Предположения оправдались
Менялись листки календаря. А подполковник Фокин, работник штаба армии, и я, в связи с делом Пастуховой прикомандированный к штабарму, ломали в догадках головы.
Как же все это случилось, что наша сотрудница разведотдела штаба дивизии поддерживала связь с той стороной? Неужели Пастухова — «двойник»?
В десятках экземплярах был размножен портрет Иванцова. Наши люди рыскали в Сухиничах, в Белеве, на железнодорожных полустанках…
И все безуспешно.
Ровно через неделю после убийства, как и сообщал Митряй, на рассвете, когда сел густой туман, через болото пробиралась группа неизвестных. Но не трое, а четверо. Наши их ждали и сразу же сообразили, что четвертый — проводник.
Крадучись, как воры, пересекли они передний край. Впереди в лохмотьях, до глаз заросший густой бородой, без шапки — проводник. За ним высокий, немного сутуловатый в ватнике. Из-под фуражки торчат рыжие вихры. Судя по описанию Митряя, это был Михайлов. Следом еще двое — один в офицерской, другой в солдатской шинелях.
Их пропустили. Группа перевалила седловину между двух невысоких холмиков, подступавших к болоту, и спустилась в овраг. По дну оврага протекал маленький ручеек. Один за другим они вошли в него, прошли несколько метров по воде и вышли на другой берег. Трое продолжали путь к верховью по дну оврага, четвертый поверху — наблюдал.
Там, где кончался овраг, начинался цепкий кустарник. Длинной полосой он протянулся до соседней деревушки, а дальше — ивняк по берегу реки до самого леса. Этот путь они и избрали.
За деревней проводник пожал нарушителям руки и повернул назад. Но едва он вышел из оврага, как был задержан.
Трое продолжали путь.
Километрах в семи от переднего края, когда впереди замаячил лесок, группа разделилась. Михайлов пересек грунтовую дорогу и направился к лесу. Двое присели за кюветом. Но вот Михайлов вошел в перелесок, помахал рукой, и его голова замелькала между маленькими сосенками. Вскоре он совсем скрылся из виду. Двое в военном сошли с дороги, что вела на Сухиничи, и по обочине проселка взяли левее.
Мы предполагали, что от переднего края они пойдут именно этим путем — по оврагу, ивняком вдоль речки и сразу к лесу. Другого, более удобного пути, не было: всюду открытое поле.
Так оно и случилось.
Не ошиблись мы и в другом, что едва они выйдут из лесу, Михайлов отделится от них и направится в Калиновку, которая находится километрах в десяти, именно в этой лесной стороне. Двое других, раз они держат путь в Калугу, будут пробираться к железной дороге.
Мы предполагали, что они направятся к ближайшей станции — в Сухиничи, и на дороге к городу, в кустах, устроили засаду. Но получилось не так. Нарушители, будто что-то почуяв, не пошли этой дорогой и свернули на проселок. А упустить их ни в коем случае было нельзя: мы не знали их калужских явок. За Михайлова мы не волновались. Нам точно были известны его координаты, явка.
И вот они на виду уходят совсем в другую сторону, минуя наши засады. Броситься вдогонку опасно: они еще не отдалились от леса, могут скрыться.
Тогда подполковник Фокин принял рискованное решение: догонять их на машине.
— Если они опытны, то не побегут от нас, чтобы не привлечь к себе внимания, — рассуждал он. — Ну, а побегут — это все-таки машина, не пеший ход. Должны успеть перехватить… Хуже будет, если скроются из виду совсем.
Газик фыркнул и понесся вслед нарушителям. Они лениво обернулись и продолжали идти вдоль проселка.
— Садитесь, ребята! Подвезем, — остановил машину Фокин.
— Благодарим, товарищ подполковник. Тут недалеко, — проговорил маленький пухлощекий сержант.
— Вот еще. Садитесь!
И они сели.
Фокин прикинул: как быть дальше? Брать сразу опасно: их двое, сидят на заднем сиденьи, рядом с ними один Моргунов… Подполковник жестом приказал шоферу — жми!
Впереди показалась группа солдат. Подполковник резко обернулся и ударил рукояткой пистолета пухлощекого по голове. Моргунов вцепился в другого. Началась борьба. Шофер резко затормозил и бросился на помощь.
Один из нарушителей успел выстрелить. Пуля попала в ногу Моргунову. Солдаты сбежались на выстрел и помогли скрутить нарушителей.
Они запирались недолго. Вначале пытались утверждать, что командированы из части в Калугу, сопротивление-де оказали в порядке самообороны. Но когда Фокин рассказал им все подробности перехода группы через передний край, приказал привести их проводника и попросил телефонистку вызвать часть, в которой они якобы служат, шпионы подтвердили данные Митряя и сообщили свои калужские явки.
Буряк, низенький, толстый шпион, похожий на откормленного борова, с большой пролысиной на голове, сообщил нам одну любопытную деталь. Группе была дана запасная явка в городе Сухиничи. Но перед самым выходом Михайлов сообщил им указание Блюминга — считать эту точку недействительной.
— Она-де захвачена русскими, — подтвердил показание Лоханкин, среднего роста, с испитым, дряблым лицом.
Не медля ни минуты я поспешил по указанному адресу. Оказалось, что названный дом несколько дней назад сгорел. На пепелище был найден обгоревший труп.
Фокин, казалось, не слушал меня, глядя куда-то вдаль. Его открытое, приветливое лицо было на этот раз непроницаемо. Над глубоко посаженными карими глазами нависли густые брови. Нервно подергивались крылья крупного с горбинкой носа. Даже густые с рыжинкой волосы и те будто недовольно топорщились.
Я, словно ничего не замечая, развивал свои догадки:
— По-моему Блюминг и Иванцов — одно лицо. Телегина опознала, что на снимке изображен Иванцов. А надпись вспомните — «Варшава. Ганс Б.» Нам пока не удалось установить точно имя Блюминга, но инициал Б. кое о чем говорит. Потом Варшава… Он ведь там руководил разведшколой.
Фокин молча перебирал карандаши на столе.
— Второе… Вспомните рассказ Саши — по дороге целовались. Здесь, у Телегиной, та же сцена… И этот плач. «Не могу больше… Тяжело». Такие мысли поверяют только близким людям. А они, как видно, были близки…
— Потом третье, — продолжал я, — Блюминг через месяц, а сейчас уже меньше, должен появиться здесь. Пастухова, будучи «двойником», видно измотала нервы окончательно, стала поговаривать об уходе. Это его, Блюминга, встревожило. Она могла провалить все. И он решил идти на нашу сторону прежде времени, чтобы знать самому лазейку в обороне. А потом, потом убрать «двойника» с дороги, чтобы не подвергать риску себя и все дело.
Я сделал большую паузу. Фокин посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Все?».
— И последнее. Мы напрасно его ищем сейчас. Он на той стороне. Он убрал ее и удалился. У него в запасе еще девятнадцать дней. Вот сейчас все.
Фокин посмотрел на меня улыбающимися глазами. Видно было, что моя версия заинтересовала его.
— Смело и остроумно, — проговорил наконец подполковник. — Что ж, время покажет — правы ли вы.
Отворилась дверь и через порог кабинета Фокина переступил невысокого роста, крепко сбитый мужчина в ватной телогрейке, которая так и казалось лопнет по швам под напором могучих мускулов. И как не вязалось с этой могучей фигурой, недоумение и страдание на заросшем рыжей щетиной лице.
— Присаживайтесь, — пригласил его подполковник.
Незнакомец покорно сел, зажал ладони мускулистых рук между колен, чтобы не дрожали, и выжидательно уставился на нас.
Фокин спросил его, зачем он переходил наш передний край. Незнакомец ответил, что бежал от гитлеровских порядков.
— Не погибать же мне было!
— А как ваша настоящая фамилия? — спросил Фокин, делая ударение на слово «настоящая».
— Киреев, — не задумываясь сообщил нам незнакомец.
— Звать?
— Петр Иванович.
Подполковник посмотрел на меня. Я понял его.
— В 1940 году вы, кажется, носили другое имя, — тихо, будто про себя, проговорил я. — Ганс, как будто.
Лицо Киреева на какой-то еле уловимый миг окаменело, а потом в глазах его опять вспыхнул страдальческий огонек.
— Тут какая-то ошибка, — быстро проговорил он.
— Тогда пеняйте на фотографа, что он вместо Петра Киреева усадил перед объективом аппарата вас, — выложил перед Киреевым одну за другой фотографические карточки Фокин. — Жалобу адресуйте в Варшаву.
Незнакомец дрожащими руками взял их со стола. С них на него смотрел он сам.
— Мало ли есть похожих друг на друга людей, — отложил он карточки в сторону.
…Допрос нарушителя продолжался долго. Он клялся и божился, что не имеет никакого понятия, кто изображен на снимках. Притом здесь снят спортсмен, а он, какой он спортсмен! Он сроду на снарядах не бывал, да и плавать не умеет. А тут — на пляже… Нет, нет! Он всю жизнь работает, занимается физическим трудом.
Незнакомец для убедительности начал всхлипывать, размазывая по лицу слезы грязными руками.
— Что-то ни мозолей, ни ссадин не вижу на ваших руках, — улыбнулся Фокин. — Успокойтесь! Зачем же так расстраиваться, — протянул ему подполковник стакан с водой.
Киреев жадно прильнул к его краям. Кадык так и подпрыгивал, судорожно отсчитывая глотки. Потом он попросил разрешения закурить.
А подполковник тем временем, достав из стола лупу, молча разглядывал на стакане отпечатки его грязных пальцев. Киреев насторожился.
— Какая неприятная случайность! — с досадой в голосе произнес подполковник. — Загадочный Ганс Б. как две капли воды, похож на Киреева. А отпечатки пальцев Киреева в точности совпадают с отпечатками Иванцова.
И подполковник положил перед ним записку, найденную в кармане повешенной, и снимок отпечатков пальцев на комоде.
Киреев побледнел.
Тихо скрипнула дверь и в комнату вошла седая женщина. Фокин слегка улыбнулся ей и молча указал глазами на нарушителя.
— Он, — тихо проговорила она.
Киреев вздрогнул всем телом и повернулся на голос.
В дверях стояла Телегина.
Фокин также взглядом поблагодарил ее и отпустил.
— Судите! — зло выкрикнул нарушитель и, не спрашивая разрешения, сам взял со стола папиросу. — Я убийца! Судите! Если можно судить за то, что убил предателя. Она хотела меня выдать немцам… И я решился на преступление… Я бежал из немецких лагерей.
— Все это липа, гражданин Киреев-Иванцов! — перебил его подполковник. — Давайте не будем терять время напрасно.
— Я вам чистосердечно признаюсь… Каюсь.
— Довольно чепухи! — поднялся из-за стола Фокин.
— Хорошо! — вызывающе распрямил плечи Киреев. — Я молчу. Больше вы от меня ничего не услышите.
— Что ж, дело ваше, — снова опустился на стул подполковник Фокин. — Только вряд ли вам это удастся. Думаю, сами заговорите…
Он сделал большую паузу, закурил. Потом посмотрел Кирееву прямо в глаза. Тот не отвернулся. Взгляды их скрестились — спокойный и твердый у Фокина и вызывающий, колючий у Киреева. На заросших скулах нарушителя вздулись желваки. Несколько минут они сидели молча, глядя друг другу в глаза.
— Мы вас ждали именно сегодня, господин Блюминг, — медленно проговорил наконец подполковник.
Глаза Киреева казалось превратились в иглы и еще сильнее впились в Фокина. Под густой рыжей щетиной кожа стала меловой.
— На пушку берете? — не скрывая злобы, процедил он сквозь зубы.
— Вы спешили к вашим агентам, — продолжал Фокин, не отвечая на его вопрос и не сводя взгляда с нарушителя. — Что ж… Искать их хлопотно… Пароли, явки. Мы облегчили вашу задачу.
При этих словах Фокин нажал рукой кнопку с левой стороны стола и бросил перед нарушителем фотокарточку одного из задержанных шпионов, Лоханкина.
— Узнаете?
В ту же минуту на пороге появился человек с дряблым лицом.
Киреев отвел взгляд от подполковника, посмотрел на фотографию, обернулся к вошедшему.
— Нет, не узнаю! — решительно проговорил он.
Еще раз нажата кнопка, и перед столом стоит низенького роста пухлощекий человек. А перед Киреевым — фотокарточка Буряка.
— Тоже не узнаете? — спросил Фокин.
— Нет! — также твердо, но уже заметно нервничая, отвечал Киреев.
— Хотите, встретим вас также с вашим Е-13, гражданином Михайловым, и его помощником, дедом Максимом?
— Не надо! — громко выкрикнул Киреев и судорожно схватился за воротник рубашки. Я сразу догадался — яд! Он хочет отравиться!
В один миг подскочил к нему и что было силы ударил снизу в подбородок. Киреев вскрикнул. Тут же вбежали несколько солдат и скрутили нарушителя.
Киреев, опустив голову, зло сплевывал на пол кровь — раскусил при ударе язык.
— Сейчас расстрел? — вдруг спросил он у подполковника.
— Нет, — засмеялся Фокин, — виселица. А вы что же думали — молиться на вас будут?
До вечера Киреев упорствовал, молчал. А потом все-таки заговорил.
— Давно бы так, — улыбнулся Фокин. — Давайте ваш посмертный жетон.
Киреев потребовал отвертку. Отвинтив шурупы каблука у левого ботинка, он бросил на стол блестящую золотую пластинку. На ней было выгравировано:
«Школа дубель-В. Блюминг. 18-41».
