В 1907 году мой отец был назначен губернатором в Ломжу, теперь это Польша. Как оказалось, место было неинтересным. Это был город, в котором стояла военная часть, с губернаторским домом на большой прямоугольной площади вблизи от собора. Мы, однако, были принуждены жить в доме вице-губернатора, поскольку тот за несколько лет перед нашим приездом обменялся квартирами с губернатором. Жена предшественника отца была нервной дамой и не любила погребальных процессий, проходивших под ее окнами по пути в собор. Наш дом стоял в довольно тихом месте. Перед домом было огороженное пространство, куда нам, детям, дозволялось ходить и играть, пользуясь нашим собственным ключом. Там была беседка, но этой площадке для игр далеко было до нашего сада в Рязани. Военной частью командовал генерал по фамилии де Вилле. И только с его семьей у нас установились отношения. Дочь де Вилле — Ольга — была по возрасту как раз между Икой и Котом, а ее брат Федя был моим ровесником. Однажды, когда родителей не было дома, мы играли в прятки. Федя и я спрятались вместе в будуаре за огромным креслом и оставались там довольно долгое время. Остальные не могли нас найти. Мы слышали, как они спорили в маленькой столовой, какую начать дальше игру, что значило — искать они нас больше не будут.

Я предложила:

— Давай снова присоединимся к ним, мы уже устали прятаться так долго.

Федя согласился, и мы решили выходить, но, прежде чем я успела вылезти, Федя поцеловал меня в щеку, я была смущена, но счастлива. Этот поцелуй казался мне чем-то особенным, и я никогда никому о нем не рассказывала. В то время нам обоим было по восемь лет.

Единственный раз бабушка Татищева навестила нас в Ломже после смерти тети Софьи. Нам, детям, не сказали тогда, что произошло. Позже я узнала, что тетя София была застрелена бандой неуправляемых юнцов. Вскоре после беспорядков первой революции тетя София возвратилась в материнское поместье в Пензенском уезде, потому что моя прабабушка была нездорова. Однажды вечером две немолодые дамы сидели в гостиной, тетя София читала вслух, а ее мама вышивала. Ставни были еще открыты, а лампы зажжены, так что их было прекрасно видно снаружи. Пьяные юнцы вошли на территорию поместья, выкрикивая непристойные песни и увидев двух женщин, по глупости решили напугать их. У одного было ружье, он выстрелил, окно разбилось, а тетя София была ранена и вскоре умерла.

Примерно в это время мисс Гринвуд оставила нас. Я была очень расстроена, она мне много рассказывала об Англии, и мне казалось, что это что-то вроде сказочной страны. Я любила английские книги, особенно произведения Кейт Гринвей. Кроме того, каждый месяц я получала «Tiny Tots», а Ика и Кот — «Little Folks».

Мы остались без гувернантки, а мама не желала ехать в это время года в Санкт-Петербург, чтобы найти новую, и попросила свою старую гувернантку и друга — Марию Федоровну — на некоторое время вернуться. Это смягчило удар расставанья с мисс Гринвуд, потому что я очень много слышала от матери о Марии Федоровне. К тому времени мне было почти девять, я очень любила писать рассказы, которые Мария Федоровна иллюстрировала. Для нее это было возвратом в юные годы, когда под ее опекой была другая маленькая девочка — моя мама. Мне дали понять, что Мария Федоровна старый и не очень сильный человек и не может принимать участия в подвижных играх. И я вела себя в ее присутствии более спокойно. Она любила тихо сидеть со своим рукоделием, обычно вязаньем. Я находилась недалеко от нее. Играла в свою любимую игру, воображая, что весь большой дом мой. Если уставала от этого, доставала из маленькой сумочки карандаши и книжку с картинками для раскрашивания.

По-прежнему летом мы навещали имения наших бабушек. В Степановском бабушка часто брала нас проехаться за двенадцать верст в монастырь, который она построила на свои средства. Причиной этому послужил случай, произошедший много лет назад. Ее отец, князь Алексей Борисович Куракин, много времени провел за границей. Когда он решил, что пора возвратиться и зажить спокойной жизнью, то выбрал Степановское. Но полагаю, что веселая жизнь в Париже больше соответствовала его вкусам. Кроме того, он утратил взаимопонимание с простыми людьми, крестьянами.

Однажды собралась большая толпа, и он вынужден был выйти к ней. Люди смиренно упали перед ним на колени и просили выполнить их необычную просьбу. Они пришли из деревни за 12 верст от Степановского и умоляли построить им церковь. У них не было своей, не было церкви и по соседству. Существовала лишь небольшая деревянная часовня. Причиной, побудившей их обратиться с просьбой, была найденная в ручье, вблизи деревни икона Божией Матери. Крестьяне сочли это чудом и торжественно принесли икону в ближайшую церковь, но до нее было очень далеко. Будь у них своя церковь, икона могла бы остаться в их деревне, которую, как они считали, Богоматерь сама выбрала местом пребывания.

Мой прадед, услышав все это, вместо того чтобы растрогаться смиренной просьбой крестьян, внезапно рассердился. Он сказал, что нет никакой необходимости строить церковь. Часовни, которая у них есть, вполне достаточно, чтобы хранить икону. Он велел им забрать свою икону, отнести ее в свою часовню и закончить все это бессмысленное идолопоклонничество. Бедные крестьяне возвратились разочарованные и грустные, а святая икона была водворена обратно в маленькую деревянную часовню. Они бы предпочли оставить ее в церкви, но были вынуждены подчиниться приказу господина.

Вскоре после этого мой прадед серьезно заболел: его парализовало. Он сильно мучился физически и морально.

Однажды один из его слуг, бывший ближе к нему, чем остальные, сказал:

— Ваше сиятельство, могу я смиренно дать вам совет? Бог милостив и может поправить ваше здоровье. Все мы в Его власти. Исполните просьбу своих невежественных и необразованных подданных. Они все еще плачут, что икона находится в маленькой часовне. Позвольте возвратить ее в церковь. Осчастливьте их. По крайней мере, до тех пор, пока они не будут в состоянии построить свою собственную церковь, будет возможно служить молебны перед ней по воскресеньям и в праздничные дни. В часовню священники редко приезжают, и службы там редки.

Мой прадед, выслушав это, послал весточку крестьянам, сказав, что они могут поступать, как хотят. В сопровождении большой процессии икона была перенесена в церковь. Прадеду стало немного лучше. Он не поправился совсем, но смог иногда садиться. Физические и духовные тиски ослабли.

Моя бабушка никому не рассказывала об этом. Как она могла? Ведь это был ее отец. Она любила его, и все что она могла сделать — это молиться о спасении его души. А когда имение перешло в ее собственность, она построила красивую церковь рядом с деревней. Святую икону поместили туда, позже был также построен монастырь. Была назначена игуменья, появились другие монахини. Потом построили школу и приют для детей. Бабушка всегда любила посещать его, когда бывала в Степановском.

Когда мы приезжали в Елизаветинский скит, первое, что мы делали, шли к святому источнику. Он был обложен камнем, а рядом стояли тяжелые железные чашки для черпания святой воды. Вода была ледяная с заметным вкусом железа. Мы осеняли себя крестом, прежде чем выпить воду, потом появлялся местный священник, отец Дмитрий, и вел нас в церковь поклониться иконе.

Кот показывал мне другую икону — очень большую, расположенную высоко рядом с алтарем. Я была сильно близорука и не могла видеть детали. Кот объяснял, что на ней изображены все наши святые (он имел в виду святых, имена которых носили члены нашей семьи). Я обычно спрашивала:

— Святая Ирина там есть? А он отвечал:

— Да, конечно, глупенькая, все изображены.

И показывал на святых Николая, Елизавету, Ирину, Веру (это было имя моей матери), Дмитрия (мой отец), Наталию, Кирилла, Петра, Александра и так далее — все были изображены на одной иконе. Потом нас угощали чаем и показывали все вокруг.

В другой день мы могли поехать в гости в какое-нибудь из соседних поместий. Одним из них была усадьба князя Мещерского, чей дом стоял в центре деревни, и это было необычно. Князь жил там вместе со своими тремя детьми, которые были много старше меня. Жена оставила его. Сестра князя, вдова, тоже жила там вместе со своей близкой подругой, княжной Палавандовой. Сестра князя Мещерского была замужем за дальним родственником поэта Пушкина. Я просто не могу забыть этих двоих — князя Мещерского и его сестру Елену Борисовну Гончарову. Это были святые люди, и их душевная красота была видна во всем, что они говорили или делали. Глядя на них, можно было представить себе, что вся жизнь их была молитвой.

Я была тогда глупенькой маленькой девочкой, а мой кузен Петр был немного меня моложе. Мы играли, бегали, создавая беспорядок там, где появлялись, но когда звучал колокол, призывая нас к вечерней службе, мы должны были бросать наши игры и быть готовыми идти в церковь. Там мы праздно стояли, наблюдая за всем, что происходит вокруг. У нас было специальное место, отделенное решеткой от центральной части церкви, где стояли крестьяне из соседних деревень. Мне нравилось наблюдать из нашего отгороженного места за тем, как они молятся. Они никогда не становились на колени, а стояли прямо и время от времени простирались ниц. Как бы ни были они стары или малы, никогда не присаживались, как это делали мы. Во время службы они были глубоко погружены в себя.

Однажды во второй половине дня, когда мы с Марией Федоровной решали, чем мы займемся дальше, мама позвала нас из окна и сообщила о только что полученном письме от папы, в котором он сообщал, что мы больше не вернемся в Ломжу, а будем теперь жить в Ярославле.

Это много значило для карьеры отца, но я в то время в этом ничего не понимала. Я видела, что мама рада и Мария Федоровна тоже, и этого для меня было достаточно. Я даже ясно не представляла, где находится Ярославль, не говоря уж о его значении.

Мы пробыли обычное время в Степановском и после этого поездом поехали в Ворганово. За это время папа утвердился в своем новом положении. Он присоединился к нам и выглядел очень счастливым. Папа рассказал, какой чудесный город Ярославль и что губернаторский дом там похож на дворец. Он очень большой и смотрит прямо на Волгу. Папа сказал, что там хороший большой сад, в котором я смогу играть и бегать, и добавил:

— Но главное, у тебя там будут подруги — милые маленькие девочки.

Оказалось, что кузен мамы, князь Куракин, бывший губернским предводителем дворянства в Ярославле, жил там со своей женой и шестью детьми, из которых четверо — девочки немного моложе меня.

Мы поехали туда в конце сентября 1909 года. Папа встретил нас и показал дом. Первое, что поразило меня, — огромный зал. Чтобы осветить его, надо было повернуть двенадцать выключателей наверху, на хорах. При этом зажигались триста ламп. В одном конце зала висел портрет Его величества Императора Николая II в натуральную величину и такой же большой портрет его отца. Оба они были окружены цветами. С одной стороны зала была комната, называемая царской гостиной. Там мои родители принимали архиепископа, когда он бывал с официальным визитом в Царские Дни, например 6 декабря и 6 мая.

На Пасху и Рождество была очередь моих родителей отдавать ему визит в Спасский монастырь, где он жил.

Папин кабинет занимал угловую комнату. Часть окон в нем смотрела на Волгу, другая — в сад. Рядом с кабинетом находилась комната для совещаний с длинным столом, покрытым красной скатертью. Дальше — приемная, в которой ожидали просители. На главной лестнице в праздничные дни, на Пасху и Рождество, стелился особый ковер, лучше, чем в обычные дни. Перед домом днем и ночью стоял часовой. В первые дни мне казалось трудным ориентироваться в доме, но Кот очень быстро всё изучил, и я следовала за ним повсюду. Гувернантки, которая следила бы за мной, все еще не было.

В Ярославле я часто сидела в кабинете отца, наблюдая, как он подписывает бумаги, которые в большом количестве приносил ему курьер. С папиросой во рту, он опускал перо в большую чернильницу, быстро взглядывал на бумагу, лежащую перед ним, и подписывал свою фамилию. Так и шло: одна бумага задругой. Я сидела очень тихо напротив него, не смея что-нибудь тронуть, как я имела обыкновение делать у дедушки. Я только наблюдала и, тихонько сидя, изучала предметы на письменном столе. Мне очень нравились крошечная маленькая мышка, сделанная из какого-то металла, и маленький красный чертенок верхом на свинье. Как удивительно, что после всего того, что произошло с нами потом, эти две маленькие фигурки до сих пор со мной.

Ярославль — это очень красивый город, расположенный на правом берегу Волги, в том месте ее течения, где она наиболее хороша. Имя города происходит от Ярослава Мудрого — его основателя. Очень интересны его древние церкви. В некоторых, построенных несколько столетий назад, сохранились прекрасные фрески.

У нас все еще не было гувернантки, но мои родители уже договорились с одной, и ее приезд был вопросом нескольких дней. На сей раз это была француженка. Настало время учить французский язык. Ике было пятнадцать, и она его уже немного знала. Коту было тринадцать, мне — девять. Кузены Куракины еще не вернулись с летних каникул. Так же, как и у нас, у них было два имения их бабушек, в которых они жили летом.

Однажды поздним утром меня позвали в сад для знакомства с тремя старшими девочками Куракиными. Все три были одинаково одеты в серые пальто — старшая Элли, вторая Ирина и третья Вета. Мы с интересом посмотрели друг на друга, но много не разговаривали при первой встрече. Позже мы стали подругами и делились всеми секретами и огорчениями.

Их дом тоже стоял на набережной Волги. Каждое воскресенье я проводила с ними, и каждый день мы вместе отправлялись на прогулку. Обычно они приходили со своей гувернанткой и забирали меня после обеда. Когда наступила зима, в нашем саду построили деревянную горку. Пришли мужики с длинными шлангами и залили горку и дорожки вокруг фонтана. Когда лед затвердел, наш маленький каток был готов. Каждый день после обеда мы надевали коньки. Девочки Куракины уже были там со своими санками, которые они втаскивали по боковым ступенькам на вершину горки, а потом съезжали вниз с радостными криками и мчались дальше, прямо по средней дорожке до фонтана, замерзшего и покрытого снегом, поворачивали направо по узенькой дорожке, пока санки не останавливались. Иногда мы садились по трое или четверо на одни санки. Тяжело нагруженные, они проезжали дальше.

Вскоре после Рождества родители уехали в С.-Петербург, а мы остались на попечении французской гувернантки мадемуазель Рейнольд. Однажды утром Ика проснулась, чувствуя себя не очень хорошо, но провела на ногах весь день. На другое утро, когда ей не стало лучше, был вызван наш доктор. Температура у нее поднялась выше 100 градусов по Фаренгейту, и доктор был обеспокоен. Были призваны еще два доктора, и, осмотрев Ику, они вызвали Кота в классную комнату и объяснили ему, что Ика серьезно больна, они подозревают оспу, и немедленно надо послать телеграмму родителям, вызвав их из С.-Петербурга. Мадемуазель Рейнольд была на грани помешательства. Всем нам сделали прививки. Надежды на то, что это поможет, по правде говоря, не было, особенно для меня, делившей с сестрой комнату.

Были призваны сиделки, и к тому времени, как вернулись родители, все шло заведенным порядком. Одну ночь мы вместе с мадемуазель Рейнольд провели внизу в большой столовой за ширмами. Потом наши постели опять были перенесены наверх, и мы обосновались в комнатах для гостей. Кота перевели в маленький кабинет отца, расположенный внизу, рядом с оранжереей. Из Ворганова приехала тетя Тун, которую Ика особенно любила. В местной газете «Голос» появилась короткая заметка: «Страшная эпидемия не пощадила старшую дочь губернатора. В настоящий момент она лежит, больная оспой».

Весь февраль 1910 года мы с мадемуазель Рейнольд жили в комнатах для гостей. Там проходили мои уроки французского языка, и там же я проводила практически все свое время, спускаясь вниз только для музыкальных уроков и еще поиграть в мяч в зале. Слуги, имевшие дело с Икой, были изолированы от остальных. С Тун мы тоже не могли видеться.

В начале марта, когда я играла в зале, ко мне подошел наш управляющий с двумя воздушными шарами водной руке, в другой руке у него была игрушка, которую он назвал «американским жителем». В стеклянной трубке, наполненной розовой жидкостью, плавала маленькая фигурка, похожая на чертенка. Если нажать на резиновую кнопку, он всплывал кверху, а потом медленно опускался вниз. Управляющий вручил ее мне со словами:

— Это вам, чтобы играть. Я только что принес это с ярмарки, которая открылась сегодня, она бывает каждый год в это время, на нее интересно посмотреть.

Я не знала, как отнесутся родители к тому, что я принимаю подарки от нашего управляющего. Я поблагодарила его за доброту и решила показать игрушки папе. В тот же день за обедом папа открыл кошелек, и большой сияющий рубль покатился ко мне. Кот и Ика, которая к тому времени уже поправилась, получили то же. Папа сказал нам:

— Можете пойти на ярмарку и купить там, что вам понравится.

Мы обрадовались. Ярмарка располагалась на Ильинской площади, очень близко к нашему саду. На одной стороне площади на три недели, с 5 марта до Благовещения, возводили деревянные балаганы и строили деревянные тротуары. Дети, взрослые, стар и млад — все спешили на ярмарку. Играла музыка, и все выглядели счастливыми на сияющем солнце. Красочные ларьки были заполнены прекрасными вещами: игрушками, разнообразными материями, старинными вещами, украшениями, книгами и сладостями.

Лавки с игрушками были для меня самыми интересными. В одном ларьке каждая игрушка стоила 5 копеек, в соседнем — 10 копеек и так далее. Там были куклы, маленькие чайные сервизы, кухонные наборы, голыши в ванне, разнообразные свистки, мячи, трещотки, маленькие утюги, наборы для прачечной — все это сделано из дерева. И конечно, несметное количество воздушных шаров и мальчишки, предлагающие «американских жителей». Игрушки были такие яркие, так соблазнительно расставлены, что просто нельзя было удержаться и что-нибудь не купить. Мы ходили, любовались и кое-что покупали.

Иногда нас приглашали принять участие в чем-то вроде беспроигрышной лотереи. Когда я проходила мимо какого-то пожилого человека, он сказал мне:

— Насладитесь путешествием в Иерусалим!

Я не поняла, что это значит, но Кот подтолкнул меня к нему. Человек закрыл меня черным покрывалом и усадил перед большой панорамой. Совершенно отрезанная от мира, я рассматривала виды Иерусалима.

Домой мы явились нагруженные изумительными вещами и не раз еще ходили на ярмарку.

Весна наступала быстро. Наш каток таял. Вскоре разобрали деревянную горку и стали убирать сад к лету. Я любила ходить в наши оранжереи с Элли, моей близкой подругой. Оранжерей было две. В одной было очень жарко, и в морозный зимний день мы любили там погреться и полюбоваться замечательными растениями, которыми была полна оранжерея. Другая была более прохладная, в ней растения были выносливее. Рядом с оранжереями был маленький домик в три комнаты, больше похожий на хижину. Мы любили играть в нем. Это был не настоящий дом, хоть и выглядел как настоящий. Он был построен одним из прежних губернаторов и служил помещением для цыплят. Позже, когда кто-то подарил мне пару серебристо-голубых кроликов, они жили в этом домике.

Одним из самых значительных событий весны было начало ледохода на Волге. В течение нескольких месяцев величественная река была скована толстым слоем льда. Люди ходили по нему на лыжах, проезжие дороги пересекали реку в нескольких местах, огромное ровное пространство было покрыто сверкающим белым снегом. Но постепенно, с началом солнечной теплой погоды лед терял свою прочность. Процесс таяния был очень медленным, но к середине марта вывешивались предупреждения о том, что тяжелые грузы перевозить через Волгу опасно.

К концу марта — началу апреля небольшие группы людей собирались на набережной, ожидая первого движения льда. Река уже не была ослепительно белой, снег выглядел сероватым и слежавшимся, везде были лужи, набережную же старались держать чистой и сухой.

Вдруг кто-то кричал: «Лед тронулся!» Это был замечательный момент. Люди спешили на набережную. Вот когда по-настоящему наступала весна! Еще несколько дней мы видели из наших окон огромные льдины, медленно проплывающие мимо. Дни проходили, и полыньи между льдинами становились все шире, и мы знали: долгое царство зимы окончено.

Новая трава, которая так очаровывала меня в Рязани, в нашем саду в Ярославле перемежалась изящными тонкими желтыми цветочками. Потом зацветала черемуха. Мы рвали благоухающие ветки и приносили домой. Потом шел черед сирени. Сирень была темная и светлая, простая и махровая и чудная белая, которую моя мама особенно любила. Китайская сирень с особым ароматом, сирень самых разных сортов и видов была разбросана по всем уголкам нашего прекрасного сада. Если Пасха была поздней, сезон сирени приходился на этот наш самый большой праздник и увеличивал его красоту.

Когда мне исполнилось одиннадцать, начались регулярные учебные занятия. Мой учитель сосредоточился на тех предметах, которые мне легче давались, и я сделала некоторые успехи. Я была рада показать брату и сестре, отличавшимся в учебе и считавшим меня довольно глупой, что я не так уж плоха в конце концов.

С наступлением 1913 года обсуждалось важное событие — трехсотлетие Дома Романовых. Торжества должны были происходить и в Ярославле. Это вызывало у нас волнение и радость. Ике, которой было уже 18, предстояло принимать в них участие. Мой отец был очень занят. Он должен был очень много всего организовать, устроить, обсудить и проследить за тем, чтобы всё в его огромной губернии было в порядке. Царственные гости должны были, помимо Ярославля, посетить и Ростов, очень древний город, известный своими прекрасными церквями и колокольным звоном.

Приближалось 21 мая. На Ильинской площади репетировал оркестр, по временам мы слышали звуки гимна и мелодии старинных русских песен. Везде, и особенно по пути следования Государя, всё выглядело сияющим и безукоризненно чистым. Люди радовались перспективе увидеть Царя, в воздухе чувствовался праздник. Наконец великий день настал. Мама была очень красиво одета, с множеством драгоценностей, включая фрейлинский бриллиантовый шифр. У нее был букет орхидей, доставленный накануне из Ниццы. Она должна была преподнести его Императрице, очень любившей эти цветы. Тетя София Куракина преподносила букет старшей Великой княжне — Ольге Николаевне, а другие дамы соответственно своему рангу преподносили букеты трем младшим Великим княжнам — Татьяне, Марии и Анастасии.

Императорская Семья прибывала на пароходе, и встреча происходила на пристани. Я должна была вместе с гувернанткой стоять в толпе. Мы с трудом пробрались через огромное скопление народа, собравшегося с раннего утра. С помощью полиции нам удалось занять прекрасное место совсем близко к фотографам. Я была в таком возбуждении, что едва замечала, что происходит кругом. Всё, что я помню — отдельные громкие возгласы и ликующий рев толпы при появлении небольшого судна с именитыми гостями.

Потом играли гимн, и мне казалось, что сердце у меня перестало биться. Я чувствовала, что все едины в молитве, любви и воодушевлении. Мы пришли, чтобы встретить нашего Отца, Отца, данного нам Богом, чтобы Он взял под Свое покровительство двести миллионов своих сыновней и дочерей.

Пароход «Межень» подошел к пристани. Все замерли в ожидании. И вот Царь Николай, Император всея Руси, правитель одной шестой части света, в сопровождении Ее Императорского Величества и пяти Их Детей проследовал с корабля по трапу, покрытому ковром, на пристань.

Даже теперь, когда я пишу эти строки, мое сердце учащенно бьется и мне кажется, что я все еще стою там, в толпе, глядя, молясь и любя. Такие моменты незабываемы.

Маленький Наследник был одет в матросский костюм, четыре Великие княжны — в прелестные белые платья. Они рассмеялись, когда большой осетр, находившийся в огромном резервуаре, прыгнул и слегка обрызгал их. Я увидела, как моя мама подходит к Царственной Чете и, сделав низкий реверанс, преподносит букет. Ика сделала то же самое.

Потом почетных гостей усадили в экипажи. В первом сидели Император с Императрицей, а напротив маленький Великий князь и Великая княжна Ольга. За ними в следующей карете я увидела свою бабушку, сидевшую рядом с Великой княжной Татьяной, а напротив них — две младшие Великие княжны. Экипаж моего отца следовал впереди, и он ехал стоя, повернувшись лицом к своим Царственным Гостям. Это было не так легко: мощеные улицы Ярославля были далеко не гладкими. Он практиковался перед этим несколько дней, держась левой рукой и салютуя правой. Все это было похоже на сияющий сон. Приветственный гул толпы, звуки гимна, всеобщая радость. Наши сердца вознеслись в благодарности к Богу за дарование нам нашего Царя, бывшего таким простым и скромным и таким прекрасным. Я вернулась домой в экстазе.

Вечером был бал, устроенный в огромном сиротском доме, основанном Екатериной Великой. Императорская Семья провела ночь на своем судне. На следующее утро все Царственные Гости и Их Свита вместе с моими родителями и Икой отправились в Ростов. В какой-то момент Государь подошел к ним и. обратившись к Ике, спросил, не утомил ли ее вчерашний день.

Ика молчала, но мама, стоявшая совсем рядом, быстро спасла положение и ответила за нее. Когда потом родители спрашивали Ику, почему она не ответила Государю, она сказала:

— Как я могла предположить, что он обращается ко мне? Я думала, он спрашивает кого-нибудь другого.

Я очень хорошо могу себе представить ее ошеломление. Я тоже была в таком состоянии, хотя всего лишь наблюдала издали. Нам всем понадобилось несколько дней, чтобы прийти в обычное состояние и вернуться к обычной жизни. Однако как раз в это время Ярославль посетили другие высокие гости. Это были Великая княгиня Мария Павловна и Великая княгиня Мария Александровна со своим мужем, герцогом Эдинбургским, вторым сыном королевы Виктории. Этих царственных гостей принимали в нашем доме.

У нас на веранде или в зимнем саду во всю длину был поставлен огромный стол, а может быть много больших столов, составленных вместе. Ожидалось более трехсот гостей. Нашим трем лакеям помогали официанты из местной гостиницы. Я сбежала вниз, чтобы посмотреть на приготовления примерно за два часа до прибытия гостей. Все было уже готово для банкета. Центр длинного стола был декорирован фруктами, ананасами, бананами, и каждый гость должен был найти у своей тарелки маленький букетик цветов. Серебро сверкало на белоснежной скатерти. Мне все очень понравилось. В этот день у меня появился товарищ для игр Ника, с которым я должна была провести все время, пока его родители были среди гостей. Нам было позволено наблюдать с хоров, как Великая княгиня и герцог войдут в холл и проследуют в зимний сад. На балконе, сразу за верандой был расположен оркестр. Ника был очень милым мальчиком, слегка моложе меня. Я была знакома с ним раньше, мы бывали в их усадьбе. Мадемуазель Жендр оставила нас одних, и мы могли бегать, где захотим. Больше всего нас привлекал сад, там на балконе оркестр играл знакомые мелодии. Все было так весело и приветливо; мы никак не могли себе представить, что меньше чем через четыре года всему этому блеску, красоте и радости придет конец.

Мы провели лето 1914 года в Степановском, так как бабушка была свободна и могла приехать в свое имение. Теперь она была назначена статс-дамой (Grande Maitresse de La Cour Imperiale) и жила в основном в Царском Селе в Александровском дворце, а в Санкт-Петербурге — в Зимнем дворце. Ика была назначена фрейлиной и получила красивый бриллиантовый шифр с буквами «М» и «А». «М» — вдовствующая Императрица Мария Федоровна и «А» — Императрица Александра.

Чтобы узнать больше об Императорской Семье, я стала ближе к бабушке. Мне пришлось говорить по-французски, так как это был язык Двора, и бабушкин русский был не очень хорош. Я задавала ей бесчисленные вопросы на мою любимую тему — об Императорской Семье: чем они занимаются, что говорят, которая из Великих княжон самая хорошенькая и тому подобное. На мой тринадцатый день рождения бабушка и тетя Саша дали мне 13 рублей. По совету Кота я истратила их на масляные краски. Он помог мне научиться обращаться с ними, и вскоре у меня стало получаться достаточно хорошо, чтобы быть довольной результатами. Это дало мне новое очень приятное препровождение времени. Я выбирала подходящее место и усаживалась работать на свежем воздухе.