Глава XV. Возвращение королевы

После исхода французских баронов из Святой Земли летом 1250 года Людовик, Маргарита, их новорожденный сын Жан-Тристан и горстка рыцарей, включая неизменного Жуанвиля, остались в Акре, чтобы продолжить дело крестового похода. Людовик отослал с Альфонсом и Карлом письма, в которых описывал настоящее положение — то есть признал, что потерпел болезненное поражение — и требовал прислать в Акру еще денег и свежее войско. Он особенно подчеркивал, что подкрепления должны прибыть никак не позже августа следующего года. Людовик все еще надеялся оправдаться, начав новое наступление против мусульман. Маргарита обрекла себя на еще один год жизни в пустыне.

В ожидании новых сил Людовик занялся освобождением тех французов, которые были захвачены египтянами во время ужасного отступления из Мансуры. Этих несчастных насчитывались тысячи, в основном это были пехотинцы, и многих уже продали в рабство. В этом заключалась одна из основных причин, почему Людовик не вернулся во Францию с братьями — помня о позорном поведении Тибо Шампанского, который в предыдущем крестовом походе оставил без помощи всех пленных соратников, король Франции решил показать более достойный пример. Жизнь и свобода людей, приведенных им в эти адские края, не должна была зависеть от появления нового Ричарда Корнуэлла.

Хотя в рамках первоначального соглашения в Дамьетте мамлюки пообещали вернуть пленников, они явно не спешили сделать это — тем более что двести тысяч марок выкупа за Людовика еще не были выплачены. Королю Франции пришлось послать одного из своих рыцарей в Каир, чтобы напомнить об их части обязательств по договору. Между тем к нему прибыли эмиссары другого владыки этого региона, султана Алеппо.

Султан Алеппо по имени Ан-Назир приходился двоюродным братом покойному султану Каира. Хотя Ан-Назир никогда не любил Айюба и провел большую часть своей жизни, воюя с ним — либо отражая нападения Айюба на свои территории, либо пытаясь отхватить часть территории, принадлежащей Айюбу, — тем не менее его очень встревожило известие об убийстве мамлюками Туран-Шаха, сына Айюба. И дело было не только в родственных чувствах. Туран-Шах был законным наследником Каирского султаната. Султан Алеппо не мог стоять в стороне и смотреть, как простой наемник прерывает наследственность благородной крови. Таким образом он нарушал основное оправдание власти одного человека над другим: в арабском мире только потомок семейства Магомета мог претендовать на господство. Кроме того, Ан-Назир и сам иногда прибегал к услугам наемников — прецеденты ему были ни к чему.

Сил у Людовика было мало, но Ан-Назиру могли потребоваться все, какие найдутся, и потому он предложил королю Франции присоединиться к нему в борьбе с мамлюками, пообещав ему для начала древний город Иерусалим, находившийся тогда под контролем султана Алеппо. Это предложение показалось очень привлекательным — особенно когда рыцарь, посланный Людовиком в Каир за пленниками-французами, возвратился с двумя сотнями дворян вместо обещанных тысяч. Однако король французский, вместо того, чтобы прямо принять или отклонить приглашение Ан-Назира, решил сперва прибегнуть к дипломатии. В своем ответе Ан-Назиру Людовик дал понять, что в принципе не прочь стать его союзником, а потом использовал предложение султана Алеппо как средство заставить мамлюков придерживаться изначального соглашения:

«Теперь король дал свой ответ [мамлюкам]. Он сообщил им, что не будет заключать [с ними] никаких договоров, пока они, во-первых, не пришлют ему все головы христиан, которых они повесили на стенах Каира с того времени, когда графы де Бар и де Монфор были взяты в плен [имелся в виду крестовый поход Тибо]; во-вторых, пока они не отпустят всех юношей, которые были захвачены еще детьми и обращены в иную веру; и наконец, в-третьих, пока они не откажутся от выплаты двухсот тысяч ливров, которые он еще был им должен».

Если мамлюки не согласятся на эти условия, продолжал король, он непременно присоединится к султану Алеппо для похода против них.

Султан Каира, отнюдь не обрадованный перспективой сражаться и с султаном Алеппо, и с оставшимися французами, поспешил удовлетворить требования своего бывшего пленника. Он отказался от двухсот тысяч марок выкупа и позволил Людовику выкупить оставшихся французских пленников у их новых хозяев. Он также согласился отдать головы и все, что осталось от тел павших христиан. К 1252 году Людовик настолько примирился с султаном Каира, что согласился сразиться на стороне мамлюков против султана Алеппо. С этой целью он собрал свое небольшое войско и в мае 1252 года переместился в Яффу, где должен был дождаться подхода египтян, чтобы совместно напасть на Ан-Назира.

Маргарита, которая к этому времени родила еще одного мальчика, Пьера, наблюдала за всеми этими операциями с растущей тревогой. Она очень хорошо изучила характер мужа. Он будет держаться до тех пор, пока у него остается хоть какой-то выбор, какими бы неблагоприятными не были обстоятельства, ради того, чтобы искупить свое поражение на войне. Уже давно прошло время, когда должны были возвратиться с новыми войсками Альфонс и Карл; всем стало ясно, что они не появятся.

«Христианнейший король французский… остался в Акре в ожидании помощи… он, как уже упоминалось, направил [за помощью] своих братьев, на коих возлагал величайшую надежду и доверие. Однако они, забыв о нем, [как забыли братья об Иосифе, проданном в рабство], отнеслись к поручению с прохладцей и так затянули дело, что, казалось, и вовсе не хотели помогать ему».

И все же король ни за что не хотел отказываться от надежды на спасение крестового похода; притом, как заметил Жуанвиль, «за все это время у нас никогда не было более четырнадцати сотен вооруженных людей». Поражение при Мансуре было пятном, которое Людовик отчаянно пытался смыть. Церковь обещала прощение грехов тем, кто способствует укреплению христианских поселений на Святой Земле, — и король Франции воспользовался свободным временем, чтобы осуществить обширную программу строительства стен и башен. Он сам носил камни и месил глину, чтобы достичь максимального блага для своей души.

Но стены и башни стоят денег, и Людовик тратил все, что имел, и больше того, чтобы обеспечить фортификациями Акру и Яффу. Жуанвиль писал:

«Я и не пытаюсь дать вам точный отчет, какие огромные суммы затратил король, укрепляя Яффу, они не поддаются подсчету… Чтобы вы могли хотя бы представить, сколько истратил король, знайте, что я как-то спросил легата, во сколько ему обошлось возведение ворот и прилегающей части стены… Он ответил мне — Господь тому свидетель — что ворота и стена вместе стоили полных тридцать тысяч ливров ».

Денег, присланных Бланкой, при таких расходах не могло хватить надолго, даже когда мамлюки отказались от остатка выкупа, а для возвращения домой тоже ведь требовались деньги!

Возвращение домой было главной заботой Маргариты. Их отсутствие слишком затянулось. Она оставила старших детей, включая сына Людовика, наследника трона, на руках у Бланки; ему уже исполнилось восемь, а когда расставались, было четыре — каким он стал? А что станет с двумя сыновьями, которые сейчас при ней? Неужели Людовик хочет, чтобы дети выросли в таких условиях? А ответственность за Францию?

Маргарита не доверяла братьям короля, особенно Карлу. Карл, по мнению королевы французской, был слишком честолюбив, а стареющая Бланка могла и не справиться с ним. В истории случалось, что младшие братья пользовались отсутствием старшего, чтоб узурпировать власть. Маргарита опасалась, что если не удастся уговорить Людовика вскорости вернуться в Париж, то ему будет уже некуда возвращаться.

Недовольство королевы поступками короля вызвало серьезную напряженность между ними. Даже когда она не напоминала снова и снова о необходимости возобновить прежний образ жизни, и она, и дети были живым, дышащим напоминанием о преходящих земных обязанностях — а король в своем отчаянном стремлении к спасению души воспринимал их как досадную помеху. Когда, как можно было заранее догадаться, мамлюки не пришли в Яффу на условленную встречу с Людовиком, а вместо этого за его спиной заключили сепаратный мир с султаном Алеппо, Ан-Назир продемонстрировал свое неодобрение тому, что король французский отказался от первоначального соглашения, разорив христианский город Сидон. Людовик повел свое войско в Сидон и оставил Маргариту в Яффе, где она в одиночестве произвела на свет третьего ребенка.

Чтобы присоединиться к мужу, королеве пришлось выдержать все тяготы и опасности тогдашнего морского путешествия с тремя детьми в возрасте до трех лет. Людовик, которому нравилось каяться, выставляя напоказ свое благочестие, молился и даже не подумал выйти из часовни, чтобы встретить жену и детей, когда корабль наконец прибыл; зато он брался за самые грязные и неприятные работы. В Сидоне, куда французское войско поспело слишком поздно, чтобы предупредить резню, им осталось лишь похоронить мертвых, и он «относил разлагающиеся, зловонные тела к ямам, где их хоронили, даже не зажимая носа, как другие». А вот Жуанвиль поспешил встретить Маргариту, и впоследствии так прокомментировал отношение короля к семье:

«Королева, лишь недавно оправившаяся после того, как родила госпожу Бланку в Яффе, прибыла морем [в Сидон]. Как только я услышал, что она здесь, я вскочил с того места, где сидел рядом с королем, и поспешил встретить ее, и сопроводил в замок. Когда возвратился к королю, которого нашел в часовне, он спросил, в порядке ли его жена и дети. Я ответил утвердительно, и он заметил: „Когда ты встал и покинул меня, я понял, что ты намерен встретить королеву, и потому попросил отложить проповедь до вашего возвращения“. Я упоминаю об этом потому, что за все пять лет, что я провел рядом с королем, он ни разу не говорил со мною, да и ни с кем другим, насколько я знаю, о жене и детях. По-моему, неправильно и негоже мужчине так отдаляться от собственной семьи».

В этом утверждении Жуанвиля есть нечто большее, чем просто сочувствие королеве. Его душевная привязанность к Маргарите вполне ощутима. Он часто упоминал ее в своем дневнике и посылал ей подарки. Он охотно проводил с нею время, а она — с ним; он утешал ее в горестях и сопровождал в опасных поездках.

Возникает вопрос: было ли в их отношениях что-либо, кроме платонической дружбы? Жуанвиль, судя по всему, обладал репутацией дамского угодника. Живя в Акре, он выбрал себе для ночлега такую комнату, «проходя через которую, всякий мог видеть, как я лежу в постели. Я сделал это, чтобы предупредить возникновение нехороших слухов обо мне относительно женщин», — писал он сам. Из рассказа Жуанвиля о его приключениях во время крестового похода явствует только, что этот рыцарь и королева взаимно уважали друг друга, и понимание между ними возрастало. И хотя, как автор мемуаров, он всегда отзывался о короле с большим почтением, отмечая его святость и набожность, у его комплиментов часто бывали острые углы.

Маргарита, конечно, могла отправиться домой одна. Людовик снабдил бы ее и кораблем, и свитой, и, возможно, не слишком горевал бы из-за разлуки. Но он мог не возвратиться из Палестины никогда. Потому королева перетерпела его безразличие и осталась с детьми в Египте.

А потом в Сидоне их настигла неожиданная весть: регентша, Бланка Кастильская, умерла.

Бланка сделала все, что могла, чтобы помочь сыну. Как только она услышала о его пленении (после того, как умоляла в письме вернуться домой), то сразу принялась собирать деньги на выкуп. Сумма была настолько велика, что она пыталась скрыть ее подлинную величину, боясь, что народ взбунтуется. Матвей Парижский пытался вычислить:

« Число тех, кто погиб из войска короля французского, по вине заносчивости графа Артуа, превышало шестьдесят тысяч, да еще двадцать тысяч оружных людей, не считая утонувших, да тех, кто рассеялся во время боя, и тех, кто добровольно сдался врагу… Количество денег на выкуп короля, который в силу гнева божьего стал пленником, не слишком отличалось от количества погибших, то есть равнялось шестидесяти тысячам фунтов лучшего и самого чистого золота, стерлингов и прочей обычной монеты, турской и парижской. Все вместе составляло огромную сумму».

Королева-мать получила разрешение от папы собирать церковную десятину по всей Франции еще два года и подняла налоги в городах, принимая любую сумму, даже самую маленькую. К 1251 году она собрала почти весь выкуп и отправила в Акру — но судьба снова отвернулась от нее.

«От матери и братьев короля французского была передана большая сумма денег для его выкупа; но когда корабль, везший ее, находился в море, начался шторм, и судно утонуло со всем, что было на борту. Когда христианнейший король французский услышал об этом несчастье, он сказал: „Ни эта, ни какая-либо иная беда не умалят моей любви к Христу“; так король, благородный духом, утешал и подбадривал тех, кто впал в уныние; он казался воплощением Иова, и даже неверные сочувствовали ему и восхищались его постоянству и твердости духа».

К сожалению, для матери это было слабым утешением — Бланке приходилось начинать все снова. Еще меньше она преуспела в сборе нового войска. Никто из баронов, побывавших в походе с Людовиком, включая его братьев, не имели ни малейшего намерения возвратиться, и это их очевидное нежелание повлияло на других.

В то же время появилась новая напасть: тысячи сорвавшихся с насиженных мест крестьян, которых прозвали «пастушками» (pastoureawc), под предводительством некоего монаха-бродяги, присвоившего себе почему-то звание «хозяина Венгрии», беспорядочной толпой явились в Париж и заявили, что хотят отправиться в Святую Землю, чтобы спасти короля. Поначалу Бланка и в самом деле подумывала отправить к Людовику эту необученную и неорганизованную толпу, и потому подкармливала ее из собственных средств, а вожака наградила подарками. Но вскоре стало ясно, что это никакие не крестоносцы, а попросту бандиты. «Пастушки» крали и грабили всюду, куда попадали; они запугивали нищенствующих монахов, убивали евреев ради их имущества. В конце концов Бланка велела повесить «хозяина Венгрии» и нескольких его сообщников, а других арестовать. Толпа распалась на небольшие группы; последние добрались даже до Бордо, где Симон де Монфор быстро разделался с ними.

Все это накладывалось на повседневные дела по управлению королевством. К 1252 году Бланка, как и ее невестка, начала сомневаться, вернется ли король вообще когда-либо домой. В ноябре, во время поездки в Мелен, Бланка серьезно заболела. Вызвали епископа Парижского, чтобы он принял ее исповедь и произвел последние обряды. Верная своим представлениям о Церкви, Бланка незадолго до смерти приняла постриг и носила под короной поверх горностаевой мантии монашеское покрывало; она распорядилась, чтобы ее похоронили в этой одежде. И наконец 26 или 27 ноября она умерла — женщина, которая, стоя у руля, благополучно провела корабль Франции сквозь четверть столетия смут и тревоги, несмотря на шестилетнее отсутствие короля, оставила королевство намного более сильным и сплоченным, чем приняла его.

«Таким образом, истомленная, одинокая, преждевременно умерла благороднейшая госпожа Бланка… женщина по природе своей, но мужчина по деяниям… оставив королевство французское беспомощным и лишенным всякого утешения», — писал Матвей Парижский.

Альфонс и Карл перенесли ее тело на погребальных носилках в Париж, где состоялось всенощное бдение, и горожане выражали свою скорбь на улицах. На следующее утро ее похоронили в аббатстве Мобюиссон.

Согласно Жуанвилю, Людовик со своим небольшим отрядом рыцарей первые шесть месяцев 1253 года находился в постоянном движении и не узнал о смерти матери до июня. «Находясь в Сайде [Сидоне], король получил известие о смерти своей матери, — писал рыцарь. — Он был так потрясен, что целых два дня ни с кем не разговаривал». Реакция Маргариты удивила автора мемуаров. Она «погрузилась в печаль» и «проливала слезы». (Снова отметим: именно Жуанвиля призвали в покои королевы, чтобы ее утешить.) Поскольку славный рыцарь знал о давней неприязни Бланки к невестке, он не удержался и заметил, что его удивило такое проявление чувств со стороны Маргариты. «Ибо, — сказал я, — вы проявляете такую скорбь, хотя умерла женщина, которая сильно ненавидела вас. Она [Маргарита] ответила, что не оплакивает королеву Бланку, а горюет из-за того, как трудно королю перенести потерю, а также из-за того, что ее дочь (позднее ставшая королевой Наваррской) осталась под опекой мужчин, без женского присмотра».

Однако и теперь Людовик не торопился домой, чтобы взять в руки правление своим королевством. Он ограничился тем, что направил французскому духовенству письма с указанием молиться за душу матери. Он явно намеревался остаться, где был, и продолжить работу над фортификациями христианских поселений, надеясь таким способом поддержать идею своего крестового похода. Маргарита, должно быть, слишком настаивала на возвращении домой, так как он снова отправил ее с детьми прочь, хотя войско находилось тогда во враждебном окружении. «Некоторое время спустя король послал за мною и приказал вооружиться, — писал Жуанвиль. — Я спросил, зачем это, и он ответил, что следует сопроводить королеву и ее детей в Эс-Сур, примерно в семи лигах [около 28 км] оттуда. Я не сказал ему в ответ ни слова, хотя он поручил мне опасное дело: в те дни не было ни мира, ни перемирия между нами и сарацинами Египта и Дамаска. Благодарение богу, мы добрались до Эс-Сура к ночи, вполне мирно и без помех, хотя дважды пришлось спешиваться, чтобы развести огонь и приготовить еду для нас и для детей, а младшим дать материнского молока».

Однако в некотором смысле смерть Бланки все-таки принесла свободу невестке. Только мать прилагала усилия к тому, чтобы посылать Людовику деньги, необходимые для продолжения строительных работ и поддержки малого отряда рыцарей, сохранивших верность идее крестового похода. После того, как Бланка умерла, Альфонс и Карл, очевидно, решили, что королевство принесло уже достаточно жертв ради этого дела. К тому же Альфонс перенес удар (инсульт), был частично парализован и не мог взять на себя ведущую роль, а Карл, как давно уже опасалась Маргарита, с большой готовностью накапливал власть в своих руках.

Даже жители христианских поселений уговаривали Людовика уехать на родину, особенно после того, как им стало ясно, что деньги у него кончились. «Ваше величество, — говорили ему бароны Сидона перед тем, как он уехал, — вы укрепили город Сайду и… основательно усилили защитные сооружения Акры стенами и башнями, которые воздвигли вокруг них. Мы обсудили дело между собою и не видим, какую еще пользу королевству Иерусалимскому могло бы принести дальнейшее ваше пребывание здесь. Посему мы настоятельно советуем вам отправиться в Акру по наступлении Великого поста и приготовиться к отплытию домой, с тем, чтобы вы смогли возвратиться во Францию после Пасхи».

Возможно, жители Сидона чувствовали себя не слишком уютно в присутствии короля французского, несмотря на подаренные им новые стены. Неумелое вмешательство Людовика в дипломатические отношения между Каиром и Алеппо привело к тому, что соперничающие арабские племена раз за разом нападали на ни в чем не повинных христиан. Между своими делами, выкупом, снабжением войска и постройкой новых крепостей французский король как-то не заметил, что почти довел свое королевство до банкротства, затратив более трех четвертей миллиона ливров, отнятых у его подданных и соотечественников, на которые он не приобрел ничего, кроме смерти и неуверенности в завтрашнем дне. В конце концов Людовик с великой неохотой увел своих людей из Сидона в порт Акру, ненадолго остановившись в Эс-Суре, чтобы забрать Маргариту и детей. Войско, которое стало грузиться на борт 25 апреля 1254 года, было столь невелико, что разместилось всего лишь на тринадцати судах.

Чуть более десяти лет спустя после отъезда Людовика правящий мамлюкский султан напал на Цезарею и Яффу, убив и поработив их население . В 1291 году Акра была осаждена сирийцами и пала, несмотря на крепкие стены и башни, а за нею последовал Сидон. Шестьдесят тысяч христиан были убиты или проданы в рабство.

Путь домой был ужасен. Корабль, на котором плыли Людовик, Маргарита, их дети и Жуанвиль, попал в туман и налетел на мель вблизи Кипра, чудом избежав столкновения с подводными скалами, «где наш корабль непременно разбился бы вдребезги, и все мы пропали бы и потонули». Король поступил, как всегда — то есть простерся на палубе крестом у походного алтаря. После этого он отказался спасаться сам с семьей, оставив остальных людей на борту. «Если я оставлю судно, — сказал Людовик, — эти пятьсот с лишком человек высадятся на этом острове, Кипре, боясь новых опасностей — ибо все они любят жизнь так же, как и я — и они, быть может, никогда уже не возвратятся на родину». Корабль удалось отремонтировать, все пассажиры остались на нем.

Но не успели они сдвинуться с мели, как яростный ветер снова погнал судно на скалы, и пассажиров спасло лишь то, что матросы бросили пять якорей в противоположном направлении. Когда Маргарите сообщили, что они все утонут, если ветер не уляжется, она пошла посоветоваться с Жуанвилем и спросила, что делать; рыцарь предложил дать обет, в случае, если они с Людовиком и детьми спасутся, изготовить миниатюрную модель корабля из серебра стоимостью в пять марок (сам Жуанвиль до того пообещал отправиться в паломничество к гробнице св. Николая в качестве средства спасения от опасностей предыдущей ночи).

«Когда королева — храни ее бог! — вернулась во Францию, она действительно заказала такой серебряный кораблик в Париже , — говорит Жуанвиль. — На нем были фигурки ее самой, короля и их троих детей, всё из серебра. Из того же металла были фигурки матросов, мачта, руль и снасти корабля, а паруса прошиты серебряной нитью. Королева рассказала мне, что работа стоила сотню ливров».

Маргарита отдала модель Жуанвилю, чтобы он доставил ее к гробнице св. Николая, когда отправится в паломничество.

Маргарита пыталась, насколько возможно, облегчить положение детей в пути; когда моряки опасались, что новый шторм может их потопить, она отказалась будить их, сказав, что им будет лучше умереть во сне. Когда их маленькая флотилия проплывала мимо какого-то острова, Маргарита попросила Людовика направить туда нескольких человек за свежими фруктами для детей. Люди переправились на берег в лодке, им было велено нагнать корабль, когда он подойдет к удобной гавани. Но люди, дорвавшись до плодовых деревьев, так увлеклись поеданием фруктов, что запоздали к назначенному часу. Людовик, приписав их отсутствие нападению арабских пиратов, приказал уводить корабли. «Когда королева услышала об этом, она очень расстроилась и сказала: „Увы! Что я натворила!“ Но король вскоре узнал, что вовсе не сарацины, а собственная жадность задержала его слуг; в ярости он велел заковать виновных, как преступников, и посадить на цепи в баркасе, плывущем за кораблем. „И королева, и все мы, как могли, отговаривали короля, но он не желал и слушать“», — отметил Жуанвиль. Маневры у острова и разворот кораблей стоили им целой лишней недели, проведенной в море.

Здесь симпатии Жуанвиля снова на стороне королевы. Дальше он описывает еще один инцидент, подчеркивая ее храбрость и находчивость. Однажды вечером служанка не заметила, что платок ее госпожи лежит слишком близко от горящей свечи, и ночью королева проснулась оттого, что одежда, лежавшая в каюте, загорелась. Вместо того, чтобы звать на помощь, Маргарита «соскочила с постели, как была, обнаженная, подхватила горящий платок и выбросила в море, а потом затушила остальные вещи», — с восхищением писал Жуанвиль. Сам он, по его словам, спал в своей каюте и проснулся от шума. Увидев, что в море плавают горящие тряпки, он вышел на палубу узнать, в чем дело. «Пока я стоял там, мой оруженосец, спавший на полу у моей койки, пришел и сказал мне, что король проснулся и спрашивает, где я. „Я ему сообщил, — сказал он [оруженосец], — что вы в своей каюте, а король сказал мне, что я лгу“». Возможно, Маргарите все-таки кто-то немножко помог справиться с пожаром.

Путь домой занял целых два с половиной месяца, но наконец перед ними предстали берега Прованса. Маргарита узнала очертания береговой линии — неподалеку находился известный ей замок. «Королева и все советники единодушно решили, что королю следует сойти на землю здесь, поскольку эти земли принадлежали его брату», — писал Жуанвиль. Но Людовик желал плыть дальше, до Эг-Морта, того порта, который он построил с такими затратами — а это значило плыть еще примерно полтора месяца . Наверное, Маргарите тяжело было быть совсем рядом с Провансом после такого ужасного путешествия и не иметь возможности сойти на землю. Целых два дня королева и бароны уговаривали Людовика переменить решение. Жуанвиль сказал королю, что глупо было бы продолжать плавание до Эг-Морта, когда под рукой имеется дружественный порт. «Король принял наш совет, и это решение весьма порадовало королеву».

В пятницу 3 июля 1254 года королевские суда причалили в порту Иер, примерно в тридцати милях к востоку от Марселя. Короля, королеву и их троих детей встретил аббат Клюни, который сопроводил их до ближайшего замка, где они могли отдохнуть и дождаться свежих лошадей для поездки в Париж.

В этом деле — единственном за двадцать лет — Маргарита и Бланка действовали заодно. Им обеим оно обошлось недешево, но король Франции наконец вернулся домой.