ОБЗОР ГЛАВЫ: мы привыкли думать об изменениях в истории как о поступательном движении вперед: люди становятся богаче и образованнее; города и страны растут. Но так было не всегда. Изменения в мировой истории часто происходят циклически. Вспышки прогресса сменяются регрессом или длительными периодами застоя. Это относится как к Европе, так и к другим крупнейшим цивилизациям на протяжении всей истории.

Некоторые исследователи ссылаются на примеры прогресса в Европе до XVIII в. в областях социальных изменений, усовершенствования технологии или же ограничения рождаемости как на ответственные за возвышение Запада.

Но поместив их в более широкий контекст, мы увидим, что они представляют собой лишь часть более продолжительных циклов и весьма напоминают эпизоды, уже имевшие место примерно в то же время в других цивилизациях. 

КОГДА мы размышляем о долгосрочных социальных изменениях, естественным для нас является представление об изменении как о чем-то, что происходит с нами постоянно — цены растут, население увеличивается, города расширяются, технологии совершенствуются. Если мы думаем о современности как о чем-то отличном от того, что имело место раньше, мы чаще видим, что изменяются темпы развития, а также то, что изменения в современном мире происходят гораздо быстрее.

Однако реальность значительно сложнее. Задолго до современности в истории имели место эпизоды резкого роста населения, цен, урбанизации и технологического развития. Большинство великих империй начинались с внезапного роста и социальных изменений. Однако совокупный эффект подобных изменений был ограниченным, поскольку они не были устойчивыми. Напротив, неожиданно все поворачивалось вспять, а эпидемии, неурожаи, войны, революции и другие бедствия вели к резкому сокращению численности населения. Урбанизация и торговля также обычно приходили в упадок, а предшествующие технологические достижения зачастую предавались забвению. За подобными периодами упадка часто следовали длительные периоды относительной стабильности, когда население, цены, города и технологии могли оставаться неизменными на протяжении веков.

Так, принято считать, что во время поздней Римской империи (начало IV в.) население Англии превышало 4 миллиона, в начале XIV в. оно вновь составляло около 4 миллионов человек, и вновь — 4 миллиона в начале XVIII в. Это не значит, однако, что население Англии оставалось постоянным на протяжении более тысячелетнего периода. Скорее, население переживало несколько периодов роста, а затем сокращения и застоя, за которыми следовало медленное восстановление. Вероятно, население Англии сократилось примерно до 2 миллионов человек около 500 г. и достигло вновь этого уровня в конце XIV — начале XV в. И не только одна Англия; в Италии, Германии, Турции и Китае с древнейших времен до XIX в. документы сообщают о периодах, когда болезни, война и голод выкашивали от четверти до трети населения в пределах одного поколения.

Иными словами, особенности современного мира заключаются не только в темпах изменений. До XIX–XX вв. типичная модель экономических изменений была цикличной: были времена, когда население, цены, урбанизация и технологический рост одновременно возрастали, и времена, когда происходил спад или никаких изменений не наблюдалось. По сравнению с этим, начиная с 1800 г. в Европе (а с 1900 г. и в остальном мире), модель экономических изменений заключалась в ускорении роста, когда в каждое последующее десятилетие рост населения, городов и технологических изобретений был быстрее, чем когда-либо прежде. Население и технология прогрессировали все быстрее, прерываясь лишь относительно незначительными спадами или краткими периодами стабильности.

Два столетия ускоренных изменений означали, что рост цен, населения, урбанизации и технологии с 1800 г. затмил все, что тому предшествовало. В 1800 г. численность населения мира возросла до 1 миллиарда человек. Чтобы достичь этой цифры, потребовались десятки тысяч лет. Затем, всего за столетие, численность мирового населения практически удвоилась и к 1900 г. составила 1,7 миллиарда человек. В следующем столетии мировое население росло столь быстро, что его численность возросла более чем трехкратно, достигнув к 2000 г. отметки в 6 миллиардов человек. По сути, к концу XX в. каждые 20 лет число рожденных превышало численность всего мирового населения 200 лет назад.

Быстро менялись и другие социальные факторы. До XIX в. в значительной части крупных обществ в больших городах проживало не более 10–15% населения. Методы ведения сельского хозяйства, производства и транспортировки претерпевали серьезные изменения раз в сто-двести лет. В 1760 г. американские и европейские земледельцы использовали практически те же орудия труда, которые использовались со времени появления хомута и тяжелого плуга с железным лемехом в начале XIV в. К 1800 г., путешествуя, люди во всем мире, как и тысячи лет тому назад, передвигались либо пешком, либо верхом на лошади, либо в повозках.

Однако за последние 200 лет все кардинально изменилось. Сегодня в большинстве крупных обществ более половины населения проживает в крупных городах. Новые методы производства и транспортировки появляются каждое десятилетие. Изменения последних 50 лет просто ошеломляют. До 1950 г. не существовало общественных авиалиний и ни один объект искусственного происхождения, не говоря уже о самом человеке, никогда не покидал земную атмосферу и не попадал в космос. До 1975 г. не существовало персональных компьютеров, сотовых телефонов, Интернета, кабельного и спутникового телевидения.

Когда и где начался этот переход от досовременных циклических изменений к современному ускорению? С таким же успехом мы могли бы спросить — как появился современный мир? Чтобы понять, как мир стал современным, нам необходимо изучить типы и модели социальных изменений, происходивших в различных частях света.

 

Существовали ли различия в моделях изменений в Азии и Европе

?

Некоторые исследователи полагают, что отличия в европейских моделях социальных изменений от моделей, наблюдаемых в остальном мире, проявились уже давно, возможно, еще во времена Средневековья и уж точно с конца Возрождения или конца XVI — начала XVII в.

Например, Карл Маркс утверждал, что за последние два тысячелетия западноевропейское общество в своем развитии прошло ряд уникальных общественных формаций, характеризующихся особыми моделями классовых отношений. Маркс отмечал, что в Древней Греции и Риме общество возглавлялось немногочисленной элитой граждан, управлявших рабами. В эпоху Средневековья в обществе господствовала феодальная знать, управлявшая крестьянами. В эпоху Возрождения также возникла городская элита бюрократов, финансистов и торговцев, бросившая вызов феодальной знати. К XIX в. богатые капиталисты уверенно контролировали промышленное общество, в котором большинство составляли наемные рабочие. Однако, согласно Марксу, в XIX в. такие важнейшие азиатские общества, как Китай и Индия, представляли собой крупные, но отсталые империи, никогда не выходившие за пределы древнего или феодального этапа развития, а классовые отношения в них оставались неизменными на протяжении многих столетий.

Другие исследователи выдвигают схожие аргументы, основываясь не на классовых отношениях, а на технологических изменениях. Дэвид Левайн, например, утверждает, что технологические изменения в Европе ускорились начиная с XI в., когда водяные и ветряные мельницы, а также новые тяжелые железные плуги начали стремительно распространяться по всей Северной Европе. Альфред Кросби утверждает, что специфически европейская мания к точной калькуляции распространилась с XIII в. и привела к улучшениям в часовом деле, музыке, искусстве и, в конце концов, мореплавании, науке и производстве.

Ян де Фрис и Ад ван дер Вуд, исследователи истории XVI в., в особенности Нидерландов (также известных, как Голландия, по названию крупнейшей провинции этой страны), полагали, что высоко коммерциализированное сельское хозяйство, высокий уровень урбанизации (примерно 25% населения проживает в городах), а также целый ряд ведущих видов активности в области производства, транспорта и финансов (включая рыболовство, судоходство, складское хозяйство, страхование, пивоварение, стеклоделие и печатное дело) сделали Нидерланды первой по-настоящему современной нацией. В то же самое время эти авторы считали, что любые технические изменения в Азии были относительно незначительными и второстепенными.

Наконец, еще одна группа авторов предполагает, что модель роста европейского населения отличалась от модели любого другого региона. Джон Хайнал, Э. А. Ригли и Роджер Скофилд предположили, что североевропейское население умело лучше сохранять и накапливать ресурсы, чем другие народы, потому что ему лучше удавалось ограничивать рост населения. Европейцы достигали этого благодаря обычаю, по которому женщины не выходили замуж, не достигнув двадцати-двадцати пяти лет, а также в трудные в экономическом отношении времена. В большинстве азиатских обществ, напротив, браки заключались, когда женщины были гораздо моложе (в середине и конце подросткового возраста), и, в целом, практически все женщины выходили замуж. Эти исследователи полагали, что подобная модель раннего брака естественным образом приводила к более крупным семьям и более быстрому росту населения в Азии, которое в буквальном смысле съедало возможности экономического роста. Следовательно, никакого накопления ресурсов не происходило, уровень жизни неизменно оставался низким, а население продолжало расти.

Все эти предположения выглядят вполне правдоподобными. Однако проблема в том, что на деле все они ошибочны. Каждый из этих подходов подчеркивает важность того или иного аспекта, в котором европейские классовые отношения, технологии или рост населения отличались от более богатых азиатских обществ до наступления XIX столетия.

Одни из этих ошибок обусловлены сравнением весьма детальных и основательных представлений об изменениях в Европе с довольно размытыми и чересчур упрощенными представлениями об изменениях в Азии. На самом деле, как будет показано в последующих главах, за последние два тысячелетия в китайской истории происходило немало кризисов и изменений в социальных отношениях, структуре управления и технологиях.

Другие ошибки возникают вследствие изолированного рассмотрения какого-то одного драматичного периода изменений в Европе. Фокусируясь на определенном временном периоде, например, на раннем Средневековье или XVI в., когда произошло внезапное улучшение в длительном цикле роста населения, урбанизации и технических усовершенствованиях, может сложиться впечатление, что Европа с самого начала была динамичной и передовой в своем развитии. Однако в этом случае мы упустили бы из виду резкие спады, которые почти всегда имели место. Долгосрочная перспектива показывает, что ни одна из стран Европы — да и вообще любого другого региона — не могла избежать цикличного характера долгосрочных социальных изменений, повсеместно господствовавшего до наступления XIX в. Те же европейские общества, что процветали в XI–XII вв., столкнулись с проблемами в XIII столетии и переживали упадок в XIV в. Даже удивительно процветавшее общество Голландии XVI–XVII вв. испытало период резкого снижения уровня жизни и экономического спада в XVIII в.

Точно так же, если мы будем сосредотачиваться на специфических изменениях в европейской технологии, может сложиться впечатление, что Европа была более изобретательной, хотя на самом деле в то же самое время в азиатской технологии происходили иные, но столь же глубокие изменения — если мы только готовы их увидеть. Например, с XVI по XVIII век в Китае были разработаны новые агротехнические приемы, способствовавшие повышению урожайности целого ряда культур, включая просо и сою, рис и бобы, пшеницу и хлопок. Китай также разработал новые технологии для производства керамики, хлопка и шелковых тканей и увеличил добычу угля и внешнюю торговлю. Благодаря этому уровень жизни в нем стал выше европейского.

Наконец, хотя и верно, что в Северной Европе женщины выходили замуж позднее, это вовсе не означало, что только европейское население контролировало свой рост в трудные времена. Азиатское население использовало иные методы: в трудные времена мужчины покидали свои семьи на несколько лет в поисках работы в отдаленных городах или регионах; не поощрялись повторные браки вдов; младенцев приходилось морить голодом или убивать. В итоге, хотя азиатские женщины выходили замуж раньше, у них было не больше взрослых детей, чем у европейских женщин. Размеры полной семьи в Китае едва ли отличались от Европы на протяжении XVII–XVIII веков.

Проще говоря, многие из предполагаемых решающих различий между европейскими и неевропейскими обществами оказывались ложными при учете долгосрочных тенденций и равно тщательном рассмотрении западных и незападных обществ. До середины XVIII в. отличия в изменениях в населении, сельском хозяйстве, технологии и уровне жизни в Восточной Азии от Западной Европы не были фундаментальными.

В конце концов, это не должно нас удивлять. До недавнего времени долгосрочные циклы социальных изменений в основном были следствием факторов, неизбежных для любого общества и одинаково действовавших на всех: климат и болезни. Все общества зависели от запасов продовольствия, которые они были способны вырастить, и основных материалов (шкуры животных, растительное волокно, глина, дерево и камни) для одежды и крова. Это означало, что суровые зимы с сильным снегопадом, наводнениями или градом или жаркие лета с опустошающей засухой могли вести к сокращению производства жизненно важных растительных и животных продуктов, от которых зависело питание и условия проживания всех людей.

Во всех обществах содержались домашние животные для получения продуктов питания и иных продуктов, при этом сохранялась зависимость от «заморской» торговли в обеспечении материалами или продуктами, которые они не способны были произвести сами. Это означало, что почти все общества (за исключением тех, что располагались на относительно изолированных территориях, таких как Австралия или доколумбова Америка) также страдали от инфекционных заболеваний, переносимых животными и человеком.

Поэтому понимание закономерностей, связанных с климатом и болезнями, а также того, как они влияли на человеческое общество, является первым шагом в понимании более общих закономерностей социальных изменений.

 

Климатические изменения, болезни и долгосрочные исторические циклы

Все мы, конечно же, знаем, что ледниковый период сильно осложнил жизнь нашим предкам. Облачившись в меха и охотясь за крупными животными с копьями, они сопротивлялись суровым зимам, державшим подо льдом и снегом огромные части света. И лишь с завершением самого последнего ледникового периода, около 80оо-юооо лет назад, появилось сельское хозяйство и земледелие.

Теперь, в результате исследования годовых колец деревьев и кернов льда, выбранных из ледника, мы знаем, что конец ледникового периода не означал простого улучшения мирового климата. Точнее говоря, эпохи суровых зим возвращались время от времени, даже за последние несколько тысяч лет, вновь и вновь осложняя жизнь нашим предкам. Мы все еще не вполне уверены, почему значительные климатические сдвиги происходили каждые несколько сотен лет. Все более очевидно, однако, что каждые три-четыре столетия на протяжении последних нескольких тысяч лет мир претерпевал период сильного похолодания. Эти периоды похолодания обычно укорачивали вегетационный период, вызывали катастрофические наводнения, заморозки и ливни с градом, а также делали невозможным возделывание малоплодородных земель, которые до того успешно культивировались.

Менее благоприятная погода и менее надежная продовольственная база, безусловно, делали общество более уязвимыми перед болезнями. В действительности, каждый из периодов похолодания был, скорее всего, связан со вспышками опустошительных эпидемий. Во II–III вв. масштабные эпидемии породили хаос в ранней Римской империи. Три века спустя, в VI столетии, Юстинианова чума погубила приблизительно треть населения Восточной Римской империи. У нас имеются крайне скудные сведения о Европе IX в., которая после падения Римской империи пребывала в хаосе. Однако свидетельства из Китая и Японии сообщают об эпидемии — возможно, чумы, — предположительно забравшей половину населения прибрежного Китая и Японии.

X–XIII вв. были периодом большого экономического подъема и процветания — и роста народонаселения по всей Евразии. Однако с начала XIV в. чума из Китая распространилась по всей Азии и Европе, достигнув Англии, где она прославилась как Черная смерть. От четверти до трети населения Европы и Азии погибло. Пострадали и Ближний Восток с Северной Африкой, в особенности Египет. Восстановление началось лишь после 1450 г.

С XVI по середину XVII в. темпы роста населения во всей Европе, на Ближнем Востоке и в Китае резко ускорились. Затем вновь — примерно три века спустя после первого появления Черной смерти, в начале и середине XVII в., — новые эпидемии вернулись в Европу. На этот раз чуму сопровождали оспа и тиф. Тем не менее уровень смертности в Европе был уже не так высок, как раньше. В некоторых опустошенных войной областях, вроде Германии, ставшей основным полем действия Тридцатилетней войны (1618–1648), совокупная смертность в результате войны и болезней достигала трети населения. Но в большей части Европы погибло не более 10–15% населения, что, разумеется, все еще представляло собой огромные потери. Однако уровень смертности от болезней в Европе затмевался эффектом, произведенным европейскими болезнями в обеих Америках. До прибытия Колумба регионы умеренных поясов Северной и Южной Америки, по-видимому, были плотно заселены. По огромному числу наконечников от стрел и рыболовных крючков, которыми усеяны прибрежные районы Соединенных Штатов, до впечатляющих курганов (в несколько сотен футов в диаметре), возведенных цивилизациями долины реки Миссисипи (Миссисипская цивилизация), мы можем сделать вывод о наличии такого количества коренных жителей, какого последующие исследователи уже никогда больше не встречали. Как мы знаем по непосредственным наблюдениям Кортеса и Писарро, горные районы и долины Мексики и Перу были густо заселены. Однако всего спустя век после прибытия европейцев на американские континенты эти земли казались поселенцам уже практически пустыми. В XVI и XVII вв. погибло около 80–90% доколумбового населения, ранее не сталкивавшегося с возбудителями чумы, оспы и другими, привезенными европейцами и африканцами, и потому не обладавшего необходимым иммунитетом.

Было ли то связано с погодными условиями или же независимыми циклами развития болезней, усиливавшихся в жестком климате, лишь немногие части света не страдали от волн депопуляции. Наверняка мы можем говорить лишь о том, что по всей Евразии, от Англии до Японии, последние несколько тысяч лет происходили регулярные изменения климата и модели болезней, которые в свою очередь приводили к циклическим изменениям в народонаселении. Эти изменения в численности населения, в свою очередь, имели ощутимые последствия для других аспектов жизни общества. Популяционные циклы были связаны с долгосрочными изменениями в ценах, урбанизации и доходах.

 

Ценовые модели, модели населения, урбанизации и доходов

На рис. 2.1, взятом из работы «Великая волна» Дэвида Хэкетта Фишера, показаны долгосрочные изменения цен на товары, потреблявшиеся английскими домохозяйствами с XIII по начало XX в. Имели место и длительные периоды, когда цены значительно вырастали, а также целые этапы, когда они оставались неизменны- ми либо снижались. Схожие закономерности обнаруживаются и в ценах на потребительские товары в других странах Европы и даже в Османской империи и Китае.

Рисунок 2.1. Долгосрочные волны роста и стабилизации цен в Англии, 1200–1900 гг.

Начиная с 1200 г., в Англии наблюдались 150–200-летние периоды роста народонаселения и инфляции, чередующиеся с одинаково длительными периодами стабилизации или сокращения численности населения и ценовой стагнации.  

По сути, периоды роста цен были и временами экономического и демографического бума, когда население неуклонно росло, а торговля и городские центры развивались. В Англии во время революции цен XVI в. (примерно с 1550 по 1650 г.) население выросло с 3 до 5,2 миллионов, увеличившись приблизительно на 70%. Однако в ходе стабилизации цен в эпоху Просвещения (примерно с 1650 по 1730 г.) численность населения вначале сократилась до менее чем 5 миллионов, а затем сохранялась на этом уровне; в конце этого периода она составляла лишь 5,3 миллиона — то есть практически оставалась неизменной. Затем рост возобновился, а во время революции цен XVIII в. (примерно с 1730 до 1850 г.) население Англии утроилось почти до 17 миллионов. Темпы роста крупнейших городов следовали аналогичной модели: население пяти крупнейших городов Англии более чем удвоилось за период между 1600 и 1675 гг., но за последующие 75 лет возросло всего на 50%.

Схожая картина наблюдалась и в Евразии. Во всей Европе, в Османской империи и Китае XVI в. стал временем роста общей численности населения, стремительного развития городов, а также роста цен на землю, зерно и продукты животноводства. В конце XVII в., однако, наблюдался период застоя и упадка по этим же показателям.

И в разных странах они сближались, поскольку были тесно связаны с непосредственной деятельностью человека. Если лучшие погодные условия или не столь частые эпидемии способствовали росту населения в том или ином регионе, это обычно вызывало рост цен на продовольствие; люди поэтому производили больше продуктов питания и товаров для обмена на них, тем самым стимулируя развитие торговли. Городские центры, где встречались торговцы для заключения сделок, разрастались. Люди, не находившие работу или землю в сельской местности, также приходили в город — попытать счастья в ремесле или торговле. Производимое ими тоже выставлялось на продажу, увеличивая объем торговли и поддерживая ее.

Рисунок 2.2. Средняя заработная плата в ретроспективе, Англия, 1270–1890 гг. (индексированная к средней зарплате в 1913 = 100) 

Но с ухудшением погодных условий или началом эпидемий все обращалось вспять, подрывая рост населения на целые десятилетия. Во времена подобных спадов торговля часто нарушалась, торговцы становились банкротами, меньше людей перебиралось из деревни в город, а цены на продовольственные товары стабилизировались или даже падали.

Как это ни странно, во времена этих спадов традиционно росла реальная заработная плата обычных работников, поскольку цены на продовольствие падали, и люди могли часто позволить себе покупать больше еды (при условии, что они могли найти работу). Как показано на рис. 2.2, во время последней части длительного ценового равновесия эпохи Возрождения (от 1450 до 1500 г.) реальная средняя заработная плата достигла своего наивысшего уровня (выше она стала только в XX в.). Во многих отношениях это было крайне неблагоприятное время — население опустошала Черная смерть, Столетняя война 1337–1453 гг. бушевала по всей Западной Европе. Итогом же было то, что рабочей силы недоставало, а заработки тех, кто выжил, были относительно высокими.

После роста, последовавшего за Черной смертью (1350–1410), заработная плата английских работников оставалась практически неизменной на протяжении четырех веков, вплоть до 1830 г. Только тогда заработки внезапно начали расти, так что к 1890 г. зарплата рабочих выросла, вдвое превысив уровень, остававшийся неизменным в период с 1410 по 1830 г.

Вкратце, история материальной жизни последних одной-двух тысяч лет представляет собой историю взлетов и падений, с небольшим общим прогрессом. В начале XIX в. рядовые рабочие в Англии и Голландии получали примерно ту же среднюю заработную плату, что и рабочие этих стран 300 лет тому назад. В 1800 г. простые люди могли иметь доступ к большему разнообразию продуктов развивавшейся местной и международной торговли, но не могли позволить себе больше продовольственных товаров или лучшие жилищные условия, чем их прапрапрапрапрадеды.

На протяжении веков периоды процветания торговцев и землевладельцев, покупавших и продававших продовольственные товары и преуспевавших, когда цены росли, перемежались периодами, благоприятными для рядовых рабочих, зависевших от заработной платы или натурального сельского хозяйства в сочетании с ремесленничеством и живших относительно неплохо, когда цены на продукты питания были стабильными или падали. Мировая экономическая история до начала XIX в. демонстрирует множество примеров подъемов и спадов, варьирующихся в зависимости от различных областей и групп населения, но с относительно небольшими общими изменениями.

Уровень жизни, таким образом, на протяжении многих столетий поддерживался в рамках довольно устойчивой системы. И все же мы можем задать вопрос: существовали ли серьезные различия между разными регионами? Даже если европейцы и китайцы переживали свои взлеты и падения, не стали ли европейцы богаче и успешнее к 1800 г. в результате произошедших изменений?

Имеющиеся данные не подтверждают эту точку зрения. Если мы посмотрим на базовые показатели физического благосостояния населения, такие как средняя продолжительность жизни или потребление калорий в среднестатистической семье, мы обнаружим, что между китайцами и англичанами в начале XIX в. практически не было различий и что они намного опережали другие страны Европы, вроде Италии и Германии. (Эти вопросы будут рассмотрены более подробно в главе 5.)

Продолжительность жизни людей во многом зависела от того, как хорошо они питались, и здесь мы вновь обнаруживаем свидетельства удивительно сходных условий по всей Евразии. Роберт Аллен, Джек Голдстоун и Кен Померанц проанализировали доходы китайских и английских семей с точки зрения калорий или количества пищи, которую они могли купить. Полученные ими данные показывают, что в середине XVIII в. большинство китайских семей потребляло, вероятно, столько же или больше пищи, чем большинство английских семей. Эти семьи не обязательно занимались теми же видами деятельности: в 1750 г. большинство китайских семей все еще были крестьянами, занимавшимися земледелием и кустарными промыслами, а большинство английских семей возглавлялось наемными сельскохозяйственными или промышленными рабочими. И все же их средний уровень потребления калорий оказывается практически таким же или чуть ниже, чем у китайцев.

Подобный поразительный баланс доходов сразу бросается в глаза — разве европейцы не превосходили всех с точки зрения технологий? Разве сельскохозяйственная революция в Англии XVII в. не привела к резкому росту производительности? Разве голландцы не обладали прекрасными грузовыми и рыболовными судами и ветряными мельницами и не осуществляли всё, начиная от распилки дерева и измельчения волокон до откачки воды для осушения болот и ирригации каналов? Разве португальцы и испанцы (а позднее англичане) не задавали тон в мореплавании?

 

Долгосрочные и глобальные модели технологических изменений до XIX в.

Точно так же, как игнорирование общей цикличной природы изменений в продолжительные отрезки истории может привести к выделению отдельных или краткосрочных всплесков как настоящих прорывов, рассмотрение лишь нескольких эпизодов технологических изменений может быть ошибочным. Рассмотрим подробнее всемирную историю технологии, ведь здесь мы также найдем больше параллелей, чем расхождений между Востоком и Западом в период до XIX в.

Первое, что следует понять о технологических изменениях до XIX в., это то, что они безусловно имели место. Римские акведуки, готические соборы и мусульманские купольные мечети были прорывами в архитектуре. В разное время конные рыцари и лучники, длинные луки, каменные и земляные укрепления, порох, магнитный компас, рулевое устройство кораблей и огнестрельное оружие трансформировали путешествия и приемы ведения войны. Технология организации человеческой деятельности также изменилась. Торговля эволюционировала от караванов до купеческих гильдий. В военной организации рыцарскую конницу и пехоту, едва ли способные на что-то большее, чем наступать и отступать по приказу, сменяли вымуштрованные полки, способные выполнять сотни различных движений и маневров по команде. Государства — из чуть ли не семейных предприятий — превратились в крупные и сложноорганизованные бюрократии.

Однако второй важный момент, на который необходимо обратить внимание, заключается в том, что такие технологические и организационные изменения были крайне рассредоточенными во времени и пространстве и обычно изолированными, что не способствовало дальнейшему поступательному развитию. Новый технологический комплекс, такой как боевой порядок римского легиона или земляные укрепления времен Возрождения, мог быть изобретен и изменить принципы ведения войны, однако затем не меняться сотни лет. Тысячелетие отделяет изобретение римской арки, применявшейся при возведении арен и акведуков империи, от изобретения аркбутанов, поддерживавших парящие готические соборы. Понадобились сотни лет, чтобы даже такие относительно простые технологии, как тачка или часы, получили распространение в Евразии. Как только люди открывали то, что могло быть передовой технологией, они обычно принимали ее как данность, вместо того чтобы постоянно пытаться ее изменить или усовершенствовать.

Кроме того, об общем технологическом лидерстве в эту эпоху говорить довольно трудно, поскольку множество технологий было разработано в разных регионах и в разные эпохи. Китай лидировал, изобретя или усовершенствовав тачку, магнитный компас, каналы, шлюзы, точную картографию обширных территорий, рулевое управление судном, океанское судно, порох, чугун, фарфор, шелк, книгопечатание и бумагу.

Чтобы проиллюстрировать первоначальное главенствующее положение Китая в судостроении — сложнейшей технологии, требующей мастерства в создании водонепроницаемой стыковки швов, прочных корабельных снастей и общей конструкции, на рис. 2.3 мы сравниваем морские судна Колумба, использованные для плавания в Америку с китайскими суднами, которыми командовал адмирал Чжень Хэ. Его флот проплыл из Северного Китая к побережью Африки и обратно (что было гораздо более длительным путешествием, чем плавание Колумба из Испании в Северную Америку) за 80 лет до Колумба.

Индия была мировым лидером по производству удивительно разнообразных и качественных хлопковых изделий. Мусульманский мир лидировал в области производства пряностей и изделий в технике инкрустации по дереву, а также превосходил всех — и превосходит по сей день — в производстве ковров. В Европе венецианцы производили лучшее и чистейшее в мире стекло; Англия поставляла разнообразную и качественную шерстяную одежду, а голландцы были искуснее всех в рыболовстве, книгопечатании и пивоварении. Испания славилась своим серебром, которое импортировалось из Америки и чеканилось в монеты — песо (равное восьми реалам) — такого унифицированного веса и чистой пробы, что большую часть XVI и XVII вв. оно являлось первой всемирной валютой.

Япония и Юго-восточная Азия, Россия и Африка — все они обладали уникальными товарами и продуктами ремесла; так, русские меха и японские мечи обладали высочайшим в мире качеством, а Африка служила основным источником золота, слоновой кости и экзотических продуктов животноводства. Именно подобная разбросанность технологических талантов подпитывала мировую торговлю, связывавшую Европу, Азию и Африку со времен Римской империи.

Рисунок 2.3. Флагманские корабли адмирала Чжэн Хэ и Колумба

На данном рисунке главный корабль Колумба «Санта-Мария» изображен перед флагманом океанского флота Чжэн Хэ. Флагман Чжэн Хэ насчитывал в длину 135 метра, на фоне чего «Санта-Мария», длиной лишь около 20 метров (или 66 футов), кажется просто крошечной.  

Лучше всего технологические инновации и изменения до XIX в. можно охарактеризовать, назвав их спорадическими — разные технологии развивались в разные времена и в разных регионах, а затем изменялись крайне медленно, если вообще изменялись. Каждое подобное открытие действительно влекло за собой значительные выгоды в торговле, сельском хозяйстве, транспорте или военном деле. Но поскольку эти инновации оставались спорадическими и изолированными друг от друга, общество не могло развиваться так же стремительно, как и при взаимосвязанных и ускоряющихся технологических изменениях последних 200 лет.

Чтобы понять, какой эффект вызывали важнейшие технологические изменения, присмотримся к сельскохозяйственной революции и ранним этапам промышленной революции в Британии. Оба этих события, несомненно, произошли до наступления XIX столетия — почему же тогда они никак не сказались на уровне материального благосостояния в Британии, по сравнению с другими ведущими обществами и цивилизациями?

 

Изменение или революция? Аграрные и промышленные изменения до XIX в.

Уже многие годы школьников в Европе и Америке учат тому, что подъем в развитии Запада начался в Англии XVII–XVIII вв. Тогда, как считалось, в Англии произошла аграрная революция, поднявшая сельскохозяйственную производительность на небывалый уровень. Этот рост производительности сельского хозяйства, как затем объяснялось, позволил прокормить огромное количество рабочих, занятых на новых заводах, использующих гидроэнергию. Прядя тюк за тюком дешевый хлопок, они подрывали позиции конкурентов по всему миру и тем самым осуществляли промышленную революцию.

Теперь мы знаем, что эта история — не более чем миф. Безусловно, в английском сельском хозяйстве произошли изменения, и они действительно привели к большей производительности. Но едва ли это можно назвать революцией, если понимать под ней выход производительности на исторически новый уровень. Уже в эпоху Средневековья фермеры в графстве Норфолк, вблизи процветавшего торгового города Норвич, собирали по 25 бушелей пшеницы с акра земли, сажая клевер и другие кормовые культуры для овец и используя овечий навоз как высококачественное удобрение для увеличения урожая ячменя и пшеницы. Этот уровень производительности, достигнутый в Норфолке в 1300 г., не был превзойден последующие 500 лет. «Норфолкский севооборот» является, таким образом, историей стародавнего успеха. Целые поколения фламандских фермеров во Фландрии и северной Франции также применяли нечто подобное.

В XVI–XVII вв. сначала голландцы, а затем англичане начали экспериментировать в области посевной технологии с большим разнообразием семян и кормовых культур, а также выращивать большее число пород сельскохозяйственных животных для расширения новых продуктивных агротехнических методов, охватывая все больше регионов. Задействуя значительные объемы навоза в качестве удобрений и различные комбинации зерновых и кормовых культур, а также учась лучше использовать те или иные виды почвы и климатические зоны для конкретных видов земледелия, английские фермеры в середине XVIII в. были способны не только прокормить население, которое по своей численности не слишком отличалось от населения середины XVII в. (и даже экспортировать излишки зерна за границу), но и достичь этого с помощью меньшего, примерно на треть, числа сельскохозяйственных рабочих.

Куда же делись эти рабочие? Одни пропали в ужасающей нищете в сельской местности. Другие были согнаны в работные дома властями или перебрались в городские трущобы. Третьи после 1770 г. стали работать на новых заводах по производству хлопчатобумажной и шерстяной нити. Но эти фабрики, на которых использовались новые станки, изобретенные в 1760-х гг., давали работу лишь небольшому проценту населения Англии к 1800 г. — и близко не доходя до одной трети населения, от которого более не требовалось быть занятым в аграрном секторе для обеспечения продовольствием. Эти миллионы ушли в основном в традиционные городские и сельские ремесла или были заняты неквалифицированным трудом. Многие работали на производстве тканей и одежды, становясь ткачами- ремесленниками, устанавливавшими небольшие ткацкие станки в своих коттеджах для ткачества или вышивки, вязания кружев либо пошива одежды. Другие работали в богатых домах прислугой или трудились на стройках или пивоваренных заводах. Остальные занимались традиционными ремеслами в области обработки дерева, кожи и металла или трудились в лавках, тавернах и на рынках.

Эти рабочие демонстрировали новые качества — им больше не нужно было ждать, когда они унаследуют хозяйство, чтобы завести семью; им просто нужно было найти работу или самим купить станок, чтобы получать доход от ткачества. Таким образом, они стали жениться раньше, способствуя тем самым демографическому взрыву в Англии. Что, однако, создавало другую проблему: усовершенствования в области сельского хозяйства не привели к росту производства, которого было бы достаточно для того, чтобы не отстать от следующего демографического всплеска.

Примерно с 1660 по 1760 г. численность населения Англии оставалась практически неизменной, так что инновации в области сельского хозяйства позволили Англии прокормить себя и даже экспортировать излишки зерна, задействуя при этом гораздо меньшее количество рабочих. Но после 1760 г., когда рост народонаселения возобновился, ситуация изменилась. Численность населения росла, в то время как производительность сельского хозяйства практически не менялась. К началу XIX в. производство продовольственных товаров уже явно не поспевало за ростом населения, заработная плата упала, а Англии пришлось импортировать зерно из Ирландии, Нидерландов и Германии, чтобы прокормить население.

Проще говоря, обнаруживается еще один цикл, а не революция. Существенный рост в производительности сельского хозяйства действительно имел место между 1600 и 1760 гг. вследствие улучшения и распространения передовых методов ведения сельского хозяйства. Но прорыва к принципиально новым агротехническим методам или беспрецедентному уровню урожайности не произошло. Подавляющее большинство тех, кто оставил земледелие, пошли не в новые отрасли промышленности, а в традиционные ремесла и промыслы. А с 1760 по 1800 г. английское сельское хозяйство снова не могло обеспечить производство достаточного количества продовольствия для пропитания своего населения.

В то же время в китайском сельском хозяйстве появилось множество улучшений. Население Китая в основном выращивало и употребляло в пищу рис, а не пшеницу и рожь, как европейцы. Одно из преимуществ риса состоит в том, что его можно выращивать в низинах, на влажной почве и в грязи. Это означало, что почва не так нуждалась во вспашке для разрыхления и аэрации, и для ведения сельского хозяйства нужно было гораздо меньше скота. А это, в свою очередь, означало, что больше земли могло быть засеяно для пропитания человека. Еще одним преимуществом было то, что рисовые растения производили гораздо больше съедобного зерна на растение, чем пшеница или рожь. Проблема для выращивающих рис земледельцев заключалась в том, что низинные рисовые поля слишком часто затоплялись или были крайне трудны в обработке, если погода была излишне засушливой. Сезонные муссоны — приносившие слишком сильные или, наоборот, недостаточно сильные дожди — делали рисоводство возможным, но при этом весьма ненадежным предприятием.

В XV–XVI вв. китайские земледельцы начали больше экспериментировать с разнообразными посевными культурами и сельскохозяйственными животными. Они обнаружили, что одна особая порода риса из вьетнамского региона, чампа, быстро растет и рано созревает. Эти показатели позволили выращивать и собирать урожай риса в короткий период, достаточный для того, чтобы крестьяне могли затем вырастить еще один урожай пшеницы и бобов на той же земле в тот же год. Возможность собирать урожай дважды на одной и той же земле резко увеличивала производительность. Вдобавок удалось вывести новые сорта риса, которые были более устойчивы к засушливости, затоплению или соленой воде, что позволяло расширить площадь засева. Культивация хлопка, кукурузы и соевых бобов также распространилась в областях, не вполне пригодных для выращивания риса.

За XVI–XVII вв. китайцы разработали целый ряд схем двойного и многопольного севооборота, адаптированного к различным территориям и посевным культурам. На севере, где для риса было слишком сухо, китайцы попеременно выращивали соевые бобы, сорго и хлопок; на юге — рис и пшеницу или рис и бобы; в некоторых горных районах — кукурузу и бобы; в других областях — чай. К XVIII в. китайцы начали производить такое количество разнообразных культур, что смогли вести масштабную торговлю — более масштабную, чем в Европе или Северной Америке, — хлопком, соевым жмыхом, рисом, пшеницей и другими продуктами. Рост урожайности был таков, что, в отличие от Европы, Китаю не нужно было импортировать зерно. Население Китая могло как минимум удвоиться с 1700 по 1800 г., без какого-либо падения уровня жизни. По сути, на 1800 г. среднестатистический китайский крестьянин, вероятно, питался лучше, чем среднестатистический английский сельскохозяйственный или городской рабочий.

Китайское и индийское производство хлопчатобумажной ткани в XVIII в. также превосходило по количеству и качеству производство Британии. Китайцы начали полномасштабное выращивание хлопка, с последующим прядением нити и сплетением ее в ткани начиная с конца XIV в. Веком ранее китайцы разработали действующее на гидроэнергии прядильное оборудование, чтобы прясть нити из рами, грубого растительного волокна. Но при прядении они предпочли использовать небольшие прялки в домохозяйствах. Однако, в отличие от большинства европейских прядильщиков, более искусные китайцы использовали многошпиндельный станок, работающий на ножном приводе, что позволяло задействовать одновременно несколько веретен. Лучшие китайские домашние прядильщики были в два-три раза продуктивнее своих европейских коллег и, таким образом, не выиграли бы от внедрения простого гидроэнергетического оборудования, введенного в Британии в 1760-х. Китайцы лидировали в производстве высококачественной пряжи и легкой ткани из нее, так что даже в начале XIX в. европейские торговцы все еще покупали рулоны китайского хлопка высокого качества для продажи в Европе.

В Индии хлопок производился на протяжении тысячи лет и экспортировался как предмет роскоши римлянам и персам. И хотя выращивание хлопка было распространено по всей Азии и Ближнему Востоку, Индия оставалась наиболее высококачественным производителем легкой красочной хлопчатобумажной ткани. В XVII–XVIII вв. Бенгалия была мировым центром экспорта, откуда хлопок поступал в Англию, Центральную Азию и на Ближний Восток.

По сути, в конце XVIII в., хотя британцы и производили качественную хлопковую нить на гидроэнергетических фабриках, она была слишком грубой с точки зрения многих азиатов, предпочитавших свою собственную тонкую пряжу. Среди прядильных и красильных фабрик индийский миткаль и китайский ситец оставались качественнее, чем все, что могли произвести европейские ремесленники. Китай и Индия продолжали доминировать в мировой торговле хлопчатобумажных тканей до XIX в.

Начальный этап британской промышленной революции — до XIX в. — заключался главным образом в существенном расширении производства хлопчатобумажной ткани гидроэнергетическими прядильными фабриками, росте добычи и использования угля, развитии гончарной промышленности, способной производить качественный фарфор, а также производстве большого спектра железных и металлических изделий из средних по величине кузниц. Для Британии это было большим шагом вперед, но во многом подобные прорывы, по сути, служили лишь одной цели: не отстать от цивилизаций Азии, уже в огромных количествах производивших высококачественные хлопчатобумажные ткани, фарфор и чугун.

В большинстве регионов Азии в течение XVII–XVIII вв. шелковая, хлопковая и фарфоровая промышленность проходили этап огромной производственной экспансии, намного превосходившей все, что знала Европа. В эти века англичане, голландцы, португальцы и испанцы посылали тысячи судов с серебром в Азию, чтобы вернуться с грузом индийской и китайской хлопковой ткани и китайским шелком и фарфором. Даже в начале XIX в. британцы отчаянно старались найти товары, которые они могли бы обменять в Китае, поскольку китайцы были не высокого мнения о европейской продукции. Именно по этой причине британцы способствовали распространению опиумной зависимости в Индии и заставили китайцев смириться с торговлей опиумом, видя в этом средство стимулирования британской торговли. Отнюдь не осуществив, таким образом, революцию в производстве, Британия в XVIII в. просто достигла определенного паритета с более передовыми производственными процессами в Азии. Дни, когда британский и европейский экспорт промышленных товаров станет доминировать в мире, еще не настали.

В качестве обобщения можно сказать, что к XIX в. и Британия, и Китай испытали существенные изменения в своей экономике и значительный рост производительности как продовольственных товаров, так и хлопчатобумажных тканей. Однако обе страны не продемонстрировали подлинного прорыва к более высокому уровню жизни. Оба общества все еще действовали в рамках долгосрочных циклов уклада предшествующих столетий. Долгосрочные колебания климата, численности населения и доходов вызывали колебания и в уровне жизни. Подлинные прорывы, которым суждено было изменить мир, были еще впереди. Модель ускоренного экономического роста появится лишь после 1800 г., когда она начнет функционировать в Британии, а затем распространится в Западной Европе, Восточной Азии и остальном мире.

Таким образом, в общем и целом развитые аграрные цивилизации Европы и Азии в 1800 г. находились примерно на одном уровне. Что же объясняет их внезапное расхождение? Если дело было не в укладе жизни, тогда, возможно их образ мысли и убеждения и оказали решающее влияние на их развитие? Перейдем теперь к сравнительному рассмотрению мировых религий.

Дополнительная литература

David Harkett Fischer, The great wave: price revolutions and the rhythm of history (Oxford: Oxford University Press, 1996).

John Hatcher, Plague, population and the English economy 1348-1530 (London: Macmillan, 1977).