– А может, он на крючок хочет нас взять? – говорил староста, обращаясь к двум своим помощникам. Один из них был в черных очках, красные лучи заката зажигали в темных стеклах алые огоньки. Глинобитные стены, закопченные двери, вся неровная поверхность двора, усыпанного камнями и мусором вперемешку с засохшим навозом, выкорчеванные пни и сосновый ствол с обрубленными сучьями пламенели от заката. А там, где лежала тень, все казалось синим.

Второй помощник, заглядывая на дно стакана из-под чая, который он только что допил, спросил:

– Ты про жандарма говоришь?

Староста в это время затягивался кальяном, он раздраженно мотнул головой, потом выпустил изо рта дым и проворчал:

– На пропитание созданий Божьих ополчились! Божий лес стоял, стоял, пока в уголь не превратился, а они теперь толкуют: запрещено! Стакнулись, мошенники!

Человек в черных очках бросил взгляд на другого. Тот сказал:

– Неужто ради этого и приходил?

Староста во всеоружии своей проницательности авторитетно объявил:

– А то как же! Эх, беда мне с вами! Да ведь это яснее ясного. Ради того самого, други мои, ради того, чтобы хлеб наш в камень обратить… о-хо-хо! Староста-то я только по названию. Старостой быть – и лес не рубить?! Да ежели старосте не дозволено палку-другую срубить, куда же ему деваться, как с нуждой сражаться?… Вот ведь незадача!

В черных очках одного из помощников отражался тускнеющий закат. Другой наливал себе в стакан чай и приговаривал:

– Аллах! Ну и дела!