Глава XVII. Королева римлян

Когда Санча узнала, что ее мать и сестры с мужьями должны собраться в Париже на Рождество, она тоже захотела поехать. Она была очень близка с матерью, которую не видела с 1248 года, когда Беатрис Савойская специально приехала в Лондон, чтобы уверить Генриха и Элеонору, что она вовсе не сдала Карлу Анжуйскому замки, оплаченные Генрихом, но боролась за сохранение их для Англии. Генриха ее визит успокоил, и он восстановил добрые отношения с тещей. Наведаться к матери в Прованс у графини Корнуэлльской шансов не было, и потому она настаивала на поездке. Если уж все семейство собирается встретить Рождество 1254 года в Париже, заметила Санча в разговоре с мужем, им тоже следует поехать.

Ричард не стал спорить. Он понимал, что сбор провансальского семейства — не столько светское развлечение, сколько дипломатическое и политическое событие, и под прикрытием праздничных подарков и пиров, можно будет обсудить очень важные вопросы. Но когда Элеонора уехала к Генриху в Гасконь, она передала регентскую власть над королевством в руки своего деверя, и он не мог пренебречь этой ответственностью. Потому было решено, что Санча поедет сама, без мужа. Желая, чтобы ее воспринимали всерьез как его представительницу, и «чтобы ее обзаведение не считали худшим, чем у сестры-королевы», граф Корнуэлл снабдил супругу такой великолепной и богатой свитой, что ее могли принять за путешествующую императрицу.

Санча хорошо послужила Ричарду в этой поездке. Ее одежда, украшения и антураж стали ценным вкладом в общую картину, служившую для повышения престижа англичан, и Генрих с Элеонорой были благодарны за это. Санча твердо держала сторону матери, а это означало, что она находится в одном лагере с Маргаритой и Элеонорой против младшей сестры, Беатрис. Ее скромность и благочестие послужили наилучшей рекомендацией в глазах Людовика, который также весьма уважал Ричарда, а матери и сестрам, посвященным в различные политические замыслы, это позволило свободно беседовать с нею.

Одним из таких замыслов было желание Генриха и Элеоноры добыть Сицилию для Эдмунда. Элеонора не преминула воспользоваться днями Рождества, чтобы ознакомить мать и Маргариту со своей мечтой обеспечить младшему сыну собственное королевство. Генрих не мог принять предложение папы без молчаливого согласия Людовика, Маргариты и Беатрис Савойской. Войскам Эдмунда Английского необходимо было позволение короля на переход по Франции и отплытие из Прованса на Сицилию. Было также очень маловероятно, чтобы гамбит, разыгрываемый от имени Эдмунда (десяти лет от роду), имел какие-то шансы на успех без установления прочного мира между двумя королевствами.

Элеонора помнила, что после формального отказа Ричарда от королевской власти над Сицилией в 1252 году пана предложил корону Карлу Анжуйскому — и только настойчивое стремление Людовика воевать в Святой Земле помешало его брату принять эту честь. Однако теперь Людовик вернулся, и Элеонора хотела быть уверенной в том, что король Франции не переменит своего мнения, и Сицилия отойдет к ее сыну, а не к Карлу.

Она нашла готовых союзниц в Маргарите и Беатрис Савойской — у обеих были свои причины ненавидеть Карла.

Очевидно, имелось невысказанное соглашение двух старших сестер и матери: работать вместе для достижения мира между Англией и Францией и поддерживать свои интересы в Провансе, а заключались они в отнятии у младшей сестры тех частей наследия, которые каждая считала по праву своими. Сохранилась переписка между Маргаритой и Элеонорой, свидетельствующая, что они добивались заключения договора совместными усилиями.

Санча снова оказалась в затруднительном положении. Поддержка со стороны Ричарда Корнуэлльского была очень важна для сицилийского предприятия. Бароны все еще воспринимали его как своего лидера, и Генрих хотел, чтобы брат высказался в пользу королевских перспектив для Эдмунда на заседании парламента. Но Ричард все еще сердился из-за того, что Генрих и Элеонора отняли у него Гасконь и отдали Эдуарду. Ричарду могло показаться издевательством то, что теперь для Эдмунда могли приобрести Сицилию.

Ричард и впрямь счел эту затею возмутительной. Его негодование было неприкрытым и обрело ощутимую форму — во всяком случае, на какое-то время: он отказался ссужать брата деньгами. То, что этот отказ был следствием гнева, вызванного «сицилийским делом», как это называли в Англии, подтверждается решением Ричарда, принятым в тот же период, отказать в кредите также и самому папе. На заседании парламента в 1255 году «граф не желал слушать уговоры ни короля, ни папы, прежде всего потому, что король, опутанный тайными кознями своих заальпийских советников [т. е. савойских дядьев Элеоноры], предпринял поход в Апулию [Сицилию], не спросив совета или согласия у него (графа) или его баронов».

У Ричарда, конечно же, были причины противиться уговору старшего брата с папой. Ситуация на Сицилии в 1255 году была, если такое вообще возможно, еще более неуправляемой, чем годом раньше, когда граф Корнуэлл напрочь отказался завоевывать это королевство. Конрад, сын Фридриха II, законный наследник, правил Империей всего два года и умер от лихорадки в двадцать шесть лет. Он успел отличиться лишь отравлением пятнадцатилетнего сводного брата, сына Фридриха II и Изабеллы Английской (сестры Генриха III), следующего по порядку наследования. В итоге некому стало оспаривать права Манфреда, внебрачного сына императора.

Папа уже проверил способности Манфреда, послав шестидесятитысячную армию (которую Генрих, а качестве одного из пунктов сделки, пообещал оплатить), чтобы отобрать Сицилию у этого недостойного самозванца. Но Манфред удержал за собой верность имперских войск, значительную часть которых составляли солдаты сарацинского происхождения. Этих людей подстегивало понимание, что под управлением папы для них не останется места на Сицилии. Они сражались с угрюмой решимостью и «налетели на папское войско со скоростью вихря», ошеломив противника. Силы христиан были сломлены: «убиты, взяты в плен или рассеялись… и вся Римская церковь погрузилась в скорбь при этом известии», — высокопарно заметил Матвей Парижский.

Общим местом для историков-медиевистов является мнение, что сицилийский проект Генриха и Элеоноры был чистейшим безумием, глупостью, а откровенное несогласие Ричарда — проявлением непредвзятого здравого смысла. Но недовольство графа Корнуэлла выдвижением его племянника было столь горячим и столь публичным, что поневоле задумываешься: а не боялся ли он, что план удастся? В контексте того времени погоня Генриха и Элеоноры за сицилийской короной для младшего сына отнюдь не была столь безнадежной затеей, какой ее позже увидела история. У короля и королевы Англии были основания верить в достижение этой цели — и эти основания, как отлично знал Ричард, были связаны с семейством его жены.

К 1250-м годам савойские дядья Санчи и Элеоноры, особенно Томас и Пьер Савойские, которые были главными инициаторами проекта, контролировали почти всю Швейцарию и северную Италию — все области к востоку от Роны, вплоть до Милана. Они были хранителями перевалов через Альпы и закаленными воинами. Они отлично справлялись с деликатной задачей балансирования между Церковью и Империей. Папа, который часто призывал то одного, то другого для дипломатических поручений, признавал и поддерживал их власть в Швейцарии, и он не мог обойтись без них. Манфред был тоже крепко связан с этим семейством, будучи женат на одной из племянниц Томаса Савойского.

Если бы дядья Санчи со своими вассалами пожелали сопровождать войско Эдмунда на Сицилию — а у них были на это веские основания — то, что баронам Англии казалось выдумкой чужестранцев, приобретало неплохие шансы на успех. Если графу Корнуэллу еще требовались доказательства того, что семейство его супруги действует как мощная и отлаженная политическая машина, ему достаточно было оценить реакцию провансальских сестер на захват Томаса Савойского в 1255 году его соседями в Асти. Томас, который принимал участие в семейном съезде на Рождество в Париже годом раньше, был активным сторонником кандидатуры Эдмунда на сицилийский трон, прежде всего потому, что видел в этом способ приобретения новых территорий в Италии. Прежний граф Фландрский, жена которого умерла в 1244 году, оставив его очень богатым человеком, он как раз занимался попытками захватить Асти, примерно в тридцати милях к юго-востоку от Турина, когда его войско потерпело поражение, а он сам попал в плен и был задержан до выплаты выкупа.

Новость о его пленении быстро дошла до европейских дворов, и родственники немедленно взялись за дело. В Англии Генрих и Элеонора пресекли торговлю с северной Италией и силой задержали всех купцов и граждан Асти и Турина, которым случилось оказаться в то время на острове. Во Франции Маргарита уговорила Людовика поступить так же, что привело к сотням арестов. Затем она потребовала, как условие выхода на свободу, выплату больших сумм, до нескольких тысяч фунтов, помимо освобождения ее родственника. Беатрис Савойская, мать сестер, приказала своим солдатам перекрыть дороги между Швейцарией и Провансом и захватила много пленников. Даже Санча уговорила Ричарда поучаствовать, выдав деньги, необходимые для спасательных акций. Поставленные перед лицом надвигающегося обнищания в результате самых настоящих международных экономических санкций, граждане Асти осознали свою ошибку и отпустили дядюшку Томаса.

При твердой поддержке сицилийского проекта со стороны папы и родни Элеоноры король и королева Англии приобрели доверие и уважение на международном уровне, а это уязвляло гордость Ричарда. Предложение явно обсуждалось часто и долго — а его, наиважнейшее частное лицо в Англии, не пригласили!

Генрих и Элеонора пытались повторить относительно Сицилии успех гасконской комбинации. Они снова намеревались сочетать удары военного кнута с дипломатическими пряниками. У Манфреда имелась дочь, и эту дочь можно было выдать замуж за Эдмунда, как раньше сестру короля Кастилии выдали за Эдуарда. Не случайно Джон Мэнсел, тот самый посол, который устроил брак Эдуарда, был тайно направлен к Манфреду в мае 1257 года с аналогичной миссией.

Вероятно, особенное раздражение вызвала у Ричарда пышная церемония в Вестминстере, в ходе которой особый представитель папы вручил коленопреклоненному Эдмунду внушительное кольцо как символ инвеституры на Сицилию. По этому поводу Генрих также преклонил колени у алтаря и в присутствии блестящего собрания английской знати поклялся именем св. Эдуарда направить войско, чтобы разбить Манфреда от имени сына. «Сердце короля полнилось гордостью и восторгом… как если бы сын его Эдмунд уже был коронован; он прилюдно называл уже своего сына Эдмунда королем Сицилии», — говорит Матвей Парижский. Граф Корнуэлл, жаждавший получить собственную корону, как буржуа жаждет титула, внезапно оказался перед невыносимой перспективой — увидеть племянника на троне, который мог бы стать его собственным…

Ричард не мог остановить Генриха и Элеонору, но мог задержать их и причинить беспокойство. Но их план требовал денег — очень больших денег, — а этого добра у Генриха явно недоставало. Пригодилась и тактика, в прошлом хорошо послужившая Ричарду — возмущение дворянства; послужила она ему и теперь. Но во всем была виновата, конечно, жена.

* * *

Рождество 1255 года, год спустя после большого семейного съезда в Париже, стало для Санчи испорченным праздником. Ее муж едва разговаривал с братом. «Родная кровь и плоть спорит со мною; опять брат мой, граф Ричард, восстает против меня», — так, говорят, жаловался Генрих на семейном обеде в Винчестере. Гнев и досада графа Корнуэлльского были, однако, направлены не только на брата. Он также обвинял Санчу и ее родных в том, что они заботятся об интересах племянника Эдмунда в ущерб его собственным.

После десяти с лишним лет брака Санча очень остро воспринимала разочарование супруга. Она была очень богата, однако богатство не принесло счастья. Она родила Ричарду сына, но Эдмунд был еще слишком мал, чтобы привлечь внимание жесткого человека сорока шести лет. К тому же Эдмунд обычно находился в Виндзоре с младшими детьми Элеоноры, по обычаю того времени. Санча, разумеется, часто навещала его, но Ричард предпочитал общество Генриха, своего двадцатилетнего сына от первой жены. Точнее, он предпочитал проводить время или с Генрихом, или за работой, лишь бы не с Санчей — чем, видимо, объясняется тот факт, что графиня Корнуэлльская не родила больше ни одного ребенка.

Она находила утешение в религии. Санча назвала сына в честь св. Эдмунда Исповедника; она читала жития святых и получала религиозные наставления от Матвея Парижского, который был доверенным и близким человеком и графа Корнуэлла, и его жены. Она ездила с Ричардом, когда тот посетил папу в 1250 году. На следующий год они вместе построили и освятили церковь в Хэйлзе (около 30 миль к северо-западу от Оксфорда), затратив большие средства, во исполнение обета, данного графом Корнуэллом, когда он, возвращаясь морем из Гаскони, попал в шторм и ждал неминуемой смерти. Это дело стало самым светлым моментом в существовании Санчи в Англии — нашлось приложение и ее благочестию, и любви к красоте; десять тысяч марок было затрачено на богоугодные труды. Но и они не сблизили супругов, и отношения Санчи с мужем в конце 1255 года стали еще холоднее, чем прежде. На Рождество она, наверное, молила бога, чтобы тот наставил ее на путь истинный.

Редко случается, чтобы провидение так быстро вознаграждало за преданность: не прошло и месяца, как 28 января 1256 года правящий сюзерен Германии, Вильгельм Голландский, который воспользовался смертью Конрада в 1254 году, чтобы захватить себе титул «короля римлян» (т. е. Священной Римской империи), умер в походе, предпринятом, чтобы укротить кого-то из своих северных подданных. По всей видимости, он напрасно положился на прочность льда, пересекая замерзшее озеро, и провалился вместе с конем в полынью. «Разъяренный всадник [Вильгельм] вонзил острые шпоры глубоко в бока коня, вплоть до внутренностей, и благородное, рьяное животное отчаянно пыталось подняться и освободиться, но не смогло». Остальные его рыцари, боясь пропасть таким же образом, отступили. Вильгельм все же выбрался на берег, но совершенно беззащитным попал в руки врагов. Он попытался подкупить своих пленителей, однако те предпочли изрубить его в куски. Пост «короля римлян» внезапно и очень кстати стал вакантным.

В обычном своем состоянии граф Корнуэлл призадумался бы, стоит ли становиться королем в стране, которая только что доказала свою воинственность, убив своего повелителя. Но Ричард уже упустил одну возможность из-за излишней, как он теперь полагал, осмотрительности, и он сразу же принялся продвигать свою кандидатуру на вакантную «должность». Не прошло и недели со смерти Вильгельма Голландского, как граф Корнуэлл нанял за две сотни фунтов престижного посредника, чтобы тот действовал как его закулисный представитель. Затем Ричард известил о своих намерениях Генриха, и король проникся таким энтузиазмом по этому поводу, что отправил одного из своих служащих в Рим с петицией об официальном одобрении плана папой.

Должность короля римлян была выборной; за избрание германского монарха отвечали семь местных князей — граф-палатин Рейнский, архиепископ Кёльнский, граф Богемский, архиепископ Майнцский, архиепископ Трирский, герцог Саксонии и правитель Бранденбургской марки . К счастью, для избрания нового сюзерена требовалось только простое большинство, а значит, Ричарду предстояло всего лишь подкупить четырех их них.

Граф-палатин, который быстро понял, что к чему, был вознагражден обещанием руки одной из дочерей Генриха, с приданым в 12 000 марок (которые Генрих надеялся получить от Ричарда). Архиепископ Кёльнский продержался до декабря, но на пятнадцатый день этого месяца принял взятку в 8000 марок; архиепископ Майнцский, узнав, сколько получил архиепископ Кёльнский, потребовал столько же — и получил.

На этом этапе продвижение Ричарда, прежде не встречавшего сопротивления, наткнулось на непредвиденное препятствие — честного человека. Архиепископ Трирский отклонил взятку графа Корнуэлльского и назвал другое, не менее достойное имя: Альфонса X Кастильского. Графы Саксонии и Бранденбурга присоединились к нему, выступив против кандидатуры Ричарда.

Выдвижение Альфонса представляло собой серьезную угрозу планам Ричарда. Папе Альфонс понравился больше; церковная политика требовала, чтобы прежняя Священная Римская империя была ослаблена путем отрыва Германии от Сицилии: тогда Папская область не была бы более зажата между ними, как во времена правления Фридриха И. А если бы Эдмунд, сын Генриха III, стал править Сицилией, а дядя Эдмунда, Ричард, — Германией, это означало бы, что Англия, по сути, получала в свое распоряжение всю империю. Такой оборот папу пугал. Только уверения со стороны дядьев Санчи, желавших осуществить свой сицилийский план (для чего им был необходим «свой» король в Германии), убедили папу одобрить избрание Ричарда, а не Альфонса.

Людовик IX из двух кандидатур тоже предпочитал Альфонса, а не Ричарда Корнуэлла. Чтобы сдержать рост английского влияния за рубежами своей страны, они с Маргаритой поспешили в ноябре 1255 года, после того, как Эдуард женился на Элеоноре Кастильской, женить своего старшего сына Людовика на дочери Альфонса. Францию вот-вот могли окружить со всех сторон территории, контролируемые англичанами — Германия и Сицилия. Бланка Кастильская такого никогда не допустила бы. Франция была самым могущественным королевством в Европе; Людовик мог прервать процесс выборов Ричарда в любой момент. Его мать сделала бы это, не колеблясь.

Но Бланка умерла, королевой стала Маргарита. И потому сама Маргарита, и Элеонора, и Беатрис Савойская, и все дядюшки встали за спиной у Санчи и обеспечили поддержку Ричарду. Когда колеблющийся выборщик, Оттокар Богемский, согласился поддержать Ричарда, Людовик не возразил. Во время рождественского собрания двора в Лондоне 26 декабря 1256 года Ричард с великим удовлетворением «в присутствии всех собравшихся гостей» получил известие, что выборщики «согласились назначить графа Ричарда королем Германии… архиепископ Кёльнский… с этими же особыми гонцами передал грамоты, свидетельствующие о единодушном избрании… они объявили, что никто еще не избирался на этот пост так быстро, так единодушно и со столь малыми препятствиями». На самом деле Саксония и Бранденбург так никогда и не признали Ричарда королем, Оттокар Богемский передумал два месяца спустя и во второй раз голосовал за Альфонса, а Франкфурт так противился избранию Ричарда, что известие о нем пришлось объявлять вне городских стен. Но, учитывая те 28 000 марок, в которые корона Германии обошлась Ричарду в конечном счете, архиепископа Кёльнского можно, пожалуй, простить за то, что он немного приукрасил истину.

И все же всех денег в объемистых сундуках графа Корнуэлла не хватило бы на такую покупку, не будь у него жены и ее родственников. Он получил корону при условии, что поддержит претензии Эдмунда на королевство Сицилии — и Ричард отдал долг Санче и Элеоноре, отправив посланцев к французскому и папскому дворам с выражением своей поддержки.

Раз Ричарда назвали королем, значит, теперь Санча стала королевой — но какого королевства! Германия была холодной, жестокой и раздробленной; народ ее был грубым, культура и язык — чужими и невразумительными. Среди знакомых Санчи не было ни одного германского кавалера или дамы, и хотя Ричард вел кое-какие дела с германскими купцами, ни она, ни ее муж не бывали в этой блеклой, унылой местности, которую они должны были называть теперь своим домом. Ведь для того, чтобы править, нужно пожить, хотя бы некоторое время, среди новых подданных, и эта перспектива ее пугала. Если Прованс был средоточием европейской аристократической культуры, изящных манер и эрудиции, Англия — отдаленной окраиной цивилизации, то Германия представлялась варварским, диким краем .

* * *

Она беспокоилась зря. Ричард вовсе не собирался навязывать свою власть тем землям, которые отнеслись к нему враждебно. Он приобрел титул затем, чтобы к нему обращались «ваше величество» и советовались с ним наравне с братом в международных делах. Рисковать жизнью ради знакомства со своим народом он не был намерен.

Коронация состоялась в Аахене, в западной Германии, — этот город находился в сфере влияния архиепископа Кёльнского. Ричард, Санча, сын Ричарда Генрих, малыш Эдмунд и немалая свита, которая должна была создать соответствующее впечатление на церемонии, отправились из Ярмута 29 апреля 1257 года. Для их перевозки понадобилось «сорок восемь больших судов и два маленьких».

Перед отъездом Ричард официально попрощался со всеми на большом заседании парламента в Лондоне. Король воспользовался этим случаем, чтобы представить собранию своего сына Эдмунда, «одетого на апулийский лад», рассчитывая устыдить баронов и тем самым добыть средства, необходимые для выполнения его обязательств перед папой. Генрих «добавил, что по совету и с позволения папы и английской церкви он обязался, под угрозой потери своего королевства, ради получения королевства Сицилии, выплатить сто сорок тысяч марок, не считая процентов, которые нарастали с каждым днем, хотя и незаметно». Характерно, что на этот раз Ричард не высказывался против требований брата, и баронам «пришлось наконец пообещать, что они удовлетворят самые настоятельные нужды короля». Генрих получил 52 000 марок — меньше, чем он просил, но несомненно больше, чем получал раньше. Заступничество Генриха и Элеоноры в деле избрания Ричарда принесло им безоговорочную поддержку графа Корнуэлла — точнее, уже короля римлян, — и это повлияло на баронов.

Санча и ее муж прибыли в Аахен 11 мая, коронация состоялась 27 мая. Архиепископ Кёльнский самолично руководил церемонией. Ричард не преминул захватить с собой немалую сумму денег, которую принялся щедро раздавать населению, и поглазеть на пышное зрелище сошлась огромная толпа народа. Граф не упустил из виду ни одной, даже мелкой, детали; еще раньше он преподнес архиепископу «красивейшую митру, украшенную драгоценными камнями, с золотыми застежками; и когда архиепископ надел ее на голову, то воскликнул: „Граф Ричард обогатил меня и мою церковь красивым даром… Он дал мне митру, а я ему дам корону“».

Празднества длились два дня. Помня, что Альфонс X все еще оспаривает результаты выборов, Ричард постарался блеснуть роскошью, чтобы подчеркнуть законность своей власти. На коронационном пиру мясо, рыбу, вино и другие деликатесы подавали в таком изобилии, а наряды его самого, Санчи и свиты были столь великолепны, что граждане Аахена и приглашенные знатные особы Германии, непривычные к таким развлечениям, были просто потрясены.

Простоватость местной публики была на руку графу Корнуэллу. Генрих и Элеонора предложили присутствовать, но Ричард отговорил их; он опасался, как бы их появление не отвлекло внимание от нового короля, которое в данных обстоятельствах, по его мнению, должно было направляться исключительно на него самого.

Одним из первых официальных актов его в качестве короля была отправка домой большого письма. Адресуясь к племяннику, принц Эдуарду, мэру и гражданам Лондона, Ричард утверждал, что «присутствовали [на коронации] три тысячи рыцарей, тридцать герцогов и графов, два архиепископа и десять епископов», и уж конечно, подписался новым титулом, «Dei gratia Rex Romanorum» («Божьей милостью король римлян»). На второй день он с не меньшим великолепием посвятил в рыцари своего сына Генриха, которого с тех пор называли Генрихом Альмейном (т. е. «немецким»). Затем Ричард решил поехать вверх по Рейну в Кёльн — формально для того, чтобы предупредить выступление архиепископа Трирского, который, как и восточная Германия, все еще отказывался признать его избрание.

Перед отправлением в эту поездку Санча тоже написала короткое письмо, где подтверждала, что коронация прошла успешно. Как ни странно, письмо было адресовано не ее сестре Элеоноре. Возможно, письма Ричарда было достаточно в качестве официального уведомления английской короне о здоровье и благополучии новых короля и королевы римлян, и жена не хотела начинать с превышения полномочий супруга. А может, новая королева просто захотела написать тому человеку в Англии, от которого могла ожидать искреннего сочувствия. Письмо Санчи предназначалось священнику из ее поместий, приору Уоллингфорда.

Следующие пятнадцать месяцев Ричард и Санча провели в поездках по землям вокруг Майнца. Все обставлялось большими церемониями, и Ричард был в своей стихии. Ему нравилось принимать оммаж от подданных, и в письмах домой он хвалился, что все наиболее значительные дворяне этой области преклоняли перед ним колени. Король и королева римлян провели зиму в самой южной из доступных им областей Германии, а весной возвратились в Аахен, где Ричард снова сыграл роль справедливого и щедрого монарха, построив новое здание ратуши, получившее, разумеется, в его честь название «Курия короля Ричарда».

Для Санчи эта поездка не принесла ничего, кроме одиночества и усталости. Ричард был очень занят делами управления, к которым она не была причастна. Почти все, кто сопровождал их из Англии, чтобы увидеть коронацию, в том числе и сын Ричарда, Генрих Альмейн, к октябрю отправились домой, и она осталась без друзей. Она цеплялась за девятилетнего Эдмунда и просилась домой.

Ричард также хотел возвратиться, но по другим причинам. Политический климат в Англии за недолгое время их с Санчей отсутствия сильно ухудшился. Фаворитизм Генриха по отношению к сводным братьям Лузиньянам и постоянное вымогание денег на финансирование сицилийского дела вызвали возмущение среди баронов. На одной из сессий парламента в Оксфорде бароны явились вооруженные, с отрядами солдат; при этом присутствовал, в частности, Генрих Альмейн. Всех, включая короля, заставили поклясться, что будут соблюдать «Хартию вольностей», к которой бароны добавили несколько новых пунктов. Генрих и его сын Эдуард дали клятву, но сводные братья короля отказались — и в результате были изгнаны из королевства разгневанными баронами. Генрих Альмейн попытался торговаться, заявив, что не может дать клятву, не посоветовавшись сперва с отцом, но бароны на это не поддались. «Ему было сказано прилюдно и прямо, что даже если его отец не станет заодно с баронами, то он [Ричард] не сохранит в своем владении ни единой борозды земли в Англии», — писал Матвей Парижский.

Одного лишь намека на возможность потери всей собственности в Англии было достаточно, чтобы король римлян в спешке покинул Германию. Вместе с Санчей, Эдмундом и небольшим эскортом рыцарей он высадился в Дувре в январе 1259 года. Их встретили Генрих, Элеонора и дядя Бонифаций. Поначалу Ричард шумел насчет того, что он-де иностранный государь и потому не обязан давать новую клятву, но очень скоро передумал. Когда 23 января ему пришлось столкнуться с баронами, которые с самым угрожающим видом явились во множестве в Кентербери, где он остановился, он дал клятвенное обещание соблюдать Оксфордские условия.

Ричард и Санча пробыли в Англии полтора года, пока напряженность между королем Генрихом и его баронами не уменьшилась — в немалой степени благодаря усилиям его брата. К июню 1260 года Ричард решил, что его собственности больше ничего не угрожает, и можно ненадолго оставить Англию. На этот раз его соблазнила перспектива сделаться императором. Папа пообещал оказать Ричарду такую честь, невзирая на энергичные возражения Альфонса X, если он явится в Рим, чтобы там быть коронованным. Санча самоотверженно решилась на новую поездку по Германии, после которой ей предстояло короноваться императрицей.

Но коронация не состоялась; король и королева римлян так никогда и не увидели Рима. Германия встретила Ричарда отнюдь не так дружелюбно, как в первый раз. За время отсутствия Ричарда претензии Альфонса на титул короля набрали силу. Их окружали враги; то, что планировалось как триумфальное шествие по королевству, превратилось в путь наугад: им приходилось под охраной своих рыцарей украдкой продвигаться вперед, избегая больших городов. К сентябрю Ричард и Санча добрались только до Вормса. Там король римлян окончательно отчаялся и поспешно повернул обратно. Уже к 24 октября они с Санчей оказались в Англии. «Это очень походило на бегство», — заметил медиевист Н. Денхольм-Янг.

Этот второй, суровый поход в Германию сильно подорвал здоровье Санчи. Жить в постоянном ожидании засады, в чужой стране, полагаться на незнакомых слуг, которым она не могла доверять — всего этого было слишком много для ее робкой души. Царствование не принесло ей ничего, кроме несчастий. Она еще сумела добраться до семейного замка в Беркхемстеде, примерно на полпути между Оксфордом и Лондоном, но там свалилась окончательно. Симптомы болезни Санчи нам неизвестны, но к декабрю она так ослабла, что не могла никуда поехать. Она осталась, а Ричард без нее отправился в Виндзор праздновать Рождество с Генрихом и Элеонорой.

Санча прожила в Беркхемстеде весну и лето 1261 года, слабея с каждым днем. Ричард, не относившийся к тем мужчинам, которые способны сидеть рядом с больной женщиной, погрузился в дела, которые требовали постоянных поездок туда и обратно между Лондоном и Оксфордом. В его услугах сильно нуждались, так как английские бароны снова дошли до грани вооруженного мятежа. Сводные братья Генриха из рода Лузиньянов вернулись в Англию, приведя с собой иноземных рыцарей для поддержки короля. Хуже того, Генрих обратился к папе с просьбой разрешить его от клятвы, которую у него вынудили на сессии парламента в Оксфорде. Принц Эдуард, наследник престола, присоединился к Симону де Монфору и недовольным баронам, выступив против отца-короля. Ричард сделал все, что мог, для поддержки брата и, применив свои большие дипломатические способности, сумел примирить принца Эдуарда с отцом.

К этому времени Санчу уже совсем не интересовали политические события. В октябре ее болезнь достигла критической стадии, и Ричард вернулся в Беркхемстед навестить ее в последний раз. 5 ноября его известили, что она умирает. В отличие от брата Генриха, который в подобных обстоятельствах ни за что не оставил бы Элеонору, Ричард на следующее утро решил съездить в Лондон ради какого-то рутинного дела по управлению Германией.

Так Санча осталась одна, если не считать одиннадцатилетнего Эдмунда и служанок, и в их кругу умерла 9 ноября 1261 года. А Ричард столь спешил расстаться с нею, что велел душеприказчикам жены начать раздачу ее собственности в первый день ноября, еще до того, как она умерла.

Не побеспокоился ее муж и поприсутствовать на похоронах в церкви Хэйлза, праздничное освящение которой доставило Санче такое удовольствие десятью годами раньше. Она была похоронена 15 ноября в присутствии дядюшек Пьера и Бонифация. Были там и другие духовные лица; обряд, вероятно, провел приор Уоллингфорда. Элеонора не имела возможности побывать на похоронах сестры. К этому времени политические беды заставили короля и королеву Англии запереться в Лондоне. Но Элеонора велела спеть мессу памяти Санчи в Лондонском Тауэре и заказала номинальную службу в ее честь в Вестминстере.

Обстоятельства смерти Санчи отражают суть ее жизни. Королева только по названию, она имела политическое влияние лишь за счет родственных связей с одной из самых могущественных семей Европы. Муж, который без нее не достиг бы своей самой заветной мечты, видел только ее недостатки. Она не умела заставить себя уважать, как Маргарита, не была честолюбива, как Элеонора, или хотя бы решительна, как младшая сестра Беатрис. Она была простодушна, благочестива, заботлива, как мать; но этого было недостаточно, и она это знала. Она пыталась оправдать надежды мужа и пожертвовала собой.

Ей было всего лишь тридцать три, когда она умерла. Развалины аббатства Хэйлз, где она погребена, пережили века. На его стенах до сих пор можно различить выцветшие очертания герба Прованса.