— Вы хоть раз катались на машине с приличной скоростью? — спросил я у Эллен.

Мы только что свернули с песчаной подъездной дорожки «Кантри-Клаба» на 49-е шоссе.

— Иногда разгонялась даже до ста двадцати.

— Это чепуха. Следите за спидометром — когда стрелка дойдет до ста пятидесяти, дайте знать.

— Вы нас угробите, — очень спокойно заметила она.

— Вполне возможно, если лопнет шина!

В этом месте 49-е шоссе стрелой прорезает безлюдную долину. Августовскую ночь укутывал густой мерцающий сумрак. Асфальт мягко поблескивал в рассеянном желтом свете фар. Я сидел за рулем своей новой «игрушки» — длинной и приземистой, с лобовым стеклом, похожим на корму корабля.

Скорость постепенно росла. Сквозь свист ветра и шум мотора доносился ровный голос Эллен: «Сто двадцать… сто тридцать… сто… сто пятьдесят пять…»

Далеко впереди я заметил фары приближающейся машины и убрал ногу с педали, — скорость упала до восьмидесяти. Затем свернул вправо и остановился на обочине.

Эллен, удобно вытянув ноги, все еще не могла оторвать взгляд от спидометра.

— Смелости вам не занимать. Ну, и как, понравилось?

— Да. Мне просто необходимо было немножко расслабиться. У вас есть сигареты?

Мы молча закурили. Насколько я понял, девушка удрала с приема, чтобы поговорить со мной, а потому не хотел ее торопить — пусть начинает сама. Нечасто случалось мне оставаться наедине с Эллен Робинсон: мы встречались в клубе, иногда — у общих знакомых, обменивались парой слов… но не более.

Между нами стояло что-то вроде семейной вражды. Противостояние Спенсов и Робинсонов началось задолго до нашего рождения, и наши предки не сомневались, что, едва появившись на свет, мы будем так же инстинктивно ненавидеть друг друга. Отец упорно прививал мне отвращение к Робинсонам, а я, несмотря на все его старания, так и не почувствовал ни малейшей неприязни к Эллен. В семь лет у нее были белокурые косички, очаровательные голубые глаза, и она лазила по деревьям и играла в мяч, как мальчишка. Эллен мне нравилась. Но всякий раз, увидев, что я играю с дочкой Робинсона или провожаю ее после школы, отец устраивал мне суровую взбучку. В конце концов, я решил, что это слишком дорогая плата за дружбу. Теперь Эллен — двадцать два, а мне — двадцать семь, и уже много лет, по обоюдному молчаливому согласию, мы избегаем встреч.

Зачем она напросилась ко мне в машину? Я испытывал врожденное недоверие ко всему, что исходило от Робинсонов, постоянно ожидал от них какого-нибудь подвоха и частенько оказывался прав. Эллен куда больше походила на дядю Эндрю, главу клана, чем на своего отца, судью. В ней чувствовались те же хладнокровие, упорство и неистовая жажда победы. Намекая, что не прочь прокатиться с ветерком, она, конечно, знала, что совсем недавно я приобрел новую мощную машину. Из чистого любопытства я уступил и теперь ждал, когда она, наконец, заговорит.

— Пора возвращаться в клуб, — вдруг сказала Эллен, — нас могут хватиться.

По идее, мне следовало возразить, что торопиться некуда, но вместо этого я потянулся к зажиганию: «Как вам будет угодно».

Она задержала мою руку.

— Подождите! В конце концов, все это неважно.

— Ну, хорошо. — Я снова откинулся на спинку сиденья. — Так о чем вы хотели поговорить?

Не ожидая такой прямоты, Эллен вздрогнула.

— Вы меня терпеть не можете, да?

— Ничуть. Вспомните, как мы дружили в детстве. А сейчас почти не встречаемся.

— Вы мне не доверяете, словно я что-то замышляю против вас, даже если мы случайно сталкиваемся в клубе или у друзей.

— Меня столько раз из-за вас лупили, что, волей-неволей, приучили к осторожности.

— Однако, говорят, вы вовсе не из пугливых.

— За пять лет у руля «Гэзет» я привык не слишком доверять ни себе, ни другим. Впрочем, готов отнестись к вам иначе — это зависит только от вас.

Она снова, уже с большим чувством, взяла меня за руку.

— Хорошо, Джерри.

— Вот мы и помолодели на пятнадцать лет, — улыбнулся я.

— Надеюсь, на сей раз вам не надерут уши.

— Вот уж чего не боюсь! Но имейте в виду: я не собираюсь забывать об осторожности — не раз видел фильмы с героинями вроде Маты Хари.

И хотя мой тон был явно шутливым, Эллен ответила очень серьезно:

— Я — не шпионка. Когда дяде Эндрю надо что-то выведать, он прекрасно обходится без меня. Политикой я не интересуюсь — такая грязь! Она отравила жизнь вашему отцу и, в конце концов, свела в могилу. А вы продолжаете его дело…

— Я унаследовал и «Гэзет» и ее политическое направление, стало быть, не мог не столкнуться с Эндрю Робинсоном.

— Да кому нужны ваши вечные стычки и клевета?

Последнее слово рассердило меня.

— Вы что, намекаете на последнюю передовицу «Гэзет»?

— Это вы написали статью?

— Нет, Дженнисон. Он — ровесник отца, а потому еще способен писать такие вещи с должным подъемом. Но я совершенно не понимаю, что вас встревожило. Отец целых тридцать лет, по крайней мере, два раза в неделю, печатал передовицы, обличающие клан Робинсонов. Как, кстати, называлась последняя? Ах, да, — «Дом Робинсонов — на краю пропасти». Все это ровным счетом ничего не значит.

— И у вас не было никакого тайного умысла?

— Да что с вами, Эллен? Я еще в клубе заметил, что вы нервничаете и чем-то озабочены.

— Мне показалось, что эта статья… Джерри, скажите правду: вы намекали не на папу?

— Даю вам слово, эта писанина так же безобидна, как прогноз погоды. Набор общих мест, каких полным-полно в любом политическом выступлении. Я бы с превеликим удовольствием вообще отказался от этой еженедельной жвачки, но наши друзья всегда с восторгом ее читают. Но при чем тут ваш отец? — Ответа не последовало, и я продолжил: — Все понятно, вы вообразили, будто я что-то раскопал, и решили узнать, насколько это серьезно. А теперь сами жалеете, что завели разговор.

Эллен повернулась ко мне.

— Вы правы, — призналась она. — Я хотела просить вас отказаться от этой кампании.

— Ах, вот оно что? Теперь ясно, для чего вы затеяли трогательную встречу друзей детства! Ну, что, возвращаемся?

— Нет, сначала я вам все расскажу. А потом можете использовать услышанное, как хотите — даже напечатать… мне все равно… Но, думаю, вы не станете трепаться. Ни дядя Эндрю, ни политика тут ни при чем. Впрочем, рано или поздно вы все равно узнаете… Только имейте в виду: если это вдруг появится в газете, вы убьете моего отца.

— Почему именно я выбран на роль слушателя?

— Сама не знаю! Но я уже зашла слишком далеко. Мне просто необходимо выговориться, я так страдаю! Джерри, я…

Сообразив, что сейчас произойдет, я поспешно крикнул:

— Только не вздумайте рыдать! Со мной этот фокус не пройдет!

Но она уткнулась мне в плечо и горько заплакала. Слезы казались искренними: видимо, у бедняжки Эллен и в самом деле накипело. Мне вдруг вспомнилось, как однажды в детстве она упала с дерева и сильно разбила коленку. Девочка даже не застонала. Я на руках отнес ее домой, а потом вернулся к себе, весь перепачканный кровью. А сегодня лацкан моего белого пиджака будет мокрым от слез и измазан помадой.

Я обнял вздрагивающие плечи и начал нежно гладить Эллен по волосам, бормоча всякие бессмысленные слова. Что еще остается мужчине в таких случаях?

Скоро она успокоилась и стала искать носовой платок. Я протянул ей свой. Девушка наклонилась и вытерла глаза и щеки.

— Полегчало?

— Да. Это копилось так давно, что я просто не выдержала.

— Ну, что ж, ваша взяла. Так что там стряслось? Могу чем-нибудь помочь?

— Нет. Это безнадежно. Вот уже три месяца я наблюдаю, как зло проникает все глубже и глубже, и ничего не могу поделать. Скажите, Джерри, вы в последнее время видели моего отца?

— Нет, с прошлой зимы — ни разу.

— Вы бы его не узнали — он ужасно постарел. Этот мерзавец его убивает, — прошептала Эллен.

— Я не понимаю, о чем вы. Какой мерзавец?

— Джонас Хэтфилд. Вы знакомы с ним, не так ли? Этот тип появился в Мидленде прошлой весной и выдает себя за евангелиста.

— Да-да, припоминаю. Хэтфилд проповедовал в предместьях, мы даже печатали для него программы и тексты. А что, он все еще здесь?

— Да, и живет в нашем доме.

Я удивленно посмотрел на Эллен.

— Что делает у вас этот бродяга?

— Папа предложил ему переселиться к нам. Впрочем, это ничего не изменило: Хэтфилд и так постоянно торчал в доме. Ума не приложу, каким образом этот гнусный лицемер заполучил такую власть над отцом! Раньше папа даже в церковь не ходил. Потом как-то раз попал на проповедь Хэтфилда и с тех пор стал совсем другим человеком. Теперь он не читает ничего, кроме проповедей проклятого евангелиста или им же подаренного молитвенника.

— А что надо этому Хэтфилду? Денег?

— Конечно! Он из тех, кто лишь корысти ради прикидывается праведником — истинно верующие таких презирают. Хэтфилд уже вытянул из отца немало денег. Но это — пустяки. Нас больше волнует папино здоровье. Он чем-то напуган и живет в вечном страхе.

— Чего же он боится? Неужели Хэтфилд посмел угрожать ему?

— Не в том дело! Папа не боится ничего, что могло бы случиться с ним при жизни.

— Тогда чего же? Ада?

— Вот именно. — Эллен наклонилась ко мне и с мольбой в голосе тихо добавила: — Папа всегда оставался честным человеком. Вы ведь знаете это, не так ли? Когда он был судьей, все… все свое состояние заработал честным путем.

— Поверьте, я вовсе не собираюсь утверждать обратное. Просто брату Эндрю Робинсона не составляло труда приумножить это состояние. А что об этом говорит Большой Босс Эндрю Робинсон? — не унимался я. — Неужели он не может вышвырнуть Хэтфилда из города?

— Дядя еще не принял окончательного решения. У папы — больное сердце, и нам приходится действовать очень осторожно. Дядя Эндрю хотел было прогнать евангелиста, но передумал и сейчас пытается повлиять на отца. Только, по-моему, это безнадежно.

— А пока вы с дядюшкой прикинули, что было бы полезно пооткровенничать со мной и, тем самым, нейтрализовать «Гэзет». Могу вас успокоить, Эллен, моя газета — не бульварный листок. Передайте Большому Боссу, что вам удалось меня уговорить, и дело в шляпе…

— Клянусь вам, Джерри…

— Да ладно! В любом случае «Гэзет» не занимается подобными вещами. Давайте-ка вернемся в клуб — уже половина одиннадцатого.

На сей раз она не стала меня удерживать. Мчась по шоссе, я вдруг подумал, что Эллен, в сущности, ничего мне не сказала. Истинного значения того, что случилось в доме Робинсонов, я еще не знал.

Примерно за милю до клуба я увидел машину, ехавшую нам навстречу. За рулем сидел Дон Уильямс. Он притормозил, несколько раз посигналил, и мы остановились бок о бок.

— Где вас носило? — спросил он. — Я уже четверть часа мотаюсь туда-сюда.

— Мы просто катались.

— Эллен, вам несколько раз звонили.

— Кто?

— Понятия не имею. Один официант просил меня передать, чтобы вы позвонили домой.

— О, Боже! — Эллен замерла, судорожно вцепившись в мою руку. — Отвезите меня домой, Джерри! Быстро! — выдохнула она.

Я снова завел мотор, и секунду спустя мы сломя голову мчались в Мидленд. Тревога девушки передалась мне, и я ничуть не удивился при виде скопления автомобилей на песчаной аллее у дома судьи Робинсона. Прежде всего, там стоял черный «роллс-ройс» Эндрю Робинсона — за рулем, как всегда, сидел шофер и телохранитель Даган. Потом две полицейские машины: «бьюик» капитана Лаудербека и патрульная машина. Чуть поодаль — еще один, не знакомый мне автомобиль. Впрочем, судя по красному кресту на лобовом стекле, он, несомненно, принадлежал врачу. Наконец, за углом виднелась «Скорая помощь».

Онемевшая от страха Эллен открыла дверцу. Я едва успел схватить ее за руку и помешать выскочить из машины на ходу. Эллен, за ней и я, побежали к крыльцу, где маячил полицейский из патрульной машины. Страж молча отодвинулся, и мы вошли в холл. Так впервые в жизни я оказался в доме Эллен.

Эндрю Робинсон шагнул навстречу племяннице. На вид ему можно было дать лет пятьдесят пять. Густые, некогда русые волосы совсем поседели, но, несмотря на это, квадратное, гладко выбритое лицо казалось румяным и свежим. Он был почти одного роста со мной (во мне — метр восемьдесят шесть), но выглядел гораздо внушительнее.

Присутствие дяди, казалось, вдохнуло в Эллен новые силы.

— Что с папой? — тревожно спросила она.

— Он умер, Эллен.

Плечи девушки поникли, она рванулась было к закрытой двери слева от нас, но вдруг, резко повернувшись на каблуках, решительно подошла к креслу с высокой резной спинкой и села.

Эндрю Робинсон следил за ней взглядом. Оба словно не замечали моего присутствия. Усевшись, Эллен спросила:

— Как это случилось?

Робинсон медлил с ответом, пристально глядя на племянницу и раздумывая, выдержит ли она еще один удар.

— Прошу вас, дядя, скажите, что произошло?

— Я же сказал тебе: он умер.

— Сердце?

Мне показалось, Эндрю с трудом сдерживает волнение: кулаки несколько раз нервно сжались и разжались.

— Его убили, — наконец выдавил из себя Робинсон.

Эллен пошатнулась и закрыла лицо руками.

— Мужайся, Эллен! — Дядя обнял ее за плечи.

— А известно… кто?

— Нет, но мы это узнаем.

— Где Хэтфилд?

— Где-то бродит, но если не вернется до половины двенадцатого, объявим розыск. — Большой Босс повернулся ко мне и без лишних церемоний бросил: — Тут только что болтался один из ваших репортеров — так он уже уехал в редакцию.

— Я привез Эллен, — отпарировал я. — Лаудербек здесь?

Он кивнул.

— Прин тоже?

— Да.

Я указал на закрытую дверь.

Робинсон снова кивнул.

— Мне туда можно?

— Спросите у Лаудербека.

Я открыл дверь и оказался в библиотеке.

Передо мной была огромная комната. Три стены сплошь покрывали книжные полки. Сквозь большие стеклянные двери в четвертой виднелась широкая терраса, а дальше — сад. В детстве я часто пробирался в этот запретный сад и не раз видел через открытые двери спину сидящего за рабочим столом судьи.

Теперь возле этого стола стояли трое мужчин. Я подошел поближе: на окровавленном ковре, широко раскинув руки, лежал ничком мертвый судья Робинсон.

Капитана Лаудербека и сержанта Прина я видел почти каждый день, а потому лишь дружески махнул им рукой. С медицинским экспертом доктором Рейнольдсом поздоровался более официально, потом склонился над телом. Судья был без пиджака, в белой рубашке, вымазанной кровью и разорванной чуть ниже плеч и в середине спины.

— Его ударили ножом? — спросил я у Лаудербека.

— Да, семь раз. Следы ударов весьма отчетливы, каждая рана — примерно два дюйма глубиной.

— А что за нож?

Лаудербек пожал плечами.

— Пока мы его не нашли. Рейнольдс полагает, что убийца орудовал скальпелем. Три удара в спину, четыре — в грудь. И еще судью несколько раз стукнули молотком по голове, причем каждый удар — сам по себе смертелен.

Доктор Рейнольдс нахмурился и с упреком посмотрел на капитана. Домашний врач Робинсонов, естественно, терпеть меня не мог, а потому явно решил, что Лаудербек слишком много болтает. Но полицейский считал себя моим другом и мужественно не скрывал глубокой симпатии ко мне, хотя полностью зависел от Эндрю Робинсона, тайного хозяина муниципалитета Мидленда. А сержант Прин приходился Лаудербеку шурином.

Преувеличенная тревога врача действовала мне на нервы. Я достал из кармана блокнот и начал записывать, нарочно повторяя вслух:

— Наш выдающийся судебно-медицинский эксперт доктор Рейнольдс заявил, что раны были нанесены…

— Я не делал никаких заявлений! — прервал меня врач. — А только высказал свое личное мнение… и оно еще не проверено.

— Позвольте мне все же напечатать это — в конце концов, возможно, вы правы.

— Я протестую!

Я захлопнул блокнот.

— Послушайте, доктор, между нами говоря, что вы думаете о причинах смерти?

Коротышка Рейнольдс воинственно вздернул подбородок и долго сверлил меня взглядом, при этом его бороденка почти упиралась мне в грудь.

— Я нахожу оскорбительной ту легкость, которую вы позволяете себе в присутствии покойного! — Он повернулся ко мне спиной и обратился к капитану: — Я ухожу. Если у вас все, я пришлю за телом санитаров.

— Хорошо, — отозвался Лаудербек. — До свидания, доктор, и спасибо.

Когда тот наконец вышел из комнаты, я поинтересовался:

— А теперь расскажите толком, что тут произошло.

— Мы знаем не больше вашего, — проворчал капитан. — Кстати, Рейнольдс — не так уж плох, Джерри, просто немного раздражителен, вот и все.

— Рейнольдс — болван! Позавчера я встретил его на Принс-стрит со стетоскопом на шее — старый осел наверняка хотел показать всему городу, что он — домашний врач Робинсонов. Между прочим, двери библиотеки были открыты?

— Стеклянные — да. А та, что ведет в холл, — заперта изнутри.

— Значит, убийца пробрался через сад и террасу. Или заранее спрятался в комнате.

— По-моему, дело было так. Судья сидит за столом и что-то пишет. Убийца входит через стеклянную дверь. Судья слышит шум, отодвигает кресло, поворачивается и встает. Теперь он оказывается лицом к лицу с убийцей, и тот бьет его молотком по голове — лобные кости размозжены. Потом…

— А ножевые раны?

Лаудербек в замешательстве поскреб затылок.

— Тут дело посложнее… Судья лежал на ковре. Вероятно, он упал на живот, лицом вниз. Рейнольдс говорит, одного удара молотком хватило, чтобы его убить. С другой стороны, раны на груди — достаточно глубоки, чтобы кончик ножа достал до сердца.

— Может, его сначала оглушили?

— Наверняка. Зачем лупить молотком покойника?

— Думаете, разумнее сначала разнести череп, а потом колоть труп ножом? Все это как-то не очень вяжется.

— А по мне, — заявил Прин, — убийца держал судью за шею. Видите, воротник разорван и скручен, галстук развязан…

— Тоже не исключено. Может быть, убийца ударил несколько раз молотком, а потом схватил судью за горло и начал резать.

— Чем? Молотком?

— Он мог отшвырнуть молоток и выхватить из кармана кинжал или скальпель, а другой рукой в это время держал жертву за горло.

— Гм… гм… — недоверчиво хмыкнул я.

— А почему бы и нет? — спросил Лаудербек.

— Попробуйте-ка одной рукой удержать на ногах труп или человека, потерявшего сознание. А ведь Робинсон весил больше восьмидесяти килограммов!

— Видишь? — сказал капитан шурину. — Я же тебе говорил, что это невозможно.

— Нет, возможно! — уперся Прин. — По-другому все равно быть не могло.

— Ну, ладно, допустим, все именно так и было, — продолжал Лаудербек. — Убийца несколько раз ударил судью ножом, поддерживая его на весу, потом сделал шаг назад, и жертва ничком рухнула на ковер. Убийца склонился над ней и нанес три удара в спину. Годится?

— Гм… не очень.

С террасы вышли санитары с носилками.

— Мы еще не закончили, — сказал капитан. — Погодите несколько минут.

Санитары уселись на ступеньках крыльца, а Лаудербек напряженно вглядывался в мертвое тело.

— Может, Робинсона ударили в спину, когда он еще сидел за столом? — предположил я.

— Тогда он упал бы на бювар головой вперед. Нет, судья встал и увидел убийцу.

— Вы уверены?

Капитан нагнулся и с трудом перевернул труп.

— Поглядите: этот человек явно увидел что-то жуткое.

На окровавленном лице с вылезшими из орбит глазами застыло выражение беспредельного ужаса.

— Да, вы правы.

— Глядя на него, я еще вот о чем подумал… но нет, это чистое безумие!

— Что именно?

— Так, одна мыслишка… смахивает на рассуждения моего шурина — красиво, но неправдоподобно.

Но Прин и не думал сдаваться.

— Разве Рейнольдс не говорил, что удары наносились сверху вниз? Стало быть, убийца высокого роста… и достаточно силен… во всяком случае, чтобы…

— …поддержать на весу судью! — расхохотался я.

Прин пожал плечами и замолчал. Лаудербек подозвал санитаров, и те вынесли труп.

Я присел на краешек стола и закурил.

— У меня тоже есть кое-какие соображения. Сначала судью ударили молотком. Он упал лицом вниз. Убийца склонился и трижды вонзил ему нож в спину, потом перевернул жертву, желая убедиться, что все кончено. Тогда-то он на всякий случай и нанес еще несколько ударов в грудь.

— А воротник? — спросил Прин.

— Судья, должно быть, закричал. Чтобы заставить несчастного умолкнуть, убийца вцепился ему в горло и тут же стукнул молотком.

— Именно так я себе это и представлял, — согласился Лаудербек. — Но этого упрямца ничем не убедишь. — Он задумчиво почесал подбородок. — Все это очень напоминает мне кое-что. Молоток. Нож. Остервенение убийцы. Удары, нанесенные в грудь и спину. Их число. И все же… все же это невозможно! Он не мог совершить этого убийства.

— Вы о ком? Кто не мог убить судью?

— Мясник Мэджи…

Дверь холла отворилась, и вошел Эндрю Робинсон. За ним семенил высокий и тощий Джонас Хэтфилд. Его и без того длинное узкое лицо вытянулось от страха. Евангелист был одет в черный лоснящийся редингот и черные бесформенные брюки. Войдя, он окинул комнату испытующим взглядом, пытаясь понять, что его ждет.

— А вот и Джонас Хэтфилд, Лаудербек, — бесстрастным тоном произнес Робинсон, словно имел в виду неодушевленный предмет, а не живого человека.

Хэтфилд затравленно смотрел на присутствующих.

— Давайте сядем, — предложил Лаудербек. — Этот человек сообщит нам более точные сведения.

Он сел в кресло у стола, мы с Прином устроились на диване, а Эндрю оседлал стул, облокотился на спинку и опустил подбородок на скрещенные руки. Хэтфилд долго переводил взгляд с одного пустого стула на другой и никак не мог решиться.

— Да садитесь вы, где угодно! — нетерпеливо бросил Лаудербек.

Евангелист бесшумно подошел к креслу и опустился на сиденье, потом, скрестив длинные ноги, заботливо разгладил ладонью складки редингота и нервно облизал пересохшие губы. Руки его вцепились в подлокотники кресла и, наконец, словно обессилев, опустились на колени.

Лаудербек, прищурившись, наблюдал за человеком в черном.

— Что вам известно об этом убийстве? — внезапно спросил он.

Хэтфилд откашлялся.

— Ровным счетом ничего. Я услышал о нем полчаса назад: на остановке трамвая продавался специальный выпуск газеты.

— Где вы провели вечер?

Хэтфилд поднял глаза к потолку, словно ища там ответа, затем склонил голову и изрек:

— Я был в гостях.

— Ну-ну, — с издевкой проговорил капитан. — Избавьте нас от лишних расспросов. Вы отужинали здесь в семь часов в обществе судьи и мисс Робинсон. Примерно в четверть девятого вы вместе с хозяином дома вошли в эту комнату, а мисс Робинсон поднялась к себе. В девять за девушкой заехал мистер Уильямс. Вы с судьей все еще были здесь. В четверть девятого, проходя по саду, вас видел лакей Майлс. Так чем вы занимались с тех пор?

Хэтфилд с опаской взглянул на Прина, державшего наготове блокнот и ручку. Это была излюбленная тактика Лаудербека: по мнению капитана, люди не так легко лгут, зная, что их ответы стенографируются.

— Я ушел в половине десятого, — осторожно начал евангелист, — и на трамвае поехал к дому одной особы, которой собирался нанести визит. Машины у меня нет. Когда я добрался до места, еще не было десяти. Там я пробыл около часа и сразу вернулся сюда.

— Где живет эта особа?

— В отеле «Мэдисон» на Сидер-стрит.

— Ее имя?

— Мисс Хэрриет Бентли. Администратор гостиницы видел, как я пришел и как ушел. Вам даже не придется допрашивать мисс Бентли.

— Уж это мы сами решим. Однако, я вижу, вы позаботились, чтобы вас заметили в гостинице.

— Я тут ни при чем! — возмутился Хэтфилд. — Стойка администратора — у самой двери, а заметил он меня, потому что был не занят, к тому же мы знакомы.

— Ладно. Тогда скажите мне вот что: сегодня вечером судья что-то писал. Мы нашли на столе открытую чернильницу и еще влажное перо, но то, что он написал, исчезло. У вас есть на этот счет какие-нибудь соображения?

— Ни малейших.

— При вас судья ничего не писал?

— Нет.

— Вы уверены?

— Совершенно. Мы беседовали на религиозные темы. Вы, наверное, не знаете, что я был духовным наставником судьи Робинсона?

— Капитан в курсе, — сквозь зубы процедил Эндрю. — Знает он и о вашем пагубном влиянии на моего брата, и о том, что вы порядком поживились за его счет.

Хэтфилд покраснел.

— Клевета!

— Не зарывайтесь! — сухо отрезал Эндрю. Он не шевельнулся, не повысил голоса, однако присутствовавшие явно почувствовали в его тоне угрозу. — Я что ж, по-вашему, лгу?

— Я… я имею право защищаться…

Эндрю резко встал, оборвав бормотание Хэтфилда. Подойдя к столу, он угрожающе навис над евангелистом.

— Защищаться от чего? Разве мой брат не давал вам денег?

— Не мне… не лично мне… Он жертвовал на добрые дела. Хвала Создателю, Дух Святой осенил судью, и в душу его вошло милосердие. — Хэтфилд благоговейно закрыл глаза и прошептал: — Аллилуйя! Аминь.

— У вас есть официальное разрешение проповедовать?

— Мне, как человеку…

— Отвечайте: да или нет?

— Нет.

— Тогда вы — самозванец и лицемер. И впредь прошу избавить нас от вашей лживой набожности. Повторяю: вы оказывали на моего брата исключительно пагубное влияние. Вам удалось выудить у него уйму денег. Мой несчастный брат ослабел и телом, и разумом.

— Это душа его страдала.

— А вы лечили ее обильными кровопусканиями? Хорош врач! — Он достал из жилетного кармана бумажку. — В мае он вручил вам шестьсот долларов, в июне — две тысячи четыреста пятьдесят, в июле — еще четыре с половиной тысячи. Это только чеками. Мы еще не знаем, сколько вы нахватали наличными… а корешки чеков лежали в столе. Не так ли, капитан?

— Верно.

— Сегодня вечером вы получили от брата чек на пять тысяч долларов. Не сомневаюсь, что он и теперь у вас в кармане.

— Да, у меня.

— Отдайте его капитану!

Хэтфилд, упрямо сжав губы, покачал головой.

— Отдайте его капитану.

Большой Босс выждал несколько секунд, потом зашел за спину Хэтфилда, схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги. Левая рука его скользнула во внутренний карман редингота и вытащила бумажник. Эндрю выпустил евангелиста и швырнул бумажник на стол.

— Возьмите чек, капитан, и присоедините к корешкам прочих.

Лицо Хэтфилда побагровело.

— Я протестую! Вы не смеете так со мной обращаться! У меня есть права. Ваши действия незаконны!

Лаудербек вынул чек и положил в конверт. Потом, не обращая ни малейшего внимания на возмущенные вопли евангелиста, принялся невозмутимо изучать содержимое бумажника.

Эндрю повернулся ко мне.

— Прекрасная тема для вашей «Гэзет». Права человека и беззаконие.

Хэтфилд вдруг встал и нетвердым шагом приблизился к столу.

— Да сядьте вы, — устало посоветовал Лаудербек. — Мы здесь не в бирюльки играем. Речь идет об убийстве.

— Тогда арестуйте меня! Я буду, по крайней мере, под защитой адвоката. Но вы не смеете! Вам же известно, что у меня железное алиби!

— Это не доказано. Мы еще не установили точное время смерти. Допустим, вы ушли отсюда в половине десятого. До отеля «Мэдисон» — минут двадцать езды.

— И у меня есть свидетели, которые подтвердят, что я был там до десяти.

— Хорошо! Но во сколько же был убит судья? В четверть десятого, когда Майлс вышел в сад, хозяин дома был еще жив. Возвращаясь обратно около десяти, слуга заметил, что в библиотеке пусто. Он вошел и обнаружил хозяина распростертым на ковре. Кто поручится, что в половине десятого, когда вы уходили, судья был жив?

Хэтфилд разинул рот от удивления. Лицо его постепенно покрывалось восковой бледностью, как от удара в солнечное сплетение.

— Нет, когда я уходил, он был жив. Господь тому свидетель.

— И это вы называете алиби?

— Зачем мне его убивать? Судья Робинсон питал ко мне искреннюю дружбу, помогал, давал деньги…

— Капитан, нечего с ним церемониться, — подзадорил полицейского Эндрю. — Зря этот гусь надеется выйти сухим из воды!

— Не очень-то я люблю подозреваемых, которые сами просят их арестовать, — продолжал Лаудербек. — Как выяснилось, ваше алиби не так уж неуязвимо: в нем есть пятнадцатиминутная «дыра». Вы последний, с кем судью видели живым. Три месяца вы тянули из него деньги, ибо то, чем вы занимались, обычно называется вымогательством. И вы еще спрашиваете о причинах убийства? Впрочем, есть и другие. Например, завещание, которое судья составил неделю назад под вашим влиянием. Позавчера он рассказал о нем дочери, прося позаботиться, чтобы никто не оспаривал завещанной вам доли. — Прервав обвинительную речь, капитан достал из ящика стола документ.

— Это приписка к последнему завещанию жертвы. Таким образом, у нас есть доказательство, что смерть судьи принесла вам пятьдесят тысяч долларов.

— Я сказал правду, — с трудом выговорил евангелист. — Чек был выписан раньше.

— Но на нем же сегодняшнее число!

— Да, судья подписал его сегодня утром. А вечером, после ужина, он ничего не писал, во всяком случае, при мне.

— Не может быть, на пере еще не высохли чернила. Вероятно, когда на судью напали, он что-то писал. Но что именно? Корзинка для бумаг пуста. Так где же документ?

— Не знаю.

— В ваших интересах рассказать нам все. Допустим (это всего лишь предположение), что чеком на пять тысяч долларов судья хотел окончательно откупиться от вас. Допустим также, что он решил изменить завещание и не оставлять вам пятьдесят тысяч долларов, ведь дочь и брат уже два дня просили его уничтожить приписку к завещанию. Я не ошибся, мистер Робинсон?

Эндрю кивнул.

— Сегодня утром я битых два часа уговаривал брата, и, в конце концов, он сказал, что подумает.

— И у вас есть серьезные основания полагать, что судья мог сделать по-вашему?

— Да, я объяснил ему, что мы всегда сумеем оспорить эту злосчастную приписку, сославшись на психическое расстройство завещателя, и умолял не вынуждать нас к подобным крайностям.

Капитан повернулся к Хэтфилду.

— Вот видите? Судье пришлось выбирать одно из двух: уничтожить приписку или заставить дочь обратиться в суд и доказывать умственную неполноценность отца.

— Но судья не собирался ничего менять в завещании! — воскликнул евангелист. — Вчера вечером он сам сказал мне об этом и добавил, что его родня окончательно рехнулась, потому что, оставляя дочери полмиллиона долларов, он имеет полное право пожертвовать пятьдесят тысяч на добрые дела.

— Ну, это ваша версия, но возможно также, что судья выписал вам чек на пять тысяч долларов, решив уничтожить приписку к завещанию. Вы можете доказать, что чек выписан утром? Непросохшие чернила свидетельствуют не в вашу пользу. Вам, разумеется, захотелось прикарманить и пять, и пятьдесят тысяч долларов. — Капитан умолк, откинулся на спинку стула и удовлетворенно улыбнулся.

Новый прилив сил буквально сбросил тощее и длинное тело Хэтфилда с кресла.

— Теперь я все понял! — крикнул он, сжимая кулаки. — Вы знаете, что я никого не убивал, и хотите просто запугать меня. — Он шагнул вперед и, облокотившись на стол, заглянул в глаза Эндрю Робинсону. — Вам нужно нагнать страху и, тем самым, избавиться от меня. Вы отобрали у меня чек, но я сумею заставить вас вернуть его. Я пойду в суд…

Капитан ошарашенно уставился на Хэтфилда. Прин захлопнул блокнот. Только Большой Босс и бровью не повел.

— В ваших словах есть доля истины, — вкрадчиво заметил он. — Я не до конца уверен, что это вы убили моего брата. Но зарубите себе на носу: я уже говорил и повторяю, вы вернете все до последнего цента.

— Никогда!

— Вот увидите. И даже письменно откажетесь от завещанного.

— Ни за что!

— Поглядим. В этом городе мне всегда удается поступать по-своему. Не так ли, Спенс? — бросил он мне.

Я не ответил, втайне польщенный, что сам Робинсон призвал меня в свидетели. И тут же вспомнил то, что всегда говорил мне о нем отец: Большой Босс жесток и бессовестен, но, если хочешь его победить, лучше держаться подальше, ибо он обладает даром не только обезоруживать противника, но и обращать его в свою веру. Именно поэтому отец запретил мне общаться с кем бы то ни было из этой семейки.

Вот и сегодня Большой Босс — на коне. С каким безжалостным хладнокровием он расправляется с тем, кто имел неосторожность встать у него на пути!

— Пока брат был жив, я никак не мог вмешаться: врач предупредил меня, что его нельзя волновать. Иначе я давным-давно пинками вышвырнул бы вас и из этого дома и вообще из города. Скажите, капитан, у вас достаточно улик, чтобы отправить его за решетку?

— Еще бы! — И, не поворачиваясь, Лаудербек бросил через плечо: — Вебер!

Вошел дежуривший на террасе полицейский.

— Уведите этого человека — он подозревается в убийстве.

Хэтфилд послушно пошел за Вебером, но у двери остановился.

— Вы еще пожалеете об этом, Робинсон!

Часы в холле пробили полночь. Когда дверь снова открылась, я увидел Эллен и поспешил к ней. Девушка набросила на пижаму полосатый халатик. В домашних туфлях без каблуков она казалась совсем маленькой.

— Так это Хэтфилд?

— Нет.

— Тогда почему его арестовали?

— Есть кое-какие подозрения. Можно от вас позвонить?

Эллен молча указала на телефон под лестницей.

Я набрал номер редакции. Митчелл как раз трудился над статьей об убийстве судьи.

Когда я вернулся обратно, Эллен попросила меня:

— Джерри, расскажите подробности. Я знаю только, что отца убили. Но как это произошло?

— Его несколько раз ударили острым предметом, точнее, если верить доктору Рейнольдсу, скальпелем.

— Скальпель… — медленно повторила она.

— Старайтесь не думать об этом. Идите-ка лучше к себе и попытайтесь уснуть.

— Я хочу знать все — любая мелочь может оказаться очень важной.

— Положитесь на полицию, уж они-то разберутся.

— Нет, убийца моего отца должен понести наказание.

— Полиция арестует его. В конце концов, они всегда находят виновного.

— Вовсе нет. Вы даже не представляете, что за этим может скрываться!

Я внимательно посмотрел на Эллен. Ее напряженное лицо покрывала смертельная бледность.

— Если вам что-нибудь известно, расскажите Лаудербеку.

— Нет! Но я так больше не могу. Прошу вас, помогите мне. Сейчас я ничего не скажу — давайте увидимся завтра.

— Где?

— На углу Юнион-стрит, в два часа. Я подъеду на машине, вы сядете, и мы поедем кататься.

С этими словами Эллен поднялась к себе. Я немного постоял один, и через пару минут ко мне присоединились Лаудербек, Эндрю и Прин.

— Где Эллен? — спросил Робинсон.

— Ушла спать.

— Как она?

— Нормально.

Он подошел к лестнице, на секунду в нерешительности замер, потом взял со стула шляпу, и мы вышли на крыльцо. Эндрю растолкал дремавшего шофера и сразу же уехал. Я вернулся к полицейским.

— Ну, и вымотался я сегодня, — вздохнул Лаудербек. — Называется, хотел пораньше лечь спать, а, поглядите-ка, уже за полночь!

— Да, десять минут первого.

— Ну, и дела! Что вы думаете о Хэтфилде? Как, по-вашему, он убийца?

— Не знаю.

— Хэтфилд, конечно, мошенник, но еще ни разу не попадался.

— А вы откуда знаете?

— Навел справки. Эндрю Робинсон попросил об этом еще на прошлой неделе.

— На сей раз он — у вас в руках.

— Это еще вилами по воде… — Он недоговорил, так как Прин, перебив капитана, попросил у меня сигарету.

Я никак не мог вспомнить, о чем хотел спросить у Лаудербека. И вдруг меня осенило.

— Кто такой Мясник Мэджи?

Полицейский удивленно посмотрел на меня.

— Как, вы не знаете? Это случилось шесть лет назад. Вы тогда как раз учились в университете. Псих. Его звали Лон Мэджи, а уж Мясником окрестили газеты. Мы так и не смогли установить, откуда он взялся. Судя по всему, это Мэджи сначала устроил панику в Кливленде, потом в Толидо, а уж затем объявился в Мидленде. Вы что, в университете совсем газет не читали?

— Только то, что касалось спорта, особенно футбола. Я играл за университетскую команду. Но с чего вдруг вы вспомнили Мясника Мэджи?

— Тот же почерк. Прежде чем нам удалось его арестовать, этот тип убил шестерых: троих мужчин, двух женщин и девочку.

— А в чем заключалось его сумасшествие?

— Черт его знает! Док это как-то назвал, да у меня вылетело из головы.

— Паранойя?

— Вот-вот. Как-то вечером Мэджи ждал на остановке трамвая. Рядом стоял другой мужчина. Когда трамвай подъехал, этот другой бросился вперед и слегка толкнул Мясника. Войдя в трамвай, он извинился, но Мэджи смерил его убийственным взглядом. Уж мне этот взгляд знаком! Жаль, что вы не видели его в зале суда — парня пришлось цепями приковать к креслу, а само кресло приколотить к полу. Помнишь, Джо? — обратился он к шурину.

— Шесть лет не могу выкинуть это из головы. Порой аж ночью вскакиваю в холодном поту.

— Мужчина, что толкнул Мэджи, насмерть перепугался, — продолжал Лаудербек. — Псих так и жег его взглядом. Он попытался было выскочить на ходу, но Мясник не спускал с него глаз и кинулся следом. Бедняга подбежал к постовому и попросил проводить до дома. А на следующий день его труп нашли на пустыре… У него был проломлен череп, а на теле, спереди и сзади, — несколько ножевых ран.

— И где он теперь, этот Мэджи? — спросил я.

— В Грейстоуне. Пожизненное заключение. Само собой, даже думать о том, что он мог убить судью, — просто бред. И все-таки, Джерри, я не могу отделаться от мыслей о нем. Этот псих за три месяца прикончил шесть человек. Я видел их трупы. У всех разбиты головы и ножевые раны на груди и на спине.

— А каким ножом он орудовал?

— Тогда-то? Мясницким, конечно.

— Почему «тогда-то»?

Капитан принужденно засмеялся.

— Я же сказал, что в голову лезет всякая дичь! Сначала Мэджи убил продавца из бакалейной лавки — тот ошибся со сдачей. Потом женщину на Мередит-роуд — мы так и не выяснили, почему. Через неделю — девочку, которая просто испугалась его и попыталась убежать. Мэджи воспринял это как оскорбление. И всех одинаково — молотком и ножом.

— Черт возьми! — выругался Прин. — Теперь я вспомнил, что он сказал на суде.

— Да, и поэтому тоже я о нем подумал.

— И что же он сказал?

— Его судил Робинсон. Мы, конечно, не могли требовать смертной казни, раз парень не в своем уме. Речь шла только о пожизненном заключении. Суд шел целый день. Мэджи сидел, надежно прикованный к креслу. Вы бы видели пену у него на губах, когда стало ясно, что ему не вырваться! Тогда-то Мясник и обещал прикончить судью. А если хотите проведать его, съездите в Грейстоун и попросите разрешения у доктора Уилкса.

— Нет уж, благодарю покорно!

У крыльца остановилась патрульная машина. Из нее вышли трое полицейских, и Лаудербек приказал им охранять дом до утра.

— Мисс Робинсон и слуги — уже дома. Больше никого не пускать.

Мы двинулись к своим машинам. Я уже садился за руль, как вдруг услышал какой-то вой, как будто очень далеко кто-то кричал, то затихая, то вновь прорываясь еще более душераздирающим стоном. Автомобильная сирена так не воет. Звук был глубже, мощнее и глуше. Я слушал, не в силах сдвинуться с места и отчаянно борясь со страшной догадкой. Лаудербек уже завел мотор, но тот, несколько раз спазматически всхлипнув, внезапно заглох.

Я подошел к машине капитана.

— Вы тоже слышите, или у меня галлюцинации?

Лаудербек распахнул дверцу и побежал в дом, к телефону. Мы пошли следом. На верхней ступеньке лестницы стояла Эллен. Я бросился к ней, крича:

— Идите спать! Дом охраняют!

— Это сирена Грейстоуна, — сказала девушка, едва шевеля губами.

— Должно быть, там что-то случилось.

— Это сирена Грейстоуна, — так же бесстрастно повторила Эллен, словно не слыша меня.

Капитан положил трубку.

— Джо! Мясник Мэджи сбежал!

Теперь Эллен услышала, и лицо ее застыло мертвенно-бледной маской.

Я сообразил, что сейчас произойдет, и кинулся наверх. Мгновение спустя она без сознания упала мне на руки.