1

еликим князем московским, согласно завещанию Дмитрия Донского, стал его старший сын, семнадцатилетний Василий Дмитриевич — Василий Первый. Каким был этот могущественный повелитель, княживший целых тридцать шесть лет, но так и не получивший от народа никакого прозвища? В летописях рассказывается о различных исторических событиях, но редко даются объяснения, по каким причинам эти события произошли, а вершителей власти — государственных деятелей — или только хвалят, или только бранят.

Рядом со своим знаменитым отцом Василий Дмитриевич казался чересчур осторожным. И бояре московские перешептывались между собой, нередко вспоминали славное имя Дмитрия Донского, его деяния, подвиги, мудрость.

В таких литейных формах отливали различные изделия.

На самом деле и Василий был столь же проницательным государственным мужем. Но время теперь наступило иное, относительно мирное. Окруженный дальновидными советниками-боярами, Василий уверенно продолжал следовать по стопам своего отца, твердо держал в своих руках власть.

Московских посадских поражала непривычная роскошь его великокняжеского двора. Сумел Василий Дмитриевич обставить свои палаты куда богаче, нежели было при его отце, и пиры задавал пышнее. Сам-то он, может, и жил бы скромно, но супруга его, не по обычаям того времени, всюду и везде стремилась показать себя государыней.

Уже говорилось, что еще мальчиком Василий был оставлен своим отцом в Орде, у хана Тохтамыша, как заложник, а через два года он бежал. Пришлось ему блуждать по южнорусским степям, оттуда попал он в Молдавию, потом в Литву, в город Вильнюс. Там его приметил Витовт, двоюродный брат польского короля Ягайло-Владислава.

В тот год, 1389-й, в разгар борьбы за власть в Литве между потомками Гедимина, Витовт еще не был великим князем литовским. Только через три года ему удалось достичь своей цели и стать наместником Ягайлы. Но действовал он самостоятельно, как единовластный повелитель Литвы.

Вся его жизнь протекала в борьбе — победы, поражения, опять победы, мирные договоры то им заключались, то нарушались. Он трижды менял веру. На берегах Ворсклы его войско было побеждено татарами. И вновь он вел полки — на немецких рыцарей, на короля Ягайлу, на Псков, на Новгород, на западе разрушил несколько крепостей немецких рыцарей и расширил пределы литовские, на востоке дважды брал Смоленск, подчинил Смоленское княжество, подвел рубеж литовский к самому Можайску. С его именем связана знаменитая битва при Грюнвальде 15 июля 1410 года. Не слабовольный и трусливый польский король Ягайло-Владислав, во время сражения укрывшийся где-то позади полков, а он, Витовт, возглавил соединенные силы поляков, литовцев, чехов и смоленских русских, когда были наголову разбиты немецкие рыцари…

Юный Василий увидел в Вильнюсе дочь Витовта — Софью. Вернувшись в Москву, он рассказывал отцу и матери о своих злоключениях и помянул имя Софьи.

Дмитрий и его бояре посмотрели на предстоящий брак как на дело государственной важности. Будет между Москвой и Литвой великая дружба. Хотя кое-кто из бояр сомневался: больно уж любит властвовать королевский двоюродный брат. Не вознамерится ли он взять Москву под свою державную руку?

В Литве предстоящий брак тоже приветствовали. А московские послы в Литве и литовские в Москве повели тайные беседы. Внезапная кончина Дмитрия прервала переговоры.

Когда Василий стал великим князем московским, то после положенного срока печали он отправил в Вильнюс торжественное посольство — трех знатных бояр-сватов. Витовт принял послов милостиво и отпустил с ними свою дочь.

«Бысть пир велик», — заметил летописец о празднествах в Москве зимой 1390 года по случаю свадьбы Василия Дмитриевича с литовской княжной Софьей Витовтовной.

В Тверской летописи так говорится: «Тое же зыми (зимы) женися князь великый Василий. У Витовта Софью поня (взял) добрую: добрый нрав име отцевь».

Однако летописцы ошибались, называя Софью «доброй».

 

2

ще до своей свадьбы отправился Василий Дмитриевич в Орду получать ярлык на великое княжение всея Руси.

Вряд ли хотелось ему ехать, но бояре посоветовали. Очень уж могучим и непобедимым казался Москве хан Белой и Золотой Орды Тохтамыш и слишком недавно обрушился на Москву ужас Тохтамышева разорения. Судили бояре: не годится с Ордой затевать вражду, лучше мирно с нею жить да посылать выход, а может, суметь договориться — платить поменее, а торговать поприбыльнее.

Василий Дмитриевич прибыл в Орду в сопровождении многочисленной свиты и роздал там несметные богатства.

Записал летописец: «И умзди князей царевых, чтоб печаловались (хлопотали) о нем царю Тахтамышу. Они же взяше многое злато и сребро и великие дары, такоже и царь Тахтамыш взя многое злато и сребро и великие дары».

В то время хан Тохтамыш был уже не столь могучим и непобедимым, как в первые годы своего властвования. Мятежи поднимались но отдельным его улусам. И хоть подавлял он эти мятежи с обычной своей жестокостью, но власть его заметно слабела. А самое тревожное для него шло от южных окраин его обширных земель.

Там, за знойными пустынями, выросло царство сильнейшее. И не напрасно хан Тохтамыш опасался своего южного соседа.

Оттого-то сосед северный — московский князь — легко получил от Тохтамыша ярлык на великое княжение, оттого-то хан легко согласился на меньшую, нежели прежде, дань и отпустил Василия Дмитриевича «с чести великой». Более того, князь московский еще купил второй ярлык — на княжение Нижегородское, хотя там сидел свой князь — брат его деда, Борис Константинович. Тайно сговорившись с нижегородскими боярами, Василий Дмитриевич послал своих бояр в Нижний Новгород; с ними поехал и посол Тохтамыша.

Бориса Константиновича и всю его семью схватили и разослали но разным городам, сам он вскоре умер.

Так московский князь мирным путем приобрел богатый Нижний Новгород, а с ним — Городец, Муром и все принадлежавшие этим городам местности. Перешли под его державную руку также земли по Оке — Мещера и удел Тарусский. Для тамошних жителей быть под сильной властью Москвы казалось покойнее.

Сыновья Бориса Константиновича впоследствии пытались вернуть отцовские уделы, они собирали вооруженные отряды и совершали разбойничьи набеги. Так, в 1410 году князь Даниил Борисович вместе с казанским царевичем Талычем набрали отряд и внезапно напали на Владимир. Они ограбили тамошний Успенский собор, схватили соборного ключаря Патрикея, пытали его, требовали указать, где спрятаны сокровища. Тот молчал и под пыткой умер. Даниил и его братья кончили свои жизни где-то на чужбине. А клад ключника Патрикея до сих пор не найден.

 

3

огучим южным соседом Тохтамыша был знаменитый завоеватель многих земель Тимур-Тамерлан, за свою хромоту прозванный Железным Хромцом. Он родился близ Самарканда, в семье мелкого приближенного тамошнего эмира, из простых воинов сумел выбиться в темники, в 1370 году объявил себя эмиром Самарканда и начал свои завоевательские походы.

За тридцать пять лет ему удалось покорить многие царства, сперва он сокрушил Хорезм, затем развеял в прах могущество шаха персидского, завоевал Грузию и Армению, в кровопролитной битве победил турок и взял в плен турецкого султана Баязета. Все земли от Индии до берегов Средиземного моря и до Каспия подчинялись ему. Называлось его царство Мавераннахр.

В свое время он помог Тохтамышу утвердиться ханом Белой, а затем и Золотой Орды. Но есть такая восточная поговорка: «Два бедняка поместятся на одной циновке, а для двух ханов и целый мир тесен». Оба они несколько лет жили между собой мирно, а с 1391 года поднялась между ними война не на жизнь, а на смерть.

Четыре года спустя в одном из ущелий на Тереке Тохтамыш потерпел от Тимура сокрушительное поражение и бежал в Литву. Долго скитался он по разным странам, пока в 1406 году не был предательски убит на далеких берегах Тобола.

Радовались на Руси сокрушению хана Тохтамыша, надеялись, что теперь избавились от всяких ордынских «пакостей», можно будет не посылать дань в Орду!..

Долог путь от Самарканда — столицы Тимура — до Москвы. На добрых конях лишь за четыре месяца добирались. Судили на Руси: не двинет Тимур, а по летописям — Тимур-Аксак — свои страшные тумены на русские земли.

А Железный Хромец уже давно замыслил покорить все царства до того самого Последнего моря, о котором когда-то грезили Чингисхан и Бату-хан. Победив Тохтамыша, в том же 1395 году Тимур пошел на север.

Наверное, со времен Бату-хана не было на Руси столь грозных дней ожидания беды, казавшейся неминучей. Как и при вторжении Мамая, охватила страну страшная тревога. Знали на Руси, сколько царств покорил ненасытный Железный Хромец, скольких людей погубил.

И опять, как перед Куликовской битвой, всколыхнулась вся земля Русская.

В тревожные и зловещие дни ожидания нашествия вражеских полчищ снова собирались с оружием в руках русские люди со всех уделов под стяг Москвы. Велико было всенародное воодушевление. Воины шли исполненные твердого намерения либо победить, либо лечь костьми за родную землю.

На Руси сознавали: силы неравны. «Граду же Москве пребываше в смущении». Слухи распространялись, что готовит Тимур русским людям страшную участь — «гонити, томити и мучити… и мечи сещи».

В Москве начали готовиться к обороне. А сам Василий Дмитриевич с братом Юрием и двоюродным дядей Владимиром Андреевичем серпуховским, с лучшими своими воеводами, во главе многочисленной рати московской и полков союзных князей решился, как некогда его отец, выступить из Москвы навстречу врагам. На берегу Оки, возле города Коломны, рать остановилась, а вперед были высланы гонцы-лазутчики.

Икона Владимирской Богоматери. В книге подробно рассказывается вся история этой величайшей святыни народа русского, созданной неизвестным, но по-истине гениальным византийским иконописцем XII века.

Митрополит Киприан повелел доставить к войску из Владимира икону Владимирской Богоматери. Она считалась чудотворной и могла помочь одержать победу.

Прискакал первый гонец с юга. Он привез страшную весть: полчища Тимура вторглись в пределы русские. Значит, великая битва, подобная Куликовской, неминуема. И крепче сжимали воины рукояти сабель, проверяли броню, в который раз пересчитывали стрелы…

Второй гонец прискакал — взят и сожжен город Елец, елецкий князь полонен, взяты в плен или убиты многие ельчане.

Третий гонец прискакал — пятнадцать дней стоят супостаты на месте, не идут дальше, а почто встали — неведомо.

15 августа в Коломну прискакал четвертый гонец со словами — страшный Железный Хромец отступил, его полчища спешно двигаются обратно на юг.

Какие же причины вынудили Тимура спешно покинуть русские пределы? Он получил весть, что в его столице Самарканде поднялось народное восстание. И поскакали верные и свирепые его всадники через степи и пустыни, меняя по пути коней, останавливаясь лишь для кратковременных ночлегов. Повелением Железного Хромца они жаждали залить кровью берега быстроструйного Зеравшана.

Тимур — Железный Хромец с тех пор не собирался нападать на слишком далекую от его царства Русь. А в Золотой Орде он поставил во всем ему покорного хана-чингизида, жившего, как и прежние ханы, в Сарай-Берке. Там по отдельным улусам постоянно поднимались мятежи, сменялись ханы один за другим. От той «замятни» слабела Орда. В Москве тому рады были, дань решили посылать меньшую. При очередной смене хана Василий Дмитриевич в Орду, как издревле полагалось, за ярлыком не ездил.

А митрополит Киприан не вернул икону Богоматери во Владимир, а повелел поставить ее в Успенском соборе Московского Кремля. Поднялся среди владимирцев ропот, и тогда Киприан, чтобы их успокоить, велел им передать:

«Не горюйте, есть у меня мастер великого умения, золотые руки, он спишет с нее другую икону — не отличите».

 

4

елых двенадцать лет после нашествия Тимура Орда не беспокоила Русь.

Но годы эти продолжали оставаться годами тревоги.

Когда в начале своего княжения Василий Дмитриевич вступил в брак с дочерью великого князя литовского Витовта Софьей, надеялись в Литве и на Руси, что будут тесть с зятем жить в мире, друг к другу в гости ездить, подарками друг друга одаривать.

Однако вместо прочного мира вскоре поднялась вражда между обоими государствами. Войска тестя и войска зятя не один раз встречались, вставали друг против друга, бряцали оружием, жгли порубежные селения. Но до битвы ни разу дело не доходило, завязывались переговоры, и обе рати расходились в разные стороны. А мелкие стычки между литовцами и русскими продолжали вспыхивать постоянно…

Через все правление Василия Дмитриевича тянется то вражда, то перемирие между Господином Великим Новгородом и Москвой.

Герб города Новгорода.

В это время началось усиленное заселение заволоцких (за волоками) земель по Северной Двине, по ее притокам и по Онеге. Новгородцы шли с юго-запада на северо-восток, москвичи — с юга на север. И опять, как и в прежние годы, когда селились рядом, то либо мирно делили угодья, либо меж ними возникали споры, переходившие в открытую борьбу. И Москва, и Новгород посылали отряды ратников, вспыхивали стычки. С обеих сторон лилась кровь, переселенцы прятались в леса. Новгород не хотел уступать Москве обильное пушным зверьем глухое Заволочье. Обе стороны в равной мере тяготились этой нескончаемой враждой. Торговать-то и тем, и другим купцам было бы куда прибыльнее, нежели воинам сражаться. А мира между Новгородом и Москвой все не было и не предвиделось.

Бояре новгородские с каждым годом все богатели, все больше доставалось им земель, а земли те были населены крестьянами, попадали крестьяне под ярмо боярское. Каждый боярский род занимал в Новгороде под усадьбу, под жилье, под разные службы обширный надел; жили дед с бабкой, их сыновья с внуками, со многими холопами на одном обширном дворе, с садом и огородом.

В 1418 году произошло открытое восстание простых людей новгородских против бояр. Одного боярина сбросили с моста в Волхов, и он едва спасся. «Сташа чернь с одной стороны (Волхова), а с другую — бояре».

Большой урон терпел Новгород от многих смут. А Москве те смуты были только на руку.

Тверское и рязанское княжества оставались самостоятельными, но были столь слабы, что не решались враждовать с Москвой…

Тем временем в Москве возводились новые боярские терема, на посадах строились новые деревянные храмы, а в Кремле было возведено еще два белокаменных собора — Благовещенский и Рождественский. Теперь, вместе с прежними, их стало шесть.

Мысленно можно себе представить, какой была тогда Москва. Нет, не так уж она разрослась, была много меньше, чем двести лет спустя. Широкая Москва-река текла, извиваясь. Селились теперь не только в Кремле и в Великом посаде, но и вдоль главных дорог, и в Занеглименье, и в Заяузье; перекинулось жилье и на правый берег Москвы-реки. За зелеными лугами, по холмам, на посадах, вдоль узких извилистых улиц, окруженные пышными садами, стояли узорчатые терема боярские, деревянные храмы поднимали свои покрытые осиновыми лемешками главки; издали казались те главки серебряными, словно рыбья чешуя. По слободам Кузнечной, Гончарной, Кожевенной и прочим теснились избы ремесленников, по оврагам и окраинам ютились лачуги и землянки бедного люда.

А на самом высоком холме, при впадении речки Неглинной в Москву-реку, высился прекрасный белокаменный Кремль. Белые стены и белые башни сверкали на солнце. «Замышлением» великого князя Василия Дмитриевича в 1404 году поставлены были в Москве мастером Лазарем Сербиным — выходцем из Сербии — на княжеском кремлевском дворе первые на Руси часы. «На всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и разсчитывая часы нощные и дневные. Не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно, некако створено есть человеческой хитростью, преизмечтано и преухищрено».

Приближаясь к московским заставам, приезжие люди начинали любоваться Кремлем. А москвичи любили свой город крепко и гордились его славой, что растекалась по всей Руси и по многим иноземным царствам…

Из пяти кремлевских ворот по городским улицам расходились дороги в разные стороны. На запад шла дорога на Можайск, Вязьму, Смоленск, и далее в Литву, и еще далее. На северо-запад шла дорога на Тверь и на Новгород. Построились вдоль нее дома, и та улица стала называться Тверской. На север шла дорога на Дмитров, новая улица стала называться Дмитровкой; шла дорога на восток — на Владимир и на Нижний Новгород, от нее ответвлялась дорога на юго-восток, на Рязань и далее, в степи, до самой Орды; еще шла дорога через Москву бродом, называемым Крымским, на юг в Серпухов, снова бродом через Оку и далее, сквозь Дикое поле в Крым.

И еще дорога была по Москве-реке и по ее притокам. Снизу, с Оки, через город Коломну, и сверху по течению, из городов Звенигорода, Можайска, Рузы и Вереи, со многих сел москворецких приплывали в Москву на челноках, на ладьях, на стругах.

И был волок с речки Яузы в верховья реки Клязьмы, там, где ныне стоит город Мытищи, а тогда было древнее село с тем же названием. Мыт — значит «подорожная пошлина».

И ехали или плыли из стольного града Москвы по тем дорогам купцы со своими товарами, с изделиями рук ремесленников, отправлялись по тем дорогам бояре в свои вотчины, и шли пешком богомольцы, а кое-когда пробирались по ночам беглые боярские или купецкие холопы.

И по тем же дорогам в Москву доставляли из боярских усадеб крестьянский оброк, с ближних и дальних деревень гнали скот, везли жито и овощи. Зерно — рожь и ячмень — размалывалось на многих водяных мельницах, стоявших на Неглинной и на Яузе. Принадлежали те мельницы отдельным богатым людям. Даже великокняжеский дядя Владимир Андреевич владел такой мельницей. Бедняки мололи зерно на домашних жерновах.

Купцы из разных городов русских, купцы ордынские, литовские, из других земель доставляли товары на московский торг.

Сколько требовалось разного добра, чтобы прокормить, одеть, обуть, обстроить матушку-Москву! И сколько «людишек» — крестьян, ремесленников — кормило, одевало, обувало, обстраивало белокаменную столицу!

 

5

 концу XIV века по всей Руси, и прежде всего в Новгороде, но Пскове, в Москве и на земле Московской, различные ремесла поднялись, достигли расцвета небывалого. Только кузнечных насчитывалось до двадцати видов.

С каждым годом требовалось на Руси все больше железа, а добывали его, как и прежде, из болотной руды и варили в малых домницах.

Водяные мельницы ставились и в Москве, и в других городах по малым рекам. Для таких мельниц требовались различные железные части.

Множилась торговля по рекам, надо было строить суда больших размеров, значит, для якорей и цепей опять же требовалось много железа. Для кровель на домах знатных людей и на церквах вместо свинцовых и оловянных пластин стали употреблять листовое железо.

И в Москве, и в Новгороде, меньше в других княжествах росло число ратников. Их надо было вооружать. Выходит, опять требовалось много железа. Ковали мечи, копья, сабли, стрелы, щиты, шестоперы, топоры, стремена, конские удила. Побеждали русские воины ордынцев, литовцев, немецких рыцарей и других врагов. И помогало в том русичам лучшее, чем у ордынцев, оружие.

Как и прежде, ковались и многочисленные хозяйственные предметы. Особо искусные кузнецы стали выделывать еще более хитроумные и затейливые замки и капканы. Подобные изделия вывозили в Орду, в Чехию, в Болгарию, в Сербию.

Требовалось много железа для совершенно нового на Руси ремесла — солеварения. А без поваренной соли не мог обходиться ни богач, ни бедняк. Соли требовалось много — и для засолки про запас мяса и рыбы, и для соления капусты, огурцов и грибов, и, разумеется, в пищу.

Раньше соль добывалась из шахт в Галицком княжестве и из морской воды. Теперь, когда на путях к морям и за Карпаты встало преградой Литовское государство, начали бурить глубокие скважины в новгородских, вологодских и костромских землях.

Чтобы добыть соляной раствор, ставили вышку-«соху» на трех ногах, сперва до грунтовых вод копали колодец, далее с помощью блока и ворота на канатах опускали «матицы» — проверченные в толстых полых бревнах обсадных трубы, насаженные одна на другую. Внутрь обсадных труб вставляли железные штанги с наконечниками-коронками. До соляного раствора в мягком грунте доходили за три месяца, в каменистом до трех лет. Рассол выкачивали узкой и длинной бадьей. Соль выпаривали в огромных сковородах-цренах.

Какими надо было быть хитроумными умельцами, сколько труда приходилось тратить, чтобы добывать поваренную соль! А случалось — бурят-бурят, сил и денег затратят много, а соли «не дасть бог», перевози оборудование на другое место, снова начинай добычу…

Ремесленники жили по городам, меньше по селам. Особенно много было ремесленников в Новгороде, во Пскове, в Москве. Во время войны они вооружались и шли в ратный поход защищать родной город, родную землю. Именно они прежде всего защищали Москву от полчищ хана Тохтамыша.

Отдельные ремесленники удачно вели дела и богатели. Так, летопись сообщает, что строитель Кирилл на свои средства поставил во Пскове церковь. До нас дошли закладные грамоты различных обедневших князей и бояр под залог своих деревень и разного имущества бравших взаймы у ремесленников и купцов.

Герб города Пскова.

У таких богачей были собственные мастерские с подмастерьями, с учениками. Как жилось ученикам, в том числе малолетним, видно из следующей грамоты о московском скорняке Якушке и его ученике — мальчике Мишке Евфимьеве. Убежавший от своего мастера Мишка показал на следствии:

«Не хотя у него — Якушки — жить для того, что он, Якушка, и жена его беспрестанно его — Мишку — били и увечили, и против записи одежи и обуви на него не клали… А как де он у него жил, и он — Якушка — мастерству его — Мишку — никакому не учил, только его заставливал у себя работать… И жить у него он и ныне не хочет, для того, что бил его напрасно смертным боем».

Грамота эта относится к XVII веку. Но, конечно, такие жестокие хозяева, как Якушка, были и на двести лет раньше.

На землях новгородских и псковских и других, а больше всего на тех, какие тяготели к Москве, — при боярских вотчинах и по монастырям тоже были ремесленники. Они изготавливали для нужд вотчин и для нужд монастырских, а также на продажу в пользу своих господ самые различные изделия. Таким ремесленникам-холопам — а среди них были и малолетние — жилось очень тяжко. В особых помещениях, под присмотром надсмотрщиков, или у себя дома они трудились с утра до вечера; женщины пряли, ткали, вышивали по своим деревням. Самая тяжкая доля доставалась женщинам-холопкам. Десятилетней девочкой она садилась за веретено и за прялку, в двенадцать — за ткацкий стан, в пятнадцать — выходила замуж и, всю жизнь занимаясь изнуряющим однообразным трудом, не знала никаких радостей…

В Новгороде и во Пскове, когда вспыхивала борьба за власть между отдельными боярскими родами, ремесленники поневоле втягивались в эту борьбу, оказывались по разным, враждующим между собой сторонам.

Летописец неоднократно отмечал эту вражду одних ремесленников против других ремесленников. Он писал:

«И ремественицы, и работнии людие… и забывшеся друг на друга враждуют, и ненавидят, и грызут, и кусают…» И восставали против «брюхатых сребролюбцев» — бояр и купцов — прежде всего ремесленники. Тяжким бременем лежала на них выплата дани Орде — черный бор.

Ремесленникам, чтобы спокойно и успешно изо дня в день трудиться, нужен был мир и покой. Это могла им дать сильная власть. Чья власть? Только московская!

Оттого-то среди ремесленников Новгорода и Пскова, а также Торжка, Костромы, Нижнего Новгорода было много сторонников Москвы, оттого-то некоторые из них покидали родные обжитые места и переселялись в Москву. Число ее жителей с каждым годом росло.

 

6

Ордынские смуты затихли, когда всю власть взял в свои руки темник Едигей. Он не был потомком Чингисхана и, как некогда Мамай, самолично ставил покорных его воле ханов-чингизидов.

Сказал про него летописец: «И беша Едигуй преболе всех иных князей ордыньских, лукавый и злохитрый, крепок и храбр зело, иже все царство держаща един и по своей воле царя поставляюща, его же хотяща».

Приумножение Москвы не могло не тревожить Орду. Едигей желал восстановить прежние, унизительные для Руси порядки. Да еще он злобился на великого князя Василия Дмитриевича, который при очередных сменах ханов и не думал ездить за новыми ярлыками в Орду и братьев своих не посылал, а дань — когда платил, когда задерживал. Если ордынские купцы приезжали в Москву, то на торгу и на улицах их, случалось, оскорбляли, насмешничали над ними. Понимали в Орде, что растаял на Руси прежний страх перед ханами.

Потир — серебряный, с украшением церковный сосуд, в который наливалось вино; с ним священник выходил из алтаря и причащал верующих. Новгород, XIV век.

  Нашествие Едигея на Русь — 1408 год. Лицевой летописный свод XVI века. Осаду какого именно города изобразил художник — неизвестно.

Едигей в пространном послании высказал Василию Дмитриевичу многие обиды: «Вы царевых послов на смех поднимаете, а торговцев такоже на смех поднимаете, да велика им истома чинится от тебе, и то не добро…»

В ответной грамоте Василий Дмитриевич отрицал обвинения. Ответ показался Едигею высокомерным и дерзким, и он решил Москву наказать.

В 1408 году собралась большая рать, и Едигей распустил слух, что идет войной на Литву, а сам, как некогда хан Тохтамыш, повернул на север и спешно пошел на Москву, собираясь напасть на нее внезапно.

В Москве слишком поздно узнали о приближении врагов. Василий Дмитриевич отправился собирать войско на Волгу к Ярославлю и Костроме. А в Москве остался старшим воеводой его двоюродный дядя Владимир Андреевич серпуховской. С небольшой ратью он заперся в Кремле, а все московские посады, чтобы не было врагам укрытия, приказал сжечь.

Со скорбью говорил летописец о московском пожаре перед нашествием Едигея:

«Жалостно же бе зрети, иже многолетными времены чюдныя церкви съзидани бяхуть и высокими стоянми величества града украшаху, в един час в пламы всходяща, также величество и красота граду и чюдныя храмы огнем скончавающеся».

Едигей убедился, что белокаменные стены неприступны. Его тумены обложили их со всех сторон и собрались взять Кремль измором. Отдельные отряды посылались по соседним городам и весям, грабили и жгли их. Так были сожжены Переславль-Залесский, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верея.

Целый месяц ордынцы осаждали Кремль. Едигей потребовал у Твери помощи, но тверской князь Иван Михайлович совсем не хотел ссориться с Москвой и потому медлил посылать полки Едигею, да еще ссылался на свою болезнь.

Между тем в Орде поднялось восстание; узнав о том, хитрый Едигей предложил осажденным откупиться. Те, не ведая, что Едигею пришлось туго, с готовностью отдали ему три тысячи рублей. Он снял осаду и спешно отступил к Сараю-Берке.

Только три года спустя Василий Дмитриевич поехал в Орду получать ярлык. Эта его поездка была обставлена с пышностью еще большей, нежели прежние поездки великих князей московских.

Москва желала показать Орде, что отправился великий князь не на поклон к хану, не покорным его служителем, как ездили, бывало, русские князья, начиная с Ярослава Всеволодовича и его сына Александра Невского. А поехал могущественный государь земли Московской договариваться о беспрепятственной и выгодной обеим сторонам торговле без тяжелых пошлин, договариваться о разрешении возможных споров мирными путями. И все же обязался Василий Дмитриевич дань продолжать платить, хоть и меньшую.

В Орде поняли, каков сын Дмитрия Донского, какая сила выросла в лесных землях за донскими и за волжскими степями. Нет, чем ссориться, лучше с этой соседней силой жить мирно.

А Василий Дмитриевич пообещал и дань посылать, и купцов татарских охранять, и брать с них малую пошлину.

Татарские вельможи подарки от него приняли. Получив ярлык из рук очередного хана, Василий Дмитриевич отправился в обратный Путь.

Долго он княжил. За годы его княжения поднялось могущество Руси, умножился стольный град Москва.

Были тогда и темные, беспокойные страницы истории, такие, как угроза нашествия Тимура, как «нелюбие» между Москвой и Новгородом, как распри с Литвой, как, наконец, внезапное нашествие Едигея…

И было много светлого в те годы…