Глава XIX. Прелюдия к войне

К Рождеству 1259 года Элеонора была так поглощена собственными проблемами, что, вероятно, едва заметила, как Маргарита нарочно дразнит Беатрис на празднествах, которыми завершилось подписание Парижского договора. В представлении Элеоноры обращение королевы французской с младшей сестрой напоминало провокацию, как швейная игла напоминает меч. Если хочешь узнать, что такое настоящее унижение, могла думать Элеонора, приезжай в Англию! Антагонизм между английскими баронами и короной к 1259 году достиг такого накала, что Генрих и Элеонора с облегчением ухватились за предлог съездить в Париж, чтобы вырваться из собственного королевства. И возвращаться они не спешили. Элеонора была даже вынуждена из предосторожности забрать с собой в Париж побольше драгоценностей — на тот случай, если им с Генрихом понадобится нанять иноземных рыцарей, чтобы обеспечить безопасность при высадке в Дувре на обратном пути.

Если королева Англии и удивлялась, каким образом политическая ситуация в ее королевстве могла так ужасно ухудшиться всего за пять лет после триумфа ее супруга в Гаскони, то ответственных за ее беды она знала точно. Вина лежала, несомненно, на алчных сводных братцах Генриха, Лузиньянах, сыновьях его матери Изабеллы от Гуго де Ламарша. Бесчисленное количество раз Элеонора предупреждала Генриха, что его благосклонность к этим людям вызовет враждебность у его баронов к нему самому. Он расточительно одаривал их самыми важными замками и бенефициями в Англии (которыми, по странному совпадению, Элеонора хотела бы наделить членов своей семьи).

Стремясь пресечь влияние на Генриха с этой стороны, Элеонора и Пьер Савойский даже вступили за год до того в союз с местными баронами, которых в отсутствие путешествующего по Германии Ричарда возглавлял Симон де Монфор. В итоге получилась весьма впечатляющая и драматическая сцена на большом сборе парламента в 1258 году в Оксфорде, когда бароны подавляющим числом голосов высказались за лишение Лузиньянов всех приобретений, и Симон де Монфор прорычал братьям Генриха: «Отдайте ваши замки или головы!» Те благоразумно решили убраться подобру-поздорову.

Но изгнание Лузиньянов из Англии тоже имело весьма впечатляющие последствия, а именно — правительственную реформу. Симон де Монфор, воспитанник средневековых визионеров вроде Адама Марша, набрался откуда-то необычных и опасных идей. Например, и он, и многие другие бароны поверили, что в интересах всеобщего благоденствия местное дворянство должно в какой-то мере быть причастно к управлению королевством. На том же собрании парламента в Оксфорде Симон де Монфор и его последователи учредили совет баронов, которые должны были подавать королю советы в вопросах политики. Они полагали, что сразу после этого Генрих не будет принимать никаких решений по любым проблемам, не обратившись сперва к этому совету. Акт учреждения совета получил название «Оксфордских провизий», и именно в соблюдении этих провизий вынуждены были поклясться Генрих и все его сторонники, включая Элеонору, Эдуарда, Ричарда, Генриха Альмейна, архиепископа Кентерберийского и Пьера Савойского. Трудно поверить, чтобы в зале парламента хоть кто-нибудь не понимал, что Оксфордские провизии представляют собой новый вариант ограничений, много лет назад навязанных отцу Генриха, королю Иоанну, которые в конечном счете привели к гражданской войне.

Конечно, Элеонора осознавала, что принятые в Оксфорде реформы вызваны не только пристрастием ее мужа к родственникам с материнской стороны, но и их с Генрихом упорной погоней за сицилийской короной для Эдмунда. Это предприятие натолкнулось на ряд непредвиденных препятствий — в частности, пленение Томаса Савойского в Асти, из-за которого сломались планы вторжения англичан на заветный остров. Генрих и Элеонора рассчитывали, что дядюшка Томас соберет войско и поведет его в бой от имени Эдмунда — но он, понятно, не мог этого сделать, сидя в швейцарской темнице. Элеонора с матерью и сестрами совместными усилиями освободили его, но выход Томаса на свободу не спас сицилийский проект, на который так надеялась английская корона. Похоже, противники Томаса воспользовались его пленением, чтобы выместить все прежние обиды, причиненные им, и Томасу в тюрьме пришлось несладко. Элеонора была потрясена видом ее дяди, когда он приехал в Англию в 1258 году после освобождения; тот факт, что на встречу с нею его принесли на носилках, не обещал для нее ничего хорошего. На следующий год Томас умер. Вместе с ним умерла и кандидатура Эдмунда на трон Сицилии.

Однако их долги никуда не делись. Папа, который выдал авансом большую сумму денег в расчете на победу Эдмунда, все упорнее настаивал, чтобы Генрих выполнил свои финансовые обязательства. Деньги поступали от Людовика в соответствии с новым договором, но по частям, и их было недостаточно для покрытия долга. Генрих и Элеонора, подавленные отказом английских баронов учесть задолженности по иностранным делам, насчет которых с ними не советовались, были вынуждены прибегнуть к обычным вымогательствам и уловкам в попытке добыть недостающие суммы. Именно эта деятельность вызвала жажду политических реформ и породила ненавистные Оксфордские провизии. Элеонору и ее родственников особо обвиняли в бедах королевства, как сообщает хроника из Бери-Сент-Эдмундс, составленная в то время; эта информация указывает на то, каким влиянием пользовалась королева в Англии в тот период:

«В то время великие люди нашей страны возмутились деяниями королевы, братьев короля из Пуатье и савояров, родичей королевы, ибо всюду, где они добивались господства, вели себя недопустимо, подобно тиранам. Посему вельможи собрались в Оксфорде после Пасхи и обнародовали некоторые постановления, дабы сохранить достоинство Церкви и Короны, и благосостояние всего королевства… И связали вельможи себя торжественной клятвой пойти даже на смерть, если понадобится, для защиты сих постановлений, и преследовать тех, кто не будет их соблюдать».

Элеоноре приходилось также преодолевать раздор, возникший между нею и старшим сыном Эдуардом из-за изгнания Лузиньянов. Эдуард был привязан к ним ничуть не меньше, чем сам Генрих (одного из них он поставил своим заместителем в Гаскони), и знал, что мать и ее родичи содействовали решению, заставившему их отправиться в изгнание. Эдуарду уже исполнилось двадцать лет, у него был собственный двор, и он стал непослушен. Он оставил родителей и двоюродных дедов со стороны матери и переметнулся в компанию молодежи, среди которых были и его кузены — Генрих Альмейн и сыновья Симона де Монфора. Элеонора эту компанию Эдуарда не одобряла; по ее мнению, Симон приобрел слишком много влияния на молодое поколение, и она обвиняла его в том, что Эдуард разлюбил родителей.

Слухи о том, что наследник престола объединился с Симоном де Монфором и реформаторами против собственного отца, вызвали очень неприятную и оставшуюся неразрешенной ссору между королевой и ее сыном незадолго до отъезда Элеоноры и Генриха во Францию. Помимо подписания мирного договора, у них во Франции было еще одно дело: Генрих и Элеонора, при посредничестве Маргариты, уже довели до заключительного этапа переговоры о выдаче замуж их дочери Беатрис за сына герцога Бретонского. То, что Маргарита подключилась к этому замыслу, видно из письма, направленного ей Генрихом вскоре после свадьбы по поводу приданого. «Прошу, напомни королю Наваррскому, чтобы отдал те земли в Шампани, что обещаны им Жану Бретонскому», — писал Генрих . Свадьбу назначили на первые дни января 1260 года. Элеонора и Генрих поселились пока в аббатстве Сен-Дени, немного севернее королевского дворца в ожидании этого дня, когда прибыл гонец с неожиданным и страшным известием: первенец Маргариты, Людовик, наследник французского престола, заболел и умер.

Принцу Людовику было всего пятнадцать, когда он скончался, и Маргарита была в отчаянии; даже Людовик IX, не слишком чувствительный, если дело не касалось религии, назвал умершего сына «любимейшим и самым дорогим для нас». Генрих и Элеонора быстро переменили срок свадьбы дочери, чтобы остаться в Париже на похороны, и Генрих предложил помочь нести гроб племянника на первом отрезке пути до Руайямона, где его должны были похоронить.

В 1257 году король и королева Англии потеряли трехлетнюю дочь Катарину, поэтому глубоко сочувствовали Маргарите и Людовику. Элеонору смерть младшей дочери просто подкосила, хотя девочка, очевидно, родилась умственно отсталой — Матвей Парижский назвал ее «немой и ни к чему не пригодной, хотя и весьма пригожей»; именно этот недуг и вызвал у матери особое стремление защитить ее. Когда девочка умерла, «королева настолько была поражена горем, что заболела, и долго не выздоравливала, поскольку ни знания лекарей, ни утешение близких не приносили ей облегчения». Теперь Маргарита потеряла сына, и сестра поспешила поддержать ее. О том, насколько сблизились обе семьи, можно судить по тому, что король и королева Франции, несмотря на глубокое горе, посетили свадьбу Беатрис неделю спустя. Насколько потеря Людовика и Маргариты повлияла на отношения Генриха и Элеоноры с их собственным сыном, невозможно судить. Но, возвратившись в Англию, они более-менее примирились с Эдуардом.

Предусмотрительность Элеоноры оказалась оправданной: взятые с собой во Францию драгоценности пригодились, когда пришла пора возвращаться. Им понадобились услуги иноземных рыцарей, чтобы обеспечить себе безопасность и продемонстрировать, что у короны есть ресурсы, неподвластные баронам. Большая часть этих рыцарей происходила из Фландрии, и их предводитель состоял в отдаленном родстве с королевой. Они с Генрихом наняли также отряд французов графа де Сен-Поля, весьма активного, опытного рыцаря. Сен-Поль так любил войну как таковую, что денег за это развлечение брал сущую (но не совсем) чепуху. На самом деле, даже продав все кольца Элеоноры, король и королева Англии не получили на руки достаточно денег, чтобы удовлетворить требования наемников — поэтому Людовик ускорил очередную выплату по Парижскому договору, а Маргарита обеспечила ссуду. И этого все еще было недостаточно; тогда Элеонора взяла в долг у каких-то купцов с севера Франции от своего имени, и верность иноземного воинства была приобретена на три месяца.

Снарядившись таким образом в апреле 1260 года, супруги наконец отбыли в Англию, под эскортом небольшого, но крепкого войска. Демонстрация силы удалась; бароны не рискнули пойти на конфронтацию с королем и королевой сразу после их возвращения. Вместо этого Эдуард, под влиянием дяди Ричарда и двоюродного деда Бонифация согласился явиться перед срочно созванным парламентом в Лондоне и там прилюдно поклялся, что никогда не помышлял выйти из повиновения отцу или матери. Хронист особо упомянул Элеонору, подчеркивая ее участие в примирении.

Но извинение Эдуарда было лишь жестом, знаком умиротворения, а не подчинения. Он по-прежнему держал сторону Симона де Монфора, который набрался престижа и власти в отсутствие Генриха и Элеоноры. «Симон де Монфор стал вождем баронов», — отмечает хроника Бери-Сент-Эдмундс на 1260 год. Престиж Симона выходил за пределы провинциальной английской политики; он был известен на континенте и пользовался расположением Людовика IX.

Граф Лестер был из тех людей, кто легко убеждается в своей правоте, понимая, что его способности превосходят средний уровень; так он уверился, что намного более способен править, чем его сюзерен. Когда Генрих пожаловался совету, установленному по Оксфордским провизиям, что Симон ведет себя с ним непристойно, граф не сумел скрыть своего презрения, отвечая на эту жалобу. Симон, не без оснований, считал политику английской короны бесполезной и опасной для процветания королевства. Ему было противно, что в то время, когда его добрый друг Людовик IX занимался введением целой программы реформ, направленных на улучшение и справедливость власти по всей Франции, администрация Генриха III под гнетом огромного долга папе за сицилийский прожект погрязла в коррупции и алчности.

Примерно в то время политические устремления графа Лестера приняли новый и опасный поворот. Симон уже давно полагал, что Англии будет лучше, если он, а не Генрих, станет править ею; но теперь он почувствовал, что призван действовать согласно этим мыслям.

Даже в мире, для которого характерен самый оголтелый авантюризм, и независимо от возможных выгод для королевства, замысел Симона — заменить собою живого, законного, освященного церковью государя — выходил за пределы мыслимого поведения. Причины, толкнувшие графа Лестера на этот поступок, сложны. Конечно же, он, как и многие другие бароны, испытывал сильную досаду из-за предприятий Генриха и Элеоноры, приносящих, по его разумению, ущерб интересам королевства; кроме того, он думал, что только он один, в силу своего положения в среде баронов, может что-нибудь с этим сделать. Чрезмерное тщеславие и честолюбие изначально были свойственны Симону; всю жизнь граф Лестер специализировался по дерзким поступкам, и эта черта характера неплохо ему послужила. Также несомненно, что решение Симона перейти к активным действиям подогревалось убежденностью в том, что он может выиграть.

При всем том к ситуации следовало подходить осмотрительно. Будучи мужем сестры короля, Симон сам не мог похвалиться королевской кровью, и оправдать узурпацию привилегий короны ему было бы нелегко. Именно по этой причине граф Лестер так старался заручиться поддержкой Эдуарда в своих начинаниях. Наследник престола придал бы ореол законности захвату власти Симоном.

Обнаружив растущую силу Симона де Монфора, Генрих и Элеонора могли выбрать один из двух путей. Они могли (по совету Ричарда) принять политику соглашательства, допустить передачу управления королевством на короткий срок, в надежде, что поддержка, оказываемая графу, увянет сама по себе, хотя в сложившихся обстоятельствах это было маловероятно. Либо они могли начать действовать прежде, чем Симон успеет полностью укрепить свой авторитет, навязав им столкновение.

К Рождеству 1260 года Генрих принял решение. Король решился ответить на вызов, брошенный его власти, дерзким упреждающим ударом: подобно своему отцу Иоанну, он намеревался испросить у папы снять с него обязательство подчиняться ненавистным Оксфордским провизиям и поддержать его силой в случае необходимости.

Мы никак не можем определить, какова доля участия Элеоноры в этом замысле, но он, без всякого сомнения, был создан при полном ее одобрении и, возможно, по ее настоянию. Не в характере Элеоноры было ограничиваться полумерами, когда речь шла о благе ее детей или об основаниях ее власти. Много раз на протяжении своей жизни она проявляла бойцовские качества: рискнула отправиться в Гасконь вопреки запрету мужа; лавировала, плетя интриги против Лузиньянов; догадалась вовремя установить связи с иноземными наемниками. Элеонора никогда не теряла веры в себя или в успех своих замыслов — даже в той обстановке она не отказалась от мыслей о сицилийском королевстве для Эдмунда, хотя папа римский официально вычеркнул имя ее сына из списка. Она, вероятно, верила, что волевым усилием можно подчинить себе события всегда и всюду. Если они с Генрихом будут держаться твердо и нажмут на баронов, в конце концов все образуется. Ведь в прошлом всегда так и выходило!

Первым шагом должно было стать избавление от вынужденной клятвы и отказ от Оксфордских провизий. Джон Мэнсел, судьба которого к этому времени уже была неразрывно связана с судьбами английской короны — он знал, что одним из первых потеряет свой пост, если реформаторы получат односторонний контроль над государственными делами — пообщался с Генрихом и Элеонорой в январе 1261 года и предложил оптимальный курс: нужно отправить в Рим его племянника (которого, ради большей путаницы, также звали Джон Мэнсел) за необходимыми документами.

Хотя это было сделано под покровом тайны, королевская чета и Мэнсел опасались, что сведения все-таки просочатся к противнику. Предвидя яростную реакцию баронов, Генрих и Элеонора в феврале 1261 года благоразумно переселились в лондонский Тауэр — самое надежное оборонительное сооружение в городе. Генрих пошел еще дальше: он приказал всем жителям Лондона старше двенадцати лет поклясться в верности королю и сразиться за своего государя против его врагов-баронов, если это потребуется. В качестве дополнительного соблазна предлагалась финансовая поддержка. «Все, кто захочет сражаться за короля, должны были явиться немедленно, и их обещали содержать на его счет», — сообщает один хронист. Въезд в Лондон разрешался только тем баронам, на которых Генрих мог твердо положиться. Остальные, являя собою зловещее зрелище, собрались «со всех сторон, с большими дружинами» вне городских ворот.

Стало ясно, что Генриху понадобится вся возможная помощь, поэтому король, с согласия королевы, хотя и данного неохотно, вызвал к себе своих изгнанных сводных братьев. Элеонора терпеть не могла Лузиньянов, но не могла отрицать, что они — отличные воины. Более того, на них можно было положиться еще и в том, что они приведут подчиненных им рыцарей и солдат, дружественных делу короны. Тем не менее она вытянула из Генриха обещание, что ни один из них не возвратится, не извинившись сперва перед нею и не дав слово не действовать против ее интересов в будущем; Генрих принял эти условия. Король послал также за Сен-Полем и другими чужеземными рыцарями, которые за год до того сопровождали их из Франции. Дядья-Лузиньяны известили Эдуарда, который в то время ездил по французским турнирам, испытывая свою удаль, и он вместе с ними спешно вернулся в Англию.

Таким образом к весне 1261 года Англия узнала о возвращении не только наследного принца, но также и устрашающих сводных братьев Генриха, а кроме них — вооруженного отряда иностранных наемников под командой энергичного Сен-Поля, нанятых специально для защиты монархии. За ними последовало, пожалуй, еще более мощное и опасное орудие — булла от папы, датированная 13 апреля 1261 года, снимающая с короля и королевы Англии и всех их сторонников клятву придерживаться Оксфордских соглашений.

Центр тяжести сместился в сторону Генриха и Элеоноры, и они настолько осмелели, что в конце апреля покинули Тауэр под присмотром Джона Мэнсела и переехали в свой замок в Винчестере, чтобы там встретить Эдуарда и других ожидаемых гостей. Элеонора устроила целый спектакль из приема Сен-Поля с его рыцарями, когда они прибыли чуть позже, в мае: она выехала верхом им навстречу сама, без Генриха, раздала множество колец и подарков и лично проводила их ко двору своего супруга. Эдуард воссоединился с королем и королевой, и на этот раз примирение было искренним; Эдуард понимал, что его власть в будущем, как и положение его родителей в настоящем, опасно подрывается усилиями Симона де Монфора. И снова Элеонора играла в этих событиях центральную роль: «С тех пор Эдуард, сын короля, ублажаемый матерью, держался стороны отца и принял чужестранцев как родных», — рассказывает один из лондонских хронистов.

Бароны притихли, видя такой напор короны. Число сторонников Симона де Монфора стало таять, и он согласился подождать арбитражного решения проблемы, для чего покинул страну и поселился во Франции, где и остался в добровольном изгнании. На протяжении следующих двух лет власть опасно колебалась, сперва к сторонникам короля, потом к реформаторам, но так и не попала окончательно в чьи-то руки. Однако корона явственно приободрилась после событий 1261 года. Мерзкий Совет, самое ненавистное из условий, навязанных парламентом 1258 года, был распущен. Освободившись от обязательства подвергать каждое решение позорному пересмотру баронами, король смог укрепить свое влияние на политические структуры, назначая чиновников, в основном местных шерифов, из числа своих сторонников. Реформаторы также не смогли, несмотря на все попытки, дать обратный ход папскому декрету о клятве. Когда прежний папа умер в конце того же года, новый папа, Урбан IV, оказался твердым сторонником королевской партии. В булле, датированной 25 февраля 1262 года и адресованной архиепископу Кентерберийскому, папа писал: «Ты должен прилюдно объявить, что король, королева и их дети освобождены от клятвы, ты же [Бонифаций] должен укротить тех, кто сему будет противиться, налагая отлучение на них и интердикт на их земли, без права апелляции». Генрих мог теперь, с некоторым ликованием, объявить Оксфордские провизии официально отмененными.

Элеонора вполне справедливо восприняла эти события как оправдание ее методов. Она продолжала настаивать, что решение заключается не в компромиссах, а в стойком сопротивлении оппозиции, в том числе, если понадобится, самыми энергичными мерами. Но тут Элеонора сильно промахнулась. Она не учла национальный характер страны. Аппетиты баронов, их жажда власти только обострились после того, как они, пусть ненадолго, испробовали вкус удачи. Позиция королевы не предвещала ни мирного разрешения конфликта, ни мира для нее самой.

Тем не менее арбитражное разбирательство продвигалось очень извилистым путем, рывками и приступами, в течение 1261 и 1263 годов. Ряд посредников пытался вмешаться по разным вопросам. От Ричарда потребовали доказать, что Генрих имел право заменять шерифов, верных баронам, на шерифов, лояльных короне (и Ричард это доказал). Королеву Маргариту, которая хорошо знала главных действующих лиц обеих партий и сочувствовала обеим, попросили уладить спор между Генрихом и его сестрой Элеонорой: королева могла кое-что сказать по поводу нечестного распоряжения наследствами, а спор касался ставшего теперь весьма болезненным вопроса об имениях Элеоноры, графини Лестер, которая, по наущению своего мужа, вдруг заявила, что Генрих ее обманул. В одном документе (на французском языке), датированном 14 марта 1261 года, Генрих писал: «Мы, а также граф и графиня Лестер, постановили передать наши разногласия на суд королю Франции, а если он не пожелает выступить в этом деле третейским судьей, то мы просим передать его королеве Франции». Из-за этого вопроса Симон и его жена затянули переговоры по Парижскому миру и отказывались пойти на компромисс до самой последней минуты, да и тогда еще пытались получить дополнительное возмещение. Все их жалобы и беды смешивались с общей идеей правительственной реформы, отчего вопросы становились еще более трудноразрешимыми.

К июлю 1262 года позиции королевской партии уже так окрепли, что Генрих решился покинуть свое королевство и поехать во Францию для разбирательства с Симоном де Монфором. Людовик и Маргарита, которые уже понимали, что долговечного мира в Англии не добиться, пока король сам будет общаться с графом Лестером, согласились стать посредниками и упорно добивались встречи соперников на нейтральной территории. Генрих и Элеонора, со своей стороны, знали, что Симона де Монфора, который умел быть убедительным, нельзя надолго оставлять во Франции без присмотра. Они не могли допустить, чтобы граф за счет личного обаяния и многократного повтора жалоб смягчил Людовика и Маргариту и обратил короля и королеву Франции против них.

Между тем поддержка со стороны французской короны стала необходимой для сохранения власти Генриха и Элеоноры; если бы им понадобились наемники, пришлось бы просить у Людовика позволения на вербовку их во Франции; если нужны будут деньги, только Людовик или Маргарита могли ссудить их. Потому правители Англии согласились принять приглашение французской короны и обосновались вместе с большой свитой, включавшей принца Эдмунда, Джона Мэнсела и Пьера Савойского, в одном из замков Людовика неподалеку от Венсенна, где располагался двор. Они приступили к переговорам по основным точкам конфликта. Пригласили также поучаствовать мать обеих королев, Беатрис Савойскую, которой удалось примирить графа и короля после их отчаянной ссоры из-за женитьбы Симона на сестре Генриха около двадцати лет назад.

Эти переговоры потерпели полный провал. Несмотря на терпеливое участие Людовика и Маргариты и на смягчающее влияние Беатрис Савойской, между графом и королем стояла такая стена обид и горечи, что даже показного примирения не получалось. Их встречи превратились в непрерывный поток взаимных обвинений. Потом, в сентябре, и Генрих, и большинство его спутников серьезно заболели.

Только королеву эпидемия обошла. Многие англичане умерли. Эдмунд был так плох, что его срочно отправили в Англию выздоравливать; Джон Мэнсел, ораторскими способностями не уступавший Симону де Монфору, которому доверили вести переписку и составлять документы в защиту Генриха, долго не мог подняться с постели. Сам Генрих так расхворался, что готовился к смерти и составил завещание, дотошно перечислив все составляющие щедрого обеспечения для его жены. Переговоры вынужденно приостановились.

Но причина неудач заключалась не во внешних обстоятельствах. Для примирения требовалось, чтобы хотя бы одна из сторон пошла на компромисс, а вот этого не хотели ни Генрих, ни Симон. Притом Симон на самом деле так увлекся идеей правительственной реформы, возникшей на сессии парламента 1258 года, что использовал длительные прения во Франции как маневр, отвлекающий внимание от его подлинных планов: он пытался добиться от папы отмены буллы о снятии с Генриха, Элеоноры и Эдуарда обязательства соблюдать Оксфордские провизии. С этой целью агенты графа в Риме старательно занимались подкупом кардиналов и в октябре 1262 года, по-видимому, частично добились успеха. Воспользовавшись слабостью Генриха — король Англии выздоровел, но пока едва мог ходить и не в силах был выдержать нелегкий путь в Англию — Симон де Монфор тайком пробрался в Лондон, спешно созвал баронов в парламент и с торжеством развернул перед наэлектризованным собранием пергамент, содержавший, по его утверждению, отказ папы от прежнего решения по поводу пресловутой клятвы.

Это был блестящий момент — особенно если учесть, что папа никогда такого документа не подписывал. Он стал поворотной точкой английской истории. Опьяняющие идеи, породившие реформы 1258 года (в конечном счете они представляли собою зародыш представительного принципа правления, сперва в Великобритании, а впоследствии в Америке) потрясли воображение англичан, и все королевство сильно политизировалось. Необходимость консолидации против короля заставила баронов вовлечь в свои дела мелкопоместное и совсем мелкое сельское дворянство, правительственных служащих низшего ранга — т. е. те слои населения, которые прежде игнорировались, и в них реформаторы нашли активных сторонников. Опытные администраторы на местах предпочитали работать под эгидой местных же господ, а не назначенных королем чиновников, которые, как правило, не знали отношений и обычаев, сложившихся в графствах. Их не устраивала сплошная замена шерифов по приказу Генриха.

Вдобавок, по капризу судьбы, в этот период некоторые влиятельные бароны старшего поколения умерли, а сменили их двадцатилетние сыновья, горячие головы, не испытавшие на себе ужасов гражданской войны; у них руки чесались — дотянуться до власти, отнятой у них из-за того, что папа отменил оксфордскую клятву. Такие тенденции готовили почву для переворота.

Но великих идей самих по себе недостаточно. Политическое движение нуждается в вожде, и эту проблему Симон де Монфор решил одним сокрушительным ударом, произведя свой невероятный демарш в октябре. Этим поступком граф напомнил всем и каждому, что никого не бросил, не забыл о справедливом общем деле; что он один обладает достаточным влиянием за рубежом, при самых почитаемых дворах; и, самое главное, что труднодостижимая, но соблазнительная позиция лидера определяется природными способностями, а не кровным родством с теми, кто имеет право носить горностаевый мех. Фальшивая булла рождала надежду, а надежда пробудила энтузиазм и оптимизм. Преимущества, добытые короной, гнет, казавшийся неодолимым всего три месяца назад, испарился в одно мгновение. Дуврский хронист сообщает: «И когда он [Симон] велел зачитать эти письма, хотя юстициарий тому противился, он сразу же вернулся [в Париж], но оставил в стране множество желающих поддержать его».

С этого момента события стали быстро развиваться, и никаким усилием воли Элеонора уже не смогла бы изменить их ход.

 

Глава XX. Кризис

Хотя Симон очень быстро проскользнул обратно в Париж, Генрих и Элеонора все же узнали о его тайном визите в Англию. Вскоре после его возвращения Генрих, сомневаясь в честности побуждений Симона и беспокоясь, не натворил ли граф бед в его отсутствие, официально отказался от переговоров. Королевский кортеж, сильно сократившийся из-за болезни, начал неспешное путешествие домой. Оно заняло добрых два месяца, поскольку пятидесятипятилетний король решил остановиться и посетить по пути святыни Реймса, чтобы вознести благодарности за выздоровление его и Эдмунда. Только в декабре они с Элеонорой отплыли в Англию. Но и тогда Генрих еще был так слаб, что супруги и не пытались сразу добраться до Лондона и провели Рождество 1262 года в своей резиденции в Кентербери.

Тем временем в ноябре вооруженное сопротивление власти короны началось в Уэльсе, где гнездились самые могущественные и независимые из баронов королевства. Возмущенный отказом Генриха от клятвы, Ллевелин, один из ведущих баронов, собрал войско и начал занимать чужие замки, включая те, что принадлежали Эдуарду. Король, будучи слишком слаб, чтобы само стоятельно справиться с внутренними беспорядками, направил срочный вызов сыну, который находился в Гаскони, занимаясь там делами правления. «К этим делам ты должен отнестись с величайшим вниманием, — писал Генрих своему первенцу. — Ныне не время для лени или юношеского разгула. То, что Ллевелин надменно отвергает мир, который обещал поддерживать с нами, задевает и тебя, ибо я старею, а ты в самом расцвете мужества; и все же, подстрекаемый кое-кем в моих владениях, он осмеливается так поступать!»

Эдуард, взяв отряд наемников, помчался домой и в феврале 1263 года уже был на месте, чтобы защитить свою собственность. Он совершил несколько рейдов в Уэльс, но ущерб уже был нанесен. От королевского режима потянуло душком глупости и бессилия, и это поощрило врагов на дальнейшие шаги. «Король утратил силу, Эдуард еще не нашел себе друзей; один состарился, другой был слишком молод», — так заметил историк из Оксфорда сэр Морис Поувик.

Симон де Монфор все рассчитал верно. В апреле 1263 года граф Лестер, внемля призыву нескольких молодых, более воинственных магнатов, возвратился в Англию из Франции, чтобы возглавить мятеж. Сыновья Симона де Монфора и Генрих Альмейн, сын Ричарда, были в этом кругу наиболее заметными фигурами. Участие Генриха Альмейна на ранних этапах мятежа причинило немалое беспокойство королю римлян, которому пришлось снова забыть о нуждах приобретенного им королевства, чтобы защитить свое достояние на родине.

В мае Симон и его сторонники собрались в Оксфорде и решили в одностороннем порядке повторно поклясться в соблюдении Провизий. Все, кто отказался бы дать клятву, подлежали изгнанию из Англии, а их собственность — конфискации. Собравшиеся дворяне дали обет защищать Провизии до смерти. Был выделен небольшой отряд дружинников, которому поручили начать насильственное внедрение ультиматума и подавление оппозиции.

Никто не сомневался, кого граф Лестер и его товарищи намереваются изгнать. К высоким речам реформаторов и благородным идеям представительного правления примешивалась явно менее альтруистическая мечта — избавиться от хорошо устроившихся в королевстве иностранцев. При этом на собрании в Оксфорде все благополучно забыли, что одним из этих «хорошо устроившихся» является сам Симон де Монфор. Но ни одна группа иностранцев не была настолько на виду, ни одна не пользовалась таким предпочтением и почестями, как компания савояров и провансальцев, друзей и родственников, которые составляли опору власти Элеоноры в Англии.

Симон де Монфор четко представлял себе, кто, собственно, будет его истинным противником в начавшейся схватке. «В это время Симон де Монфор, предводитель баронов, разорял имения приверженцев короля, особенно кровных родичей королевы, которых она привлекла в Англию», — отметил один английский хронист. Когда граф повел в поход свою армию, он напал не на короля, но на королеву.

Войско у Симона было небольшое, но крепкое, и мятежникам удалось, нанеся несколько молниеносных ударов, устрашить значительную часть приверженцев короля. Они начали с того, что похитили епископа-савояра из собора в Герфорде, разграбили его земли, а самого бросили в темницу в замке одного из участников мятежа. Оттуда они напали на замок в Глостере. Было ясно, что они продвигаются к Лондону. Симон выслал вперед гонцов с требованием, чтобы Генрих возобновил свое обещание придерживаться Провизий, и с угрозами гражданам Лондона, если они не поддержат мятежников. Власти города, боясь Симона и его банды намного сильнее, чем стареющего сюзерена, согласились стать на сторону баронов и дали клятву верности Провизиям.

Генрих, Элеонора, Ричард и Эдуард (с его иноземными рыцарями) укрылись в лондонском Тауэре и устроили совет. Мнения семейства разделились между Ричардом, который предлагал мирное урегулирование спора с графом (что в данном случае означало капитуляцию) и теми (Элеонора и Эдуард), кто предпочитал вступить в бой. Генрих прислушался к жене и сыну, и они приняли рискованный план. Днем 29 июня Эдуард с несколькими товарищами отправился в Темпл, где королевская семья, как большинство знати и крупнейшие купцы, хранили свою казну, якобы для того, чтобы забрать какие-то драгоценности матери. Однако, оказавшись внутри, молодые люди вытащили из-под плащей молотки, с их помощью сбили замки на железных сундуках с деньгами и вернулись обратно, унеся тысячу фунтов. Затем Эдуард со своими наемниками помчались в королевский замок Виндзор, чтобы занять его и перекрыть путь Симону прежде, чем мятежники достигнут Лондона. Одновременно Эдмунда направили в Дувр, чтобы удержать порт в распоряжении короны — тогда из Франции могли прибыть подкрепления. Джон Мэнсел, понимавший, что мятежники в лучшем случае уготовят ему тюремное заключение, также уехал в Дувр, а под его присмотром отбыли дамы — супруги савояров и провансальцев, опасавшихся за свою безопасность. Все они намеревались покинуть королевство.

Мятежники, не желая упустить такую фигуру, как Мэнсел, направили Генриха Альмейна, чтобы тот устроил засаду на королевского советника, бежавшего в Булонь. Но к этому времени у Элеоноры имелась неплохая шпионская служба, она узнала об этом замысле и действовала быстро. В результате не Джон Мэнсел, а Генрих Альмейн попал в засаду, был арестован людьми королевы и брошен в одну из французских тюрем. Эдуард и его рыцари заняли Виндзор, Эдмунд сохранил Дувр, а Джон Мэнсел, в компании встревоженных дам, к которой присоединился и дядюшка Бонифаций (также пришедший к выводу, что сейчас самое время куда-нибудь уехать), благополучно прибыл во Францию. Все они немедленно направились ко двору, чтобы с большой горячностью оповестить Людовика и Маргариту обо всех недавних событиях.

Бароны взвыли и потребовали освобождения Генриха Альмейна. Его арест подстегнул мятежников, они одержали новые победы, что, в свою очередь, увеличило приток к ним свежих сил. Ричард, в отчаянной тревоге за любимого сына, умолил брата отпустить его и примириться с мятежниками. Король, запертый в Тауэре, в смятении и нерешительности, не устоял. 4 июля 1263 года он направил к Симону делегацию, соглашаясь на все его требования. 10 июля он освободил Генриха Альмейна и послал Эдмунду приказ сдать замок в Дувре мятежникам.

Элеонора пришла в ярость. Сдаваться, когда Эдуард держит Виндзор? Лишиться Дувра без борьбы? «Король, опасаясь, что его зажмут в Тауэре силы баронов, пошел на перемирие с ними при участии некоторых малодушных людей, и пообещал соблюдать Оксфордские провизии, но королева, подстегиваемая женской злостью, сделала все, что могла, чтобы предупредить такое его поведение». Видя, что муж ошалел от страха, Элеонора взяла контроль на себя. Оставив Генриха и безопасное убежище в Тауэре, 13 июля она поплыла на лодке вверх по Темзе. Она хотела пробиться в Виндзор к Эдуарду и нажать на сына, чтобы тот продолжал сопротивляться движению Монфора на Лондон, несмотря на слабость отца. Это был дерзкий поступок, вполне в ее характере, и впоследствии Эдуард прославился храбростью именно такого типа.

Она добралась до Лондонского моста, но тут ее заметили пешеходы. В Лондоне было неспокойно. Со дня на день ожидали прихода Симона де Монфора с войском, и горожане, хотя и подтвердили свое намерение следовать Оксфордским провизиям, не были уверены, что приспешники Симона не попытаются все-таки наказать их за то, что они поначалу поддерживали дело короны. Слухи о том, что королева пытается убежать, возбудили их. Ведь именно Элеонору все считали зачинщицей противостояния с реформаторами — а значит, по мнению лондонцев, она и была ответственна за надвигающуюся беду. «Толпа городской черни собралась намосту, под которым ей предстояло проплыть», — сообщает хронист. Враждебно настроенные горожане «осыпали ее оскорблениями и проклятиями, а когда она приблизилась, стали швырять комья грязи и камни в ее ладью». Лодка была маленькая и не могла бы выдержать длительную атаку; было ясно, что пройти под мостом королева и ее спутники смогут лишь с большим риском. Элеонора вдруг поняла, что попала в ловушку, и их жизни подвергаются реальной опасности.

Ее спас мэр Лондона, который, независимо от политических взглядов, инстинктивно понимал, что негоже стоять сложа руки и смотреть, как толпа расправляется с королевой Англии. Рассказывают, будто Элеонора пыталась возвратиться в Тауэр, и Генрих отказался ее впустить, но это представляется маловероятным. В любом случае мэр проводил королеву и ее спутников к епископу Лондонскому, который гарантировал ей безопасность и предоставил собственное жилье. Именно там находилась Элеонора, когда Симон де Монфор меньше чем через неделю триумфально вступил в город и захватил власть над Англией.

Так как Генрих публично признал все условия мятежников, реформаторы позволили королю и королеве беспрепятственно удалиться в Вестминстер. Но их мучения только начались. Баронский совет был восстановлен с большой помпой и начал издавать приказы. Один из людей Симона был назначен хранителем большой печати Генриха и пользовался ею от имени короля. Так, 20 июля большой печатью скрепили указ, разъяривший беспомощных короля и королеву: всем рыцарям, обязанным службой Генриху, предписывалось собраться первого августа, чтобы атаковать замок в Виндзоре. Поскольку Виндзор все еще находился в руках Эдуарда, наличие печати на документе означало, ни больше ни меньше, что король приказывает напасть на собственного сына. Эдуард вскипел, но ему ничего не оставалось, как сдать крепость и отпустить иностранных рыцарей, которых бароны отконвоировали на побережье. Унижение, пережитое в те дни Эдуардом и его матерью, лишило графа Лестера всяких шансов на то, что кто-нибудь из членов королевской семьи перейдет на его сторону и будет сотрудничать с мятежниками. С влиянием Симона де Монфора на Эдуарда было покончено.

Когда Мэнсел и другие беглецы высадились во Франции, Людовик и Маргарита с ужасом выслушали их рассказы о пережитом; когда же за ними последовало известие о том, как обошлись с Элеонорой на Лондонском мосту, они решили помочь загнанным в угол родственникам. Первым делом следовало вызволить супругов из рук преследователей. Людовик и Генрих, поддерживавшие тайную переписку, устроили это весьма ловко. Согласно Парижскому договору, Генрих держал Гасконь как фьеф от французского короля, и потому Людовик попросту приказал ему, как своему вассалу, прибыть в Булонь 23 сентября 1262 года, в сопровождении семьи и некоторых баронов.

Симон де Монфор не мог себе позволить проигнорировать вызов Людовика. Если они с Генрихом не появились бы в Булони в назначенный срок, Людовик мог счесть необходимым ради защиты чести своего вассала-короля собрать армию и вторгнуться в Англию. Но кроме того, кажется, что Симон, чья вера в собственные способности никогда не угасала, рассчитывал убедить Людовика и Маргариту в законности своих действий — как-никак, те были его близкими друзьями, сочувствовали графу и его жене и многократно помогали в прошлом. Поэтому и он, и другие реформаторы согласились отпустить Генриха и Элеонору во Францию в обществе представителей баронства во главе с самим Симоном. Они поставили единственное условие: Генрих, Элеонора, Эдуард и Эдмунд должны возвратиться к началу октябрьской сессии парламента.

Мы не знаем точно, как представлял себе Симон встречу в Булони, но она точно прошла не по его замыслам. Граф столкнулся с разгневанными родичами: в первом ряду выступали Маргарита, Элеонора и Беатрис Савойская. Против Симона и двух церковников, которых он взял с собой для моральной поддержки, выступили также дядюшка Пьер, дядюшка Бонифаций и Джон Мэнсел. Делу Симона отнюдь не пошло на пользу, когда Джон Мэнсел указал, что вся его собственность, отобранная реформаторами, перешла к одному из четырех сыновей графа Лестера.

Хотя Элеонора на этих встречах дала полную волю чувствам и с удовлетворением убедилась что мать, сестра и дядья встали на ее защиту, она заметила, что красноречие Симона де Монфора оказало определенный эффект на Людовика и кое-кого из французских дворян. Она была достаточно умна и понимала, что опасность еще далеко не позади. Они пообещали возвратиться в Англию к октябрьскому парламенту — то есть у них было всего несколько недель, чтобы справиться со своими делами в Булони. Этого времени не хватало на то, чтобы собрать отряд иностранных наемников для сопровождения короля в Лондон, как в прошлый раз.

Элеонора обратилась к Маргарите за помощью, и королева французская написала брату Людовика Альфонсу де Пуатье, спрашивая, не может ли он что-то сделать. Возможно, у него есть корабли (подразумевалось — и люди), которые Генрих и Элеонора могли бы нанять примерно в середине октября? Альфонс, явно не желавший ввязываться в семейную свару, ответил — извините, ничего такого нет. Тогда две королевы посоветовались и решили, что не стоит возвращаться в Англию всей семьей. Соответственно, когда Генрих и Эдуард отбыли на октябрьское заседание парламента, Элеонора и Эдмунд остались во Франции, чтобы поддержать сочувствие к Генриху при французском дворе — и, самое главное, собрать войско для вторжения в Англию. К этому моменту Элеоноре уже было наплевать на то, что она пообещала баронам. Королева Англии не намеревалась позволить графу Лестеру выпросить мир или спастись при помощи краснобайства от наказания, которое тот заслужил, оскорбив ее саму и ее семью.

Для королевы не было иного решения, иного возмещения за несчастья короны, кроме вооруженной борьбы.

Похоже, что Генрих, убежденный Эдуардом, наконец согласился с нею. Сочувствие к пострадавшему королю во Франции в сочетании со всеобщим осуждением поступков Симона укрепило его дух, и он возвратился в Англию, готовый сражаться за свои права. Когда стало ясно, что бароны, собравшиеся на октябрьский парламент, не спешат восстанавливать королевские прерогативы, Генрих отреагировал, удалившись вместе с Эдуардом в Виндзорский замок. Там к ним присоединилась группа вооруженных сторонников.

Это проявление скрытого сочувствия к Эдуарду и королю явно заставило Симона де Монфора приостановиться. Граф и мятежные бароны все еще удерживали Лондон, но пока Симон завлек только молодых, нестойких магнатов; он не знал, насколько глубоко укоренилось чувство верности королю в стране. После того, как в конце июля Эдуарда принудили сдать Виндзор, он был волен ездить по стране, куда хотел, и воспользовался этим, чтобы заручиться поддержкой дворянства.

Наследный принц был во всех отношениях привлекательным молодым человеком, обладал волей к победе и обаянием, и к началу октябрьской сессии парламента он достиг понимания с частью баронов Уэльса (правда, не с Ллевелином). Эдуард также поработал над другом своего детства, Генрихом Альмейном; сын Ричарда вдруг припомнил, как когда-то любил своего кузена — и перешел на его сторону. Меру горечи, с какой Симон воспринял эту измену, можно определить по его ответу на уверения Генриха Альмейна, что, несмотря на смену настроения, он никогда «не поднимет оружия» против графа. «Милорд Генрих, — отпарировал Симон, — я почитал не ваше оружие, но то постоянство, которое надеялся обрести в вас. Уходите и забирайте свое оружие. Оно меня не страшит».

Но, видимо, его все-таки что-то страшило, поскольку в ноябре 1263 года граф неожиданно сдался на уговоры и согласился вынести свои разногласия с Генрихом III еще один, последний раз на суд Людовика. Он даже поклялся подчиниться постановлению короля французского, каким бы оно ни было. Письма, содержащие это известие, были подписаны представителями всех основных партий и отправлены с гонцом во Францию. Обе стороны пользовались одними и теми же выражениями:

«Знайте, что мы официально вверяем в руки государя Людовика, преславного короля французского, наше дело касательно провизий, ордонансов, статутов и всех прочих принятых в Оксфорде обязательств, и всех раздоров и разногласий нынешних и прошлых, вплоть до дня праздника Всех Святых [1 ноября 1263 года], с баронами нашей державы и их с нами [версия Генриха], с нашим господином преславным королем Англии и его с нами [версия баронов], по поводу вышеуказанных провизий, ордонансов, статутов и всех прочих принятых в Оксфорде обязательств».

Людовик согласился стать третейским судьей, и в течение следующих двух месяцев, пока воюющие стороны ждали известий из Франции, королевство Англия застыло в странном, тревожном состоянии то ли шаткого мира, то ли замершей войны.

Лишь 23 января 1264 года Людовик наконец принял решение. Оно было обнародовано в Амьене, в присутствии Генриха и Элеоноры; Симона де Монфора не было — он сломал ногу, упав с лошади, и приехать не мог. Людовик постановил:

«Во имя Отца, и Сына, и Святого духа, нашею властью повелеваем отменить и лишить силы все провизии, ордонансы и обязательства, как бы они иначе ни назывались, и все постановления, кои из них проистекли либо были ими вызваны; ибо папа в своих посланиях уже давно объявил их отмененными и недействительными, и мы постановляем, чтобы и король, и бароны , вкупе со всеми, кто готов принять данный компромисс , и кто так или иначе был обязан соблюдать их, полностью отказались и освободились от них».

Далее король французский указывал, что вся собственность короны, равно как и ее сторонников, включая замки, должна быть возвращена, и Генрих «будет впредь свободно назначать и увольнять людей, учреждать и упразднять должности по собственной воле», начиная с юстициария до шерифов. Любой из бежавших иноземцев должен получить возможность безопасно возвратиться, а их собственность должна быть восстановлена; за Генрихом же признавалось право брать на службу каких угодно чужеземных дипломатов, солдат или родственников по желанию.

Это решение, получившее название «Амьенский ультиматум», представляло собой полное оправдание позиций короны. Все действия Симона де Монфора и его баронов были отвергнуты и отменены в самых холодных выражениях. Граф Лестер проиграл.

И в этом случае мы не можем сказать, насколько Элеонора и ее семья инспирировали данный приговор Людовика. Несомненно, принятие «Амьенского ультиматума» оправдало решение Элеоноры остаться во Франции вместе с Пьером и Бонифацием Савойскими и Джоном Мэнселом и добиваться правды самостоятельно. И добивалась она активно, согласно хронисту из Тьюксбери, который обвинял Элеонору в поражении баронов. Людовик, писал он, был «обманут и введен в заблуждение змеиной хитростью и речами женщины — королевы Англии».

Людовик действительно был обманут, но не Элеонорой. Он принимал решение в интересах мира. Вместо этого он спровоцировал войну.

Сторонники Симона де Монфора в Англии были ошеломлены. Очевидно, когда они соглашались принять суждение французского короля, им не приходило в голову, что они могут и проиграть. Известие о суде немедленно вызвало враждебную реакцию, особенно среди низших слоев джентри и местных администраторов, которые не участвовали в принятии решения о передаче дела Людовику. Им вовсе не хотелось отдавать с таким трудом добытые политические и экономические преимущества только из-за того, что какой-то иноземный король вмешался и сказал, что так надо. Город Лондон и Пять портов, — конфедерация прибрежных городов, растянувшаяся от Гастингса до Маргейта и включавшая главный порт в Дувре — также поклялись бороться за графа и Оксфордские провизии; они зашли так далеко, что отказались пустить Генриха в королевство. В Уэльсе начались вооруженные столкновения: Ллевелин вместе с двумя сыновьями Симона де Монфора воспользовался отсутствием венценосной семьи, отбывшей в Амьен, чтобы разграбить имения тех баронов, которые оказали поддержку Эдуарду.

Генрих, Элеонора и Эдуард еще в Амьене приготовились к борьбе и разделили между собою роли. Генрих и Эдуард в феврале отплыли в Англию, чтобы собрать и возглавить войско тех баронов, которые поддержали приговор Людовика и встали за корону против Симона де Монфора. Элеонора осталась во Франции с Пьером Савойским и Джоном Мэнселом, чтобы дополнительно собрать отряд иноземных наемников для вторжения с побережья. Перед отъездом Генрих поручил жене и двум доверенным советникам продать коронные драгоценности (которые он еще в 1261 году отослал Маргарите на сохранение — королева Франции поместила их в прецептории тамплиеров в Париже), а также использовать деньги, все еще выплачиваемые Людовиком по Парижскому договору, на покупку солдат, судов и снаряжения.

Прибыв в Англию, Генрих не смог проникнуть в Лондон и устроил ставку в Оксфорде, откуда созвал всех рыцарей страны, обязанных ему службой. Эдуард сразу направился в Уэльс, где собрал своих сторонников и прогнал сыновей графа Лестера, и лишь затем свиделся с отцом в Оксфорде. Ричард Корнуэлл, его сын Генрих, уже примкнувший к лагерю короля, и братья Лузиньяпы также поспешили явиться к Генриху. К 8 марта под рукою короля собралась большая армия; из Вестминстерского аббатства тайком доставили королевский штандарт, и устрашающий дракон, шитый золотом по алому шелку, с длинным огнистым языком, трепеща на ветру, взвился над колонной, изготовившейся к бою. Англия официально начала войну сама с собой.

Партия короля одержала первую, очень важную победу. По настоянию Эдуарда Генрих повел армию на Нортхэмптон, который удерживал второй сын Монфора, Симон-младший. Горожане Нортхэмптона, видимо, не слишком стремились сражаться против законного государя, поскольку стены города были взломаны почти мгновенно. Замок захватили так быстро, что Монфор-младший не успел бежать и был взят в плен. Воодушевленные успехом, королевские войска направились на север и северо-запад, укрепляя свои фланги.

Поражение при Нортхэмптоне нанесло мятежникам серьезный удар. Военный успех зависит от настроения войск не меньше, чем от численности и вооружения, и к началу апреля баланс сил переместился в лагерь короля. Но граф Лестер, ветеран многих кампаний, опытный тактик с наследственной военной жилкой, понимал, что нужен быстрый ответный удар. Все еще ковыляя на сломанной ноге, он собрал в Лондоне своих сторонников. Остро ощущая, насколько у него меньше сил, чем у короля, и помня, что многие из его подчиненных, молодые и полные энтузиазма, не имеют никакого опыта, он был вынужден зачислить в ряды бойцов граждан Лондона. Как и Генрих, он потребовал доказательств верности со всех лондонцев старше двенадцати лет. Он разжигал их страсти и подстрекал к беззаконию. Затем он вывел из города этот неиспытанный в бою и не слишком воинственный контингент и повел на бой.

Генрих между тем сосредоточил свое внимание уже не на севере и западе Англии, а на Пяти портах на восточном побережье — их все еще удерживали мятежники, а эти порты были крайне нужны для успешной высадки отряда наемников, который собирала Элеонора. Симон направился на юг, навстречу ему. К 11 мая обе армии сошлись в Сассексе, примерно в пяти милях от Ла-Манша. Там трое епископов, сочувствующих делу графа, произвели дежурную попытку примирения (королевские солдаты посмеялись над ними), затем последовал формальный вызов мятежникам от имени Генриха. Процесс, начавшийся шестью годами раньше на большом съезде парламента в Оксфорде, достиг завершающего этапа — не в английском суде, не во дворце иноземного государя, но на глинистом коровьем пастбище близ сонного городка Льюэс.

Битва началась очень ранним утром 14 мая. Симон де Монфор, отчаянно пытаясь обрести хоть какое-то преимущество, выстроил свое войско еще ночью, быстро и бесшумно провел через лес и занял единственную возвышенность в этом месте — холмик неподалеку от стен городка. Там он стал лагерем и незадолго до рассвета устроил весьма возвышенную церемонию, посвятив в рыцари нескольких молодых офицеров. Затем он отдал распоряжения, произнес зажигательную речь, сравнивая своих молодцов с воинами-крестоносцами, и велел трубить сигнал «К оружию!».

Он застал королевское войско врасплох — зная о своем численном превосходстве, он провел вечер за выпивкой в честь ожидающей его победы. Как написано в позднейшем насмешливом стишке:

Однако Эдуард быстро поднял своих людей и изготовился к бою. Симон поначалу послал наверх необученных лондонских ополченцев, и когда эти зеленые новички-пехотинцы увидели Эдуарда и его благородную кавалерию, выстроенную против них в боевом порядке, они очень поспешно развернулись и дали деру. Эдуард и его конники погнались за ними, рассчитывая уничтожить противника. Лондонцы ударились в панику, рассыпались кто куда по всей долине, поэтому Эдуарду и его отряду понадобилось немало времени, чтобы выследить их всех.

Это была фатальная ошибка. Многочисленность армии — преимущество лишь тогда, когда вся она одновременно находится на поле боя. Поскакав за лондонцами, прямо в западню, Эдуард оставил отца и Ричарда, которые оба не славились воинскими умениями, и тем пришлось выдерживать напор основных сил Симона. Генрих, судя по рассказам, дрался отважно — под ним убили одного за другим двух коней, и он снова садился в седло — но король римлян совсем скис, и его нашли прячущимся на мельнице. К тому моменту, когда Эдуард вернулся, им оставалось только сдаться.

«Сего года мая 14-го дня… случилась смертельная битва между королем Генрихом и Симоном де Монфортом и баронами , — записал некий монах из Льюэса, видимо, очевидец события. — И вышло так, что большая часть королевского воинства полегла между заутреней и полуднем. Король получил много ран от мечей и булав… так что едва ушел живой, а брат его Ричард, король Германский, вскоре был пленен. Эдуард, сын короля, был приведен к Симону де Монфорту как заложник, и многие из величайших мужей Англии, державшие сторону короля, пострадали от ран на голове и на теле, даже и до смерти, числом же таковых павших было 2700, больше или меньше. А случилось все это в Льюэсе, близ мельницы, где он спасал свою шкуру».

Битва под Льюэсом решила все. К вечеру 14 мая 1264 года Симон де Монфор стал правителем Англии.

Элеонора, ожидавшая во Франции, вскоре услышала ужасную новость: силы короля полностью рассеялись; тысячи погибли или ранены; муж и старший сын стали пленниками мятежников; Симон де Монфор и небольшая группа баронов захватили власть. Хроника Бери-Сент-Эдмундс сообщает, что «королева Англии, находившаяся за рубежом, сильно горевала, услышав, как сложились события». Элеонора, по природе оптимистка, особенно в отношении военных действий, должно быть, полагалась на прочность оказываемой королю поддержки и численное превосходство его войска. Она не могла ожидать поражения таких масштабов.

Однако у нее не было времени ни на причитания, ни на догадки. Элеонора помчалась к Людовику и Маргарите в Париж просить заступничества за мужа. Вместе с нею они обратились к папе с просьбой повлиять на Симона де Монфора, чтобы тот отпустил Генриха и Эдуарда и обеспечил безопасность всем заложникам. Понтифик, потрясенный дерзостью взбунтовавшихся баронов, отправил в Англию одного из своих самых старших и доверенных советников, которому предстояло наследовать после него папский престол уже в следующем году, с заданием добиться мирного урегулирования между королем и графом. Папский легат был снабжен официальными бумагами с угрозой отлучения и интердикта Симону де Монфору и его сторонникам, если они не вернутся к рассудку.

Вмешательство папы представляло, несомненно, некий прогресс в этом деле, но еще одно вынужденное соглашение, которое потом можно будет проигнорировать или нарушить, Элеонору не устраивало. Королева хотела вторжения. Она уже почти собрала полк в дополнение к войску короля, когда разразилось несчастье под Льюэсом; теперь она удвоила усилия. Она знала, что единственный способ спасти Генриха и Эдуарда — это собрать такую армию наемников, которые одолели бы силы графа Лестера. Сводные братья короля, Лузиньяны, спаслись после битвы под Льюэсом, и Элеонора подавила свою ненависть к ним, чтобы вместе с ними и Пьером Савойским набрать необходимых людей.

Как всегда, все упиралось в деньги. Элеонора придумала, откуда их взять. Она снова уговорила Людовика выдать авансом следующую часть выплат по Парижскому договору, а когда и этого не хватило, Элеонора продала ему права на три английских епископства еще за пять тысяч фунтов — с условием что Генрих сможет их выкупить, когда будет восстановлен на престоле. Она сбыла коронные драгоценности, которые раньше Маргарита отдала на хранение в парижский Тампль, за тысячу фунтов и потом одолжила деньги от своего имени у флорентийских банкиров; она даже обратилась к Энрике Кастильскому, брату жены Эдуарда, и он ссудил ей 2500 марок под гарантию Пьера Савойского. Дядюшка Пьер также сделал займы под залог своих имений, чтобы помочь Элеоноре финансировать военный поход.

Имея в руках средства, Элеонора принялась приобретать суда и солдат. Она воспользовалась правами ее сына в Гаскони, приказав тамошним рыцарям, обязанным ему военной службой, собраться во Фландрии с людьми и оружием, и даже уговорила своего гневливого дядю Гастона Беарнского прийти к ней на помощь. Сводные братья Генриха привели отряды из Пуату, Сен-Поль пришел со своими, и вояки из Фландрии также ответили на ее призыв. Вся семья (за исключением Беатрис Прованской и Карла Анжуйского, которых подозревали в том, что они сочувствуют смутьянам по каким-то своим соображениям) собралась вокруг Элеоноры, и каждый сделал для нее все, что мог.

Маргарита попыталась снова добиться поддержки от Альфонса де Пуатье — на этот раз она попросила задержать все английские суда в его портах для целей Элеоноры. Он отказался, но все-таки арестовал кое-кого из сторонников баронов на своей территории. Мать Элеоноры специально поехала в Савойю, чтобы поднять войска и добыть снаряжение, а Пьер Савойский оплатил ее путешествие и расходы на подготовку большого контингента савойских рыцарей, обязанных ему службой. Все они собрались в порту Дамме во Фландрии к августу 1264 года. Командовали ими Элеонора и Пьер Савойский. В хронике Бери-Сент-Эдмундс упоминается, что королева «собрала огромную рать». Англия приготовилась к вторжению.

Но корабли так и не отплыли. Тому имелось, по-видимому, несколько причин. Одни хронисты уверяют, что дули противные ветры, и флот королевы не мог выйти в море, а когда ветер переменился, у нее кончились деньги. Другие, подобно хронисту из Бери-Сент-Эдмундс, полагали, что «море и побережье крепко охранялись английскими войсками по приказу короля и баронов, и потому враг поостерегся отплыть». Папский легат, все еще надеясь достичь мирного решения, резко возражал против вторжения, и Элеонора навлекла бы на себя смертельную опасность, действуя против его советов; она не могла позволить себе утратить расположение папы. Но важнее всего была позиция Генриха по этому вопросу: король прислал Людовику письмо, умоляя отказаться от попыток освободить его силой. Генрих боялся, что королевство сильно пострадает, а его и Эдуарда обвинят в действиях Элеоноры, и последствия могут стать очень серьезными. Эдуард и сын Ричарда Генрих Альмейн «являются заложниками исполнения ультиматума, [мирного соглашения, навязанного Генриху Симоном де Монфором после битвы при Льюэсе], — писал король Англии королю Франции в августе 1264 года. — Если тебе настолько безразлична наша участь и гибель нашей державы, что ты позволяешь готовить во Франции поход с целью их освобождения, ты подвергаешь их тем самым ужасной опасности; ибо если мы и наши друзья нарушим мир, их жизнь, согласно закону, может стать ставкой в игре».

Аргумент такого рода должен был повлиять на королеву. Нападая, она рисковала безопасностью мужа и сына; она не могла рассчитывать, даже если бы ее войско одержало победу, что заложники не будут в отместку убиты раньше, чем она их освободит. Она могла узнать, где их держат и как до них добраться, когда уже станет поздно. Такова была бы цена ее победы.

Итак, впервые в жизни Элеонора заколебалась. Август сменился сентябрем, потом и октябрем, а она по-прежнему ничего не предпринимала. Какого бы знака она ни ждала, он не успел появиться — в конце октября три месяца оплаченной ею службы истекли; средства, добытые с таким трудом, пропали зря. И вряд ли она утешилась тем, что примерно в это время папский легат тоже сдал позиции и дал ход постановлениям об отлучении и интердикте над королевством. Королева Англии, которую один хронист, за отвагу и неутомимость в попытках освободить мужа и сына сравнил с героинями былых времен, трудившаяся «в поте лица своего» ради них, могла лишь беспомощно наблюдать, как могучая армия, собранная ею, собирает вещи и расходится в разные стороны.

Что же произошло за эти месяцы в Англии? Сразу же после битвы под Льюэсом Симон де Монфор постарался упрочить свои успехи. Одержанная им победа была ошеломляюще полной. Он захватил не только короля и его старшего сына, но и Ричарда Корнуэлла, и Генриха Альмейна. Жизни двух юношей стали залогом навязанного старшим мира, обеспечили сотрудничество их отцов с новым баронским правительством, поспешно организованным графом. В очередной раз был созван совет, и большую королевскую печать использовали для придания законности его заявлениям. Оксфордские провизии были восстановлены. Чужестранцам было запрещено занимать политические посты. Представительство в парламенте было распространено на настоятелей местных монастырей, рыцарей, горожан и чиновников из различных областей, а также на вольных горожан из Пяти портов, — все это говорило о прочности поддержки реформ Симона со стороны мелкопоместных дворян и местной администрации.

12 августа король, Эдуард и Генрих Альмейн были привезены в Кентербери, чтобы присягнуть на верность новому правительству. Граф Лестер пригрозил свергнуть Генриха III и заключить в тюрьму Эдуарда, если они не согласятся следовать постановлениям нового правительства и не примирятся с советом до конца царствования Генриха, а также в течение длительного времени, которое следовало определить позже, после вступления на престол Эдуарда. Не имея иного выбора, оба подчинились.

После церемонии в Кентербери наступил неестественный период внешнего спокойствия. Мятежники, как замечает хроника Бери-Сент-Эдмундс, «захватили короля Англии. Однако они не содержали его, как обычного пленника, но обращались с ним вежливо, как со своим господином… Эдуард сам пошел в заложники ради освобождения своих людей. Все они поклялись впредь соблюдать Оксфордские провизии. После этого король шел туда, куда шли бароны, и добровольно делал то, что, по их мнению, следовало сделать».

О добровольности не могло быть и речи; это был домашний арест, причудливая декорация нормальных отношений. Эдуарда, Генриха Альмейна и Ричарда держали в принадлежавшем Ричарду замке Уоллингфорд, который король римлян вынужден был сдать Симону де Мопфору. (Сын Санчи Эдмунд находился там же, с отцом.) Они жили в комфорте, по были лишены свободы передвижения. В частности, Эдуарду приходилось терпеть постоянное присутствие кузена, Анри де Монфора, самого старшего сына Симона, которому отец поручил не отходить от наследника престола ни на шаг: «Вместе с ним быть всегда, следить за ним там и здесь». Самого короля поселили в доме графа и его сестры, графини Лестер, и перевозили из замка в замок, когда те переезжали (что случалось часто), как любимую комнатную собачку.

Но вся гармония была кажущейся. Под тонким слоем лака картина была совсем иной. В стране осталось много людей, верных короне, а особенно Эдуарду. В ноябре была задумана дерзкая попытка побега. Группа вооруженных сторонников принца напала на Уоллингфорд с целью освободить Эдуарда. Они действовали по наущению Элеоноры, которая направила в Бристоль тайное письмо с информацией, что гарнизон Уоллингфорда невелик, и его можно одолеть. Заговорщики пересекли пол-Англии и прорвались сквозь наружную стену Уоллингфорда; им пришлось отступить в самую последнюю минуту, когда тюремщики вывели принца и пригрозили сбросить пленника с крыши, если спасатели не уберутся прочь. Этот инцидент показывает, что страх Элеоноры перед последствиями широкого вторжения был в конечном счете оправдан. Охрана Эдуарда, по-видимому, не постеснялась бы убить его в случае провокации. Результат этой попытки наверняка стал известен королеве и, возможно, именно из-за этого она окончательно отказалась от планов вторжения. После неудачной попытки спасения Симои велел перевезти Эдуарда и других заложников в дальний замок Кенилворт на севере Англии, а оттуда в Герфорд, куда людям Элеоноры было бы еще труднее проникнуть.

Но руководить королевством куда труднее, чем кажется со стороны — особенно если большинство твоих сторонников — баронов молоды, горячи и неопытны, а ты сам, при всех благороднейших идеях представительного правления, склонен к скупости. Очень скоро возникли разногласия между Симоном де Монфором и Джилбертом де Клером, отпрыском Глостера, двадцати двух лет от роду. Именно Джилберт взял в плен короля римлян и Генриха Альмейна на поле боя под Льюэсом — а это, согласно обычаю, означало, что он имел право на их земли. Однако Симон оставил эти земли за собой.

«Граф Лестер не удовольствовался тем, что держал короля Англии как пленника, он захватил королевские замки и стал распоряжаться всем государством как хотел,  — писал хронист. — И главная причиненная им обида была в том, что он объявил своей собственностью все доходы королевства, и выкуп за пленных, и другие выгоды, которые, согласно уговору, должно было поделить поровну… Негодование Джилберта возросло от того, что указанный Симон, когда тот попросил его отдать короля Германского и некоторых других пленников, захваченных в битве Джилбертом и его людьми, ответил кратко и пренебрежительно. По сей причине былая дружба обратилась в ненависть… И Джилберт сблизился с партией благороднейших рыцарей Марки [т. е. Уэльса], которых граф Симон своим обнародованным эдиктом принуждал покинуть страну, и вступил с ними в союз».

Известие об этом расколе, очевидно, достигло Франции; возможно, его привез Генрих Альмейн, которого Симон, стремясь продемонстрировать законность и добрую волю своего режима, использовал как курьера ко двору Людовика и Маргариты. Друзья Элеоноры поспешили воспользоваться этой ссорой. Был разработан новый, более реалистичный план, успех которого зависел от секретности, быстроты и интриг, а не от применения силы.

В феврале 1265 года Элеонора переехала в Гасконь, где обладала определенной властью как мать Эдуарда, чтобы подготовить корабли и людей. Тогда же, в феврале, было замечено, что Гильом де Баланс, сводный брат Анри де Лузиньяна, проехал через Пуату с отрядом около 120 бойцов, с лошадьми и припасами, часть из которых прибыла из гасконского порта Бордо. Охранную грамоту на безопасный проезд по Франции выдал им сам Людовик. Рыцари переправились через море и в мае 1265 года спокойно высадились на побережье Уэльса, где немедленно присоединились к Джилберту де Клеру и валлийским баронам, которые остались верны Эдуарду.

Эдуард же в то время находился в Герфорде, неподалеку от Уэльса, в обществе своего охранника Анри де Монфора и других молодых людей, которым было поручено стеречь принца. Одним из этих юношей был Томас, брат Джилберта де Клера. Один из слуг Джилберта встретился с Томасом, а тот тайком передал послание Эдуарду.

В округе было тихо. Заняться было, в общем-то, нечем, и молодые люди, охранявшие Эдуарда, порядком скучали. Потому, когда 28 мая Эдуард предложил позабавиться, устроив конную прогулку под стенами замка, все единодушно согласились. Для большего развлечения Эдуард предложил посостязаться в скорости конского бега и заявил, что всех обгонит. Для начала они устроили несколько пробных забегов, и он действительно всех обошел, заставив своих охранников и их лошадей потрудиться до пота. Наконец он взял свежего коня, и скачки начались. Однако вместо того, чтобы следовать по уже проложенному маршруту, Эдуард помчался изо всех сил, а Томас де Клер — за ним. Они скоро оставили всех прочих далеко позади. Принц был прав: его конь оказался самым быстрым. Другой хронист, Роберт из Глостера, впоследствии прославил побег Эдуарда такой песней:

Из Вигмора Эдуард поехал на север, в Шропшир, где встретился с Джилбертом де Клером, и они договорились восстановить власть Генриха.

Симон де Монфор был в Герфорде с королем, когда Эдуард бежал; можно только догадываться, что он сказал сыну, когда тот возвратился в замок без пленника. Впервые в действиях графа Лестера проявилась растерянность. Он оставил Герфорд, забрав с собою Генриха, чтобы добраться до своего союзника Ллевелина в Уэльсе, и целый месяц держал своих солдат на марше, пытаясь собрать людей на поддержку. За это время Эдуард, Джилберт де Клер и Гильом де Баланс успели захватить большую часть территории к северу и западу от Герфорда, и их войско росло по мере продвижения. «Вырвавшись таким образом из заточения, Эдуард собрал большое войско, ибо люди в большом числе прибывали, дабы соединиться с ним, и графства Герфорд, Вустер, Шропшир и Честер вступили с ним в союз, со всеми городами и городками, деревнями и замками — отовсюду спешили жители под его знамя». Ллевелин, отнюдь не дурак, почуял, откуда ветер дует, и отказался помогать бывшему союзнику. Итак, Симону пришлось возвратиться обратно в Герфорд, и он успел лишь измотать собственные войска.

Он мог надеяться только на быстрое получение подкреплений, поэтому направил спешное сообщение сыну своему Симону, который был далеко на юге, в Сассексе, чтобы тот немедля выступил ему навстречу к Герфорду с большим войском. К несчастью, Симон-младший не был таким хорошим воином, как отец. Он получил письмо, но промедлил. К 31 июля 1265 года он добрался только до Кенилворта, а там его уже поджидал Эдуард со своими отрядами. Войско Симона-младшего было опрокинуто, его бароны попали в плен.

Тем временем Симон де Монфор оставил Герфорд и тоже пытался добраться до Кенилворта. Но с ним был Генрих, а Генрих был стар и хвор, поэтому графу приходилось часто останавливаться, чтобы накормить короля и дать ему отдохнуть. К 4 августа они едва достигли Ившема . Там их вскоре окружили войска Эдуарда. Даже перед лицом неминуемого поражения граф Лестер повел себя стоически. Взобравшись на колокольню церкви Ившемского аббатства, Симон следил, как люди Эдуарда наступают со всех сторон — продуманно и дисциплинированно. «Чему-то они от меня научились», — таков был его комментарий.

Битву под Ившемом называли резней. Несомненно, у Симона было намного меньше сил, а Эдуард нападал с яростью, которую легко понять. Почти все сторонники графа там и полегли. Генрих подвергся ужасной опасности. Согласно хронике Мелроуза, «тогда, по-видимому, бароны захотели, чтобы Король погиб вместе с ними, раз уж им предстоит смертный бой, а Король находится с ними; они задумали, чтобы сторонники государя не могли его узнать и чтобы он пал под их тяжелыми ударами». Симон и несколько приближенных баронов, включая его сыновей Анри и Пьера, окружили Генриха и сражались спина к спине. Они надели шлем на голову короля, чтобы его нельзя было узнать издали. Все это потрясло Генриха и привело в смятение. Хроника сообщает: «Не имея сил сражаться, как другие, он то и дело отчаянно выкрикивал: Генрих, старый король Англии!»… а тем, кто не слышал и наносил ему удары, он кричал: «Не бейте меня, я стар и не могу биться!» Он был ранен и едва жив, когда в последнюю минуту его спас один из рыцарей Эдуарда, который сбросил с Генриха шлем и узнал его. «Короля он узнал, увидев его лицо, и вынес его из боя».

Сражение заняло менее двух часов, и когда все кончилось, Симон де Монфор и два его сына лежали мертвыми. Один из рыцарей, сражавшийся за графа при Льюэсе, но вернувшийся под знамя короля, отрубил голову де Монфора и послал в качестве трофея жене одного из сторонников Эдуарда. Руки и ноги Симона также отрезали. По приказу Эдуарда изуродованные останки человека, который отважился реформировать правительство королевства Англия и на вершине своих успехов пользовался абсолютной властью над народом, были погребены монахами Ившема. «Так завершились труды благородного графа Симона, коий отдал не только имущество свое, но также и жизнь ради защиты бедных от притеснений и ради поддержания справедливости и прав королевства».

Эдуард спас отца и свое право наследования. Генрих III снова стал королем. Элеонора могла вернуться домой.