Было еще темно, когда наш поезд прибыл на станцию «Пермь-2». Все спали в нашем тюремном вагоне, когда вошел конвой и приказал приготовиться к выходу, как можно скорее.

О, как мне хотелось еще поспать, но я ничего не могла поделать, приходилось быстро подниматься. Вокруг была суматоха. Солдаты кричали и торопили нас, давая понять, что времени терять нельзя.

Всех под конвоем вывели на платформу, и началось пересчитывание: нас сдавали местному конвою, который должен был сопровождать нас в пермскую тюрьму. По окончании этой процедуры нас отвели в зал ожидания третьего класса. Там почти не было мебели, и мы расположились кто как мог на полу. «Няня» освободила мне место, чтобы сесть, и постелила свою шаль. Все мужчины были с одной стороны, а женщины — с другой. Все разговаривали, обмениваясь впечатлениями и перекидываясь репликами. Я молчала, как обычно погруженная в свои мысли, моя «Няня» пыталась развеселить меня, разговаривая и делая предположения, как долго мы будем сидеть здесь и почему же нас не отводят в тюрьму. В конце концов, она поняла причину задержки. Было слишком рано, всего лишь три часа утра, и невозможно было найти повозку или лошадь для наших пожиток и для больных. Тюрьма была за пять верст.

Мои же мысли были о том, как и где я встречусь с матерью, будет ли она ждать меня у ворот тюрьмы или я встречусь с ней на заводе, где мне придется работать предстоящие три года. Сможет ли вообще мама найти меня, если ее саму выслали из Москвы в неизвестном направлении, а я узнала о своем месте ссылки только три дня назад. Снова мои мысли были прерваны «Няней». На этот раз она шепнула что-то мне на ухо и сунула в руку маленький клочок бумаги. Я развернула его и прочла. Это было предложение руки и сердца от одного из заключенных. «Няня» что-то шептала и, смеясь, указывала на кого-то из большой группы. Меня тошнило, и я чувствовала себя разбитой. Мне хотелось бежать от всего этого.

Единственная лавка в этом грязном зале была занята князем Голицыным. Он сидел недалеко от входа с перевязанной ногой. Его внесли и посадили там, так как ходить он совершенно не мог. Видимо, он повредил лодыжку в екатеринбургской тюрьме. Я подошла и села рядом, чтобы передать ему поручение Ванды. Мы знали друг друга по виду, но никогда не разговаривали раньше. Мне понадобилось некоторое время, чтобы начать разговор. Я была очень застенчива, но это наконец надо было сделать. Посидев немного молча, я спросила, как его нога, как это с ним случилось и болит ли она, а потом, пожелав ему скорейшего выздоровления, я упомянула, что он, вероятно, встретит мою тетку в Чердыни. Я просила сказать, что меня посылают в Мотовилиху, недалеко от Перми. После этого я начала говорить о Ванде. Он был приветлив и, казалось, в хорошем настроении, но я чувствовала, что ему лучше было бы находиться на больничной койке. Лавка была жесткой, узкой и неудобной даже для меня, и провести на ней несколько часов с такой болью, как у него, было чрезвычайно тяжело.

Часы показывали пять утра, но не было никаких признаков того, что мы скоро двинемся. Охрана находилась снаружи, наблюдая за нами через стеклянную дверь. В зале было душно, очень хотелось выпить чашку горячего чаю, но буфет был совершенно пуст. На стойке были тарелки, стаканы и никакой еды. Большой чайник был накрыт белой салфеткой, но никого рядом. Часы были над прилавком, и я смотрела на них время от времени. Сквозь стеклянную дверь было видно, что на улице светлеет, время тянулось бесконечно медленно.

Наконец нас всех вывели на улицу. Был душный день середины августа, небо было затянуто облаками и начинался дождь. Началось пересчитывание заключенных. Я заметила, как в некотором отдалении вынесли и усадили на извозчика князя Голицына. Большая телега, нагруженная свертками, чемоданами и корзинами, стояла рядом, готовая двинуться, как вдруг ко мне подошел начальник конвоя и приказал следовать за ним. Он подвел меня к телеге и сказал, что мне лучше ехать, поскольку я не гожусь для ходьбы. Я залезла в телегу, и мне освободили небольшое местечко. Рядом сидел высокий бледный молодой человек, непохожий на русского. Снова вышла задержка. Начальник подбежал к нам. Мой сосед, молодой иностранец, быстро выпрыгнул из телеги и поспешил к извозчику, где находился князь Голицын. Начальник громко закричал:

— Да не тебя, а барышню просят.

Он помог мне слезть на землю, говоря, что на извозчике мне будет удобнее.

Как только я села, процессия тронулась. Во главе ее были включенные мужчины, за ними следовали женщины, потом наш извозчик и сразу за нами телега. Мы почти не говорили во время пути, погруженные в свои собственные мысли. У дверей тюрьмы мы попрощались.

Тюрьма в Перми была не так плоха, как в Екатеринбурге, но, может быть, я просто привыкла к грязи; впрочем, не помню, чтобы там были клопы. Сначала у меня была отдельная камера, а через несколько дней меня перевели в большую, заполненную молодыми девушками, отбывавшими сроки в основном за воровство. Это была веселая компания, почти у каждой был поклонник из соседнего мужского отделения. Я мало с ними общалась — днем они работали. У меня было больше свободы. Я могла гулять в саду, расположенном неподалеку от нашей камеры, и в другом, рядом с тюремной больницей. Очень скоро, сама не знаю как, я тоже обзавелась поклонником, к большому удовольствию моих сокамерниц. Обычно он появлялся под нашим окном с букетом цветов. Было ясно, что он пациент тюремной больницы. Он приятно выглядел, был очень вежлив и никогда не стоял долго под окном.

Вскоре меня вызвали в проходную, где сказали, что меня отведут в ГПУ. Два стража с револьверами в руках сопровождали меня. Они вели меня кружной и безлюдной дорогой, но ничего неприятного не произошло, и вскоре я стояла перед кудрявым человеком, сидевшим за письменным столом — главой местного ГПУ. Он смотрел на меня с удивлением. Хотя мне было уже 24 года (возраст почтенный, как я тогда думала), никто не давал мне больше 16, особенно теперь, когда я потеряла все шпильки и заплетала косы. По контрасту с моим внешним видом обвинения против меня были очень серьезными.

Начальник ГПУ внимательно изучал мои документы. Мои ответы на многочисленных допросах, которые я прошла, делали картину еще более серьезной, и, возможно, он ожидал увидеть перед собой закоренелую политическую преступницу. Стража ушла, и мы остались одни. Он перебирал бумаги, потом стал внимательно изучать мою маленькую фотографию. Убедившись, что я та самая особа, он улыбнулся и сказал:

— Вы свободны. Начиная с этого момента вы свободны, как ветер, и хотя вы приговорены к трем годам в Мотовилихе, я разрешаю вам остаться в Перми. По сравнению с ней Пермь — большой город, и вам будет здесь лучше. Каждый понедельник вы должны приходить сюда, чтобы я мог лучше узнать вас. На сегодня всё, вы свободны.

Я не знала, что сказать, что делать дальше. Я просто стояла и смотрела на него.

— Ну, — сказал он, — вы не кажетесь счастливой.

И смеясь, добавил:

— Может быть, вы предпочтете остаться в тюрьме?

— Нет, сударь, я рада свободе, если это можно назвать свободой. Трудность в том, что мне некуда идти, мне не к кому обратиться, а город мне совсем незнаком.

— О, — сказал он и опять рассмеялся, — здесь есть гостиницы, для начала, а потом вы осмотритесь, заведете друзей и найдете комнату.

Хорошо ему было говорить в такой свободной, доверительной манере, но я чувствовала беспокойство, неуверенность и страх. Я никогда раньше не отвечала сама за себя. Я всегда жила с матерью, тетками или бабушкой, а теперь я оказалась одна, не зная, что делать и куда идти. Я попросила его:

— Умоляю вас, сударь, но не могу ли я побыть еще немного в тюрьме. Мне там нравится, мне это больше подойдет.

Он опять засмеялся:

— Ну и ну, я никогда не слышал о таком случае: заключенный не желает свободы, предпочитая оставаться в заключении. Неплохо, в самом деле неплохо. Конечно, — продолжал он, — наши тюрьмы превосходны — лучшие в мире. Мы со всеми обращаемся одинаково в нашей прекрасной свободной стране, и я солидарен с вами в вашей любви к ним, и тем не менее на свободе вам будет лучше.

Я чувствовала, что начинаю злиться. Прекрасные тюрьмы, — ну уж действительно! Я вспомнила всю грязь и унижения, на которые мы были обречены. Я подумала, что нет смысла продолжать разговор, который ни к чему не приведет, и сказала:

— Я хотела остаться немного дольше не потому, что мне там нравится, а потому, что мне некуда больше идти.

Я дала ему понять, что у меня нет настроения выслушивать его глупости.

Он помолчал немного, а потом сказал:

— А как вы смотрите на то, чтобы пожить в моем доме, у меня есть хорошая свободная комната, вам там будет удобно.

Сначала я онемела от изумления и не могла вымолвить ни слова. Потом, поняв, что всё это значит, я резко отклонила предложение и снова попросила разрешения остаться в тюрьме еще на одну-две ночи.

Думаю, что на этот раз он рассердился:

— Больше я не скажу ни слова, однако, если к концу дня вы окажетесь в тюрьме, вас выдворят силой. У нас нет возможности содержать свободных людей в тюрьме. Всего хорошего.

С этим я ушла. Было еще рано, около 10 часов утра. Я спросила дорогу на почту и послала телеграмму в Москву следующего содержания:

«Свободна. Пермь. Пришлите адрес матери. Ирина».

После этого я попыталась найти дорогу в тюрьму. По пути была церковь, и я вошла в нее. Пожилая женщина убирала церковь. Я спросила у нее имя и адрес священника. Она, услышав мою историю, охотно дала мне его, но сомневалась, поможет ли мне это. Перед входом в церковь, я встретила старомодно одетую даму, мне казалось, что я могу ей доверять больше, чем остальным. Я остановила ее и спросила, не знает ли она комнату, которая сдавалась бы. Я объяснила, что только что вышла из тюрьмы, совершенно чужая в этом городе и мне некуда пойти.

Услышав это, она торопливо сказала:

— О, здесь нет никаких комнат, совершенно никаких.

И быстро поспешила прочь, она явно не доверяла мне.

Я отправилась по адресу, данному мне женщиной в церкви. Открыв калитку, я попала в большой двор и, повернув налево, увидела маленький домик, как она мне и рассказывала. Я прошла через заднюю дверь и попала в кухню, где пожилая дама готовила что-то на плите. Я спросила, дома ли священник, и она ответила:

— Нет.

Я рассказала ей мою историю, и она тоже сомневалась, найду ли я здесь какую-нибудь помощь.

— Наш священник старый и немощный, у него много своих трудностей, кроме того, он не вернется до позднего вечера. Он служит сегодня вечерню и пройдет прямо в церковь. Вы можете спросить комнату на другой стороне двора, прямо при входе. На последнем этаже большого дома живет студент. Он сдает комнату, попробуйте там.

Я взобралась по лестнице и постучала в дверь. Студент впустил меня. Но, услышав мою историю, насторожился и сказал, что у него нет свободной комнаты.

Я упала духом. Когда я подошла к калитке, две большие собаки, дико лая, бросились ко мне. Я бросилась со всех ног и захлопнула калитку у них перед носом. Я с трудом перевела дыхание и подумала, что и люди и животные, все против меня. Я шла через темный сад перед тюрьмой и представила себе, как проведу ночь на скамейке. Даже днем такая перспектива показалась мне мрачной. Я вздрогнула.

Я прошла через ворота тюрьмы, а затем в свою камеру, как раз вовремя, к обеду. Все девушки были на месте и, узнав, что меня освободили, предложили свою помощь. Они написали мне свои адреса. Я горячо их поблагодарила и спрятала адреса в сумку. Потом они ушли на работу, а я осталась одна. Когда они все ушли, вошла надзирательница:

— Я слышала, что девушки предложили вам свое гостеприимство, но я не советовала бы вам воспользоваться им. Вы достаточно хорошо знаете, что вы не одна из них, у них темное прошлое. Они обчистят вас до нитки, и это еще не самое худшее. Не советую вам иметь дело с их домашними.

Она ушла. Я сидела на своей койке в полной растерянности, как вдруг услышала стук в окно и увидела санитара, смотревшего на меня.

— Вы свободны, — сказал он (новости быстро распространяются в тюрьме). — Не уходите, не попрощавшись с князем. Он огорчится, если вы так сделаете. Я приду снова, когда путь будет свободен, и покажу дорогу в его палату.

Это только добавило сумятицы в мои мысли. Ночь приближалась, и я представляла себе, как они придут и вышвырнут меня вон, оставив меня совсем одну, ночью на улице.

Человек вернулся за мной, как и обещал. В больнице я нашла князя в большой палате одного. Я села на край его кровати и спросила о ноге. Потом он сказал:

— Вы свободны, как вы должно быть счастливы.

Тут я разразилась слезами. Я плакала и плакала. Пока я плакала, вошел человек. Я его не заметила, пока он не заговорил. Тут я поняла, что это мой так называемый «поклонник». Когда я наконец объяснила причину своих слез, он сказал:

— Будьте гостем в моем доме. Моя жена сделает всё, чтобы вам было хорошо. Не плачьте, я напишу ей записочку, а вы возьмите извозчика и поезжайте по этому адресу. Она будет очень рада, увидев мой почерк, и всё будет хорошо.

Он вышел написать записку, а вошел другой и сел на койку, где тот только что сидел. Князь спросил вошедшего, которого хорошо знал, кто это предложил мне помощь. Оказалось, что это его друг и бывший партнер по торговле рыбой. В деле их было трое, но большевики конфисковали всё их имущество и посадили в тюрьму. Добрый человек появился с письмом к жене, и мои трудности кончились. Я могла снова улыбаться и смотреть в будущее.

Я собрала вещи и попросила надзирательницу нанять мне извозчика. Я попрощалась с ней, поблагодарила за помощь и сказала адрес извозчику.

Когда мы остановились на Монастырской улице (позже большевики переименовали ее в Трудовую) у дома 88, я заплатила извозчику и постучала в дверь. Появилась пожилая дама и спросила, что мне нужно. У меня был с собой чемодан, и по выражению ее лица я поняла, что она с подозрением относится к особе, с которой разговаривает. Я быстро протянула письмо и сказала, что хочу видеть даму, муж которой находится в тюрьме, и просила передать письмо. Выражение ее лица быстро изменилось. Я начала свою историю. Она впустила меня, но сказала, что хозяйки дома нет. Она в церкви на вечерне, потому что завтра праздник Преображения. И ее не будет дома еще часа два, но я могу оставить свой чемодан, чтобы не таскать его с собой, а когда вернусь, передам поручение или могу подождать ее возвращения. Она сказала, что только жилица здесь и ничего для меня сама сделать не может. Я поблагодарила ее за предложение и предпочла пойти и оглядеться.

Дом стоял на большой площади. Посреди нее возвышалась красивая церковь. Я подошла поближе к церкви и через открытые двери услышала пение. Оно привлекло мое внимание, и я решила зайти внутрь.

Я не была постоянной посетительницей церкви, далеко нет. После того как разразилась революция, мы стали пренебрегать нашим прежним обыкновением ходить каждое воскресенье в церковь. Мы также перестали соблюдать церковные праздники, порядок нашей жизни нарушился, мы были в какой-то путанице. Когда я говорю «мы», я имею в виду только свою семью; я знаю других, которые стали более религиозны. Но по временам я ходила в церковь, и тогда меня охватывало чувство утраты чего-то очень большого. Мне казалось, что это чувство было вызвано катастрофой, разразившейся над нами, и спокойно продолжала свою жизнь вне церкви. Нужен был кто-то сильный духом, чтобы направить меня по верному пути.

Церковь была переполнена людьми, пение было красивым, и мир святого места подействовал на меня успокаивающе, но я не осталась там долго. Был прекрасный вечер. Сильнее, чем обычно, я ощущала радость от тепла и света. Я была лишена этого так много месяцев, лучших месяцев года. Как ждали мы лета каждый год, как радовались первым подснежникам, говорившим о начале весны, а в этом году я была лишена всего этого. С начала апреля я видела только холодные мрачные стены, грязь и беспорядок, спертый воздух, клопов. Ни солнца, ни синего неба. Я решила обследовать новое место, где мне придется жить три года.

Я свернула с площади направо и пошла по улице, чтобы посмотреть, куда она меня выведет. Тут я поняла, что проголодалась. Я решила поискать магазин, чтобы купить что-нибудь поесть, но магазинов поблизости не было. Наконец я нашла ларек, где продавались газеты, сигареты и сладости. Там были и яблоки, я купила фунт и стала искать место, где я могла бы съесть их. Неподалеку я увидела что-то вроде садика и пошла по направлению к нему. Это был действительно сад с травой, деревьями и дорожками между ними. Там паслось несколько коз. Я люблю животных, но побаиваюсь козлов. Надеясь на лучшее, я присела на скамейку, чтобы насладиться яблоками. Не успела я съесть второе яблоко, как козы приблизились ко мне. Одна из них подошла вплотную и смотрела прямо в глаза. Я дала ей остатки от первого яблока, что было принято с удовольствием, но потом подошла другая, и следующая, и еще одна, и моментально я оказалась окруженной ими. Я ела яблоки и делилась с козами, пока всё не было кончено. Тогда я поднялась и подошла к забору, чтобы посмотреть на вид.

То, что я увидела, нельзя передать словами, и ни один художник не может изобразить. Внизу была мощная река Кама. В отличие от светлой, серо-голубой Волги воды ее были как темное серебро. Но в этот момент садилось солнце. Небо вокруг него светилось. Цвета этого сияния, сливаясь в гармонии как музыка, отражались в реке, где водная зыбь заставляла их танцевать и переливаться как в калейдоскопе. Я стояла и смотрела, и чем дольше я смотрела, тем больше видела изменений. Казалось, что в природе нет неподвижности, она всё время находится в удивительном движении. Постепенно сгущались сумерки. Солнце медленно заходило, цвета темнели, и становилось прохладнее. Наконец я вспомнила, где я и что мне нужно делать.

Жена заключенного открыла мне дверь, жилица сказала ей обо мне, и она обрадовалась, когда я вручила ей письмо. Что было написано в письме, я никогда не узнала, но прочтя его, женщина была готова сделать для меня всё. Моментально закипел большой самовар, был накрыт стол, и на него поставлено всё, что у нее было. Она извинялась, что не может угостить меня как следует, но для меня и это был настоящий праздник. Свежее молоко от коровы, которая стояла во дворе, яйца всмятку, свежий домашний хлеб и масло, изумительное варенье. Я была лишена этих деликатесов так долго. Никогда я не ела ничего более вкусного! Я так ей и сказала.

Добрая женщина сказала мне, что дом принадлежит настоятелю храма, который живет со своей семьей на втором этаже, а она занимает нижний этаж с тех пор, как ее муж в тюрьме. У него туберкулез, и тюремные условия не поправили его здоровья. Правда, он в больнице, и кормят там лучше, чем в самой тюрьме, но все-таки не так хорошо, как требуется в его состоянии. Правда, ей разрешили дополнительный день свиданья, чтобы иметь возможность передать молоко и что-нибудь еще.

Ей было интересно узнать побольше обо мне. Она начала звать меня Ирочка. К ужину она пригласила свою жилицу, ушедшую на пенсию учительницу, и мы приятно провели вечер. Потом, поняв, что я устала, она стала готовить мне постель. Свободной кровати у нее не было, и, несмотря на мои протесты, она принесла матрац со своей и постелила его на полу, хоть я и говорила, что мне будет хорошо на диванчике. Первый день моей ссылки подошел к концу, и ночь я спала как убитая.

На следующий день мы отправились в тюрьму, — она, чтобы повидаться с мужем, а я — со своим князем, обе нагруженные свертками с пищей, цветами и молоком. Я объяснила, что едва знаю князя, но она настаивала:

— Вы же знаете, какова еда в тюрьме, да и увидев вас он приободрится!

Погода была солнечная и теплая. Она повела меня кратчайшей дорогой через город, близко от набережной, и я опять увидела Каму. Она выглядела теперь совсем по-другому: величественная и красивая, ее стальные воды текли неторопливо и спокойно.

Наконец мы достигли сумрачного парка, с главной аллеей, обсаженной елями. Я посмотрела на скамейки, на которых могла провести ночь. Мы подошли к большим тюремным воротам. Часовой пропустил нас, и мы беспрепятственно вошли внутрь. Моя спутница была постоянной посетительницей, и часовые ее хорошо знали. Меня они тоже знали и нашли естественным, что я пришла навестить князя Голицына. Он, казалось, был рад меня видеть. Мы немного поболтали, и мне надо было уходить. На обратном пути я зашла на почту, посмотреть, нет ли ответа на мою телеграмму, которую послала тете накануне. Ответ уже был получен:

«Мама Тобольск (потом следовал адрес) счастливы твоей свободе тетя Нина».

Мама в Тобольске, это было далеко от Перми. Я сразу решила, что должна делать. Через два дня, в следующий понедельник я все равно должна идти к начальнику ГПУ отмечаться. Я подготовлю прошение и вручу ему. Я объясню, что произошла ошибка, я разлучена с матерью, и попрошу разрешения присоединиться к ней.

Когда мы возвратились домой, нас ожидала женщина. Она была очень высокой, носила очки и короткие волосы. Она была немолода, но выглядела сильной и энергичной. Ей рассказала обо мне отставная учительница, жившая с нами. Мы были представлены друг другу и пожали руки. Ее голос и манеры были грубоваты, но я почему-то чувствовала, что она добрый человек. Побыв немного у нас, она не попросила, а просто приказала прийти к ней на следующее утро. После того как она удалилась, моя хозяйка сказала мне, что, несмотря на ее мужеподобный вид, манеру поведения и прозвище — «солдат в юбке», она очень добрая и до революции была весьма состоятельной. Ее хорошо знают в городе. Она может помочь мне, так как знает многих среди интеллигенции.

На следующее утро я отправилась к ней и без труда нашла дорогу, потому что город очень хорошо спланирован. Все улицы были широкими, длинными и шли параллельно друг другу. Каждая улица носила название какого-нибудь города. Прежде их имена были связаны с религиозными праздниками, и, конечно, большевики их переименовали.

Когда я пришла, дама расспросила меня обо мне самой, о моей семье, и как я собираюсь жить, какую работу я могу делать, и так далее. Я ответила, что сомневаюсь, удастся ли мне получить постоянное место в учреждении, поскольку людям в моем положении запрещена работа такого рода. Она согласилась и предложила другое.

— Вы, наверное, знаете языки, например немецкий, французский или английский. На последний здесь большой спрос. Строятся новые заводы, каждый год приезжает много инженеров, и языки очень нужны. Вы можете давать уроки?

— Могу попробовать, моя мама давала уроки и хорошо зарабатывала в Москве. Может быть, я смогу делать то же самое, по крайней мере, с начинающими и детьми.

Это, казалось, удовлетворило ее. Она улыбнулась, что делала нечасто, и, поскольку деловая беседа была закончена, стала готовить мне угощение. Я объяснила ей, что, может быть, не задержусь здесь долго, так как постараюсь, чтобы мне разрешили присоединиться к матери в Тобольске.

— Да, — сказала она, — но дела сейчас движутся медленно, кто знает, сколько придется вам ждать разрешения. А пока вам надо на что-то жить.

Когда я уходила, она сказала, что зайдет завтра за мной и отведет в университет.

Уже через несколько дней я начала давать уроки английского языка. Моя благодетельница, которую мы прозвали «Очки», нашла мне много учеников. Она продолжала оставаться грубоватой, но я чувствовала себя защищенной. Она знакомила меня с людьми, которые могли быть мне полезны, и всеми способами старалась делать то, что считала необходимым для моего благополучия.

Как и собиралась, я написала прошение и утром в понедельник отправилась в ГПУ. Начальник сидел на обычном месте и улыбнулся, когда я вошла.

— Итак, вы удобно устроились, и даже завели друзей.

Я удивилась, как мог он так много знать обо мне. Я была с лишком наивна в то время, чтобы понимать, что за каждым моим шагом следили.

— Да, — сказала я, — я живу у очень хороших людей, но затруднение в том, что я разлучена с матерью.

И вручила ему мое прошение. Я спросила, не может ли он мне помочь соединиться с матерью в Тобольске. Он прочел бумагу, посмотрел на меня и разорвал ее на кусочки.

— О чем вы думаете? Когда же вы повзрослеете и перестанете быть ребенком? Неужели вы хотите быть сосланной в Сибирь? Вы и так далеко от вашего дома. Садитесь сюда, — он указал мне на стул, — и пишите всё снова. Просите, чтобы вашей матери разрешили присоединиться к вам в Перми.

После этого я написала матери, бабушкам, тете Нине и сестре. Моя хозяйка была всё также добра, она познакомила меня со своим родственником, молодым человеком. Дважды в неделю мы с хозяйкой ходили в тюрьму, каждый раз я думала, что не застану князя, нога его становилась всё лучше. Тем временем из Москвы приехала знакомая князя. Она была вдовой, и ей было слегка за пятьдесят. К тому времени у меня уже были знакомства, и я смогла найти ей комнату. Я проводила с ней много времени. У нее было чувство юмора, и с ней было весело. К ее большому огорчению, ей только раз разрешили повидать князя. Как она ни просила начальство, ей больше не разрешили свиданий. Оказалось, что приехала она напрасно. Всё их общение друг с другом было через меня. Затем однажды ночью к ней пришли с обыском и велели немедленно уезжать. Она оставила мне вещи князя и дала прощальное послание к нему. Мне ее очень недоставало, она была такой веселой, и мы очень подружились.

Вскоре после этого меня навестила сестра Ика во время своего двухнедельного отпуска. Это было очень приятно, но я так грустила, когда она уехала.

Однажды вечером мне сказали, что меня хочет видеть священник. Я удивилась, что бы это могло быть, потому что, как я уже сказала, в то время я не часто посещала церковь, и со священником у меня почти не было никаких контактов. Он сказал мне, что произошла неприятная история: рассказывают, что очень молоденькая девушка ходит по городу, называя себя княжной Ириной Шаховской, разговаривая с людьми и вызывая их жалость с целью выманить деньги. О ней была даже статья в газете.

— Это, должно быть, один из гадких трюков большевиков, чтобы уронить вас в глазах света.

Я робко предложила оставить его дом, но он не хотел и слышать об этом. К моему облегчению, больше об этой истории не было слышно.

Осенью моя просьба была удовлетворена, и мама собиралась присоединиться ко мне в Перми.

Однажды вечером Евдокия Федоровна, моя хозяйка, вынула колоду карт. Она раскинула для меня карты и то и дело восклицала:

— Посмотри, что выпало тебе! Каждый раз что-нибудь к свадьбе. Это значит, что скоро выйдешь замуж.

Я в этом сомневалась. Уж если я не вышла замуж, живя пять лет в Москве, встречая массу людей, ходя на приемы, как я найду кого-то здесь. Особенно кого-то, отвечающего ожиданиям моей бабушки.

Наконец приехала мама. Нет нужды говорить, что я при этом чувствовала, никогда раньше я не разлучалась с ней так надолго — больше, чем на шесть месяцев. Она стала жить со мной. Для нее поставили кровать, а я устроилась на диване.

Прежде чем пойти навестить князя Голицына на следующее утро, я объяснила матери, что ношу ему молоко. Мама сказала, что пойдет со мной и посидит в парке около тюрьмы, пока я не вернусь. По дороге я сказала, что его должны послать в Чердынь, но он, видимо, этого не хочет. Как только его приходят забрать, ноге делается значительно хуже, и князя находят в кровати. Сейчас его сестра в Москве хлопочет, чтобы ему разрешили остаться в Перми.

Мама рассказала мне много о Тобольске. Она побывала в доме, где держали Царскую Семью, и разговаривала со священником, который знал их и у которого было много трогательных историй о них.

Между тем осень подошла к концу. Наступала зима. Мы много слышали о сибирской зиме и были готовы к сильным морозам. Мы привыкли к холодной погоде в Центральной России, но там морозы в 18–20 градусов по Реомюру считались большими, здесь же, как нам сказали, 30 и ниже — дело обычное.

Однажды вечером, в последних числах октября, нас ждал сюрприз. Раздался стук в дверь, и вошел князь Голицын. Этим утром он был освобожден с разрешением жить в Перми. Просьба его сестры была удовлетворена. Мы были рады. Обычно большевики старались рассеять людей так, чтобы у них не было возможности общения. Поэтому все мои близкие друзья были далеко от меня.

Князь Голицын принес мне большую коробку шоколада и выпил с нами чаю. Мы говорили о его освобождении и о том, как нам всем повезло, что разрешили жить в Перми. Пермь была большим городом с университетом, хорошей библиотекой, музеем, парками и прекрасной рекой. Князь легко нашел комнату, потому что подружился со священником из города, который лежал в больничной тюрьме и снабдил его нужными знакомствами. Мама пригласила его приходить к нам, когда он устроится. Я думаю, прошла неделя, прежде чем он зашел опять. К этому времени я и моя мама решили найти другое место для жилья. Наша хозяйка была очень мила, но нам хотелось быть более независимыми. Да и ей, вероятно, комната могла понадобиться. Ее мужу время от времени позволяли выходить, и мы не хотели быть им помехой. Мы попросили «Очки» помочь нам, и она нашла нам комнату на той же улице, где жила сама, в доме двух пожилых дам.

Она же нашла моей матери много учеников — инженеров, желавших изучить английский. К сожалению, они жили в Мотовилихе. Мама добиралась туда на поезде, а так как уроки происходили по вечерам, домой она добиралась очень поздно. Я каждый раз очень беспокоилась, когда она возвращалась со станции глухой ночью. Но оплачивалось это хорошо и очень поддерживало нас. Кроме этого, у матери были и другие ученики, даже была группа, которую она обучала во дворе нашего дома. У меня тоже было немного учеников.

Князь Голицын продолжал нас посещать, сначала раз в неделю, потом два. Мама знала многих из его друзей и родственников, так что поддерживать разговор было не трудно. Он разговаривал главным образом с матерью, между ними была разница всего в шесть лет, беседа шла об общих знакомых и родословных. Князь очень интересовался генеалогией. Позже, в Англии, у него была обширная переписка с людьми из разных стран, относительно русских исторических фамилий.

В Перми он нашел много интересных сведений в университетской библиотеке и в знаменитом музее города. Ему было интересно также изучать историю и географию этой области, потому что она вместе с большой частью Сибири принадлежала его предкам, чрезвычайно богатым графам Строгановым, у одного из которых был повар, обессмертивший это имя.

Эти вечера, проведенные вместе, были очень приятны. Князь много рассказывал нам о своих друзьях и родственниках, и это занимало нас. Хотя у нас в Москве было много общих знакомых, мы ни разу там не встречались. Несмотря на перенесенные тяготы, он был веселым человеком, с большим чувством юмора и всегда указывал на веселые стороны нашей новой жизни. Он интересовался и тем, что его окружало, той частью России, куда его забросила судьба.

Его имение было в Туле. Вырастили его тетка и дядя, родители умерли, когда он был ребенком. Образование князь получил в Московском лицее. Он не поступил на военную службу из-за болезни почек и после окончания лицея поехал в Каир, чтобы поправить здоровье. Возвратившись, провел несколько лет в петербургском обществе, а потом осел в своем имении. Ему нравилась сельская жизнь, он очень любил своих лошадей и призовых быков и незадолго перед революцией продал свой доходный дом в Москве. Позже он сказал мне, что всегда хотел жениться, но ни разу не встретил подходящей девушки, хотя однажды был помолвлен.

У него был младший брат Владимир, которому удалось бежать в Лондон в конце 1918 года с женой и тремя маленькими сыновьями. Сам же он, хоть у него было несколько возможностей уехать, предпочел остаться в России. Он не думал, что большевики расстреляют его, поскольку на государственной службе он не был, а не имея семьи, он не очень беспокоился о том, какую жизнь ему придется вести. Он остался в имении, где крестьяне его любили, но пришло время, когда власти стали возражать против того, чтобы бывшие помещики жили в своих имениях. Например, семья Кати Мансуровой оставалась в имении слишком долго, и ее отца и дядей отвели в лес и расстреляли. Князь уехал в Москву, но через некоторое время его арестовали.

Хотя ему было сорок пять, он был стройным и высоким, с темными густыми волосами. У него была замечательная улыбка, которая мне очень нравилась.

Устанавливалась зима. Везде был снег, и всё выглядело белым и чистым. Бодрящий морозный воздух придавал мне энергии, и прогулки были очень приятны. Я обычно ходила за покупками на большую рыночную площадь. Там было дешевле и лучше выбор продуктов. Город был теперь мне хорошо знаком, и я знала, где лучшие лавки.

В это время так называемый НЭП входил в силу. Можно было купить всё, что хочешь, если, конечно, были деньги. До этого мы не могли купить вообще ничего. Все магазины были пусты, а основные необходимые вещи строго распределялись. НЭП принес облегчение, и люди постепенно оправлялись после голода. Но это была лишь временная передышка, вскоре вступил в силу пятилетний план, и снова ничего нельзя было найти.

Визиты князя стали частыми, он появлялся почти каждый вечер, кроме пятниц, когда мама ездила в Мотовилиху. Наша дружба быстро крепла, и если проходил день или два, а он не появлялся, мы начинали беспокоиться, не случилось ли чего. Мы с матерью много говорили о нем. Он был значительно старше меня, но это было не так важно. Мне всегда нравилось общество старших мужчин. Мама считала, что он никогда не женится. Есть мужчины, говорила она, которые к этому не стремятся. Я так не думала, но держала свои мысли про себя.

Мы с князем никогда и никуда не ходили вдвоем, и тем более было удивительно, когда однажды в пятницу вечером я услыхала его шаги в прихожей. Я не могла поверить своим ушам. Когда он вошел, я спросила, как это случилось, что он пришел в отсутствие матери. Потом мы сидели вместе на диване. Никогда до этого мы не были наедине, за исключением того случая, когда я повела его в университет, чтобы представить библиотекарю. Внезапно он поцеловал мою руку. Я была шокирована, я подумала, что дружба наша кончена, что больше он не сможет приходить в наш дом. Он спросил, может ли он надеяться, что я выйду за него замуж. Я ответила согласием, но сказала, что он должен прежде спросить мою маму.

Мы решили, что на следующий день, в субботу, я попрошу маму встретиться с ним у церковных ворот и обо всем поговорить.

Когда мама вернулась, я, собираясь внести ужин, сказала самым обычным тоном:

— Ты знаешь, князь сделал мне предложение.

Мама, привыкшая к моим шуткам, улыбнулась и сказала:

— Я так не думаю.

— Но это правда, я не шучу.

Следующий день начался самым прозаическим образом, со всеми обычными делами: уборкой, приготовлением пищи, подготовкой к уроку с новым учеником, который должен был прийти в пять часов. Но что бы я ни делала, чувство радости переполняло меня, и я всё время думала о князе. Я понимала, что наша жизнь не будет легкой, но никто другой не мог бы мне подходить больше. Было очень важно, что я уважала его и знала, что он любит меня.

Я чувствовала себя не очень хорошо в тот день и после мучений с новым учеником легла на материнскую постель. Хозяйка принесла мне грелку. Мама пошла в церковь на встречу с князем. У меня был час, чтобы привести себя в порядок, а потом пришли после вечерни мама и он. Как обычно, мы посидели, поужинали и провели приятный вечер.

Мы были помолвлены. Надо было много всего решить. Единственный брат князя жил в это время в Лондоне. Он много нам помогал.

Примерно в это время мы получили письмо от бабушки Нарышкиной из Москвы. Она соскучилась, и ей было трудно так долго жить без нас, она хотела приехать в Пермь. Она просила присмотреть ей комнату. Но дело было не только в комнате, надо было найти кого-то для присмотра за ней, так как ей было почти девяносто. Мы сказали об этом «Очкам», и моментально она нашла бывшую монахиню, которая была как раз той, кто был нужен. Большевики закрыли большой монастырь в Перми, бедные монахини были изгнаны и принуждены искать работу.