— Проклятие! — вырвалось у Кэйт.

Она направилась к захлопнувшейся двери и потянула за ручку, но дверь была заперта. А тем временем парень шагал к увитой плющом стене и осматривался по сторонам. Она не могла не отметить, что это был один из самых красивых мужчин, каких она когда-либо встречала. Его светлые волосы отливали десятком оттенков — чтобы иметь подобные волосы, женщины безуспешно расстаются в салонах с сотнями долларов. Он был, вероятно, чуть выше шести футов ростом, широкоплечий, в отлично сидящем пиджаке, со стройными ногами — словом, сложен на редкость пропорционально. Кэйт предположила, что у него, должно быть, мускулистые, точеные руки — к этой детали она всегда питала слабость. Она едва различала его профиль, но даже издали было видно, что его лицо вовсе не было бледным, как чаще всего бывает у светловолосых. Его кожа была золотистого тона, который… в общем, он весь целиком был золотым — тип, который кажется лишенным всякой субстанции.

И тут он заметил Кэйт и повернулся к ней. Лицом к лицу он был, если это возможно, еще более красивым. К смущению Кэйт, она ощутила, как зарделась ее кожа на груди и шее, но, казалось, он этого не заметил. Он лишь спросил:

— Рискую сказать пошлость: что столь очаровательная девушка делает в таком месте? — Он сделал несколько шагов вперед. — Да вы выглядите расстроенной. Хм, я о настроении, — улыбнулся он. И эта улыбка была сногсшибательна. Его зубы блеснули, мимолетные ямочки проявились на щеках, и притом взгляд его оставался открытым — он не щурился, как большинство людей, когда они улыбаются. Его можно было признать ип canon, живым воплощением мужской красоты.

Кэйт отпрянула. Она с подозрением относилась к таким красивым мужчинам, да еще с шармом, и все же не могла отвести глаз. Что-то в нем показалось ей знакомым, хотя она не забыла бы его, если бы встречала раньше. Может быть, он ведущий новостей или еще кто-то с телевидения. Она сделала усилие, чтобы оторвать от него взгляд.

— Вам нужно было оставить дверь открытой, — сказала она, стараясь не выдать своего смущения. — Теперь нам, возможно, придется дожидаться, пока кто-нибудь с мицвы Айзенберга не впустит нас в зал завтра вечером, — слова прозвучали несколько резче, чем ей бы хотелось. Он, слегка вскинув голову, оглядел ее. Она почувствовала себя неловко под его взглядом. Потому, что взгляд этот был не оценивающим, а скорее пристальным — словно он пытался запомнить каждую деталь, начиная с ее выступавших ключиц до туфель «Джимми Чу». Отвернувшись, Кэйт стала смотреть на банкет через высокое окно.

— И это было бы так плохо, в самом деле? — спросил он.

Продолжая смотреть в окно, Кэйт обнаружила Бину в дальнем конце зала, с Брайсом и Эллиотом по бокам, последний все озирался вокруг, скорее всего, он искал Кэйт. Ну, уж нет, она не может позволить Бине сидеть среди их старой гвардии без ее защиты! Это было бы настоящим безумием. Она загремела дверной ручкой. Напрасно.

— Merde! — бросила она.

— Ah. Parlez-vous français? — быстро спросил он.

Она отвернулась от окна и посмотрела на него.

Этот парень не был заурядным фатом. У него улыбка человека, который знает, что он красив и неотразим в глазах женщин. Это была натренированная улыбка, которая окутывала Кэйт теплом. Она почувствовала себя первой женщиной в мире, которую так радушно приветствовали. Парень был в высшей степени великолепен, то, что на французском жаргоне называют ип bloc.

— Oui, — Кэйт покраснела и прокляла свою обычную бледность. С тем же успехом можно было написать о своих чувствах на лбу неоновыми буквами. — Je parle ип petit реи, mais avec un accent très mauvais, — ответила она.

Как ни красив был парень и сколь хорошим ни было его произношение, Кэйт вовсе не собиралась упражняться в иностранном языке прямо сейчас. Она отвернулась и постаралась снова открыть двери, но защелки, на которые те захлопывались, можно было открыть только изнутри.

— Мы здесь в ловушке, — объявила она.

— Неожиданное вознаграждение в подобной ситуации. Может быть, это знамение, — продолжал мистер Великолепие. — Может быть, мы и не хотели участвовать в свадьбе Банни Тромболи и Арни Бэкмена. — Он прислонился спиной к ограде террасы, скрестив ноги и оценивающе оглядывая Кэйт. — Лично я принимаю это как подарок судьбы.

Кэйт была слишком напряжена, чтобы отвечать на комплименты или флиртовать, в особенности с парнем, столь очевидно искушенным в этом деле.

— Вы не похожи на жительницу этих мест, — заметил он, копируя на ходу акцент Гари Купера. Он немного напоминал Купера, и это, скорее всего, было ему известно.

Кэйт предпочитала, увы, блеклых бойфрендов, что бы ни говорил Эллиот. Они были простодушны и искренни. После по-настоящему красивого студента, приехавшего по обмену из Оксфорда, который говорил: «Как мне было не влюбиться в тебя?» — на первом же свидании и затем благополучно встречался с ее подругой по комнате неделю спустя, она всегда относилась настороженно к обаяшкам.

— Et vous? — спросила она для проверки.

— Oui, je suis un fils de Brooklyn, — отвечал он с озорной улыбкой.

— У вас прекрасное произношение, — с восхищением признала Кэйт.

— Французское или бруклинское? — спросил он, вновь улыбнувшись. «Похоже, его случай выбивается из общего правила», — подумала она, не в силах оторвать глаз от его руки, потянувшейся к свадебному банту. Но банта не было. «Какое это имеет значение?» — спросила она себя. Она не знала, что этому парню было надо — скорее всего, ответ был: rien, и ей было недосуг выяснять это.

Отвернувшись, Кэйт стала смотреть через стекло. Она заметила, что Эллиот нашел стол и их гостевые карты. Она не видела его лица, но сумела различить Бев Клеменс и ее мужа Джонни прямо напротив него. Значит, Барби и Бобби Коэн были рядом с ними.

— Мне необходимо попасть внутрь, — запаниковала Кэйт. Она схватилась за ручку и принялась с силой дергать дверь.

— Вы подруга жениха или невесты? — поинтересовался он.

Она снова постучала в окно.

— Невесты, — ответила она резко, сообразив, что это прозвучало грубо. — Банни — одна из моих старых подружек, — добавила она. Сквозь стекло, застыв от ужаса, она наблюдала, как Эллиот за руку поздоровался с Бобби и Джонни.

— И она намного старше, верно? — продолжал соблазнитель, подойдя поближе.

Кэйт не была расположена вдаваться в подробности.

— Мы с Банни дружим со школьных лет, — ответила она, отчаянно размахивая рукой перед стеклом в надежде, что кто-то заметит. — И да, в самом деле, Банни старше — почти на месяц. Но мы как-то этого не замечали.

— А что, если вы пропустите самое начало праздника?

— Мне необходимо быть там, чтобы поддержать одну подругу из моей команды.

— Вашей команды? — спросил он с улыбкой. — Я знаю кого-нибудь из нее?

— Бев Клеменс, Бина Горовиц, Барби Коэн.

— Вы шутите! — начал он, отступив, чтобы лучше видеть Кэйт. Она повернулась к нему на секунду.

— Cʼest incroyable, mais vraiment.

И что это ее потянуло на этот чертов французский? Она вспомнила о празднике. Боже, диджей заводит музыку!

— Вы, должно быть, одна из печально известных «бушвикских шавок», — рассуждал он. — Я наслышан о вас, девчонки.

— Простите? — спросила Кэйт с удивлением, повернувшись к нему.

— Как только я с вами не встретился ранее? — спросил он, не обращая внимания на ее недовольство. «Типичный нарцисс», — подумала Кэйт.

Он смотрел через ее голову в зал и пояснял:

— Я уже знаком с Бев, Барби и, конечно, с Банни. Все на «Б». А вы кто? Бетти?

— Меня зовут Кэтрин Джеймсон, — ответила Кэйт.

— А меня Билли Нолан. Почему мы не встречались раньше?

— Я покинула Бруклин, чтобы поступить в колледж.

— А я — чтобы уехать во Францию. Чем вы занимались в колледже? И куда направились после?

— Я защитила докторскую. Теперь живу в Манхэттэне, — она сделала паузу. — Послушай, Билли, мне нужно попасть внутрь.

— Я мог бы обернуть руку пиджаком и разбить стекло, но это…

— Это было бы, пожалуй, чересчур, — закончила за него Кэйт.

— Они откроют двери, когда там станет слишком жарко, — сказал он, присев на балюстраду. — Вы заметили, что они здесь, в Бруклине, никогда не вырастают из состояния, когда их имя теряло бы конечное «и»? Барби. Банни. Джонни. Эдди, Арни, — рассмеялся он. — Здесь, в Бруклине, я никогда не стану Уильямом или Биллом. Я Билли.

Он протянул руку, и Кэйт пришлось пожать ее. Она старалась держаться непринужденно, несмотря на мурашки, пробежавшие по спине.

— А вы предпочли бы Билла вместо Билли? — спросила она.

— Ну, мы же в Бруклине, — ответил он. — Плыви по течению. Здесь я Билли Нолан. А я должен называть вас доктором Кэтрин? Кэйт? Кэти или Кэйти?

— Пожалуйста, Кэйт. Не Кэйти. Ненавижу это, — призналась Кэйт. — Смотрите, они сейчас поставят свою песню.

К ее полному изумлению, Билли встал, взял ее за руку и начал танцевать. Но прежде, чем она смогла двинуться с места, он внезапно остановился.

— «Ду-уа-дидди» — это их песня? — склонив голову набок, он состроил мину, изображавшую озадаченность.

Кэйт рассмеялась:

— Ну, может быть, и нет.

— Надеюсь, что нет. Если это так, я отпускаю этому браку срок в три недели. По крайней мере, начинать надо с чего-нибудь романтического.

Она была уверена — уж он бы точно начал, и его романтика быстро бы улетучилась. Кэйт смерила его взглядом. Солнце играло в его золотых волосах. Он был из тех редких ирландцев с характерным загаром, который еще лучше оттеняет голубые глаза.

— Так вы считаете, что не в состоянии поддерживать длительные отношения? — спросила Кэйт.

— Если бы мог, я бы был женат, — рассмеялся Билли Нолан, и тотчас невесть откуда в голове Кэйт пронеслось: coup de foudre, молния и гром. «Он — особенный, и он знает об этом», — напомнила она сама себе.

— Ах, тирания обязательств, — кивнула Кэйт.

Билли широко открыл глаза и прижал руку к груди.

— Теперь они пляшут под «Хоки-поки»! — воскликнул он так, словно это его расстроило.

— Весьма необычно для бруклинской свадьбы, — сыронизировала Кэйт. — Они всегда ставят «Хоки-поки» и «Дворового кота». — Она смотрела в окно, за которым десятки немолодых женщин танцевали спиной к ним. — Нам определенно не удастся сейчас привлечь их внимание.

— О! Я в затруднении, — сказал Билли. Кэйт размышляла, какое впечатление на него произвело слово «обязательства». — Это хорошо, что вы — доктор, — сказал он.

Кэйт с подозрением спросила:

— Почему же?

— Мне может потребоваться помощь прямо сейчас. У меня ужасная покихокифобия.

— Вот как? — Кэйт было не до шуток, но уж коли они вынужденно торчали здесь… — Обычно в своей практике я спрашиваю: «Почему у вас такое ощущение?»

— Это же ясно, — пояснил Билли. — А вы об этом не задумывались?

— О чем?

— О песне. Слушайте: «Ставь левую ногу вперед, ставь левую ногу назад». Тра-та-та. «Делай хоки-поки и потом поворот». Вот и все, — объяснял он, нарочито преувеличенно дергаясь.

— Все?

— Так вот, о чем же тут говорится? Что, если жизнь — это выставить одну ногу перед другой, и все? Эта мысль вас не пугает?

Прежде чем до Кэйт дошел смысл его иронии, одна из дверей на противоположном конце террасы отворилась, и высокий парень в мятом синем костюме высунул голову наружу.

— Эй, Нолан! — крикнул он. — Давай сюда. Арни хочет поговорить с тобой по поводу тоста.

Пока он не исчез, Билли закричал:

— Ларри! Тормозни эту мысль и эту дверь!

Он проворно миновал террасу и ухватился за ручку двери в последний момент. Затем обернулся к Кэйт и, придерживая дверь, молвил:

— После вас, chère mademoiselle.

Кэйт снова покраснела, но без промедления прошла через дверь в забитый зал. Она собиралась поблагодарить Билли, когда вдруг услышала громкий хриплый голос Бев Клеменс:

— Кэти, Кэти! Сюда!

И она даже не обернулась.