилась Джону, как вдруг заметил, что его друг делает руками и предплечьями вращательные движения, словно то были не руки, а крылья.

«Пит, – благоговейно прошептал Леннон. – Мне кажется, я – Иисус Христос!» Но Пит не зря дружило Джоном Ленноном всю ;свою сознательную, жизнь.

«Ну и что ты будешь с этим делать?» – почти небрежно спросил он.

«Я должен всем рассказать об этом, – без тени колебания заявил Джон. – Я должен сделать так, чтобы весь мир узнал, кто я такой!»

«Да они же убьют тебя к чертовой матери, – запротестовал Пит. – Они этого никогда не примут, Джон!»

Но Джона невозможно было переубедить. «Тут уж ничего не поделаешь, – возразил он. Затем, немного подумав, спросил: – А сколько лет было Иисусу, когда его убили?»

Этот вопрос застал Пита врасплох. Он подумал и прикинул (причем ошибся только на год): «Кажется, тридцать два».

Джон принялся загибать пальцы, а затем воскликнул: «Черт! Значит, у меня еще почти четыре года\»

Когда на небе появились первые проблески зари, Леннон решил в тот же день отправиться в офис компании «Эппл», чтобы сообщить о своем открытии всем остальным. На этом, совершенно обессиленные, Джон и Пит привалились друг к другу и погрузились в сон. Когда через несколько часов их разбудила домработница Дот Джерлетт, Леннон, все еще пребывая в том же состоянии духа, стал готовиться к собранию административного совета.

Ближе к вечеру организационное ядро «Битлз» в составе Пола, Джорджа, Ринго, Нила и Дерека собралось в офисе у Леннона, присоединившись к Джону и Питу. Все ждали, удивляясь, что же вдохновило традиционно пассивного Леннона на то, чтобы забить в набат. Джон встал из-за стола. «Я хочу сообщить вам нечто очень важное, – начал он. – Я – Христос, который спустился на землю. Вот так». Когда Джон потребовал, чтобы компания «Эппл» подготовила по этому поводу экстренный пресс-релиз, ближайшие партнеры поняли, что лучше не спорить. Справившись с оцепенением, длившимся несколько минут, «Битлз» согласились, что это известие действительно имеет первостепенное значение, и заявили, что им понадобится какое-то время, чтобы осмыслить его и решить, что в этой связи должна будет предпринять компания «Эппл». На этом заседание было отложено на более поздний срок.

Когда вечером Джон и Пит отправились поужинать в ресторан, Джон все еще продолжал витать в облаках. Неожиданно к ним обратился какой-то человек, который был счастлив от того, что оказался рядом со знаменитой поп звездой. «Я очень рад вас видеть, – произнес он. – Как вы поживаете?»

«Вообще-то я – Иисус Христос», – невозмутимо ответил Джон. «Правда? – не моргнув глазом, ответил незнакомец. – А мне очень понравилась ваша последняя пластинка. По-моему, она гениальна!»

Джон и Пит вернулись в Кенвуд. Выкурив несколько косяков, Джон начал заводиться. «Мне захотелось женщину. Ты не возражаешь. Пит?» – поинтересовался он. Шоттон обрадовался, так как это означало, что он сможет немного поспать.

«Тогда, я думаю, надо звякнуть Йоко», – Джон постарался сохранить в своем голосе безразличие, которое, однако, не обмануло Шоттона. «Она тебе нравится?» – спросил он.

«Не знаю, – Джон сделал вид, что не понял намека. – Но что-то такое в ней есть. Я просто хотел бы познакомиться с ней получше. По-моему, сейчас как раз подходящий момент».

Когда Джон впустил Йоко, он и виду не подал, что ждал этой встречи. Все трое уселись в гостиной, чувствуя себя явно не в своей тарелке, причем Йоко даже не пыталась поддерживать беседу. Пит пробыл с ними ровно столько, сколько было необходимо ради приличия, и вскоре откланялся.

Джон и Йоко поднялись на чердак и занялись записью пленки, которая через несколько лет вышла под названием «Two Virgins». Джон манипулировал рычажками на микшерском пульте, а Йоко сидела перед микрофоном. В какой-то момент Джон предложил подзарядиться «кислотой». Осоловевшая парочка, в восторге от новой игры, развлекалась до самого утра, и лишь утром дело дошло до постели.

В тот день Пит проснулся довольно рано и спустился позавтракать. На веранде он обнаружил Джона в коричневом кимоно, который уплетал вареное яйцо и запивал его чаем. Когда Пит удивился тому, что Джон так рано на ногах, тот ответил, что еще не ложился, а затем неожиданно попросил Пита немедленно подыскать для него новый дом. «Зачем?» – изумленно спросил Пит. Джон торжественно поставил чашку и произнес: «Затем, что я хочу переселиться туда вместе с Йоко».

«Вот так просто взять – и переселиться?» – огорошенно прошептал Шоттон. И Джона вдруг прорвало: «Да, вот так просто! Вот так просто! Вот оно. Пит. Я ждал этого всю жизнь. И катись все остальное к чертям собачьим! К чертям „Битлз“, к чертям бабки, к чертям все это дерьмо! Если понадобится, я уеду и буду жить с ней в долбаной палатке.»

При этих словах Леннон вскочил на ноги – следом вскочил и Шотгон, закричав: «Так не бывает, Джон!»

«Так не бывает, – эхом отозвался Леннон, который уже почувствовал крылья у себя за спиной, как человек, которому удалось одним махом решить все свои проблемы. – Знаешь, это похоже на то, как мы влюблялись, когда были детьми, – продолжал он. – Помнишь, как бывало, когда ты знакомился с девочкой и начинал думать только о ней и все время хотел быть только с ней – все мысли были заполнены только ею одной. Так вот, Йоко сейчас там, наверху, а я не могу дождаться, когда снова ее увижу. Я вдруг так проголодался, что пришлось спуститься и сварить себе яйцо, но каждое мгновение, что я нахожусь вдали от нее, дается мне с таким трудом!»

Вечером того же дня Йоко перевезла в Кенвуд свои вещи, несказанно удивив Дот Джарлетт своим гардеробом. На следующее утро Джон сунул Питу толстую пачку денег и велел провезти Йоко по магазинам. А очередное задание Шоттона заключалось в том, чтобы связаться с агентством по недвижимости и подыскать загородное жилище в радиусе пятидесяти миль от Лондона, которое было бы окружено большим участком земли. Цена не имела значения.

К тому времени, когда Синтия вернулась в Кенвуд, ,фкон Леннон уже мысленно развелся с ней и женился на Йоко Оно, с которой и переселился в великолепную загородную резиденцию. Единственное, что Джон забыл сделать, так это сообщить жене о ее новом положении. Следствием подобной забывчивости стал кошмар, который пришлось пережить Синтии по возвращении.

«Всюду стояла странная тишина», – вспоминает она. Не было ни Джулиана, ни Дот, ни садовника. Решив, что прошлой ночью в доме, должно быть, проходила очередная вечеринка, после которой все еще спят, она постучала в дверь, но ей никто не ответил. В конце концов она достала из сумочки ключ, который отпирал специальный кодированный замок, но внезапно обнаружила, что дверь не заперта. Синтия вместе с приехавшими с ней друзьями вошла в прихожую, едва освещенную редкими лучами солнца, проникавшими сквозь плотно задернутые шторы гостиной, и позвала: «Джон! Джулиан! Дот! Есть кто-нибудь дома?» Ответом было молчание. Повернув направо и пройдя через столовую и кухню, Синтия подошла к веранде – и обомлела!

В зелено-белом халате и с растрепанными волосами на своем любимом маленьком диванчике расположился Джон Леннон с чашкой чая в руках. Напротив него спиной к Синтии сидела маленькая женщина с огромной копной черных волос, облаченная в черное шелковое кимоно. «Я будто натолкнулась на кирпичную стену, – рассказывала Синтия. – Мне показалось, что я была здесь чужой». Она и в самом деле была чужой. Но она еще не догадывалась, что Джон уже вычеркнул ее из своей жизни.

«Привет!» – бросил Джон после бесконечно долгой паузы, затягиваясь сигаретой. Синтия пребывала в таком шоке, что открыла рот и, точно автомат, принялась произносить заранее заготовленную в самолете речь. «У меня возникла грандиозная идея! – выпалила она. – После того как мы позавтракали в Греции и пообедали в Риме, почему бы нам не отправиться всем вместе поужинать в Лондон?»

«Нет, спасибо», – бесстрастно ответил Джон. В этот момент Иоко обернулась и окинула Синтию «внимательным и уверенным взглядом».

«Это было как удар под дых, – продолжала Синтия. – Я даже не разозлилась. Я была просто огорошена... Поэтому вместо того чтобы кинуться на них с кулаками и начать выяснять отношения, я почувствовала, что мне необходимо немедленно оттуда убраться».

Бросившись наверх, Синтия наспех покидала в чемодан кое-какие вещи, в то время как дорожные чемоданы все еще лежали в багажнике автомобиля. Проходя мимо спальни для гостей, она углядела на ковре пару японских сандалий.

Через пятнадцать минут после возвращения домой она снова очутилась на улице. "Мне показалось, – заметила она, – что своим молчанием Джон говорит мне: «Не смей нарушать чудесное мгновение! Сгинь! Ты только все испортишь». Получив молчаливый приказ Джона, Синтия беззвучно повиновалась, оставив свой дом и своего мужа в руках другой женщины.

Алекс и Дженни предложили Синтии пожить какое-то время в маленьком домике, который они снимали на двоих в центральной части Лондона. Вот что рассказал Питер Браун: «На следующий день она допоздна засиделась в обществе Мэджик Алекса, болтая при свечах и попивая вино. Она никогда прежде особо не доверяла Мэджик Алексу, но той ночью ей было необходимо излить кому-нибудь свою душу. А на рассвете, опустошив немалое количество бутылок, Синтия очутилась в постели с лучшим другом Джона».

Спусти три дня Синтия позвонила Дот и заявила, что желает вернуться в Кенвуд. На этот раз Джон ждал ее в одиночестве, Йоко исчезла. «Я никак не могу понять, почему ты уехала, – запротестовал Джон, который повел себя „тепло и радушно“. – Что это на тебя нашло?» – спросил он так, словно внезапное бегство Синтии было какой-то непонятной выходкой. Но Синтия тотчас парировала этот выпад, потребовав объяснить, чем он занимался с Иоко.

Джон был готов к этому вопросу. Разыграв полное безразличие, он объяснил, что его отношения с Иоко ограничиваются чисто интеллектуальным общением, и заверил жену, что ей абсолютно нечего опасаться. Однако Синтию трудно было в этом убедить. «Я заметила, что у тебя и Иоко много общего, – продолжала настаивать Синтия. – Джон, в ней есть что-то такое, что сильно напоминает тебя. Ты, конечно, можешь рассказывать о ней все, что угодно, что она ненормальная, чокнутая артистка, но у нее аура, перед которой тебе не устоять».

Возражения Джона относительно полного отсутствия какой-либо любви с его стороны по отношению к Йоко были напрасны. Позднее Синтия призналась: «Уже тогда я поняла, что потеряла его».

Когда Синтия поинтересовалась, не следует ли ей отказаться от каникул, которые она собиралась провести с миссис Пауэлл и Джулианом в Пезаро, Джон, естественно, стал уговаривать ее не делать этого. «Напротив, – сказал он, – поезжай и хорошенько отдохни». Синтия заставила себя поверить в то, что ее отсутствие не будет иметь решающего значения и что она так или иначе не имеет права лишать Джулиана обещанных удовольствий.

Между тем Йоко вернулась к Тони, чтобы окончательно расстаться. «Она многим была обязана Коксу, – свидетельствует Дэн Рихтер, который в то время находился с ними. – Ведь это он вытащил ее из психиатрической лечебницы, он помог ей преодолеть трудный период, он находил средства для организации ее выставок, перформансов и съемок ее фильмов, он обеспечивал рекламу». В качестве отступного Тони потребовал 50 процентов от всего, что ей удастся вытянуть из Леннона, и заставил ее подписать контракт, по которому она обязалась удовлетворить это условие. «Ей казалось, что она ему обязана, – объяснил Рихтер, который удостоверил этот документ своей подписью. – Я думаю, что она также была уверена в том, что сможет разорвать это соглашение позднее, если почувствует в этом необходимость».

После того как с Тони все было улажено, а Синтия уехала в Италию, Иоко почувствовала, что может опять вернуться в Кенвуд. Леннон уже считал себя свободным мужчиной и был уверен в том, что развод – не более чем пустая формальность. Не дав себе труда уведомить об этом собственную жену, он начал появляться в обществе со своей новой женщиной. 15 июня, во время проведения Национальной выставки скульптуры, Джон и Йоко устроили свою так называемую Желудевую акцию, замысел которой состоял в том, что они посадили два желудя в качестве жеста, символизирующего «единство и развитие двух культур». Пресса узнала об этом слишком поздно, но три дня спустя, когда Джон и Иоко подъехали к Национальному театру, чтобы присутствовать на премьере спектакля Виктора Спинетти, поставленного по книгам Леннона, репортеры всерьез накинулись на Джона.

Джон Леннон, одетый в белый атласный пиджак, цветастую рубашку и черные брюки вылез из белого «ягуара» Пита Шоттона, держа за руку Иоко Оно – также во всем белом, за исключением черной кофточки. Внезапно со всех сторон к нему ринулись репортеры, защелкали вспышки фотокамер, и Джон был вынужден остановиться. «Где ваша жена? Где Синтия? Что случилось с вашей женой, Джон?» – закричали газетчики. «Я не знаю!» – взорвался Леннон и потащил Иоко к дверям. Поглощенный пьесой, которая имела большой успех, он забыл о журналистах. Однако когда на следующее утро во всех газетах появились фотографии, на которых он держал за руку Йоко, и статьи, намекавшие на то, что он либо ушел от жены, либо изменяет ей, Джон заволновался. Тем не менее его ощущения не шли ни в какое сравнение с чувством, которое испытала Синтия, прочитав английские газеты.

Любая другая женщина немедленно помчалась бы домой, чтобы предстать перед мужем и попытаться спасти свой брак. Но Синтия, всегда опасавшаяся открытых столкновений, улеглась в постель и провела там несколько дней. В конце концов как-то вечером она решилась-таки покинуть свое убежище в обществе двадцативосьмилетнего сына хозяина гостиницы Роберто Бассанини, здорового, добродушного и симпатичного молодого человека, который понравился ей еще во время предыдущей поездки. Когда на следующее утро они вернулись в гостиницу, то застали там Мэджик Алекса.

Оставшись с Синтией наедине, Алекс заметил, что Джону будет небезынтересно узнать о том, что его брошенная жена, вместо того чтобы оплакивать свою судьбу, развлекается в обществе молодых и красивых мужчин. Вынудив молодую женщину занять оборону, он сообщил ей, что Джон хочет развода, чтобы жениться на Иоко Оно. Если Синтия поднимет шум или откажется от сотрудничества, Джон пригрозил забрать у нее Джулиана, а ее отправить обратно в Хойлэйк.

Подобные угрозы возмутили даже Синтию. «Он подает на развод! – взорвалась она. – А на каком основании?»

«Джон обвиняет тебя в адюльтере, – холодно ответил Алекс. – И я согласился свидетельствовать против тебя в пользу Джона». Затем он напомнил Синтии о той самой ночи, когда, после обильной выпивки, она забралась на рассвете к нему в постель. Взорвав свою бомбу, Алекс немедленно укатил обратно в Лондон.

Не успел он выйти из дома, как Синтия бросилась к матери. Миссис Пауэлл чуть не хватил апоплексический удар, когда она услышала о дьявольских планах ненавистного зятя. Когда Синтия сообщила, что собирается в Лондон только на следующий день, Лил ответила, что не может ждать до завтра. После обеда она уже сидела в самолете, который направлялся в Англию.

Когда миссис Пауэлл добралась до дома 34 по Монтегю-сквер, она с удивлением обнаружила на пороге дома букет цветов. Распечатав прилагавшийся конверт, она прочитала: «На этот раз я пришел первым». Джон наконец-то взял реванш.

Тот же детектив, который следил за миссис Пауэлл, должно быть, предупредил адвоката Джона, что Синтия прибудет позже, и буквально через пять минут после возвращения ей было вручено уведомление о начале процедуры развода. Когда она позвонила в «Эппл» и потребовала встречи с Джоном, ей сообщили, что для организации встречи потребуется две недели. Вспылив, она схватила мать, сына и поехала прямо в Кенвуд. На стук в дверях показались Джон и Йоко, оба в черном. Джон был явно не готов к этой встрече лицом к лицу. Когда миссис Пауэлл сказала Иоко: «Мне кажется, что вам лучше уйти в другую комнату и оставить их вдвоем», Джон в испуге закричал: «Нет, Иоко! Останься!»

Синтия мгновенно потеряла над собой контроль и разрыдалась. Ей была невыносима мысль о том, что ее может запятнать обвинение в адюльтере. Она попыталась объяснить, что Алекс ей никогда не нравился, что ей и в голову не приходила мысль заняться с ним любовью и что, сама того не желая, она позволила негодяю себя околдовать. Джон ответил, что у него нет выбора. Если он хочет уберечься от такого рода рекламы, он просто вынужден обвинить ее в адюльтере. После четверти часа споров о том, кто кому и с кем изменил, Синтия нашла, наконец, аргумент, с которого ей следовало начать. «Ты совершенно несправедливо сваливаешь вину на меня, поскольку именно ты стремишься разрушить наш брак!» – закричала она.

Леннон почувствовал, что не в силах продолжать и коротко ответил: «Давай предоставим нашим адвокатам решить это дело». Затем Джон предложил Синтии переехать вместе с Джулианом и матерью в Кенвуд и оставить ему дом на Монтегю-сквер. Когда Лилиан Пауэлл вмешалась и стала настаивать на том, что он не может так просто бросить ее дочь, Леннон закричал: «Это мой дом! Убирайтесь отсюда!»

В следующий раз Джон и Синтия встретились уже в присутствии адвокатов, чтобы обсудить финансовую сторону развода. Когда встреча закончилась, Пит Шоттон, продолжавший жить в Кенвуде, поинтересовался у Джона, как все прошло. "Да просто хренотень какая-то! – в отчаянии воскликнул Леннон. – Всякий раз, когда я пытался что-нибудь сказать Син, ее адвокат прерывал меня и говорил, что я не имею права обращаться к ней, а должен делать это через своего адвоката. В конце концов мне все это надоело, и я сказал ей: «Слушай, Син, забирай к чертовой матери все, что захочешь. Вы тут все это решите, потом скажете мне, и я вам все на хрен отдам».

Как обычно, Синтия сдалась и позволила Джону обвинить ее в супружеской измене. Пойдя на такую мучительную уступку, она по идее должна была бы потребовать от него щедрой материальной компенсации. Вместо этого, вопреки собственным интересам, она позвонила Джону и предложила договориться между собой, поскольку ее адвокаты собирались «расколоть его на несколько сотен тысяч фунтов». Когда до Джона, наконец, дошло, во что ему обойдется развод, он начал торговаться и закричал: «Больше 75 тысяч ты у меня не получишь! Да на что тебе такие деньги? Для тебя это все равно что выиграть в лотерею!»

Несмотря ни на что, развод мог пройти безо всякого шума, если бы в сентябре Иоко не забеременела. При таких обстоятельствах обвинение в супружеской измене, выдвинутое против Синтии, становилось смешным. Так что супруги поменялись ролями, и теперь Синтия потребовала у Джона развода. Тем не менее Леннон в результате отделался всего лишь легким испугом. Ему предстояло выплатить 100 тысяч фунтов плюс еще 2 400 фунтов ежегодно в качестве алиментов на Джулиана. Трастовый фонд в пользу Джулиана также не отличался особой щедростью. В двадцать пять лет сын должен был получить 100 тысяч фунтов при условии, что у Джона не будет других детей, в противном случае эта сумма сокращалась наполовину. Все права по опеке сына переходили к Синтии, и эту жертву Джон принял с явным облегчением.

8 ноября 1968 года, через две недели после того как Леннон официально объявил о беременности Йоко, Синтия получила развод. «Синтия сразу оказалась отрезанной от „Битлз“, – писал Питер Браун. – Очень немногие из служащих или друзей осмелились оказать ей поддержку или что-то сказать против Иоко. Все боялись разгневать Джона». Единственным, кто поддержал Синтию и выразил ей свою симпатию, оказался Пол. "Я была очень удивлена, когда однажды солнечным утром Пол заявился ко мне собственной персоной, – вспоминает Синтия. – Я была тронута его искренней заботой о нашем благосостоянии, но больше всего меня взволновала одинокая алая роза, которую он преподнес мне, сопроводив свой жест шутливым предложением: «Ну так как, Син? Может, давай теперь поженимся?»

Настоящими жертвами развода стали Джулиан Леннон и Киоко Кокс. Джон будет очень редко встречаться с сыном, а Йоко не станет прилагать особых усилий (за исключением эпизода с похищением, о чем речь пойдет ниже), чтобы повидаться с Киоко. Первое время девочка проводила много времени в доме у подруги семьи Мэгги Постлуэйт, которой Джон дал номер своего телефона для экстренных случаев. Один раз Мэгги воспользовалась этим номером, но ничего не добилась. Специальный служащий принял ее сообщение, но отказался подозвать кого-либо из Леннонов. Ни Джон, ни Йоко не перезвонили. Киоко была потрясена, когда поняла, что не может поговорить с мамой даже по телефону. Тогда Мэгги пришлось позвонить Тони, который приехал и забрал дочь.

Развод Иоко обошелся Джону значительно дороже, чем его собственный. Он согласился оплатить долги Кокса, общая сумма которых составила порядка 100 тысяч фунтов? Никто не знает; сколько в точности получил Тони, но, по словам его брата Ларри, он уехал из Англии «с набитыми карманами». Из-за налоговых сложностей эти деньги были проведены через бухгалтерию компании «Эппл филмз» как платеж за приобретение кинокамер и за аренду судна для съемок фильма в районе Виргинских островов: Свидетельство о разводе, датированное 30 января 1969 года, положило конец этой запутанной истории, за исключением одного: опеки над Киоко. В акте было записано, что решение по этому вопросу должно быть принято позднее «компетентными судебными инстанциями». Почему столь важный вопрос остался нерешенным? По свидетельству Аллена Кляйна, Джон Леннон, отказавшись от опеки над собственным ребенком, требовал, чтобы Йоко поступила так же. Однако Йоко захотела оставить лазейку, которая позволила бы ей позднее заявить на Киоко свои права.