В особняке из бурого известняка существует железное правило: не обсуждать дела во время еды. Поглощая лососевый мусс и омлет, я размышлял про себя, к какой категории Вульф относит проблему Макларена — к категории дел или к простому курьезу. Дважды я упоминал имя издателя и дважды Вульф ясно давал понять — вопрос Макларена относится к группе дел, так как он отказывался говорить об этом человеке и продолжал разглагольствовать об архитектурной тенденции, которая проявляется в отходе от «аскетического стиля» и возврате к «орнаментальному украшательству».

Когда нашими усилиями омлет был уничтожен и мы вернулись в кабинет, чтобы выпить кофе, Вульф приступил к изучению газет, положенных мной на его стол. Я наблюдал за гением. Перед моим взором промелькнула серия недовольных гримас: Вульф жевал губами, слегка потряхивал головой, а однажды даже пожал плечами.

— Все это даже более гнусно, чем я мог вообразить, — объявил он свой вердикт и нажал на кнопку звонка, требуя пива.

Когда явился Фриц со своим подносом, Вульф отодвинул от себя газеты, проворчав:

— Заберите их и немедленно уничтожьте.

— Мне не хочется, чтобы вы носили травму в себе, — сказал я. — Поделитесь со мной своими чувствами.

— Фу! Разве вы не ознакомились с ними?

— Просмотрел парочку по дороге домой. Жуть.

— Словечко «жуть» не дает исчерпывающей характеристики этого явления. Перед нами отвратительная карикатура на журналистику. Аналитический материал выглядит фарсом, редакционные статьи, судя по их примитивности, мог писать неандерталец, графическое представление являет собой гротеск.

Чтобы придать своим словам больше убедительности, он ткнул пальцем в стол, произведя таким образом совершенно нетипичную для него затрату энергетических ресурсов организма.

— На первый взгляд спортивная секция лос-анджелесской газеты выглядит вполне приятно, — прокатил я пробный шар. — Много статистики.

— Всего лишь подкормка для тех, кто азартно играет в тотализаторе на результат, — проворчал Вульф.

— Это все настолько захватывающе, что я готов провести с вами всю вторую половину дня, обсуждая вклад Макларена в процветание четвертой власти, но, как вы, возможно, помните, на три тридцать у меня назначена встреча с нашим клиентом из мира драгоценностей. Результатом этого рандеву должен стать жирный куш, поэтому, полагаю, мне стоит явиться на свидание вовремя.

— Мне давно известна ваша непоколебимая преданность делу, — сказал Вульф. — Но все же позволю выразить надежду, что вы будете дома еще до появления мистера Коэна.

У меня на это был готов ответ, но прежде чем я успел открыть рот, он уже спрятался за книгой.

Решив, что утренняя прогулка за газетами до Таймс-сквер явилась достаточным физическим упражнением для одного дня, я без всяких угрызений совести остановил такси и отправился в сердце Манхэттена на свидание с мистером Гершманом. Он не пожелал принимать меня в своем офисе в центре торговли бриллиантами на Сорок седьмой улице, и рандеву должно было состояться в кабинете ресторанчика примерно в квартале от центра.

Когда я вошел туда ровно в три тридцать, он уже ждал. Потребовалось полчаса, чтобы изложить факты, свидетельствующие о том, что именно этот работник имел гораздо больший еженедельный доход, чем ему полагалось по договору с работодателем.

Когда я закончил, Гершман долго тряс мою руку, рассыпаясь в более горячих, чем следовало, благодарностях. Если он и досадовал на то, что помощь пришлось искать за пределами замкнутой общины торговцев бриллиантами, то чувств своих ничем не выдал.

— Из чистого любопытства хотелось бы знать, хотя это и не мое дело, как вы намерены поступить в создавшейся ситуации? — спросил я.

— Для подобных случаев существует отработанный порядок действий, — сухо ответил он, мгновенно помрачнев.

Я предпочел тему дальше не развивать. После того как мы еще раз потрясли друг другу руки, он вручил мне чек на сумму, достаточную для того, чтобы содержать в довольстве особняк из бурого известняка в течение нескольких недель. А потребности нашего дома немалые, принимая во внимание, что Вульфу приходится тратиться на четыре потребляемых им еженедельно ящика пива, платить мне — своему доверенному помощнику, человеку действия, и прислуге за все; нужно платить жалованье Фрицу — величайшему кулинару вселенной и Теодору Хорстману, который кудахчет над десятком тысяч орхидей в оранжерее на четвертом этаже.

Остаются, конечно, еще расходы на продовольствие и книги, но в целом вы, видимо, суть дела уловили. Если говорить кратко, то для содержания нашего дома требуется немалый приток наличности. А приток этот бывает только тогда, когда у Вульфа возникает склонность поработать, что, в свою очередь, случается лишь тогда, когда счет в банке опускается до критического пятизначного уровня. В данный момент до опасной черты было еще далеко, а завтра, когда я оприходую щедрый дар мистера Гершмана, мы окажемся от нее еще дальше. Итак, мы могли предаться лени.

Я вернулся на Тридцать пятую улицу в самом начале шестого, это означало, что Вульф еще развлекается со своими орхидеями. Я открыл сейф, упрятал туда свежеиспеченный чек и отправился в кухню, где Фриц на пятой скорости заканчивал приготовление ужина.

Налив себе стакан молока, я спросил:

— Что за программа на сегодня?

— Грудка цыпленка в сливках и паштет из гусиной печенки с отварной лапшой, — ответил Фриц. — Я помню, как мистеру Коэну понравилась цыплячья грудка, когда он посещал нас прошлый раз.

— Прекрасный выбор, — сказал я, совершенно не кривя душой.

Фриц — просто волшебник в том, что касается цыплят. Правда, он чародей и во всем, что связано с говядиной, бараниной, свининой, телятиной, а также рыбой любого сорта и вида. Если где-нибудь для поваров — как для хоккеистов — имеется зал Славы, то Фрицу там самое место. Я так и вижу его фотографию и надпись на бронзовой пластинке: «Он делал счастливым самого Ниро Вульфа! Одного этого достаточно, чтобы вечно пребывать в зале Славы».

Нельзя сказать, что между Фрицем и Вульфом не возникало противоречий по вопросам еды — некоторые схватки, которые мне приходилось наблюдать, были просто великолепны. Однажды это случилось, когда Фриц в качестве приправы к блюду жаренных в масле скворцов использовал эстрагон и шафран: Вульф встал на дыбы и отказался есть, утверждая, что скворцов следует готовить только с шалфеем. Несмотря на отдельные различия во взглядах, Вульф прекрасно знает, что результативность Фрица в игре приближается к ста процентам, и поэтому ссорится с ним очень деликатно и весьма редко.

Когда я вернулся в кабинет, чтобы закончить письмо, мой желудок уже мечтал о грудке цыпленка. Письмо адресовалось любителю орхидей из Пенсильвании, желавшему ознакомиться с коллекцией Вульфа. Босс дал разрешение. Вульф практически никогда не отказывает серьезным людям, желающим взглянуть на его бесценные орхидеи. Я называю это тщеславием; он же твердит об обмене информацией, хотя посетители всегда узнают значительно больше, чем сами могут сообщить Вульфу или Теодору.

Допечатав письмо и положив его на стол Вульфа для подписи, я приступил к регистрации вновь прорезавшихся почек орхидей. Но это занятие прервал телефонный звонок.

— Арчи, говорит Лон. Я должен еще некоторое время проторчать в газете. Объясню причину, когда приду. Надеюсь появиться у вас сразу после семи.

Я посоветовал ему не беспокоиться, так как если он опоздает, то мы даже сможем отодвинуть начало ужина минуты на три. Вернувшись к регистрационным карточкам почек, которые ежедневно передает мне Теодор, я услышал гудение лифта. Мои часы показывали две минуты седьмого, и это означало, что Вульф возвращается из оранжереи.

— Звонил Лон, сказал, что немного задержится. В газете возникли какие-то неприятности, — доложил я, как только Вульф появился в кабинете. — Готов поставить девять к пяти, что проблема связана с Маклареном.

— Скорее всего, — согласился Вульф, принимаясь за книгу Торкеля. — В случае необходимости мы можем начать ужин несколько позже.

По его голосу было понятно, что он находит эту идею крайне неприятной. Но Вульф всегда говорил, что «гость — жемчужина в оправе нашего гостеприимства».

Но нам не пришлось менять расписание. Лон позвонил в дверь в шесть пятьдесят семь, и это означало, что у него была еще куча времени, чтобы выпить виски со льдом в кабинете. Я тоже опрокинул стаканчик бурбона, а Вульф прикончил вторую бутылку пива.

— Простите за задержку, — сказал Лон, усаживаясь со стаканом в руке в кресло из красной кожи. Выглядел он крайне утомленным. — События начинают разворачиваться. «Нью-Йорк таймс» завтра публикует статью о том, что Макларен покупает «Газетт». Не знаю, как им это удалось пронюхать, но они позвонили председателю совета директоров Хэрриет Хаверхилл и попросили ее ответить на заявление Макларена о том, что он выступил с предложением скупить акции. «Газетт». Она сказала, что комментариев не имеет и тут же позвонила в отдел городских новостей, чтобы предупредить о предстоящей публикации в «Таймс». Нам пришлось попотеть, чтобы состряпать что-то более или менее путное для завтрашнего номера.

— Вот как? — сказал Вульф. — Однако, мистер Коэн, я прошу вашего снисходительного позволения отложить беседу о мистере Макларене на время после ужина. Заверяю вас, что весьма заинтересован услышать о нем как можно больше, но…

— Не продолжайте, — со смехом произнес Лон, поднимая руку. — Согласен целиком и полностью. Я весь день предвкушал удовольствие отужинать с вами и предпочитаю наслаждаться шедеврами Фрица, беседуя на более приятную тему.

Итак, уже второй раз за день Макларен был отвергнут как сюжет для застольного разговора. Узнав отношение Лона и Вульфа к этому парню, мне срочно захотелось его повидать, будь он даже вооружен рогами, клыками и украшен третьим глазом посередине лба.

Надо отметить, что события в «Газетт» не лишили Лона аппетита. Он справился с тремя порциями цыпленка и прикончил два куска торта. Пока мы ели, Вульф рассуждал о том, почему следует отменить поправку к конституции, ограничивающую пребывание президента на посту двумя сроками. Лон — да благословит его Господь! — отстаивал противоположную точку зрения. Я решил, что по очкам с очень небольшим перевесом победил Вульф. Расправившись с ужином, мы перекочевали в кабинет. Лон вновь устроился в красном кожаном кресле, поставив коньячную рюмку с обожаемым «Ремизье» у локтя. Коньяк выглядел так привлекательно, что я вместо привычного шотландского виски нацедил рюмку и себе. Вульф, само собой, предпочел пиво.

— Мистер Коэн, вам, конечно, известно от Арчи, что я весьма интересуюсь Яном Маклареном, — начал он, переходя к делу.

— Я понял это, когда Арчи позвонил и сказал, что вы хотите взглянуть на газеты шотландца. Естественно, мне тоже любопытно, с какой стати вы интересуетесь им. Кстати, вы прочитали его листки?

— Достаточно, чтобы утвердиться в своем мнении о журналистских стандартах этого человека. Мне, сэр, хотелось бы кое-что узнать о нем, но прошу вас, продолжайте. Вы говорили, что его намерение купить «Газетт» стало достоянием общественности.

— Еще нет, — ответил Лон, поглядывая на часы. — Мы узнали, что «Таймс» в завтрашнем номере готовит сообщение, и наше начальство, предприняв мозговой штурм, решило, что нам тоже следует что-то сказать по этому поводу, хотя бы для того, чтобы упредить чужую информацию о наших собственных делах. Материал пойдет в позднем городском выпуске, составляющем не более десяти процентов от всего тиража. Примерно через полчаса номер поступит в продажу.

— Насколько серьезны намерения Макларена?

— Крайне серьезны, — ответил Лон. — Вообще-то «Газетт» держат очень прочно. Частная собственность. И вся эта собственность находится в руках небольшого числа людей — по большей части членов семьи Хаверхилл. Макларену требуется склонить на свою сторону лишь некоторых из них.

— О семействе мы поговорим позже, — сказал Вульф. — Сейчас же мне хотелось бы услышать ваше мнение о самом Макларене.

Лон сделал глоток «Ремизье». Он, видимо, слишком устал, чтобы заметить чрезмерное любопытство Вульфа. От меня же оно не ускользнуло. Происходило нечто необычное, поэтому я удвоил внимание.

— По моему мнению, Макларен — самое отвратительное явление в журналистике за последние десятилетия. Вы видели его газеты. Он занимается издательским делом только ради прибыли. Или, вернее, ради прибыли и власти.

— Создал ли он хоть одну газету самостоятельно?

— Нет, каждый раз он хватал готовое, швыряясь деньгами. Практически все его издания прибыльны, так что с точки зрения бизнеса деятельность Макларена следует считать успешной. Но то, что он делает, когда получает газету… — скривился Лон. — Он ставит на нее свой штамп, если мне будет позволено так выразиться. Прежде всего он меняет формат, превращая их в таблоиды, затем заполняет первую полосу кричащими заголовками, рубит статьи на части, разбрасывает кругом фотографии девочек и меняет политическую линию, ложась на курс румбов на двадцать правее Джесси Хелмса. Насколько я понимаю, он усвоил худшие черты раннего Уильяма Рэндольфа Херста и Руперта Мердока.

— Как давно он владеет газетами, по крайней мере в этой стране?

— Я знаю ответ на ваш вопрос, — сказал Лон. — Хотя бы потому, что я много читал об этом парне. В Лос-Анджелесе он купил газету в 1974 году — это было его первое приобретение. Затем в 1975 году он проглотил детройтское издание, а еще годом позже — денверское. Вам может показаться любопытным, что его газеты за все эти годы не поддержали ни одного кандидата от демократов в президенты, сенат или палату представителей. Они постоянно стоят горой за республиканцев.

Вульф гримасой выразил свое отвращение.

— Что же он собирается сделать с «Газетт»?

— Одна из целей Макларена — он сам неоднократно провозглашал ее — иметь свою газету в самых крупных городах всех англоязычных стран. Он уже выполнил эту задачу в Канаде, Австралии, Англии, Шотландии, Ирландии, Новой Зеландии и даже в Южной Африке. Остаются только США — и именно Нью-Йорк. Так получилось, что «Газетт» является здесь единственной возможной мишенью. Остальные ежедневные газеты города находятся в руках крупных издательских компаний, вовсе не расположенных их продавать. — Лон допил коньяк, и я вновь наполнил его бокал.

— А владельцы «Газетт» готовы ее продать?

— В этом-то весь вопрос, — ответил Лон, взглядом поблагодарив меня за то, что я не дал иссякнуть источнику «Ремизье». — В редакции поговаривают, что некоторые готовы пойти на это, но удастся ли Макларену собрать контрольный пакет акций или нет, пока не ясно.

— Сколько всего совладельцев у «Газетт»? — спросил Вульф. — И насколько легко будет этому человеку выкупить долю каждого?

— О'кей, я дам вам общую картину, если желаете. Во-первых, Хэрриет Хаверхилл, о которой я упоминал. Она — председатель совета директоров, вдова Уилкинса Хаверхилла, который приобрел газету еще в тридцатых. В то время газета была не Бог весть что — псевдопопулистский таблоид с претензией на конкуренцию с «Нью-Йорк таймс» и «Геральд трибюн». Хаверхилл сделал ее полноформатной, усилил отдел городских новостей и создал сильную систему распространения. Газета повела жесткую линию по отношению к городским властям — настолько жесткую, что Ла Гуардия окрестил Хаверхилла «бульдогам». Я не упоминаю некоторые непечатные эпитеты. Постепенно Хаверхилл превратил «Газетт» в первоклассное издание. Он умер в начале шестидесятых, и с тех пор во главе дела стоит его супруга. Женщина что надо! Ей уж за семьдесят, и она самый крупный держатель акций — больше тридцати процентов всего пакета. Наиболее часто я слышал цифру тридцать пять.

— Может ли она продать свою долю?

— Определенно — нет, и пока это самый вдохновляющий момент во всем деле, — ответил Лон. — Самый крупный ломоть оказался недоступен для Макларена. И это означает, что он крепко надавит на всех остальных.

— И эти остальные?..

— Следующие за Хэрриет крупнейшие держатели — ее приемные дети Дэвид и Донна — Донна Палмер. Они имеют по семнадцать с небольшим процентов. Дэвид занимает пост президента компании, но это во многом чисто номинальный пост. Он давно стремится к большему, но, по моему мнению, парень — типичный неудачник. Он несобран, имеет скверный характер и плюс ко всему большой любитель приложиться к бутылке. У его жены Кэролайн гораздо больше мозгов и сообразительности, чем у него. Хэрриет, если это будет в ее силах, никогда не позволит ему стать во главе дела.

— Донна, приемная дочь, — продолжил Лон, — в значительной степени находится вне событий. — Лон поднял бокал и полюбовался коньяком на свет. — Она разведена, живет в Бостоне и возглавляет консультационную фирму по вопросам связи с общественностью. Думаю, что ее не интересуют ни газета, ни Нью-Йорк в целом.

— Это все члены семьи, которые владеют акциями?

— Нет. Существует еще Скотт Хаверхилл, племянник Хэрриет. Ему принадлежит примерно десять процентов. Он генеральный менеджер и мечтает занять место на самом верху ничуть не меньше Дэвида. Скользкая скотина, постоянно заискивает перед тетушкой и интригует за спинами других, пытаясь получить больше власти. Скорее всего она предпочтет Скотта Дэвиду, если придется решать, кому возглавить дело. Но преимущество одного перед другим крошечное. Это будет просто выбор меньшего из двух зол.

— Эти люди контролируют примерно восемьдесят процентов всех акций, — сказал Вульф, потребовав звонком еще пива. — Кто остальные?

— Это небольшие пакеты, — сказал Лон. — Ну, во-первых, мой босс, издатель Карл Бишоп, имеет пять процентов, и он будет стоять против Макларена до конца. Процента два-три принадлежат Эллиоту Дину, он их семейный адвокат уже, наверное, лет сто. Дин был доверенным лицом Уилкинса Хаверхилла, а после смерти старика стал советником Хэрриет. Некоторое количество акций имеют издательство «Арлен» и человек по фамилии Демарест — именно это семейство продало в свое время «Газетт» Уилкинсу Хаверхиллу.

Вульф откинулся на спинку кресла, возложил руки на холм своего брюха и спросил:

— Чьи акции, по вашему мнению, абсолютно недоступны для мистера Макларена?

— Конечно, акции Хэрриет и Бишопа. Не могу также представить, чтобы Дин продал свои, — ответил Лон. — В детишках я абсолютно не уверен — ни в одном из них. То же могу сказать об «Арлен» и Демаресте. Они все продадут свои пакеты тому, кто даст за них больше. И заплатит скорее. То есть Макларену. «Газетт» — прибыльное предприятие, но ни одному из них может никогда не представиться подобного шанса. Кроме всего прочего, они не испытывают к газете чувства преданности.

— Итак, антимаклареновские силы, если можно так выразиться, контролируют сорок три процента всех акций, не так ли?

Лон кивнул и сказал:

— Наш материал в вечернем выпуске, естественно, не раскрывает каких-либо деталей. Всего несколько строк с высказываниями Макларена и комментарием миссис Хаверхилл: ««Газетт» хотела бы ознакомиться с его предложениями подробнее».

Вульф задал еще несколько вопросов о Макларене, «Газетт» и Хаверхиллах, но я не буду на них останавливаться, поскольку вы, видимо, уловили общий дух беседы. Было около одиннадцати, когда Лон потянулся, зевнул и прикончил последний бокал «Ремизье».

— Я пока не знаю, почему вас так заинтересовал этот жалкий шотландец. Но если что-нибудь из сказанного мною сегодня поможет вам остановить его, я получу от этого удовольствия больше, чем от еды, и этим сказано многое. Не вставай, Арчи. Я знаю, где выход.

Я, тем не менее, проводил его до дверей, отчасти потому, что гость особняка из бурого известняка — «жемчужина в оправе гостеприимства», а отчасти потому, что чувствую себя увереннее, если лично запираю дверь на ночь. Такова сила привычки, умноженная на понимание того факта, что по Манхэттену разгуливают по меньшей мере десяток типов, которые были бы просто счастливы организовать похороны Ниро Вульфа; только из природной скромности не упоминаю о тех, кто готов раскошелиться на надгробие для меня.

Когда я вернулся в кабинет, Вульф сидел прямо, положив ладони перед собой на стол и устремив взор в пространство.

— Арчи, во сколько обойдется платное объявление в «Таймс» размером в одну газетную страницу?

— Понятия не имею, — ответил я, вскидывая одну бровь и усаживаясь в свое кресло за письменным столом. — Думаю, что во много тысяч. Ищете новый нетривиальный метод привлечения клиентов? Не кажется ли вам, что это немного крикливо?

Он молча покосился на меня и закрыл глаза. Поскольку у меня пунктик во всем, что касается времени, я посмотрел на часы. Ровно через семь минут он вернулся к жизни и, моргнув, произнес:

— Слушайте инструкции.

— Есть, сэр! — Я раскрыл записную книжку.

— Утром позвоните в «Таймс» и выясните цену одной полной страницы. Сообщите мне, хотя значения это иметь не будет. Затем отправляйтесь в редакцию и отдайте им платное объявление.

— Какое объявление?

— Не прерывайте! Объявление, текст которого я вам продиктую. Во-первых, заголовок кеглем в сорок пять пунктов…

После этого он принялся диктовать одно из самых необычных объявлений, которое когда-либо доводилось видеть читателям «Нью-Йорк таймс». Весь процесс занял примерно сорок пять минут. Время от времени Вульф останавливался, для того чтобы проверить факты, проконсультировавшись со «Всемирным Альманахом». Затем я прочитал ему всю стенографическую запись, и он внес несколько незначительных изменений в текст.

— Они ни за что это не напечатают, — осмелился заметить я.

— Не согласен. «Таймс» постоянно публикует открытые письма от частных лиц и организаций. Это их старая традиция. Вы любите держать пари, Арчи. Если хотите, я могу сказать, сколько и в каком соотношении я готов поставить.

— Вы слишком уверены, поэтому — пас, — ответил я.

— Сохраните, пожалуйста, копию, когда напечатаете, — сказал он, поднялся и отправился в постель.

Последнего указания вовсе не требовалось. Я всегда сохраняю копии.