Опустив головы, тщательно оглядывая каждый комочек земли, пятьдесят ребят медленно брели по капустному полю. Один из отрядов был послан к парникам, другой — на берег реки, где брали воду. Мы все, кроме десятого и одиннадцатого отрядов, оставшихся в городке, были заняты одним — во что бы то ни стало найти мундштук.
Справа от меня брела по борозде «главный врач» Наташа Толстенкова, слева — одна из «медсестер» — Ирочка Растеньева.
Ирочка была в городке самой слабенькой и маленькой, на работу в колхоз я ее не пускал, купаться она не могла, потому что даже в самую жаркую пору, залезая в воду, дрожала и стучала зубами. Беленькая и худенькая, с огромными растерянными голубыми глазами, она говорила едва слышным, замирающим голоском и напоминала выросшее в темноте бледное растение.
Сегодня Ирочка в первый раз так далеко отошла от городка. Она искренне наслаждалась и даже приплясывала, но искала, по-моему, не очень внимательно.
Наташа и Ирочка двигались по бороздам, переговаривались и мечтали, как они обе вместе найдут мундштук, как все их будут хвалить и поздравлять, как их премируют воблами и они вдосталь нагрызутся сами и угостят других.
Отряды дошли до конца поля, и, не найдя ничего, повернули по тем же бороздам обратно. Смотрели, смотрели, искали, искали, но, увы, без всякого толку. Пришлось нам идти на реку мыть руки и ноги, а оттуда возвращаться в городок на ужин.
Валера позвал нас на площадь Радости, отбивая палкой дробь по кастрюле.
Я вспомнил, как раньше трубил Валера — ведь он был очень хорошим горнистом, в его сигналах всегда чувствовалась романтика, он заставлял бодрее биться сердца…
А сейчас, услышав стукотню палкой по кастрюле, все невольно покатились со смеху и никому не было охоты подчиниться таким противным сигналам.
Валера ходил по улицам городка потерянный и бледный, его шатало из стороны в сторону. Я даже поставил ему градусник, подозревая, уж не заболел ли он от таких переживаний. Но температура у него оказалась нормальной.
На вечернюю линейку, как ни странно, все собрались быстро, думаю, просто из любопытства: уж очень было интересно, как пойдет дальше жизнь в городке. Когда отряды выстроились, Владимир Викторович взобрался на пенек. Он говорил тихо, ни на кого не глядя, словно думал про себя.
— Потерян не только мундштук, — начал он. Потеряна моя давнишняя мечта о полотняном городке. Полотняный городок только тогда может существовать благополучно, когда все его жители будут дружить между собой, будут помогать друг другу. Если потребуется, я сумею заставить слушаться меня, но
приказать вам быть дружными я не смогу. Вы думаете, городок построен, чтобы вам было весело тут жить и чтобы вы стали крепкими и здоровыми? О нет, я мечтал, что здесь — на поляне под соснами, в зеленых палатках, на колхозном поле, под навесом нашей столовой, на линейке, на купанье, у туристского костра — расцветет наша большая и благородная настоящая пионерская дружба. Я мечтал, что эту дружбу мы перенесем на зиму в наши интернатские спальни и классы. Я верил, эта дружба разрастется и дальше, когда вы закончите интернат и разлетитесь во все стороны. Увы, при первом же испытании ваша дружба лопнула, как мыльный пузырь.
Владимир Викторович закончил, обвел глазами застывшие отряды. Ни одна голова не поднялась. Было тихо, тихо. Он посмотрел на часы и. добавил совсем другим, строгим, и твердым голосом:
— Второй закон не отменялся. Через десять секунд идти на реку мыть ноги и руки. Напоминаю, через сорок минут — отбой. Линейка, разойдись!
Через двадцать минут все вернулись с реки и, переговариваясь вполголоса, сели возле своих палаток. К сожалению, я не слышал, о чем совещались старшие ребята. До самого отбоя никто не смеялся, не разговаривал громко.
И когда Валера застучал палкой по кастрюле: «Спать пора! Спать пора!» — все поспешили спрятаться в свои палатки, тщательно застегнув их наглухо.
В городке установилась тишина.
* * *
— Тра-та-та! Тра-та-та! — раздалось у меня над ухом.
Я проснулся. Что это? Ах, да — Валера с кастрюлей! Уже утро. Сейчас подъем! Я вскочил, быстро оделся и вышел из палатки.
Тоненький Валера, грустно опустив свой русый хохолок, едва-едва плелся по Туристской улице и вовсю барабанил палкой по кастрюле.
На площади Радости стояли позевывая две девочки из отряда, дежурившего по кухне, и Витя Панкин с сачком в руках. Улицы были безмолвны, точно никакой сигнал к подъему и не раздавался. Владимир Викторович, нахмуренный, вышел из своей палатки.
Прошло семь минут. Через минуту простучит второй сигнал. Я поспешил к Владимиру Викторовичу.
— Послушайте, они не виноваты, — попытался я его убедить. — Они привыкли просыпаться только по сигналу горна; тут хоть из пушки стреляй — никто не проснется. Удары по кастрюле не действуют на их уснувшие мозги.
— А вот я найду способ, как их разбудить! И Владимир Викторович на весь городок стал считать: — Раз, два, три, четыре…
Что тут было! Из палаток послышались испуганные возгласы. Веревочные оттяжки готовы были выскочить вместе с кольями, петли никак не отстегивались, пропавшие тапочки не находились.
Пока Владимир Викторович сосчитал до двенадцати, почти все успели выскочить и, нечесаные, полуголые, побежали на площадь Радости. Впрочем, человек двадцать (все больше ребята десятого и одиннадцатого отрядов) все же опоздали на несколько секунд.
После завтрака пошли на работу. В городке остался только часовой под грибком да дежурный отряд. Воспользовавшись тишиной, я юркнул в свою палатку и взялся за книжку.
Входное полотнище вдруг приоткрылось, и показалась Ирочка Растеньева с букетом васильков. Сегодня она была дежурной «медсестрой».
— Я вам принесла цветочки. Я вас не разбудила? Я вам не нужна? Можно мне пойти погулять? — спрашивала она тоненьким голоском, пристально глядя на меня широко распахнутыми голубыми глазами.
— Можно, можно, — ответил я, — больных нет, в лазарете чисто.
Ирочка исчезла, а я вновь занялся чтением. Книга захватила меня. Прошло, наверно, часа три, как вдруг Ирочка снова явилась предо мной.
— Я нашла! — задыхаясь от счастья, сказала она, улыбнулась своей чудесной солнечной улыбкой и протянула мне руку.
На ладони у нее лежала короткая стальная трубочка — мундштук.
Не мальчики-следопыты Саша Вараввинский или Витя Панкин, не девочки-проныры вроде Южки или Вали Гавриловой, которые все глаза проглядели, рыская по грядкам, а наша самая маленькая и хрупкая Ирочка нашла пропажу.
— Ирочка! Какая ты умница! — на весь городок закричал я.
Владимир Викторович выскочил из палатки и подбежал к нам.
— Я пошла гулять, а потом подумала, зачем я буду цветочки собирать, — заикаясь от счастья, лепетала Ирочка, — лучше пойду, попробую поищу… и пошла, где маленькую капусту посадили, выбрала одну грядочку и медленно, медленно стала искать. Вдруг — в канавке комочек земли, я его толк ногой, смотрю — что-то блестит…
Она была горда и счастлива. Ведь двое важных дяденек наклонились над нею и внимательно слушают ее рассказ.
— Я так обрадовалась, так обрадовалась и прямо в городок, — закончила она. — Молодец, Ирочка, сегодня вечером надень парадную пионерскую форму, — ласково похвалил ее Владимир Викторович.
— Ой, я пойду гладить! — радостно вскрикнула та и ускакала вприпрыжку.
Владимир Викторович не торопясь начал продувать запачканный землей мундштук. К нему подскочил только что сменившийся часовой Витя Панкин.
— Побегу расскажу, побегу! — глотая от нетерпения концы слов, выпалил он.
— Беги, беги! — ответил, улыбаясь, Владимир Викторович.
И Витя тотчас же умчался на колхозные огороды рассказывать радостную новость.
Какие сияющие лица были у младших, когда они возвращались с работы! Ребята прыгали и бегали, разговаривали громче и оживленнее обычного. И солнечные блики играли на зеленой траве, на свежей листве берез, на стволах сосен, оранжевых у вершин и темных внизу.
Но лица старших были безучастны. Семиклассники шли, тихо переговариваясь о чем-то своем, не имеющем никакого отношения к городку.
Валера весь точно блестел от счастья. Он вышел на площадь Радости, поднял голову кверху и приставил горн ко рту. Солнце сияло на его ослепительно белой рубашке, на тоненькой загорелой шее и коричневых обнаженных руках. А золотой горн пылал ярче солнца.
Валера заиграл на обед. Никогда еще так призывно, бодро и смело не гремели и не переливались звуки горна!
И бежали отряды с улиц Пионерской, Туристской, с проспекта Гагарина.
— Раз, два, три, четыре… — с особенным подъемом, звонко и весело считали все. Досчитали до двенадцати… Никто не опоздал! Все одиннадцать отрядов выстроились в одиннадцать рядов, Затылок в затылок.
Ребята первых девяти отрядов щурились от яркого солнечного света, радовались и улыбались, шутливо подталкивая друг друга. А старшие стояли молчаливые, сосредоточенные. О чем они думали, мы не знали.
На вечерней линейке Южка вручила Ирочке Растеньевой «высокую» награду — газетный сверток с десятью воблами.
Под торжественные звуки горна, едва дыша, Ирочка начала спускать флаг. Она потянула за шнурок и подняла свои сияющие глаза ввысь, на красное полотнище. Флаг медленно пополз вдоль мачты к земле.
* * *
С вечера я долго не мог уснуть. Сосны, что росли вокруг моей палатки, всю ночь тревожно шумели. А вдали, за Москвой-рекой, с тучи на тучу перекатывался гром. Наконец мне удалось забыться тяжелым сном, но ненадолго. Я проснулся, услышав чьи-то тихие, крадущиеся шаги, и открыл глаза. Сквозь брезент палатки проглядывал рассвет.
Осторожно, не дыша, я спустил ноги с раскладушки, нащупал тапочки и притаился.
Шаги затихли. Но до меня явственно донеслось чье-то прерывистое дыхание — вот тут, совсем близко.
Схватив на всякий случай с тумбочки скальпель, я, как был в одних трусах, выскочил наружу…
Позади моей палатки стоял Владимир Викторович. От неожиданности мы оба вздрогнули. Он был в белой рубашке, в своих неизменных коротких штанишках и держал в руках фотоаппарат, а также какой-то сверток серой бумаги.
— Это вы? Здравствуйте! — с облегчением воскликнул я и невольно засмеялся, потом посмотрел на часы — стрелка показывала половину пятого.
— Здравствуйте, — ответил Владимир Викторович. — Простите, кажется, я вас разбудил. А я вот прогуливаюсь и фотографирую. Смотрите, какое прекрасное утро.
«И охота ему заниматься фотографией в такой ранний час?» — подумал я.
Утро было чудесное. Солнце уже поднялось из-за дальних замоскворецких лесов, и сквозь листву окрестных деревьев его косые золотые лучи падали на площадь Радости и на зеленые палатки. Безоблачное голубое небо обещало жаркую погоду.
— Я хочу сделать еще несколько снимков, — сказал Владимир Викторович. — Может быть, пока спрячете у себя вот этот пакет?
Я не стал спрашивать, что за пакет, и положил его в чемодан. Владимир Викторович кивнул мне головой и ушел, а я снова забрался под одеяло и задремал.
Тотчас же после подъема, прыгая то на одной, то на другой ноге, ко мне подскочил Витя Панкин. У него были туго забинтованы обе коленки, и он не мог заниматься утренней зарядкой.
— Вы знаете, что случилось? — как всегда, глотая слова, выпалил Витя. — Флаг украли! Сегодня ночью! Пойдемте покажу.
Мы подошли к мачте. На вечерней линейке спускали флаг почти до земли и привязывали к мачте шнурком. Сейчас белый капроновый шнур был перерезан в двух местах, а флаг исчез.
— Вот, смотрите, — Витя нагнулся и показал на след ботинка.
И каблук и носок четко отпечатались на песке, подошва была с затейливым витым рисунком; таинственные следы пересекали Госпитальную улицу и пропадали сзади моей палатки.
Ужасная весть распространилась по городку за две минуты. Мундштук нашли, и вдруг — опять пропажа! Новые события совершенно огорошили ребят. Они ходили группами совсем растерянные, перекидывались бестолковыми словами. Кто украл? Чужие мальчишки, шпионы, воры?
— Десятый отряд, вы караулили ночью? — спрашивала Южка. Ее черные глаза метали молнии.
Миша Огарев, пошевеливая узкими бровями и заикаясь, пробормотал:
— Не было флага еще с вечера…
— Врешь! Был флаг! — на весь городок крикнула Южка.
— Был флаг! — воскликнул Эдик. — Мы все палатки проверяли после отбоя.
— Утверждаю, шнур перерезали только ночью, только до восхода солнца! — горячился Саша Вараввинский.
— Линейки не будет. Передайте всем, сегодня в шесть часов вечера в столовой назначаю общий сбор, — бросил сквозь зубы Владимир Викторович. — Какая же может быть линейка в этом таборе, когда пропал флаг!
Он уехал на велосипеде в Звенигород и сказал, что там задержится, будет у знакомого фотографа проявлять и печатать сегодняшние снимки.
Меня удивило, как он мог в такое тревожное время не забыть о своем всегдашнем увлечении — фотографии.
Вернулся он молчаливый и хмурый, не сказал никому ни слова и спрятался в своей палатке.
В назначенный час в столовой собрались все.
Сюда же из штабной палатки принесли маленький столик и лавочку. За столик сели Южка, Эдик и Саша, вышел из своей палатки и Владимир Викторович. Ребята устроились вокруг обеденного стола. У многих после купанья волосы были мокры и взъерошены, а сами они еще не успели отдышаться. Южка встала.
— Объявляю общий сбор всех пионеров нашего городка открытым! Слово предоставляется начальнику городка Владимиру Викторовичу.
Владимир Викторович также встал и негромким размеренным голосом начал:
— Мундштук, к счастью, найден. Но я не о мундштуке хотел поговорить… — Он сразу резко крикнул: — Украден флаг! А вы знаете, как в армии? Если полк потеряет в смертном бою знамя, полк распускают. Десятый отряд сегодня ночью дежурил и проспал флаг. Какой позор! Отряд не достоин называться десятым. Считаю, что его надо распустить, а ребят распределить по другим отрядам. Палатки, занимаемые ими, сорвать, их обитателей расселить по другим палаткам. Но не будем жестоки. Если ребята бывшего десятого отряда покажут себя дисциплинированными, трудолюбивыми, честными, примерными, мы их простим и вновь сформируем отряд, а палатки поставим на место. Кто за мое предложение — пока не заслужат нашего доверия, десятый отряд распустить, — поднимите руки.
Подняли все.
— Кто «против»?
Ни одна рука не поднялась.
— Принято единогласно. — Владимир Викторович обернулся к членам штаба. — Эдик и Саша, ну-ка быстренько распределите всех по отрядам и по палаткам.
— В две минуты! — Саша с готовностью ухватился за карандаш, и наши «Дон-Кихот» и «Санчо Панса» уткнулись в бумаги.
А теперь полюбуйтесь. — Владимир Викторович вытащил из полевой сумки несколько больших фотографий, и они пошли по рукам.
Раскатистый многоголосый хохот зазвенел на весь городок. Я выхватил из рук Наташи одну карточку.
Ну уж и Владимир Викторович! Ну, молодец — поймал с поличным!
На фотографии была изображена палатка № 38, из нее торчали чьи-то ноги в шароварах и кедах, а рядом валялось брошенное на землю ружье.
Ребята долго не могли успокоиться, рассматривая фотографии, громко выражая свое негодование. Кто спит в тридцать восьмой? Миша Огарев. Конечно, ноги принадлежали ему.
Миша сидел с каменным, бледным лицом, только правая бровь его судорожно подергивалась.
Наконец фотографии вернулись на маленький столик, и общий сбор возобновился.
Владимир Викторович снова поднялся.
— Вы думаете, кто украл флаг? Это я его срезал — Все зашевелились, кое-кто привскочил, кашлянул, ахнул… Владимир Викторович продолжал: — Я встал рано утром проверить караул, наткнулся на эти самые ноги и на беспризорную винтовку, сфотографировал их, спокойненько стащил флаг и отнес доктору в лазарет. Вот и все.
Встала Южка. Ее пальцы с силой надавили на крышку стола.
— Одиннадцатый отряд, а вы сколько раз опаздывали? Вы смеялись, когда пропал мундштук, — гневно воскликнула она. — Вам просто подвезло, что не вы сегодня ночью караулили. Наверняка тоже проспали бы флаг. Вы живете на проспекте, названном в честь первого космонавта. Разве вы достойны жить на такой знаменитой улице? Предлагаю снять дощечку с названием проспекта!
Все голосовали за «снять дощечку».
Затем Эдик прочел список, кто из наказанных в какой отряд переводится и в какую палатку переселяется.
— А теперь на линейку! — громко крикнула Южка.
— И палатки валить! — еще громче закричал Витя Панкин.
Мальчики бросились выдергивать колья оттяжек. Разрушение чужих квартир, видно, доставляло им огромное наслаждение. Пыль полетела от палаток. Их бывшие обитатели едва успели вытащить свои чемоданы и одеяла. Палатки повалили и свернули, но помосты, на которых они стояли, предусмотрительно оставили на месте.
В десятом отряде были две тихонькие, всегда неразлучные девочки: одна — беленькая, другая — черненькая. Обе они были так примерны, так скромны, ни разу не опоздали, не проспали и сегодня пострадали, ну, совсем ни за что. С испугу они не расслышали, в какие палатки им переселяться, и сейчас жалобно спрашивали об этом Эдика.
«Заслуженный мастер спорта» сосредоточенно привязывал флаг и только отмахивался от девочек, посылая их к Саше. «Главный путешественник» о чем-то увлеченно разговаривал с Владимиром Викторовичем, и бедняжки никак не могли добиться толку.
Наконец горн Валеры призвал всех на линейку. Отряды построились по своим местам; место десятого отряда осталось пустым. Старшие были распределены по другим отрядам. Вот они, высокие и рослые, стоят рядом с малышами. Миша Огарев очутился в первом отряде среди самых маленьких. Он стоял сгорбившись, стыдясь поднять глаза.
Двух неразлучных девочек разлучили. Одну записали во второй отряд, другую — в пятый. И пришлось им теперь жить на разных улицах. Обе они готовы были расплакаться от обиды.
* * *
Крупных нарушений дисциплины, массовых опозданий в городке больше не было, нет-нет кто-нибудь получал на линейке замечание — и все. Но жизнь в городке пошла как-то вяло.
Старшие ребята откровенно скучали. Они каждый день ходили работать в колхоз и работали там, надо признаться, здорово, но в общих спортивных соревнованиях почти не участвовали, в туристские походы не ходили.
Был у нас патефон. Но до приезда семиклассников его ни разу не заводили — слишком много за день набиралось всяких интересных дел, и просто некогда было слушать музыку. Сейчас старшие полностью завладели патефоном, каждый вечер они усаживались в отдельный кружок, слушали изо дня в день одни и те же пластинки и пели песни, которые не знали остальные ребята. Сколько раз мы звали старших к общему вечернему «Костру дружбы», к нашему небольшому уютному огоньку, который мы разводили на краю площади Радости.
— Давайте вместе петь, слушать, как Владимир Викторович декламирует стихи, как рассказывает занимательные истории, — говорили мы им.
Но старшие не шли или забегали на десять минут и снова уходили. Они были равнодушны к жизни городка и рассматривали его только как место, где временно устроились, чтобы заработать деньги на дальний туристский поход. Они не скрывали, что очень хотят отсюда уехать, и с нетерпением ждали того дня, когда Евгений Иванович освободится от ремонта интерната и приедет за ними.
Старшие подчас «подкалывали» членов штаба или кое-кого из младших мелкими «шпилечками».
Особенно изощрялась Галя Клейн. В интернате она привыкла командовать, а тут все места в штабе заняли ребята моложе ее и распоряжались не хуже старших.
И Галя выискивала самые мелкие недочеты: сломались качели, и она за обедом нарочно на всю столовую кидала: «Вот, не сумели как следует столбы вкопать»; прохудилась кастрюля, и Галя уже снова замечала: «Надо осторожнее обращаться!»
Не было у нас в городке самого главного — ребячьей дружбы. Я видел, как это беспокоит Владимира Викторовича, сам много думал и передумывал, как тут быть, но ничего дельного посоветовать не мог.