Наступил день моего отъезда. Когда мы прощались, Ванда сказала мне:

— Знаешь, ты будешь в том же конвое, что князь Голицын. Если у тебя будет возможность, передай ему от меня привет и скажи, что я хорошо знала его брата Владимира, который теперь живет в Лондоне.

Я обещала, что постараюсь, но боялась, что это будет не так просто. Заключенные не имели контактов друг с другом, особенно во время переездов. Прежде чем я покинула тюрьму, пришла милая тетя Нина, чтобы попрощаться. Ей разрешили сойти, и она надела мне на шею маленькую сумочку с деньгами, потом благословила, и мы поцеловались на прощанье.

Поездка на вокзал была очень тяжелой. В кузов набили так много людей, что жара и духота были ужасны. Сзади было небольшое окошко, но воздух почти не проникал в него. Люди, собравшиеся на станции, чтобы пожелать нам всего хорошего, были испуганы нашим бледным и замученным видом, когда мы один за другим выходили из «воронка». Я увидела в толпе тетю Нину, Ику и Мару, но нам не разрешили остановиться. Я только могла смотреть на них из окна поезда. Все кричали, старались, чтобы их услышали, прощались и плакали. Прозвонил звонок, и поезд тронулся. Я смотрела на столпившихся людей и пыталась улыбнуться Ике и тете Нине. Для Мары это было слишком тяжело, я видела, как ее плачущую увели. Я услышала, как кто-то сказал: «Уезжать легче».

Нас, женщин, было немного, а секция мужчин была переполнена. Среди женщин я увидела пожилую даму, у которой был сердечный приступ во время моего пребывания на Лубянке. Ее муж был в мужском отделении. Путешествие прошло гладко, и мы без всяких приключений прибыли в Екатеринбург, но там никто не пришел за нами, чтобы отвести в тюрьму. Поезд стоял некоторое время, но вышла какая-то путаница, и мы не могли выгрузиться. Поезду было пора отправляться, и всем нам пришлось ехать дальше. Мне нравилось ехать, я знала, что еду не в тюрьму. Я проводила большую часть времени у окна и без устали смотрела на сменяющиеся картины; спать под монотонный ритм колес было тоже приятно.

В одиннадцать утра мы прибыли в Тюмень — на конечную станцию. Нам разрешили выйти подышать свежим воздухом, и мы увидели на некотором расстоянии наших мужчин, умывавшихся у крана. Мы могли умываться в поезде, так что у нас не было необходимости в этом. Я думала о Царственных узниках, проезжавших этим путем. Они тоже покинули поезд в Тюмени и дальше, до Тобольска, ехали на пароходе. Когда мужчины закончили умываться, мы снова вошли в вагоны. Я думала о поручении к князю Голицыну, но пока его невозможно было передать. Я даже не видела его в этой огромной толпе мужчин. Когда нас всех пересчитали и мы расселись по местам, поезд отправился обратно в Екатеринбург. На этот раз конвой ждал на станции, и нас препроводили в тюрьму.

Я оказалась в довольно большой комнате с обычными деревянными нарами по стенам. Я никогда не видала такого грязного места: оно кишело клопами. От них не было покоя ни на минуту. Я села на свою койку и стала собирать их в пустую бутылку. Я решила, что на следующее утро возьму бутылку с клопами и попрошу встречи с начальником тюрьмы. Моя соседка слева согласилась, что это хорошая мысль. Заключенных не должны держать в таком отвратительном месте, что-то должно быть сделано, чтобы очистить его от клопов. Мне посоветовали завернуться во что-нибудь шелковое — клопы не любят шелка. У меня была только маленькая шелковая блузка, и я надела ее на себя, тогда хоть верхняя часть тела почувствовала облегчение. Когда мы покидали Бутырку, одна из сокамерниц подарила мне красивые бусы, сделанные из хлеба. Ложась спать в своем новом обиталище, я положила их на тумбочку, стоявшую рядом с койкой, как раз у моей головы. Когда я взяла их на следующее утро, оказалось, что они совершенно испорчены клопами.

Я попросила аудиенции у начальника тюрьмы, и во второй половине дня была проведена в его кабинет. Высокий человек стоял рядом с письменным столом. У меня в руке была бутылка, наполовину полная ужасными насекомыми, но внезапно мною овладела невероятная застенчивость. Я дала бы все, что угодно, чтобы оказаться снова в моей камере, я не знала, как начать.

Он некоторое время смотрел на меня, а потом сказал:

— Я слышал, что вы хотели меня видеть?

— Да, — ответила я, чувствуя, как кровь бросилась мне в лицо. — Мы очень мучились в нашей камере и не могли уснуть. Эти ужасные маленькие создания не давали нам ни минуты покоя.

Я протянула ему бутылку, он ее не взял, но сказал, что все возможное было испробовано, чтобы избавиться от клопов, но почти без результата. Единственно, что может помочь — сжечь все здание до основания. И добавил:

— Сожалею, но ничего не могу поделать.

Когда я собиралась возвратиться к себе, он остановил меня и спросил мою фамилию. Я ответила, и, услышав фамилию Татищева, он сказал:

— О, должно быть это ваш отец был здесь некоторое время тому назад.

Мне было очень интересно, и я начала расспрашивать о подробностях. На этот раз он смутился и быстро сказал, что это было давно, что с того времени много всего случилось, одним словом, хотел прекратить разговор и сожалел, что начал его. Я знала, что это был не мой отец, он имел в виду Илюшу Татищева, который был расстрелян в этой самой тюрьме в 1918 году, во время убийства Царской Семьи.

В этой тюрьме было больше свободы. Мы могли при желании выходить в маленький садик. Наша камера никогда не была заперта. Мы могли мыться на лестничной площадке, и при этом не надо было спешить, как в других тюрьмах. Вскоре мы познакомились со своими собратьями по несчастью. Там были и отбывающие долгие сроки, и такие, как мы, находящиеся здесь транзитом. Одной из узниц с долгим сроком была довольно молодая девушка, одетая в черное. Она была похожа на крестьянку и носила черный платок, покрывавший голову. Девушка была осуждена на десять лет тюрьмы, за обман и мошенничество.

Ее преступление состояло в том, что она выдавала себя за старшую дочь Императора — Великую княжну Ольгу Николаевну. Девушка странствовала по Сибири от одной деревни к другой, рассказывая, как она бежала из подвала в Екатеринбурге, в то время как остальные члены Семьи были убиты, как пули прошли мимо нее, а один из солдат вывел ее и некоторое время прятал. Теперь она осталась совсем одна и должна скрывать свое имя. Люди верили ей и давали хлеб и то, что еще могли уделить, пока власти не поймали ее. Ее обвинили в контрреволюционной деятельности, чего бедная девушка, видимо, вовсе не имела в виду.

Я подошла к ее койке, и мы разговорились. Я знала всю ее историю, но заключенные никогда не обсуждают причины ареста и заключения, это не принято. Мы говорили о трудностях тюремной жизни, о том, как нелегко привыкнуть к таким жестким условиям, каковы наши перспективы в будущем и так далее. По временам я удивлялась, что она не употребляет простонародных выражений, каких можно было ожидать от простой крестьянской девушки из Сибири. Чувствовалось, что она от них отличалась и многое знала из того, о чем говорит.

Она повела разговор о Царском Селе и, к моему удивлению, начала говорить о комнатах в Екатерининском дворце — резиденции Царской Семьи. Она даже называла по именам некоторых слуг. Я слушала и удивлялась, где и как она получила эту информацию. Она даже упомянула дядю Киру, что показалось мне уж совсем невероятным. Как могла сибирская крестьянская девушка знать всё это. Я думаю, что даже люди, жившие в Петрограде или в самом Царском, вряд ли знали подробности о людях, окружавших Царскую Семью, и ее быте.

Я внимательно посмотрела на нее. В ее лице было легкое сходство с благородными чертами Великой княжны Ольги, может быть что-то в посадке глаз, но и только. Ее телосложение было более грубым, она была ниже ростом. Вскоре она удивила меня еще раз.

— Недавно, недель шесть тому назад, здесь была дама, — сказала она мне, — одна из вашего круга, только гораздо старше, ее звали Наталья Кирилловна Нарышкина.

Я подпрыгнула от удивления:

— Но ведь это моя тетя Тата, как же она могла быть здесь? — воскликнула я. Я знала, что дядя Кира недавно умер к петроградской тюрьме, но мне не было известно, что тетя Тата арестована.

— Да, она была здесь, в самом деле, — подтвердила моя новая подруга. — Она даже занимала ту же самую койку, что и вы, я много разговаривала с ней, такая милая дама.

Тут она внезапно остановилась, не желая, видимо, открыть, откуда она почерпнула информацию о Царском. Дядя Кира был aide de camp Государя.

Девушка сообщила также, что тетя Тата остальной срок должна была провести в Чердыни, в небольшом городке Пермской области.

В этой же тюрьме я встретила знаменитую игуменью Абрикосову, принадлежащую к русской католической церкви. Эта церковь претерпевала серьезные гонения в это время. По той же причине получила свой приговор и мадам Данзас. У аббатисы было запоминающееся лицо с пронзительными глазами и повелительность в манерах. Она была в тюрьме со своими тремя или четырьмя монахинями. Она находилась в Бутырке, когда я в первый раз туда попала, мне очень хотелось увидеть ее тогда, но нам не разрешалось общаться с заключенными из других камер.

Однажды, когда я была в тюремном саду и наслаждалась солнцем, калитку отперли и вошла Катя Мансурова, моя старая и любимая подруга. Она только что прибыла из Москвы. Мы были так рады встрече, но бедняжка еще не знала, что ждет ее в нашей камере, полной клопов. Я провела ее везде и объяснила правила новой для нее жизни. Все время мы проводили вместе, разговаривая о будущей жизни в ссылке, о том, что мы будем делать, когда нас выпустят на волю в чужом месте, с незнакомыми людьми и непривычным окружением.

Катя дала мне хороший совет, которому собиралась последовать сама. Первое, что мы должны сделать — найти церковь или дом, где живет священник. Священнику мы сможем доверять полностью, и он даст нам наилучший совет, где нам приютиться. Я не слишком беспокоилась, я думала, что, по всей вероятности, меня пошлют туда, где меня будет ждать моя мама. Я не знала, что всё обернется совсем по-другому!

Оставалось совсем немного дней до отъезда. Заключенных долго не держали в пересыльной тюрьме, надо было освобождать место для новоприбывших. Однажды, во время ужина, вошел стражник и вручил нам длинный список, где мы должны были расписаться. В нем, рядом с напечатанными фамилиями, были указаны места, куда нас направляли. Я быстро нашла себя и место назначения. Это выглядело так: «Татищева — завод Мотовилиха». Где это? Я никогда не слышала о месте с таким названием. Кто-то сказал мне, что это большой заводской центр недалеко от Перми, где делают оружие. Я посмотрела также места назначения тех, кого знала, и среди них нашла князя Голицына, которого посылали в Чердынь, где теперь жила тетя Тата. Мы должны были отправляться через два дня.

Я попрощалась с Катей и другими друзьями, пока еще остававшимися в тюрьме, и с теми, кто отправлялся, вышла в тюремный двор. Там мы должны были ждать довольно долго, пока все не соберутся. Я увидела, что князя Голицына вынесли на носилках, и подумала, что же с ним случилось. Я не могла подойти к нему и передать поручение Ванды, поскольку нам не разрешали даже сдвинуться с того места, где мы стояли. Наконец, всё было готово, выкликнули наши фамилии, и можно было двигаться. Тех, кто не мог идти, везли на извозчике. Погода стояла жаркая. Путь до вокзала был не очень длинным. Мне хотелось знать, пройдем ли мы мимо дома Ипатьева, где были убиты Царь и Его Семья. На нашем пути по городу я вдруг услышала, как какая-то местная жительница сказала, указывая на отдаленное строение:

— Вот этот дом.

Я стала прислушиваться к тому, что она говорит.

— Он теперь окружен высоким забором, слишком много людей хотели видеть его, а властям это не нравилось. Они не могли остановить людей, приезжающих отовсюду посмотреть это место. Поставили высокий забор, но всё равно приезжают.

Много позже я узнала, что всё это было правдой. Люди всех сословий приезжали, чтобы поклониться своему любимому Государю. Место охранялось секретными агентами, стоявшими на некотором расстоянии, чтобы наблюдать, что происходит. Ненависть была написана на их лицах, потому что они не могли помешать массе людей, приходивших, чтобы преклонить там колени. Они осеняли себя крестным знамением, подходили к дому и целовали стены. Это был род паломничества, которое происходило, оставаясь неизвестным миру.

Путь от Екатеринбурга до Перми занял 12 часов. Вагон наш был обычным, и потому у нас была некоторая свобода. Женщины, если хотели, могли общаться с мужчинами. Мы чувствовали, что чем дальше мы будем от Москвы, тем будем свободнее. Снова я наслаждалась тем, что стояла в коридоре и смотрела на пробегающие мимо пейзажи. Начальник нашего конвоя подошел, встал рядом и составил мне компанию вместе со своим подчиненным. Он был очень красивым человеком, высоким и вежливым. Они рассказали мне, что им приходится много ездить. Их обязанностью было сопровождение заключенных от Москвы до Сибири через Урал, а иногда от Москвы к югу, в Казахстан.

В нашем вагоне почти не было политических заключенных, только пожилая дама — мадам Попова, которую я знала по Лубянке. Ее муж тоже был в этом поезде. Была еще одна молодая женщина, я не могла определить, кто она, но уголовницей она не выглядела. Остальные были арестованы, видимо, за воровство, их было много, и они держались друг друга, за исключением одной пожилой женщины, которая была очень добра ко мне и старалась всячески мне помочь. Мужчины-заключенные, которые на нас поглядывали, прозвали ее «Няня» из-за того, что она так суетилась вокруг меня.

Как-то я уединилась в моем любимом месте: прямо в конце вагона можно было сидеть на ступеньках, мне там очень нравилось. Дул ветер, и был сильный шум, и чувствовалась такая близость к природе. Чем быстрее шел поезд, тем большее возбуждение я ощущала от этой скорости, шума и ветра. В такие мгновения чувствуешь себя свободной от всего и всех… но моя радость была недолгой.

Подошел главный, сопровождаемый своим ассистентом, и сказал, что слишком опасно так сидеть. Они дружелюбно поболтали со мной, и, чтобы, как они сказали, отвлечь меня от меланхолических мыслей, помощник начал петь хорошо известный романс. Ситуация была странная: я — враг народа, а мои стражи поют мне песни.

Вечер был ясным и теплым, духота и жара остались в Екатеринбурге, солнце вышло из-за облаков. Поезд ехал быстро, и я радовалась при мысли, что снова встречу маму и буду жить с ней три года ссылки. К концу дня я вернулась в вагон, где «Няня» уже готовила мое место для сна. Остальные попутчицы тоже готовились ко сну, кроме мадам Поповой, всё еще разговаривавшей с мужем, — им многое нужно было сказать друг другу после нескольких месяцев разлуки.

Я удобно устроилась и заснула.