Вместительная столовая московского мамонтовского особняка на Садовой-Спасской, отделанная дубом. На стенах картины многих художников — друзей Саввы Ивановича. Роскошная мебель, роскошный, весь в цветной майолике, камин.
Ватага нарядных мальчиков и девочек. Мальчики в матросках или бархатных курточках, девочки в белых платьях с атласными лентами, с распущенными волосами. Тут две дочери Мамонтова — Верушка и Шуренька — и их многочисленные двоюродные и троюродные братья и сестры.
Они поют хором под аккомпанемент рояля. Дирижирует тот, кого вся эта шумная детвора называет «дядя Савва». Он по-молодому неугомонный; его живые черные глаза всматриваются в одного, в другого; он поминутно останавливает хор, взмахивает руками… Наконец кое-как пропели кантату до конца и даже ни разу не сфальшивили.
— Теперь можете в жмурки играть. — «Дядя Савва» встает из-за рояля и поднимается на второй этаж.
Там костюмерная. Жена «дяди Саввы» Елизавета Григорьевна и несколько дам — матери юных актеров — вместе с портнихами шьют костюмы. В соседней комнате мальчики Мамонтовы и их приятели под руководством гувернера-немца без особого энтузиазма клеят картонные латы и щиты, строгают деревянные мечи и копья. Среди них сутулый подросток Тоша Серов — будущий художник Валентин Александрович Серов.
Дамы пожаловались Савве Ивановичу: сейчас приходил Василий Дмитриевич и раскритиковал платье для дочери фараона.
— Ничего не поделаешь, — утешает их главный инициатор всей этой кутерьмы. — Слушайтесь Василия Дмитриевича беспрекословно: он ваш законодатель.
Савва Иванович спустился вниз и прошел в свой кабинет. Там, засучив рукава, в рабочей куртке, весь измазанный красками, стоял Василий Дмитриевич и длинной кистью писал декорации.
Савва Иванович встал сзади и долго, прищурясь, смотрел.
Все знойные краски Египта бросил художник на огромное полотно, изображавшее пейзаж пустыни. Предполагалось, что декорация будет видна между колоннами дворца фараона; сами пестро раскрашенные колонны пока валялись на полу.
Василий Дмитриевич оглянулся.
— Ну как? — спросил он.
— Прекрасно! Твои декорации так же талантливы, как твои картины, — ответил Савва Иванович.
Он как-то притих и в раздумье остался стоять, любуясь бездонной синевой неба, темными остриями кипарисов, ярко-желтым песчаным берегом Нила.
А тем временем в просторном вестибюле шел такой разговор:
— Уж вы сделайте милость, господин дворецкий, доложите барину, ведь с утра жду, — молил толстый курьер в форменной тужурке, тыча зажатой между пальцами золотой монетой.
А похожий на важного чиновника с бакенбардами мамонтовский слуга в ливрее со вздохом косился на монету и, откидывая назад руки, говорил:
— Да ведь сказал — некогда барину, некогда! Неужто не можешь понять?
— Наказали, чтоб немедля подписал и скорее назад, — стонал курьер.
Председателю правления товарищества Ярославской железной дороги, богачу и покровителю искусств Савве Ивановичу Мамонтову было действительно некогда. Вчера на какой-то час примчался на рысаке в правление, подписал несколько бумаг, обругал одних служащих бездельниками, покровительственно кивнул головой другим и вновь умчался.
А сегодня и вовсе никуда не поехал. Уже день спектакля назначен, но еще ничего не готово — ни костюмы, ни бутафория, и дети — участники спектакля — своих ролей совсем не знают. Один Василий Дмитриевич не подведет и, конечно, закончит в срок свои декорации.
Савва Иванович долго смотрел, как тщательно, сверяясь с эскизом, художник наносит краски, потом на цыпочках вышел ловить юных актеров на следующую репетицию.
* * *
Васнецов, Поленов и другие художники нередко писали декорации для тех любительских взрослых и детских спектаклей, которые ставились на домашней сцене Мамонтова. Сознавая, что добрый друг Савва отвлекает его и от любимых пейзажей, и от все еще такой далекой большой картины, Василий Дмитриевич утешал себя: надо, чтобы и в декорациях люди видели серьезное и вдохновенное искусство, стоящее нисколько не ниже станковой живописи.
Из всех московских художников именно он был самым деятельным и страстным сторонником тех новых начинаний, которые проводил Савва Иванович в своих театральных постановках.
Любительские спектакли Мамонтова, взрослые и детские, оперные и драматические, переросли позднее в большое и серьезное дело. Мамонтов основал настоящий театр — «Частную оперу». Василий Дмитриевич являлся там первым помощником Саввы Ивановича и все больше увлекался работой и для «Частной оперы», и для домашних спектаклей Мамонтова.
Оба они сознавали примитивность оформления спектаклей в императорских театрах Москвы и Петербурга и задались целью показать публике впечатляющие, красивые, исторически достоверные и романтически приподнятые постановки, обратив особое внимание на декорации, бутафорию и костюмы.
Это была их огромная и до сих пор еще не оцененная заслуга в области театрального искусства.
Когда-то в Риме Василий Дмитриевич писал декорации для мамонтовского спектакля «Женитьба» Гоголя. Одновременно он делал эскизы некоторых костюмов, но с тех пор отказывался оформлять спектакли реалистические.
А позднее, в Москве и в Абрамцеве, красочные, яркие, сказочные постановки с волшебными дворцами — средневековье и Древняя Греция — привлекли обоих ценителей искусства. И Савва Иванович, и Василий Дмитриевич сознательно стремились увести зрителя в царство сказок, в волшебную романтику и фантазию. Они мечтали, что красота и блеск их театральных постановок зажгут в сердцах зрителей, особенно молодежи, любовь к прекрасному.
В первые годы существования «Частной оперы» самые блистательные декорации были созданы Василием Дмитриевичем.
«Надо быть волшебником, чтобы перенести нас в эти сказочные дворцы и сады», — когда-то сказал о них Васнецов.
* * *
Друзья художники звали Савву Ивановича «Савва Великолепный» — именем правителя Флоренции Лоренцо Медичи, щедрого покровителя искусств. «Завидно талантливым» называл его Горький. Своим энтузиазмом, своей поистине неуемной страстью к театру, музыке, живописи Мамонтов воодушевлял других, поднимал их на художественный подвиг.
Заслуги Мамонтова перед русским искусством поистине велики. В своей «Частной опере» он ставил произведения преимущественно русских композиторов — Глинки, Серова, Даргомыжского, Бородина, Мусоргского, — давал выход национальным силам.
Музыка Римского-Корсакова в те годы не признавалась. Императорские театры не хотели ставить его опер. Именно Савва Иванович создал композитору славу, поставив на своей сцене «Садко», «Снегурочку», «Царскую невесту».
В опере Мамонтова впервые выступил молодой, никому тогда не известный певец Федор Иванович Шаляпин. Мамонтов фактически открыл Шаляпина, обессмертившего себя в его «Частной опере» исполнением партии Бориса Годунова, Мельника, Мефистофеля.
Савва Иванович купил то самое подмосковное Абрамцево, где когда-то у гостеприимного Сергея Тимофеевича Аксакова Гоголь читал «Мертвые души», где бывали писатели и поэты — Хомяков, Тургенев и другие, где жили Аксаковы Иван и Константин.
Савва Иванович вдохнул новую жизнь в старинный барский дом; огласились веселыми детскими криками живописные берега речки Вори, старый, запущенный парк обновился. Вновь оживленно стало в Абрамцеве — приезжали друзья хозяина, говорили до рассвета об искусстве, спорили, мечтали о новом театре, слушали талантливых певцов и музыкантов, нередко затевали спектакли.
Савве Ивановичу удалось привлечь к себе лучших московских художников: Репин с семьей жил на даче по соседству, а Васнецов, юноша Серов и другие художники подолгу гостили в мамонтовском доме.
В Абрамцеве Репин сделал первые эскизы к картине «Иван Грозный убивает своего сына», «Запорожцы», писал «Крестный ход» и «Новобранцев». Савва Иванович построил для Васнецова специальную мастерскую, и там художник создавал свои картины: «Богатыри», «Аленушка», «Иван Царевич на сером волке». В Абрамцеве Серов написал «Девочку с персиками» — портрет Верушки Мамонтовой.
Одним из любимых гостей Саввы Ивановича был его большой друг, деятельный участник большинства абрамцевских начинаний — художник, декоратор, актер, певец и просто жизнелюбивый непоседа Василий Дмитриевич Поленов.
Урывая свободные минуты, Поленов торопился писать свои любимые пейзажи. А свободных минут получалось что-то маловато — слишком деятельным был он человеком, но далеко не всегда в ту пору его деятельность была связана с живописью.
Елизавета Григорьевна Мамонтова вместе с сестрой Поленова Лилей увлеклись организацией в Абрамцеве кустарной мебельной мастерской с резьбой по дереву, и Василий Дмитриевич ездил с ними обеими по окрестным деревням, собирал старинные, с узорами, предметы народного быта.
Как всегда, дружил он с детьми. На реке Воре вместе с мальчиками Мамонтовыми и их сверстниками надумалось ему соорудить речную пристань. Он устраивал лодочные гонки, учил ребят плавать и ходить под парусами. Спуск к реке оказался крутым, и Василий Дмитриевич недолго думая взял топор и лопату и сам сделал ступеньки.
По проекту Васнецова в Абрамцеве начали строить церковь, и мастер на все руки Василий Дмитриевич помогал расписывать стены, сам резцом и молотком высекал на камне узоры.
А однажды Савва Иванович решил поставить в Абрамцеве спектакль — драматическую поэму в переводе В. А. Жуковского «Камоэнс». Декорации к спектаклю вызвался писать Василий Дмитриевич. Архитектура средневековья полюбилась ему еще со времен его картин «Право господина» и «Арест гугенотки». Он искренне наслаждался, выписывая на полотнах с исторической точностью сводчатые залы, зубчатые стены и башни.
Насчет этого спектакля у Саввы Ивановича и Елизаветы Григорьевны были свои особые планы.
Еще полтора года назад Елизавета Григорьевна получила письмо-признание от своей двоюродной сестры Наташи Якунчиковой; в нем были такие строки:
«Он для меня самый близкий сердцу человек… его образ неразлучен со мной, во всех моих думах, во всех моих действиях…»
Эти слова писала та самая девушка, которая в день отъезда Поленова в Египет занесла в свой дневник сокровенное признание.
Не стоило большого труда уговорить Василия Дмитриевича взять на себя главную роль несчастного поэта Камоэнса, затравленного фанатиками-монахами. А юношу Васко Квеведо, мечтавшего стать поэтом и влюбленного в творения Камоэнса, играла двадцатичетырехлетняя Наташа — автор дневника и письма-признания.
Немолодой уже Василий Дмитриевич тоже полюбил девушку. Там же в Абрамцеве в сентябре 1882 года была пышно и весело отпразднована их свадьба.
А заниматься своей большой и серьезной картиной Василий Дмитриевич все еще не думал. Слишком много событий и впечатлений заслонило его давнишний замысел.