1863 год. Просторная аудитория Академии художеств, отделение исторической живописи. Ряды скамей поднимаются амфитеатром. На скамьях сидят студенты и рисуют стоящую внизу гипсовую статую очередного греческого бога. Профессор ходит по рядам, иногда заглядывает в рисунок, вполголоса дает объяснения, поправляет. Тишина, шуршание бумаги, редкое покашливание.

Студент первого курса Василий Поленов был высокого роста и обладал зычным голосом. Служители, пренебрежительно относившиеся к разночинной братии, подобострастно кланялись ему: как же — и собой видный, и сын статского советника; они всегда готовы были предоставить ему одно из лучших мест.

Но эти лучшие места были на большом расстоянии от модели, и Вася не ленился притаскивать ежедневно со двора полено и усаживаться на него в самом низу: так отчетливее представлялись ему контуры и тени натуры.

А в отсутствие профессора Вася забавлял товарищей потешными рассказами. Его громкий смех перекрывал остальные голоса.

Со стороны казалось — какой беззаботный студент! А на самом деле в эти годы молодой Поленов очень напряженно трудился.

Отец дал согласие на Академию художеств, но при условии, что сын одновременно поступит и на юридический факультет Петербургского университета.

Вася выполнил волю отца, но вынужден был иной раз пропускать интересные университетские лекции. Из двух храмов — Науки и Искусства — он предпочитал академию и друзей искал среди будущих художников.

Свободного времени у него оставалось маловато, редко выгадывал он по вечерам час-другой, чтобы рисовать; иногда шел на концерт или в оперу. Музыка всегда была его отдыхом и величайшим наслаждением.

Вместе с Васей в академию поступил его троюродный брат, такой же восторженный юноша Рафаша Левицкий. А из других студентов ему больше всего приглянулся маленький, юркий, с рыжей бородкой клинышком южанин из Чугуева Илья Репин.

Разные были студенты — ленивые и прилежные, веселые и замкнутые; одни рисовали лучше, другие хуже, но Репин по праву считался самым одаренным.

Иной раз не давался Васе какой-нибудь контур гипсовой руки, по двадцать раз он стирал и вновь проводил. А Илья в это же время уже кончал свой рисунок.

Вася радовался успехам друга и все больше и больше сближался с ним.

Порой молодого Поленова смущали горячие, чересчур смелые речи Ильи и других студентов-разночинцев. Иные юноши утверждали, например, что правительство обмануло крестьян, освободив их без земли и оставив в нищете и невежестве; случалось, договаривались до того, что правительство надо совсем убрать: не раз ими произносилось слово «революция».

Вася попытался вызвать своего бывшего учителя Ивана Петровича Хрущова на разговор по душам: где же правда — что тот думает о судьбах России? Теперь они постоянно виделись друг с другом, потому что Иван Петрович еще три года назад породнился с Поленовыми: он был женат на Васиной сестре Вере.

Но Иван Петрович стал совсем иным, отрезал черные кудри, располнел и давно уже не читал вслух вольнолюбивых пушкинских стихов.

Отец был доволен зятем и говорил про него, что при столь выдающихся способностях его ждет со временем блестящая карьера.

На пытливые вопросы Васи Иван Петрович теперь сухо отвечал, что нечего слушать речи крамольников. А царское правительство надо прежде всего уважать и поддерживать, ибо оно проводит реформы постепенно и с сугубой осторожностью.

Такие ответы не удовлетворяли Васю, но и зажигательные слова студентов пугали его своей резкостью. Оставаясь прежним восторженным и восприимчивым юношей, он с тревогой спрашивал самого себя: где же искать правду?

* * *

С течением времени миновали первые восторги и радости учения. Вася убедился, что иные профессора академии преподают сухо, а иногда просто бездарно.

Например, Басин только и делает, что ходит по рядам, тяжело дыша, никаких указаний студентам не дает и лишь мычит про себя что-то непонятное. А юркий Шамшин, наоборот, подбежит, взглянет на рисунок, сложит руки и начнет ахать:

— Следочки! Следочки! Почему не видно следочков?

Это означало — тщательно выводить на рисунке детали, которые Шамшин называл следочками.

Впрочем, можно было и не посещать лекций подобных профессоров. И это являлось большим преимуществом академии.

Пользуясь своей свободой, три однокурсника — Поленов, Репин и Левицкий — решили учиться самостоятельно, друг у друга. Чужие недостатки всегда виднее. Каждый из них поправлял ошибки своих товарищей и сам советовался с ними. Когда же все трое перешли на последний курс, вернулся из-за границы Павел Петрович Чистяков, прежний Васин учитель рисования. В это время Поленов и его друзья готовились к участию в конкурсе на Большую золотую медаль. Академия предложила им сюжет из библии — «Воскрешение дочери Иаира». Чистяков, недавно назначенный преподавателем в академию, нередко заходил к трем студентам и потихоньку от профессоров поправлял их полотна, указывал на недостатки. Поленов и Левицкий договорились между собой и пригласили Павла Петровича давать им частные уроки на дому.

Многие студенты удивлялись — к чему такое излишнее усердие? Но Вася отлично помнил, сколько в свое время дал ему, еще мальчику, Павел Петрович.

Чистяков приходил к юношам раз в неделю: вдумчиво и любовно поправлял их рисунки, давал советы и новые задания. При этом, по своей всегдашней привычке, он пересыпал речь такими замысловатыми выражениями, что порой ставил в тупик молодых художников. И все же каждый его урок был для них своего рода откровением.

Много дельных советов получал Вася и от другого художника, с которым он познакомился в 1864 году, — от Ивана Николаевича Крамского.

За год до этого Крамской возглавил знаменитый «бунт четырнадцати».

Профессора тогдашней академии на первое место ставили греческую мифологию, евангелие, библию. Увлеченные тем, что называется «классикой», они требовали, чтобы студенты первых курсов писали одни и те же модели — бесконечные гипсовые торсы, головы, фигуры. Разумеется, это было нужно, чтобы повысить мастерство рисовальщика, но в конце концов статуи или в лучшем случае обнаженные натурщики просто надоедали.

Жизнь вокруг — на улицах, на рынках, в высших учебных заведениях — била ключом. Вся российская действительность, ее несправедливость, нищета и бесправие народа так явственно проступали, что многим студентам во весь голос хотелось заговорить об этой действительности, хотелось для своих картин брать сюжеты из окружающей их реальной, полной зла и противоречий жизни, а это им решительно возбранялось. В 1863 году для выпускников, участников конкурса, был дан сюжет картины из древнегерманской мифологии «Пир в Валгалле».

Тогда-то четырнадцать студентов во главе с Крамским демонстративно вышли из академии…

Высокий, худощавый, с длинными волосами, обрамлявшими крутой лоб, с проникновенным взором умных, глубоко сидящих серых глаз, Крамской производил на всех особенное впечатление. Когда он говорил, убедительно и твердо, все замолкали.

Во время «бунта» Поленов был с родителями в Петрозаводске. Вернувшись в Петербург, он застал всю академию под впечатлением мужественного поступка четырнадцати смельчаков. К этому времени Крамской и его товарищи организовали Артель, брали заказы на портреты и картины, а заработанные деньги делили между собой.

Поленов попросил Репина познакомить его с Крамским.

Горячо сочувствуя Ивану Николаевичу и его товарищам, он несколько раз заходил к ним на квартиру и с восторгом слушал их беседы. Крамской усиленно звал его бывать почаще, но занятия в академии и в университете не позволяли ему так часто посещать Артель, как того хотелось.

Он мечтал сблизиться с самим Крамским, которого ценил и как талантливого художника, и как благородного, мудрого старшего товарища-учителя. В конце концов он пошел на хитрость.

Младшая сестра, Лиля, подавала большие надежды стать художницей, ей нужен был хороший учитель рисования, и Вася посоветовал своим родителям пригласить именно Ивана Николаевича.

Целую зиму Крамской раз в неделю являлся к Поленовым. Ради этих уроков Вася забывал и академию и университет. Он садился в сторонке, с жадностью слушал наставления Крамского, сам рисовал и показывал ему свои рисунки. Он сумел уговорить Бабашу заказать Ивану Николаевичу свой портрет. Какая радость — теперь он сможет чаще видеться с Крамским!

И тогда начались для Поленова блаженные минуты. Они одновременно ставили рядом свои мольберты и писали портреты Веры Николаевны.

На обоих портретах она вышла очень похожей, но каждый художник увидел ее по-разному: разночинец Крамской изобразил важную и суровую барыню, а любящий внук — добрую и милую бабушку.

Случалось, Вася провожал Крамского до дому пешком.

Однажды он не вытерпел и рассказал ему о своем сокровенном замысле — о том, что уже несколько лет, еще со времен выставки Александра Иванова, задумал создать большое полотно на евангельский сюжет.

Крамской поддержал юношу. Он признался, что и сам задумал писать картину, изображающую Христа, но считает эту задачу настолько грандиозной, что будет вынашивать свой замысел еще много лет.

Художник говорил, что нет ничего удивительного, почему оба они остановились на евангельском сюжете: ведь имя Христа хорошо знакомо всем, всему народу. В равной степени люди простые, неграмотные и люди образованные часто ходят в церковь, слушают евангелие — рассказы из жизни Христа, а его изображения каждый день видят на иконах. Если художник хочет, чтобы его картины были всем понятны, ему ничего не остается, как обратиться к евангельским сюжетам, хорошо знакомым народу. А какие гуманные идеи ему удастся отобразить в своих картинах — это уже вопрос его мировоззрения.

Непоколебимо верившая в высокое призвание сына, Мария Алексеевна при всяком удобном случае говорила ему:

— Учись, учись, кончишь академию и университет, тогда приступишь, помолясь богу, к большой картине.

Покоренные гением Иванова, родители Поленовы решили про себя: их сын пойдет по пути бессмертного творца «Явления Христа народу» — ему предназначено судьбой создать подобную картину.

Постепенно замысел Васи начал все яснее и яснее вырисовываться в его воображении.

«У Иванова Христос только приближается, только идет к народу, — думал он, — а я изображу его пришедшим к людям и поучающим добру. Моя картина явится как бы продолжением творения Иванова», — говорил он самому себе.

Такова была дерзкая мечта молодого художника.

В 1867 году, на четвертый год учения в Академии, Вася набросал на листе бумаги первый карандашный эскиз своей будущей большой картины.