Глава XIV. Неожиданное королевство

Красота может быть столь же действенным социальным или политическим инструментом, как и богатство, и знатность, но только если она соединена с другими качествами — решительностью или жесткостью. Санча не обладала ни стойкостью Маргариты, ни честолюбием Элеоноры. Борьба королевы Англии за то, чтобы Гасконь не досталась графу Корнуэллу, сильно осложнила отношения между Санчей и ее мужем. Ричард, естественно, ожидал, что жена использует родство для продвижения его интересов, поскольку Элеонора зависела от сестры в вопросе согласования политических устремлений графа Корнуэлла и английской короны. Добиться равновесия в этой системе было бы сложно даже для самого талантливого и опытного дипломата, а для Санчи, не прожившей в Англии еще и пяти лет, такая задача была не по силам.

Она, несомненно, осознавала, что существует конфликт между желаниями мужа и сестры, но не обладала ловкостью, необходимой, чтобы разрешить его к обоюдному удовлетворению обеих сторон. Этот ее недостаток был источником постоянной досады и разочарования Ричарда, и впоследствии сказался на прочности их брака.

Санча была единственной из сестер, которая вышла замуж за вдовца. Первая жена Ричарда, Изабелла Маршал, происходила из очень влиятельной английской семьи, и он знал ее с детства. Изабелла выросла в среде, причастной к английской политике, и научилась улавливать нюансы отношений, причины распада союзов, приливы и отливы власти. Потому она была партнером мужу в полном смысле слова — от нее исходила и эмоциональная сила, и разумные советы. Связи ее семьи имели огромное стратегическое значение для графа Корнуэлла. Ее братья, выдающиеся представители знати, могли в любой момент подняться на защиту графа Корнуэлла, даже против его брата-короля. Ричарда и Изабеллу связывало множество совместных переживаний, чувство наследственного превосходства и представления о том, каким должно быть настоящее королевство. Их союз был настолько прочен, что Ричард мог рассчитывать на понимание без слов.

А теперь он женился на чужестранке вдвое младше себя. От Санчи нельзя было ожидать той же проницательности, что от Изабеллы Маршал, и поначалу Ричард ничего такого не требовал от нее. Она являлась одной из его ценностей — наравне с хорошо укрепленным замком или породистой лошадью: элегантна, хорошо смотрелась на дворцовых приемах; наедине с ним была мила и трогательна. Если у нее немножко не хватает ума, ну и что с того?

Санча обрадовалась, когда на первом году брака зачала; она надеялась, что общие дети сблизят ее с мужем. То, что разница в возрасте и предыдущем опыте создает между ними дистанцию, чего не было у Элеоноры с ее мужем, Санча уже поняла. Дети могли бы естественным образом уничтожить этот разрыв. Когда она родила сына осенью 1246 года, ее ожидания, казалось, были вознаграждены: Ричард воспринял это как добрый знак и задал большой пир в честь события. Однако новорожденный сын Санчи умер, не прожив и месяца, «ведь земные радости ничто не ограждает от внезапных и частых бед». Потеря была сокрушительной. Элеонора сочувствовала — но Элеонора была королевой, она не могла посвятить себя целиком утешению сестры. Санча искала опоры у мужа, но эта смерть слишком болезненно напомнила ему о смерти других его детей от Изабеллы. Ричард отдалился от жены и с головой ушел в дела — одним из первых он нашел эту формулу спасения от горя, которая в наши дни стала привычной.

Главная беда Санчи заключалась в том, что она сознавала постепенное охлаждение мужа и пыталась как-то выстроить жизнь, чтобы не чувствовать себя брошенной. Она не упускала ничего из возможностей, открывающихся перед знатной дамой, не пропускала ни одного важного события при дворе. Когда Ричарда в 1247 году отправили в Париж подтвердить мирные соглашения с Людовиком перед тем, как король Франции отбыл в крестовый поход, Санча с Генрихом, сыном Ричарда, поехала тоже. Ее хорошо приняла английская знать, особенно женщины; она даже вошла в кружок любителей чтения. Сохранилась запись, приписываемая Матвею Парижскому, на экземпляре «Жизни Альбана», адресованная графине Арундел: ее просят возвратить «книгу о св. Фоме мученике и св. Эдуарде, которую я перевел и украсил; госпожа графиня Корнуэлльская [Санча] может оставить ее у себя до Троицы».

Но она так и не стала политической фигурой в Англии. Элеонора никогда не ссорилась с Санчей, никогда не возражала против каких-либо ее действий. Ей всегда оказывали добрый прием в кругу королевы, даже когда Санча, стараниями Ричарда, стала намного богаче старшей сестры. Элеонора была не из тех, кто склонен делиться властью — а значит, она явно не видела в сестре угрозы. Матвей Парижский ошибался, когда предсказывал, что после женитьбы Ричарда на Санче в королевстве станет две королевы.

Возможно, именно из-за пассивности Санчи Генриху и Элеоноре, которые сами были в долгу у графа Корнуэлльского, пришлось умиротворять Ричарда привычным способом — подкупом. Так в 1247 году Ричард получил в свое распоряжение государственный монетный двор.

К середине 1240-х годов стало ясно, что качество английских денег оставляет желать много лучшего. Ценность серебряного пенни (единственной монеты, бывшей в обращении в то время) сильно понизилась вследствие практики «обрезки»: каждый раз, когда монета переходила из рук в руки, у нее срезали наружную кромку, «до того, что захватывали и внутренний круг, а кайма с надписью вовсе исчезала». Собрав достаточно таких обрезков с достаточного количества монет, предприимчивый человек мог отчеканить собственные пенни; не мудрено, что этот метод приобрел усердных и восторженных почитателей, особенно среди «купцов из соседствующих с Англией стран, в первую очередь фламандцев». К 1247 году проблема стала настолько серьезной, что Генрих задумал собрать по всему королевству порченую монету с последующей заменой всех английских денег на новые.

Такое масштабное мероприятие превышало возможности короны, и Генрих обратился к Ричарду, уже ставшему богатейшим человеком в Англии. Тот согласился взять на себя надзор за обменом валюты и предоставить заем в десять тысяч марок на расходы по организации дела — но за это потребовал, чтобы ему, графу Корнуэллу, позволили самому поставить условия сотрудничества с королем. Условия были следующие: 1) выданный им заем в десять тысяч марок будет возвращен в новой монете, прежде чем кто-либо другой получит выгоду от этого обмена; 2) он сам будет полностью контролировать монетный двор, и король будет придерживаться решений брата в финансовых вопросах; и 3) они с Генрихом будут делить прибыли от операции пополам на протяжении следующих двенадцати лет.

Итак, с 1247 по 1259 год жители Англии были обязаны сдать старые монеты на обмен в одну из семнадцати контор, открытых Ричардом для этой цели по стране. На каждом фунте сданных старых монет граждане теряли шестнадцать пенсов — десять в уплату за обмен и шесть в качестве гонорара Ричарду.

Даже если учесть, что Ричард делил с Генрихом этот шестипенсовый доход с фунта, для частного лица полученная им сумма денег была просто баснословной. По сути, было произведено не что иное, как коренное перераспределение богатств королевства — доход шел к Ричарду от каждого жителя страны и в таком масштабе, с которым «сравнимы в последующие века только реформы Генриха VIII, Елизаветы I и Вильяма III, — писал биограф Ричарда Н. Денхольм-Янг. — Подобно Елизавете и Вильяму (или, скорее, сэру Исааку Ньютону, тогдашнему начальнику монетного двора), Ричард получил немалый доход. Но если имеющиеся у нас цифры хотя бы приблизительно верпы, он выиграл намного больше, чем они».

Двенадцать лет сбора трех пенсов с каждого фунта, сданного каждым мужчиной, женщиной и ребенком Англии (а в 1251 году Генрих договорился с ним провести ту же операцию в Ирландии, и тоже на двенадцать лет)! Наличные средства графа Корнуэлльского относились теперь к царству фантастики. До назначения начальником Монетного двора он просто был богатейшим человеком в Англии. Потом, возможно, его стоило бы назвать богатейшим частным лицом всего мира.

Деятельность на этом поприще отнимала у Ричарда много времени и сил. Санче, по остаточному принципу, доставалось все меньше и меньше внимания. 26 декабря 1249 года графиня Корнуэлльская наконец подарила мужу здорового сына Эдмунда. Но на этот раз граф праздника не устраивал.

Год спустя произошло событие, которому суждено было оказать огромное влияние на жизнь всех четырех сестер. 13 декабря 1250 года император Священной Римской империи Фридрих II, которого хронисты звали «величайшим из владык земных» и «чудом света», неожиданно умер от дизентерии. «Его смерть держали в секрете несколько дней, — писал Матвей Парижский, — чтобы его враги не воспользовались слишком скоро этим обстоятельством; но в день св. Стефана было всенародно объявлено и возвещено об этом».

Враги действительно сразу возликовали — и больше всех папа Иннокентий IV. Никого не ненавидел Иннокентий так сильно, как Фридриха II. Антипатия заставляла папу совершать чудеса изобретательности, лишь бы избавиться от противника. Иннокентий не только отлучил императора от церкви — он объявил крестовый поход против Империи и выделил на него средства, тем самым отняв остро необходимые ресурсы у Людовика, собравшегося в крестовый поход против сарацинов. Мало было понтифику натравить на имперское войско армию немецких наемников, он еще и затеял интригу с личным врачом императора, уговорив того отравить Фридриха, хотя затея провалилась. Яд вовремя обнаружили и скормили какому-то преступнику, приговоренному к смерти, а виновному доктору сперва выдавили глаза, затем его подвергли прочим, не менее мучительным пыткам, а потом наконец убили. Фридрих дознался, откуда растут корни заговора, и поклялся отомстить Курии. Иннокентий, который все еще скрывался в Лионе, оценив суровость кары, постигшей преступного доктора, сильно забеспокоился. И вдруг вмешалось провидение и устранило человека, которого папа прозвал «Антихристом».

Но Иннокентий IV знал, что его папская тиара все еще держится нетвердо. У Фридриха осталось два взрослых сына, Конрад и Манфред, и оба были достаточно сильны, чтобы продолжить труды своего отца. Конрад, старший и законный наследник, жил в Германии. Услышав о смерти императора, он немедленно вознамерился отправиться на Сицилию и заявить свои права. Однако его восемнадцатилетний сводный брат Манфред, внебрачный сын Фридриха от самой любимой фаворитки, был лучшим воином, чем он. Манфреда воспитали при дворе императора, он был любимцем отца. И было весьма вероятно, что между этими двумя юнцами возникнут трения относительно права наследования.

Тут Иннокентий понял, что у него есть шанс. Если бы в этот переходный период он как-нибудь исхитрился расколоть империю на два отдельных королевства — Германию и Сицилию, предложив корону Сицилии какой-либо третьей стороне, дружественной Иннокентию, сыновья императора станут не опасны. Тогда уж пусть этот третий, если пожелает, чтобы папа поддержал его королевское звание, берет на себя труды и расходы борьбы с Конрадом и Манфредом. Папа принялся осматриваться, подбирая подходящего кандидата.

Его привлек Карл Анжуйский. Карл и Беатрис, вместе с Альфонсом де Пуатье и его женой, прибыли в Лион летом 1250 года, за пять месяцев до смерти императора, с печальным известием о поражении, нанесенном Людовику IX египтянами. Из Акры они сперва направились ко двору Фридриха II, где умоляли императора отправить войско для спасения короля Франции — но Фридрих вынужден был ответить отказом, поскольку все его солдаты до единого были нужны, чтобы выстоять против папы. Тогда Карл и Альфонс приехали к Иннокентию, пытаясь уговорить его примириться с Фридрихом, чтобы император мог использовать свои войска на благо Людовику. Они пригрозили, что вышвырнут папу из Лиона, если он откажется, и только безвременная смерть Фридриха спасла Иннокентия от необходимости перебираться в Бордо, под сомнительную защиту Генриха III.

Надеясь смягчить французских гостей, Иннокентий предложил Карлу Анжуйскому королевство Сицилию. От Карла требовалось только выплатить Иннокентию то, что он уже затратил (Иннокентий вложил много денег в попытки сбросить Фридриха и хотел вернуть хотя бы часть), собрать войско и отплыть в Рим, где, в качестве дополнительного соблазна, Иннокентий обещал лично короновать его. Оттуда будет совсем просто выступить маршем на юг и сразиться с имперскими войсками. Чутье подсказывало папе, что такой чрезвычайно одаренный человек, как новый граф Прованса, без всякого труда навяжет свою волю Конраду или Манфреду, смотря по тому, кто окажется в тот момент у власти.

Карл Анжуйский в принципе был не против такого предложения — откровенно говоря, он был готов его принять, но ему мешало упрямое желание старшего брата остаться в Святой Земле. Людовик поручил Карлу и Альфонсу собрать новые отряды для очередного похода на египтян; поскольку Карл воспользовался этим предлогом, чтобы оставить брата, он не мог просто забыть о своем долге перед королем Франции ради более выгодного ему лично предложения (хотя и очень соблазнительного).

Пока Людовик оставался в Египте, Карл был обязан хотя бы попробовать оживить интерес к провалившемуся крестовому походу своего самого старшего брата, и потому с сожалением отклонил предложение Иннокентия. Да у него к тому же не было и денег.

Беатрис, видимо, испытала облегчение, узнав, что ей не придется сразу поддерживать Карла в еще одной авантюре на чужой земле. Она только что возвратилась из двухлетнего «круиза» по пустыне, последние месяцы которого были просто ужасны. В Провансе по-прежнему было неспокойно, и требования ее матери остались без ответа. Беатрис знала в графстве всех сколько-нибудь значительных лиц, и они знали ее. Она могла сделать многое, чтобы сгладить и узаконить переход власти от ее матери к мужу. И заняться этими проблемами было бы, видимо, лучше всего, пока Людовика и Маргариты не было в стране: Беатрис осознавала, что старшая сестра использует свое влияние на короля в пользу их матери, против позиции Беатрис и Карла.

Их обоих злило вмешательство Маргариты в дела графства. Беатрис догадывалась, что Маргарита все еще надеется унаследовать Прованс, хотя по договоренности он должен был перейти после смерти Беатрис к ее ребенку. Но дети, случается, болеют и умирают, как обнаружила Беатрис, возвратившись на Кипр после расставания с Людовиком и Маргаритой в Акре. Сын, которого она оставила там с кормилицей, не дожил до встречи с нею. Возможно, Беатрис винила в его смерти Людовика и Маргариту — если бы крестовый поход не затянулся бы так надолго и не окончился катастрофой, она могла бы возвратиться раньше и, может быть, спасти сына. У нее, конечно, осталась еще дочка Бланка, но дочери было недостаточно, чтобы раз и навсегда отвадить старшую сестру от претензий на графство. Проводя время с мужем в неспешных делах, в атмосфере родной земли, где их не потревожили бы ни сарацины-убийцы, ни наемники-мамлюки, ни другие неудобства, связанные с длительным пребыванием в Святой Земле, она могла бы забеременеть снова глядишь, и родился бы еще один сын.

Не говоря уж о том, что стать королевой, помазанницей божьей, тоже не помешало бы.

Не сломленный отказом графа Прованского, папа возобновил поиски приемлемого короля для Сицилии. И вскоре на горизонте появился новый кандидат: Ричард Корнуэлл.

Вероятно, Ричард был первым, о ком подумал Иннокентий. Вполне возможно, что папа, носившийся с идеей отделить Сицилию от Священной Римской империи с тех пор, как он в первый раз отлучил и низложил Фридриха II на совете в Лионе в 1246 году, предложил королевство Ричарду еще до того, как император умер. В апреле 1250 года Ричард побывал у Иннокентия с частным визитом; согласно Матвею Парижскому, граф с понтификом «провели много тайных и длительных бесед между собою, и все, кто наблюдал за их общением, дивились этому, а особенно широкому и непривычному гостеприимству папы».

Удивляться здесь было нечему — папа весьма ценил богатство, а Ричард не делал тайны из своих огромных ресурсов. Граф еще не был королем, но путешествовал как король. Когда Ричард приехал к Иннокентию, его сопровождала Санча с младенцем Эдмундом, сын от первого брака Генрих, пять графов, три епископа (включая епископа Лондонского и Роберта Гростеста, епископа Линкольнского), а также сорок вооруженных рыцарей. «Численность его роскошно разодетой свиты и вьючных лошадей поражала и жителей города, и тех, кто прибыл ко двору по делам; все восхищались приездом столь высокородного принца». Иннокентий выслал почти всех своих кардиналов, кроме одного, встречать почетных гостей на улице, а когда их ввели во дворец, поднялся с папского трона, чтобы обнять графа Корнуэлла и пригласить на обед.

Иннокентий предложил Ричарду королевский титул в Сицилии на тех же условиях, что и Карлу. В обмен на собственноручное коронование папой графа Корнуэлла в качестве законного короля Сицилии Ричард должен был взять на себя все расходы по ведению военной кампании, включая возмещение расходов, понесенных папством. После того, как Ричард выиграет войну и получит королевство, он не должен пытаться объединить Сицилию с Германией, как пытался Фридрих II, но ограничится богатой Сицилией и благоволением папы. Таким образом «раскрылась тайна столь почетного приема, который папа прежде оказал графу Ричарду в Лионе; стало ясно, почему он обращался с ним, как с родным и находил столько удовольствия в общении с ним , ко всеобщему изумлению».

Но Ричард, к большому удивлению понтифика, отказался. Хотя королевство он хотел, но конкретно это его не устраивало. Он написал учтивое письмо, отказываясь от великой чести, но в узком кругу высмеял эту затею. Ричард, не будучи «ни храбрым, ни искусным в военном деле», как чистосердечно выразился Матвей Парижский, не намеревался собирать армию, чтобы пойти на захват отдаленного королевства, ни земли, ни обычаев которого он не знал, к тому же охраняемого столь упорным, уверенным в себе воякой, как Манфред. Получилось бы «так, словно ко мне пришли и сказали: „Я отдаю или продаю тебе луну, а ты вскарабкайся на небо и забери ее“», — насмешливо говорил он друзьям.

Санча, несомненно, одобрила решение мужа. Ничто в ее жизни не указывает на то, что она стремилась править, как ее сестры; конечно же, ей не захотелось бы терпеть бедствия войны и жить в чужой Сицилии. До нее уже доходили рассказы о том, какие испытания выпали Маргарите в Египте. Уж лучше одиночество и забвение, чем такая судьба!